Глава 6. Гефсимания

Гефсимания – место на склоне Елеонской горы, за потоком Кедрон, протекающим между Иерусалимом и этой горой. Здесь разворачиваются события, которым будет посвящена настоящая глава: Гефсиманское борение и арест Иисуса.

Гефсиманским борением в литературе принято называть эпизод, который непосредственно предшествует рассказу об аресте. Этот эпизод содержится только в синоптических Евангелиях, тогда как сам арест описывают все четыре евангелиста.

Гора Елеонская неоднократно упоминается в Евангелиях. Приходя в Иерусалим, Иисус проводил ночи на горе Елеонской, а утром возвращался в город (Ин.8:1). Возле нее Он находился в тот момент, когда дал повеление двум ученикам найти ослицу и молодого осла для Его въезда в Иерусалим (Мф.21:1–3; Мк.11:1–3; Лк.19:29–31), и возле спуска с этой горы народ начал приветствовать его как Царя, грядущего во имя Господне (Лк.19:37). Здесь же находилась Вифания, связанная со многими событиями евангельской истории (Мф.21:17; 26:6; Мк.11:1, 11–12; 14:3; Лк.24:50; Ин.11:1, 18; 12:1). На горе Елеонской Иисус говорил ученикам о признаках Своего второго пришествия и кончины века (Мф.24:3; Мк.13:3–4). В последние дни Своей земной жизни Иисус днем учил в храме, а ночи проводил на горе Елеонской (Лк.21:37; Мф.21:17; Мк.11:11).

Сюда же Он отправился после Тайной Вечери. Марк и Матфей описывают этот путь очень просто: И, воспев, пошли на гору Елеонскую(Мф.26:30; Мк.14:26). Но Лука выражается несколько иначе: И, выйдя, пошел по обыкновению на гору Елеонскую, за Ним последовали и ученики Его (Лк.22:39). У Луки не вся группа движется к горе, а Иисус идет к ней, тогда как ученики лишь следуют за ним. Эта картина больше соответствует тому, что известно о пути из Иерусалима к Кедрону: это была узкая тропинка, которая шла по склону горы и по которой люди могли идти только один за другим.²³²

Можно в связи с версией Луки вспомнить, как за несколько дней до этого, когда были они на пути, восходя в Иерусалим, Иисус шел впереди их, а они ужасались и, следуя за Ним, были в страхе (Мк.10:32). Ученики слышали предсказания Иисуса о Своей смерти и видели, что Он решительно и сознательно движется навстречу ей. Они следовали за ним, но делали это неохотно и со страхом.

Кедрон упоминается в версии Иоанна: Сказав сие, Иисус вышел с учениками Своими за поток Кедрон, где был сад, в который вошел Сам и ученики Его. Знал же это место и Иуда, предатель Его, потому что Иисус часто собирался там с учениками Своими (Ин.18:1–2). Кедрон – название ручья, который являлся во времена Иисуса восточной границей Иерусалима. Этим названием также обозначается долина, в которой протекал ручей. Из слов Иоанна следует, что Гефсиманский сад, вероятно, и был тем местом, куда Иисус удалялся на ночлег в последние дни перед арестом. Это место Иуда и должен был выдать иудеям, чтобы они могли схватить Иисуса не при народе и не в дневное время. Иисус знал, что будет арестован именно там. И знал не только потому, что Иуда уже отправился к первосвященникам. Еще на подступах к Иерусалиму Он сказал ученикам: Вот, мы восходим в Иерусалим, и Сын Человеческий предан будет первосвященникам и книжникам, и осудят Его на смерть, и предадут Его язычникам, и поругаются над Ним, и будут битъ Его, и оплюют Его, и убьют Его; и в третий день воскреснет (Мк.10:33–34). Он знал не только последовательность событий, но и время, когда все это произойдет. Поэтому за несколько дней до смерти Он говорил: Пришел час прославиться Сыну Человеческому (Ин.12:23). А на Тайной Вечере сказал: ибо то, что о Мне, приходит к концу (Лк.22:37).

Описание Гефсиманского борения у Матфея и Марка близко по содержанию, хотя и отличается некоторыми взаимодополняющими подробностями. Приведем сначала версию Марка:

Пришли в селение, называемое Гефсимания; и Он сказал ученикам Своим: посидите здесь, пока Я помолюсь. И взял с Собою Петра, Иакова и Иоанна; и начал ужасаться и тосковать. И сказал им: душа Моя скорбит смертельно; побудьте здесь и бодрствуйте. И, отойдя немного, пал на землю и молился, чтобы, если возможно, миновал Его час сей; и говорил: Авва Отче! всё возможно Тебе; пронеси чашу сию мимо Меня; но не чего Я хочу, а чего Ты. Возвращается и находит их спящими, и говорит Петру: Симон! ты спишь? не мог ты бодрствовать один час? Бодрствуйте и молитесь, чтобы не впасть в искушение: дух бодр, плоть же немощна. И, опять отойдя, молился, сказав то же слово. И, возвратившись, опять нашел их спящими, ибо глаза у них отяжелели, и они не знали, что Ему отвечать. И приходит в третий раз и говорит им: вы всё еще спите и почиваете? Кончено, пришел час: вот, предается Сын Человеческий в руки грешников. Встаньте, пойдем; вот, приблизился предающий Меня (Мк.14:32–42).

Версия Матфея начинается так: Потом приходит с ними Иисус на место, называемое Гефсимания, и говорит ученикам: посидите тут, пока Я пойду, помолюсь там. Три апостола обозначены как Петр и оба сына Зеведеева. Глагол «ужасаться» (ἐκθαμβεῖσθαι) заменен на «скорбеть» (λυπεῖσθαι). Выражение «пал на землю» заменено на более характерное для семитского словоупотребления пал на лицо Свое (ἔπεσεν ἐπί πρόσωπον αὐτοῦ).²³³ Молитва Иисуса дана в следующей редакции: Отче Мой! если возможно, да минует Меня чаша сия; впрочем не как Я хочу, но как Ты (отсутствует слово «Авва»; слова «все возможно Тебе» заменены на «если возможно»). В обращении к Петру отсутствует упоминание его имени (Симон), и оно с самого начала изложено во втором лице множественного числа: так ли не могли вы один час бодрствовать со Мною? Молитва, которую Иисус произнес во второй раз, приведена полностью: Отче Мой! если не может чаша сия миновать Меня, чтобы Мне не пить ее, да будет воля Твоя. После слов о том, что ученики спали, потому что у них глаза отяжелели, отсутствует упоминание о том, что они не знали, что Ему отвечать. Выражение «сказав то же слово» отнесено к третьей, а не ко второй молитве. Конец истории изложен в следующей редакции: Тогда приходит к ученикам Своим и говорит им: вы всё еще спите и почиваете? вот, приблизился час, и Сын Человеческий предается в руки грешников; встаньте, пойдем: вот, приблизился предающий Меня (Мф.26:36–46).

