Глава четвёртая. Гипнотизм

Если поместить перед глазами какого-либо субъекта, говорит Мори, на небольшом расстоянии от его лица блестящий предмет, например, из полированного металла, или, пристально глядя ему в глаза, мешать ему видеть окружающие предметы, или же стараться поразить чем-нибудь воображение, – то, если это лицо обладает слабым, нервным сложением и сосредоточивает своё внимание на мерцающем пред ним предмете, оно впадает в каталептическое состояние, аналогичное тому, какое наблюдается при вдыхании анестезирующих веществ. Члены его становятся ригидными (оцепенелыми) или приходят в состояние более или менее полного расслабления, болевая чувствительность понижена или совсем уничтожена, между тем как некоторые чувства, например, слух и осязание, в некоторых областях тела становятся особенно восприимчивые внешним впечатлениям. Воспринимаются самые слабые звуки, получаются реакция на самые слабые раздражения. Как при некоторых каталептических состояниях, возникают грёзы и галлюцинаций⁵⁸⁹.

Явления, описанные Мори и происходящие при указанных им условиях, получили наименование гипнотических.

Они недавно только стали изучаться с научной и строго рациональной точки зрения. Более всего света пролили на этот любопытный отдел патологии нервной системы труды Брэда, Филипса, Жиро-Телона, Демаркэ, Азама⁵⁹⁰, Шарко, Дюмонпалье и Маньена, Кюллерра⁵⁹¹, Бони⁵⁹² и др.

а) Исторический очерк. Если изучение гипнотических явлений стало на научную почву только недавно, то самые факты известны уже давно. В древности, в средние века, в прошлом столетии гипнотизмом часто пользовались магики и колдуны, приписывавшие божескому или дьявольскому вмешательству галлюцинаций и другие явления, наблюдавшиеся у гипнотизированных субъектов. Различные виды гадания древних – гидромантия или ворожба посредством воды, катоптромантия – ворожба посредством зеркал, леканомантия – ворожба посредством бассейна, в который кидали золотые или серебряные пластинки, лихномантия – ворожба посредством ламп, кристалломантия – ворожба посредством кристалла, – основаны были, очевидно, на впечатлении, производимом блестящими предметами при сосредоточенном созерцании их прорицателем, приведённым в особое душевное состояние усилием собственной воли, а в некоторых случаях вдыханием известных веществ.

Апулей⁵⁹³ рассказывает по Варрону, что траллийцы во время войны с Митридатом обратились к прорицателям, и ребёнок, глядя на опущенное в воду изображение Меркурия, в ста шестидесяти стихах предсказал им результат войны.

В самом деле, древняя магия пользовалась для своих целей преимущественно детьми; точно также детьми пользуются для своих чар талибы на востоке. Выбор этот, с нашей точки зрения, вполне основателен: впечатлительные организации, каковы организации детей и женщин, особенно благоприятны для произведения явлений этого рода. Названный мною сейчас древний писатель Апулей задаёт себе вопрос, почему дети оказываются особенно пригодными для ворожбы, и даёт на него ответ, соответствующий философским и религиозным воззрениям того времени. Но мы, видя ежедневно, с какой лёгкостью лица нежного сложения – женщины, дети, – приводятся в гипнотическое состояние, понимаем, почему древние маги пользовались для своих целей преимущественно детьми.

Ворожба посредством зеркал сопровождалась обрядами, имевшими целью привести прорицателя в состояние, благоприятное для появления галлюцинации. По-видимому, для этого употреблялись пост, благовония курения и заклинания, до сих пор ещё употребляемые преемниками древних магов на востоке. Зеркало обливается духами, прорицатели постятся в течение семи дней, пребывают всё это время в полном уединении и во время заклинаний видят собственными глазами или глазами девушек и детей – ангелов, к которым и обращаются с вопросами⁵⁹⁴.

На основании фактов, сообщаемых итальянским биографом известного Калиостро, можно думать, что знаменитый авантюрист – чудодей, объездивший Грецию, Египет, Персию, Аравию, познакомился там с различными способами ворожбы, тесно связанными с гипнотизмом. У него была «голубка», т. е. невинный ребёнок. Стоя перед графином, этот ребёнок получал от наложения на него рук великого Кофты дар общения с ангелами и видел в графине всё, чего от него требовали. Впрочем, на востоке, не понимая истинной причины появления галлюцинаторных образов, были, по-видимому, знакомы с гипнотическими явлениями обстоятельнее, чем маги древности, и давали себе довольно ясный отчёт в самих фактах.

«Так как зрение, – пишет Ибн-Халдун, – есть благороднейшее из чувств, то они (прорицатели) и отдают ему предпочтение. Сосредоточивая свой взгляд на предметах с гладкой поверхностью, они внимательно созерцают их, пока не увидят того, что им нужно возвестить. Некоторые полагают, что видимый при этом образ обрисовывается на поверхности зеркала, но это неверно.

«Прорицатель пристально глядит на поверхность зеркала, пока она не исчезнет, и пока между ним и зеркалом не явится как бы завеса из тумана. На этой завесе выступают образы, которые он желает видеть, что позволяет ему давать положительные или отрицательные ответы на предложенные ему вопросы. Тогда он рассказывает, что видит. Прорицатели в этом состоянии не видят того, что можно, действительно, видеть в зеркале, у них является совершенно особый род восприятия⁵⁹⁵».

Этот отрывок крайне любопытен. Явления здесь описаны замечательно верно, а тот особый род восприятия, о котором говорит автор, есть, конечно, не что иное, как галлюцинация.

К области гипнотизма же относятся опыты, производившиеся алжирским колдуном Ахмедом в Каире в присутствен лорда Прэдоэ и Лаборда⁵⁹⁶. В них, как и во всех опытах этого рода, участвовал ребёнок. На ладонь ему налиты были чернила, и мальчик-египтянин скоро увидел на них движущиеся, возникавшие и исчезавшие человеческие фигуры. Эти опыты часто производились в присутствии Лаборда и потом были повторены им самим с полным успехом. Не решаясь дать объяснение этим явлениям, учёный академик признаёт за ними полную достоверность.

«Из всех этих вполне согласных наблюдений и опытов, – говорит он, – вытекает тот положительный факт, что под влиянием особой организации и известных обрядов – в которых трудно отделить обряды, влияющие на получение результата, от церемоний, составляющих только внешний аксессуар – дети, взятые с улицы, без всякой предварительной подготовки, без возможности какого-либо обмана, видят на ладони с такой же ясностью, как в окно, движущихся, появляющихся и исчезающих людей, которых они вызывают, и которые являются на их зов, с которыми они разговаривают и о которых сохраняют воспоминание после опыта. Я привожу факты, но не объясняю их. Даже произведя над самим собой этот опыт с полным успехом, я не мог дать себе отчёт в полученных результатах. Я только утверждаю самым положительным образом, что всё, сказанное мной, верно. Я делаю это спустя двенадцать лет после того, как покинул восток, потому что, не говоря уже об абсолютной реальности явления и даже точности некоторых ответов, не могу допустить, чтобы был обманут или сам обманывался во время опытов, производившихся около двадцати раз на моих глазах, по моему требованию, в присутствии множества различных лиц, в двадцати различных местах, – то в четырёх стенах моей комнаты, то под открытым небом, то на моей лодке у берегов Нила».

Из описания Лаборда, из приведённых выше снов Ибн-Халдуна мы должны заключить, что видения, о которых идёт речь в этих случаях, относятся к числу видений галлюцинаторного характера. В самом деле, как говорит Ибн-Халдун, фигуры являются не в самом зеркале, а на завесе как будто из тумана, появляющейся между зеркалом и прорицателем. Зеркало исчезло – т. е. прекратились внешние восприятия, и другие образы – образы, связанные с идеями, на которых сосредоточилась мысль загипнотизированного субъекта – заняли их место.

Точно также субъекты, наблюдавшиеся Лабордом, видят на ладони с такой же ясностью, как в слуховое окно. Следовательно, и здесь образ не совпадает с предметом, обусловливающим видение, а находится – на этот раз – позади его. Мы имеем здесь проектированный во внешний мир фантастический образ, как всегда бывает при объективирующихся мозговых образах. Кроме того, самый характер образов заставляет отнести их к числу образов галлюцинаторных.

