Часть пятая

Святой Василий Великий и святой Григорий Богослов происходили от поколений, сколько благородных, столько и благочестивых. Они родились в одно почти время и своим рождением обязаны особенно молитвам своих матерей, которые и принесли их, как дар Божий, в жертву Богу. Мать святого Григория, принесши его в сороковой день в церковь Господню, освятила младенческие руки прикосновением к Евангелию и тем утвердила обет, данный Спасителю мира.

Оба святые отрока имели всё то, что делает детей привлекательными: острый ум, добродушие и чистосердечие, тихость и учтивость в поступках, и красоту телесную. Но счастливые природные дарования ещё более украшены были воспитанием; ибо оно было таково, какое можно вообразить посреди семейств, где вера и благочестие переходили от родителей к детям и от старших к младшим²⁸⁸.

После домашнего²⁸⁹ учения послали их в греческие города, которые наиболее славились просвещением, и там принимали они уроки от лучших учителей. Наконец, сошлись в Афинах. Известно, что сей город был средоточием словесных наук и всей учёности: он был и колыбелью славной дружбы двух святителей. Одно происшествие подало к тому первый случай²⁹⁰. В Афинах было вздорное обыкновение в отношении новоприбывших учеников: с самого начала вводили их в многочисленное собрание юношей, таких же, как и они, и тут заставляли их терпеть разные насмешки и ругательства. После того, соблюдая не менее смешные обряды, водили их в общественные бани через весь город среди тех же молодых людей, идущих по два в ряд. Здесь вся толпа останавливалась, поднимала великий крик и делала вид, что хочет выломать ворота, как будто не хотели отворить оных. Когда новоприбывший ученик был туда впущен, тогда начинали обходиться с ним запросто и принимали в число товарищей. Святой Григорий, который прибыл в Афины прежде и который чувствовал, сколько этот достойный посмеяния обряд будет противен и досаден строгому нраву святого Василия, уговорил, хотя с трудом, своих товарищей, чтобы его уволили от оного. Это-то было искрой благочестивой их дружбы и воспламенило в них огонь, который после никогда не угасал. «О, счастливые для меня Афины! – восклицает по этому случаю cвятой Григорий. – Я пришёл сюда единственно для приобретения знаний, но нашёл драгоценнейшее из всех сокровищ – верного и нежного друга, будучи счастливее Саула, который пошёл на паству, обрёл царство».

Начатый таким образом союз укреплялся день от дня более, особенно же, когда эти два друга, открывая взаимно свои сердца, узнали, что они оба имели одну цель и искали одного сокровища – мудрости и добродетели. Они жили в одном доме, пользовались одним столом, имели одни упражнения, одни удовольствия и, так сказать, одну душу. Оба равно стремились обогатить разум свой познаниями; и хотя это наиболее может возбудить зависть, они, будучи неприступны для этой злобной страсти, не ведали и не ощущали между собой ничего, кроме благородного соревнования. Каждый из них, любя больше славу своего друга, нежели свою собственную, старался не о том, чтобы взять над ним преимущество, но чтобы за ним следовать.

Но главное их учение и единственная цель была – добродетель. Они помышляли учинить своё дружество вечным, приуготовляя себя к блаженной вечности и отвлекая себя понемногу от сует мира. Они имели руководителем слово Божие и служили сами себе вместо учителей и надзирателей, увещевая взаимно один другого к благочестию. Зная, что дурные примеры подобны заразительным болезням, они не имели никакого общения с теми из товарищей, которые были развратны, дерзки и бесчинны, а вели знакомство только с умеренными, скромными и благочестивыми, которые могли подкреплять их в добром намерении.

Эти два святых юноши блистали всегда среди сверстников своих красотой и живостью ума, охотой к трудам, отменным успехом в науках, которые тогда преподавали в Афинах; но они отличались ещё более невинностью нравов, ужасаясь даже тени зла. И это было необходимо посреди Афин, опаснейшего для нравов города, по причине необычайного сборища молодых людей, которые приходили туда со всех сторон и приносили с собой не только свои пороки, но и пороки своего отечества. Чем же они защищались от бесчисленных покушений, их окружавших? «Мы знали в Афинах только две дороги, – говорит святой Григорий, – одну, которая вела нас в церковь и к святым наставникам, в оной проповедующим; другую, которая вела нас в Академию, к учителям словесности и любомудрия. Что касается до тех дорог, по коим ходят на мирские праздники, на зрелища, на пиршества, мы их не знали и знать не хотели».

Кажется, юноши, которые удалялись от всех увеселений, которые не принимали участия в удовольствиях своих сверстников, которых жизнь, чистая и беспорочная, была всегдашним обличением их разврата и шалостей, – эти юноши должны были возбудить против себя их ненависть или, по крайней мере, их насмешки. Однако же воспоследовало противное этому, и не было в Афинах ничего столь славного и всеми уважаемого, как имена этих юных особ. Без сомнения, их добродетель была беспримерно чиста и поведение благоразумно и умеренно, когда они при всех успехах, освящаемых добродетелью, умели не только избежать холодности, но и привлечь к себе почтение и любовь со стороны всех сотоварищей.

Это обнаружилось всего яснее, когда узнали, что юноши намерены оставить Афины и возвратиться в своё отечество. Соболезнование было всеобщее; жалобы слышны были со всех сторон; слёзы текли у всех из очей. «Мы лишились, – говорили афиняне и чужестранцы, – всей чести города и славы наших училищ». Учители и ученики, присоединяя к просьбам и жалобам насилие, утверждали, что они их не отпустят и никогда не согласятся на их отъезд.

И действительно, один из этих знаменитых и святых юношей должен был остаться в Афинах. Это был святой Григорий. В то время, как Василий посещал славных пустынножителей, ходил в Иерусалим поклониться Гробу Господню и отовсюду собирал сокровища духовной мудрости, – Григорий, сердечно сокрушаясь о разлуке с другом своим, был учителем красноречия в Афинах.

Любезные юноши! Вот для вас образец, в котором находятся совокупно все совершенства, могущие сделать вас любезными и достопочтенными. Красота ума, чистейшие нравы, невероятная жажда к учению, чудный успех в науках, честные и скромные поступки, удивительное смирение посреди похвал и рукоплесканий народных, и – что ещё более возвышало качества святого Василия и святого Григория – благочестие и страх Господень посреди всеобщего разврата – это такие достоинства, с которыми ничто сравниться не может. Старайтесь же приобрести оные и тогда привлечёте на себя благословение отечества и благословение Божье.

Богоотступник Юлиан, стараясь поколебать христианскую веру в её основании, хотел доказать, что пророчество Иисуса Христа о разорении Иерусалима (Мф.24:1–2; Мк.13:1–2; Лк.21:5–6) ложно. Для этого он вознамерился привести Иудейскую столицу опять в цветущее состояние, соорудить храм, истреблённый римлянами, и возвеличить богослужение Ветхого Завета. Это предприятие в мыслях отступника не находило препятствий. Иудея была его область, и её жители, рассеянные по обширным пределам его империи, воздыхая о своём отечестве, должны были не иначе принять повеление возвратиться в оное, как с усердием и радостью.

Обдумав таким образом свой богопротивный план, Юлиан обратился с ласковым воззванием к иудейскому народу. Он жаловался на бедствия и притеснения, которые евреи столь долго терпели, а особенно вопиял против оскорбительных налогов, которые с них взыскивали. «Эту несправедливость, – говорил он, – вы должны приписывать не столько правительству, сколько христианам, которые свои больницы и странноприимные дома в изобилии содержат вашим потом и кровью. И чем же благодарят за это? Всегда более и более ожесточают на вас своё варварское сердце. С этого времени я освобождаю вас, – продолжает Юлиан, – от всех бесчеловечных узаконений и, вместо того, хочу оказать вам добро, чтобы вы от чистого сердца молились о моём благоденствии, о благосостоянии отечества, об успехах на войне и о счастливом возвращении из Персидского похода²⁹¹. Тогда-то наконец, – говорит Юлиан, – я вместе с вами буду обитать в священном городе, мною воздвигнутом, украшенном и возвеличенном. Вместе с вами буду приносить жертву всесожжения Всевысочайшему Богу».

Мог ли столь сильный государь сказать что-либо более, дабы обрадовать народ, который по природе был горд и суеверен и не выпускал из своих мыслей владычества над всеми народами? Иудеи от всех пределов государства обратили взоры свои на Юлиана и ждали решительного мановения, чтобы составить опять сильное и славное царство. А эта готовность их и усердие имели следствием то, что император не остался при одном приятном обещании: он немедленно дал своему наместнику повеление строить на царские средства храм Иудейский. Мало того: Алипий, искренний друг и любимец Юлиана, нарочно отправлен был из Антиохии в Иерусалим, чтобы с возможной поспешностью начать и в кратчайшее время совершить строение храма.

Тогда иудеи отовсюду начали стекаться на развалины Иерусалима, и невозможно описать, какие напасти вынуждены были терпеть палестинские христиане! Но, к вящему их ужасу, Юлиан, выступая с воинством из Антиохии, дал Алипию повеление, чтобы он по сооружению храма немедленно начал строить в Иерусалиме амфитеатр, в котором он, возвратившись из Персии, хочет наслаждаться с иудеями зрелищем, как дикие звери будут терзать епископов, иноков и всех, кто дерзнет защищать христианство²⁹². Единому Богу известно, что сделалось бы с несчастными христианами, которые начали отчаиваться, если бы не подкрепляли их неустрашимые поборники Евангелия! Святой Кирилл, архиепископ Иерусалимский, и прочие святые христиане в это лютое время подавали удивительный пример веры, которая сама себя утешает, и совершенной надежды, что «небо и земля прейдут, словеса же Господни не прейдут» (Мк.13:31). Будучи твёрды в уповании на скорое заступление Господне, они напоминали колеблющимся о «мерзости запустения, реченной Даниилом пророком» (Мк.13:14), и из пророчества Самого Иисуса Христа утешали, что злочестивое предприятие совершиться не может, только бы они уповали на Господа, Который в своё время посрамит ненавистников Своего святого имени.

Между тем художники и рабочие ревностно продолжали своё дело. Очищено было место, где стоял прежний храм и где должно было соорудить новый; материалы приготовлены были в великом множестве; тысячи иудеев неусыпно занимались работой. Серебро, золото и драгоценные камни были собраны в изобилии. Даже иудеянки, прежде того празднолюбивые и изнеженные, приготовляли оправленные серебром носилки и заступы, чтобы носить известь и камни. Наиболее привязанные к роскоши почли бы за несчастье, если бы отец или муж не отдали их нарядов на постройку храма.

Вскоре приступили к основанию храма. Иудеи и язычники начали издеваться над пророчествами Евангелия. Юлиан мог сказать: «Виждь, каково каменье и какова будут здания!" (Мк.13:1). Но возгремел глас грома в ответ богоотступнику: «Не имать остати зде камень на камени, иже не разорится» (Мк.13:2). Внезапное землетрясение, сопровождаемое бурей, громом и молнией, потрясло и рассыпало всё, что было основано, так что под щебнем погибло несколько рабочих. Это чудо, хотя и устрашило Алипия и прочих лиц, наблюдавших за постройкой, однако не привело их в отчаяние. Через несколько дней они принялись опять за строение. Но едва положены были первые камни, как новое землетрясение, более ужасное, чем первое, не только уничтожило начатую работу, но извергло из земли даже старый, времён Соломона, фундамент²⁹³. Порывистый вихрь развеял известь и унёс орудия каменщиков. А вышедший из земли огонь и спустившееся с неба пламя окончательно всё уничтожили. Множество народа сгорело и было засыпано. Стихии преследовали бегущих иудеев и язычников до самых их жилищ, запечатлевая не только на их одеждах, но и на теле – знаки креста, которые сперва были светящиеся, а потом чернели так, что невозможно было их отмыть²⁹⁴. Самое место, где столь ужасно чудодействовала рука Господня, совсем запустело.

Тогда все познали суетность человеческих начинаний, противных воле Божьей. Иудеи боялись выйти из своих домов и были в непрестанном ужасе, дабы десница Господня не поразила их ещё более. Большая часть из них признали Богом Того, Кого предки их повесили на кресте²⁹⁵. Язычники, ожесточённые менее иудеев, поражены были несказанно при виде столь непостижимого чуда. Их изумление и ужас были так велики, что все они в ту же минуту воззвали к Иисусу Христу о милосердии и старались умилостивить Его молитвами и песнопениями. Многие из них в то же время бежали к христианским священникам и неотступно просили принять их в недра Святой Церкви²⁹⁶ и даровать святое крещение.

Одного Юлиана не поразил глас гнева небесного. Донесение Алипия произвело в нём только досаду и огорчение, которые он пред народом и своими приверженцами старался прикрыть невниманием. Отвергать этого происшествия было невозможно, ибо оно случилось пред очами разных племён. Приписать злобе и мщению христиан, как то сделали при сожжении Аполлонова храм²⁹⁷, также было нельзя, ибо все рабочие и зрители видели своими глазами подземное и небесное пламя. Признать истину и победу Иисуса Христа не позволяло ему упорное и закоренелое неверие. Итак, отступник решился это чудодействие Божье считать маловажным, ничего о нём не говорить, смотреть как на обыкновенный случай, на действие природы и наконец предать забвению.

Но вскоре сами язычники и друзья Юлиана вынуждены были признаться, что это чудо было грозным вестником его погибели. Отступник поражён был на войне рукой невидимой. Суд Божий над ним был так достопримечателен, что один из язычников при известии о его смерти воскликнул: «Теперь христиане не могут прославлять перед нами долготерпение своего Бога!». А Феодорит повествует, что антиохийские жители тогда в один голос взывали: «Победил Бог и Его Помазанник!²⁹⁸. Кто не видит, что Юлиана поразила²⁹⁹ та самая рука, которая рассыпала и пожгла основание Иерусалимского храма?

Когда весь свет удивлялся великой жертве, которую святой Павлин³⁰⁰, епископ Ноланский, принёс Иисусу Христу, раздав все свои богатства неимущим, – человек Божий думал, что он Отцу, Иже есть на небесех, и братиям Христовым ничего не сделал. «Я подобен бойцу, приготовляющемуся к борьбе, или человеку, хотящему плыть через реку, – обыкновенно говорил он, – они оба ничего ещё не сделали через то, что скинули с себя одежду».

Ксенофон³⁰¹, боярин Царьградский, украшенный семейственными, гражданскими и евангельскими добродетелями, и Мария, его благочестивая супруга, имели двух сыновей, Иоанна и Аркадия, которых воспитывали в страхе Божьем. Но поскольку знатность рода и положение, к которому готовятся дети государственных сановников, требовали высшего просвещения, а особливо познания нравов народных, то родители и отправили их в Финикию, где тогда было знаменитое училище греческого любомудрия. Отец благословил их христианскими наставлениями, мать оросила лица их слезами родительской нежности, и Аркадий с Иоанном пустились в море.

Сначала их плавание было благополучно. Но внезапно поднялась буря; вскоре паруса были изорваны, мачты изломаны, и корабль стал игрушкой волн. Мореплаватели видели перед собой неизбежную смерть. Иоанн и Аркадий оплакивали вечную разлуку с родителями и, представляя себе их горесть, забыли о собственной опасности. Наконец, разбитый корабль начал тонуть. Каждый должен был решиться на последнее средство, не разбирая, спасёт ли оно жизнь его. Два родных отрока скинули с себя одежды и, воскликнув: «Простите, дражайшие родители!», – бросились в море. Рабы их сделали то же. Кто успел, ухватился за обломки корабля, и все отдались направлению волн.

