XXXV. Царь Василий Иванович Шуйский и второй Лжедимитрий

19-го мая 1606 года, в 6 часов утра, шумные толпы народа собрались на Красной площади. Сюда же пришли бояре, придворные люди и духовенство и предложили избрать патриарха на место низложенного ставленника самозванцева Игнатия и заключённого в Чудовом монастыре. Патриарх должен был стать во главе временного правления и разослать грамоты для созыва советных людей из городов для избрания царя. Но в толпе тотчас же закричали, что царь нужнее патриарха, что нельзя откладывать избрание царя, и при этом прямо указывали па князя Василия Ивановича Шуйского, который при Божией помощи избавил православный народ от еретика и расстриги.

– Да будет князь Василий Иванович царём и великим князем всея Руссии! – закричала толпа, и все согласились с этим избранием и стали поздравлять находившегося тут же нового государя. Избранный царь тотчас же в сопровождении той же толпы отправился в Успенский собор принести благодарение Богу и принять присягу от бояр и думных людей. Здесь и сам он дал с клятвой обещание в том, что без боярского приговора никого не будет осуждать на смертную казнь, и если кто будет осуждён, то у невинных его родственников и семьи не отнимать имущества, доносов не слушать и обвинителям давать очную ставку с обвиняемым. „Целую крест на том, – обещал новый царь, – что мне ни над кем не делать ничего дурного без собору, и если отец виновен, то над сыном ничего не делать, а если сын виновен, то отцу ничего дурного не делать, а которая была мне грубость при Борисе, то никому за неё мстить не буду».

На следующий день по городам разосланы были известительные грамоты о свержении самозванца и о воцарении нового государя Василия Ивановича, в которых он так и оповестил своих подданных: Божией милостью мы великий государь, царь и великий князь Василий Иванович всея Руси, щедротами и человеколюбием славимого Бога, и за молением всего освященного собора, по челобитью и прошению всего православного христианства, учинились на отчине прародителей наших, на Российском государстве царём и великим князем. Государство это даровал Бог прародителю нашему Рюрику, бывшему от Римского кесаря, и потом, в продолжение многих лет, до самого прародителя нашего великого князя Александра Ярославича Невского, на сём российском государстве были прародители мои, а потом удалились на Суздальский удел, не отнятием или неволей, но по родству, как обыкли большие братья на больших местах садиться. И ныне мы, великий государь, будучи на престоле Российского царства, хотим того, чтобы православное христианство было нашим доброопасным правительством в тишине и в покое, и благоденстве, и позволил я, царь и великий князь всея Руси, целовать крест на том: что мне, великому государю, всякого человека, не осудя истинным судом с боярами своими, смерти не предать, вотчин, дворов и животов у братьев его, у жён и детей не отнимать, если они с ним в мысли не были; также у гостей и торговых людей, хотя который по суду и по сыску дойдёт и до смертной вины, и после их у жён и детей дворов, лавок и животов не отнимать, если они с ними в этой вине невинны. Да и доводов ложных мне, великому государю, не слушать, а сыскивать всякими сысками накрепко и ставить с очей на очи, чтобы в том православное христианство невинно не гибло; а кто на кого солжёт, то, сыскав, казнить его, смотря по вине, которую взвёл напрасно. На том на всём, что в сей записи писано, я, царь и великий князь Василий Иванович всея Руси, целую крест всем православным христианам, что мне, их жалуя, судить истинным, праведным судом и без вины ни на кого опалы своей не класть, и недругам никого в неправде не подавать, и от всякого насильства оберегать».

Вместе была разослана по областям и другая грамота от имени бояр, окольничих, дворян и всяких людей московских, с извещением о гибели Лжедимитрия и возведении на престол царя Василия: „Мы узнали про то подлинно, что он прямой вор Гришка Отрепьев; да и мать царевича Димитрия, царица инока Марфа, и брат её Михайла Нагой с братией всем людям Московского государства подлинно сказывали, что сын её царевич Димитрий умер подлинно и погребён в Угличе, а тот вор называется царевичем Димитрием ложно; а как его поймали, то он и сам сказал, что он Гришка Отрепьев и на государстве учинился бесовской помощью, и людей всех прельстил чернокнижеством; и тот Гришка за своё злодейственное дело принял от Бога возмездие, скончал свой живот злою смертию. И после того, прося у Бога милости, митрополиты, архиепископы, епископы и весь освященный собор, также и мы, бояре, окольничие, дворяне, дети боярские и всякие люди Московского государства избирали всем Московским государством, кому Бог изволит быть на Московском государстве государем; и всесильный, в Троице славимый Бог наш на нас и на вас милость свою показал, объявил государя на Московское государство, великого государя царя и великого князя Василия Ивановича всея Руси самодержца, государя благочестивого, по Божией церкви и по православной христианской вере поборателя, от корени великих государей Российских, от великого государя князя Александра Ярославича Невского: многое смертное изгнание за православную веру с братией своей во многие лета он претерпел и больше всех от того вора, богоотступника и еретика смертью пострадал».

В своей собственной грамоте, от своего имени, новый царь также объявлял о гибели Лжедимитрия с точнейшим объяснением причин. Он говорил о бумагах, найденных в комнатах самозванца: „Взяты в хоромах его грамоты многие ссыльные воровские с Польшей и Литвой о разорении Московского государства», и о письмах к нему папы, а также о намерении перебить всех бояр во время воинской потехи и потом, отдавши все главные места в управление полякам, ввести латинскую веру. Указывал и на записи, данные в Польше королю и Мнишку об уступке русских областей, и в заключение писал: „слыша и видя то, мы всесильному Богу хвалу воздаём, что от такого злодейства избавил».

Разослана была и грамота от имени царицы, инокини Марфы, где она отрекалась от Лжедимитрия и говорила: „Он ведовством и чернокнижеством назвал себя сыном царя Ивана Васильевича, омрачением бесовским прельстил в Польше и Литве многих людей и нас самих и родственников наших устрашил смертью; я боярам, дворянам и всем людям объявила об этом прежде тайно, а теперь всем явно, что он не наш сын царевич Димитрий, вор, богоотступник, еретик. А как он своим ведовством и чернокнижеством приехал из Путивля в Москву, то, ведая своё воровство, по нас не посылал долгое время, а прислал к нам своих советников и велел им беречь накрепко, чтобы к нам никто не приходил и с нами об нём никто не разговаривал. А как велел нас к Москве привести, и он на встрече был у нас один, а бояр и других никаких людей с собой пускать к нам не велел, и говорил нам с великим запретом, чтобы мне его не обличать, претя нам и всему нашему роду смертным убийством, чтобы нам тем на себя и на весь род свой злой смерти не навести, и посадил меня в монастырь, и приставил ко мне также своих советников, и остерегать того велел накрепко, чтоб его воровство было не явно, а я для его угрозы объявить в народе его воровство явно не смела».

Без сомнения, странное впечатление должны были произвести эти грамоты на многих жителей Москвы и особенно далёких от Москвы жителей разных областей. Наш знаменитый историк Соловьев совершенно справедливо замечает, что темнота события возвещаемого необходимо порождала недоумения, сомнения, недоверчивость, тем более что новый царь сел на престол тайком от земли, без соборного избрания. До сих пор области верили Москве, признавали каждое слово, приходившее к ним из Москвы, непреложным, но теперь Москва явно признаётся, что чародей прельстил её омрачением бесовским. Необходимо рождался вопрос: не омрачены ли москвитяне и Шуйским? До сих пор Москва была средоточием, к которому тянули все области; связью между Москвой и областями было доверие к власти, в ней пребывающей: теперь это доверие было нарушено, и связь ослабела, государство замутилось; вера, раз поколебленная, повела необходимо к суеверию: потеряв политическую веру в Москву, начали верить всем и всему, особенно когда стали приезжать в области люди, недовольные переворотом, и стали рассказывать, что дело было иначе, нежели как повещено в грамотах. Тогда-то в самом деле наступило омрачение бесовское для всего государства.