В самом деле, многочисленные, описанные в литературе, факты говорят о том, что воспринятый образ обнаруживает соответствие с душевным настроением воспринимающего субъекта, с его привычками, идеями, предшествующим душевным опытом.

Так, один римлянин, часто посещавший игры цирка и постоянно терпевший поражение на бегах, видел в наполненной водой вазе коней и колесницы⁵⁹⁷. Лица, гадавшие в средние века о будущем посредством зеркал, видели обыкновенно ангелов или злых духов. Наконец, индийские вдовы, восходя на костёр, видят в зеркале, которое передаёт им жрец, сцены из переселения душ.

Достаточно ли одного фиксирования взглядом зеркала, воды, блестящих предметов, чтобы возникла галлюцинация, – или же мы должны приписать известную долю влияния различным сопутствующим церемониям: заклинаниям, курениям и т. д.?

Мы думаем, что заклинания, молитвы и т. д. оказывают несомненное влияние на получаемый результат. Талисманы, заклинания, молитвы служат, очевидно, для того, чтобы привести субъекта, над которым производится опыт, в состояние, благоприятное для появления галлюцинации и при том – галлюцинации определённого характера. Это – род внушения, вызывающего видение, которое желают получить. Благовонные курения, сожигаемые обыкновенно на жаровне и вдыхаемые субъектом, над которым производится опыт, оказывают, по всей вероятности, некоторое анестезирующее действие, тоже способствующее появлению галлюцинаторных образов.

Мы видели, что для приведения субъекта в особое нервное состояние, при котором легко возникают галлюцинаторные образы, пользуются блестящими предметами, зеркалом, водой, металлом. Но, как выше указано, нет абсолютной необходимости в фиксировании блестящих предметов. Фиксирование любого предмета при известном душевном настроении ведёт к тем же результатам.

б) Методы гипнотизирования. Один из способов гипнотизации состоит в фиксировании глазами белой черты, проведённой мелом, или зачернённого круга. Первым из этих методов описавший его патер Кирхер⁵⁹⁸ пользовался для приведения кур в каталептическое состояние. Связанная курица кладётся на землю. На полу перед её глазами проводят мелом белую черту. Когда она успокоилась, её развязывают, но она остаётся неподвижной на том же месте. Чермак, повторивший опыты патера Кирхера, убедился, что курицу можно и не связывать, что достаточно придержать её рукой. «Белая черта служит для того, чтобы фиксировать взгляд животного, а по прошествии некоторого времени замечаются явления, тождественные с теми, которые изучались под именем гипнотизма. Животное, будучи совершенно свободно, не делает никаких попыток убежать. Оно сохраняет приданное ему положение, как бы оно ни было неудобно. Глаза его иногда широко раскрыты, в большинстве же случаев полузакрыты веками. Это состояние длится от одной до пяти минут»⁵⁹⁹.

Опыты эти не проходят бесследно для животных, над которыми они производятся, как видно из сообщения, читанного Гартингом в парижской академии наук. «В течение нескольких лет, – говорит Гартинг, – я произвёл множество опытов над животными, гипнотизированными по известному методу – над курами, голубями, кроликами, морскими свинками, лягушками. Если одно и то же животное подвергалось гипнотизации несколько раз, его нервная система оказывалась сильно расшатанной. У меня были куры, подвергавшиеся гипнотизации в промежутках от двух до трёх дней. По прошествии трёх недель одна курица начала хворать, обнаружилась гемиплегия (паралич половины тела), и животное издохло. То же произошло и с остальными пятью курицами: все, одна за другой, поражались гемиплегией, хотя и по прошествии различных промежутков времени. В течение трёх месяцев все куры подохли. Этот опыт, прибавляет Гартинг, должен внушить нам некоторую осторожность при производстве гипнотических опытов над людьми»⁶⁰⁰. Вернёмся к изложению методов гипнотизации.

Для того чтобы привести человека в гипнотическое состояние, фиксируемый предмет не должен обязательно быть блестящим или белым, как в описанных опытах. Пристальное созерцание чёрного круга приводит к тем же результатам.

«Я очерчиваю куском угля, – говорит Жиго-Сюар, на квадратной доске круг 10 сантиметров в диаметре и совершенно зачерчиваю его. Потом я приглашаю г-жу Х пристально смотреть на чёрный круг так же, как она смотрела за несколько дней перед тем на свечу и тем сама привела себя в гипнотическое состояние. По прошествии одной минуты она была загипнотизирована и находилась в сомнамбулическом состоянии»⁶⁰¹. Этот опыт показывает, что самое главное здесь – пристальность взгляда, внимательное и продолжительное созерцание одного предмета.

Усыпить субъекта можно, производя быстрые движения перед его глазами с целью помешать ему видеть окружающие предметы. Этот метод гипнотизации применяется реже, чем фиксирование блестящих предметов, хотя он не менее успешно приводит к цели.

В заключение скажу, что гипнотический сон может быть вызван также повторными, однообразными звуковыми впечатлениями. Так как способ этот менее известен и пользуется меньшим распространением, то я и ограничусь одним этим заявлением. Прибавлю только, что появление гипнотического сна вследствие преграждения доступа слуховым впечатлениям не представляет ничего странного. В самом деле, во всех случаях мы имеем дело с одним и тем же явлением: в этом случае, как и в вышеописанных, всё сводится к сосредоточению внимания на одном впечатлении, к утомлению чувства, играющего выдающуюся роль в душевной жизни. По Гайденгайну, тот же результат достигается осязательными раздражениями⁶⁰².

в) Явления анестезии и гиперестезии в области общего чувства.

Просматривая различные сочинения по гипнотизму, мы находим, что у одних гипнотизированных замечается анестезия, у других – гиперестезия в области общего чувства. В опытах, производившихся Демаркэ и Жиро-Телоном в муниципальной больнице, общая гиперестезия наблюдалась всего один раз. Азам, не отмечая количественного отношения случаев анестезии у гипнотизированных к случаям гиперестезии, говорит, что часто наблюдал первую. В случае, описанном доктором Герино в Пуатье, болевая чувствительность была подавлена, тогда как тактильная была сохранена. Аналгезия (невосприимчивость к болевым раздражениям) была настолько сильна, что, когда раненому отрезали ногу, он заявлял, что находится в раю, хотя с точностью мог указать момент, когда был произведён разрез мягких тканей. Точно также при операции, произведённой Брока и Фолленом, больная, женщина сорока лет, не ощущала ни малейшей боли. Я не буду останавливаться на этих наблюдениях, общеизвестных и вызвавших в хирургическом мире надежды, которым не суждено было оправдаться. Прибавлю, однако же, что в случаях, приводимых Демаркэ и Жиро-Телоном, у многих больных, страдавших различными болезнями, боли проходили благодаря гипнотизации.

Если гипнотизация часто влечёт за собой анестезию различных степеней, то с другой стороны она нередко вызывает гиперестезию. В опытах, производившихся в муниципальной лечебнице, у одной больной наблюдалась сильно выраженная общая гиперестезия. У одной девушки, усыплённой доктором Азамом, наблюдалось то же явление в очень высокой степени. Она, например, ощущала теплоту обнажённой руки, помещённой за её спиной на расстоянии 40 сантиметров; ощущение холодного предмета при тех же условиях воспринималось ею с одинаковой ясностью.

г) Гиперестезия некоторых чувств. Восприятие зрительных впечатлений в гипнотическом состоянии обыкновенно отсутствует. Что касается до других высших чувств, то здесь часто обнаруживается понижение восприимчивости к внешним впечатлениям. Это доказывается почти полным отсутствием реакции у больных Демаркэ и Жиро-Телона; которым давали нюхать аммиачные растворы или же смачивали этими растворами губы и язык. В некоторых случаях, однако же, наблюдается повышение восприимчивости этих чувств. Некоторые лица в состоянии гипноза воспринимают такие обонятельные раздражения, каких не замечает никто. Иногда достаточно задолго перед тем прикоснуться к какому-нибудь пахучему предмету, чтобы гипнотизированный заметил это и определил запах.

