Книга 10 [глава 11]

1

1. Если на арене выступает сильный атлет, то те, кто не равны ему по силе, по очереди оказываются побежденными им, и, когда повержен один, его место занимает другой. А когда и этот повержен, зовут следующего, чтобы измотать силы борца этими самыми частыми победами до тех пор, пока в схватке с новым борцом не окажется побежденным из-за смены лиц тот, кто не мог быть побежден силой борцов. Тоже самое и в этом состязании людей и ангелов: блаженный Иов выступает как сильный атлет, и, наконец, он превозмог часто сменяющихся противников неутомимостью духа. Первым напал Елифаз, вторым – Балдад, и последним вступил в борьбу Софар. Они воодушевляются совместными усилиями к нанесению ударов, но не смогли победить высоту мощного духа. Сами их слова, словно соперники, бьют мимо цели, потому что, когда они обвиняют святого, тогда они напрасно произносят слова искушений.

Это ясно открывается, когда ответ Софара Наамитянина начинается с оскорбления:

2

2. Неужели тот, кто много говорит, не будет и слушать? Или человек многоречивый оправдается¹⁶⁰?

У наглецов в обычае всегда возражать против того, что говорится справедливо, чтобы, если они соглашаются с высказыванием, они не казались побежденными.

Для них слова праведных, как бы мало их ни было, являются многими, потому что они отягощают слух тем, что ограничивают их пороки. Поэтому и обвиняется в грехе то, что справедливой речью говорится против грехов. Ведь Софар опровергая того, кто высказал серьезные и истинные обвинения, называет его многословным, потому что, когда мудрость через уста праведников обличает грехи, то в ушах глупцов это звучит как чрезмерная словоохотливость. Ведь лукавые люди не считают справедливым ничего, кроме того, что они сами считают таковым, и они думают, что слова праведных праздны по той причине, что они находят их противными своим помышлениям. Тем не менее, Софар высказал неложное обвинение, потому что муж многоречивый никак не может быть оправдан, поскольку, когда кто-либо растрачивается на слова при потере достоинства молчания, он уже не хранит благоразумия. Поэтому и написано: Плодом правосудия будет спокойствие¹⁶¹. Поэтому Соломон говорит: «Как город разрушенный, без стен, так человек, говоря, не может удержать свой дух»¹⁶². Поэтому он снова утверждает: «При многословии не миновать греха»¹⁶³. Потому псалмопевец свидетельствует, говоря: «Человек злоязычный не утвердится на земле»¹⁶⁴. Но сила справедливого обвинения утрачивается, не хранимая рассуждением. Верно, что словоохотливый человек не может оправдаться. Но доброе, если оно говорится без учета адресата, становится нехорошим. Итак, истинное обвинение против злых, если оно искажает правоту добрых людей, теряет свою правоту и, обесцениваясь, умаляется настолько, насколько сильно то, что оно поражает.

Но, поскольку лукавые люди не могут терпеливо слушать доброе и, если они пренебрегают исправлением жизни, они прибегают к словам возражения, то Софар без стеснения продолжает, добавляя:

3

3. Перед тобой ли одним будут молчать мужи и, когда ты смеешься над прочими, не пристыдит ли тебя никто¹⁶⁵?

Невежественный ум, как мы сказали, с трудом принимает истинные обвинения, и молчание считает наказанием, а все правильное, что говорят, он расценивает как оскорбительную насмешку над собой, потому что, когда правая речь доходит до слуха людей порочных, тогда вина уязвляет их совесть, и, поскольку ум внутренне предается оправданию пороков, то внешне он побуждается к усердию в словопрении. Он не в силах вынести этой речи, потому что то, к чему прикоснулись в ране своей вины, причиняет боль, и в том, что обобщенно говорят против неправедных, они подозревают, что через это обвиняют именно их. Ведь он стыдится слышать внешне то, что он внутренне осознает за собой в своем прошлом поведении. Поэтому он сразу приготовляется к оправданию, чтобы с помощью слов неправильного опровержения скрыть стыд собственной вины. Праведники, слыша обличение в своих неправедных поступках, расценивают эти укоры служением любви, а грешники – унизительными насмешками. Первые непрерывно устремляются к послушанию, последние же воздвигаются к безумию самооправдания. Те принимают слово укора как помощь совершенствования своей жизни, посредством чего исправляют свои грехи нынешней жизни и смягчают гнев грядущего Судии; другие же, когда их укоряют, видят в этом оружие оскорбления, и в то время, когда голос укоряющего обнажает их грех, меркнет мнение славы нынешней жизни. Поэтому Истина в похвалу праведных говорит через Соломона: «Дай наставление мудрому, и он будет еще мудрее»¹⁶⁶. Поэтому он отвергает непокорство грешных, говоря: «Поучающий кощунника наживет себе бесславие»¹⁶⁷. Действительно, рождаются в большинстве случаев для того, чтобы, не будучи способными бороться с вкравшимся злом, стать из-за робости более злыми (дурными), а также как они блистают в своем словопрении, так некие пороки напротив выведывают жизнь обвиняющего (нападающего), и при этом они не считают себя обвинителями, если возлагают грехи и на других.

Поэтому Софар, чтобы показать себя словно осмеянным посредством обличения, немедленно лживыми устами добавляет:

4

4. Ты сказал: суждение мое верно, и чист я в очах Твоих¹⁶⁸.

Кто помнит слова блаженного Иова, знает, как это обвинение ложно навязывается его голосу. Ибо как мог называть себя чистым тот, кто говорит: «Если я буду оправдываться, то мои же уста обвинят меня»¹⁶⁹?Но это можно отнести порочности неправедных. Отказываясь оплакивать зло, которое действительно в них присутствует, они воображают его в других с тем, чтобы успокоить свою совесть в делании зла, если жизнь другого также может быть запятнана обвинениями. Но мы также должны знать, что большая часть порочных также мало желает добра, как если бы они могли показать зло настоящей жизни и если бы они по доброй воле терпели других, они молились бы о благоприятных обстоятельствах, чтобы в них проявить полноту своего доброго расположения. Так и Софар тотчас добавляет:

5

5. Но если бы Бог возглаголал и отверз уста Свои к тебе¹⁷⁰!

Человек рассуждает сам по себе тогда, когда во всем о чем он думает, он не сдерживается Святым Духом от чувства плотского мудрования, когда плоть полагает это чувство и, соблазняя ум как бы пониманием чего–либо, ложно направляет его. Поэтому Истина обращается к Петру, который все еще полон земного мудрования: Ты думаешь не о том, что Божие, но что человеческое¹⁷¹. Когда же он произнес правое исповедание, говорится: не плоть и кровь открыли тебе это, но Отец Мой, Сущий на небесах¹⁷². Теперь как нам понять, что уста Божии хранят Его суды? Ведь голос сдерживается при закрытых устах, и мысль молчащего неизвестна, а при открытых устах, когда произносится слово, обнаруживается дух говорящего. Так что Бог отверзает Свои уста, когда Он открывает людям Свою волю через Свой явленный Промысл. Ведь он говорит как бы открытыми устами, когда, при устранении неизвестности внутреннего расположения, он отказывается скрывать то, что хочет. Ведь Он не открывает нам Своей мысли, словно сомкнув уста, когда через Свои скрытые суды Он утаивает, для чего Он это делает. Так вот, значит, Софар, чтобы обличить Иова в плотском мудровании и показать себя самого, какой он добрый, желает ему добра, которое он (Иов) не ведает, хоть оно и наличествует, говоря: Но если бы Бог возглаголет и отверз уста Свои к тебе! И когда он явно говорит: «Я сочувствую твоему невежеству более, чем наказанию, потому что я признаю тебя охваченным только плотским мудрованием и лишенным духа истины. Ведь если бы ты знал скрытые суды Божии, то ты не высказывал бы против него дерзких мыслей.