25-го мая собор епископов избрал патриархом казанского митрополита Гермогена, страдальца за православие и ревнителя отеческих преданий, а 1-го июня в Успенском соборе совершено было торжественное венчание на царство нового царя, Василия Ивановича, митрополитом новгородским Исидором, ещё до приезда в Москву новоизбранного патриарха. Спешное венчание вопреки обычаю не сопровождалось щедрыми наградами и милостями. Служилые люди были недовольны скупостью нового царя, справедливо указывавшего, что безмерная расточительность Лжедимитрия совершенно истощила царскую казну. Недовольство усилилось, когда новый царь поторопился удалить от себя всех бывших друзей самозванца, отправив их воеводами в дальние города: князя Василия Мосальского – в Корелу, Михаила Салтыкова – в Ивангород, Богдана Бельского – в Казань, Афанасия Власьева – в Уфу, князя Григория Шаховского – в Путивль, Андрея Телятевского – в Чернигов. Вдали они первыми стали на сторону его врагов.

Нововенчанный царь имел больше 50 лет от роду, был маленького роста, очень некрасивый, с подслеповатыми глазами, начитанный, очень умный и очень скупой, любил доносы и сильно верил чародейству. Много невзгод он перенёс до воцарения, не легче было ему и на престоле.

Первой заботой нового царя было желание успокоить население, взволнованное недавними смутами, и заставить его забыть пережитые колебания. С этою целью он немедленно приказал перенести из Углича в Москву погребённого там царевича Димитрия Иоанновича. Для этого отправлены были в Углич ростовский митрополит Филарет, астраханский архиепископ Феодосий, архимандриты Сергий спасений и Авраамий андроньевский, а из бояр князь Иван Михайлович Воротынский, Пётр Никитич Шереметев и два Нагие. Они отписали в Москву, что нашли мощи благоверного царевича Димитрия в целости; на нём жемчужное ожерелье, кафтан, камчатная шитая золотом и серебром рубашка и тафтяной, также шитый золотом и серебром убрус в левой руке, а в правой горсть орехов, которыми он тешился, когда его убили. Когда мощи царевича были вырыты из могилы, то все присутствовавшие ощутили удивительное благовоние. Младенец сохранился нетронутый тлением, нежный, свежий, одежда цела, только сапожки потёрты. Вскоре же у мощей начались чудеса. 3-го июня мощи уже были привезены в Москву. Царь с инокиней Марфой, со всем освященным собором, с боярами и всем народом встретили их с крестным ходом и колокольным звоном у ворот Белого города и с великим торжеством проводили в Архангельский собор, где положили в открытой раке. Тут в соборе царица Марфа перед духовенством и боярами повинилась царю в том, что под угрозами мучительства и смерти так долго терпела обман самозванца, и просила ей тот невольный грех простить. Царь и весь освященный собор простили Марфу и молили Бога, чтобы Он освободил её душу от такого великого греха. Обо всём этом составлена была грамота и разослана во все города. В ней извещалось также о чудесах и исцелениях у мощей новоявленного угодника Божия. В честь и память его установлен был церковный праздник и составлена была особая служба.

Успокоив население, царь позаботился о судьбе поляков, ещё остававшихся в Москве. Часть из них отправлена была назад в Польшу, а более знатные задержаны в Москве в качестве заложников. Задержаны были заложниками и посланники Олесницкий и Гонсевский, а Юрий Мнишек с Мариной, братом, сыном и со свитой, простиравшеюся до 375 человек, под охраной стрельцов, отправлены были в ссылку в Ярославль. В то же время в Польшу к королю Сигизмунду отправлены были послами князь Волконский и дьяк Иванов, с известием о восшествии на престол царя Василия Ивановича и с объяснениями по поводу происшедших событий. В ответ да задержание польских послов Сигизмунд задержал в Польше русских посланников.

Между тем желанное спокойствие не наступило в Московском государстве. Даже в самой Москве, где только что все видели труп самозванца, неожиданно, в самые же первые дни по его погибели, вдруг пронёсся слух, что Лжедимитрий жив, спасся от смерти и опять убежал в Литву. Первым распространил эту страшную весть любимец самозванца, Михаил Молчанов. 17-го мая утром, когда москвичи заняты были истреблением самозванца и поляков, он взял лучших скакунов из царской конюшни и с двумя поляками бежал к литовской границе. Успев скрыться из дворца и из Москвы, он всюду на пути разглашал, что Лжедимитрий спасся, а в некоторых местах распускал слух, что он лже-царь, который спасается из Москвы и вместо которого москвичи по ошибке убили другого человека. Целью его бегства был Самбор, где он и спрятался у супруги Юрия Мнишка. Слух этот скоро достиг Москвы, смутил умы и с неимоверною быстротой разнёсся по России.

Новая смута быстро нашла себе почву в тех местах, где воеводами были назначены самые ярые сторонники самозванца и недоброжелатели царя Василия. Так, деятельный и предприимчивый князь Григорий Шаховской, преданный Лжедимитрию, был назначен воеводой в Путивль. Это было равносильно тому, что он поставлен был во главе самых преданных сторонников Лжедимитрия, к тому же всегда готовых на всякую смуту, и даны ему средства поднять новое восстание. Так и случилось. Приехав в Путивль, Шаховской собрал жителей и объявил им, что Лжедимитрий жив, скрывается от своих врагов и скоро появится вновь. Путивляне немедленно первые восстали против царя Василия Шуйского и подняли мятеж. Их примеру скоро последовали другие северские города: Моравск, Чернигов, Стародуб, Новгород-Северский, Кромы. Воспользовавшись своим положением и крикнув клич за самозванца, Шаховской произвёл магическое впечатление на северщину. Известен состав её населения, его желания и характер. Его всегда прельщал грабёж, погоня за свободой. Люди обездоленные легко становились бунтовщиками: бедный восставал против богатого, угнетённый – против притеснителя и все одинаково объявляли войну существующему порядку.

Волнения начались и в самой Москве. Правда, здесь народ ещё не возбуждался именем самозванца, но уже неоднократно поднимался нелепыми слухами о разрешении грабить дома бояр и иноземцев, о желании царя говорить с народом и т. п.

Тем временем во главе мятежников северщины стал Болотников, за неимением пока самозванца, и именем Лжедимитрия поднял всё население. Сам по себе Болотников был вполне подходящим человеком, чтобы придать восстанию широкий и грозный характер. Он был холопом князя Телятевского, обладал отвагой и богатырским сложением. В молодости, взятый в плен татарами и проданный туркам, он несколько лет был галерным невольником. Освободившись, он попал в Венецию, а оттуда пробрался через Польшу на родину. Здесь он услыхал о последних событиях в Московском государстве. Узнав, что Лжедимитрий будто бы спасся и находится в Самборе, Болотников явился туда и, не видев самозванца раньше, принял Молчанова за Лжедимитрия. Услуги Болотникова были весьма нужны Молчанову, и он, взяв с него присягу в верности, назначил его своим главным воеводой, дал ему денег и отправил к Шаховскому в Путивль. Шаховской принял его с почётом, как царского поверенного, и вверил ему начальство над войском. Болотников быстро увеличил свою дружину такими же буйными холопами, каким он был сам. Он обратился к ним, обещая волю, богатство и почести под знамёнами Лжедимитрия, и под эти знамёна начали стекаться разбойники, воры, нашедшие пристанище в Украйне, беглые холопы и крестьяне, казаки и всякий сброд, который тотчас же и начал нападать на воевод, на господ

своих, разорял их, грабил, мужчин убивал, а женщин бесчестил. Подмётные письма его были распространены повсюду, появились даже на московских улицах, упрекая москвичей в неблагодарности к Лжедимитрию и грозя возвращением его для наказания столицы не позже 1-го сентября. Восстание быстрыми шагами пошло вперёд. К северной Украйне присоединилась тульская с городами Тула, Серпухов, Кашира, Венев, Елец. Во главе тульских мятежников стал боярский сын Истома Пашков. За Тулой во имя Лжедимитрия поднялась Рязанская область, имея во главе дворян Сумбулова и братьев Ляпуновых. За рязанцами восстало Поволжье. В Астрахани во главе восстания стал сам воевода, князь Хворостинин. Заволновались земли Вятская и Пермская, а возмутившаяся Мордва осадила Нижний Новгород.