Наибольшую остроту приобретает в состоянии гипноза, бесспорно, слух. Все наблюдатели согласны в этом отношении. Одна больная в муниципальной лечебнице отчётливо слышала слова, произносимые слабым шёпотом у её ног, тогда как окружающие, несмотря на все свои усилия, ничего не слышали. Девушка, о которой сообщает Азам, слышала разговор, происходивший этажом ниже, различала тиканье часов на расстоянии двадцати пяти футов. Гиперестезия слуха не всегда бывает выражена так резко, но наблюдается постоянно и при том в значительной степени. Демаркэ и Жиро Телон⁶⁰³ не без основания объясняют этой гиперестезией слуха те случаи внушения, которые иногда приписываются влиянию воли гипнотизёра, – власти, которую он получает над гипнотизируемым субъектом. Но, объясняя сохранением нормальной восприимчивости или даже гиперестезией её некоторые случаи внушения, эти авторы не придают внушению того значения, каким оно обладает в действительности. Всё сводится, по их мнению, к приказу, произносимому вполголоса и произвольно исполняемому гипнотизированным. Они не допускают даже возможности внушения посредством известных поз, что, однако же, наблюдается несомненно и вполне объяснимо с физиологической точки зрения.

д) Каталептическое состояние. Внушение помощью поз. Известно, что каталептические явления нередко наблюдаются в гипнотическом состоянии, и что при каталепсии больные в течение долгого времени сохраняют приданное им положение. Изучая эти явления, Брэд заметил, что известные позы, приданные гипнотизированным субъектам, вызывали у них во время каталептического периода душевные состояния, выражаемые в нормальных условиях этими позами. Так, придавая им молитвенную позу, он вызывал у них эмоции религиозного характера; когда он заставлял их протянуть руку и сжать её в кулак и слегка наклонял им голову вперёд, лицо их принимало угрожающее выражение, а вслед за тем они с яростью бросались на воображаемых противников⁶⁰⁴. Когда Азам сложил у г-жи X. руки так, как их складывают при молитве, и оставил её на некоторое время в этом положении, девушка ответила на обращённый к ней вопрос, что она молится и присутствует при религиозной церемонии. «Когда её голову наклоняли вперёд и складывали руки, ею овладевало чувство смирения, сознание собственного ничтожества; когда голова была поднята высоко – у неё являлось гордое чувство. Эти опыты были повторены множество раз на различных лицах и приводили обыкновенно к одному и тому же результату»⁶⁰⁵.

Если остановиться на приведённых фактах, они покажутся нам менее странными, чем это кажется на первый взгляд. Между умственными образами, выражающими их символическими образами и движениями, служащими для внешнего проявления этих образов и символов, существует столь тесная связь, что к какому бы звену из образуемой ими цепи мы ни прикоснулись, на это прикосновение немедленно ответят все прочие звенья. Умственный образ обыкновенно вызывает появление символического образа, а последний влечёт за собой движения голосовых мышц, но явление может протекать и в обратном направлении: когда мы произносим даже не слово, а хотя бы один из составляющих его слогов, остальные слоги являются сами собой, и в то же время возникает умственное образное представление. То, что наблюдается в области речи, справедливо и для игры физиономии и жестов, представляющих иной вид выражения мысли, язык особого рода. Поэтому нет ничего странного в том обстоятельстве, что известные специальные позы вызывают определённые умственные образы; опыт только подтверждает то, что можно было предвидеть на основании теории.

с) Внушение посредством слов. Относясь к явлениям внушения посредством слов во время гипнотического сна со всей осторожностью, необходимой в научном исследовании, мы не находим, однако же, и здесь ничего такого, что могло бы нас заставить отвергнуть относящиеся сюда и описанные в литературе факты. Самый интересный, наблюдаемый здесь факт состоит в том, что усыплённому субъекту внушают убеждение, будто тот или другой предмет, вызывающий у него чувственные впечатлении, представляет нечто совершенно иное, что та или другая часть его тела подверглась определённым изменениям. «Я вытягиваю у m-lle X. руки, – говорит Филипс, – и говорю ей, что они приобрели ригидность железа, что они стали так же нечувствительны, как ручки кресла. Сказанное мной осуществляется в действительности. Гг. Сериг и Легуэ и многие из их присутствующих коллег убеждаются в полной нечувствительности девушки к самым глубоким уколам в течение четверти часа. Уколы были настолько глубоки, что следы их сохранились по прошествии долгого времени. Другой опыт относился к вкусовым впечатлениям. Я подаю m-lle X. стакан чистой воды с маленькой ложечкой и говорю: «вот вам фисташковое мороженое». Она берёт стакан, смотрит и заявляет, что видит чистую воду. Я делаю вид, будто возвращаю стакан обратно, но минуту спустя подаю его гипнотизированной со словами: «так вот же вам ванильное мороженое; оно, надеюсь, будет вам по вкусу». На этот раз иллюзия в области зрения и мышечного чувства была достигнута. Девушка взяла ложечку и опустила её в стакан с тем лёгким усилием и полукруговым движением руки, с каким гастроном снимает верхушку мороженого. Иллюзия вкусовая, однако же, не получилась, m-lle X. жалуется, что мороженое – плохо приготовленное.

Я повторяю: как ни осторожно должны мы относиться к фактам этого рода, в них нет ничего невозможного, ничего такого, что не могло бы быть объяснено на основании того, что мы знаем из патологии души. В сущности, гипноз это – сон, а мы знаем, что во время сна под влиянием слуховых впечатлений возникают умственные образы, когда, например, эти впечатления состоят из слов, сказанных на ухо спящему. Рейль сообщает, что одна особа видела во сне всё, что ей говорили на ухо, а Мори рассказывает, что когда однажды брат сказал ему на ухо во время сна: возьми спичку, он увидел сон, в котором искал спичек. Но образы сонных грёз и галлюцинаторные образы – явления одного и того же рода или, вернее, одно и то же явление. Поэтому галлюцинаторное состояние может быть вызвано слуховым впечатлением, т. е. может случиться, что чувства при действии на них известных влияний придут в такое же физиологическое состояние, как при реальном восприятии. Таким образом, нет ничего странного в том обстоятельстве, что девушка, усыплённая Филипсом, приняла воду за вещество более плотной консистенции и получила чувственное впечатление, соответствующее вкусовому галлюцинаторному образу, вызванному в её уме.

Что касается до ригидности, которую представляли руки m-lle X., то мы полагаем, что это явление должно быть объясняемо иначе. В самом деле, Филипс советует разминать конечность, которой желает придать ригидность, чтобы показать гипнотизируемому субъекту, что он ничего не чувствует. Но известно, что при некоторых гипнотических состояниях наступают мышечные контрактуры от простых механических раздражений. По Шарко они возникают в летаргическом периоде при механическом раздражении сухожилия, самой мышцы или иннервирующего её нерва, в сомнамбулическом периоде – от слабых раздражений кожи у истеричных женщин, гипнотизированных обычным способом. В виду этого можно думать, что в первом опыте Филипса мы имеем дело не с внушением, что ригидность руки, напоминающая, по словам, этого автора, плотность железной полосы, обусловлена особым состоянием нервной системы, свойственным летаргическому и сомнамбулическому периодам гипнотического сна, причём всякое чувственное впечатление вызывает по рефлексу крайне интенсивные мышечные сокращения. Впрочем, уже до работ Шарко, установивших различие между явлениями, наблюдаемыми в каталептическом и сомнамбулическом стадиях гипноза, было замечено, что мышечные контрактуры легко вызываются разминанием мышц у гипнотизированных, и что лёгкое поглаживание вызывает почти моментально расслабление сокращённых мышц. У Филипса и Азама мы находим множество фактов, не оставляющих на этот счёт ни малейшего сомнения.

Выше мы видели, что гипнотизация не проходит бесследно для подвергающихся ей животных. Можно думать, что она не безвредна и для человека. В последнее время против этого мнения часто протестовали, но из фактов, приводимых Демаркэ и Жиро-Телоном видно, что следует быть крайне осторожным при применении гипноза, представляющего неудобства и опасности разного рода. (См. книгу д-ра Симона: «Мир грёз», СПб. 1890 года, стр. 174–193, откуда в сокращении почерпнуты нами вышеприведённые факты).

Опыты, произведённые недавно (1891 г.) в клинике Льебо, кажутся нам наиболее ясно разъясняющими это явление.

