«Воин Христов Иларион»

Важно отметить, что бодрость духа, всегда присущая отцу Илариону, не оставляет его и в этих сложных обстоятельствах: «Только из моего повествования вы не выводите заключения о моих злоключениях. Все приемлю с радостию. На это именно и шел, и встречаю, так сказать, уже знакомое»¹⁷⁶. В письмах его можно найти лишь скорбь о недостатке в его жизни собственно монашеского делания: «Скоро год будет моему монашеству. Хорошая вещь монашество, но оно прошло мимо меня почти мельком. Беда моя вся в том, что у меня нет одиночества, а без одиночества мне жить трудно, теряется покой»¹⁷⁷. К этому примешивается печаль об отдалении от научной работы: «Когда был год моему монашеству, подвел итог, довольно плачевный. В науке застой, ...грехов всяких чуть разве поменьше прежнего, а душевного покоя совсем незаметно»¹⁷⁸.

Хотя рутина административных дел, связанных с инспекторской должностью, вскоре принесла отцу Илариону немало скорбных чувств, но в дальнейшем, даже в советских концлагерях и казематах, до последних дней жизни он не терял своей светлой веселости, той внутренней радости, которую испытал при постриге. Это постоянство – знак погруженности в духовную неизменную реальность, то Царство Небесное, которое и есть Церковь.

По слову святителя Феофана Затворника: «Научность всякая есть холодило. Не исключается из сего даже и богословская наука»¹⁷⁹. Архимандрит Иларион смог избежать этих «побочных эффектов» научной деятельности и в силу своей природной живости и глубокого знания писаний святых отцов сумел сохранить и возрастить в себе теплоту веры и искренность в отношениях с окружающими. Его цельность, добросердечность, простота и целеустремленность могли увлечь многих, а соединенные с глубоким и некичливым умом, делали его весьма популярным в студенческой среде.

Вот как вспоминал о молодом архимандрите один из бывших студентов МДА С. А. Волков: «Высокий и стройный, с очень умеренной и пропорциональной полнотой, с ясным и прекрасным взглядом голубых глаз (он был немного близорук, но никогда не пользовался очками), всегда смотревший уверенно и прямо, с высоким лбом и небольшой окладистой русой бородой, звучным голосом и отчетливым произношением, он производил обаятельное впечатление. Им нельзя было не любоваться... Пожалуй, целостность и была главной чертой его личности. Этот смелый, исключительно талантливый человек все воспринимал творчески... Иларион благодатно влиял на меня своей личностью – прямотой, властностью в отстаивании убеждений, восторженностью совершаемого им богослужения, энергией и жизнерадостностью... У него самого была поразительная восторженность и любовь ко всему, что было ему дорого и близко – к Церкви, к России, к академии, и этой бодростью он заражал, ободрял и укреплял окружающих»¹⁸⁰.

Широкие знания, глубокий ум, высокие чувства, твердая воля не могли не притягивать к нему людей, а добрые свойства его души, можно предположить, приводили к тому, что отец Иларион не только понимал умом значение существенных свойств Церкви, но и переживал это сердцем.

Утвержденность в святоотеческих поучениях, кроме общего впечатления от его личности, проявлялась порой и в высказываниях отца Илариона. «Иларион любил говорить, что насколько христианин должен осознавать свои грехи и скорбеть о них, настолько же он должен радоваться бесконечной милости и благодати Божией и никогда не сомневаться и не отчаиваться в своем жизненном подвиге»¹⁸¹

В приведенном высказывании можно увидеть одну из важнейших мыслей святоотеческой аске-тики о спасении через добродетель смирения, которая заключается в том, чтобы «ставить себя ниже бессловесных и знать, что они не подлежат осуждению» (авва Пимен)¹⁸². Оно также напоминает Божественный совет, услышанный в своем сердце современником архимандрита Илариона, насельником Афонской Горы, преподобным Силуаном: «Держи ум твой во аде и не отчаивайся»¹⁸³. Упомянутая фраза несколько приоткрывает нам духовные основы видимых добродетелей архимандрита Илариона.