И потому всемогущий Бог еще больше устраняет слепоту нашего неведения, когда помогает нам понять Его суды, сказывая которые Своими отверстыми устами, Он, продолжая далее, чтобы усовершить нас в познании, вещает:

6

6. Чтобы явить тебе тайны премудрости и то, что разносторонен закон Его¹⁷³.

Людские дела являются делами Божественной премудрости, когда Всемогущий Бог управляет тем, что творит, совершает благо, которое Он предпринимает и, поддерживая, помогает тем, которых освещает светом Своего посещения. Ведь, вместе с тем, ясно, что Он промышляет о благе для тех, кого Он создал по Своей благодати. И когда Он подает духовные дарования, Он Сам совершает то, что Он предпринял по долгу Своей благости. Когда же Бог оставил тех, которых сотворил, это непостижимые дела Вышней премудрости; когда благо, которое Он предпринял, Он отнюдь не довел до конца; когда Он просвещает нас светлостью Своего явления, и, в то же время, попуская искушения плоти, поражает тьмою слепоты; когда Он вовсе небрежет о тех жертвах, которые принял; когда и ум наш Он побуждает желать Его когда Он вызывает и наш ум желать Его и, в то же время, по сокровенному Своему суду, утесняет нас нашей немощью.

7. Бесспорно, немногие могут исследовать тайны Его премудрости, но постигнуть их никто не может, поскольку то, что Его бессмертная премудрость не несправедливо промышляет о нас больше, чем мы сами о себе, на самом деле справедливо, хоть мы, смертные, еще не ведаем того. Но созерцать самые эти тайны Его премудрости – это еще только видеть непостижимую Его силу, поскольку, хотя мы и неспособны к исследованию Его советов, но через эту нашу неспособность мы вернее познаем Того, Кого боимся. К тем же тайнам Его премудрости устремлялся Павел, когда говорил: О, бездна богатства и премудрости и ведения Божия! Как непостижимы судьбы Его и неисследимы пути Его! Ибо кто познал ум Господень? Или кто был советником Ему?¹⁷⁴ Выше он также, изнемогая в таковом исследовании, и, тем не менее, продолжая в изнеможении от собственной немощи, прежде сказал: А ты кто, человек, что споришь с Богом? Изделие скажет ли сделавшему его: «зачем ты меня так сделал?»¹⁷⁵ Поэтому тот, кто не может постигнуть тайн Божиих, обращается к познанию своей немощи, а также приходит к бессилию своей учености, чтобы, – скажу так, – не постигнув тайн премудрости, он оказался постигшим, потому что, когда он изнемог в исследовании советов Всевышнего, то познал, что лучше смиренно благоговеть. И кого собственная немощь отвратила от глубокого познания, с тем соединилось смирение. Так что Софар и сведущ по стремлению к знанию, и невежда по дерзости напыщенной речи, потому что сам он, пожалуй, не имеет убедительности, но желает иметь ее в Лучшем¹⁷⁶, говоря: Но если бы Бог возглаголал и отверз уста Свои к тебе и открыл тебе тайны премудрости¹⁷⁷. Он также в желании представляет эту премудрость, которая ценится больше друга, когда далее прибавляет: И что разносторонен закон Его¹⁷⁸. Как в данном месте следует понимать закон Божий, если не как любовь, посредством которой всегда собираются заповеди жизни в уме, словно содержимые в действии? Ведь об этом законе говорит голос Истины: Сия есть заповедь Моя, да любите друг друга¹⁷⁹. О нем Павел говорит: «Любовь есть исполнение закона»¹⁸⁰. О нем он говорит опять: «Носите бремена друг друга, и таким образом исполните закон Христов»¹⁸¹. Ведь что скорее может пониматься под законом Христовым, как не любовь, как не то, что мы тогда действительно исполняем его, когда носим бремена братьев по любви?

8. Но тот же закон называется и разносторонним, потому что усердная в заботливости любовь, распространяется на все дела добродетели. Хоть она и начинается с двух заповедей, но простирается на бесчисленное их множество. Так, начало этого закона – любовь к Богу и любовь к ближнему. Но любовь к Богу имеет три проявления, потому что нам заповедано любить Создателя всем сердцем, всей душой и всей крепостью¹⁸². Поэтому, на самом деле, должно заметить, что Божие слово, когда заповедует любить Бога, не только говорит, чем мы должны любить, но и – как сильно, когда присоединяет: всем, – очевидно, для того, чтобы желающий в совершенстве благоугодить Богу ничего своего не оставлял для себя. А любовь к ближнему разделяется на две заповеди, поскольку некий праведник говорит: Что ненавистно тебе самому (потерпеть от ближнего), (смотри и ты) того не делай никому¹⁸³. И Истина Сама от Себя говорит: «Как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними»¹⁸⁴. Явно, что одной из этих двух заповедей Завета сдерживается злоба, а другой – вводится доброта, чтобы каждый, не делая зла, которое не хочет претерпеть, сам отступил от злого дела и, опять, делая добро, которое каждый желает, чтобы ему оказывали, от доброты побуждал себя заботиться о пользе ближнего. Но, разумеется, когда об этих двух заботах размышляют с усердием, сердце простирается к бесчисленным делам добродетелей, чтобы беспокойный ум не воспламенялся похотями к чему-либо привходящему неподобающему и не нерадел о должном при допущенном покое. Ведь, когда он остерегается делать ближнему то, чего сам отнюдь не хочет потерпеть от него, то с напряженным вниманием наблюдает за собой, чтобы не возгордиться, и не губить свою душу, вознося ее до презрения ближнего, и, чтобы лихоимство не мучило помысла всякий раз, когда оно простирает его к желанию чужого, он подавляет его. Да не оскверняет сердце гордость и да не растлевает его недозволенным, если оно подвластно похотям, да не ожесточает его гнев и да не воспламеняет его до причинения обиды, да не снедает его зависть и ревность к чужому благополучию да не доводит его своим пламенем, язык да не увлекается беспорядочно болтливостью и да не доходит до допущения враждебности, да не возбуждает ненависти злоба, и уста да не озлобляются до произнесения проклятия. И опять, когда он помышляет делать другому то, чего сам желает от другого, он, конечно, отплачивает тем, чтобы за зло воздавать добром, а за добро – еще большим добром, чтобы к дерзким проявлять кротость долготерпения, чтобы изнемогающим от болезни злобы оказывать добрую милость, чтобы несогласных соединять миром, чтобы согласным внушать желание истинного Мира, чтобы нуждающимся уделять необходимое, чтобы заблуждающимся указывать правильную стезю, чтобы обиженных утешать словом и сочувствием, чтобы воспламененных похотями в мире сем унимать порицанием, чтобы рассуждением смягчать угрозы властителей, чтобы облегчать скорби от притеснителей как можно более действенной помощью, чтобы противящимся внешним противопоставлять терпение, чтобы надмевающимся своим с терпением предоставлять учение, чтобы кротость настолько умеряла ревность против грехов подчиненных, чтобы она не ослабляла усердия к праведности, чтобы ревность о наказании воспламенялась настолько, чтобы при воспламенении не преступить пределов любви, чтобы благодеяниями в неблагодарных пробуждать любовь, чтобы с любовью оказывать услуги всем благодарным, чтобы молчать при невозможности исправить недостатки ближних, и чтобы бояться молчания как согласия при возможности исправить их словом, чтобы так воспринимать то, о чем умолчано, чтобы не возгревать в своей душе яд негодования, чтобы воздавать добротой недоброжелателям и чтобы, притом, при милости не отступить от справедливости, чтобы употреблять для ближних все то, что наиболее полезно, но не гордиться при употреблении этого, чтобы так страшиться пропасти самомнения при раздаянии благ, чтобы, при этом, не прекратить упражнения в добрых делах, столько уделять из того, что имеется, насколько простирается щедрость Воздающего, какова она есть, чтобы при раздаянии земного не помышлять о своей скудости, превышающей нужду и при пожертвовании дара свет радости не омрачать печалью.