Инициатором этих опытов был Бони, а затем для дальнейшего изучения присоединился ещё Льежуа. Субъектом экспериментов была одна молодая девушка, Камилла С.., у которой экспериментаторы не наблюдали самопроизвольного усыпления, и которая была очень восприимчивой сомнамбулой. Прежде всего, взялся за дело при помощи пассов Бони, усыплявший её неоднократно, на этот раз пытаясь действовать из одной комнаты в другую, «причём она или, по крайней мере, её сознательное Я не подозревало ничего», и ему удалось таким образом привести её в сомнамбулизм в короткое время несколько раз. Этот опыт он повторил таким же способом и над тем же лицом и опять без её ведома, став в саду Льебо, на холмике, окружённом густой оградой из дикого виноградника и удалённом на 29 метров от такого места, на котором находилась сомнамбула. Этот холмик был недоступен для глаз, и сверх того, небольшая роща отделяла Бони от усыпляемой девицы. Несмотря на эти препятствия, мешавшие найти экспериментатора, Камилла С... впала в сон спустя восемнадцать минут после того, как он направил свои пассы с холмика, на котором был скрыт.

После этого «важного испытания» экспериментаторам более не казался спорным вызов глубокого сна на расстоянии и совершенно помимо ведома усыпляемого субъекта. Чтобы однако «придать ещё более достоверности этому порядку фактов», Льебо, когда Бони надолго оставил Нанси, попробовал произвести опыт того же рода, как и предыдущий, и на той же девице, но только поручив усыпление одному американскому врачу, никогда не видавшему её в гипнозе, действия этого врача остались без результата. Затем, много спустя, Льебо сделал другую попытку при содействии Льежуа, который, напротив, часто приводил Камиллу в сомнамбулизм. То же место, те же условия, что и прежде, только усыпитель действовал не пассами, а простым напряжением мысли. На этот раз сон обнаружился по истечении восьми минут, и это особенно важно, когда Льежуа, уведомлённый о результате, подошёл к спящей, она находилась в сношении только с ним одним, «как случается почти всякий раз, когда производят на ком-либо сомнамбулизм вблизи». Этот характерный факт «был неотразимым доказательством того, что девушка впала в сон под отдалённым влиянием, исходившим от личности Льежуа. Против предшествующих опытов можно возразить, что все они были произведены между восемью и девятью с половиной часами, и что субъект, ожидая усыпления, засыпал по привычке в этот короткий промежуток. Это возражение не лишено силы, но как объяснить то, что она засыпала только в дни опытов, всегда отдалённые один от другого?»⁶⁰⁶.

Мысленное внушение кажется настолько странным, что многие считают его прямо невозможным. Однако факты такого внушения были неоднократно засвидетельствованы даже тогда, когда ничего не знали ни о гипнотизме, ни о внушении. Вера в его существование проходит через все средние века⁶⁰⁷. В особенности изобилует свидетельствами о нём XVII век, столь богатый разными нервными «демонопатическими эпидемиями». Известный заклинатель, отец Сюрен, «человек добросовестный, и которого никто никогда не подозревал во лжи»⁶⁰⁸, уверяет, что «бесы (т. е. одержимые) более двухсот раз открывали ему самые тайные вещи, скрытые в его мысли или в его особе»⁶⁰⁹. По словам Кальмейля, одного из лучших историографов всяких повальных нервных болезней, «в сотне случаев..; можно думать, что одержимые читали в мыслях монахов, на обязанности которых было изгонять бесов»⁶¹⁰. Но что всего лучше, мысленное внушение засвидетельствовано официальным документом, подписанным братом короля, «сыном Франции», во всеобщее сведение французского народа.

«Мы, Гастон, сын Франции, герцог Орлеанский, удостоверяем... Желая получить совершенный признак одержания этих девиц, мы согласились секретно и шёпотом с О. Транквиллем, капуцином, приказать бесу Сабюлону, одержащему в настоящее время упомянутую сестру Клару, чтобы она пошла и поцеловала правую руку о. Елисея, своего заклинателя, и названный бес повиновался нашему приказанию, согласно нашему желанию, буквально, и это нас заставило вполне поверить, что то, что говорили нам эти духовные лица, занимавшиеся изгнанием бесов из названных девиц, об одержании сих последних, есть истина, так как невероятно, чтобы такие (странные) движения и такие познания сокровенных вещей могли быть приписаны человеческим силам. Желая о сем довести до всеобщего сведения, мы соизволили на сие удостоверение, подписанное нашим именем и скреплённое секретарём нашим, нашего дома и финансов Франции, 11 мая 1635 г.»⁶¹¹.

В неофициальных документах подобные случаи удостоверены десятками. Мы ограничимся следующими, приведёнными в одной Histoire des diables XVII в. об Оксонских бесноватых монахинях (1652–1662 г.).

«Почти все они засвидетельствовали своё знание сокровенного в тайнах мысли, и это особенно проявилось в том, что они обыкновенно очень точно исполняли тайные (interieures) приказания, которые им в различных случаях давали их заклинатели, причём эти приказания не были выражены ни словами, ни каким-либо иным внешним знаком. Таких опытов шалонский епископ сделал несколько, между прочим, на Денисе Парисе.., которая, когда он ей приказал в глубине своей мысли прийти к нему для изгнания из неё бесов, пришла к нему тотчас же, хотя жила в довольно отдалённой части города, и сказала господину епископу, что она получила приказание прийти, и это она сделала несколько раз... и ещё на сестре Жамен, послушнице, которая, уходя после заклинания, ему сказала о тайном (interieur) приказании, которое он сделал бесу во время заклинания. И на сестре Бортон, которой он мысленно (mentalement) приказал во время самых сильных её корч прийти и пасть с распростёртыми руками ниц пред св. причастием, и которая это приказание исполнила в то же мгновение, как он его сделал, с совершенно необычайной поспешностью и быстротой»⁶¹².

Для правильной оценки этих свидетельств необходимо знать, что у монахинь не могло быть никакого повода обманывать, так как способность угадывать мысли считалась одной из улик одержания, от которого исцеляли если не всегда на кострах, то, во всяком случае, после ряда утомительных заклинаний, и «одержимым сёстрам» не за что было быть признательными сидевшим в них бесам, поспешившим заявить о себе заклинателям так нагло. С другой стороны, нет причин думать, что и заклинатели намеренно удостоверяли неправду. Поэтому в основании их свидетельств до́лжно предполагать действительный факт, хотя, быть может, и неверно истолкованный.

Из магнетизёров впервые заметил мысленное внушение Пюисегюр⁶¹³. С тех пор и до наших дней по этому вопросу накопился весьма значительный материал, объединённый в известных уже нам трудах Гернея, Майерса и Подмора, Phantasms of the Living и Охоровича; De la Suggestion mentale etc.

Бо́льшая часть ранних свидетельств не могут считаться доказательными, так как не подтверждены никакими доводами, исключающими возможность иного объяснения. Но опыты, произведённые английским Society for the Psychical Research, обставлены настолько хорошо и их результаты настолько убедительны, что презрительное отношение к вопросу о мысленном внушении в настоящее время может быть достоянием только учёной рутины.

При опытах Society etc. «субъекта с завязанными глазами сажают в одном из зал Общества перед столом, на котором положены карандаш и несколько листов бумаги. Возле него стоит член Общества, наблюдающий внимательно за тем, чтобы открыть ту или другую уловку, если такая окажется. Другой член комитета уходит из зала и в запертой комнате рисует какую-нибудь фигуру. Затем он призывает в эту комнату экспериментатора и, затворив дверь, показывает ему рисунок. После этого экспериментатора ведут с завязанными глазами в зал и ставят или сажают позади субъекта в расстоянии приблизительно шестидесяти сантиметров. После короткого периода сильной умственной сосредоточенности экспериментатора субъект берёт карандаш и среди общего молчания воспроизводит на лежащей перед ним бумаге, насколько возможно, точно полученное им «впечатление» рисунка»⁶¹⁴.

В какой мере верно это «впечатление» передаёт рисунок, всякий может без труда судить по опубликованным чертежам, воспроизведённым, между прочим, и, в распространённых изданиях, например, у Gessman, Magnetismus und Hypnotismus (Elektrotechnisch Bibliothek. B. XXXV), Leipzig, 1886, на отдельном листе, p. 204 (на основании опытов Гюббе-Шлейдена и собственных) и Cullerre, Magnétisme etc., pp. 217–219.