Ученые, исходящие из того, что Матфей редактировал Марка, видят в данном отрывке доказательство своей правоты. Другие настаивают на первенстве Матфея и не менее успешно на основании того же отрывка доказывают, что они правы. Третьи говорят об общем источнике, которым пользовались оба евангелиста и который каждый из них редактировал по-своему. Можно также предположить, что у двух евангелистов отражены два варианта одной и той же устной традиции. Как бы там ни было, несмотря на то что мелких различий в тексте достаточно много, по существу Матфей и Марк излагают одну и ту же историю.

Версия Луки существенно отличается от обеих приведенных версий:

Придя же на место, сказал им: молитесь, чтобы не впасть в искушение. И Сам отошел от них на вержение камня, и, преклонив колени, молился, говоря: Отче! о, если бы Ты благоволил пронести чашу сию мимо Меня! впрочем не Моя воля, но Твоя да будет. Явился же Ему Ангел с небес и укреплял Его. И, находясь в борении, прилежнее молился, и был пот Его, как капли крови, падающие на землю. Встав от молитвы, Он пришел к ученикам, и нашел их спящими от печали и сказал им: что вы спите? встаньте и молитесь, чтобы не впасть в искушение (Лк.22:40–46).

В некоторых рукописях Евангелия от Луки рассказ значительно короче. В них отсутствуют два предложения: Явился же Ему Ангел с небес и укреплял Его. И, находясь в борении, прилежнее молился, и был пот Его, как капли крови, падающие на землю. Так, например, эти слова отсутствуют в папирусе III века, хранящемся в оксфордском Музее Эшмола (Ashmolean Museum) и содержащем фрагменты из 22-й главы Евангелия от Луки.²³⁴ Отсутствуют они в Синайском (первая редакция) и Ватиканском кодексах IV века, Александрийском кодексе V века, ряде других манускриптов. На этом основании данный отрывок печатается в современных критических изданиях Нового Завета в двойных квадратных скобках.²³⁵ В то же время отрывок присутствует во второй редакции Синайского кодекса, в кодексе Безы V века и во множестве других рукописей. Из древних авторов отрывок не упоминают Климент Александрийский (II век) и Ориген (III век), Афанасий Александрийский и Амвросий Медиоланский (IV век), Кирилл Александрийский (V век) и Иоанн Дамаскин (VIII век),²³⁶ но о кровавом поте Христа упоминают Иустин Философ²³⁷ и Ириней Лионский (II век),²³⁸ Ипполит Римский (III век), Евсевий Кесарийский, Дидим Александрийский, Иоанн Златоуст и блаженный Иероним (IV век).²³⁹

Количество свидетельств в пользу принадлежности отрывка оригинальному тексту Евангелия от Луки достаточно велико. Объяснить его исключение из текста в силу тех или иных причин проще, чем объяснить его включение в текст на более позднем этапе.²⁴⁰ Так, например, можно объяснить опущение указанного отрывка тем, что Иисус представлен здесь как будто бы зависящим от ангела, пришедшего Ему на помощь.²⁴¹ В любом случае мы будем рассматривать отрывок как неотъемлемую часть рассказа о Гефсиманском борении.

Этот рассказ имеет огромное значение для понимания личности Иисуса. Перед нами в нем предстает Человек, подверженный скорби, ужасу и тоске: эти три эмоциональных состояния переданы при помощи глаголов λυπεῖσθαι («скорбеть», «печалиться»), ἐκθαμβεῖσθαι ( «ужасаться», «изумляться», «поражаться»), ἀδημονεῖν («тосковать», «волноваться», «мучиться», «терзаться», «быть расстроенным», «быть душевно подавленным»).²⁴² Лука свидетельствует, что Иисус был ἐν αγωνίᾳ – «в борении» (агонии). Сам Иисус говорит о Себе: Душа моя скорбит смертельно περίλυπός ἐστιν ἡ ψυχή μου ἔως θανάτου – буквально: «скорбна душа моя даже до смерти » ). Его душевное волнение и ужас настолько велики, что это отражается на состоянии Его тела: оно источает обильный пот.

Выражение Луки был пот Его, как капли крови, падающие на землю можно понять буквально (тело Иисуса источало кровавый пот)²⁴³ или в переносном смысле (пот был настолько обилен, что был подобен потокам крови). Святоотеческая традиция с первых же веков восприняла слова буквально. Иустин Философ говорит: «В памятных записях, которые... составлены апостолами Его и их последователями, сказано, что с Него тек пот, как капли крови, в то время, когда Он молился и говорил: «пусть пройдет мимо, если возможно, эта чаша»; в это время сердце Его, а равно и кости трепетали, сердце уподоблялось воску, тающему в Его внутренности».²⁴⁴

В приведенной цитате – самом раннем из известных упоминаний о кровавом поте Иисуса вне корпуса Нового Завета – Его состояние сравнивается с состоянием, описанном в 21-м псалме:

Я пролился, как вода; все кости мои рассыпались; сердце мое сделалось, как воск, растаяло посреди внутренности моей. Сила моя иссохла, как черепок; язык мой прильпнул к гортани моей, и Ты свел меня к персти смертной. Ибо псы окружили меня, скопище злых обступило меня, пронзили руки мои и ноги мои. Можно было бы перечесть все кости мои; а они смотрят и делают из меня зрелище; делят ризы мои между собою и об одежде моей бросают жребий. Но Ты, Господи, не удаляйся от меня; сила моя! поспеши на помощь мне; избавь от меча душу мою и от псов одинокую мою (Пс.21:15–21).

Этот псалом уже во времена Иустина воспринимался как одно из самых сильных в Ветхом Завете предсказаний о страждущем Мессии. Многие детали истории Страстей, как она описана евангелистами, соответствуют этому псалму, включая молитву Иисуса в Гефсиманская саду, суд над Ним, оплевания, распятие, жребий, который воины бросали о Его одежде.

Физическое, душевное и эмоциональное состояние Иисуса передано евангелистами-синоптиками с реализмом, не характерным для других эпизодов евангельской истории. Можно поставить вопрос: откуда они узнали обо всем этом, если сами же говорят, что ученики в это время спали? Но, во-первых, не все трое учеников должны были спать в течение всего времени, пока Иисус молился (а судя по словам вы все еще спите и почиваете?, молитва Иисуса была продолжительной); по крайней мере, один мог в какое-то время бодрствовать, другой в другое. Во-вторых, Иисус трижды уходил и трижды возвращался, и всякий раз, возвращаясь, будил их. Даже с отягощенными очами, преодолевая сон, они не могли не видеть, что происходило с Ним. В-третьих, Он отходил от них совсем недалеко: на вержение камня (то есть на расстояние, которое камень пролетает при броске); значит, они могли видеть Его. Наконец, Он, вероятно, молился во весь голос; может быть, даже вопиял к Богу, как Он возопит к Нему на кресте (Мф.27:46; Мк.15:34).