Но Промысл Небесный не восхотел погубить благочестивых юношей. Вскоре Иоанн был выброшен на сушу и опомнился, но, увидев наготу свою, не знал, что делать. Стыдясь показаться перед людьми, наконец решился он идти вдоль по берегу и, к счастью, увидел монастырь. «Благодарю Тебя, Господи, Боже мой! – воскликнул обрадованный Иоанн. – Здесь живут благочестивые люди, которые стыдятся только душевной наготы; моя телесная нагота для них не будет в соблазн». Он смело вошёл в мирную обитель и был принят с таким человеколюбием, какого можно ожидать только от святого места. Там, рассуждая о суетности мира и о бедствиях человеческих, через некоторое время он постригся и начал подвизаться в молитве и посте; сердечное спокойствие, удел благочестивой невинности, было в нём нарушаемо только сокрушением о любезном Аркадии, которого Иоанн считал погибшим.

Но та же десница извлекла из бездн морских и Аркадия. Очувствовавшись на берегу морском, он увидел себя среди народа, который старался подать ему помощь. Тут он выпросил себе одежду, вошёл в близлежащую церковь и, помолившись о брате своём Иоанне, от усталости и изнеможения уснул. Вдруг является ему во сне Иоанн и говорит: «Не скорби, дражайший брат! Я по благодати Божьей жив». Воспрянув ото сна, Аркадий принёс благодарение Богу и хотел возвратиться в Царьград. Но мысль, что ему первому придется поразить родителей плачевной вестью о брате, его остановила. Горько восплакав, он решился искать его и прежде всего пошёл в Иерусалим, чтобы в стране, освящённой стопами Иисуса Христа, испросить на то помощь небесную. На пути он встретился с одним, украшенным сединой, иноком и как изумился, когда старец, благословляя его, сказал: «Бог да помилует тебя молитвами твоего брата, который богоугодно подвизается в образе ангельском!» Аркадий припал к ногам старца и умолял открыть ему местопребывание возлюбленного Иоанна; но прозорливый инок отвечал: «Будет время, когда Сам Бог покажет тебе его; а ныне ожидай спокойно». – «Хочу же и я, – воскликнул тогда Аркадий, – облечься в иночество, чтобы в единодушии с братом моим послужить мне Господу». Старец благословил его доброе намерение, привёл в одну из святых обителей, постриг и, наставив равноангельскому житию, удалился в свою пустынную келью.

Между тем после крушения корабля прошло два года. Ксенофонт, не получая известия от детей своих и сомневаясь, живы ли они, послал одного из рабов в Финикию, чтобы тот разузнал об Иоанне и Аркадии. Но так как их там не было, то верный слуга подумал, не в Афинах ли они, и отправился туда; но и в Афинах не нашёл Иоанна и Аркадия. Не зная, какой ответ принести своим господам, он пошёл обратно в Царьград и на одном ночлеге встретился с иноком, лицо которого показалось ему знакомо. В самом деле, это был один из рабов Ксенофонтовых, потерпевший с детьми его кораблекрушение. Но радость свидания была кратковременна и вскоре обратилась в горесть. Один рассказывая, а другой, слушая об ужасном происшествии на море, оба плакали о своих добрых господах.

Какой удар был для родительского сердца, когда Ксенофонт и Мария услышали о гибели детей своих! Но в следующую ночь они увидели в ночном видении Иоанна и Аркадия, сияющих ангельской славой, и положились во всём на Господа. Припомнив о рабе, принявшем иночество, они заключили то же и о своих детях. «В волнах ли погибли наши чада, – говорили они друг другу, – или подвизаются где-нибудь в мирной обители, но они умерли для света. Не время ли и нам умереть для сует мирских?» В самом деле, они вскоре отправились в Иерусалим, чтобы посетить святые места и там постричься.

Уже благочестивые путешественники были близ святого града, как однажды подошёл к ним старец, тот самый, который облёк в иноческий образ Аркадия, и, посмотрев на них, сказал: «Что побудило к столь дальнему путешествию Ксенофонта и Марию? Вероятно, сетование о чадах? Утешьтесь: они живы, и вы их увидите». Восхищённые родители начали опрашивать его об Иоанне и Аркадии. Но старец сказал им: «Они сами придут к вам, когда, по вашему обещанию, обойдёте святые места». Ксенофонт и Мария, в несомненной надежде на Господа, приняли от него благословение и пошли на Иордан.

В тот же день прозорливый инок, будучи на Голгофе у церкви Воскресения Господня, встретил Иоанна, который из своего монастыря пришёл туда поклониться Гробу Господню. «Чадо моё, любезный Иоанн! – сказал чудный старец. – Где ты был доселе? Родители твои давно тебя ищут, как и ты ищешь брата твоего Аркадия». Удивлённый Иоанн не знал, что подумать о его приветствии; но, видя в нём дар прозорливости, припал к стопам его со словами: «Поведай мне, святой авва, где находится брат мой? Без него я страшусь увидеть и моих родителей». – «Сядь подле меня, – отвечал старец, – и увидишь Аркадия». В это мгновение показался издали юный инок. Приблизившись к ним, он принял благословение от старца и вдруг бросился в объятия Иоанна. Это был Аркадий, брат его. Они плакали, лобызались и прославляли Бога, сподобившего их увидеть друг друга.

Через несколько дней возвратились в Иерусалим и Ксенофонт с Марией. Увидев прозорливого старца при живоносном Гробе, они опять начали умолять его, чтобы сказал, где находятся их дети, между тем как Иоанн и Аркадий были тут же. Узнав своих родителей, они едва могли удержать свою радость и, только повинуясь старцу, не бросились в их объятия. Они стояли, потупив глаза, чтобы не изменить себе самим; иноческая одежда и лица, увядшие от воздержания, тому способствовали. Наконец святой старец сказал Ксенофонту и Марии: «Идите в вашу гостиницу и уготовьте трапезу; я с учениками моими приму у вас пищу, а потом возвещу, где ваши дети». Обрадованные родители исполнили волю старца, и он с Иоанном и Аркадием вскоре пришёл к ним.

Сидя за трапезой, Ксенофонт и Мария вели беседу и в то же время взглядывали на юных иноков. Наконец Ксенофонт, вздохнув, сказал: «Как мне любезны ученики твои, святой авва! Как только я посмотрел на них, душа моя привязалась к ним, и возвеселилось сердце, как будто при свидании с Иоанном и Аркадием. О, если бы таковы были дети наши!» Ксенофонт умолк, а у Марии навернулись на очах слёзы. Тогда старец, обратившись к Аркадию, сказал: «Поведай, чадо, где ты родился, где воспитан, и откуда пришёл сюда?» Но едва Аркадий начал свою повесть, как оба юноши очутились в объятиях родительских. Кто может изобразить радость столь внезапного свидания! Сам прозорливый старец прослезился от удовольствия, что Господь избрал его Своим орудием и через него возвратил родителям чад и чадам родителей.

После этого Ксенофонт поручил ближайшему из родственников продать свой дом, рабам даровать свободу, имение раздать убогим и от руки прозорливого старца принял образ иноческий. Мария вступила в лик святых жён. Иоанн и Аркадий удалились в пустыню с мудрым наставником. Все они просияли верой, благочестием, добродетелями и даром чудотворения.

Святой Ефрем³⁰², любя заниматься богомыслием в уединении, не ходил на общую трапезу, но ученик его в определённое время приносил ему пищу. Однажды, идя из поварни, он нечаянно уронил сосуд и разбил; боясь гнева старца, он не знал, что делать. Но незлобивый Ефрем, догадавшись об этом, с кротостью сказал ему: «Не печалься, чадо моё! Если не хотела к нам прийти пища, то нам должно идти к ней». Он и в самом деле пошёл, сел подле разбившегося сосуда и начал собирать пищу.

Преподобный Ефрем, стоя ночью на молитве, узрел в видении огненный столп, простиравшийся от земли до неба, и услышал глас: «Ефрем! Ефрем! Таков есть Василий Великий!» Старец душевно возжелал увидеть великого архипастыря и на другой же день пошёл в Кесарию Каппадокийскую. Он застал его в церкви, проповедующего слово Божье, и начал восклицать громко: «Воистину велик Василий! Воистину столп огненный Василий! Воистину Дух Святой глаголет устами Василия!» Весь народ обратил внимание на Ефрема, а некоторые с коварной улыбкой сказали: «Видно, этот странник хочет польстить архиепископу и похвалой выманить у него хорошее место». Таковы люди вообще: свои страсти и пороки обычно приписывают и другим.

По окончанию Божественной службы Василий пригласил к себе старца и, между прочим, спросил: «Почему он в церкви и посреди народа так прославлял его?» – «Я видел, – отвечал Ефрем, – белого голубя, сидящего у тебя на правом плече и нечто к уху твоему глаголющего, видел также огонь, исходящий из уст твоих, и, этим восхищённый, не мог удержать языка моего». Святой Василий, удивляясь прозорливости старца, посвятил его в пресвитера. Но преподобный Ефрем, хотя из послушания к архипастырю и принял священство, однако во всю жизнь не хотел совершать литургии, почитая себя недостойным служить Страшным Божественным Тайнам, и занимался только проповеданием слова Господня.

Один великий старец, находясь в благочестивом настроении, видел на небе четыре ступени, знаменующие совершенство подвижников. На первой ступени стоял удручённый недугами, но благословляющий имя Господне; на второй – бескорыстный странноприимец; на третьей – безмолвный пустынножитель; наконец, четвёртую и самую высшую ступень занимал послушный своему наставнику и всем сердцем ему преданный ради Господа. Этот человек имел на себе багряную ризу, знаменуя Того, Кто «послушлив был даже до смерти, смерти же крестныя», и более всех блистал славой. «Почему этот, по-видимому, меньший делами, возвеличен более прочих?» – подумал удостоенный небесного видения старец. «Потому, – вдруг ответствовал ему таинственный голос, – что странноприимец упражняется в добродетели, столь любезной его сердцу, по своей воле; равно и пустынник удалился от света по своему благорассуждению и живёт свободно; что касается до удручённого недугами, он бы с радостью переменил их на здравие. Но этот, принявший на себя труднейшее дело послушания, оставив все свои желания, зависит от Бога и своего наставника».

Патриций Мануил, находясь в тяжкой болезни и отчаявшись в жизни своей, восхотел грехи прошедшего времени прикрыть полным покаянием и отречься от света, пока смерть не разлучила с оным. Для этого он призвал святого Николая, игумена Студийского³⁰³, и слёзно просил, чтобы немедленно облёк его в образ ангельский. Но прозорливый старец ответствовал: «Чадо! Эта жертва не будет на пользу душе твоей. Останься в мире и жди посещения Господня. Именем Спасителя нашего уверяю тебя, что ты вскоре будешь здрав и получишь знатный сан. Прейди это поприще во благо Церкви и отечества. Тогда я постригу тебя, да пойдёшь в другой мир с добрыми делами».

Пророчество святого Николая сбылось. Мануил вскоре получил здравие и, будучи взыскан милостью императора, до глубокой старости исправлял важные государственные должности: был неусыпен, человеколюбив и правосуден. Наконец, когда приспела его блаженная кончина, преподобным Николаем был пострижен и в мире отошёл к Господу.

Однажды к преподобному Парфению, епископу Лампсакийскому³⁰⁴, приведён был юноша, жестоко мучимый нечистым духом. Человеколюбивый Парфений при первом взгляде на страждущих, даже без их просьбы всегда помогал им своими молитвами; но, посмотрев на юношу, обнаружил неудовольствие. Родители, припадая к стопам человека Божьего, слёзно умоляли его, дабы умилосердился над их сыном и избавил от лютого недуга. Но человек Божий отвечал им: «Ваш сын недостоин исцеления; дух-мучитель дан ему в наказание за то, что он – почти отцеубийца». Родители ужаснулись. Парфений спросил у них: «Сын ваш часто оскорблял вас?» – «Так!» – отвечал отец. «Вы молились в горести души вашей, – продолжал Парфений, – чтобы Господь наказал его?» – «Согрешили пред Господом», – отвечали со вздохом отец и мать. Тогда человек Божий сказал: «Пусть же он страждет, как заслуживший это наказание». Но чадолюбивые родители, болезнуя сердцем своим о сыне, не переставали проливать слёзы и умоляли святителя Христова, да испросит ему у Бога прощение. Только их просьбой преклонённый, Парфений благословил юношу и, помолившись Господу, исцелил его.

Дети! Ужасайтесь оскорблять своих родителей: их клятва низводит на вас клятву небесную.

Преподобный Досифей³⁰⁵, будучи одержим тяжкой болезнью, сказал одному великому старцу Варсонофию: «Владыка мой! Уже не могу в живых быть». На это Варсонофий отвечал: «Чадо! Иди с миром предстать Святой Троице и молись о нас».

Братия, услышав этот ответ великого старца, начала негодовать и говорить между собой: «Что великое сделал этот юный монах, что удостоился принять такой ответ от святого отца? Мы не видели, чтобы он удручал себя постом или бдением более других; напротив того, часто на всенощную службу он приходил после всех нас, а иногда оставался и дома».

Когда эти разговоры достигли слуха Варсонофия, святой старец за общей трапезой спросил у братии: «Когда колокол призывает в храм Господень, а у меня есть на руках больной брат, тогда что надлежит мне делать: оставить брата и идти в церковь или оставить церковь и утешать брата?» – «Помощь, оказываемую ближнему, без сомнения Господь примет в этом случае за истинное богослужение», – отвечали иноки. «А если силы мои от постничества ослабеют настолько, что я буду не в состоянии надлежащим образом служить болящей братии, должен ли я укрепить их пищей, чтобы ходить за больным неусыпно, или должен продолжать свой пост, хотя бы через это нечто отнималось у болящих, которые обыкновенно бывают очень прихотливы и взыскательны?» – «Для этого не надобно оставлять поста, предписанного уставом обители, – отвечали иноки, – но самопроизвольный и чрезмерный пост, кажется, в этом случае не столько будет приятен Богу, сколько попечение обо всех нуждах больного брата». – «Вы рассуждаете справедливо, – сказал тогда святой Варсонофий гласом учительским, – для чего же языку вашему даёте свободу говорить иначе? Богобоязненный Досифей, имея попечение о больных наших собратьях, не столь долговременно постился, как некоторые из вас. Но вы сами были свидетелями, сколь усердно и неусыпно служил он болящей братии, с какой любовью предупреждал строптивые их требования и прихоти! Мы не видели, чтобы он возроптал когда-нибудь на свои труды и усталость; напротив того, сколь часто видели его плачущим, как о величайшем согрешении, если когда, будучи не в силах снести излишних требований болящего, что-нибудь скажет ему с сердцем».

Этот старец говорил истину. И Сын Человеческий, егда приидет во славе Своей, и вcи святии Ангели с Ним, скажет всем, сущим одесную Его: «понеже сотвористе единому сих братий Моих меньших, Мне сотвористе».