Соединившись с Пашковым и рязанцами, Болотников быстрыми и удачными переходами подошёл к Москве и укрепился в селе Коломенском. Началась осада Москвы. Москвичи спешно приготовились к обороне. По счастью, среди осаждавших скоро не стало единодушия. Болотников сам обнаружил низкий и возмутительный характер восстания. В Москве явились от него подмётные письма с воззванием к самому низшему слою населения: „Велят боярским холопам побивать своих бояр, жён их, вотчины и поместья им сулят, шпыням и безъименникам ворам велят гостей и всех торговых людей побивать, именье их грабить, призывают их, воров, к себе, хотят им давать боярство, воеводство, окольничество и дьячество». Домовитое население осталось глухо к таким воззваниям и решило всячески противостать намерениям Болотникова. Открылись глаза и у его союзников. Рязанские и тульские дворяне и дети боярские, дружины Ляпунова и Сумбулова, увидали, с кем они имеют дело, и решились уйти в столицу и бить челом царю Василию о помиловании. Царь ласково принял их и наградил Ляпунова званием думного дворянина. В это же время некоторые северные и западные области, оставшись верными царю Василию, прислали ему военную помощь. Из Твери, Холмогор, из Смоленска пришли служилые люди. Царь ободрился. Он послал уговаривать Болотникова отстать от самозванца, но что могли отвечать люди, искавшие добычи и наживы.

– Я дал душу свою Димитрию и сдержу клятву, буду в Москве не изменником, а победителем, – отвечал Болотников.

Царь решил всеми силами сразиться с мятежниками и прогнать их. Патриарх Гермоген отслужил молебен у раки царевича Димитрия, окропил войска святой водой и благословил понести покров с гробницы царевича к Калужским воротам. Сам царь, со скипетром в руке, окружённый воеводами, выехал к войскам. Одушевлённые воины храбро вступили в бой 2-го декабря у деревни Котлов и вконец разбили мятежников. Молодой воевода, племянник царя, князь Михаил Васильевич Скопин-Шуйский, покрыл себя славой победителя и в этой битве, как и раньше, явил мужество, отвагу и мудрость. Болотников бежал и засел в Коломенском. Теснимый воеводами, он ушёл дальше и засел в Калуге. За ним следом двинулось царское войско и осадило Калугу, Венев и Тулу, где также засели остатки мятежных дружин Болотникова.

Начался 1607 год. Поражение Болотникова приносило благие результаты: отпавшие области снова покорялись царю Василию. Царь получил с востока приятные вести: Арзамас был взят, Нижний освобождён от осады. Свияжск принёс повинную после того, как митрополит казанский Ефрем наложил на него церковное запрещение. Царь поспешил ободрить верное ему население мерами нравственными и церковными торжествами. Царь решил воздать честь жертвам самозванца и велел вынуть гробы Годуновых из Варсонофьевского монастыря и с царским почётом похоронить их в Троице-Сергиевой лавре. За гробами родителей своих и брата ехала несчастная инокиня Ольга, в мире царевна Ксения Борисовна Годунова,

и громко оплакивала свои несчастия. 3-го февраля царь с освященным собором приговорил послать в Старицу за прежним патриархом Иовом, чтобы он приехал в Москву, простил и разрешил всех православных христиан в их клятвопреступлении. 14-го февраля святейший Иов приехал в Москву в царской карете и остановился на Троицком подворье. 16-го числа оба патриарха составили следующую грамоту:

„Царь Иван Васильевич повелел царствовать на Российском государстве сыну своему Феодору Ивановичу, а второму сыну своему, царевичу Дмитрию Ивановичу, дал в удел город Углич, и царевича Дмитрия в Угличе не стало, принял заклание неповинное от рук изменников своих. По отшествии к Богу царя Феодора Ивановича мы и всякие люди всего Московского государства целовали крест царю Борису Феодоровичу: во времена царства его огнедыхательный дьявол, лукавый змей, поедатель душ человеческих, воздвиг на нас чернеца Гришку Отрепьева. Когда царя Бориса Феодоровича не стало, все православные христиане целовали крест сыну его, Феодору Борисовичу; но грех ради наших расстрига прельстил всех людей Божиих именем царевича Димитрия Ивановича; православные христиане, не зная о нём подлинно, приняли этого вора на Российское государство, царицу Марью и царевича Феодора злой смертью уморили, множество народа вошло в соборную церковь с оружием и дрекольями во время божественного пения и, не дав совершиться литургии, вошли в алтарь, меня, Иова патриарха, взяли и, таская по церкви и по площади, позорили многими позорами, а в царских палатах подобие Христова тела, Богородицы и архангелов, что приготовлено было для плащаницы, раздробили, воткнули на копья и на рогатины и носили по городу, забыв страх Божий. Потом этот враг расстрига, приехавши в Москву с люторами, жидами, ляхами и римлянами, и с прочими осквернёнными языками, и назвавши себя царём, владел мало не год, и каких злых дьявольских бед не сделал и какого насилия не учинил – и писать неудобно: люторами и жидами христианские церкви осквернил и, не будучи сыт таким бесовским ядом, привёз себе из литовской земли невесту, люторской веры девку, ввёл её в соборную церковь, венчал царским венцом, в царских дверях св. миром помазал. Видя достояние своё в такой погибели, воздвиг на него Бог обличителя, великого государя нашего, во истину святого и праведного царя, Василия Ивановича: его промыслом тот враг до конца сокрушён был, а на Российское государство избран был великий государь Василий Иванович, потому что он от корени прежде бывших государей, от благоверного великого князя Александра Ярославича Невского. Святая наша вера в прежний добрый покой возвратилась и начала сиять как солнце на тверди небесной, святые церкви от осквернения очистились и все мы православные христиане, как от сна воспрянув, от буйства уцеломудрились. Но прегордый сатана восставил плевелы зол, хочет поглотить пшениценосные класы: собрались той же препогибшей Северской украйны севрюки и других рязанских и украинских городов стрельцы и казаки, разбойники, воры, беглые холопы, прельстили преждеомрачённую безумием Северскую украйну и от той украйны многие и другие города прельстились, и кровь православных христиан как вода проливается; называют мёртвого злодея расстригу живым, а нам и вам всем православным христианам смерть его подлинно известна. И теперь я, смиренный Гермоген патриарх, и я, смиренный Иов, бывший патриарх, и весь освященный собор молим скорбными сердцами премилостивого Бога, да умилосердится о всех нас. Да и вас молит наше смирение, благородные князья, бояре, окольничие, дворяне, приказные люди, дьяки, служилые люди, гости, торговые люди и все православные христиане! Подвигнитесь трудолюбезно, постом и молитвой и чистотой душевной и телесной и прочими духовными добродетелями, начнём вместе со всяким усердием молить Бога и Пречистую Богородицу и великих чудотворцев московских Петра, Алексия, Иону и новоявленного страстотерпца Христова, царевича Димитрия, и всех святых, да тех молитвами подаст нам Бог всем мир, любовь и радость и Российское государство от непотребного сего разделения в прежнее благое соединение и мирный союз устроит. А что вы целовали крест царю Борису и потом царевичу Феодору и крестное целование преступили: в тех во всех прежних и нынешних клятвах я Гермоген и я смиренный Иов, по данной нам благодати, вас прощаем и разрешаем; а вы нас Бога ради также простите в нашем заклинании к вам и если кому какую-нибудь грубость показали».