Косвенным подтверждением этому могут служить слова из Послания к Евреям, приписываемого апостолу Павлу: Он, во дни плоти Своей, с сильным воплем и со слезами принес молитвы и моления Могущему спасти Его от смерти; и услышан был за Свое благоговение (Евр.5:7). Эти слова не обнаруживают текстуальной близости к какому-либо из евангельских рассказов о Гефсиманском борении и могут вообще не относиться к нему напрямую. Возможно, они являются обобщенным указанием на роль Иисуса как ходатая и первосвященника, о чем, собственно, и идет речь в Послании к Евреям. Евангелисты, повествуя о Гефсиманском борении, ничего не говорят ни о сильном вопле, ни о слезах Иисуса.

В то же время есть немало оснований считать, что Павел, основываясь на иных источниках, чем использованные в Евангелиях от Марка и Луки, говорил именно о Гефсиманском борении,²⁴⁵ тем самым дополняя картину, нарисованную евангелистами. Параллелью же к словам о том, что Иисус «был услышан», может служить рассказ Луки об ангеле, посланном для Его укрепления.²⁴⁶

Молитва Иисуса приведена синоптиками, как мы видели, в четырех разных вариантах: Авва Отче! всё возможно Тебе; пронеси чашу сию мимо Меня; но не чего Я хочу, а чего Ты (Мк.14:36); Отче! о, если бы Ты благоволил пронести чашу сию мимо Меня! впрочем не Моя воля, но Твоя да будет (Лк.22:42); Отче Мой! если возможно, да минует Меня чаша сия; впрочем не как Я хочу, но как Ты (Мф.26:39); Отче Мой! если не может чаша сия миновать Меня, чтобы Мне не пить ее, да будет воля Твоя (Мф.26:42). В наиболее решительной форме молитву излагает Марк: здесь Иисус настаивает на том, что Богу все возможно, и просит пронести чашу мимо него. У Луки молитва дана в смягченной форме: о, если бы Ты благоволил… Наконец, у Матфея содержание молитвы смягчается от первого ко второму разу: в первый раз Иисус говорит: если возможно, второй вариант молитвы вообще не содержит просьбу пронести чашу мимо – акцент делается исключительно на волю Божию.

К этим вариантам можно присовокупить передачу Марком той же молитвы в косвенной форме: молился, чтобы, если возможно, миновал Его час сей (Мк.14:35). Во всех четырех вариантах прямой речи Иисуса речь идет о чаше, под которой следует понимать чашу страданий и смерти. При передаче молитвы в качестве косвенной речи чаша заменяется на «час» – ключевое слово, обозначающее в прямой речи Иисуса то, ради чего Он пришел и к чему неумолимо двигался. Отметим, что, переводя прямую речь в косвенную, Марк выступает в качестве интерпретатора ее смысла (косвенная речь относится к тому же первому упоминанию молитвы, что и прямая).

Мы не случайно столь подробно остановились на разных вариантах молитвы. Вряд ли их можно объяснять исключительно работой редакторов. Говоря о молитве Иисуса к Отцу, мы должны представить себе долгую молитву, которая, вероятно, не сводилась к трем фразам. Но мы можем предположить, что по мере того, как Иисус молился, Его душа успокаивалась, и на место страха и желания избежать смерти постепенно приходила смиренная покорность воле Божией. Сравнение между первым и вторым вариантами молитвы, приведенными у Матфея, подтверждает данное предположение.

Только Матфей и Марк упоминают о том, что Иисус взял с Собой Петра, Иакова и Иоанна – тех же учеников, которые были с Ним на горе Преображения (Мф.17:1; Мк.9:2; Лк.9:28). Тогда ученики увидели Его в славе, просветленным и преображенным, с лицом, сияющим как солнце, в одеждах, белых как свет; рядом с Ним стояли Моисей и Илия – два главных персонажа ветхозаветной истории. Но сейчас рядом с Ним не было ни Моисея, ни Илии; Его одежды не блистали и лицо не сияло; тело Его источало кровавый пот, и Он нуждался в сочувствии учеников и укреплении от ангела.

Напомним, что в момент Преображения Петр и бывшие с ним, по свидетельству Луки, отягчены были сном (Лк.9:32). Описывая состояние учеников в Гефсимании, только Лука говорит о причине их сна: Иисус нашел их спящими от печали.

Призыв Иисуса к ученикам молиться, чтобы не впасть в искушение, напоминает заключительное прошение молитвы «Отче наш» (Мф.6:13). А слова дух бодр, плоть же немощна созвучны некоторым изречениям Иисуса из Евангелия от Иоанна, в частности, противопоставлению плоти и духа в беседе с Никодимом: Рожденное от плоти есть плоть, а рожденное от Духа есть дух (Ин.3:6). В одной из бесед с иудеями Иисус говорил: Дух животворит; плоть не пользует нимало (Ин.6:63). В данном же случае слова о том, что плоть немощна, могут указывать на состояние учеников, отягченных сном. Иисус призывает их, преодолевая немощь плоти, бодрствовать духом, чтобы не впасть в искушение.

Уже во II веке рассказ о Гефсиманском борении стал одним из главных эпизодов, использовавшихся христианскими богословами в борьбе против докетов – еретиков, утверждавших, что плоть Христа была призрачной, а страдания лишь видимыми. Церковь энергично воспротивилась этой ереси, противопоставив ей евангельские свидетельства о реальности Его страданий, о том, что Он обладал полноценным физическим телом, что был способен к глубоким эмоциональным переживаниям.

Отзвуки докетизма слышны во взглядах Цельса, языческого автора III века, критиковавшего христианство с позиций язычества. Он задавал следующий вопрос о страданиях Иисуса: «Если Ему все это было угодно и Он потерпел наказания из повиновения Отцу, то тогда ясно, что известные Ему наказания не могли быть для Него болезненными и мучительными, так как Он как Бог и по собственной воле допустил их». Отвечая Цельсу, Ориген настаивает на том, что, приняв тело путем рождения, Иисус «воспринял именно тело, способное подвергаться болезням и всем тяготам, которые присущи телам». Он воспринял тело, по природе не отличающееся от человеческой плоти, а вместе с телом воспринял и его страдания.²⁴⁷

В Гефсиманской молитве Иисуса Цельс видит мощный аргумент против Его Божественности: «Зачем же Иисус взывает о помощи и рыдает, зачем Он молится о том, чтобы миновал Его страх погибельный, зачем Ему было говорить следующие слова: Отче, если возможно, да минует чаша сия». Ориген в своем ответе отмечает любовь к истине евангелистов, которые, если бы захотели, могли умолчать о том, что произошло в Гефсиманском саду, однако не сделали этого. Кроме того, евангелисты вовсе не говорили, что Иисус «рыдал». Напротив, произнесенная Им молитва «обнаруживает благочестие Иисуса в отношении к Отцу и величие Его души», показывая, «с каким послушанием подверг Себя Иисус тем страданиям, которые составляют решение воли Отца». Молитва Иисуса, продолжает Ориген, являет слабость плоти, но при этом величие духа: первая проявляется в начальной части молитвы (Отче, если возможно, да минует меня чаша сия), второе – в завершающей части (не как Я хочу, а как Ты).²⁴⁸