9. Поэтому хорошо закон Божий называют разносторонним, ведь, очевидно, что хотя любовь одна и та же, но если она вполне овладела умом, то многообразно побуждает его к бесчисленным делам. Мы кратко выразим ее разнообразие, если немного рассмотрим ее добродетели в отдельных Божиих избранниках. Так, через Авеля она принесла Богу избранные дары и претерпела братоубийство без сопротивления. Она научила Еноха духовно жить среди людей и даже перенесла его вместе с телом от людей к небесной жизни. Ноя она явила единственным человеком, угодным Богу, тогда как все остальные были отвергнуты, а также побудила его к изготовлению ковчега в усердии продолжительного труда и сохранила его живым в этом мире за исполнение праведного дела. Она через Сима и Иафета благоговейно устыдилась наготы отца и, когда они были обращены к нему спиной, накинув покрывало, покрыла ее, не видя. Она подняла десницу Авраама, повиновавшегося убить своего сына, и сделала его отцом бесчисленного потомства народов. Она простерла ум Исаака, у которого зрение притупилось от старости, к прозрению далекого будущего, потому что он всегда заботился о чистоте. Она побудила Иакова и стенать о погибели горячо любимого им сына, и по снисходительности терпеть присутствие дурных сыновей. Она научила Иосифа, проданного братьями и мужественно переносить рабство при несломленной свободе души, и без превозношения (ума) господствовать над братьями. Она Моисея, когда народ грешил, и повергала в печаль до того, что он в молитве просил себе смерти, и воспламенила его в запале ревности до умерщвления народа, так что он и самого себя подвергал смерти за погибающий народ, и затем прогневался на согрешающий народ подобно тому, как гневается Господь. Она подняла руку Финееса на возмездие против согрешающих, так что он, взяв меч, пронзил совокупляющихся, и, разгневавшись, утолил гнев Господень. Она научила соглядатая Иисуса сначала посредством слова отстаивать истину против лгавших граждан, а затем – посредством меча употребить ее против врагов. Она Самуила представила и смиренным во власти, и сохранила его невредимым в изгнании: он, поскольку любил гнавший его народ, сам собою засвидетельствовал, что не любил той власти, с которой был свергнут. Она перед негодным царем Давида побудила к бегству из смирения, и подвигла к милости из благоговения: он и убегал в страхе от своего преследователя как от господина, и, тем не менее, когда он улучил возможность убить его, он не счел его врагом. Она укрепила Нафана в дерзновении свободного обличения согрешившего царя, и, хотя вина царя была был тяжек, он смиренно утешил его при его молитве. Она в Исаии не устыдилась телесной наготы в его проповеди и при отсутствии покрова для тела, проникла в небесные тайны. Она Илию, научив жить духовно пламенной ревностью, даже вместе с телом забрала в жизнь вечную. Она, утвердив Елисея в беззаветной любви к своему наставнику, исполнило его духом его наставника вдвойне. Ею Иеремия противостоял переселению народа Божия в Египет, но, тем не менее, он, любя даже непокорных, сам переселился туда, хотя запрещал это. Она Иезекииля, сначала возвысив над земными желаниями, потом подняла за волосы (головы). Она через Даниила, поскольку он удержался от вкушения царской трапезы, заградила пасти голодных львов. Она через трех отроков, поскольку покорила пламень страстей, когда они пребывали в мире, во время бедствия укротила и пламень в печи. Она через Петра мужественно противостояла угрозам земных владык и смиренно послушалась слов нижестоящих об упразднении обрезания. Она через Павла и смиренно переносила натиск гонителей, и, в то же время, смело порицала себя за прежнее неправильное понимание смысла обрезания. Так что разносторонен этот закон Божий, который в отдельных вещах пребывает неизменным в целости и, в различных случаях не различаясь, сохраняется цельным.

10. Стало быть, верно Павел перечисляет разносторонность этого закона, говоря: «Любовь долготерпит, милосердствует, не завидует, не гордится, не бесчинствует, не превозносится, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине»¹⁸⁵.То есть любовь долготерпит, потому что спокойно переносит причинение зла. Милосердствует, потому что за зло щедро воздает добром. Не завидует, потому что, поскольку ничего не домогается в этом мире, не может и завидовать земному благополучию. Не гордится, потому что, поскольку со страхом ожидает воздаяния награды в небесном отечестве, не распространяется в желании излишних благ. Не бесчинствует¹⁸⁶, поскольку, так как возрастает в любви только к Богу и ближнему, то и не знает ничего, противного правде. Не превозносится¹⁸⁷, потому что, поскольку горячо озаботится о своем внутреннем, не желает и чужого внешнего. Не ищет своего, потому что всем, чем он временно владеет, он пренебрегает, как чужим, поскольку не признает чего-либо своей собственностью и не думает, что нечто пребудет с ним навеки. Не раздражается, потому что, даже когда причиняют вред, не побуждается ни к какому действию отмщения за себя, пока за великие труды ожидает больших наград впоследствии. Не мыслит зла, потому что, утверждая ум в чистой любви, пока с корнем исторгает всякую ненависть, не может увлекаться в душе ничем скверным. Не радуется неправде, потому что, горя одной только любовью ко всем, не веселится о погибели врагов. А сорадуется истине, потому что, любя других, как себя, по причине того, что видит в других то, что праведно, радуется как будто о собственном преуспеянии. Так что разносторонен этот закон Божий, который против каждого нападения греха, которое поражает расстроенный ум, выставляет защиту своих поучений, чтобы она, поскольку древний враг окружает нас различными напастями, разносторонне побеждала его через нас. Очевидно, что, если мы внимательно оценим, то мы даже не знаем, сколько мы ежедневно согрешаем перед нашим Создателем против этого закона. Если же мы взвесим наши грехи, то, без сомнения, спокойно будем переносить наказания; не сокрушается от малодушия тот, кому выносит суд приговор собственной совести.

Так вот, Софар, зная, что он говорил, но не зная, кому говорил, после того, как прежде сказал: Чтобы явить тебе тайны премудрости и то, что разносторонен закон Его¹⁸⁸, – далее продолжает:

7

11. И ты поймешь, что ты претерпел намного меньше, чем заслуживаешь по своим грехам¹⁸⁹.

Ведь, как мы сказали, скорбь от наказания умеряется при сознании вины, потому что и врачебный нож каждый терпит настолько терпеливее, насколько видит гнилым то, что отрезают. То есть тот, кто разумеет разносторонность закона, все, что претерпевает, оценивает как меньшее, потому что через осознание тяжести вины облегчается перенесение скорби.