После смерти иконоборного царя Михаила патриарх Царьградский Павел, муж добродетельный и благочестивый, хотел восстановить поклонение святым иконам, но, будучи боязлив³⁰⁷ и нерешителен и не имея необходимо нужного для высших начальников искусства избирать достойных людей себе в помощники, не мог начать столь великого дела, тем более что иконоборство весьма укрепилось и имело своими поборниками первых сановников государства. Не принимая никаких мер, он только сетовал и сокрушался, и наконец, не ожидая успеха, тайно удалился в монастырь и там принял на себя схиму.

Царствовавшая тогда Ирина, мать малолетнего императора Константина, весьма удивилась, что Павел переменил патриарший престол на тесную келью инока. И поскольку душу её занимала одна великая мысль, чтобы немедленно восстановить православие, то императрица весьма беспокоилась, чтоб сему делу надлежало остановиться по случаю избрания другого патриарха. Благочестивая государыня сама с сыном своим прибыла в монастырь, где находился патриарх, и уговаривала его возвратиться на оставленный престол. Но Павел на все её просьбы с тяжким воздыханием ответствовал: «Государыня! Церковное смущение принудило меня оставить престол патриарший. Сама ведаешь, сколько болезнует Церковь ересью иконоборной; от долговременного лжемудрствования она получила неисцельную язву. И я, злополучный, я сам увязнул языком и рукой в сетях зловерия, и это уязвляет душу мою безмерной печалью. Ныне скипетр самодержавия дан от Бога в руки благочестивые; но я, не имея сил и способности быть споспешником твоих благих намерений, лучше хощу сойти во гроб, нежели возвратиться на степень священноначальника. Благочестивая государыня! Ты имеешь искусного и неустрашимого помощника в твоих царских палатах. Тарасий, первый ваш советодатель, достойнее меня престола патриаршего. Разум его силён рассеять еретические заблуждения. Облеки его в сан святительский и вместе с ним избавь от скорби матерь нашу, Церковь Христову. Из этой пустыни я буду видеть и радоваться, что моё место заступил достойный подвижник».

Благочестивая царица и сын её Константин, увидев твёрдое намерение Павла не принимать престола патриаршего, положили в совете возвести на оный Тарасия, первым делом которого был Седьмой Вселенский Собор.

Юлиан, дядя отступника Юлиана, нарочно отправленный им в Антиохию, чтобы восстановить идолослужение, начал исполнять волю своего государя разграблением соборной церкви, которая по своему великолепию и богатству называлась «Златой». Все церковнослужители от страха разбежались, кроме святого Феодорита³⁰⁸, бывшего церковным сосудохранителем, который, не успев сберечь сокровищ, принадлежащих Богу, не хотел беречь и сам себя. Этого-то Юлиану и хотелось. Он отнял у Феодорита ключи, а самого его связал и бросил в темницу, и тогда пошёл с царским сокровищехранителем Феликсом и с воинским отрядом в храм Господень. Как тать и разбойник, он бросал в груду священные сосуды и оклады с ликов Господних. Потом сел на эту груду сокровищ, с ругательством повторяя несколько раз: «Пойди сюда, Галилеянин, защити Твоё богатство!» Один из бывших тут христиан, по имени Евзой, напомнил этому безумцу, чтобы он, если решился быть святотатцем, по крайней мере, воздержался от столь ужасного бесчестия святыне Господней и хулы Сыну Божьему. Злодей, ударив его по голове, отвечал: «Христиане не имеют о себе Промысла Божьего; они изверги!» Поругавшись над святыней и осквернив алтарь Господень, Юлиан начал мучить служителя Божьего Феодорита, чтобы он – или возвратил имущества языческим богам (ибо Феодорит при равноапостольном царе Константине разорил несколько идольских капищ и на их месте соорудил церкви), или заплатил бы им поклонением и жертвоприношением. Но поскольку человек Божий отвечал на все требования Юлиана только обличением богоотступничества его и царя, то мучитель повелел отрубить ему голову.

Но Всевышний изрёк праведный Свой суд. Вскоре узрели на этом изверге руку небесную, которая два месяца удручала его отчаянием, бешеным сумасшествием и нестерпимыми болезнями и наконец поразила бедственной смертью. Издыхающий отправил к Юлиану нарочного и заклинал его прекратить гонение. «Это неправедное дело, – писал он, – которое я, из угождения тебе, на себя принял, низвергло меня в столь лютое состояние». Равным образом и Феликс не избег казни Божьей: вскоре изверг он душу свою в мучительных болезнях.

Один старец благочестивыми подвигами столько угодил Богу, что каждый день ему предлагаема была пища невидимой рукой. Входя по вечеру в один из своих вертепов, он обретал мягкий и чистый хлеб, и когда ощущал, что плоть его требует подкрепления, поклонившись Богу, вкушал и опять начинал утешать душу свою песнопением и славословием Бога. Таким образом пустынножитель день от дня возрастал в совершенстве человека по образу Божьему.

Уже чудный старец не сомневался в будущем воздаянии и как бы в руках имел оное; а это и было причиной его падения. Ему начало приходить на мысль, будто он имеет у Бога благодати более всех отшельников и более всех других; а что всего опаснее, он возомнил, что отнюдь не может поскользнуться от столь высокого жития в добродетелях. От этого через некоторое время родилось в нём какое-то уныние; от уныния возросла леность: старец начал ранее ложиться и позже вставать на псалмопение, и молитвы его были короче прежних. Он смущался, волновался мыслями и (тайно от самого себя) часто помышлял нечто нелепое; хотя прежний навык иногда исторгал его от лености и смущения, но он опять низвергался в оные.

Однажды, войдя в вертеп после молитв, при закате солнца, он по обыкновению нашёл посылаемый ему от Бога хлеб, но уже не такой чистый, как прежде; и хотя испугался этой перемены, однако, подкрепив свои силы, не отверг нечистых помыслов и даже находил в них услаждение. На другой день, также после обыкновенных, хотя и нарушаемых помыслами молитв, он обрёл хлеб свой, но чёрный и чёрствый. Взалкавший³¹⁰ старец, вкушая, тужил духом; но вместо того, чтобы в изменяющемся хлебе узреть образ своей изменяющейся души, он умножил пагубные помышления и сам, кажется, старался согревать их, как змею в недрах. Однако же и на третий день, хотя с трудом, он совершил правило и вечером пошёл в вертеп. Но как ужаснулся он, когда увидел одни остатки хлеба, раздробленные и разбросанные по земле, покрытые зеленью и пылью! Старец вздохнул и прослезился, но не столько сокрушился в сердце своём, сколько бы довлело к обузданию страстей, на него воюющих. Он собрал валяющиеся крохи и, немного вкусив, лег уснуть. Вдруг нашло на него облако гнуснейших помышлений, влекущих его из уединения в мир; тягота их давила его и не давала ему прийти в чувство. Наконец, не помня сам себя, он встал и ночью пошёл глухой пустыней, желая достигнуть жилищ человеческих, чтобы свергнуть там с себя одежду ангельскую.

Погиб бы сей, столько прежде Богом возлюбленный старец, если бы Божие милосердие, которое и прежде, безмолвием изменяющегося хлеба, велегласнее грома вещало ему: «Познай себя!», другим способом не возвратило его на путь спасения. Эту перемену произвел следующий случай.

Старец всю ночь шёл по глубоким пескам и не чувствовал усталости; но, когда наступил день и солнце начало обливать его зноем, он утомился и изнемог; смотрел туда и сюда в поисках какого-нибудь монастыря, чтобы, уклонившись с пути, найти в нём отдых. По смотрению Божьему, вскоре так и случилось. Он поспешно вошёл в монастырь и встречен был братией с почтением и любовью. Как великому отцу, они умыли ему ноги и предложили трапезу; когда же старец укрепился пищей, просили его, дабы сказал им «слово спасения». Идущий к погибели путник не отрёкся и начал отечески увещевать их, да будут крепки и постоянны в подвигах, яко трудники, вскоре надеющиеся получить от Христа успокоение. Он говорил им о постничестве, о молитве, о смиренномудрии, о великой науке знать самих себя, словом – обо всех добродетелях, от которых отрёкся сам. Спасительная беседа продолжалась далее полночи, и братия, отходя ко сну, благословляла его, как бы одного из древних святых учителей, и благодарила Бога за этот дар, внезапно им ниспосланный.

Когда путешественник, оставшись один, лёг уснуть, вдруг объял его некоторый страх. Он начал размышлять, – как, других научая, о себе небрежёт; других наставляет на путь спасения, а сам идёт в бездну погибели. Размышляя так, он воспрянул с одра и, не простившись с гостеприимной братией, в ту же минуту скрылся. Он не шёл уже, но бежал на прежнее своё место, рыдая о своём падении. «Аще не Господь помог бы ми, – задыхаясь от усталости, говорил он, – вмале вселилася бы во ад душа моя».

Ни дальний путь, ни топкие пески, ни рыкающие в темноте ночной звери, ни зной от дневного светила, ни сама слабость сил не могли преклонить его к отдохновению. Он возвратился в свою келью, пал на землю и, посыпая голову свою перстью, плакал и рыдал несколько дней, пока голос небесный не известил его, что Господь принял его покаяние. Но хлеб, ниспосылаемый ему прежде от Бога, уже отнят был у него навсегда, и старец с того времени искал себе пропитания от труда рук своих.

Христиане! Если бы Милосердный Бог не указал несчастному старцу святой обители, то мирская жизнь увлекла бы его невозвратно; если бы Бог не вложил в сердце гостеприимной братии требовать от него «слова спасения», то не умилилась бы душа его. Да веруем, итак, что не хотящий смерти грешников употребляет все возможные средства, «еже обратитися» нам. Мы сами виновны, что не употребляем надлежащего внимания, чтобы их увидеть и воспользоваться ими. Всё, что мы по неразумию или по одной привычке называем случаем, есть не что иное, как действие благодеющего Промысла.

Восемнадцатилетний отрок, по имени Астион³¹¹, сын знатных родителей, однажды с приятелями вышел для прогулки за город. Наслаждаясь там благорастворением воздуха, они отходили далее и далее от города и наконец незаметно очутились в лесу перед низкой и ветхой хижиной. Вдруг Астиона объяло какое-то тайное желание узнать, кто тут обитает. И хотя товарищи говорили, что это жилище дровосека или лесного сторожа, но Астион (так сердце его возбуждала благодать Божья!) непременно хотел войти в хижину. Спутники рассмеялись над его любопытством и сели на траву. Астион постучался в дверь и немедленно был встречен достопочтенным старцем, который принял его ласково, посадил подле себя и начал спрашивать, откуда он и чей сын. Астион, объявив о себе и о своём роде, примолвил, что родители чрезвычайно любят его. Тогда старец сказал: «Они и должны любить тебя больше нежели родительской любовью, ибо блаженная душа твоя любезна и Самому Христу, Спасителю нашему, Который избрал её, как вижу, Себе в служение». Астион, хотя был воспитан в идолопоклонстве, но при имени Иисуса Христа оказал благоговение. Тогда обрадованный Епиктет (имя старца) отверз свои уста и начал вкратце объяснять: какой был предвечный совет Триипостасного Бога о человеке; как Сын Божий воплотился и пострадал; какие жизнь и блаженство ожидают истинных богопочитателей; как, любя своих родителей по плоти, больше всего должно любить Отца Небесного; как Христова Церковь крещением рождает в бессмертие чад своих. Благоразумный юноша слушал с великим усердием, всему веровал, дал клятву быть почитателем Христовым и расстался с мудрым Епиктетом не прежде, как спутники начали его кликать.

На другой день Астион, уже один, опять посетил старца и с того времени каждое утро и каждый вечер ходил в лес, будто для прогулки. Так мудрая пчела любит летать в те места, где надеется обрести сладкий мёд. Когда же научился всем истинам веры евангельской, тайно принял святое крещение. А через несколько лет блаженная душа Астиона, уже ликуя с Ангелами, имела радость видеть рабами Христовыми и своих родителей.

Когда Константин Великий воевал против Максентия, один из чиновников, которым поручено было образовать или пополнить легионы в Египте, между прочими молодыми людьми записал в военную службу также и двадцатилетнего Пахомия³¹². Новоизбранные воины, будучи отправлены морем, пристали к одному христианскому городу в Фиваиде, называемому Оксиринх, и поскольку во времена тогдашних императоров, беспрестанно оспаривавших владычество друг у друга, любовь к отечеству иссякла в римлянах (а Пахомий, сверх того, был иноземец), то молодые воины для предупреждения побегов содержались тут под крепкой стражей. Сам Пахомий, имея те же чувствования, имел ту же и участь. Но это послужило к его спасению.

Граждане оксиринхские, едва узнали о прибытии воинов из Египта, начали стекаться толпами, стараясь один пред другим оказать им всевозможную помощь: приносили пищу, бельё, деньги. Между этими благодетелями Пахомий увидел подобных себе воинов, только что взятых на службу. Будучи записан в войска против воли, он долго удивлялся, почему обременяющие его узы не есть участь начинающих военную службу граждан оксиринхских, и, к вящему изумлению, услышал, что они, как христиане, почитают за величайшее преступление исполнять по принуждению те обязанности, которые возлагает на них отечество. Имя христиан, о которых Пахомий прежде слышал столь много чудесного, их готовность проливать кровь свою за власть предержащую, – все это побудило Пахомия войти в подробные расспросы о жителях оксиринхских; ибо благодать Божья начала приуготовлять его к совершеннейшему познанию истины. Пахомий узнал, что в Оксиринхе ещё до Константина Великого, во времена гонений на христианство, все идольские капища были обращены в храмы Христовы, которые составляли первое украшение города. Стены и башни наполнены были живущими в них святыми отшельниками, которые неусыпно молились о благосостоянии отечества и поучали народ вере и добродетели. Не было в нём ни одного еретика, ни одного идолопоклонника. Преступления были столь редки, что наказания знали только по слуху. Готовность служить отечеству, в каком бы звании ни случилось, была столь пламенна, что оксиринхцы крайне удивились, видя молодых воинов, охраняемых подобно невольникам и несущих свои обязанности не за совесть, но за единый страх. Начальство имело в городских воротах нарочную стражу, которой поручено было принимать всех пришельцев и сопровождать в общественные гостиницы, где питали их и упокоивали. Граждане, ревнуя странноприимному правительству, спешили один перед другим оказать ту же добродетель, и тот день почитали праздником, в который введут какого-либо пришельца в дом свой. Общее братолюбие было столь велико, что весь город казался одним великим семейством. Но при этом множестве святых иноков и святых дев, при непрестанном упражнении в христианских добродетелях, город был богат и цветущ, давал лучших воинов отечеству и более прочих вспомоществовал в нуждах государственных. Таковы плоды истинного христианства!

Пахомий возлюбил веру евангельскую; в сердце его воспламенился страх Божий; душа возрадовалась об имени Христовом. Уединившись от своих товарищей, он простёр руки свои к небу и дал нерушимый обет всегда ходить по заповедям Христовым.

С того времени Пахомий соблюдал себя от всех пороков, которым иногда подвергаются военные люди, и храбро и усердно служил на поле брани во всю войну с Максентием. Когда же Константин восторжествовал над этим мятежником и распустил некоторую часть войска, Пахомий возвратился в своё отечество и принял святое крещение.