20-го февраля в Успенский собор собрались во множестве посадские, мастеровые и всякие люди и просили прощения у патриарха Иова с великим плачем и неутешным воплем и подали ему челобитную:

„...Народ христианский от твоего здравого учения отторгнулся и на льстивую злохитрость лукавого вепря уклонился; но Бог твоей молитвой преславно освободил нас от руки зломысленного волка, подал нам вместо нечестия благочестие, вместо лукавой злохитрости благую истину и вместо хищника щедрого подателя, государя царя Василия Ивановича, а род, благоцветущей его отрасли корень сам ты, государь и отец, знаешь, как написано в Степенной книге; но и то тебе знать надобно, что от того дня до сего все мы во тьме суетной пребываем и ничего нам к пользе не спеется¹⁹; поняли мы, что во всём пред Богом согрешили, тебя, отца нашего, не послушали и крестное целование преступили. И теперь я, государь царь и великий князь Василий Иванович, молю тебя о прегрешении всего мира, преступлении крестного целования, прошу прощения и разрешения».

Когда подали эту челобитную, святейший Гермоген велел успенскому протодиакону взойти на амвон и громко читать её, а после этого патриархи велели тому же протодиакону читать разрешительную грамоту. Народ обрадовался, припадал к ногам патриарха Иова и говорил:

– Во всём виноваты, честный отец! Прости, прости нас и дай благословение, да примем в душах своих радость великую.

Но не прочно было успокоение народное, да и доходило ли оно до областей, особенно далёких?

Осада Калуги затянулась. Правда, положение Болотникова было весьма затруднительное: провозглашённый Лжедимитрий не являлся, и это отнимало дух у собранной им толпы. В отчаянном положении, не найдя Лжедимитрия, Шаховской послал разыскивать Лже-петра и звать его на помощь с казаками. Ещё в царствование Лжедимитрия и по его примеру среди терских казаков появился самозванец, принявший на себя имя небывалого царевича Петра. Казаки сочинили басню о том, что у царя Феодора Ивановича родился сын Пётр, которого верные бояре подменили дочерью и тайно воспитали, опасаясь козней Бориса Годунова. По выбору товарищей, желавших поживиться в Москве, имя царевича Петра принял на себя молодой казак Илейка, родом из Мурома. Он послал грамоту Лжедимитрию и называл его своим дядей. Лжедимитрий пригласил его в Москву, но под Свияжском Лже-петра застигла уже весть о гибели мнимого дяди. Он вернулся с своими казаками и зазимовал на Дону. Здесь нашли его послы Шаховского, и он немедленно отправился в Путивль во главе казаков терских, донских, волжских и запорожских, всего более 10.000 человек. Из Путивля Лже-пётр вместе с князем Шаховским отправились в Тулу, послав помощь Болотникову под Калугу. Здесь царское войско не выдержало напора мятежников, и Болотников прорвался и тоже ушёл в Тулу. Царские войска немедленно двинулись на Тулу и в конце июня 1607 года обступили этот город, в котором засели все вожаки мятежников: Болотников, Лже-пётр, князья Шаховской и Телятевский, имея 20.000 войска и огромные запасы. Осаждённые долго и упорно оборонялись. Два раза гоняли они гонца в Польшу, к друзьям Мнишка, умоляя их немедленно выслать какого-нибудь Лжедимитрия, и писали им: „от границы до Москвы всё наше, придите и возьмите, только избавьте нас от Шуйского».

Лжедимитрий всё не являлся, и мятежники не миновали рук Шуйского. По предложению муромского боярского сына Кровкова, запрудили реку Упу и потопили Тулу. Вода обступила город, влилась в него, затопила все сообщения с окрестностями, и в городе начался голод. Наконец 1-го октября вся Тула сдалась, выговорив себе помилование. Клейку повесили, Болотникова сослали в Каргополь и там утопили, а Шаховского, „всей крови заводчика», сослали в Каменную Пустынь на Кубенское озеро.

Во время тульской осады появился, наконец, и второй Лжедимитрий, которого так ждали тульские мятежники и именем которого отторгли столько областей и городов от царя Василия Ивановича Шуйского. Появился он приблизительно в той же стороне, где и первый, только по эту сторону рубежа, в пределах московских, в Стародубе-Северском.

Кто был вторым самозванцем? Ответа на этот вопрос до сих пор не дано. По одним известиям, он был попович из Белоруссии, знал русский и польский языки и церковный устав. По другим, это был крещёный еврей, знавший талмуд и еврейскую письменность. Одно известие называет его Богданком и говорит, что он был в числе слуг первого Лжедимитрия, сочинял ему русские письма, И потому знал многие его тайны. После гибели первого самозванца он бежал обратно в Литовскую Русь и здесь проживал в Могилёве, помогая священнику обучать детей в школе. Прогнанный за распутство, он скитался в разных местах, сидел в тюрьме по подозрению в шпионстве и, наконец, объявился в Стародубе. Сидя в тюрьме в белорусском местечке Пропойске, он объявил себя Андреем Андреевичем Нагим, родственником убитого в Москве „царя Димитрия», скрывающимся от Шуйского, и просил отослать его в Стародуб. Прожив недолго в Стародубе, мнимый Нагой послал товарища своего, называвшегося московским подьячим Александром Рукиным, по Северским городам разглашать, что „царь Димитрий» жив и находится в Стародубе. Путивляне послали с ним детей боярских, и Рукин указал на Нагого. Когда стародубцы пригрозили ему пыткой, слыша его отказы, он схватил палку и закричал:

– Ах, вы б... дети, ещё вы меня не знаете: я государь!

Стародубцы упали ему в ноги и закричали:

– Виноваты, государь, перед тобою!

Несомненным является только одно общее сходство между этими двумя самозванцами, это страсть к распутству. Во всём остальном, ни во внешности, ни в характере между ними не было ни малейшего сходства. Это был человек неотёсанный, с грубыми манерами и дурным языком, безбожный, жёсткий, коварный. Он не мог руководить движением, напротив, его сторонники влекли его за собой и старались не об его, а о своих интересах.

Вопрос о престоле не был целью их мятежа: разнообразные вожделения толпы служили побуждениями похода. Отсюда и он сам получил меткое прозвище „Вора», и всё его войско отличалось теми же „воровскими» свойствами. Отсюда же его постоянная зависимость от польско-литовских вождей, без которых он ни к чему не был способен.