В комментариях некоторых христианских толкователей просматривается тенденция видеть в действиях Иисуса прежде всего педагогический аспект. Златоуст пишет:

Он же прилежно молится, чтобы это действие не показалось притворством. По той же причине истекает из Него и пот, чтобы еретики не сказали, что Его скорбь была лицемерною. Поэтому и пот истекает из Него в виде каплей крови, и для подкрепления Его явился ангел; и было много других признаков страха, чтобы кто не сказал, что это слова ложные. По этой же причине Он и молится. А когда говорит: Если возможно, да минует Меня, то показывает этим Свое человеческое естество; словами же: Впрочем не как Я хочу, но как Ты показывает Свое мужество и твердость, научая нас повиноваться Богу, несмотря на противодействие природы. А так как для неразумных не довольно выражать скорбь на одном лице, то Он прибавляет и слова. Опять, так как недостаточно было одних слов, а требовались сами действия, то Он со словами соединяет и само дело, чтобы самые притязательные противники поверили, что Он и вочеловечился, и умер.²⁴⁹

Златоусту вторит Феофилакт Болгарский, который тоже видит прежде всего педагогику в действиях и словах Христа в Гефсиманском саду:

Поскольку Он находится в борении и молится, то, чтобы сие не показалось признаком боязни, Он берет тех, которые сами видели Божескую славу Его и сами слышали свидетельство с неба, чтобы, видя Его в борении, сочли это делом человеческой природы. Ибо для уверения, что Он был воистину Человек, Он этой природе позволил действовать по-своему. Как Человек, Он желает пожить и молится о мимонесении чаши, ибо человек жизнелюбив; и чрез это ниспровергает ереси, по словам которых Он вочеловечился призрачно.²⁵⁰

Здесь все действия и слова Иисуса, Его душевное и физическое состояние описаны так, будто он их полностью контролировал, имея в виду пользу, которую должны были из этого извлечь последующие поколения читателей евангельской истории. Возможно, для толкователей это просто риторический прием, и они не имеют намерения отрицать, что Иисус нуждался в укреплении от ангела, что Он нуждался в молитве к Отцу, что Он боялся смерти. Тем не менее такое впечатление создается при чтении их комментариев.

Гораздо более важной представляется другая тема в святоотеческих толкованиях Гефсиманского борения: то, что в них говорится о сочетании в Иисусе двух природ – Божественной и человеческой. В IV веке ариане использовали рассказ о Гефсиманском борении для доказательства того, что Христос не был Богом: мог ли Он, будучи Богом, проявлять столь низменные человеческие страсти, как страх или печаль? На это Церковь ответила учением о наличии у Иисуса так называемых «неукоризненных страстей», то есть тех свойств, присущих обычному человеку, которые не имеют греховной составляющей. Те переживания Иисуса, которые описаны евангелистами в рассказе о Гефсиманском борении, свидетельствуют о Нем как о полноценном Человеке, способном скорбеть, тосковать, ужасаться и страшиться смерти. Но наличие в Нем этих человеческих качеств не умаляет Его Божественную природу.

В V веке спорили о том, как в Иисусе Христе соединились божественная и человеческая природы. Некоторые (монофизиты) считали, что человеческая природа была полностью поглощена божественной. Церковь ответила на это устами Папы Римского Льва Великого, изложившего перед IV Вселенским Собором учение о том, как две самостоятельные и полноценные природы соединены в одном лице Богочеловека. Комментируя молитву Иисуса в Гефсиманском саду по версии Матфея (Отче Мой! если возможно, да минует Меня чаша сия; впрочем не как Я хочу, но как Ты), Лев Великий говорит:

Первое прошение происходит из слабости, второе из крепости: первого Он хотел, основываясь на нашей природе, второго – на Своей собственной. Равный Отцу, Сын знал, что все возможно для Бога; Он сошел в этот мир принять крест против Своей [человеческой] воли, чтобы теперь Он выстрадал эту борьбу чувств с разумом. И вот показана разница между воспринятой природой и принимающей: свойственное человеку требовало Божественной силы, а свойственное Богу взирало на человеческое. Воля более низкая соединялась с волей вышней...²⁵¹

В связи с вопросом о двух волях во Христе в VII веке возникла еще одна ересь: учение о том, что Его человеческая воля была полностью поглощена Божественной (монофелитство). В доказательство ссылались опять же на молитву в Гефсиманском саду. Однако Церковь увидела в монофелитстве умаление полноценности человеческой природы Христа. Молитву в Гефсиманском саду было предложено рассматривать как доказательство наличия в Иисусе полноценной человеческой воли, в полной мере выразившейся в словах: если возможно, да минует Меня чаша сия. Но эта человеческая воля не находилась в противоречии или конфликте с волей Божественной. Максим Исповедник, главный борец против монофелитства, делал различие между волей природной – той, что была свойственна человеку в момент его сотворения, и волей «избирательной», колеблющейся, появившейся у него после грехопадения. Естественная воля первозданного Адама не противоречила воле Божией и была едина с ней, тогда как воля падшего Адама способна вступить в конфликт с Богом. Колебание между добром и злом, свойственное человеку греховному, было не свойственно Христу, Чья человеческая воля была всецело обожена.²⁵²

Догматические споры прежних веков могут показаться далекими от проблематики, интересующей современного читателя Евангелия. Однако они сохраняют свою значимость не только для Церкви, ответившей на поставленные в ходе этих споров вопросы четкими догматическими определениями, но и для всякого, кто желает глубже понять евангельскую историю.

Евангелисты рисуют образ Человека настолько необычного, что этот образ не вмещается в общепринятые представления о положительном герое, умеющем «рассудку страсти подчинять».²⁵³ В Иисусе вообще не было того, что на современном языке называется героизмом. Он был не из тех, кто не боится страданий, кто терпит физическую боль стиснув зубы и не издавая ни звука, кто спокойно и хладнокровно встречает смертный приговор, кто идет к месту казни с гордо поднятой головой. Евангелисты рисуют совсем иной образ – не сверхчеловека, а человека, не бесстрашного героя, а того, кто скорбит, страдает, боится, нуждается в сочувствии и помощи.

Если Иисус в последние минуты перед арестом молился Отцу, то потому, что Он нуждался в помощи свыше. Если Он спрашивал Отца, возможно ли, чтобы чаша страдания прошла мимо Него, то это значит, что Он действительно по-человечески желал Себе другого исхода.²⁵⁴ Если Отец послал к Иисусу ангела с неба, чтобы Его укрепить, то, значит, Ему была необходима такая поддержка. Если Его тело источало кровавый пот, значит настолько велики были Его душевные муки.

При этом мы видим в Нем абсолютное послушание Божественной воле: Свою молитву Он завершает словами впрочем не как Я хочу, но как Ты. Мы видим, что Он не целиком сосредоточен на Себе и Своих переживаниях: Он вновь и вновь приходит к ученикам, призывая их бодрствовать и молиться, чтобы не впасть в искушение. Мы видим, что, страшась смерти, Он тем не менее никуда не уходит, не прячется от тех, кто должен прийти за Ним. В трепете и ужасе, но при этом с полным смирением и готовностью принять волю Отца Он ожидает «часа», ради которого пришел на землю и который, как Он знал, был неизбежен.