В одно время в Мелитине Арменской была чрезвычайная засуха, которая угрожала неминуемым голодом, и сетование жителей день ото дня умножалось. Наконец, все прибегли к епископу своему, преподобному Акакию³¹³, чтобы он умолил Бога явить к ним милость Свою. Святитель, собрав народ, уже начавший алкать, пошёл к церкви святого великомученика Евстафия, бывшей вне города, умоляя страдальца Христова участвовать в их молитве и вместе с ними испросить у Бога дождь иссохшей земле. Избрав близ церкви лучшее местоположение, он велел принести и поставить божественный престол, и на открытом поле, без крова, начал совершать бескровную жертву, возводя к небу слёзные очи. Уповая на всемогущество и милосердие Божие, Акакий не растворил вино водой, но, ум свой вперив в Бога, прилежно молился, да Он Сам свыше растворит дождём Святую Чашу и вкупе напоит иссохшую землю. Эта молитва столь сильна была у Бога, что немедленно пролился великий дождь и растворил вино водой, земную стихию – стихией водной, а сердце народа – радостью.

Когда Ирод осудил за проповедь евангельскую на смерть святого апостола Иакова Зеведеева³¹⁴, тогда иудеянин, по имени Иосия, один из оклеветавших его, видя мужество и дерзновение по Господе святого Иакова, познал истину его учения, уверовал во Иисуса Христа и всенародно исповедал воплощение, вольную страсть и воскресение Мессии, за что и был осуждён на смерть вместе с апостолом. Когда привели их на место казни, Иосия, повергшись к стопам святого Иакова, умолял его, дабы простил ему грех, содеянный в неведении. Кроткий проповедник человеколюбия евангельского обнял его и, облобызав, сказал: «Господь да благословит тебя!». После этого оба преклонили под меч главы свои.

Преподобный Марк Фраческий³¹⁵, живший девяносто пять лет в пустынном вертепе единственно для прославления имени Божьего, узнав время своей кончины, просил Господа, дабы для его погребения послал он авву Серапиона. Молитва была услышана. Серапион, руководимый Ангелом, достиг Фраческой горы и был встречен преподобным Марком с радостью.

По взаимному целованию, чудный пустынножитель рассказал святому Серапиону все происшествия своей жизни, борьбу души против страстей, на неё воюющих, и своё торжество над бесплотными губителями. Серапион ничего не видел, кроме Марка, ничего не слышал, кроме повести о его равноангельской жизни, и два дня показались ему одним часом. На другую ночь они пребыли без сна: один готовился к смерти, другой благодарил Бога, что сподобился узреть столь великого старца.

Совершив молитву, преподобный Марк сказал ему: «Велик для меня день этот! Велик паче всех дней живота моего! Днесь разрешается душа моя от плотских страданий и грядёт упокоиться в обителях небесных; днесь почиет тело моё от трудов и болезней. Отхожу от временной жизни и всем остающимся на земле желаю спастись. Да спасутся постники, по горам и пустыням для Бога скитающиеся! Да спасутся узники Христовы, за истину гонимые! Да спасутся обители святые и церкви Господни! Да спасутся священники, ходатаи к Богу о людях Его! Да спасутся человеколюбцы, приемлющие странных, яко Самого Христа! Да спасутся богатые, богатеющие о Господе, и бедные, Господа ради обнищавшие! Да спасутся благочестивые цари, утешение народов своих! Да спасутся градодержцы, правду милосердием растворяющие! Да спасутся христолюбивые воины, за веру, царя и отечество кровь проливающие! Да спасутся смиренномудрые и трудолюбивые подвижники! Да спасутся все, друг друга о Христе любящие! Да спасутся чада Царствия Небесного, усыновлённые Христу святым крещением! Спасена буди, вся земля и все, на тебе живущие!» Потом взяв Серапиона за руку и облобызав, присовокупил: «Спасись и ты, возлюбленный о Христе брат!» Святой Серапион возрыдал и внезапно услышал глас небесный: «Гряди, Марк! Гряди, верный раб Мой! Почий во свете и радости духовной жизни». Он устремил к небу взор свой и узрел душу Марка, возносимую руками Ангелов. Сердце его летело вслед за ней, пока чудное видение не сокрылось от очей его.

Так преставился к Богу святой Марк. Уже бездыханный, он ещё стоял на коленах, простёрши руки свои к небу. Святому Серапиону казалось, что угодник Божий ещё молится; но охладевшее тело требовало погребения.

Святой Василий Анкирский³¹⁶, который в царствование Константина мужественно боролся против арианской ереси, показал себя истинным подвижником веры и при Юлиане. Он ходил всюду, где только надеялся найти христиан, и с великим дерзновением всенародно и втайне ободрял их крепко держаться учения и благодати Иисуса Христа, соблюдать себя беспорочным от всех скверн языческих, а особливо остерегаться соблазнов, которые богоотступник предлагал им в богатстве и почестях. В одно время, нечаянно явившись на площади, где тогда язычники приносили торжественную жертву идолам, святой Василий при всём народе пал на колена и, воздев руки свои к небу, с сокрушением сердца молил Бога, да ни одного из христиан, кроме этих заблудших людей, не предаст Он «в ум неискусен, творити неподобная», но паче и этих несчастных да приведёт ко свету истины. «О, Спасителю мира Христе, Свете незаходимый, – вопиял он, – верных Сокровище, волей Отчей прогоняй тьму и Его Духом вся наставляй! Призри святым и страшным Твоим оком и виждь, яко вера Твоя потребляется паче всех времён от лица земли». Здесь его схватывают, влекут на мучения, но непобедимый воин Христов с весёлым постоянством вытерпел ужаснейшую пытку. Когда в Анкиру прибыл по пути на восток император Юлиан, святой Василий был представлен ему и был осыпан от него сначала ласками, а потом ругательствами. На всё это праведник, погрозив ему перстом, спокойно сказал: «Вскоре отъято будет у тебя царство, яко не помянул ecи воздаяний Христовых, ни устыдился ecи алтаря, имже спасен был ecи от убийственные смерти, егда тя, осмолетна отрока суща, священное место сокры»³¹⁷. После этого воин Христов с радостным лицом пошёл в темницу, где, пронзённый раскалённым железом, предал Господу чистую душу.

Таковой же пример дерзновения о Господе представляет святая Публия³¹⁸, дьяконисса Антиохийской Церкви, которая, собрав нескольких христианских девиц, поучала их вере и благочестию и вместе с ними молилась об утолении свирепеющего идолопоклонства. Сколько раз ни случалось Юлиану проходить мимо её дома, он всегда слышал пение: «Идоли язык... дела рук человеческих... подобны им да будут творящии я и вcи надеющийся на ня». Раздражённый Юлиан наконец потребовал святую Публию пред себя, и посреди народа приказал одному из оруженосцев дать ей несколько заушений³¹⁹. Это бесславие она приняла за славу и на каждый удар отвечала молитвой: «Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его!» Если богоотступник не повелел предать её мучительной смерти, то это потому только, что постыдился излить гнев свой на слабую, как говорил он, женщину.

Святой Афанасий³²⁰, архиепископ Александрийский, которого злоба Юлианова преследовала и в Египте, вынужден был уйти из Александрии. Восходя на корабль, он в утешение сопровождающих его друзей сказал: «Не страшитесь, чада мои! Юлиан есть только небольшое облако, которое пройдёт очень скоро». А когда приметил, что преследователи, посланные за ним, уже приближаются, обратившись к устрашённым спутникам, сказал: «Возвратимся назад и пойдём смело навстречу нашим гонителям: вы увидите, сколь сильнее Тот, Кто за нас, нежели тот, кто на нас». Кормчий, ободрённый дерзновением святого, поворотил корабль, и враги близ них проплыли мимо, как будто, видя, не видели или не имели до них никакого дела. Святой Афанасий возвратился в Александрию и жил сокровенно до смерти богоотступника.

Святой Феодор³²¹, антиохийский юноша, был обвинён за благочестивую ревность. Когда христиане в безмолвной печали поднимали чудотворные мощи святого Вавилы, чтобы от соседства Аполлонова, как выражался Юлиан, унести их обратно в соборную церковь, то Феодор в самой Дафне³²² пел священные песни во славу Иисуса Христа и Его страстотерпцев. Это святое дерзновение сочтено было оскорблением величества языческих богов. От утра до вечера юный христианин лежал распростёртый под ужаснейшими пытками. Его тело было истерзано, но подвижник веры не изменился даже в лице и с весёлым духом и пламенной ревностью продолжал святое песнопение. Это беспримерное мужество изумило мучителей, и Саллюотий, градоначальник антиохийский, сделал убедительное представление Юлиану, дабы перестал преследовать христиан, ибо их вера непобедима. После этого святой юноша был отпущен.

Один молодой инок, живший в келье преподобного Пафнутия³²³, будучи по монастырскому делу в городе, увидел на гулянье разного состояния и пола людей. Ещё не отвыкнув от мирских пристрастий, он остановился и, услаждаясь недозволенным ему зрелищем, с сожалением вспоминал дни, проведённые им в мире.

Таким образом, умедлив несколько времени, инок возвратился к святому старцу и, застав его за книгой, доложил о своём деле. Но Пафнутий, едва воззрел на него, вдруг познал нечистые помыслы, смущающие душу его. «Се человек! Уже не таков, как прежде», – сказал он и отвратил от него лицо своё. Изобличённый инок затрепетал и, видя, что старец не хочет с ним более говорить, вышел вон.

Уже наутро, по совету одного престарелого брата, испросив у святого настоятеля прощение и приняв спасительные уроки воздержания и целомудрия, этот инок успокоился.

Благоверный князь Александр Невский, вступив с новгородским войском в Ингерманландию, чтобы очистить её от шведов, в следующее утро намеревался дать битву. Один из воевод его, Филипп, муж богобоязненный, имея поручение ночью наблюдать за движением неприятелей, на заре утренней внезапно увидел плывущий по Неве корабль, посреди которого стояли святые мученики Борис и Глеб³²⁴, а гребцы сидели как бы одеяны мглою. Тогда святой Борис сказал святому Глебу: «Любезный брат! Ускорим шествие, да поможем нашему сроднику Александру против неистовых шведов». Устрашённый и вместе обрадованный воевода немедленно возвестил о своём видении князя. Одушевлённый небесной помощью, Александр дал сражение, разбил врагов и, преследуя их по их же трупам до кораблей, ранил в лицо самого короля. После этого место битвы он назвал «победой» (виктория), а сам от современников и потомства был наименован Невским. Здесь-то Пётр Великий, во славу Бога, в Троице славимого, и во имя Александра Невского, соорудил знаменитую обитель, где и по сей день почивают чудотворные мощи святого князя.

Преподобный Арсений Великий ничего так не желал, как уединения, и без крайней нужды не показывался даже пустынножителям, почему авва Марк однажды спросил у него: «Отче! Почему от нас удаляешься?» – «Богу известно, что люблю вас, – отвечал Арсений; – но не могу обращение с людьми предпочесть обращению с Богом: ибо горних сил тысяча тысяч обитают на небеси, но все имеют одну волю и единодушно славят Бога, а на земле человеческие воли бесчисленны и помышления различны. Как же могу оставить Бога и жить с людьми?»

Установив такой образ жития, Арсений Великий по большей части оставался безмолвен, когда кто-нибудь из братии или из мирян его посещали. Следующее происшествие покажет, как он поступал иногда с посетителями, как в мире о нём думали, и сколько уединение и безмолвие прославили его у Бога. Некоторый брат пришёл издалека в скит единственно для того, чтобы увидеть Арсения, и упросил одного из церковнослужителей, чтобы представил его к этому великому старцу. Когда они постучались у дверей его кельи, Арсений впустил их и сел безмолвно, потупив глаза в землю. Пришельцы также сидели и молчали. Прошло какое-то время, и ни один из трёх не отверз уст своих. Наконец церковнослужитель, отозвавшись недосугом, пошёл вон; странник, посовестившись остаться один с безмолвным Арсением, также поклонился ему и вышел. Сожалея, что решился на столь дальний путь и потерял столько времени, а не мог услышать ни одного слова от Арсения, странник попросил церковнослужителя проводить его к преподобному Моисею. Какая разность в принятии и обхождении! Моисей встретил их с радостью, упокоил, угостил; подавал им наставления, сам требовал от них совета и, явив всевозможную любовь, напутствовал их благословением. Идя дорогой, церковнослужитель сказал страннику: «Ты видел ныне обоих, Арсения и Моисея; скажи же, который из них показался тебе лучшим?» – «Без сомнения, тот, который принял нас с братской любовью», – отвечал странник. Этот разговор между ними услышал один старец и, восхотев узнать, безмолвие ли Арсения или собеседничество Моисея более угодно Богу, начал молиться и просить небесного откровения. Через некоторое время он узрел в видении два корабля, плавающие по реке; в одном из них был Арсений, и Дух Божий в глубоком безмолвии управлял кораблём; в другом находился Моисей, и Ангелы Божьи, управляя кораблем, в уста его влагали мёд. Это откровение старец объявил прочим мудрым старцам, и все они рассудили, что безмолвствующий Арсений совершеннее, нежели Моисей, всех приемлющий; ибо с Арсением Сам Бог, а с Моисеем Ангелы Божьи пребывают.

Одна богатая девица, родом египтянка, оставшись сиротой, какое-то время жила богоугодно, но потом, познакомившись с развратными обоего пола людьми, несчастная впала в пороки, как голубица, запутавшаяся в сетях. Скитские отцы, которые знали добродетельных её родителей, душевно сожалея о погибающей отроковице, положили твёрдое намерение спасти её и поручили преподобному Иоанну Колову, наставнику Великого Арсения, идти к бедной девице и преклонить её к покаянию. А сами, возложив на себя пост, начали молиться, да Господь поможет Иоанну.

Великий старец при первом взгляде на отроковицу тяжко вздохнул и, преклонив голову, горько заплакал. Этот внезапный поступок, как стрела огненная, пронзил её сердце. Ужаснувшись сама себя, она спросила: «Авва! Есть ли грешникам покаяние?» – «Есть! Есть! – воскликнул Иоанн. – Спаситель готов принять тебя в отеческие объятия; и я ручаюсь в том, что днесь же – только искренне обратись к Богу – возрадуются о тебе Ангелы, как о невесте Христовой». Выслушав это, отроковица оказала: «Буди воля Господня! Возьми меня, авва, с собой и отведи туда, где знаешь место, удобное к покаянию». Иоанн назначил безмолвнейшую из женских обителей, и девица тогда же оставила дом свой, не сделав никакого распоряжения о своём имуществе. Старец шёл впереди; отроковица следовала за ним издалека. Когда они достигли пустыни, уже наступила ночь. Иоанн сделал из песку возглавие и сказал ей: «Почий здесь и спи, покрываемая самой благодатью Божьею». Он оградил её крестным знамением и ушёл на близслучившееся возвышение, где, совершив свои обыкновенные молитвы, возлёг на землю и крепко заснул.

Пробудившись в полночь, Иоанн узрел блистание свыше и, возведши очи, увидел светлый, радужный путь, простирающийся от небес к спящей отроковице. Смотря на неё пристально, он узрел Ангелов Божьих, возносящих этим путём душу её к небу. Иоанн смотрел дотоле, пока дивное видение не скрылось от очей его. Восстав, он пошёл к ней – и обрёл её умершей. Старец повергся лицом на землю пред Богом, ибо его объял страх и трепет. Тогда был к нему глас свыше: «Покаяние её, единым часом содеянное, приятнее Богу, чем покаяние тех, которые каются целые десятилетия, но такой горячности к Богу не являют». Иоанн пробыл в молитве до света утреннего и похоронил тело отроковицы. Вся Египетская пустыня и самый мир прославили милосердие Божье и заслуги Господа нашего Иисуса Христа.