Тем не менее не мало было доверчивых людей, которые видели в воре спасшегося расстригу. Как образчик такого убеждения, заслуживает внимания донесение Викентия Львовского, доктора богословия:

„1605 года, по совершении торжественного бракосочетания, Димитрий, уже объявленный царём и коронованный вместе со своей супругой, дочерью палатина сандомирского, был предуведомлен одним из своих приверженцев, что через час произойдёт опаснейший, чем можно вообразить, мятеж, который угрожает его жизни. Предвидя такую опасность, он надел собственную одежду, в которой был тогда, на подставного слугу, похожего на него, возложив на себя его одежду. Приказав приготовить скорых лошадей, захватил сокровища и драгоценности, сколько мог нагрузить на лошадей, и, сев на самого быстрого коня, не предуведомляя ни жену, ни других о своём бегстве, выехал и спасся. Когда в Москве началось волнение, бушующая толпа напала на подставного юношу и убила его. Мать Димитрия, будучи приглашена посмотреть на труп, не признала в нём сына по каким-то приметам, которых не оказалось на теле убитого. Супруга Димитрия подверглась ругательствам и ударам со стороны одного лица, которому воздал достойное наказание какой-то боярин, поражённый низостью его поступка. Тотчас же мать Димитрия, его супруга, отец и польская знать были ограблены, заключены под стражу и подверглись различным оскорблениям. Между тем Димитрий, спасшийся бегством, ушёл в Польшу и нашёл царство волнуемое партией Рожинских. Несколько времени он провёл в монастыре Замборском ордена братьев предикатов, не давая о себе знать ни матери, ни жене, ни другим. Потом отправил матери письмо следующего содержания: „Не сокрушайся, матушка, о судьбе сына и дочери. Сын твой Димитрий и жена его, и отец, и друзья живы, хотя и очень печалятся. Близко спасение. Будь здорова и заботься о себе“. Наконец Димитрий вышел из Польши в Северскую провинцию и отправил много писем к друзьям своим в Польше, убеждая их оказать ему помощь для возвращения царства. Достопочтенный отец Викентий видел сам Димитрия около праздника святых апостолов Симона и Иуды в 1607 году, в Северской области, в Стародухове и говорил с ним. Он был с гетманом Романом, который тотчас перешёл границу московскую. Отправляется в Рим хлопотать по делам своего ордена перед святым господином нашим папой. Не имеет никаких!? поручений от Димитрия, но думает, что Димитрий уже написал величайшему первосвященнику “. – К сожалению, и отношения „величайшего первосвященника» к вору остаются до сих пор загадкой. Лишь последующие события дают право предполагать, что католическое духовенство не было безучастно к вору.

Около нового самозванца вора быстро стали собираться шайки мятежников. Здесь к нему пристал атаман Заруцкий, отправленный из Тулы на поиски самозванца и для скорейшего доставления его в Тулу. Пристали к нему и „северских городов воровские люди“, и значительные толпы казаков и гулящих людей с Днепра и Дона. В сентябре 1607 года второй Лжедимитрий начал свой поход от Стародуба, и в это время у него было „до трёх тысяч не очень хорошего войска с Москвы». Он повёл это войско на Почеп, Брянск, Козельск и Белев, направляясь к Туле. Но Тула до его прихода сдалась, и вор тотчас же бежал назад и после нескольких переходов в январе 1608 года удалился в Орёл и там остался до весны. В Орле он стал собирать войско из польских выходцев и московских „воров», и вскоре у него собралась большая сила. Обстоятельства весьма благоприятствовали этому. В Польше только что перед тем остались без дела многочисленные банды, восставшие против собственного короля. Летом 1607 года восставшие шляхтичи понесли полное поражение и в значительном числе блуждали, рассеявшись около границ московского государства. Разорение и боязнь наказания влекли их за рубеж, в надежде поживиться насчёт Москвы. Когда пронёсся слух о появлении самозванца, все эти польские банды с охотой явились на службу к нему. Так пришёл Лисовский, изгнанный из Польши, Рожинский, приведший отряд в 4.000 человек. Несколько позже из Польши пришёл с большим войском Ян-Пётр Сапега, уже не мятежник и не изгнанник, а родственник великого канцлера литовского Льва Сапеги, „за позволением короля» собравший войско для отмщения Москве за плен и гибель в ней польских гостей самозванца. Кроме этих крупных вождей, к самозванцу пришло много иных с меньшими отрядами: Будило, два Тышкевича, Рудницкий, Валарский, Казимирский, Микулинский, Зборовский, Млоцкий, Виламовский и др. Таким образом при самозванце собралось очень значительное польское войско.

Кроме того, с Дона и Днепра пришли значительные казацкие силы. Когда самозванец стоял под Брянском, казаки пришли к нему и привезли с Дона „самозванца Федьку».

Заслуживает внимания это любопытное явление: самозванство Отрепьева вызвало подражание, и за ним последовал целый ряд казачьих самозванцев. В начале 1608 года появились небывалые царевичи в Астрахани и в „польских юртах», и их было много. После казни Лже-петра явились новые, и число их дошло до десяти. Одни называли себя сыновьями царя Фёдора Ивановича, кто Феодором, кто Клементьем, кто Савелием, кто Ерофеем. В Астрахани один назвался Лаврентием, сыном царевича Ивана Ивановича, другой объявился там же и выдавал себя за Августа, сына самого Ивана Грозного от четвёртой его супруги Анны Колтовской. Это „еретичество великое» смутило даже самого вора, который оставил обличительный перечень своих соперников: „царевич Август, князь Иван, и царевич Лаврентий – в Астрахани, второй царевич Пётр, царевич Фёдор, царевич Клементий, царевич Савелий, царевич Симеон, царевич Василий, царевич Ерошка, царевич Гаврилка, царевич Мартынка в казачьих юртах на Поле». Когда к нему казаки привели Лже-фёдора, вор не признал в нём своего племянника и велел казнить. Также казнил он пришедших после Лаврентия и Августа. Тогда вскоре исчезли бесследно и другие подобные самозванцы.

В Орле дано было окончательное устройство разноплемённой рати вора: Рожинский был избран её гетманом, а Лисовский и Заруцкий стали во главе казачества. С началом весны 1608 года вор двинулся в поход на Москву. Собранные против него царские войска были разбиты в двухдневной битве под Волховом 30 апреля и 1 мая и бежали в Москву. Для вора открыты были все пути к столице. Через Козельск, Калугу, Можайск и Звенигород он в июне подошёл к самой Москве, не встречая препятствий. Повсюду он призывал население отложиться от Шуйского и привлекал к себе преимущественно чёрный народ. В своих грамотах он разрешал крестьянам брать себе земли бояр, присягнувших Шуйскому, и жениться на их дочерях. Таким образом, говорит один современник, многие слуги сделались господами, а господа уезжали в Москву и терпели всякие невзгоды. Подойдя к столице, вор расположился в 1 верстах от неё, в селе Тушине, откуда и получил название Тушинского вора. Здесь выкопаны были рвы, насыпаны валы, построены жилища, и лагерь вора стал неприступным укреплением.

Между тем царское войско с Скопиным-Шуйским во главе расположилось на Ходынском поле между Тушином и Москвой, а сам царь стал у него в тылу на Ваганькове. Вскоре произошла значительная битва. Рожинский „на утренней заре на субботу» 25-го июня напал врасплох на московский обоз, разгромил его и погнал оторопелых москвичей под городские стены. Но победы одержать ему не удалось. С наступлением дня его войска в свою очередь должны были отступать от городских стен перед запасными отрядами Шуйского, которые успели изготовиться к бою и оттеснили нападающих за Ходынку.