Арест Иисуса описан всеми четырьмя евангелистами, и их версии дополняют одна другую. Приведем сначала версии Матфея и Марка:

Как видим, различия между двумя версиями несущественны. Рассказ Марка начинается с характерного для него «и тотчас», при помощи которого он часто вводит новый сюжет. В число инициаторов ареста Иисуса Марк включает книжников, добавив их к первосвященникам и старейшинам. В реплике Иуды у Марка появляется дополнительный элемент: слова и ведите осторожно. У Марка отсутствует ответ Иисуса Иуде: друг, для чего ты пришел?

Далее у Матфея следует фрагмент, отсутствующий у Марка:

Тогда говорит ему Иисус: возврати меч твой в его место, ибо все, взявшие меч, мечом погибнут; или думаешь, что Я не могу теперь умолить Отца Моего, и Он представит Мне более, нежели двенадцать легионов Ангелов? как же сбудутся Писания, что так должно быть? (Мф.26:52–54).

Затем оба евангелиста снова продолжают вместе:

В этом повествовании единственным существенным отличием является то, что ссылка на Писания у Марка вложена в уста Иисуса, тогда как у Матфея она переведена в авторскую речь.

После этого Марк добавляет эпизод, отсутствующий у Матфея:

Один юноша, завернувшись по нагому телу в покрывало, следовал за Ним; и воины схватили его. Но он, оставив покрывало, нагой убежал от них (Мк.14:51–52).

Версия Луки значительно короче. При этом она содержит некоторые подробности, отсутствующие у Матфея и Марка:

Когда Он еще говорил это, появился народ, а впереди его шел один из двенадцати, называемый Иуда, и он подошел к Иисусу, чтобы поцеловать Его. Ибо он такой им дал знак: Кого я поцелую, Тот и есть. Иисус же сказал ему: Иуда! целованием ли предаешь Сына Человеческого? Бывшие же с Ним, видя, к чему идет дело, сказали Ему: Господи! не ударить ли нам мечом? И один из них ударил раба первосвященникова, и отсек ему правое ухо. Тогда Иисус сказал: оставьте, довольно.

И, коснувшись уха его, исцелил его.

Первосвященникам же и начальникам храма и старейшинам, собравшимся против Него, сказал Иисус: как будто на разбойника вышли вы с мечами и кольями, чтобы взять Меня? Каждый день бывал Я с вами в храме, и вы не поднимали на Меня рук, но теперь ваше время и власть тьмы (Лк.22:47–53).

В повествовании Луки пришедшие за Иисусом сначала названы собирательным именем «народ» (ὄχλος – буквально: «толпа»), затем они обозначаются как первосвященники, начальники храма и старейшины. Только Лука сохранил слова Иисуса: Иуда! целованием ли предаешь Сына Человеческого? И только у Луки ученики говорят : Господи! не ударить ли нам мечом? Мы можем вспомнить призыв Иисуса купить меч и ответ учеников о наличии двух мечей (Лк.22:36, 38). Лука – единственный из евангелистов, упоминающий, что Иисус исцелил ухо раба первосвященника. Слова Иисуса, обращенные к пришедшим арестовать Его, идентичны тому, что мы читаем у Матфея и Марка, однако к ним добавлено: но теперь ваше время и власть тьмы.

Версия Иоанна значительно отличается от трех приведенных версий, сообщая дополнительную информацию об участниках событий, в том числе имена некоторых действующих лиц, оставшихся безымянными у других евангелистов:

Итак, Иуда, взяв отряд воинов и служителей от первосвященников и фарисеев, приходит туда с фонарями и светильниками и оружием. Иисус же, зная все, что с Ним будет, вышел и сказал им: кого ищете? Ему отвечали: Иисуса Назорея. Иисус говорит им: это Я. Стоял же с ними и Иуда, предатель Его. И когда сказал им: это Я, они отступили назад и пали на землю. Опять спросил их: кого ищете? Они сказали: Иисуса Назорея. Иисус отвечал: Я сказал вам, что это Я; итак, если Меня ищете, оставьте их, пусть идут, да сбудется слово, реченное Им: из тех, которых Ты Мне дал, Я не погубил никого.

Симон же Петр, имея меч, извлек его, и ударил первосвященнического раба, и отсек ему правое ухо. Имя рабу было Малх. Но Иисус сказал Петру: вложи меч в ножны; неужели Мне не пить чаши, которую дал Мне Отец? Тогда воины и тысяченачальник и служители Иудейские взяли Иисуса и связали Его...(Ин.18:3–12).

Пришедшие арестовать Иисуса представлены у Иоанна как отряд воинов и служителей от первосвященников и фарисеев. Речь в греческом тексте не идет об отряде воинов и служителей, а о двух самостоятельных группах: воинском отряде (σπεῖρα) и служителях. Во главе обеих находится Иуда, который берет их с собой. С этой группой людей Иисус вступает в диалог, не имеющий параллелей у других евангелистов. Только Иоанн упоминает о том, что пришедшие арестовать Иисуса, услышав слова «это Я», отошли назад и упали на землю. И только у Иоанна Иисус просит отпустить учеников.

Опять же ни один из синоптиков не говорит, что учеником, ударившим раба первосвященника, был Петр, и ни один не называет имя раба. Отсутствуют у них и слова Иисуса о чаше, которую Ему предстоит испить. Мы можем вспомнить, что, хотя Иоанн, согласно синоптикам, присутствовал в Гефсиманском саду, в его Евангелии не упоминается молитва о том, чтобы, если возможно, чаша страданий прошла мимо Него. Чаша появляется только в сцене ареста – в словах Иисуса Петру. Таким образом, Иоанн не только дополняет рассказы трех евангелистов, он еще и по-иному расставляет акценты.

Подобно сценам из фильма, снятым четырьмя камерами, каждая из которых показывает события в своем ракурсе, история ареста Иисуса восстанавливается на основании четырех евангельских повествований во всех подробностях. Вырисовывается следующая картина.

Когда Иисус возвращается к ученикам в третий раз, Он видит Иуду, будит трех учеников (напомним, что остальные восемь находятся в это время в другом месте) и говорит, что приблизился предающий его. Иуда приветствует Его словами радуйся, равви и целованием в щеку, что, вероятно, было обычным приветствием в общине учеников Иисуса. Иисус, по версии Матфея, спрашивает: друг, для чего ты пришел? Или, по версии Луки: Иуда! целованием ли предаешь Сына Человеческого? Это первая сцена. Происходит ли она в присутствии толпы, которую привел с собой Иуда, или сначала Иуда подходит к Иисусу, а затем уже появляется толпа?