Однажды преподобный Епифаний, бывший после архиепископом Кипрским, странствуя по пустыне, встретился с толпой сарацинских разбойников. Варвары, вообще ненавидя иноков, начали над ним ругаться, а один из них (одним глазом слепой) даже обнажил меч; но едва взмахнул им, как вдруг открылось у него не видевшее око. Варвар поверг на землю меч и в изумлении показывал своим товарищам исцелевший глаз. Видя внезапное чудо, разбойники переменили свои ругательства на благоговение. «Будь нашим хранителем, – сказали они, – ходи с нами и защищай нас от случающихся бедствий». Сколько Епифаний ни отказывался, они, при всём к нему уважении, увели его с собой насильно. Человек Божий, блуждая с ними три месяца, употребил это время во славу Божью и беспрестанно напоминал им о будущих наградах и наказаниях, так что наскучил сарацинам своими речами. Не в силах более терпеть его властных советов, они опять начали умолять его, чтобы оставил их и возвратился на своё место. Варвары проводили его туда, откуда взяли, и не прежде его оставили, как соорудив ему, без всяких его просьб, келью и дав клятву впредь жить добропорядочно. А получивший исцеление ока уверовал во Христа и, оставшись при Епифании, сделался учеником его. Наречённый Иоанном, этот свирепый варвар после был первым проповедником чудотворений Епифаниевых и писателем его жизни. А что исправились в житии своём и прочие, это подтверждается тем, что они неоднократно приходили к святому Епифанию для благословения и, когда умножились его ученики, построили ему небольшой монастырь.

Когда святой мученик Александр³²⁵ приведён был на место усекновения, то исполнитель неправедного приговора Целестин сквозь слёзы сказал ему: «Страдалец Христов! Помолись Богу твоему, да не поставит мне в грех смерть твою; я исполняю повеление начальства». Святой Александр отвечал на это: «Ты делаешь это не от твоего произволения; поэтому весь грех будет на душе повелевшего, а ты исполняй, что тебе предписывает твоя должность³²⁶. Я спешу к моему Господу». Тогда Целестин завязал ему глаза чистым убрусцем; но едва поднял меч свой, как узрел святых Ангелов, внезапно приступивших к мученику, дабы принять душу его; он ужаснулся и стоял неподвижно. Страдалец, долго не получая удара, сказал: «Твори, брате, еже имаши творити». – «Раб Божий! – отвечал воин. – Я вижу чудных мужей, стоящих близ тебя». Тогда святой Александр воззвал к небу: «Господи Иисусе Христе, даждь мне в этот час скончатися». Ангелы несколько отступили. Целестин, приблизившись, исполнил ужасную обязанность, и святая душа мученика, в гласе хваления Божьего, на руках ангельских вознеслась на небо.

Римские легионы при императорах составляемы были из разноплеменных народов, и если нужно было дополнять оные, то посылались нарочно воинские чиновники с указами, где кому набирать воинов. Таковое повеление некто Нумериан привёз на остров Хийский. Едва узнали об этом жители, все молодые язычники скрылись или разбежались; одни христиане спокойно ожидали своей участи, и те, которые записаны были в воинство, без прекословия и роптания последовали за Нумерианом через пространство морей.

В этом числе был и святой Исидор³²⁷, уроженец Александрийский. Невзирая на то, что военная жизнь всегда шумна и окружена соблазнами, этот богобоязненный юноша насколько был крепок и мужествен, столь же усердно облёкся в оружие и, не оставляя поста, молитв и добрых дел, равно не оставлял своих обязанностей по службе. Не щадить последней капли своей крови за царя и отечество – был обет христолюбивого юноши, и пролить оную Исидор считал за единственную славу воина.

Но эта геройская кровь должна была пролиться за другого Подвигоположника. Едва святой Исидор начал отличаться усердием и ревностью по службе военной, объявили указ императора Деция, чтобы воины, как стражи и защитники отечества, непременно поклонялись богам, хранителям римского могущества. Святой Исидор, как ревностнейший из христиан, немедленно был оклеветан пред Нумерианом. Когда брали его под стражу, то чиновник, для этого отправленный, с укоризной сказал ему: «Безумно делаешь ты, что для какого-то Христа пренебрегаешь служением царю и отечеству». Святой Исидор ответствовал на это: «Я хотел воздавать Божия Богови и кесарева кесареви; но когда воля правительства требует службы одному кесарю, то для меня гораздо лучше служить одному Богу. Я дал клятву служить в воинстве не иначе, как защищая отечество земное и Небесное. Теперь вижу, что моя кровь не нужна царю земному; пусть же она прольётся за Царя Небесного». С этими чувствованиями святой Исидор предстал суду, ответствовал с дерзновением воина Христова и спокойно пошёл на место казни.

Преподобный Пахомий³²⁸, через Ангела приняв повеление Божье основать Тавенисиотскую обитель для имеющих впредь собраться пустынников, начал с братом своим Иоанном строить кельи; но вскоре возникло между ними некоторое разногласие. Пахомий хотел занять под свой монастырь много больше пространства, а Иоанн, любя безмолвие, желал заключиться в тесной ограде и после дружеских с той и другой стороны пререканий сказал Пахомию: «Перестань величаться и расширять себя; таковые поступки непотребны в очах Бога». Пахомий, почувствовав всю горечь этот укоризны (впрочем, не столь благоразумной, если вспомнить повеление свыше), прогневался на Иоанна, однако по своей кротости и из почтения к старшему брату не стал возражать: он только оставил его, неся негодование в сердце. Но в следующую ночь почувствовал и в этом поступке столько неправды, что затворился в своей келье и начал плакать, в молитве исповедуясь Богу: «Горе мне, что я, вопреки Твоих заповедей, о, Агнче, прямо стригущего Тебя безгласный, возымел гнев на моего брата, возвестившего мне истину. Ещё есть в сердце моём лжемудрие плоти! Столько времени обучаясь жить духовно, ещё терзаюсь досадой! Помилуй меня, Господи, да не погибну до конца. Если благодать Твоя не утвердит меня, враг обрящет в сердце моём несколько приятных ему деяний и поработит воле своей меня, преступника Твоих законов. Горе мне! Хочу научить тех, которых Ты, Господь и Бог мой, обещал через меня призвать в иноческое житие. А сам не могу научиться побеждать свои страсти». Вопия таким образом к Богу, блаженный Пахомий пребыл в молитве до другого дня; слезами и потом он облил землю, на которой стоял.

Святой мученик Феодот³²⁹ пришёл на место казни, повергся на колена перед народом и сопровождавшими его сродниками и излил к Богу следующую молитву: «Господи Иисусе Христе! Благодарю Тебя, что удостоил раба Твоего быть гражданином небесным и участником Твоего Царствия, даровав мне силу победить змия и стереть главу его. Но умоляю Тебя, сотвори верным чадам Твоея Церкви облегчение от належащей скорби, да скончается на мне гонение, воздвигаемое на святую веру от нечестивых. Дай мир царству благодати». Потом, обратившись к рыдающим своим братьям, продолжал: «Не плачьте, обо мне, братия мои, но паче прославьте Господа, укрепившего меня на этот священный подвиг; совершив оный, я буду иметь на Небе дерзновение молить о вас Бога». Сказав это, святой мученик Феодот преклонил под меч главу свою.

Когда святой мученик Филалей³³⁰ мужественно вытерпел все мучения, какие могла вымыслить злость человеческая, и мучитель Феодор был в недоумении, какой бы казнью утомить мужество страдальца, тогда один из стоявших тут жрецов, по имени Урвикий, дал совет, чтобы предать его на съедение зверям. Феодор согласился и тогда же приказал начальнику зверинца сделать нужное для этого распоряжение, а святому Филалею, отсылая его на смертное позорище, сказал: «Или принеси жертву хваления богам, или плоть твою пожрут звери». Но мученик отвечал: «Пророчески объявляю тебе: не умру, но жив буду и повем дела Господня» (Пс.117:17), – и пошёл спокойно.

Немедленно выпущена была лютая медведица; но, к общему изумлению, она легла у ног его и начала лизать оные. Скрежеща зубами от досады, Феодор приказал выпустить льва и львицу; но и они стали перед мучеником, как смиренные агнцы. Тогда весь народ воззвал велегласно: «Велик Бог христианский!» – и, схватив Урвикия, поверг его посреди этих зверей, которые мгновенно и растерзали его. Устрашённый Феодор безмолвно удалился в дом свой, чтобы не подвергнуться той же участи.

Один бедный человек принёс преподобному Феодору³³¹ немного луку, за который просил его заплатить чем-нибудь из съестных припасов. Феодор велел ученику своему заплатить мукой. Но так как мука лежала в двух сосудах, в одном – чистая, а в другом – неочищенная, то ученик насыпал меру последней. Святой старец, заметив это, воззрел на него печально и укоризненно, чего молодой инок так испугался, что выпустил из рук и рассыпал муку; потом, повергшись перед ним на колена, просил отпустить ему вину. «Встань, – сказал преподобный Феодор, – ты не столько виноват, не исполнив мою волю, сколько я, препоручив тебе то, что бы должно сделать самому». После этого наполнил полу свою лучшим хлебом и отдал бедному продавцу вместе с луком.

Преподобный Иоанн (Колов) не любил разговаривать о том, что происходит в мире. Некоторые из братии, желая испытать такую его решимость, однажды пришли к нему и всемерно старались вовлечь его в разговор. Но о чём говорить ни начинали, авва молчал и не позволял мыслям своим веять над предметами, для него посторонними. Наконец, иноки сказали: «Благодарим Бога, что в нынешний год довольно было дождя; пальмы были увлажняемы надлежащим образом и принесли плод. Будет чем заняться братьям осенью». – «Так и Дух Святой, – сказал им старец, – если снидет на сердце человеческое, оно обновляется, возрастает в страхе Божьем и приносит плод истинных добродетелей».

Преподобный Кассиан³³², будучи весьма гостеприимно принят одним египетским старцем, спросил у него: «Почему вы, принимая к себе странников, не наблюдаете поста, как делают у нас в Палестине?» – «Пост всегда при мне, – отвечал старец, – а вы всегда со мною быть не можете. Сверх того, хотя пост полезен и необходим, но он зависит от нашей воли; а исполнение любви возлагается на нас законом Божьим и непременно требуется от нас. Итак, приемля в лице странников Христа, я должен с усердием и попечительностью ходить за ними. Когда же отпущу их, могу вознаградить потерю усилением поста».

Преподобный Макарий Египетский в дружеских беседах с иноками держался следующего правила: «Когда есть вино, пей – для братии, и за одну чашу – один день не пей воды». Старцы иногда угощали Макария вином, и Макарий всегда принимал оное, чтобы после удручить себя жаждой. Но ученик его, зная поведение Макария, обыкновенно говорил им: «Ради Бога, не подносите моему наставнику вина; в противном случае, он в келье своей удручит себя до смерти». Братия, узнав это, перестали угощать Макария. Но когда приходили к нему, Макарий не изменял своего правила: угощал братию и, дабы угощение было чистосердечнее и для них приятнее, вкушал и сам с ними.

Преподобный Сергий, Радонежский чудотворец, будучи двадцати лет от рождения, в 1337 году удалился в непроходимый лес, как человек вовсе незнаемый. Там почти три десятилетия протекли в постничестве, молитвах, богомыслии. Служа единому Богу, святой Сергий не думал, что через это приготовляет себя на служение отечеству. Но вдруг глас государя и первосвятителя вызывает его из уединения. В 1365 году великий старец идёт от Димитрия Иоанновича Донского к Борису Константиновичу Нижегородскому, чтобы преклонить его к миролюбию, и за упорство этого честолюбца по власти, данной ему от митрополита Алексия, возлагает запрещение на всё княжество. В 1380 году, при всеобщем смущении и ужасе, старец своим напутствием и предсказанием победы одушевляет великого князя отражать Мамая оружием, а не дарами, как советовали прочие. И этим дерзновенным упованием на Бога столько устрашает Олега Рязанского, что этот предатель отечества, равно как и его союзник Ягелло Литовский, не смели соединить свои войска с полчищами Мамаевыми. В 1385 году как посол великого князя и богодухновенный учитель он так низлагает гордый и враждебный дух того же Олега, более всех нарушавшего общее спокойствие отечества, что этот из непримиримого врага становится искренним другом и союзником. Все эти подвиги святой Сергий увенчивает отречением своим от митрополитского сана, который предлагал ему святой Алексий.

Известно, что по страдальческому преставлению святого Иоанна Златоуста Церковь сопричислила его к лику угодников Божьих, и сами неприятели Иоанна, вскоре признав свою несправедливость, начали ублажать память праведного с похвалами. Один святой Кирилл, архиепископ Александрийский³³³, племянник патриарха Феофила, первого врага и гонителя Иоаннова³³⁴, не переставал гневаться на усопшего святителя. Грех подумать, чтобы сердцем человека Божьего обладала злоба; но некоторое наследственное неудовольствие и боязнь, дабы не посрамить память дяди, уничижив бывший под его председательством собор против Иоанна, удерживали Кирилла отрясти порок от своей святости. Столько-то справедливо, что и святые люди подлежат слабостям человеческим: един Бог совершен, а из смертных – никто.

Святой Исидор Пилусиотский, сродник Кирилла, душевно сокрушаясь, что святой враждует со святым и тем заслуживает гнев Божий и негодование всей Церкви, весьма часто писал к нему, увещевая не уничижать славы Иоанна, невинно пострадавшего от его дяди и уже не обретающегося посреди живых. В одном из этих писем святой Исидор изъясняется следующим образом: «Устрашают меня события, изображённые в Божественном Писании, и принуждают писать к тебе всегда о едином. Если я, недостойный Исидор, – твой отец, как ты меня нарицаешь за старость лет, то боюсь осуждения, какое приял Илий, ветхозаконный священник, за то, что не наказывал согрешающих сыновей своих. Если же я, как и сам думаю, твой сын, то страшусь, да не постигнет меня казнь, постигшая Иоанафана, сына Саулова, за то, что отца своего, ищущего волшебства, мог отвести от греха и не отвёл. Итак, не гневайся, что пишу к тебе и всегда буду писать о том, что служит на пользу души твоей. Я должен делать это, да не буду осуждён; и ты, владыка, чтобы не быть тебе также осуждённым от Праведного Судии, послушай меня, отец ли я твой по старости лет моих или сын по твоему архипастырскому сану! Отложи гнев твой на усопшего праведника, да не смутишь живую Церковь и да не соделаешь в ней раздора».

Таковыми и тому подобными убеждениями святой Исидор Пилусиот довёл Кирилла до того, что он, как бы опомнившись от греха своего, собрал всех египетских епископов и составил духовный праздник в честь Иоанна Златоуста.

Епископ, по имени Сисиний, в сонном видении узрел некоего мужа ангелоподобного, осияваемого небесным светом, с удивлением и сетованием вещавшего: «Весь град нарочно обыдох ища добродетельных мужей и посреде толикаго множества человеков возмогох обрести единого доброго мужа Евтропия». Сисиний, воспрянув ото сна, немедленно призвал бывшего при нем пресвитера и, рассказав ему видение, повелел искать и спрашивать по всему Царьграду, кто таков Евтропий. Пресвитер исполнил волю епископа и к изумлению своему услышал, что некоторый чтец, по имени Евтропий, быв мучен, как злодей, пред всем народом, ввержен в общественную темницу. Он пошёл туда, увидел мученика, припал к нему со слезами и, беседуя с ним, узнал, что он из числа тех невинно истязуемых, которым, как единомышленникам святого Иоанна Златоуста, приписывают пожар, ниспосланный гневом Божьим за его изгнание³³⁶. Пресвитер, возвратившись к епископу, объявил ему, кто таков Евтропий, и удивлённый Сисиний, пролив слёзы сострадания о святом мученике, возблагодарил Бога, дарующего крепость рабам Своим.