12. Но, между тем, да будет известно, что Софар совершил немалый грех, укорив праведного мужа и даже представив ему грех. Поэтому и Истина справедливо обличает их дерзость, но милостиво обращает их к снисхождению, потому что у Милостивого Судии грех отнюдь не может быть не прощен, когда в пыле ревности согрешают из любви к Нему. Ведь часто это относится к великим и дивным учителям, так что они, горя большой любовью, увеличивают меру выговора, и язык говорит то, что не следует, потому что любовь, как следует, воспламенила ум. Но у них оскорбительное слово постольку сдерживается, поскольку оценивается и корень, из которого оно исходит. Поэтому хорошо Господь прежде сказал через Моисея: Кто пойдет с ближним своим в лес рубить дрова, и размахнется рука его с топором, чтобы срубить дерево, и соскочит железо с топорища и попадет в ближнего, и он умрет, – такой пусть убежит в один из городов тех, чтоб остаться живым, дабы мститель за кровь в горячности сердца своего не погнался за убийцею и не настиг его, если далек будет путь, и не убил его¹⁹⁰. Ведь мы ходим в лес с каким-нибудь близким другом каждый раз, когда мы обращаемся к рассмотрению наших грехов и просто рубим деревья, когда с благим намерением отсекаем пороки согрешающих. Но топор выпадает из руки, когда порицание заходит в строгости сверх необходимого. А железо соскакивает с топорища, когда от укоризны выходит более жестокое слово, и оно, поражая, убивает друга, потому что произнесенное оскорбление лишает слышащего его духа любви. Ведь внезапно пораженный ум, устремляется к ненависти, если его осуждает неумеренное порицание. Но тот, кто беспечно рубит деревья и убивает ближнего, должен убежать в три города, чтобы, будучи защищен в одном из них, он остался жив, потому что, если виновный в совершении человекоубийства, обратившись к слезам покаяния, укрывается в единстве таинства в надежде, вере и любви, то его не берут под суд. Даже если его настигнет близкий убитого, он не убивает его, потому что, когда придет Распятый Судия, Который соединил Себя с нами приобщением к нашему естеству, Он, без сомнения, не пожелает наказать в суде за эту вину того, кого укрыли своею милостью надежда, вера и любовь. Итак, скорее прощается тот грех, к которому злая страсть совсем не удовлетворяется. Поэтому и Софар называет беззаконником того, кого восхвалило божественное изречение, и, однако, он не оставлен милостью, потому что был побужден к словам порицания из ревности по божественной любви.

Он из-за того, что не знает достоинства блаженного Иова, из невежества с насмешкой еще добавляет, говоря:

8

13. Пожалуй, ты разумеешь стези Божии и совершенно постигнешь Вседержителя¹⁹¹.

Что он называет стезями Божиими, если не милость Его явления? Разумеется, мы побуждаемся шествовать по ним к божественному, когда нас касается дыхание Его Духа и возносит нас превыше скорбей плоти, через любовь мы познаем образ нашего Создателя, который должно познавать и которому мы подражаем. Ведь, когда наш ум воспламеняет любовь к духовному отечеству, она словно прокладывает себе путь в своих подражателях и запечатлевает в покорном сердце¹⁹² словно некую стезю ходящего Бога, чтобы через это жизненный путь проходился правыми стезями помышлений. Ведь Того, Кого мы еще не видим, нам остается искать на стезях Его любви в такой мере, в какой ум может, так или иначе, найти Его посредством созерцания ныне, последуя за Его спиною¹⁹³, он ищет Его посредством святых желаний. Псалмопевец знал, что хорошо следовать по стезям Божиим, так как говорил: К Тебе прилепилась душа моя¹⁹⁴.Он также заботится найти Его вплоть до созерцания Его величия, так как говорит: Жаждет душа моя к Богу крепкому, живому: когда приду и явлюсь пред лице Божие¹⁹⁵. Ведь мы Вседержитель тогда познается ясным познанием, когда, при нашей до конца попранной смертности, Он созерцается в воспринятой нами славе Его Божества. Теперь же благодать нашедшего Духа возвышает душу¹⁹⁶ от плотского мудрования и возносит ее до презрения скоропреходящих вещей; все, к чему устремляется ум, он презирает как дольнее и горит желанием к небесному и силою своего созерцания выходит за пределы тела, которое все еще удерживает его в себе тяжестью своей тленности. Он пытается созерцать сияние Его беспредельного света и не может, потому что дух подавлен немощью и никак не проникает в это, и, тем не менее, он любит, даже будучи отринут. Ведь Творец уже через то, что Его любят, являет Себя, но устраняет образ Своего видения от любящих Его. Поэтому мы шествуем, только созерцая Его стези, по знамениям Его даров следуя за Тем, кого еще не видим. Разумеется, эти стези невозможно постигнуть, потому что неведомо, откуда, куда и каким образом идут дары Его Духа, что подтверждается Истиной, Которая говорит: Дух дышит, где хочет, и голос его слышишь, а не знаешь, откуда приходит и куда уходит¹⁹⁷. А на вершине дарований Вседержитель может быть познан посредством созерцания, но, тем не менее, не в совершенстве, потому что, если в славе Его мы и созерцаем Его, но не вполне постигаем Его сущность. Ведь ангельский или человеческий ум, когда всматривается в безмерный Свет, воспринимает Его ограниченно именно потому, что сам является творением, и простирается в продвижении за пределы себя, но, тем не менее, даже простершись, не в состоянии постигнуть славу Того, Кто, проникая, нося и исполняя, заключает все.

Поэтому он и еще добавляет:

9

14. Он превыше небес, – что можешь сделать? глубже преисподней, – что¹⁹⁸ можешь узнать? Длиннее земли мера Его и шире моря¹⁹⁹.

То, что Бог представляется превыше небес, глубже преисподней, длиннее земли и шире моря, это должно разуметь духовно, поскольку нечестиво как–либо помышлять о Нем как об имеющем телесные очертания. Но Он превыше неба, потому что Он проникает все по неограниченности Своего Духа; глубже преисподней – потому что, проникая все, Он все созидает; длиннее земли – потому что превосходит образ сотворенного неизменяемостью Своей вечности; шире моря – потому что Он так содержит в управлении непостоянство временных предметов, что упорядочивает его всевозможными проявлениями Своей силы в ограниченном. Хотя названием небес могут обозначаться ангелы, словом преисподняя – демоны; под землей же можно разуметь праведных людей, а под морем – грешников. Итак, Он превыше небес, потому что даже сами избранные духи не проникают в совершенстве в видение такового величия. Он глубже преисподней, потому что Он, судя, осуждает лукавство злых духов намного проницательнее, чем они думают. Он длиннее земли, потому что терпение божественного великодушия превосходит наше великодушие, потому что оно сносит нас, даже когда мы грешим, и ждет, когда мы станем достойны получения наград. Он шире моря, потому что везде взирает на дела согрешающих действием Своего воздаяния, так что, и не присутствуя Своим видом, Он ощущается присутствующим через Свой суд.