Обычно и в литературе, и в иконографии Иуда изображается подходящим к Иисусу вместе с толпой. Его целование и приветствие с самого начала имеют очевидный для читателя смысл, отраженный в вопросе Иисуса по версии Луки: может ли человек быть настолько лицемерен, чтобы целованием приветствовать Человека, Которого он предал, и делать это на глазах у пришедшей толпы? Златоуст по этому поводу восклицает: «О, какое злодеяние взял на душу свою Иуда! Какими глазами он смотрел тогда на Учителя? Какими устами лобызал Его? О, преступная душа! Что он умыслил, на что отважился? Какое дал знамение предательства?»²⁵⁵ А в литургических текстах целование Иуды называется «лобзанием льстивным» (обманчивым).²⁵⁶

Но можно увидеть сцену и по-иному. Иуда приходит сначала один, а толпа ждет за деревьями. Он приветствует Учителя, и Иисус обращается к нему так, будто не знает о его намерении: друг, для чего ты пришел? Такой ход событий был бы вполне возможен, если бы Иуда хотел скрыть свое предательство. Не случайно он заранее сговорился с отрядом воинов и слугами, что поприветствует Иисуса обычным целованием, и это станет для них знаком, кого именно из двенадцати человек они должны арестовать (Иуда не знал, что Иисус оставил с собой троих, а не одиннадцать). Такое понимание не исключается версией Матфея (сначала подходит Иуда, потом толпа) и Марка (сначала Иуда «приходит», потом он, «придя, подходит», затем народ возлагает руки на Иисуса). Однако оно плохо вписывается в версию Луки и совсем не вписывается в версию Иоанна (в которой сцена целования Иуды вообще отсутствует).

Вряд ли можно согласиться с мнением Оригена о том, что Иуда сохранял в отношении Иисуса «некоторое чувство уважения»; «ведь если бы этого чувства у него не было, то тогда прямо, без лицемерного целования, он предал бы Его».²⁵⁷ Однако нельзя исключить, что Иуда хотел скрыть факт совершённого им предательства от Иисуса и учеников, поприветствовать Учителя и влиться в их толпу, чтобы затем, при появлении отряда воинов, изобразить удивление.

Слова ведите осторожно, вложенные Марком в уста Иуды, могут быть поняты в том смысле, что все дело должно быть совершено без лишнего шума, чтобы народ, узнав об аресте Иисуса, не встал на его защиту. Вряд ли Иуда, решившись предать Учителя, при этом заботился о Его безопасности.

В словах Иисуса друг, для чего ты пришел? нередко видят горькую иронию: тот, кто должен быть другом, делает дружеский жест, за которым на самом деле скрывается предательство.²⁵⁸ В то же время эти слова можно воспринять как последнюю попытку Иисуса заставить Иуду осознать свой грех и покаяться. Интонация упрека более различима в версии Луки: Иуда! целованием ли предаешь Сына Человеческого?

Вторая сцена присутствует только у Иоанна, у которого Иисус обращается не к Иуде, а сразу же к народу: кого ищете?(τίνα ζητεῖτε). Этот вопрос напоминает слова, которые в самом начале евангельской истории Иисус обратил к двум последовавшим за Ним ученикам Иоанна Крестителя: что вам надобно? (τί ζητεῖτε – буквально: «чего ищете?») (Ин.1:38). Они также напоминают слова, которые воскресший Иисус обратит к Марии Магдалине: жена! что ты плачешь? кого ищешь (τίνα ζητεῖς)? (Ин.20:15). С другой стороны, вопрос Иисуса имеет связь с многочисленными упоминаниями евангелиста Иоанна о том, что иудеи «искали» убить Иисуса (Ин.5:18; 7:1, 19–20, 25, 30; 8:37, 40; 10:39).²⁵⁹

Евангелист подчеркивает, что Иисус, задавая вопрос кого ищете?, знал, что Его ожидает, и не питал иллюзий по поводу цели, с которой за Ним пришли. Получив ответ: Иисуса Назорея, Он отвечает: это Я. И здесь происходит нечто неожиданное: воины и служители отступают назад и падают на землю. Как это объяснить? Толкователи обычно ограничиваются указанием на действие силы Иисуса: «Это сделал Иисус для того, чтобы показать, что без Его соизволения они не только не могли бы взять Его, но и увидеть Его, хотя Он находился среди них».²⁶⁰ Или указывают на силу Его слова: «Но чтобы при этом обнаружить тщету многолюдства и совершенное ничтожество всякой силы человеческой пред несказанною и Божественною крепостью, обратившись с кротким и ласковым словом, простирает на землю толпу искавших Его...»²⁶¹ Отмечают, что вместе с воинами и служителями должен был пасть на землю и Иуда.²⁶²

Современные толкователи обращают внимание на формулу это Я как на возможный ключ к разгадке смысла данного эпизода. Как мы уже отмечали в нашем исследовании,²⁶³ слова Иисуса, передаваемые греческим словосочетанием ἐγώ εἰμι (буквально: «Я есмь», в Синодальном переводе: Это Я) на языке, на котором говорил Иисус, могли звучать как имя Божие יהוה Yahwë (Яхве, Иегова, Господь), буквальное значение которого «Я есмь» или «Я есмь Сущий». Они могли воспроизводить и другие варианты передачи ветхозаветной формулы «Я есмь»: הוא אני אני ǎnȋ ‘ǎnȋ hû’ (Втор.32:39: «Я, Я есмь»), הוא אני ‘ǎnȋ hû’ (Ис.43:10: «Я есмь»).²⁶⁴ Если Иисус, произнося это Я, употребил по отношению к Себе одно из священных имен Бога, этого было достаточно, чтобы отряд, состоявший из богобоязненных иудеев, отступил и пал на землю. Таким образом они могли выразить свое благоговейное отношение к имени Божию.²⁶⁵

Из кого состоял отряд, пришедший вместе с Иудой? Марк и Матфей говорят о «множестве народа с мечами и кольями» от первосвященников, книжников и старейшин, Лука – о толпе, Иоанн – об «отряде воинов» и «служителях от первосвященников и фарисеев», пришедших «с фонарями и светильниками и оружием». Речь у синоптиков, очевидно, идет прежде всего не о воинах-язычниках из римского легиона, а об иудеях, которых вооружили чем попало и отправили на задание глубокой ночью. Однако слово σπεῖρα («отряд») в Евангелии от Иоанна указывает на римских воинов, которых слуги фарисеев, очевидно, взяли на подмогу.

Итак, Иисус вторично обращается к этой смешанной группе людей, неожиданно обезоруженной Его словами, и говорит: Я сказал вам, что это Я; итак, если Меня ищете, оставьте их, пусть идут. Иисус заботится о том, чтобы вместе с Ним не арестовали кого-либо из учеников. Евангелист при этом вспоминает слова Иисуса в молитве после Тайной Вечери: тех, которых Ты дал Мне, Я сохранил, и никто из них не погиб, кроме сына погибели, да сбудется Писание (Ин.17:12). Здесь эта молитва несколько перефразирована: из тех, которых Ты Мне дал, Я не погубил никого.