Из протоколов Общества видно, что, между тем как при помощи мысленного внушения удача бывает в одном из 5¼ случаев, без такого внушения она бывает в одном из 43.

Объяснение, предложенное Льебо, есть отголосок более разработанной теории в замечательном труде Р. Despine, Étude scientifique sur le Somnambulisme etc., Paris, 1880.

Ho, быть может, существует более простое объяснение засвидетельствованных у Льебо фактов? Быть может, в первом случае сомнамбула каждый раз догадывалась, что её собираются усыплять, и засыпала вследствие самовнушения? Быть может, она не спала, а притворялась?

Отвечать с уверенностью в том или другом смысле на эти вопросы возможно было бы лишь при личном участии в опытах. Следует, однако, иметь некоторое доверие к огромной гипнотической практике Льебо, Бони и Льежуа, хотя, с другой стороны, нельзя забывать и того, что лица подобные Льебо и Льежуа, ум которых заполнен одной неотступной идеей, способны порой по её «внушению» видеть то, чего нет на деле.

Косвенным подтверждением первого из рассматриваемых опытов могут служить совершенно подобные же эксперименты Жибера, Пьера Жане, Охоровича, обставленные, по их уверению, всеми предосторожностями⁶¹⁵. Одно из последних наблюдений этого рода принадлежит Веттерстранду.

«В настоящее время, – пишет этот вообще осторожный автор Шмидкунцу от 5 декабря 1890 г⁶¹⁶, – я пользую 33-летнюю даму, которая спала непрерывно в течение трёх недель. Я могу, не выходя из своего дома, её пробуждать от сна сосредоточенной мыслью и затем усыплять снова, могу заставлять её делать то или другое движение, и когда спрашиваю, почему она его делает, она всегда отвечает: «потому что ты этого хочешь». Во время её сна я заставил её перейти из спальни ко мне в другую комнату, и на мой вопрос, почему она встала именно теперь, она отвечала: «потому что ты этого хочешь». Для меня теперь непосредственное перенесение мыслей – доказанный факт, в котором я до сих пор сомневался, но теперь уверился собственными лазами. Эта передача мыслей может наступить тогда, когда усыплённый ни одной минуты не думает ни о чём другом, кроме гипнотизёра, и действительно, она не думает ни о чём, кроме меня» и пр.

Позднее Веттерстранду пришлось наблюдать другой подобный же пример⁶¹⁷.

Во всяком случае, нельзя не пожалеть, что за исключением опытов с угадыванием заранее написанных слов, цифр, рисунков, экспериментаторы нисколько не заботятся об установлении объективных признаков мысленного внушения. Почему бы, например, не испытать его на психическом параличе? (см. книгу проф. А. Гилярова: «Гипнотизм по учению школы Шарко», Киев, 1894 г., стр. 287–298).

Как часто нам приходится слышать и употреблять выражения: галлюцинация, иллюзия, обман чувств и т. п., и как редко на самом деле бывает, чтобы мы сумели дать себе отчёт, чем, в сущности, отличается явление действительное от кажущегося по отношению к нашим чувствам, другими словами, – как отличить их друг от друга?

В классических учебниках психологии и психиатрии галлюцинацией называется чувственное восприятие, которому не отвечает никакая действительность; иллюзией же – такого рода обман чувств, когда внешний объект представляется нам более или менее несогласным с действительностью. Таким образом, если бы, проезжая через местность, пользующуюся, плохой репутацией, мы приняли, в сумерках, стоящий около дороги особой формы пень за подкарауливающего нас разбойника, или в падающих с крыши дождевых каплях нам почудились, чьи-то шаги, то это было бы примером иллюзии. Когда же, положим, мы увидим призрак, несомненно, покойника, или находящегося в данный момент на далёком расстоянии, услышим какой-нибудь голос, которого на самом деле не было и т. д., в таком случае нам пришлось, очевидно, быть жертвой галлюцинации. Из этого видно, что иллюзия имеет происхождение внешнее, а галлюцинация – внутреннее. Но, как и следует ожидать, между обоими этими явлениями существует масса промежуточных стадий, так что, строго говоря, подобное различие далеко не всегда выдерживает критику.

Тем из читателей, которым никогда не приходилось испытывать галлюцинаций, и которые, к тому же, очень мало знакомы с этим явлением теоретически, поставленный вопрос о том, как отличить действительное явление от мнимого, мог показаться довольно странным. В самом деле, уж что, казалось бы, легче? А между тем попробуйте-ка сделать это на практике. Представьте себе, что вы находитесь где-нибудь на востоке, в Индии или Японии... Перед вами толпа народа, окружающая одного из бродячих фокусников, который тут же на площади, без всяких приспособлений, даёт представление. Кроме туземцев, собравшихся поглазеть на даровое зрелище, тут можно видеть нескольких европейских моряков и какого-то богатого англичанина, для которого, главным образом, и даётся представление. Фокус за фокусом, один другого поразительнее, совершаются перед глазами собравшейся толпы, всё более и более возбуждая её восторг и изумление. Наконец, черномазый кудесник на минуту останавливается, обводит толпу своим пронизывающим насквозь взглядом и спрашивает, что бы она пожелала получить в доказательство его могущества. Раздаётся несколько голосов, предлагающих то или другое; в конце концов, останавливаются на желании попробовать, положим, персиков.

– Ох, трудно достать их в это время года, – говорит маг, – но попытаемся.

С этими словами он берёт верёвочную лестницу или просто верёвку, подбрасывает её кверху, и мальчик, прислуживающий ему во время некоторых фокусов, начинает быстро карабкаться по этой повисшей на воздухе лестнице. Он подымается всё выше и выше и, наконец, скрывается в облаках. Через некоторое время начинается разговор между волшебником и посланным «на небо» мальчиком, голос которого доносится с высоты, и вскоре оттуда начинают сыпаться персики. Толпа расхватывает дорогое лакомство и с наслаждением ест...

Вся эта сцена настолько живо и ясно разыгрывается на глазах просвещённого зрителя, что он долгое время не может прийти в себя от изумления и недоумения. Более или менее аналогичные чувства испытывает и вся остальная толпа. Возьмём ещё несколько примеров.

Как известно, путём гипнотического внушения возможно заставить усыплённого субъекта делать после пробуждения такие вещи, которых в нормальном состоянии он бы ни за что не совершил, видеть, слышать и вообще так или иначе чувствовать несуществующее и, наоборот, не видеть, не ощущать находящегося перед глазами, испытывать определённую страсть к предмету, вовсе даже не способному её возбудить, и т. д. Из множества случаев подобного рода, приводимых разными учёными, возьмём наудачу следующий, рассказываемый Бернгеймом.

«Пациенту было внушено, что он найдёт у своей кровати даму, которая поднесёт ему корзинку с земляникой и получит от него благодарность, после чего он будет есть землянику. Спустя полчаса, пробуждённый, он идёт к своей кровати и говорит: «здравствуйте, сударыня, весьма вам благодарен», берёт у неё руку. Я приближаюсь, он показывает мне фиктивную корзинку земляники. – «Где дама?» – говорю я. Он отвечает: – «Она ушла вот в этот коридор», – указывает мне на неё в окно, выходящее в коридор. Потом он ест землянику, ягоду за ягодой, нежно поднося их ко рту, с приятностью обсасывая, отбрасывая стебельки, вытирая от времени до времени руки с видом такой действительности, подражать которой весьма трудно. Того же субъекта я заставляю есть то воображаемые вишни, персики, виноград, то даю ему принять, когда у него запор, бутылку воображаемой Sedlitz’кой воды. Он берёт фиктивную бутылку, наливает в фиктивный стакан, выпивает их последовательно 3 или 4 стакана, делая при этом все глотательные движения... и это воображаемое слабительное несколько раз в течение дня производит действие».

Галлюцинации, вызванные внушением, могут быть до того ясны, что субъект не может отличить их от действительности, хотя бы даже прекрасно знал, что это галлюцинация. «Недавно я усыпил, – говорит Бернгейм, – одну молодую девушку замечательной интеллигенции, положительного ума, нисколько не истеричную, и за искренность которой могу поручиться. По её пробуждению я ей показывал фиктивную розу. Она её видит, трогает, чувствует её запах, описывает её мне. Потом, зная, что я мог сделать об этом внушение, она спрашивает меня, действительная ли это роза, или воображаемая. – Для меня абсолютно невозможно, – говорит она, – различить это».