15. Однако все <это> может относиться только к человеку, так что он и небо, когда уже по своим желаниям устремлен к небесному; он и преисподняя, когда расстроенный тьмою ее соблазнов, повержен во аде; он и земля, потому что в добром деле приносит обильный плод твердой надежды; он и море, потому что иногда колеблется, будучи в смятении, и поднимается ветер его непостоянства. Но Он превыше небес, потому что величие его силы превосходит нас, даже когда мы поднимаемся выше самих себя. Он глубже преисподней, потому что Он, разумеется, судит справедливее, нежели дух человека испытывает сам себя в искушениях. Он длиннее земли, потому что плоды жизни, которые Он воздает при кончине, ни в коей мере не постигает даже наша надежда. Он шире моря, потому что человеческий ум, колеблясь, строит предположения о том, что будет, но, когда он уже начинает узнавать то, что предположил, он убеждается в ограниченности своего предположения. Так что он делается превыше небес, когда даже наше созерцание Его бывает бессильно. Поэтому и псалмопевец возвел свое сердце к Всевышнему, но он не считал, что уже достиг Его, так как говорит: Дивно для меня знание Твое, крепко оно, не смогу постигнуть его²⁰⁰. Познал, что Он глубже преисподней, тот кто, испытывая себя, но боясь Его более праведного суда, говорил: Я ничего не знаю за собою, но тем не оправдываюсь; судия же мне Господь²⁰¹.Он видел, что Он длиннее земли, когда помышлял, что все молитвы человеческого ума для Него меньше, так как говорил: Кто может сделать несравненно больше всего, чего мы просим, или о чем помышляем²⁰².Тот, кто и страхе помышлял, что человеческий ум отнюдь не постигает безмерность Его строгости, сколько бы он ни трудился в поисках понапрасну, усмотрел, что Он шире моря, так как говорил: Кто знает силу гнева Твоего, и ярость Твою по мере страха Твоего²⁰³?Силу Его хорошо постиг великий наш учитель, выразив кратко: Чтобы вы могли постигнуть со всеми святыми, что широта и долгота, и высота и глубина²⁰⁴. Ведь Бог имеет широту, потому что простирает Свою любовь даже до призвания гонителей. Имеет Он долготу, потому что, долготерпеливо снося нас, ведет к нашему Отечеству жизни. Имеет Он высоту, потому что превосходит разумение даже тех, которые будут приняты в небесный собор. Имеет Он глубину, потому что непостижимо выносит суд по Своей строгости осужденным во аде. Эта четверица, как известно, упражняет нас, пока мы в этой жизни, потому что она являет широту в любви, долготу – в терпении, высоту – в превосхождении не только нашего разумения, но даже наших молитв, и глубину свою – в строгом суде над тайными и недозволенными движениями помышлений. Но, насколько непостижимы Его высота и глубина, не знает никто, кроме того, кто или преуспевает в созерцании небесного, или, пребывая в тайных страстях, дерзко возмущается. Поэтому и блаженный Иов сказал: Он превыше небес, – что можешь сделать? глубже преисподней, – что можешь узнать?²⁰⁵ И если он, откровенно презираемый, говорил: «Как ты можешь познать Его глубину и превосходство, когда ты не можешь ни возвыситься к небесному, ни удержать себя в искушениях?»

10

16. Если Он ниспровергнет все или заключит во едином, то кто будет Ему противоречить?²⁰⁶

Или кто может сказать Ему: «Зачем Ты это делаешь»? Господь ниспровергает небо, когда страшным и сокровенным промышлением сокрушает высоту человеческого созерцания. Он ниспровергает преисподнюю, когда попускает, чтобы чей-либо нетвердый ум ниспал в своих искушениях в еще худшее. Он ниспровергает землю, когда пресекает происхождение плода в добром деле вторгшимися препятствиями. Он ниспровергает море, когда возмущает колебание нашей неустойчивости внезапно находящим страхом. Ведь беспокойное сердце в своем сомнении сильно страшится именно потому, что колеблется, и опрокидывается, подобно морю, когда возмущается наш трепет перед Богом при размышлении о страхе на Его Суде. Итак, поскольку мы кратко сказали, как Он ниспровергает небо и преисподнюю, землю и море, то теперь остается, чтобы мы немного усерднее показали, как это может быть заключено во едином.

17. Ведь часто бывает, что Дух²⁰⁷ уже возносит ум на небо, но, тем не менее, плоть борет его тяжкими искушениями. И когда дух²⁰⁸ ведется к созерцанию небесного, он отвергается по причине предлежащих образов недозволенных действий. Ведь жало плоти²⁰⁹ внезапно поражает того, кого святое созерцание исхитило из плоти. Поэтому заключаются небо и, вместе, преисподняя, когда один и тот же ум просвещает восхождение созерцания и помрачает тяжесть искушения, чтобы он со вниманием смотрел на то, к чему стремится, и стыдился того, что потерпел, быв побежден в помысле. Ведь свет исходит с неба, преисподней же обладает тьма. Поэтому небо и преисподняя обращены к одному, когда ум и уже созерцает свет небесного отечества, и все еще переносит тьму тайного искушения в борьбе с плотью. Разумеется, Павел уже взошел на вершину третьего неба, уже познал райские таинства и, однако, все еще испытывая борьбу с плотью, воздыхал, говоря: В членах моих вижу иной закон, противоборствующий закону ума моего и делающий меня пленником закона греховного, находящегося в членах моих²¹⁰. Итак, что, как не небо и преисподнюю, заключил Бог в душе этого великого проповедника, который уже воспринял свет тайного видения и, тем не менее, все еще переносил плотскую тьму? Выше себя он видел то, к чему с радостью стремился, а в себе он сознавал, что печалится и страшится. Его уже просветил свет небесного отечества, тьма искушений все еще возмущала его дух. Поэтому вместе с небом совершается ад, потому что его, просвещенного, и воодушевляло спокойствие, и его, искушенного, поражала скорбь.

18. И часто бывает, что вера уже укоренена в уме, но, тем не менее, она в некоторой мере оскудевает по сомнению, поскольку она и возносится над видимым, будучи тверда, и, будучи нетверда, колеблется от чего-либо. Ведь, по большей части, она возвышается к желанию вечного, и, поощряемая побуждениями, возрожденными в мыслях, противоречит сама себе. Так что земля и море заключаются во едином, когда один и тот же ум и укрепляет непоколебимость твердой веры, и, с другой стороны, от некоторой изменчивости совращает ветер неверного сомнения. Разве не знал, что в его душе заключаются земля и море тот, кто, и надеясь по вере, и сомневаясь по неверию, говорил: Верую, Господи! помоги моему неверию²¹¹? Итак, что это такое, заявляющее, что верует, и нуждающееся, чтобы помогли его неверию, как не то, что землю с морем заключенными в своих помышлениях усматривает тот, кто и тверд уже в вере, чтобы начать молиться, и еще, будучи нетверд, испытывал колебания сомнения от неверия?

19. А то, что попускается происходить по тайному промышлению, – это, когда ум уже начал возвышаться к праведности, и его борет наследие его порочности, поскольку сама эта брань или воздвигает сопротивляющийся ум, или же сокрушает совращенный. Посему правильно сказано: Если Он ниспровергнет все или заключит во едином, то кто будет Ему противоречить²¹²? Или кто может сказать Ему: «Зачем Ты это делаешь»²¹³?– потому что, разумеется, суд Божий нельзя ни разорить сопротивлением, ни постигнуть исследованием, когда Он или отнимает добродетели, которые даровал, или, не отнимая их полностью, попускает восстать брани страстей. Ведь часто сердце отдается превозношению, когда укрепляется в хороших результатах в добродетелях, но, когда Творец видит скрытые движения дерзости в помысле, Он оставляет человека предоставленным самому себе, чтобы его ум, будучи оставлен, познал, что он такое, так как не подобало ему радоваться в беззаботности.

Итак, когда он сказал, что все ниспровергается и заключается во едином, он продолжает дальше:

11

20. Ибо Он знает суетность людей, и, видя беззаконие, неужели оставит его без внимания²¹⁴?

И, раскрывая сказанное прежде, он прибавлял, говоря: «Поскольку Он с терпением смотрит, как возрастают пороки, Он распределяет воздаяния на суде». А правильный порядок в изложении соблюдается, когда сначала предлагается узнать о суетности, а затем – рассмотреть беззаконие. Очевидно, всякое беззаконие бывает суетно, но не всякая суета есть беззаконие. Ведь мы делаем суетное всякий раз, когда думаем о преходящем.

Поэтому и говорится, что внезапно исчезает то, что пропадает из вида смотрящих. Поэтому псалмопевец говорит: Совершенная суета – всякий человек живущий²¹⁵, – потому что, поскольку он, живя, преклоняется к разрушению, то и справедливо именуется суетой, но вовсе несправедливо называть его также и беззаконием, потому что, хоть то, что он исчезает и является наказанием за грех, но, тем не менее, то, что в жизни преходит, не является греховным только поэтому. Итак, суетно то, что преходит. Потому и Соломон говорит: Всё суета²¹⁶.