В обители преподобного Кирилла Белоезерского³³⁷ был инок, по имени Феодот, который, сам не зная за что, возненавидел святого настоятеля и в этот пагубной страсти так ожесточился, что не мог равнодушно не только видеть, но и слышать его голоса. Сколько другие иноки ни увещевали его, сколько ни доказывали, что святой Кирилл достоин всей их любви и даже благоговения, но Феодот не мог или, лучше сказать, не хотел исцелить от лютого недуга свою душу и наконец решился оставить монастырь. Однако же, послушав одного уважаемого им старца, прежде пошёл к преподобному Кириллу, чтобы исповедать перед ним смущение своих мыслей.

Простой упрёк настоятеля, может быть, произвёл бы то, что ослеплённый старец излил бы перед ним всю свою ненависть и пошёл бы из обители на погибель души своей; но святой Кирилл, приняв его с отеческой любовью, совершенно низложил ею своего неприятеля. Устыдившись седин напрасно оскорблённого и столь кроткого начальника, Феодот не знал, что сказать, и хотел выйти вон. Тогда прозорливый Кирилл, взяв его за руку, сказал: «Возлюбленный о Христе брат! Все обманулись и погрешили, почитая меня добрым человеком; ты один истинно судил, познав мои грехи и злобу. Но уповаю на милость Господа своего, что Он поможет мне исправиться; а ты прости мне досады и оскорбления и помолись обо мне к Тому, Иже не хощет смерти грешника». Инок, глубоко поражённый прозорливостью и смирением человека по сердцу Божьему, пал к ногам его и со слезами признался, что напрасно ненавидел его. С того времени Феодот обрёл покой своему сердцу и начал более всех любить святого наставника.

Святой Вассиан³³⁸, друг великого в святителях Амвросия Медиоланского, будучи сыном идолопоклонника и воспитанным посреди таковых же родственников, в доме, исполненном всеми обрядами кумирослужения, принял христианскую веру в такое время, когда этого, по-видимому, нельзя было ожидать от юноши; ибо Вассиан крестился в Риме, куда отправлен был единственно для того, чтобы усовершенствовать себя в науках и лучше узнать большой свет. Но благими намерениями управляет Сам Бог: человеку только стоит приложить к ним своё сердце. Эту истину доказывает пример Вассиана, ибо, когда он вошёл во святую купель, то увидел прекраснейшего юношу, сиявшего как солнце, державшего белую одежду, приуготовленную для новокрещаемого. Блаженный Вассиан ужаснулся, но, собрав силы, спросил, кто он и откуда. «Аз давно с небесе послан есмь к тебе, твоё святое намерение управити, и яже суть противная, та отгнати от тебе», – отвечал Ангел Божий и стал невидим. Благоухание наполнило храмину крещения, так что все тут бывшие думали, что они не на земле, но посреди жилища райского.

Старец Пафнутий, путешествуя по дальней пустыне с тем намерением, чтобы посетить всех обитавших там отшельников, наконец пришёл к преподобному Онуфрию³³⁹. Любуясь здесь весёлым местоположением вертепа и садом, который изобиловал разными плодами и орошаем был чистым источником, Пафнутий возжелал остаться при чудном пустынножителе, чтобы наслаждаться его беседами, а после быть наследником столь приятного уединения. Но мудрый старец сказал ему: «Не для того послал тебя Бог в эту пустыню, чтобы навсегда в ней безмолвствовать, но для того, чтобы, увидев рабов Его, возвратиться в мир и поведать их добродетельное житие в пользу слушающих и во славу Христа Бога нашего. Продолжай же твоё путешествие не для себя одного, но и для ближних, подобно пчеле, которая, собирая с разных цветов мёд, питается им сама и услаждает других».

Преподобный Пафнутий в точности исполнил совет великого пустынножителя и, созерцая дивное величие Божье на святых Его, всё, что видел и слышал, старался всю жизнь употреблять во спасение других.

Греческий царь Феофил, упорный иконоборец³⁴⁰, возвратил из заточения святейшего патриарха Мефодия, великого поборника православия³⁴¹, единственно ради того, чтобы иметь учёного и мудрого собеседника; ибо Феофил, любя науки, намеревался восстановить в Царьграде опустевшие училища³⁴², а святой Мефодий был в то время муж просвещённейший и сколь ревностный защитник христианской веры, столь же мудрый советник в делах государственных.

Наёмник не преминул бы пожертвовать истиной для этой царской милости; но Мефодий, как добрый пастырь, хотел воздать «кесарева кесаревы» обращением его на путь истины. Он опять начал пререкаться с иконоборцами и проповедовать поклонение святым иконам, отнюдь невзирая в праведном деле на гнев императора. Феофил со своей стороны, хотя видел в этом первосвященнике преткновение своим злочестивым намерениям, но, имея в нём нужду, терпел до времени и, подавляя лютую досаду, наружно оказывал ему своё благоволение.

Между тем у греков загорелась война с сарацинами; Феофил, сам предводительствуя войсками, взял с собой и святого Мефодия, будто для молитвы и собеседования, но в самом деле по одному только подозрению, чтобы любимый народом архипастырь в его отсутствие не воздвиг возмущения против иконоборного правительства. Преданный «в ум неискусен, творити неподобная» воображал, что святые люди всего более способны быть мятежниками! Но это было только началом оскорбления избранных Божьих: вскоре обстоятельства, вместо обращения императора на путь истинный, умножили в нём ожесточение.

Агаряне разбили греческое войско, так что сам Феофил едва с малым остатком избавился от плена. Тогда-то иконоборец обнаружил весь гнев на святого Мефодия и, обратив всю вину поражения единственно на него, с ругательством утверждал: «Из-за того Бог отнял у нас победу, что имеем в воинстве идолопоклонство и поборника идолопоклонствующих» (разумея под этим поклонение иконам и святого Мефодия). Первосвященник с кротостью представлял, что Господь прогневался за Своё поругание на святых иконах и потому даровал врагам победу над ними; что царь должен приписывать своё спасение малому числу избранных, находящихся в его воинстве; а если не могли они отвратить совершенного поражения греков, тому причиной заблуждение царя, как первой особы, как главы их отечества. Святой Мефодий возвещал истину Духом Святым; но ожесточенный Феофил наложил ему раны и осудил на ужаснейшее заточение.

Вот до какой степени ожесточается и бывает слеп нераскаянный грешник! Он приписывает гнев Божий таким делам, на которые Бог ниспосылает Своё благословение, и ждет благословения Божьего на те дела, на которые давно излилась полная чаша небесного гнева.

Святой старец Паисий³⁴³ твёрдо определил и от юных лет до глубокой старости строго наблюдал каждому делу своё время. У него было время безмолвствовать, время говорить, время уединяться в своей келье, время выходить к братии и с ними беседовать. В безмолвии он богомысленным восхождением присвоялся Богу, а в беседах искал спасения ближних.

Неудивительно, что к этому великому наставнику благочестия и учителю добрых дел стекалось множество иноков и мирян, старцев и юношей, вельмож и простолюдинов. Как рой трудолюбивых пчёл, привитающий цветоносному полю, все желали насытиться его духовным мёдом; а преподобный Паисий, радуясь, что каждый день умножается его пустыннолюбное общество, поступал не иначе, как истинный отец и начальник. Судя по духовному дарованию приходящих боголюбцев, Паисий иных отсылал к безмолвному пребыванию, чтобы наедине в молитвах беседовали с Богом; иным повелевал славословить в соборном храме; иным – быть в разных послушаниях и вообще трудиться; иным повелевал учиться какому-либо рукоделию, чтобы не только сами питались от трудов своих, но питали алчущих и дружелюбно упокоевали странников. Но главным и общим для всех правилом было то, дабы ни один из братии не творил волю свою, но все бы делал с ведома настоятеля или по рассуждению опытных и искусных старцев.

Надобно думать, что каждый человек увидит, сколько этот пример полезен для всякого общества и для всякого семейства.

Один боголюбивый князь, благоговея к имени преподобного Паисия, пожелал оказать ему всевозможную щедрость: для этого, взяв с собой довольно серебра и золота, пошёл сам в пустыню, где этот великий старец подвизался. В то время Паисий был на пути к другому великому старцу и встретился с князем. Князь спросил у него: «Где живёт Паисий?» – «А для чего тебе надобен Паисий?» – возразил святой пустынножитель. «Я несу к нему серебро и золото, – сказал князь, – чтобы человек Божий сам имел всё потребное и наделял других иноков». Тогда Паисий простёр руки свои к небу и возблагодарил Бога, что в мире посреди всех сует ещё находятся люди, не забывающие рабов Господних; потом, обратившись к князю, отвечал: «Человеколюбивый христолюбец! Именем Божьим уверяю тебя, что пустынникам золото и серебро не нужны. Ты можешь скоро найти Паисия; но ни он, ни другие отшельники ничего от тебя не примут. Итак, возвратись без всякого прискорбия к жилищам человеческим; здесь Господь только благословляет твоё даяние, а там прострёт Свою руку, чтобы принять оное. Там много найдешь убогих и нищих, недужных и разорённых, сирот и вдовиц: попекись о них, согрей, напитай, одень их – и приимешь воздаяние от Господа». Щедролюбивый князь, не зная, что это был Паисий, последовал его совету, возвратился в город и всё раздал бедным согражданам и тем несчастным, которых мог отыскать в окрестностях города.

Преподобный Паисий Великий, возжелав безмолвнейшего жития, намеревался оставить скитскую братию. Преподобный Иоанн Колов, спостник и друг Паисия, узнав его мысли, почувствовал всю тягость разлуки с великим и любезным старцем и хотел употребить все средства, чтобы удержать его в ските; но, уважая более пользу своего друга, нежели потребность своего сердца, сказал ему: «Возлюбленный о Христе брат! Я имею в сердце то же, что и ты; столь же усердно желаю уединения, но сомневаюсь, от Бога ли этот помысел. Пагубно будет для нас, если он – от человеческого самохотения! Помолимся убо Господу, да устроит Он по Своей воле житие наше и подаст нам известие: здесь ли нам пребывать? Уйти ли в отдалённейшую пустыню или разлучиться друг с другом?» Паисий охотно принял совет Иоанна, и оба они, став на молитве, всю ночь испрашивали у Бога откровения.

Господь не отверг моления рабов Своих. На рассвете следующего дня явился им Ангел и, благословляя святых друзей, сказал: «Каждому из вас Бог определяет своё житие. Ты, Иоанн, пребывая здесь, будь наставником во спасение других; а ты, Паисий, прейди отсюда к западной стороне пустыни, да прославится там тобой имя Божье». Сказав это, Ангел скрылся. Преподобные отцы возблагодарили человеколюбивого Бога и, дав друг другу целование, разлучились.

Христиане! Преподобный Паисий, переменив своё место только после усердной молитвы, принял в напутствие благословение Божие и соделался столь велик, что Сам Спаситель мира являлся ему и утешал его. Столь же был знаменит и друг его Иоанн: в последующем времени из его иноческого училища вышли величайшие отцы, каков, например, был Арсений Великий. Вы иногда одно звание переменяете на другое: подражайте этим старцам, и Бог намерения ваши управит во благое.

Святой Мелетий, бывший прежде епископом Севастийским, вступил на престол Антиохийской Церкви с общего согласия православных и ариан, и избирательный об этом лист поручен был на сохранение Евсевию, епископу Самосатскому³⁴⁴. Но когда Мелетий, как ревностный поборник православия, был изгнан и осуждён на заточение, то ариане, опасаясь, чтобы избрание, утверждённое общим рукоприкладством, не послужило когда-нибудь в обвинение их непостоянства и злобы, потребовали его от Евсевия назад. Святой Евсевий отказал. Тогда арианские архиереи упросили императора Констанция употребить в этом деле свою власть; но неустрашимый архипастырь отвечал: «Общего суда, мне вверенного, не отдам, разве когда все, вверившие мне его, соберутся воедино». Раздражённый император отправил к нему вторично одного из царедворцев и, чтобы принудить Евсевия к покорности, приказал употребить угрозы. Царедворец, подавая ему указ, сказал, что, в случае непослушания, он имеет повеление отрубить у него руку. «Итак, не нужно читать указ», – отвечал на это Евсевий и, положив бумагу на стол, простёр обе руки. Увидев это, царедворец изумился и безмолвно оставил неустрашимого святителя. Сам Констанций, сколько ни был озлоблен, отказал арианам в просьбе.

Однажды иноки, обитавшие в ските, собрались, чтобы решить вопрос: кто был Мельхиседек³⁴⁵? Всякий сказал, что думал. Когда же дошла очередь до аввы Коприя, он, трижды ударив себя по устам, произнёс: «Горе тебе, Коприй! Горе тебе, Коприй! Горе тебе, Коприй! Что оставляешь дела, которые повелел человеку творить Бог, и испытуешь то, чего Он от тебя не требует». Услышав это, братия с поспешностью разошлась по своим кельям.

Преподобный Афанасий, пустынножитель Афонской горы³⁴⁶, столь прославился благочестием, добрыми делами и даром чудотворения, что в лавру его не только стекались отовсюду молодые иноки, но даже архиереи, оставляя пастырство³⁴⁷, а вельможи свой сан, приходили к нему учиться равноангельской жизни.

В числе последних был грузинский князь, по имени Торникий, который, проведя несколько лет в греческой службе с отличной славой, наконец восхотел с другими тремя грузинскими же князьями: Иоанном, Евфимием и Георгием, провести остаток жизни в обители преподобного Афанасия и от рук его принял монашеский образ.

Вскоре персияне, ободрённые смертью греческого императора Романа II, напали на соседние области и, опустошая оные, грозили всему государству. Вдовствующая императрица Зоя, рассуждая, кому лучше в столь опасных обстоятельствах препоручить войска для отвращения персидских набегов, наконец решилась призвать Торникия. Но удалившийся от всех сует мира пустынножитель отказался. Тогда преподобный Афанасий при старейших и более уважаемых иноках с отеческой властью сказал ему: «Мы все – дети одного отечества, и потому все должны защищать оное. Неизменная обязанность пустынножителей – противопоставлять нападениям врагов свои молитвы к сокрушающему брани Богу; но если предержащая власть почитает необходимым употребить руку нашу и грудь, да повинуемся беспрекословно и облечёмся в оружие. Возлюбленный о Христе брат! Кто думает и поступает иначе, тот раздражает Бога. И ты, при всех подвигах твоего иночества, подвергнешься этот же страшной участи, если не послушаешь царя, его же устами вещает Сам Господь. Ты будешь отвечать за кровь избиенных, как соотечественник, который мог, но не хотел спасти их; будешь отвечать за разорение храмов Божьих. Гряди убо с миром и, защищая отечество, защити Святую Церковь. Не бойся через это утратить сладостные для нас часы богомыслия: Моисей предводительствовал воинством и беседовал с Богом. В любви к ближнему заключается и любовь к Богу. Дерзну сказать, что любовь к ближнему приятнее Богу, нежели крепкое тщание о спасении своей только души: ибо никтоже из нас себе живёт, и никтоже себе умирает» (Рим.14:7).