Если галлюцинация является человеку неинтеллигентному, не имеющему понятия о возможности внушённых обманов чувств, то никакие старания разубедить его в ошибке не приводят ни к чему, – он стоит на своём, убеждённый, что его желают обмануть. То же самое бывает и с отрицательными галлюцинациями, т. е. такими, когда внушается отсутствие предмета, на самом деле находящегося в присутствии галлюцинанта.

Одна дама, которой Бернгейм внушил, что, по пробуждению, она не должна его видеть, потому что его не будет в комнате, бесполезно меня искала, – рассказывает этот доктор, – и казалась сильно огорчённой, что не видит меня. – «Я здесь, – говорю ей. – Вы меня видите хорошо, я прикасаюсь к вам, я щекочу вам лоб». – Она не трогалась. – «Вы желаете посмеяться надо мной, играете комедию, – прибавил я. – Вы не можете удержаться от смеха; сейчас вы разразитесь взрывом смеха. – Она и бровью не поморщила. Иногда в таких случаях бывают довольно курьёзные явления. Так, например, субъекту, подвергнутому опыту, кажется, что шляпа висит на воздухе, подымается, опускается, двигается в разных направлениях, хотя в действительности она надета на голову человека, которого пациент «не должен видеть».

Таким образом, мы видим, что субъект, испытывающий галлюцинацию, далеко не всегда может быть уверен, что это не действительность. Гризингер говорит, что галлюцинации представляют собой «действительные ощущения, а не представления», и если эти обманы чувств «желают победить путём умозрений», то обыкновенно получаются ответы вроде того, какой получил Лере от одного больного: «я слышу голоса, потому что я их слышу. Как они образуются, я не знаю, но они для меня настолько отчётливы, как и ваш собственный. Если я должен верить в действительность ваших речей, то вы должны позволить мне верить в действительность тех речей, так как обе они одинаково мной ощущаются». В особенности уверенность в реальности мнимого явления приобретает силу в том случае, когда оно наблюдается одновременно несколькими лицами, как это бывает при галлюцинациях коллективных. Стало быть, вопрос о том, как отличить действительное от кажущегося, имеющий большое значение в деле научного исследования явлений, которые носят общее, крайне неудачное название «сверхъестественных» – вовсе не лишний.

Просматривая старые сочинения по физиологии, вам, может быть, пришлось наткнуться на такого рода совет: для того, чтобы убедиться, существует ли видимый предмет в действительности, следует нажать глазное яблоко пальцем и вывести таким образом оптические оси обоих глаз из нормального положения. Тогда, если перед нами предмет реальный, то он должен удвоиться, в противном случае, при галлюцинации, удвоения изображения не произойдёт. Совет этот, основанный на априорном предположении, вытекающем из теории мозгового происхождения галлюцинаций, не отвечает, однако, действительности. Оказывается, что галлюцинации далеко не так просты, как сначала думали. Бине и Фере, опыты которых обратили на себя внимание современного учёного мира, напротив, доказывают, что, безусловно, во всякой галлюцинации должен существовать внешний предмет, вокруг которого как будто скопляется творческая работа мозговых центров. (Бернгейм с этим не согласен).

Упомянутые исследователи, внушив однажды пациенту представление о подымающемся в, облаках воздушном шаре, предложили ему смотреть на него попеременно то в обыкновенную зрительную трубу, то в телескоп. При этом не мешает заметить, что подвергнутый опыту субъект не имел ни малейшего понятия о свойствах упомянутых оптических инструментов. Казалось бы, что образ предмета, на самом деле не существовавшего, должен бы был оставаться вполне одинаковым, во что бы на него ни смотреть. Опыт, однако, не оправдал такого предположения. Оказалось, что, смотря в телескоп, галлюцинант видел изображение воздушного шара перевёрнутым, т. е. таким, как оно должно бы было быть, если бы смотреть в телескоп на реальный предмет.

Не менее убедительный опыт был сделан упомянутыми учёными с совершенно одинаковыми четырёхугольными кусками бумаги. Выбрав один из них, ничем не отличающийся от остальных, экспериментируемому субъекту внушили, что это – фотография господина А. Сделав после того на обратной стороне куска бумаги отметку, его смешали с другими, и однако, несмотря на это, пациент без всякого труда каждый раз находил между ними мнимую фотографию. Мало того, когда ему подавали кусок бумаги перевёрнутым «вверх ногами», чего обыкновенный глаз ни в каком случае заметить не мог, то субъект тотчас же заявлял, что это та же фотография, но перевёрнутая.

Убедившись таким образом, что кусок бумаги вызывает в пациенте ощущение вполне реальной фотографии. Бине и Фере поместили перед его глазами призму исландского шпата, обладающего, как известно, свойством удваивать рассматриваемые через неё предметы, – о чём пациент никогда даже не слышал, – и, к удивлению учёных, он заявил, что видит две фотографии. Читатель видит, что возможные обманы чувств и в особенности галлюцинации, могущие оказать значительное влияние на наши заключения о том или ином явлении, заслуживают с нашей стороны весьма серьёзного внимания. Но, к сожалению, до сих пор, как сама природа галлюцинаций, так и условия их возникновения недостаточно ещё исследованы.

В настоящем случае, мы не станем останавливаться на описании разного рода галлюцинаций, потому что важность этого вопроса требовала бы очень подробного его рассмотрения, которое, за недостатком места, не может быть сделано. Но так как весьма возможно, что некоторые из читателей не имели случая ознакомиться даже с наиболее часто встречающимися формами галлюцинаций хотя бы только поверхностно, то нам приходится сказать здесь о них несколько слов.

Прежде всего, заметим, что галлюцинации возможны в сфере всех чувств, но слуховые, зрительные и общего чувства встречаются чаще других.

Прежние колдуны, ведьмы и т. п., способность летания которых по воздуху не только была предметом общераспространённого поверья, но даже встречала подтверждение в их собственном глубоком убеждении, – представляют собой примеры галлюцинантов общего чувства. Эти представители средневековой магии, безвинно погибавшие на кострах, как известно, часто прибегали к разного рода натираниям, вызывавшим специфические галлюцинации.

В публике до недавнего ещё времени существовало мнение, что галлюцинации непременно являются последствием предварительного усиленного сосредоточения мысли на определённой идее. Такой взгляд, однако, далеко не всегда встречает подтверждение со стороны самих галлюцинантов. Очень часто галлюцинаторный образ возникает без всякого, по крайней мере, сознательного, предварительного размышления о явлениях, хотя бы только близко соприкасающихся с предметом галлюцинации.

Относительно влияния предварительного размышления на возникновение галлюцинаций можно вообще заметить, что те из них, которые происходят от раздражения органов ощущений в месте их начала, – глазе, ухе, поверхности тела, – или на их протяжении к мозгу, т. е. галлюцинации так называемые периферические, – вряд ли сколько-нибудь зависят от работы мыслящих центров, которые влияют только на чувствительные центры головного мозга, производя в них то или иное молекулярное или химическое изменение. Зрительные галлюцинации периферического происхождения, по наблюдениям Кандинского и др., продолжаются и при закрытых глазах, центральные же в этом случае исчезают или заменяются другими. При этом образы в периферических галлюцинациях «следуют за движением глаз; галлюцинации же, происходящие от центральных причин, обыкновенно исчезают при отводе от них глаз, сменяясь новыми картинами; при обращении же быстро глаз на прежнюю точку виднелись прежние образы». Здесь, таким образом, теория о связи внешнего вида с галлюцинаторными видениями, по-видимому, приобретает ещё новое подтверждение.

Что касается исчезновения галлюцинаторных явлений, то в этом отношении не наблюдается однообразия. В одних случаях образ внезапно исчезает, в других он предварительно убегает от галлюцинанта, наконец, бывает, что видение постепенно бледнеет, делается менее ясным и, в конце концов, тает в воздухе.

Переходя к вопросу об условиях, сопровождающих возникновение галлюцинаций, нельзя не сознаться, что тут ещё нужны продолжительные систематические исследования. По Гризингеру, таковыми условиями являются:

1) местное заболевание органа чувств;

2) состояние глубокого телесного или духовного истощения;

3) болезненное состояние духа, как страх;

4) внешний покой и тишина между сном и бодрствованием;

5) действие известных ядов как, например, гашиша, опия, белладонны и т. п.