21. Далее, после суеты, уместно сказать и о беззаконии, потому что, когда мы занимаемся чем-либо преходящим, мы увлекаемся чем-то греховным. Всякий раз, когда ум не соблюдает состояния неизменяемости, он, сам по себе совращаясь, ввергается в пороки. Так что при суете он впадает в беззаконие, которое обыкновенно бывает при вещах изменяемых, причем от одного беззакония он переходит к другому и оскверняется повторяемыми грехами. Но под суетой может подразумеваться и грех, а через наименование беззаконием может быть обозначена более тяжкая вина. Если же, так или иначе, суета не была бы грехом, то псалмопевец не говорил бы: Впрочем, во образе Божием ходит человек, но напрасно он суетится, собирает и не знает, кому оставит он то²¹⁷. Ведь, хотя мы имеем в нашей природе образ Троицы, но, возмущаемые побуждениями к суетным удовольствиям, мы, проводя нашу жизнь, грешим. Так что похоть постоянно возмущает нас различными способами, страх сокрушает, веселье расслабляет, скорбь опечаливает. Поэтому от суеты, как и выше было сказано, мы переходим к беззаконию, когда сперва впадаем в легкие грехи, а когда при этом расслабляет и еще привычка, то мы уже вовсе не боимся допускать даже и худшее. Ведь, когда язык нерадит о воздержании от празднословия, то он, побеждаемый обыкновением укоренившейся привычки, бывает дерзок и впадает в беззакония: когда он преклоняется к гортани, то предается ветреному неразумию. А когда ум отказывается обуздывать плотское наслаждение, он обыкновенно впадает в ров бесчестия. Посему Павел, рассуждая об ущербе для народа Израильского, чтобы предостеречь от угрожающей лютой беды, подобающим образом позаботился по порядку поведать происшедшее, говоря: Не будьте также идолопоклонниками, как некоторые из них, о которых написано: народ сел есть и пить, и встал играть²¹⁸. Ведь еда и питье побуждают к забавам, а забавы приводят к идолослужению, потому что, если грех суетности не обуздывается без какой бы то ни было осторожности, то в дальнейшем беспечный ум бывает поглощен беззаконием, о чем свидетельствует Соломон, который говорит: Кто пренебрегает малым, тот падает понемногу²¹⁹. Ведь, если мы пренебрегаем заботиться о малом, то мы, незаметно совращаясь, бесстрашно совершаем даже большее. И должно заметить: сказано, что о беззаконии рассуждают, но не видят его. Ведь мы обыкновенно более пристально рассматриваем то, о чем рассуждаем. Итак, Бог знает суетность человеческую, рассматривает беззаконие, потому что не оставляет без наказания и самого малого греха и готов гораздо сильнее поразить за большее. Итак, поскольку грех из менее значительного зла и перерастает в более тяжкое, то суетность одурманивает ум, а беззаконие – ослепляет. И, таким образом, ум, как только не стало света, все больше надмевается в самомнении, по мере того как, уловленный в сети беззакония, все дальше отходит от истины.

Поэтому, так как суетность увлекает вместе с беззаконием, он уместно выражает то же, когда сразу затем говорит:

12

22. Пустой человек надмевается в гордости²²⁰.

Ведь результат суетности состоит в том, чтобы, когда ум поражен грехом, сделать его дерзким из-за вины; поскольку, когда он не печалится о забвении своей вины за утраченную непорочность, он, по праведному суду, ослепляется, а, вместе с тем, теряет и смирение. И, в большинстве случаев бывает, что, служа непотребным пожеланиям, он отсекает себя от страха Божия и, будучи уже как бы свободным в совершении зла, он стремиться исполнить все, что предлагает ему похоть.

Поэтому, поскольку сказано, что пустой человек надмевается в гордости, то тут же присовокуплено:

13

23. И, рожденный подобно дикому осленку, он считает себя свободным²²¹.

Явно, что через дикого осленка обозначается всякий род диких животных, который, будучи предоставлен побуждениям природы, не обуздывается браздами управляющих. Ведь диким животным свойственно свободно ходить, куда они хотят, и отдыхать, когда они утомляются. И, хотя человек намного лучше неразумных животных, ему, в основном, не позволительно то, что дозволено бессловесным. Ведь они ни для чего иного не предназначены, и едва ли возможно обуздывать их побуждения какой бы то ни было дисциплиной. Человеку же, поскольку он устремлен к будущей жизни, необходимо, чтобы во всех своих побуждениях он обуздывался правилом дисциплины и служил, будучи связан уздами, подобно домашнему животному, и жил в строгости дисциплины вечности. Так что кто стремится исполнять все, что желает по необузданной свободе, тот чего иного домогается, как не того, чтобы быть подобным дикому осленку, чтобы его не сдерживали узды дисциплины, но чтобы он, безудержный, смело бежал по лесу похотений.

24. Но часто Божественное милосердие тех, кого усматривает, что они направляются к необузданности непозволительной свободы, вскоре сокрушает противодействующим препятствием, поскольку, будучи отвергнуты, они познают, что надмились дурной гордостью, чтобы они, уже укрощенные испытанием бича, подклоняли выю своего ума под ярмо хозяев и направляли стези сей жизни по воле Владыки. Верно познавший, что он связан этими уздами, сказал: Тогда я был невежда и не разумел; как скот был я пред Тобою. Но я всегда с Тобою²²². Посему и свирепый оный гонитель, от дикого и лютого удовольствия перешедший в дом веры, когда был уязвлен шпорами своего Управителя, слышал: Трудно тебе идти против рожна²²³. Итак, если мы уже не хотим быть подобны дикому осленку, нам необходимо во всем, к чему мы стремимся, сначала обращать внимание на наклонность внутреннего расположения, чтобы наш ум во всем, к чему стремится, удерживался уздами горнего правления и постольку вернее исполнял в жизни свои обеты, поскольку попрал устремления своей жизни, даже против своей воли.

14

25. Ты же утвердил сердце твое и простер к Богу руки твои²²⁴.

В этом месте имеется в виду утвердить сердце не через добродетель, а через нечувствительность. Ведь всякий дух, который подчиняет себя соображениям внутренней строгости, размягчается от боязни этого, и его пронзает стрела Божественного страха, потому что нетвердая душа действует по смирению. А всякое упрямство нечувствительности твердеет – словно утверждается сердце, – так что его не поражают стрелы страха Божия. Поэтому Господь милосердно говорит некоторым через пророка: Возьму от вас сердце каменное, и дам вам сердце плотяное²²⁵. Разумеется, Он забирает каменное сердце, когда отнимает у нас черствость гордости и подает плотяное сердце, когда затем ту же нашу, черствость обращает в чувствительность. Через руки же, как мы неоднократно учили, обозначаются дела. Итак, гордиться добродетелью в делах, в противность благодати Щедродателя, – это значит воздевать к Богу руки с виною. Ведь тот, кто, говоря перед лицом Вечного Судии, приписывает себе, что он сделал доброго, протягивает к Богу руки с гордостью. Очевидно, что негодные на избранных, еретики на правоверных всегда нападают так, что, когда они не могут порицать дела, они силятся осуждать за гордость в делах, поскольку тех, кого они не могут обличить в худой деятельности, они обвиняют в грехе гордости. Поэтому они и то доброе, что бывает видимо, они уже совсем не считают добрым, так как это будто бы бывает показываемо по побуждению гордого помысла. Гордые, которые часто порицают смиренное, не знают, что своими речами они наносят удар по самим себе.

Но, поскольку Софар дотоле поразил праведного мужа, то теперь он, как бы уча, продолжает:

15

26. Если есть беззаконие в руке твоей, а ты удалишь его и не дашь неправде обитать в шатре твоем, то поднимешь незапятнанное лице твое и будешь тверд и не будешь бояться²²⁶.