Эти битва 25-го июня имела большое значение для последующей истории смутного времени. Тушинцы поняли, что им не по силам взять Москву, что царь крепче их и что им нужны дальнейшие подкрепления. В Москве тоже убедились в том, что войска вора представляют грозную боевую силу, с которой предстоит тяжёлая борьба. Страх перед вором и предчувствие его торжества очень скоро расстроили подданных царя Василия. „Шатость» в Москве была и ранее. Теперь начался открытый „отъезд» от царя Василия к Тушинскому вору. „После того боя, – говорит современник о ходынском сражении, – учали с Москвы в Тушино отъезжати стольники и стряпчие, и дворяне московские, и жильцы, и городовые дворяне, и дети боярские, и подьячие, и всякие люди». Измена отдельных лиц и явный переход их в Тушино не могли не влиять на настроение других служилых людей, оставшихся в Москве. После некоторых поражений московского войска в полках царя началась настоящая паника, и многие, особенно жители северных городов, заспешили домой: „нашим-де домам от Литвы и от русских воров быть разорённым». За русскими бросились по домам татары и служилые инородцы. Словом, осенью 1608 года, по заключению современного наблюдателя, „с Москвы дворяне и дети боярские всех городов поехали по домам и остались замосковных городов немногие, из города человека по два и по три; а заречных (южных) и украинных городов дворяне и дети боярские, которые в воровстве не были, а служили царю Василию и жили на Москве с жёнами и с детьми, и те все с Москвы не поехали и сидели в осаде и царю Василию служили, с поляки и с Литвой и с русскими воры бились, не щадя живота своего, нужду и голод в осаде терпели».

Видя отпадения своих подданных и уклонения некоторых от защиты Москвы, царь Василий решился на чрезвычайные меры. С одной стороны, он призывал к себе помощь от верных воевод и побуждал северные города собраться в Ярославле и отстаивать „свои места“, с другой – он рассчитывал на иноземную помощь. В Москве в это время были послы польского короля, пан Витовский и князь Друцкой-Соколинский, приехавшие поздравить царя Василия с восшествием на престол и требовать отпуска прежних послов и всех других поляков, в том числе и Мнишков с их свитой, уже переведённых из Ярославля в Москву. Переговоры тянулись, пока обстоятельства не ускорили их: 25-го июля 1608 года посланники заключили перемирие с боярами на три года и одиннадцать месяцев на следующих условиях: оба государства остаются в прежних границах; Москва и Польша не должны помогать врагам друг друга; царь обязывается отпустить в Польшу воеводу сендомирского с дочерью и сыном и всех задержанных поляков; король обязывается тем же самым относительно русских, задержанных в Польше; король и республика должны отозвать всех поляков, поддерживающих самозванца, и вперёд никаким самозванцам не верить и за них не вступаться; Юрий Мнишек не должен признавать зятем второго Лжедимитрия, дочь свою за него не выдавать и Марина не должна называться московской государыней. Посланники обязались писать к Лжедимитриевым полякам увещание оставить самозванца, на возвратном пути – отсылать обратно в свои земли польских ратных людей, которые им встретятся, и разослать во все пограничные города объявления, чтобы никто не смел идти на войну в Московское государство; обязались поехать прямо в Польшу, избегая всяких сношений и свиданий с поляками Лжедимитриевыми, но не хотели обязаться вывести Лисовского из московского государства, потому что Лисовский изгнанник „и чести своей отсужен».

Придавая значение этому договору, царь немедленно отпустил всех поляков и Мнишков, но поляки и не думали об исполнении своих обязательств. Никто из них не покинул Тушина; лишь 2.000 всадников вышли для того, чтобы перехватить Марину.

Вместе с тем в Москве возник вопрос и о шведской помощи, и летом 1608 года царь отправил Скопина-Шуйского в Новгород Великий, с наказом собрать там ратных людей с городов от немецкой украйны и „послати в немцы нанимать немецких людей на помощь“ или, говоря иначе, просить Швецию о союзе и о вспомогательных войсках.

Тем временем в Тушине готовились к дальнейшим событиям. Прежде всего вор следил за Мариной, справедливо считая обладание ею важнее выигранного сражения: если бы она признала в нём своего мужа, это придало бы ему большое обаяние в глазах народа. И действительно, сильный отряд настиг Мнишков в дороге, без труда овладел ими и передал Яну Сапеге, а Сапега отвёз их в Тушино. Говорят, Марина, узнав всю правду о воре, и слышать не хотела о признании его своим мужем. Целую неделю тянулись переговоры, все уговаривали Марину уступить необходимости, а старого Мнишка – повлиять на дочь. Вор обещал Мнишку огромные суммы денег и Северское княжество. И старый интриган вновь продал свою дочь и убедил её согласиться. Ему помог иезуит, уверив её, что она должна жертвовать собой для блага римской церкви. Состоялась торжественная встреча вора и Марины в виду всего войска. Марина преодолела отвращение и бросилась в объятия вора. Иезуит тайно обвенчал их. Марина лишь выговорила себе условие, чтобы вор не пользовался супружескими правами, пока не завладеет Москвой, но это условие не было соблюдено. Один слуга Олесницкого, вернувшись из Тушина, передавал потрясающие подробности свидания Марины с вором: оскорблённая в своей женской гордости, повинуясь непреодолимому отвращению, она схватила нож, приставила его к сердцу и воскликнула с надрывающим душу отчаянием:

– Лучше смерть!

Но Стадницкий рассказывает о добровольном позоре Марины. Если верить ему, она писала вору в Тушино, условилась встретиться с ним и, прискакав к нему, переодетая в гусарское платье, бросилась в его объятья.

Где тут правда? Была ли Марина принесена в жертву отцом? Или сама обрекла себя на разные приключения? Разделила ли дочь магната добровольно ложе вора? Или же она была вынуждена к тому угрозами и насилием?

В январе 1609 года старый воевода уехал из Тушина, простился с дочерью, но благословения не дал ей, а потом прекратил и переписку с ней, и, по-видимому, оставил её на произвол судьбы.

С приходом в Тушино Лисовского с полевыми ворами и Сапеги с войском из Речи Посполитой, силы вора умножились, и он решился возобновить военные действия. Осаждать Москву в Тушине и теперь не находили средств и потому решили обложить её своими отрядами со всех сторон и перехватить все главные дороги, шедшие к Москве, с тем, чтобы прекратить подвоз по ним припасов и всякие вообще сношения Москвы с государством. Дальнейшие действия тушинцев были направлены именно к этой цели и отличались замечательною систематичностью. Войска вора находились в Тушине между Смоленской и Тверской дорогами и распоряжались ими обеими. Из прочих дорог для Москвы были бесполезны все те, которые вели на Калугу и Тулу, в области, охваченные мятежом; их незачем было тушинцам и занимать особыми отрядами. Зато большую важность для Москвы имели дороги, шедшие на север, северо-восток и юго-восток, а именно дорога Ярославская на Троицкий монастырь и Александрову слободу; дорога на Дмитров, или „Дмитровка»; дорога на Стромынь, Киржач и далее на Шую, Суздаль и Владимир, или „Стромынка», и, наконец, дороги речная и сухопутная на Коломну и Рязань. Все эти дороги и надлежало перехватить войскам вора. Из Тушина в обход Москвы были посланы на северные дороги Сапега и Лисовский, а к Коломне от Каширы был направлен Хмелевский. Предполагалось, что отряды эти, обойдя с двух сторон Москву, соединятся где-либо на востоке от неё и, таким образом сомкнут кольцо блокады. Сапега в середине сентября начал движение блистательно. Выйдя на Ярославскую дорогу, он между Рахмановым и Братовщиной разбил наголову и рассеял большое войско князя И. И. Шуйского, осадил Троицкий монастырь, занял Дмитров и через него установил прочное сообщение с Тушином. Его отряды пошли далее на север и распространили власть вора за Волгу, а Лисовский двинулся на Суздаль и Шую. В течение октября 1608 годи все суздальские и Владимирские места уже признали вора. Но Коломну не удалось взять тушинцам, и она не отпала от царя Василия. Коломенцы сначала разбили Хмелевского, и потом воров, наступивших от Владимира, против которых выступил князь Д. М. Пожарский. Таким образом соединение тушинских отрядов у Коломны не удалось, и полная блокада Москвы не осуществилась, и с ней не осуществилась надежда тушинцев отрезать Москву от всякой помощи извне и выморить её голодом.