К этому нужно ещё прибавить сосредоточение мысли на одном пункте и возбуждение в определённом направлении фантазии, что может происходить от разных внутренних или внешних причин. К последним до́лжно отнести разного рода внушения, которые удаются легче во время гипнотического сна, но могут быть произведены и в бодрственном состоянии. При этом вовсе не обязательно выражение внушения словами, – может быть и мысленное, а иногда, кроме того, и бессознательное внушение.

Прежде чем говорить о способах отличения галлюцинаторного ощущении от действительного, было бы небесполезно знать, представляют ли собой галлюцинации явление болезненное, или могут быть у людей психически совершенно здоровых даже в самый момент ложного восприятия. Вопрос этот остаётся до сих пор открытым, так как мнения учёных в этом отношении разделяются. Одни признают галлюцинации явлением, безусловно, болезненным; другие, напротив, значительную их часть считают за нормальное проявление богатой духовной натуры; наконец, третьи, как, например, Айрленд, находят, что галлюцинации «стоят на границе от здорового состояния к болезни». Которое из этих трёх мнений правильнее, – решать трудно, так как каждое имеет за себя известные соображения, но нам кажется, что первое из них, как слишком крайнее, вряд ли близко к истине.

В самом деле, разве можно согласиться, что толпа народа, наблюдающая за действиями упоминаемого в начале настоящего очерка фокусника, испытывающая при этом коллективные галлюцинации, и не подвергающаяся после того, как разойдётся, т. е. выйдет из сферы влияния престидижитатора, никаким обманам чувств, – может быть признана хотя бы только на один момент больной?

Допущение такого рода было бы, на наш взгляд, большой натяжкой, которая к тому же совершенно бесполезна, так как всё-таки нисколько не разъясняет вопроса о том, каким путём могла быть вызвана столь поразительная галлюцинация у целой разноплемённой толпы народа. В том же, что это, действительно, был только обман чувств, полагаем, сомнений быть не может. В самом деле, до тех пор, пока на наших глазах происходили явления вроде поднятия человека на «небо» по верёвочной лестнице, ни к чему не прикреплённой, появление неизвестно откуда фруктов, цветов и т. п., мы ещё можем недоумевать, сомневаться, но, всё-таки, допускать, что присутствуем при одном из тех чудесных проявлений неисследованной психической силы, о которых не раз приходилось читать. Когда же восточный кудесник объявляет нам, что в наказание за дерзновенное желание получить предметы, которых сами боги в это время года не ниспосылают, – ребёнок, посланный на небо, должен умереть, и, действительно, через некоторое время с неба летят окровавленные части тела мальчика: руки, ноги, голова и т. д., или, в других случаях, когда чародей, показав вид, что рассержен на ребёнка, вдруг бросается на него и разрубает на части, а обезумевшая от ужаса и негодования толпа народа бросается на преступника, который, насладившись произведённым эффектом, потом с улыбкой соединяет, окровавленные куски мяса и оживляет безвременно погибшего, – тогда у нас не может уже быть сомнений, что виденное нами – галлюцинация, наваждение. Мы видим, что это дело внушения, подобного тому, какое делают наши учёные в клиниках над некоторыми пациентами, но несравненно более совершенного, о котором нам приходится пока ещё только мечтать. Тем не менее, для нас всё-таки ясно, что тут разница не в сущности, а только в степени. Если мы, присутствуя при опытах внушения, так называемых, отрицательных галлюцинаций, в первое время изумляемся тому, что пациент не только не видит какого-нибудь предмета или лица, но даже, по-видимому, различает сквозь него находящиеся за ним другие предметы, то, по зрелом размышлении, это вовсе уже не кажется нам чудесным, так как нередко подобное явление, только в более слабой степени, приходится нам наблюдать, когда мы подолгу отыскиваем какую-нибудь вещь, берём её в руки и всё-таки не видим. Очевидно, мы имеем здесь дело с той же галлюцинацией...

Убедившись, таким образом, в возможности видеть несуществующее и не видеть того, что представляет собой вполне реальный предмет или явление, и, зная, что достижение такого результата возможно путём внушения, мы уже можем до известной степени представить себе, каким путём делаются те необыкновенные фокусы, о которых рассказывают путешественники по востоку.

Но, спрашивается, что даёт нам право думать, что данное явление должно быть галлюцинацией?

Невозможность наблюдаемого с точки зрения науки и даже простого здравого смысла? Но, ведь, если нам приходится исследовать такие явления, которые до сих пор считались невозможными и, однако, в настоящее время приобрели горячих защитников, то априорное заявление о невозможности явления было бы равносильным отказу исследования неизвестного и предрешению вопроса. Очевидно, стало быть, такого рода критерий степени реальности наблюдаемых явлений не может быть признан заслуживающим внимания, тем более, когда последние не представляют собой ничего, кажущегося нелепым.

Галлюцинации могут иногда удваиваться, при надавливании на глазное яблоко или рассматривании образа через призму исландского шпата, казаться перевёрнутыми, если наблюдать видение через телескоп, давать, при особых условиях, последовательные образы и т. д. К этому ещё прибавим способность галлюцинаторных видений давать в зеркале симметричные образы. Словом, там, где наблюдатель пытается так или иначе путём собственных чувств, хотя бы даже и с помощью разных оптических приборов, удостовериться в реальности явления, результаты оказываются отрицательными; свидетельства же лиц, одновременно с ним производивших наблюдение, не могут быть принимаемы во внимание, в виду возможности коллективной галлюцинации. Остаётся, стало быть, прибегнуть к какому-нибудь способу, при котором наши чувства не только бы не принимали участия, но и была бы возможность оставлять и на будущее время вещественное доказательство реальности явления. При этом задача бы значительно упростилась, так как пришлось бы только позаботиться об устранении возможности обмана.

В числе такого рода средств, гарантирующих от ошибок, на первом месте следует поставить применение фотографии и вообще всякого автоматического графического изображения наблюдаемых явлений в области звука той же цели может удовлетворять, – опять-таки исключив возможность злоупотреблений, – фонограф и т. д.

И действительно, применение фотографии, с целью определения реальности явлений, оказало значительную услугу, хотя случаев такого рода применения её, исключающих возможность подделки, было ещё очень немного. Тем не менее, и теперь уже можно сказать, что многие поразительные явления, совершающиеся по воле восточных фокусников, представляют собой внушённые коллективные галлюцинации. Известен, например, такой случай. Трое англичан, присутствовавших на представлении одного индуса, который проделывал подобные вышеописанным фокусам поднятия мальчика по брошенной вверх верёвке или верёвочной лестнице – на небо и т. д., – для сличения и контроля своих наблюдений применили следующий приём. В то время как один из них записывал всё, что видел и слышал, а другой всё это срисовывал, третий сделал ряд фотографических снимков. Оказалось, что оба первые наблюдателя, пользовавшиеся своими чувствами, представили результаты вполне сходные с общими ощущениями толпы, которая видела все необыкновенные явления поднятия на воздух и т. п.; зато третий представил снимок, на котором, кроме глазеющей на фокусника толпы, была лишь фигура последнего, с приподнятой кверху головой, словно с кем-то разговаривающего, но никаких необыкновенных явлений, свидетелями которых была толпа зевак, не оказалось вовсе.

Таким образом, как видит читатель, в лице фотографии, а также фонографа и некоторых других приборов, основанных на том же принципе механического «записывания» явлений, наука приобрела могущественное средство к разоблачению некоторых загадочных феноменов⁶¹⁸). (См. книгу В. Битнера: «Верить или не верить?». СПб. 1899 г., стр. 32–45).