Торникий повиновался святому Афанасию и, сложив на время монашеское одеяние, принял военачальство. Поход его был благополучен. Многократно поразив персов, он принудил их заключить выгодный для Греции мир. Возвратившись в Царьград, он сдал начальство и, вместо всяких наград за столь знаменитое дело, ему предлагаемых, испросил только у императрицы немного денег на устроение обители в Афонской горе, под названием Иверского монастыря³⁴⁸, который существует и доныне. Благодарная государыня с радостью исполнила желание Торникия и повелела поставить его архимандритом новосозидаемой обители.

В ризнице Иверского монастыря, в память этому герою и своему основателю, доныне сохраняются удивительные по тяжести и драгоценному украшению военачальнические доспехи его³⁴⁹. Вот памятник, взирая на который, каждый путешественник может научиться любви к Богу и отечеству, служению Царю Небесному и вместе царю земному!

Богоотступник Юлиан, вознамерившись истребить христианскую веру, сделал тому начало с воинства, чтобы с помощью сильнейшего из государственных сословий после принудить к язычеству и всю империю. «Если отвлеку от Христа мои легионы, – говорил он своим друзьям, – то одержу половину победы над всем государством». Юлиан думал по-человечески, и, казалось, должно было ожидать совершенного успеха, поскольку, во-первых, воинство весьма любило Юлиана за его воинские добродетели, с величайшим удовольствием исполняло все его приказания и под его предводительством почитало себя непобедимым. Во-вторых, военные люди, проводя шумную жизнь посреди своевольств, сопряжённых с войной, не могли, кажется, полюбить кротости евангельской. И не имели ни времени, ни способов исполнять все христианские обязанности, а через то нечувствительно забывали оные и прилеплялись к язычеству, которое нередко помещало счастливых воинов в число богов. Эти-то причины абсолютно утвердили Юлиана в безбожном намерении. Но, чтобы внезапным и скорым переломом их совести не испортить дела, он начал действовать исподволь.

У римских воинов было обыкновение воздавать божескую честь императорским истуканам и портретам, и христиане исполняли это, как верноподданническую обязанность: они преклоняли колена пред его изображениями не потому, якобы его обоготворяли, а только потому, что Бог поставил его на земле, как Своё подобие. Это обыкновение богоотступник хотел употребить в пользу идолопоклонства и приказал везде изображать себя не одного, но посреди языческих богов, чтобы солдаты, поклоняясь ему, вместе с тем поклонялись и идолам и таким образом мало-помалу привыкали к кумирослужению. Он пошёл ещё далее. Известно, что военное знамя почитается за вещь священную; поэтому Юлиан уничтожил на нём имя Иисуса, которое равноапостольный Константин приказал изображать в знак своей веры, и начал употреблять в походах своих знамёна с изображением Юпитера и прочих богов язычества. Такими знамёнами Юлиан обычно обставлял и свой трон в те дни, когда солдатам должно было раздавать жалование или награды, и ввёл в обыкновение, чтобы каждый воин, прежде, нежели получить деньги, положил несколько зёрен ладану на горящие угли, откуда курение восходило к изображениям идолов. Он был уверен, что солдаты, от радости и торопясь получить деньги, на тот раз не будут рассуждать, правильно ли они поступают, – что, поступая этим образом сначала по простоте или по нужде, вскоре не будут почитать идолопоклонство не только преступлением, но и странностью. И, наконец, будут служить его богам с удовольствием и от чистого сердца. Но сколько Юлиан ни был хитёр, он обманулся в этом предположении.

Солдаты имели смелость презирать милость государя и его деньги, чтобы не изменить своей совести и вере. Некоторые в его очах объявляли дерзновенно, что они не хотят курить фимиама бездушным идолам. Другие, хотя по простоте своей и делали это, но, размыслив после о своём поступке, в сердечном сокрушении рвали на себе волосы и, выбежав на общенародную площадь, свидетельствовали пред Богом и людьми, что они учинили преступление не с намерения, но из одной оплошности и торопливости. Многие возвращались к самому императору, бросали пред ним деньги и неотступно просили его предать их смерти, чтобы преступление их омылось их же кровью.

Но не одни солдаты противостали искушениям и насилию Юлиана. Воинские начальники, которые должны были ожидать от него всех милостей, лучше хотели страдать, нежели (хотя наружно) сделаться идолопоклонниками. Воздавая «кесарева кесареви» беспрекословным повиновением, усердием к службе, храбростью на войне, нежалением своей крови за честь государя, они хотели воздавать и «Божия Богови» внутренним и наружным служением Иисусу Христу, защищением невинно гонимых христиан и дерзновением обличать заблуждение и жестокость тирана. Из многочисленных примеров приведём некоторые.

Валентиниан, полковник императорской гвардии и сам после бывший императором, однажды по должности своей сопровождал Юлиана в языческий храм. Когда они приближались к капищу, то встретил их жрец и для очищения начал окроплять водой, якобы освящённой именем идолов. Император и все, за ним следовавшие, приняли это благословение с великим благоговением. Но Валентиниан, почувствовав у себя на левой руке несколько капель и увидев, что одна пола его одежды обрызгана, на глазах у Юлиана ударил в щеку жреца и, обтерши руку, отодрал окроплённую часть платья и бросил с гневом. Неустрашимый христианин не лишился жизни только потому, что Юлиан в то время ещё не явно истреблял христианство, однако заключён был в оковы и сослан в Армению. Это происшествие доказывает, что Валентиниан готов был пострадать даже до смерти.

Святой Артемий, воевода египетских легионов³⁵⁰, получив повеление идти с порученным ему войском в Персию, немедленно прибыл в Антиохию, где находился тогда богоотступник. Но, вместо подвигов за славу царя земного, предлежал ему страдальческий подвиг за славу Царя Небесного. Это происходило следующим образом.

Юлиан по своему обыкновению захотел посмеяться над христианскими священнослужителями и, призвав к себе Евгения и Макария³⁵¹ – пастырей, искусных в Священном Писании, жития непорочного и всеми уважаемых, – начал предлагать им ругательные вопросы о Таинствах евангельской веры, с благоговением вспоминая между тем богомерзкие таинства идолослужения. Но поскольку Евгений и Макарий имели премудрость, «ейже не могут противитися или отвещавати вси противляющиися» ей (Лк.21:15), то Юлиан, изобличённый в своём злочестии, не стерпев стыда своего, сбросил личину мудролюбия и приказал, якобы за оскорбление величества, Евгению дать пятьсот ран, а Макарию без числа.

В то время у Юлиана по своей должности был святой Артемий. Взирая на их страдания, он страдал в своём сердце, но уважение к царской особе долго удерживало язык его. Наконец, жесточайшие хулы его на Иисуса Христа подвигли его сказать дерзновенно: «За что, государь, так мучишь неповинных и Богу посвящённых мужей? Не они пришли обличать лжебогов, коим ты покланяешься; ты призвал их, чтобы посрамить веру в Единого Истинного Бога. О, государь! Ты заставляешь меня говорить правду, горестную, может быть, не столько для тебя, сколько для нас, верных твоих подданных: вместо того, чтобы в лице твоём почитать власть Божью, народы видят в тебе врага, который некогда испросил у Бога позволение причинить напасти Иову. Но поверь, что суетны твои начинания. С того времени, как Христос нисшел на землю, пала идольская гордыня. Государь! Иисусова сила непобедима и владычество Его бесконечно».

Богоотступник воспылал яростью и воскликнул грозно: «Как! Уже и мои военачальники делаются мятежниками и в лице дерзают меня злословить?» Но, дабы сокрыть зверство против христиан под завесой правосудия, он начал укорять святого старца в убиении брата своего Галла, умерщвлённого Констанцием. «Я, по сродной мне кротости и милосердию, – наконец, сказал он, – простил всех злодеев и истребителей моего рода. Но враги не перестают быть врагами! Благодарю бессмертных богов, что они сами предают в руки мои одного из этих убийц». Немедленно сняты были с Артемия все знаки чиноначалия, возложены оковы и принесены орудия казни. «Ведает небо, земля и весь лик святых Ангелов, – предаваясь в руки мучителей, сказал воин Христов, – ведает и Господь мой, Которому служу, что чист есмь от крови брата твоего. И не только не соизволял убийству, любя его и почитая за веру и благочестие, но, будучи доныне в Египте, не знал и намерения царева. Разве моя верность Констанцию делает меня в глазах твоих убийцей Галла?³⁵² Но христиане исполняют только те веления царевы, которые имеют целью славу Божью, честь государя и пользу отечества. Впрочем, на что тебе изыскивать преступления на главу мою, чтобы оправдать свой поступок? Я знаю, за что стражду; знает Господь мой, Иисус Христос, и узнает вселенная. Твори, яже хощеши».

Несколько дней продолжались страдания святого Артемия, и каждый раз Юлиан предлагал ему прощение и свою милость, если оставит Христа и обратится к идолам, а тем самым противоречил собственному приговору, по которому он якобы мстил за истребление своего рода. Наконец непоколебимый страдалец, возвестив богоотступнику неизбежную и скорую погибель, усечён был в главу.

Ювентин и Максим³⁵³ служили в Юлиановой гвардии капитанами и, будучи ревностными христолюбцами, сохраняли при злочестивом дворе свою веру и чистую совесть. В безмолвии сетуя о несчастии христиан, они, как верные подданные, весьма усердно служили своему государю. Но когда Юлиан велел окропить в Антиохии идоложертвенной водой общественные колодези и съестные припасы, чтобы через то насильно навязать своим подданным языческую веру, то этот поступок показался Ювентину и Максиму страшным соблазном. Благочестивые воины начали жаловаться открыто и выражались словами израильтян, когда они были под игом Вавилонским: «Предал ecи нас, Господи, в руки врагов беззаконных, мерзких отступников, и царю неправедну и лукавнейшу паче всея земли» (Дан.3:32). Раздражённый Юлиан приказал наказать их телесно, заключить в темницу и описать в казну их имения. Он надеялся через это поколебать их веру и преклонить к отступничеству; но так как добродетельные воины остались последователями евангельских истин, то и приказано обоим отрубить головы.

Святой Иоанн, один из воинских чиновников³⁵⁴, имея от Юлиана повеление оскорблять, притеснять, брать под стражу и даже убивать христиан, принял меры, удобнейшие к их защищению. Он наружно казался гонителем, но втайне им благодетельствовал: объявляя им указы императорские, доставлял случаи скрываться от погибели; прежде взятым под стражу, когда мог, тайно давал свободу; под видом строжайшего наблюдения посещая ночью темницы, приносил им пищу, бельё и другие потребности. И когда друзья советовали ему быть осторожнее, святой воин отвечал: «Если мне и страшен гнев Юлиана, то потому только, что, подвергшись оному, не буду в состоянии помогать людям Христовым. Это одно запрещает мне излить пред отступником мои чувствования и пострадать за Иисуса Христа».

Долго для пользы страждущих христиан Господь покрывал тайной поступки Иоанна. Наконец, в бытность Юлиана в Персии, он был оклеветан и заключён в ужаснейшую темницу, где, томимый голодом и каждодневно удручаемый муками, присуждён был ждать тирана для примерной казни. Но Бог определил иначе: отступник погиб, а воцарившийся после него Иовиан объявил свободу и милость всем узникам Христовым. Святой Иоанн, уважаемый государем и благословляемый народом, жил мирно, доколе Господь не воззвал его в обитель небесную.

Святой Феодор, бывший после епископом Едесской Церкви³⁵⁵, в отроческих летах имел слабую память, не очень счастливые дарования и в науках был весьма медлителен, за что терпел часто насмешки от соучеников и строгие выговоры от учителей. Но для благонравного отрока всего чувствительнее была печаль отца и матери, которые, казалось, не ожидали от него ничего доброго.

Однако святой Феодор не был из числа тех, которые предаются отчаянию по причине неуспеха, и прибегнул к Помощнику, Который никогда не восхощет посрамить уповающих на Него. В одно время, наставляемый небесным вдохновением, рано поутру он пришёл в церковь и, видя, что за ним не следят, скрылся под святым престолом. Тут, проливая слёзные молитвы к Богу, да просветит его разум в познание истины, Феодор уснул. Между тем собрались священнослужители, пришёл сам архиерей, и началась Божественная служба.

Оглашаемый святым песнопением, спящий Феодор узрел равнолетнего себе отрока, подобного Ангелу Божьему, который питал его мёдом. Обрадованный и вместе с тем устрашённый, Феодор проснулся и, не успев опомниться, вдруг вышел из-под престола. Архиерей и все тут бывшие удивились внезапному явлению и начали спрашивать: кто он, и что его побудило тут спрятаться? Феодор рассказал всё подробно и открыл сновидение. Святитель не оставил без внимания столь редкой любви к учению и видимого просвещения свыше и причислил святого Феодора к церковному клиру.

С того времени дарования святого Феодора открылись в полном свете. Остроумием и глубокомыслием он вскоре превзошёл всех сверстников, оставив нам пример, с какой ревностью должно стараться о просвещении своего ума и у Кого в этом случае должно просить помощи.

Преподобный Феодор против своей воли был возведён из обители святого Саввы на епископство Едесской Церкви. Проливая слёзы о своей безмолвной келье и простившись с любезной ему братией, Феодор с некоторыми из знаменитых едесских граждан отправился в путь.

Но когда достигли реки Евфрата и поставили кущи³⁵⁶ свои для ночлега, святой пустыннолюбец, рассетовавшись наедине о священном граде и святой братии, воспел: «На реках Вавилонских, тамо седохом и плакахом, внегда помянуть нам Сиона». Потом облился слезами и умыслил бежать, но внезапно был объят неким дреманием и услышал неизвестный глас: «Страшись участи раба ленивого, талант Господень в землю сокрывшего: тяжко согрешает, кто, имея силы, не хочет носить ига Христова». После этого святой Феодор воспрянул и, поразмыслив, сказал: «Да будет воля Господня!». Он отложил сетование и охотно пошёл далее, к священной обязанности.

Два родные брата, Иоанн и Феодосий, несколько лет обитали в пустыне, в разных кельях, стараясь единственно о спасении своих душ, и наконец сделались столь совершенны, что часто являлся им Ангел Господень и укреплял их на подвиги, Богу угодные. Но что есть совершенство человека, пока плоть удерживает его в мире?

Однажды Иоанн и Феодосий, ходя по пустыне в некотором расстоянии друг от друга, собирали зелье. Вдруг Иоанн остановился с изумлением, но в ту же минуту, оградившись крестным знамением, перескочил место и быстро побежал к своей келье. Феодосий, издали увидев это, удивился и, думая, не змей ли так испугался брат его, из любопытства пошёл туда – и узрел кучу золота. Сотворив клятву, он снял мантию, собрал в неё сокровище и с трудом принёс его в келью, всемерно скрываясь от брата. На другой день, не сказавшись ему, он пошёл в Едес, купил пространный дом с плодоносным садом, с водоёмами и устроил в нём гостиницу и больницу в успокоение странным и недугующим. Потом нашёл хорошего домоуправителя и, вручив ему из оставшегося богатства тысячу златниц для потреб благотворительного заведения, а другую раздав нищим, опять пошёл в пустыню к брату своему Иоанну.