Тем не менее действия тушинцев, а потом и иноземное вмешательство, повели к полному разрушению государственного порядка в Московском государстве. Смута быстро охватила весь московский центр, перешла за Волгу, передала вору Псков и Новгородские места и вспыхнула новым пламенем в инородческом понизовье. Одно поморье от Великого Устюга да отчасти города от литовской украйны остались верны Москве, а то „грады все Московского государства от Москвы отступила», по словам летописца. Надобно заметить, что не везде отпадение городов и волостей от Москвы бывало последствием тушинского завоевания. Местами, именно на окраинах, смута возникала сама собой, и тушинцы приходили „на готовое селение диаволи мечты“. Движение Сапеги и Лисовского в обход Москвы передало во власть Тушина всё Замосковье, за исключением немногих укреплённых пунктов. Обложив Троицкий монастырь, тушинцы стали свободно распоряжаться на том пути, который прикрывали твердыни монастыря. Переяславль-Залесский, Ростов, Ярославль, Вологда, даже Тотьма целовали крест вору.

В Ростове митрополит Филарет увещевал жителей остаться и мужественно держаться за свою веру и за своего государя, объявив, что он не покинет храма Пречистой Богородицы и ростовских чудотворцев. Многие не послушали его и ушли в Ярославль. Тогда Филарет созвал оставшихся граждан в соборный храм, облёкся в святительские одежды и велел священникам причастить народ, а двери храма запереть в виду приближавшихся врагов. Когда те подошли, Филарет, стоя у дверей, увещевал переяславцев, чтобы они отстали от ляхов и обратились к своему законному государю. Но враги выломали двери и стали избивать народ. С митрополита сорвали облачение, одели его в худое платье, покрыли его голову татарской шапкой и отправили в Тушино. Вор принял его ласково, как своего мнимого родственника, и возвёл в патриаршее достоинство, чтобы иметь собственного патриарха и противопоставить его Гермогену. Из Тушина потом рассылались грамоты от имени наречённого патриарха Филарета, которого держали, однако, под крепкой стражей. В своём трудном положении сей доблестный муж, по словам летописца, „будучи разумен, не преклонялся ни на десно, ни на шуее, но пребыл твёрд в правой вере“.

Участи сдавшихся и взятых городов подверглись Кострома и Галич с уездами. Из-под Троицкого монастыря Лисовский легко подчинил Тушину всё пространство между Клязьмой и Волгой, от Владимира до Балахны и Кинешмы. Тушинские отряды пошли затем от Дмитрова и Ростова к Угличу и Кашину и далее по дорогам к Финскому заливу на немецкий рубеж. К Новгороду из Тушина был послан с войсками Кернозицкий. Во Пскове же и его области междоусобие открылось гораздо ранее появления тушинских отрядов, и Псков сам призвал „воровского воеводу». Также самостоятельно поднялись многие понизовые люди, мордва и черемисы, и даже ходили осаждать Нижний, где к ним присоединился тушинский воевода.

Так велик был район, вновь захваченный смутой в 1608–1609 годах. В разных местах она имела разный характер, а в зависимости от местных условий и успех вора был не везде одинаков. Вор более или менее прочно владел теми местами, которые были вблизи главных его станов под Тушином и Троицей. Столь же прочно держалась сторона вора в псковских местах. С переменным успехом шла борьба Тушина и Москвы во Владимиро-Суздальском крае, и совершенно безуспешны были усилия тушинцев удержать в повиновении заволжские места от Ярославля до Белоозера и Устюга.

В то время как псковская смута была предоставлена собственному течению и движения в понизовье долго оставались без воздействия, за неимением у Москвы средств к этому, борьба Москвы с Тушином шла более успешно для царя Василия в замосковных и вообще северных московских городах. Города эти отворяли свои ворота тушинцам, не имея влечения к вору, но желая выждать развязку его борьбы и узнать точнее свойства его власти. Весьма скоро для них совершенно определённо обнаружились качества новой власти и характер её представителей. Для Тушина вновь занятые замосковные области представлялись золотым дном, откуда можно было черпать не только довольствие тушинским войскам и деньги для тушинской казны, но и предметы роскоши и всяческого житейского удобства для тушинских „панов». Подчинённые вору и управляемые его польско-русской администрацией замосковные области испытывали на себе все последствия анархии и чувствовали себя как бы под иноземным и иноверным завоеванием „литвы» и „панов». Страдающее население невольно обращалось к сравнению только-что утраченного порядка жизни под управлением царя Василия с тем бедствием, которое настало под властью „истинного царя Димитрия». Окружённый ворами и действовавший по-воровски, самозванец сам неизбежно казался вором. А раз замосковские люди пришли к такому выводу, их дальнейшее поведение должно было определиться. Везде, где оказывались силы для борьбы с ворами, борьба началась и после многих частных неудач привела к полной победе над тушинцами. Восстание против вора началось сразу во многих местах. В одно время, в конце 1608 года, поднялись на тушинцев: Устюжна Железопольская, Галич с пригородами и Кострома, Решма, Юрьевец-Поволжский, Городец и Балахна. За ними стояли такие места, куда ещё не доходили тушинцы. Устюжна и прочие места по Мологе и Шексне опирались на Великий Новгород, где в то время действовал князь Скопин-Шуйский, и на Вологду, где много было московских людей. Сама Вологда и Галицкий край, и Кострома опирались на Тотьму и Великий Устюг, который деятельно собирал силы и средства с Поморья и направлял их на помощь Замосковью. Места по Волге и Клязьме получали помощь и указания из Нижнего Новгорода, за которым стояли войска Ф. И. Шереметева и казанский гарнизон. На Волхове, Сухоне и низовьях Оки шла подготовительная работа. Здесь изыскивались средства для борьбы, собирались люди, вырабатывался план действия, крепло национальное чувство и подготовлялся подъём народных сил для борьбы со смутой. Отсюда и являлась деятельная поддержка поволжским и суздальским местам, отсюда же несколько позднее пошли регулярные войска на освобождение Москвы.

Огромное значение в этой подготовительной работе имела деятельность князя М. В. Скопина-Шуйского, отправленного в Великий Новгород для сбора ратных людей с северо-западной окраины и для заключения союзного договори с Карлом IX шведским. В феврале 1609 годи договор был заключён на условии уступки Швеции города Корелы, а в конце марта и в апреле стали подходить к Новгороду „немецких ратных людей кованая рать“, состоявшая из пятнадцати слишком тысяч шведских, французских, английских, шотландских и иных наёмников. В течение более полугода времени, потраченного на ожидание иноземной помощи, князь Скопин-Шуйский завёл самые широкие сношения с северными московскими городами и стягивал к Новгороду их дружины. Из Новгорода он обращался обыкновенно в Вологду и Каргополь, посылая в эти городи свои грамоты для дальнейшей пересылки не только городим и воеводам, но и самому царю Василию. Городам он сообщал о ходе переговоров со шведами, о своих сборах в поход к Москве, о положении дел под Москвой и о борьбе с ворами вообще. От городов он требовал помощи себе и царю Василию. Царь с своей стороны рассылал грамоты по городам, разъясняя полномочия Скопини и увещевая города поддерживать и слушаться его. Для всего Поморья и северных частей Замосковья Скопин был представителем государственной власти и военным руководителем с высшими полномочиями. Его „писания» имели силу указов, которым повиновались не только городские миры, но и государевы воеводы по городам. По его „отпискам» местные власти собирали ратных людей и готовы были отпустить их, куда он укажет. Так, под влиянием Скопина совершился поворот в настроении городов в пользу царя Василия, причём возникшее движение представляло знаменательную особенность. Охватив громадное пространство, населённое почти исключительно тяглым государевым людом, это движение получило характер простонародного, „мужичьего», как презрительно обзывали его тушинцы. В середине мая 1609 года царь уже торжествовал успех мужиков и писал похвальные грамоты всем участникам земского подвига: вологжанам, белозерцам, устюжанам, каргопольцам, сольвычегодцам, тотмичам, важенам, двинянам, костромичам, галичанам, вятчанам „и иных розных городов старостам и посадским людям». Так царь Василий определял состав северных мужицких ратей.