Всякий грех или производится одной только мыслью, или совершается вместе и мыслью, и делом. Так что беззаконие в руке – это грех на деле, а неправда в шатре – беззаконие в уме. Ведь наш ум не напрасно назван шатром, в котором мы укрываем сами себя, когда не проявляем себя через деяние. Итак, Софар, поскольку он друг праведного мужа, знает, что говорит, но, поскольку он упрекает праведника, то, уподобляясь еретикам, не умеет правильно изложить даже то, что знает. Но мы, пренебрегая тем, что он говорит в гордости, будем оценивать его слова как верные, если они правильно сказаны. Увещевает же он сначала отнять беззаконие от руки, а затем – удалить беззаконие из шатра, потому что всякому, кто уже отстранил от себя прочь худые дела, разумеется, необходимо, чтобы он, придя в себя, тщательно исследовал себя со вниманием ума, чтобы грех, которого он уже не совершает на деле, не оставался также и в помысле. Поэтому хорошо также сказано Соломоном: Соверши дело твое вне дома и тщательно обработай твое поле, чтобы потом устроить и дом твой²²⁷. Ведь что иное значит: посредством устроенного дела тщательно обрабатывать внешнее поле, как не то, чтобы по искоренении беззакония посредством мыслей благоустроить нашу деятельность для произведения плода? И что иное значит: после обработки поля перейти к устроению дома, как не то, что мы, по большей части, из добрых дел научаемся, насколько чистую жизнь мы должны устроить в отношении мыслей. Ведь почти все добрые дела происходят от мыслей, но суть некоторые тонкости мысли, которые порождаются деятельностью; ведь, как дело предпринимается душой, так и, наоборот, – от дела совершенствуется дух. Ум, очевидно, приобретя начала Божественной любви, повелевает делать добро, которое следует творить, но после того, как начнет осуществляться повелеваемое, он из своих собственных действий узнает, насколько меньше он видел, когда только начал повелевать. Следовательно, поле обрабатывается вне дома, чтобы дом был устроен потом, потому что мы, по большей части, от наружной деятельности, научаемся, каковое искусство праведности мы должны иметь в сердце. Софар хорошо изучил сей порядок, так как он убеждает сперва удалить беззаконие от рук, а затем – неправду из шатра, потому что дух никоим образом не превозносится в мысли, когда он все еще согрешает делом.

27. Если мы исторгнем две эти вещи, то сразу же поднимаем лицо к Богу без порока. Внутреннее же лицо человека есть ум, которым мы без сомнения познаем, что наш Создатель любит нас. Поднять же сие лицо, как известно, значит возвести дух к Богу посредством усердия в молитве. Но поднятое лицо оскверняет порок, если совесть упрекает обращенный ум за его грех, потому что он уже отпадает от дерзновенного упования, если, обращаясь к молитве, он угрызается воспоминанием еще не побежденного греха. Ведь он не надеется, что может получить то, что желает, когда действительно помнит, что еще не хочет делать то, что слышал от Бога. Посему сказано Иоанном: Возлюбленные! если сердце наше не осуждает нас, то мы имеем дерзновение к Богу и, чего ни попросим, получим от Него²²⁸. Посему Соломон говорит: Кто отклоняет ухо свое от слушания закона, того и молитва – мерзость²²⁹. Ведь наше сердце осуждает нас при молитве, когда помнит, что оно противилось повелениям Того, Кто заповедал, и молитва бывает мерзостью, когда отвергается по суду закона, потому что, разумеется, достойно, чтобы был лишен Его благословений всякий, кто, разумеется, не хочет повиноваться Его повелениям.

28. Между тем, полезное средство в этом деле – то, чтобы, когда воспоминание о грехе осуждает ум, он прежде оплакал то, чем согрешил, поскольку, когда плач смывает скверну греха, тогда Создатель видит чистое лицо сердца в его молитве. Но должно приложить большую заботу, чтобы ум не впал опять в то же, что добился очистить плачем, чтобы, если оплаканный грех повторяется снова, в глазах Праведного Судии этот плач также не потерял значения. Ведь мы должны тщательно помнить то, что сказано: Не повторяй слова в прошении Твоем²³⁰. При этом очевидно, что Премудрый вовсе не запрещает нам часто просить милости, но запрещает повторять грехи. И если он открыто говорит: Когда ты с болью оплачешь твои дела, ты никогда опять не повторишь того, о чем взывал в молитве.

29. Итак, чтобы без порока поднимать лицо к молитве, прежде времени молитвы всегда должно тщательно рассматривать, что в молитве может быть отвергнуто, и, когда ум так пребывает без молитвы, он должен поспешить представить, каким он желает предстать перед Судией во время своей молитвы. Ведь часто мы помышляем в душе что-либо нечистое или недозволенное, когда прекращаем молитву. Но, когда ум воздвигает себя к занятию молитвой, он подвергается отображению в себе образов тех дел, которым охотно подчинялся, когда был празден. И душа, как бы уже не выдерживает поднимать лицо к Богу, очевидно потому, что при оскверненном уме, она стыдится нечистоты порочной мысли. Мы часто с охотой занимаемся мирскими попечениями. Когда же после этого мы обращаемся к занятию молитвой, то ум никак не возвышается к небесному, поскольку бремя земной заботы погружает его в бездну, и лицо не является чистым в молитве, поскольку оскверняется низменной нечистотой.

30. Иногда же мы отсекаем от сердца все и противимся недозволенным движениям, даже когда прекращаем молитву. Но, поскольку мы реже совершаем грехи, то труднее допускаем неподобающие нарушения. И чем тщательнее наш дух остерегается грешить, тем больше он ненавидит те неправды, которыми грешат против него. От сего бывает, что каждый постольку является косным на милость, поскольку преуспел в предосторожности против греха. И поскольку он боится согрешить против другого, постольку требует более сурового наказания за то, чем согрешили против него. Но что можно найти хуже этого порока злобы, который перед лицом Судии не просто порочит любовь, но уничтожает ее? Ведь любой грех оскверняет жизнь души, а сохраняемая против ближнего злоба – убивает. Ведь она пронзает ум, как меч, и острие его проходит самые сокровенные недра. Очевидно, что, если этот меч не будет извлечен из пронзенного сердца, то в молитве он не будет иметь никакой помощи от Бога, потому что и к пораненным членам нельзя приложить целительное лекарство, если прежде не извлечь лезвие из раны. Ведь посему Сама Истина говорит: Если вы не будете прощать людям согрешения их, то и Отец ваш, сущий на небесах, не простит вам согрешения ваших²³¹. Посему Он увещевает, говоря: Когда вы стоите на молитве, прощайте, если что имеете на кого²³². Посему опять Он говорит: Давайте, и дастся вам; прощайте, и прощены будете²³³. Посему при установлении молитвы Он поставил условие милосердия, говоря: Прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим²³⁴, – разумеется, чтобы благо, которое мы просим у Бога с покаянием, мы прежде делали для ближнего, примиряясь с ним. Ведь мы тогда поднимаем лицо к Богу без порока, когда мы не делаем запрещенного зла и когда мы, по ревности, не удерживаем того, что сделал против нас ближний. Ведь наш ум во время своей молитвы подавляется тяжелым смущением, если его или еще оскверняет его деятельность, или укоряет горечь иной злобы против ближнего. Всякий, когда удалит эти две вещи, будучи свободен, возвышается к тому, что прибавлено далее: И будешь тверд и не будешь бояться²³⁵. Ведь, бесспорно, он тем меньше трепещет перед Судией, чем тверже стоит в добрых делах. Ведь, кто сохраняет непоколебимость, тот побеждает страх, потому что, когда он усерднее старается исполнять то, что кротко заповедует Творец, он также безбоязненно помышляет о том, что сурово угрожает.