На пути размышлял он: «Брат мой мог, но не хотел или не умел сделать добра, а я совершил великое и богоугодное дело». Предав своё сердце этим высокомерным помыслам, Феодосий приблизился к тому месту, где жил Иоанн. Но тут встретил его тот самый Ангел, который прежде посещал его, и, воззрев грозно, сказал ему: «Зачем тщеславишься и возносишься пред твоим братом? Познай, что весь твой долговременный труд, весь твой странноприимный и врачебный дом не могут сравниться с Иоанновым прескочением через золото, ему не принадлежавшее. Перешагнув через чужое сокровище, он легкими крылами перелетел пропасть, утвердившуюся между богачом и Лазарем, и лоно Авраамово ждёт его. Посему не узришь лица его во всю жизнь твою; не узришь и меня, доколе не умилостивишь Бога». Сказав это, Ангел сокрылся. Устрашённый Феодосий едва достиг вертепа братнего и, не найдя его, восплакал и возрыдал.

Сетование Феодосия продолжалось семь дней. После этого он удалился в Едес и там при церкви святого Георгия пребыл в покаянии сорок девять лет. Но и здесь некие помыслы, как тёмное облако, не переставали посещать душу его; часто неутешная скорбь наполняла его сердце. Столь ужасно любостяжание, ибо с ним неразлучна обида, а часто и разорение ближнего! Посему уже в пятидесятый год Господь помянул Феодосия и снова повелел быть при нём видимо Ангелу Хранителю.

Некоторый старец из Рима пришёл в скит и поселился в одной из лучших келий подле церкви. Здесь, провождая жизнь богоугодную, он не наблюдал, однако же, всей строгости пустынножителей: имел раба, одевался чисто, ел – только умеренно, а не один хлеб с водой, и имел хотя не мягкую, но покойную постель. Этим образом он прожил двадцать пять лет и сделался так славен, сколько благочестием, столько и духом прозорливости, что отовсюду приходили посетители, чтобы у него чему-нибудь научиться.

Все уходили от него с удовлетворением и пользой. Но один, также великий, египетский пустынник, посмотрев на его житие, соблазнился. Прозорливый старец тотчас узнал мысли египтянина; однако же, невзирая на то, приказал рабу своему уготовить праздничную вечерю. Хозяин и гость вкусили чистого хлеба, плодов, елея и вина и, прочитав несколько псалмов, пошли ко сну.

Наутро египетский пустынник простился с хозяином и отправился в путь свой, не получив для души своей пользы; но старец, сокрушаясь о заблуждении брата, приказал слуге возвратить его и, опять приняв с радостью, спросил: «Где твоё отечество, авва?»

Гость. В Египте.

Хозяин. Из какого ты города?

Гость. Я из села.

Хозяин. Чем там занимался?

Гость. Пас стада.

Хозяин. Имел ли у себя дом?

Гость. Нет; я день и ночь проводил на поле.

Хозяин. Была ли у тебя постель?

Гость. Трава – обыкновенное ложе для пастухов.

Хозяин. Какую употреблял пищу и какое пил вино?

Гость. Пищей был сухой хлеб, иногда с солью; а вино и на мысль не приходило: вода заменяла оное.

Хозяин. Жизнь довольно неудобная; но для омовения была ли у тебя баня?

Гость. Возможно ли? Когда было нужно, я мылся в реке.

После этого старец, вздохнув, сказал: «Ты довольно потрудился и потерпел, любезный о Христе брат! Благодарю Бога, что Он в старости лет даровал тебе жизнь лучшую. А я, бедный, дни моей юности провёл посреди блеска и обилия. Отечество моё – древняя столица вселенной; служба моя была у престола царского и в сенате». При этих словах египтянин познал своё заблуждение и, сравнивая прежнее состояние старца и своё с настоящим его и своим состоянием, увидел, кто из них более отрёкся от мира и переменил удовольствия на крест Христов. Между тем старец продолжал: «Но теперь, слава Богу, устраивающему спасение наше, я оставил столицу и двор и пришёл в пустыню; оставил богатые дома и роскошные сады и вступил в тесную келью; оставил одры, изваянные из слоновой кости и золота и устланные драгоценными коврами, и принял от Бога это ложе; совлёк с себя пурпур и багряницу и ношу, видишь, какие одежды; даровал свободу множеству рабов, и вот, вместо них, внушил Господь этому старцу, чтобы не оставил меня без помощи. Сверх того, вместо роскошных бань, я возливаю несколько воды на мои ноги; ношу сандалии по слабости, а вместо мусикийских орудий и пения читаю Псалтирь. Итак, умоляю тебя, авва, прости мне, если имею что-нибудь излишнее против других пустынножителей. Дух мой бодр, но плоть немощна». Выслушав это, египетский инок едва мог прийти в себя от удивления. «Увы мне! – воскликнул он. – Я от бедствий мира пришёл в место покойное; а ты, после стольких удовольствий, принял удручение плоти, после богатств и славы – нищету и уничижение».

После этого с душеспасительным уроком он отправился в путь свой, всем рассказывал о мудром и человеколюбивом наставлении истинного крестоносца, убогого паче всех трудников, как говорил он (он иначе и не называл его). Когда же какой-либо вредный помысел возмущал его душу, он всегда ходил к мудрому наставнику, чтобы явственнее узреть, что один приобрёл с пустынной жизнью, а другой – чего лишился.

Некогда авва Исаак Фивский, будучи в соседнем монастыре, осудил другого авву за нерадивое житие. Эта мысль, отчасти самолюбивая, настолько заняла сердце Исаака, что он, и возвращаясь домой, не переставал разбирать и осуждать поступки брата. Но когда он подошёл к своей келье, то в самых дверях предстал ему Ангел и угрюмо сказал: «Спаситель повелел мне узнать твои мысли, что должно сделать с аввой, который осуждён тобой?» Исаак почувствовал вину свою и, повергшись пред Ангелом, воскликнул: «Согреших! Беззаконновах! Неправдовах! Помолись обо мне Спасителю мира». – «Восстань, – сказал Ангел, – на этот раз Господь прощает тебя; но впредь страшись осуждать твоего брата прежде, нежели Господь осудит его; иначе и в эту келью впущен не будешь».

Преподобный Памва, который впоследствии столь основательно знал Священное Писание, в начале своего иночествования не знал грамоты и потому ходил к одному из братий, чтобы под его руководством выучить наизусть псалмы Давидовы. Но, услышав в одно время стих: «рех: сохраню пути моя, еже не согрешати ми языком моим» (Пс.38:2), вдруг оставил своего наставника и перестал ходить к нему. Когда же через шесть месяцев после того учитель, увидев его, спросил, почему он так долго у него не был, святой Памва отвечал: «Я ещё не научился самым делом исполнять слова Давидовы: рех: сохраню пути моя еже не сорешати ми языком моим». Только через девятнадцать лет этот старец едва осмелился сказать, что научился самым делом исполнять то, чему этот стих научает.

Так преподобный Памва, воздерживая свой язык, еже не согрешати им, не только во всю жизнь свою не осудил ближнего, не произнёс праздного слова, но и вообще в разговорах был весьма осторожен и рассудителен в ответах. А когда спрашивали его о чём-либо из Священного Писания или о другом важном деле, никогда своего мнения вдруг не объявлял, но прежде в безмолвии рассуждал сам с собой и часто говорил: «Не обретаю, что отвечать на этот вопрос». Редко через три дня, чаще через три недели, а иногда через три месяца он принимал решение. По этой причине ответ его был всегда истинен и полезен, как даруемый его разуму от благодати Божьей. Все слушали старца и благодарили Бога, глаголющего через него.

Нет лучше молчания к месту. С ним человек, храня заповедь Божью о любви к ближнему, не делает язык свой огнем, лепотою неправды, злом неудержимым. Не обличая этим образом своего сердца в злобе, он не подвергает и разум свой осуждению в невежестве. Жалки и смешны те люди, которые не могут понять или не успеют сообразить дела, а языку своему дают полную власть сделать приговор.

Преподобная Макрина, сестра Василия Великого, родилась в одном из тех знаменитых и просвещённых домов, которые не щадят ни трудов, ни издержек на воспитание и образование своих детей. Добродетельная Емилия, мать её, отнюдь не хотела уступить другим в образовании ума и сердца своей дочери. Но, что важнее всего, она не была из числа тех матерей, которые извиняются своими недосугами и поручают детей в чужие руки, иногда вовсе не умеющие приняться за этот тонкий и нежный цвет. Эта осторожность родителей была почти общим обыкновением первых и святейших веков Церкви.

Как только младенческий язык Макрины начал образовывать несколько стройные звуки, то первым её выражением был Тот, Кто дарует нам бытие и жизнь. Емилия неизреченно восхищалась, слушая, как дочь её слабым голосом и шепелеватым языком произносит сладчайшее имя Иисуса Христа, Которому она сочеталась при святом крещении. Почитая себя первой хранительницей этих священных обетов, она обыкновенно брала её на свои колени и между родительскими ласками рассказывала сообразнейшие с детским возрастом истории из Ветхого Завета и происшествия евангельские. Таким образом, юная Макрина научалась христианскому закону от одной своей родительницы, без пособия наставников.

Благочестивая Емилия сама учила её грамоте, сама преподавала ей первые уроки нравственности; но, не следуя общему обыкновению, избрала другой путь. Греки почти всегда начинали учить детей с басней и некоторых поэтических сочинений; но Емилия увидела, что в них находится много таких мыслей и изображений, которые оскорбительны для чистого девического слуха, и предпочла избрать для неё учебной книгой песни Давида и премудрость Соломона. Избирая из этих священных сокровищ лучшие стихи, в которых содержатся или молитвы, или славословие Бога, или похвала какой-либо добродетели, она приказывала читать их и по большей части учить наизусть. Одарённая умом отроковица, будучи семи лет, уже знала из Ветхого и Нового Завета все места, как в разное время дня, в разных обстоятельствах жизни благодарить Бога и предаваться святой Его воле. И на вопросы своих родственников отвечала всегда удовлетворительно о своих обязанностях к Богу, к себе самой, к разным лицам и в разных состояниях.

Емилия учила юную Макрину и пению. Но этим нежным голосом не были исполняемы любострастные песни Анакреона и Сафо. «Свете тихий святыя славы» и этому подобные песнопения приводили её слушателей в сладкое восхищение. Не только известная страсть, господствующая в песенных сочинениях, но и резкая шутка или слишком острый оборот делали их недостойными её голоса и слуха. Емилия правильно рассуждала, что первые понятия и слова дитяти должны быть посвящаемы Богу, поскольку Ему единому принадлежат начатки всех плодов. Благоразумная мать определяла её жизнь в свете, но предостерегала от суетности света; она хотела, чтобы дочь её с разумом острым и основательным соединяла просвещённую набожность. Для этого удаляла от неё только то, что не соответствовало этому намерению.

Часто матери водят сами своих детей в театр и в другие увеселительные места, которые отвращают их от трудолюбия, и между тем эти же матери выражают желание приучить их к трудолюбию. Емилия поняла несообразность такового плана в воспитании и не хотела мешать яда в здоровую пищу. Ходить в храм Божий – была единственная прогулка Макрины, утренняя и вечерняя. Там слушала она поучения духовных пастырей, которыми четвёртый христианский век был столько украшен и прославлен, и, чему научилась, обязана была повторять дома пред своей матерью.

Таким образом, не приучая юной Макрины к излишеству светских манер и не вдыхая в неё охоты к пустым удовольствиям, Емилия обучала её всему, что прилично знать девице, которая должна жить в свете и стать хозяйкой. Женское рукоделие и наблюдение по дому были её занятием, а чтение Священного Писания или отеческих сочинений служило ей отдохновением. В этих упражнениях Макрине минуло двенадцать лет.

Тогда многие из знаменитых каппадокийских граждан начали искать руки её для своих сыновей, и благоразумные родители, наконец, избрали одного юношу, превосходившего других не только родом, но и разумом и благонравием, с которым святая Макрина и была обручена. Но судьбы Божьи установили иначе. Когда родители с обеих сторон питались надеждой вскоре устроить счастье своих детей, жених её умер. Святая девица, оплакав его, помыслила, что Бог требует от неё не супружеских добродетелей, и положила в сердце своём не выходить за другого. После этого, сколько родители и сродники ни напоминали ей о браке, она обыкновенно отвечала: «Несправедливо девице, обручённой единому мужу, отдавать своё сердце другому; ибо по закону природы должно быть супружество едино, как едино рождение и смерть едина. Вы говорите, что мой жених умер; но я в надежде воскресения верую, что он жив Богу. Грех и стыд супруге, в отсутствии своего супруга, не сохранить ему верности».

Не думая более о жизни в свете, святая Макрина облегчала домашние заботы своей матери, пособляла воспитывать младших сестёр и братьев, сама наставляла их в науках, благоповедении и добронравии. Святой Василий, впоследствии наречённый Великим, возвратившись из своего путешествия, где собирал духовные сокровища, как юный мудрец, обнаруживал некоторую гордость о своём разуме; святая сестра кроткими и боговдохновенными разговорами внушала ему совершенное смиренномудрие. Другого её брата Григория советы рабы Христовой соделали достойнейшим архипастырем Нисской Церкви. Брат Навклир всем мирским удовольствиям предпочёл служение престарелым пустынножителям. Младший Пётр, возросший единственно на её руках, также был святителем, не меньшим в угодниках Божьих. Сама Емилия по кончине супруга, вняв совету Макрины, оставила все суеты мира и вместе с ней удалилась в девичий монастырь.

Там мать и дочь, уневестившись Христу, приняли на себя иноческий образ и жили вместе со своими рабынями, которые из одной любви захотели последовать за ними и разделить с ними благочестивое уединение. Всё у них было общее: одна келья, одна трапеза, одни одежды. Все единодушно работали Господу в молитвах, постничестве, смирении и любви; святая же Макрина была им предшественницей в этих добродетелях. Следующее чудесное происшествие покажет нам, сколько она была целомудренна и приятна Богу. Однажды сделался у неё на груди столь опасный веред³⁵⁹, что Емилия начала бояться, чтобы болезнь не разлилась по всему телу и не коснулась сердца, и потому убеждала Макрину показать веред врачу и просить помощи. Но святая девица никак не могла согласиться, чтобы обнажить перед мужскими очами свои перси³⁶⁰, и лучше хотела страдать, нежели допустить прикосновение к ним рук мужчины. В один из этих болезненных вечеров, просидев по своему обыкновению у ложа матери до тех пор, пока она не заснула, Макрина пошла в молитвенную храмину и, заключившись там, пребыла всю ночь на молитве. Преклоняя долу колена и лицо и окропляя слезами землю, она от единого Бога просила исцеления. Потом, взяв персть³⁶¹, окроплённую её слезами, приложила к болящему месту – и в ту же минуту почувствовала облегчение, а наутро болезнь её прошла совершенно. Емилия, при первом пробуждении, опять напомнила ей о необходимости отдаться в руки врача; но святая Макрина, не желая себе и той славы, что Господь столь чудесно посетил её в болезни, ласкаясь к матери, отвечала: «О, любезная родительница! Довольно будет для моего исцеления одной твоей руки: прикоснись только к болящему месту и положи на нём крестное знамение». Нежная мать исполнила её просьбу, и тогда же к удивлению своему узнала, что Небесный Врач душ и телес уже исцелил её.