Третья сцена описана всеми четырьмя евангелистами: некто ударяет мечом раба первосвященника и отсекает ему ухо. Евангелисты по-разному идентифицируют человека, нанесшего удар: Марк называет его «одним из стоявших тут», из чего может сложиться впечатление, что ударивший принадлежал не к группе учеников Иисуса, а к некоей другой группе – например, зрителей, наблюдавших за происходившим.²⁶⁶ Однако такая группа ни в одном из повествований не упоминается, и вряд ли можно было бы ожидать ее появления в столь поздний час.²⁶⁷ Матфей называет ударившего «одним из бывших с Иисусом»; с Матфеем согласен Лука. И только Иоанн указывает на Петра.

Если учесть, что с Иисусом в Гефсимании было только три человека и Петр был одним из них, а другим Иоанн, то свидетельство Иоанна выглядит вполне правдоподобным. Но почему синоптики предпочли скрыть Петра под неким анонимом? Существуют разные гипотезы. Одна из них гласит, что исходный материал для синоптических повествований был составлен между 30 и 60 годами, когда основные участники драмы были еще живы и Петр мог подвергнуться уголовному преследованию за удар, нанесенный рабу первосвященника.²⁶⁸ Иоанн же писал намного позже других, когда Петр уже не нуждался в защитной анонимности.²⁶⁹ По другому мнению, авторы синоптических повествований не знали, кто ударил раба первосвященника, а Иоанн знал и потому решил внести уточнение в их рассказ. Наконец, Иоанн мог упомянуть о смелом поступке Петра в преддверии рассказа о его отречении, чтобы продемонстрировать его верность Учителю и готовность встать на Его защиту.

Был ли поступок Петра продуманным актом вооруженного сопротивления, бравадой или жестом отчаяния? Скорее всего, ни тем, ни другим, ни третьим. Это была импульсивная реакция на происходившее. Никакого конкретного плана у него не было, действовал он не раздумывая, как поступал и во многих других случаях.

По версии Луки, удар предварялся вопросом: Господи! не ударить ли нам мечом? Ответ Иисуса, впрочем, евангелистом не зафиксирован: действие разворачивается быстро, и удар, вероятно, следует сразу за вопросом. Иисус, опять же по версии Луки, останавливает ударившего словами оставьте, довольно и исцеляет ухо раба. Может быть, это и послужило причиной того, что поступок Петра остался безнаказанным: его не схватили и не связали, как можно было бы ожидать.

Слова Иисуса, обращенные к Петру, мы имеем в двух версиях: Матфея и Иоанна. Начало почти идентичное: возврати меч твой в его место – у Матфея, вложи меч в ножны – у Иоанна. Но дальше показания двух евангелистов разнятся. Согласно Матфею, Иисус, продолжая речь, говорит о том, что все, взявшие меч, мечом погибнут. Это звучит как одно из типичных изречений Иисуса, имеющих форму пословицы. По смыслу оно близко к тому, что Иисус говорил в Нагорной проповеди : не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую (Мф.5:39). Иисус сознательно избрал путь непротивления злу силой: этому Он учил и это теперь доказывал Своим примером.

Согласно версии Матфея, Иисус, продолжая речь, говорит ударившему: Или Думаешь, что Я не могу теперь умолить Отца Моего, и Он представит Мне более, нежели двенадцать легионов Ангелов? как же сбудутся Писания, что так должно быть? Эти слова могут показаться противоречащими тому, что Иисус говорил, обращаясь к Отцу, в Гефсиманском саду. Там Он просил Отца, если возможно, пронести мимо Него чашу страдания, но со смирением принял волю Божию. Здесь Он говорит, что мог бы умолить Отца, и Отец послал бы Ему на помощь двенадцать легионов ангелов (типичное для Иисуса символическое обозначение несметного количества при помощи цифры, имеющей гиперболический характер). Однако никакого противоречия здесь нет, поскольку Иисус идет на смерть добровольно. Молясь Отцу в Гефсимании, Он не настаивал на Своей человеческой воле, противившейся мысли о смерти, но подчинил ее воле Отца. И сейчас Он исполняет то, что предначертано для Него Отцом.

Когда-то Иисус отверг искушение диавола, который говорил Ему: если Ты Сын Божий, бросься вниз, ибо написано: Ангелам Своим заповедает о Тебе, и на руках понесут Тебя, да не преткнешься о камень ногою Твоею (Мф.4:6). Именно потому, что Он Сын Божий, Он не поддался искушению. Сейчас Он говорит о помощи ангелов как заведомо неприемлемом для Него варианте развития событий. Несмотря на все внутренние борения, Он как Сын Божий хочет умереть за людей, и это желание перевешивает в Нем над любыми человеческими чувствами, страхами, переживаниями.

Почему Иоанн счел необходимым упомянуть имя раба первосвященника? На этот вопрос отвечают по-разному. Некоторые полагают, что Малх был тем же самым рабом, который потом на суде у первосвященника ударит Иисуса по щеке (Ин.18:22).²⁷⁰ Другие видят связь между Малхом и тем рабом первосвященника, который был его родственником и который спросит Петра: не я ли видел тебя с Ним в саду? (Ин.18:26).²⁷¹

Третья сцена завершается арестом Иисуса. И Матфей, и Марк говорят, что к Иисусу подошли, возложили на Него руки и взяли (ἐκράτησαν) Его. Лука не упоминает об этом, а Иоанн говорит, что Иисуса схватили (συνέλαβον) и связали (ἔδησαν). Отметим это разночтение. Согласно Иоанну, Иисуса поведут связанным к первосвященнику Анне, а затем Анна отправит Его связанным к Каиафе (Ин.18:24). Согласно Матфею и Марку, Иисуса свяжут после допроса у первосвященника перед тем, как отвести к Пилату (Мф.27:2; Мк.15:1).

Четвертая сцена содержит обращение Иисуса, уже арестованного, к народу: Как будто на разбойника вышли вы с мечами и кольями взять Меня·, каждый день с вами сидел Я, уча в храме, и вы не брали Меня. Эти слова, приведенные Матфеем, имеются (с небольшими вариациями) также у Марка и Луки. Но дальше у Марка Иисус продолжает: Но да сбудутся Писания. У Матфея эти слова превращены в авторский текст : Сие же все было, да сбудутся писания пророков. Лука же добавляет к речи Иисуса заключение: но теперь ваше время и власть тьмы. Эти слова следует понимать как указание на победу зла над добром, имеющую, однако, временный характер.

Ссылка на «писания» объясняет, как Иисус понимал все происходившее. Для Него было важно не только то, что Он исполняет волю Отца, но и то, что Он выполняет предначертанное в писаниях пророков. В книге «Агнец Божий» мы говорили,²⁷² что Иисус воспринимал ветхозаветные пророчества как относящиеся к Нему, а Свою жизнь – как исполнение этих пророчеств. Не случайно в прощальной беседе с учениками, приведенной у Иоанна, Он трижды употребил формулу да сбудется Писание (Ин.13:18; 15:25; 17:12). А у Луки, как мы помним, Иисус прямо перед тем, как выйти на гору Елеонскую, произнес: ибо сказываю вам, что должно исполниться на Мне и сему написанному: и к злодеям причтен (Лк.22:37).