В мае 1609 года князь Скопин-Шуйский во главе иноземных и русских сил вышел из Новгорода и спешил на помощь Москве. Он победоносно прошёл до самой Волги, овладел большой дорогой от Новгорода на Москву и в июле взял Тверь. Дальше идти прямо на главные силы тушинцев, расположенные под Москвой, в Дмитрове и около Сергиева монастыря, он не рискнул, боясь сразу лишиться всех успехов, добытых столькими усилиями и жертвами. Скопин из Твери пошёл к Ярославлю, где уже образовался центр всех заволжских дружин и откуда уже готовилось нападение на Ростов, плохо защищённый тушинцами. Дойдя до Калязина монастыря, Скопин укрепился в нём и разослал по всему северу свои грамоты, требуя присылки в Калязин денег и людей. В августе из Ярославля воевода его, Вышеславцев, уже пошёл „в сход» к Скопину, оставя пока Ростов. Таким образом в Калязине произошло соединение Скопина с заволжскими мужиками. „Сождався с костромскими и с ярославскими и иных городов с людьми“ Скопин переводит свои войска на большую северную дорогу из Москвы к Ярославлю. Заняв в октябре Переяславль-Залесский и Александровскую слободу на этой дороге, он устанавливает связь между столицей и северными областями и медленно подвигается с помощью „острожков» к самой Москве. В Александровскую слободу к Скопину пришёл Ф. И. Шереметев с низовой ратью и войска из Москвы с князьями Куракиным и Лыковым, и слобода стала средоточием всех сил московских. Пришёл и отряд рязанцев с посланцами от Прокофия Ляпунова, которые принесли недобрые вести Скопину: Ляпунов предлагал Скопину возложить на себя корону и взять в свои руки скипетр. Скопин с негодованием отверг предложение, но не донёс о нём своему дяде, царю Василию, думая предать всё дело забвению. К сожалению, это не утаилось от Москвы и послужило семенем раздора и несчастий для Скопина и для всего государства.

Из Александровской слободы, под главным начальством Скопина, воеводы начали очищать от врагов подмосковные города и дороги и подвигаться к Москве. Прежде Москвы освобождена была Троицкая лавра.

Ещё 23 сентября 1609 года Сапега впервые подошёл к лавре во главе тридцатитысячного войска. Свой приход неприятели возвестили пушечными выстрелами, а затем под звуки музыки обошли кругом монастыря, обозревая окрестности и отыскивая удобные места для стоянки. Лавра заперлась. В ней немного было ратных людей, но соседние крестьяне, укрывшиеся за стенами её со всеми своими пожитками, произвели страшную тесноту. Все, кто мог, вооружились, и общее число монастырских ратников доходило до трёх тысяч человек, с двумя воеводами во главе, князем Г. Б. Долгоруковым и А. И. Голохвастовым. Сапега, обложив монастырь, сначала пытался подействовать на его защитников двумя грамотами: одна убеждала воевод и служилых людей, а другая архимандрита с братией покориться их прирождённому государю Димитрию Ивановичу; его именем обещали всякие милости, грозя в противном случае взять монастырь силой и предать смерти всех непокорных. Воеводы и дворяне учинили совет с архимандритом и братией и написали общий ответ, заключавший в себе презрительный отказ покориться „ложному царю и латыне иноверным». Тогда Сапега начал осаду. Враги ожесточались и прилагали все силы, чтобы взять монастырь. Много раз они нападали, превосходя защитников силой и средствами. Но доблестные защитники держались, несмотря на все бедствия и лишения, и даже сими производили нередко вылазки и наносили полякам значительные поражения. Святыня монастыря и молитвы всех осаждённых поддерживали изнемогавших. Их доблести вверена были великая святыня русской земли, святые мощи преподобного Сергия, и защитники лавры решили биться до последней крайности. Под их крылом укрылись многие старцы, немощные, даже женщины, среди которых были: старица Марфа, бывшая королева ливонская Мария Владимировна, двоюродная племянница Грозного, и инокиня Ольга, бывшая царевна Ксения Борисовна Годунова. Лавра изнемогали от потери множества своих защитников, от недостатка пищи и топлива, от посетившего её страшного мора, по дружно держалась против врагов больше пятнадцати месяцев. В помощь монастырю Скопин отрядил воеводу Жеребцова с 900 ратников. Когда он вошёл в монастырь, за ним прибыл Валуев с 500 человек. Соединясь с уцелевшими 200 троицких защитников, они сделали удачную вылазку против поляков. Сапега 12 января 1610 года снял осаду и отошёл к Дмитрову. После совершенного истощения лавра вздохнули свободно и торжественно встретила вскоре прибывшего Скопини.

12 марта уже и Москва торжественно встречала своего освободителя, князя Михаила Васильевичи Скопина-Шуйского. У городских ворот ждали его бояре, высланные от царя с хлебом-солью. А народ встретил его за городом на троицкой дороге, приветствовал шумными кликами, падал ниц и бил челом за избавление от врагов. Царь Василий Иванович со слезами обнял племянника, благодарил его и честил дарами. Бояре один перед другим давали пиры в честь воеводы и его сподвижников. Посреди этих пиров Скопин не прекращал своих военных забот. Много было сделано для очищения и успокоения государства, но впереди предстояло ещё более. Скопин совещался с боярами о предстоявших военных действиях и после половодья готовился в новый поход. Сподвижники торопили его, а мать Елена Петровна ещё более беспокоилась за сына. Говорят, она наказывала ему ещё в Александровскую слободу, чтобы не ездил в Москву, где его ждут „звери лютые, пышущие ядом змеиным». Действительно, явились враги и завистники. Особенно, говорят, недружелюбно смотрели на племянника братья царя, рассчитывавшие на престол по смерти бездетного царя Василия. Одного из них, Димитрия, поджигала жена его Екатерина Григорьевна, дочь Малюты Скуратова и сестра царицы Марии Годуновой. Подозрение было посеяно и в душу царя. 23 апреля происходил пир у князя И. М. Воротынского по случаю крестин его новорождённого сына Алексея. Крестным отцом был Скопин, а крестной матерью – Екатерина Григорьевна Шуйская. После стола Екатерина подносит чашу с вином своему юному куму и бьёт ему челом на здоровье их крестника. Михаил Васильевич осушил чару до дна. Тотчас он почувствовал себя дурно, а через две недели скончался. Поражённая чернь с угрозами бросилась к дому Димитрия Шуйского, и только ратные люди защитили его от народной ярости.

Вопль и плач раздались вокруг погибшего героя. Весь московский народ, от царя до нищего, толпился на его дворе в слезах и рыданиях. Народ потребовал, чтобы его положили в Архангельском соборе рядом с гробами царскими и великокняжескими. Царь согласился, и его похоронил сам патриарх с царскими почестями. Царь и Москва остались неутешными. Угасла надежда на спасение, а враги усиливались и их было много. Беда грозная, неотвратимая уже надвигалась на Москву.