31. Кроме того, да будет известно, что есть некоторые добрые дела, которыми мы занимаемся неутомимо, и, с другой стороны, есть такие, от которых мы, будучи неискусны, постоянно отпадаем, и опять возвращаемся к ним через большие промежутки времени. Ведь в деятельной жизни ум пребывает без утомления, а от созерцательной – устает, побеждаемый бременем собственной немощи. Ведь он настолько сильнее укрепляется в первой, насколько предает себя попечению о ближнем ради его пользы, последняя же оскудевает настолько быстрее, насколько он, преодолевая препятствия от уз, пытается превзойти самого себя. Первая идет по ровному пути и поэтому более прочно утверждает стезю деятельности, последняя же, поскольку домогается того, что выше нее, скорее, утомившись, возвращается к себе. Это хорошо и коротко изложил Иезекииль, когда он описывает движение тех животных, которых он видел, говоря: Во время шествия своего они не оборачивались²³⁶. И чуть далее он добавляет: И животные шли и оборачивались²³⁷. Ведь святые животные иногда шествовали и нимало не возвращались, иногда же шествовали и далее обращались, потому что умы избранных, когда отступают от неправых путей через приобретенную ими благодать деятельной жизни, не могут, будучи чистыми, возвратиться к тому злу, которое оставили. Поскольку же через остроту созерцания они зависят и от той же самой деятельной жизни, они идут и возвращаются, потому что, поскольку ничуть не терпят долго пребывать в созерцании, они опять предают себя деятельности, чтобы в том, что им близко, они, возбуждая, подогревали себя и укрепились до того, чтобы опять, возвысившись над собой, пребывать в созерцании. Но, когда то же самое созерцание должным образом временами повторяется, оно, без сомнения, и пребывает неослабно твердым, потому что, хотя ум и изнемогает, одолеваемый бременем собственной немощи, но тем не менее, созерцание, восстанавливаясь через постоянные усилия, опять захватывает его. Должно сказать, что ум не утратил своей устойчивости в созерцании, от которого он, хоть всегда и изнемогает, но, когда утрачивает его, то всегда взыскует. Он продолжает:

16

32. Тогда забудешь горе: как о воде протекшей, будешь вспоминать о нем²³⁸.

Дух настолько труднее переносит зло настоящей жизни, насколько презирает помышление о благе, за которым он последовал; и, поскольку он не желает думать о награде, которая <ему> уготована, то считает тяжелым то, что переносит. Поэтому слепое помышление и сетует на удар бича, и почитает как будто бесконечной ту беду, которая, день ото дня постепенно ослабевая, кончается. И если однажды кто-либо воздвигает себя к вечному, то он также устремляет свое сердечное око к тому, что пребывает неизменным, и вскоре уже не смотрит ни на что из того, что стремится к своему концу. Он переносит превратности настоящей жизни, но почитает как бы ничем все, что проходит. Ведь, чем сильнее он воодушевляет себя внутренними радостями, тем менее он чувствует внешние страдания. Поэтому Софар, по опрометчивой дерзости, ничуть не устрашившись учить того, кто лучше него, побуждается к праведности и показывает, что очи праведника не видят никакого греха. Это все равно, как если бы он открыто говорит: Если ты испытываешь радость, которая пребывает внутри, то уже все, что причиняет страдания извне, делается ничтожным. Он хорошо сравнивает скорби настоящей жизни с протекающими водами, потому что преходящий покой перенесение несчастий никогда не ошеломляет ум избранных силой удара, тем не менее, все же оттеняет его прикосновением горя. Он действительно выбивается из сил кровоточащей раной, хотя он и не теряет уверенности своего спасения. Но это всегда случается не так, что наносит раны только частично, но так, что в уме каждого из праведных искушения от духов злобы приходят в силе, так что он поражается ударом извне, а внутри приводится в уныние искушением. Однако благодать никогда не бросает его. Но чем более жестоко поражают нас определения Божественного Провидения, много более пристально взирает на нас оно на нас с милостью. Так что когда ум начинает становиться темным вследствие искушения, внутренний свет воодушевляет его снова. Потому также и добавлено:

17

33. И полуденное великолепие восстанет пред тобой вечером²³⁹.

«Полуденное великолепие в вечернее время» означает обновление добродетели в период искушения. В это состояние (т.е. к обновлению добродетели) душа, которая только что была полна страха, должна быть воодушевлена внезапным теплом милости, которую свет благодати пролил ей. Далее Софар более глубоко изображает это, когда добавляет:

18

И когда ты думаешь, что ты смущен, ты восстанешь как утренняя звезда²⁴⁰.

Так всегда происходит, что многие искушения преграждают нашу дорогу, что большинство их почти склоняют нас к падению в отчаяние. Поэтому когда ум находится в томлении, он по большей части редко считает раны, которые претерпевает его добродетель, и вопреки тому, что он почти полностью наполнен болью, он словно изъят из ее власти и пребывает не в состоянии считаться с смятением мыслей, его переполняющих. Он видит себя на грани стремительного падения, и его печаль сурово противостоит ему, так что он не должен ослаблять своего сопротивления. Дымки окутывают очи, к чему бы они ни были обращены, поскольку тьма преграждает взгляд. Опечаленная душа не видит ничего кроме тьмы. Но милосердный Судия так устроил, что сама эта печаль, отягощающая даже действие молитвы, ходатайствует о нас более усиленно. Тогда наш Создатель видит беспросветность нашего горя и снова проливает скрывавшиеся лучи света, так что ум, будучи немедленно ободрен Его дарами, наполняется силой, которая совсем недавно сопротивляющимся злом была сокрыта гордыней. Он тотчас же освобождается от тяготы уныния и устремляется к созерцанию тьмы своего смятенного состояния. Среди искушений почти погруженный отчаянием к глубокому падению, он мгновенно воскрешен к радости успеха. Без разногласия с сердцем он взирает на настоящие вещи и без сомненья верит в то, что придет воздаяние. Поэтому когда праведный человек «думает, что он смущен, он восстает как утренняя звезда», то как скоро он был застигнут тьмой искушений, он обновляется к свету благодати, и тот, который мгновеньем ранее, на грани падения, устрашался тьмы виновности, теперь сам в себе исповедует день праведности. Тогда жизнь праведных прямо уподобляется «утренней звезде». Утренняя звезда, предшествуя солнцу, возвещает день. И что же возвещает нам чистота святых, сохраняющая благолепие Судии, Который придет после? В нашем восхищении ими мы видим, чем мы являемся в очах Владыки истинного Света. Хотя мы и не заметили силу нашего Искупителя, но мы восхищаемся его добродетелями в характерах Его избранников. Поэтому жизнь добра представляет нам на рассмотрение силу Истины. «Утренняя звезда» приносит нам свет, предвозвещая солнце.

35. Но пусть будет известно, что все, что мы выяснили, разбирая противоречие духовных искушений, без препятствий может быть истолковано как внешние болезни для святых людей, потому что они любят небесные вещи от всего сердца и встречают трудности в вещах земных. Но под конец они находят свет радости, о которой они небрегут во время этой преходящей жизни. Так и говорит в этом случае Софар: «И полуденное великолепие восстанет пред тобой вечером». Полуденный свет грешника будет тусклым в вечернее время, поддерживать его будет лишь добрый случай настоящей жизни, но под конец грешник будет поглощен тьмой несчастья. Праведному же человеку полуденное великолепие восстает вечером, он знает, что превосходящая светлость готова для него в будущем, когда он уже начал унывать. Так написано: Кто боится Господа, тот будет наслаждаться с Ним в конце²⁴¹. Так говорит и псалмопевец: Когда Он подает Своим возлюбленным сон, это достояние Его²⁴².