Четвертая сцена заканчивается тем, что все ученики оставляют Иисуса и разбегаются. О каких учениках идет речь? Очевидно, обо всех одиннадцати, кроме Петра, который следовал за Иисусом издали, о чем будет сказано в дальнейшем повествовании синоптиков (Мф.26:58; Мк.14:54; Лк.22:54), или Петра и «другого ученика», по версии Иоанна (Ин.18:15). Мы не знаем, все ли они присутствовали при аресте Иисуса или только трое. Вполне вероятно, что оставшиеся восемь, находясь неподалеку, сбежались на шум и видели взятие Иисуса под стражу.

Об этом косвенно свидетельствует пятая сцена, в которой появляется персонаж, не входящий в группу из трех учеников. Эта сцена содержится только в Евангелии от Марка и не может не поражать своей необычностью: некий юноша, завернутый в покрывало, надетое на голое тело, следует за Иисусом; воины хватают его, и он, оставив в их руках покрывало, убегает от них голым. В чем смысл этого курьезного эпизода, так сильно диссонирующего с общей тональностью повествования об аресте Иисуса? Почему он вставлен в историю ареста? Кто этот юноша?

Прежде всего необходимо сказать о том, что мужская одежда времен Иисуса состояла, как правило, из простой накидки, надевавшейся на голое тело; поверх нее обычно носили хитон, но в ночное время его вполне могло на человеке не быть. Слово γυμνός («голый») не обязательно должно обозначать полную наготу: оно может указывать на человека в набедренной повязке. Однако повязки также могло не быть на теле юноши. Накидка, отмечает ученый, «просто оборачивалась вокруг тела без каких-либо поясов или застежек; следовательно, даже в обыденной жизни такой одежде ничего не стоило соскользнуть при движении. При насильственных же действиях, особенно с участием рук или ног, такая одежда была практически обречена на то, чтобы покинуть своего хозяина».²⁷³ Это подтверждается библейским эпизодом, в котором Иосиф оставляет одежду в руках жены (царедворца – ред.) фараона, когда она пыталась заставить его переспать с ней (Быт.39:12).

Неоднократно высказывалось предположение, что описанный в Евангелии от Марка юноша – не кто иной, как сам евангелист.²⁷⁴ Это вполне соответствует манере древних авторов прятать себя за анонимными персонажами. Косвенно это подтверждается тем, что Иоанн Марк, отождествляемый с автором второго Евангелия, был родом из Иерусалима: дом его матери после воскресения Иисуса станет одним из мест, где христиане будут регулярно собираться для совместной молитвы (Деян.12:12).

По другим предположениям, нагой юноша – это Иоанн,²⁷⁵ или Иаков,²⁷⁶ или Лазарь.²⁷⁷ Если исходить из того, что с Иисусом тогда было только трое учеников, предположения об Иоанне или Иакове выглядят достаточно правдоподобными.

Тем не менее только гипотеза, согласно которой евангелист Марк изобразил в нагом юноше самого себя, объясняет, почему этот эпизод, не несущий, как кажется, никакой специальной смысловой нагрузки, был вставлен в его повествование и не упомянут ни в одном другом Евангелии.

***

На протяжении всего предшествующего евангельского повествования мы видели Иисуса окруженным учениками: лишь в редкие минуты, когда Ему надо было уединиться для молитвы, Он оставлял их. Теперь же они оставляют Его. Попытка Петра встать на защиту Иисуса не имела успеха. К тому же Учитель вовсе и не похвалил его за дерзкий поступок.

В книге «Начало Евангелия» мы говорили о том, что взаимоотношения Иисуса с учениками, как они описываются на страницах Евангелий, отнюдь не были простыми и безоблачными.²⁷⁸ Нередко реакцией на Его слова и действия было удивление, непонимание, недоумение, неверие, страх, протест. Ученики не понимали значение притч Иисуса и многих Его изречений. Непонимание учеников вызывали многочисленные намеки и прямые предсказания Иисуса о Своей смерти. Они слышали эти предсказания, не разумели их, а спросить Его боялись (Мк.9:32).

Между учениками периодически вспыхивали споры о первенстве, и Иисусу приходилось реагировать на них (один такой спор возник едва ли не во время Тайной Вечери, если буквально следовать повествованию Луки).

Слыша от Иисуса о Царстве Божием, ученики смутно представляли себе это Царство и пытались понять, какое место им в нем отведено. Однажды двое братьев, Иаков и Иоанн, – те самые, которых потом Иисус возьмет с Собой в Гефсиманский сад, – подходят к нему с просьбой: Дай нам сесть у Тебя, одному по правую сторону, а другому по левую в славе Твоей. Ответ Иисуса, возможно, разочаровал их: Не знаете, чего просите. И хотя они заявляют, что могут пить чашу, которую Он будет пить, и креститься крещением, которым Он будет креститься, они не представляют себе, что это за чаша и что за крещение. И вряд ли их могли обрадовать слова: Чашу, которую Я пью, будете пить, и крещением, которым Я крещусь, будете креститься; а дать сесть у Меня по правую сторону и по левую – не от Меня зависит, но кому уготовано (Мк.10:37–40). Какой же Ты царь, если не можешь посадить Своих ближайших учеников рядом с Собой?

Мы отмечали в той же книге, что практически не встречаем в Евангелиях случаев, когда ученики оказывали бы Учителю видимую поддержку или даже просто выражали одобрение Его действиям, радость, восхищение. Чаще всего они лишь задают вопросы, а иногда и выражают открытое недоумение по поводу того, что Он говорит или делает. Его реакция на поведение учеников часто бывает эмоциональной: Он может ответить им вопросом на вопрос, а может и обличить их в непонимании, неверии, окаменении сердца. Они вроде бы и любят Его, но боятся лишний раз задать вопрос, чтобы не навлечь на себя Его гнев. В истории Страстей этот кризис взаимоотношений достигает апогея.

Иисус жил на ином духовном уровне, чем Его ученики. Он пытался поднять их до этого уровня, терпеливо разъяснял им смысл Своего учения, вкладывал в их умы Свои мысли и идеи. Но наука давалась им с трудом. Его весть о Небесном Царстве постоянно натыкалась на их ожидания, связанные с восстановлением земного Израильского царства во главе с Иисусом как могущественным политическим вождем. Даже после того, как Он воскреснет, они будут спрашивать: Не в сие ли время, Господи, восстановляешь Ты царство Израилю? (Деян.1:6).

Сейчас же, когда Он со славой вошел в Иерусалим, но за этим не последовало то, на что они втайне надеялись, они были в смущении, недоумении и разочаровании. Для одного из них это стало поводом к предательству. Другие держались до последней минуты, но когда Иисус был схвачен, поняли, что ждать больше нечего. В дальнейшем повествовании о Страстях Христовых они практически исчезают со сцены, кроме Петра, упоминаемого всеми евангелистами, и «другого ученика», упоминаемого Иоанном.²⁷⁹ Но и Петр, как мы увидим, окажется не на высоте.