В настоящее время гипнотизёры вызывают явления, весьма схожие с теми, которые в средние века приписывались колдовству и за что виновных предавали пыткам и сожжению. Позже, когда наука провозгласила самый факт колдовства несуществующим, веру в таинственные явления признали суеверием и стали предавать насмешкам и глумлению. Но прошло ещё несколько десятков лет, и эти непризнанные и осмеянные факты не только не заглохли, но возбудили общий интерес и обратили на себя внимание людей науки, которые всё более и более занимаются исследованием и наблюдением этих загадочных явлений. Весьма интересные опыты в этом отношении были сделаны доктором Люисом (Dr. Luys), членом французской академии и старшим врачом больницы Сальпетриер в Париже, К затылку загипнотизированной прикладывают маленькую скляночку, плотно закупоренную и вдобавок ещё припечатанную – и с этой особой делается припадок удушья, словно она наглоталась дыму. И это только оттого, что в пузырьке, помимо её ведома, заключалось немного дыму. Далее, загипнотизированной прикладывают плотно закупоренный пузырёк с алкоголем, и вскоре она начинает проявлять все признаки полного опьянения. Если опьяневшая женщина подаёт руку другому загипнотизированному субъекту, мужчине, и магнитом проведут несколько пассов от женщины к мужчине, то и на последнем окажутся симптомы опьянения. Это так называемый трансферт (перенос) искусственно вызванного опьянения с одного человека на другого. Как не вспомнить при этом того почтенного американского сенатора, который, будучи строгим последователем общества трезвости, не пил ничего за обедом кроме воды, а между тем встал из-за стола сильно охмелевшим только потому, что ему пришлось сидеть между двумя приятелями, из которых один пил водку, а другой виски (крепкое хлебное вино).

Но у д-ра Люиса ми находим ещё гораздо более интересные случаи воздействия на расстоянии некоторых веществ.

Например, загипнотизированному надевают на голову намагнетизированный железный обруч, – по объяснению д-ра Люиса воспринявший в себя мысли и идеи больного, страдающего манией преследования и подверженного галлюцинациям. Субъект, до тех пор казавшийся весёлым и довольным, делается боязливым и подозрительным, как только обруч коснулся его головы. – «За мной гонятся! я не могу уйти от них, они меня мучают!» – кричал он, но сейчас успокоился, когда с него сняли обруч. Подобные свойства магнетического кольца сохраняются в нём в продолжение нескольких месяцев, и д-р Люис утверждает, что в его практике бывали случаи, где для излечения больных прибегали к употреблению головных уборов подобного рода, и что такое лечение давало благоприятные результаты.

Подобные опыты объясняют возможность веры в прежнее колдовство, а люди, ближе изучавшие этот вопрос, знают, что бывают случаи особенной податливости и без гипноза, т. е. где субъект не переходит в другое состояние. Особенно высокой чувствительностью, или сенситивностью, как например, американский сенатор, о котором было говорено выше, отличаются все так называемые психометры, и это свойство попадается гораздо чаще, чем вообще думают⁶¹⁹. У человека, ведущего жизнь умеренную и согласную природе, способность эта усиливается. По всей вероятности, бо́льшая часть субъектов, с которыми Люис производил свои опыты, оказались бы податливы и для непосредственной передачи мысли, но этим вопросом д-р Люис ещё не занимается.

Передача известных чувств через посредство железного обруча есть только повторение давно известного опыта Месмера – перенесение органического (животного) магнетизма одного лица на другое или на несколько других лиц посредством какого-нибудь вещества, заряжённого магнетизмом первого лица. Чаще всего для этого употребляется вода для питья, но её можно заменить, и вполне успешно, частями одежды или другими какими-либо вещами, которые известное лицо носило на себе в течение более или менее продолжительного времени.

На этом и основывается, главным образом, действие так называемого «талисмана». Все так называемые психометрические наблюдения основываются на том же свойстве воздействия магнетизма, причём употребляются обыкновенно простые письма, в которых бумага заряжается (или насыщается) магнетизмом пишущего в то время, пока рука его водит по ней перо. («Сфинкс» 1893 г., май; сн. «Ребус» 1894 г. № 23).

(Письмо в редакцию «Ребуса»⁶²⁰.

М. г! Позвольте поделиться с вашими читателями фактом, имеющим научный интерес и касающимся важного вопроса, науки – применения гипнотического, внушения к лечению болезней. В общей прессе очень мало говорилось от имени самых лиц, воспользовавшихся этим новым и ещё малоизвестным способом лечения. Позвольте же мне поговорить о себе, о том важном для меня приёме лечения, который сделал меня из несчастной 15-летней страдалицы совершенно здоровым человеком. Все страшные операции, которым я подверглась, оказались совершенно напрасными, и только одно гипнотическое внушение вернуло меня к жизни. Вот моя правда.

Ещё до замужества я страдала расстройством нервов, а после замужества, в 1868 г., заболела женской болезнью, которая усилилась после родов, и с тех пор я почти не переставала лечиться. Морские купания, лиман, гидропатия, массаж и прочие сменяли друг друга. В течение нескольких лет я пользовалась у профессора Снегирёва, который с большим сочувствием относился к моим страданиям, испробовал всевозможные способы лечения, делал небольшие операции и, наконец, решил, что операция laparatomiae необходима. Того же мнения были и профессора Славянский и Красовский.

16 ноября 1889 г. проф. Ольсгаузен в Берлине сделал мне эту серьёзную операцию (laparatomiae), но страдания не прекратились.

Профессора Снегирёв и Кожевников, д-р Рот и др. старались уменьшить мои страдания, но напрасно. Я уже едва вставала с постели, и произвести даже маленькое движение стоило мне невероятных усилий. Тогда проф. Снегирёв 3 декабря 1891 года сделал мне ещё более ужасную операцию – extirpatio uteris totalis, т. е. вырезал окончательно все внутренние органы. Операция прошла благополучно, но страдания не уменьшились. Из клиники проф. Снегирёва меня перевели в клинику проф. Черинова, но здесь положение моё настолько ухудшилось, что меня стали возить в кресле. Ходить я уже не могла.

Домой меня перевезли вот в каком положении: невыносимые боли всего позвоночника, поясницы, в области печени, головы и в сердце, невралгия половины лица, почти полное онемение левой половины тела с повышенной чувствительностью, бессонница, ежедневно несколько истерических припадков, отвращение к пище; желудок не действовал по десяти и более дней, почки действовали плохо. Кроме того, едва я закрывала глаза, я испытывала ужасное чувство падения, – и точно летела куда-то вниз. Чтобы хотя немного уменьшить мои страдания, мне впрыскивали морфии, и я уже не могла жить без него. Расположение духа постоянно угнетённое и апатичное. Вот в каком положении находилась я в тот момент, когда вздумала применить к себе гипнотическое внушение. В апреле месяце прошлого года муж мой обратился к известному гипнотизёру О. И. Фельдману с просьбой применить ко мне его опытность.

Уже после первых сеансов я почувствовала значительное облегчение, а после целого ряда систематических сеансов и окончательно выздоровела. 12 июля 1892 г. было днём, который навсегда останется в моей памяти. Мои слишком 15-летние страдания исчезли, и я в настоящее время совершенно здоровый человек. Хожу много, сон мой, аппетит, желудок прекрасны, и вообще я чувствую себя бодрой, как никогда во всю свою жизнь. О существовании же морфия я давно забыла.

Примите и проч.

Жена инженер-технолога Р. И Хессин. («Ребус» 1893 г., № 8).

В книге С. Блаватской рассказан замечательный случай гипнотизма. Один индус, знакомый с тайными науками своей родины, по имени Такур Саиба, мог заставить силой воли другое лицо (художника) видеть и рисовать не то, что было пред его глазами, а тот именно вид, который задумал этот индус. Приведём небольшую, выдержку из этого рассказа.

– Я кончил, – вздохнул У. (художник), – торопливо собирая папку и краски.

– Дайте посмотреть, – лезли к нему проснувшаяся Б** и подошедший полковник.

Мы взглянули на свежий, ещё мокрый рисунок, и остолбенели: вместо озера с его синеющим в бархатистой дали вечернего тумана лесистым берегом, пред нами являлось прелестное изображение морского вида. Густые оазисы стройных пальм, разбросанные по изжелта белому взморью, заслоняли приземистый, похожий на крепость, туземный бёнглоу, с каменными балконами и плоской крышей. У дверей бёнглоу – слон, а на гребне пенящейся белой волны – привязанная к берегу туземная лодка.

– Да где же вы взяли этот вид? – недоумевал полковник. – Для того чтобы рисовать виды из головы не стоило и сидеть на солнце...

– Как из головы? – отозвался возившийся с папкой У.. – Разве озеро не похоже?

– Какое тут озеро! Вы рисовали видно во сне.

В это время вокруг полковника столпились все наши спутники, и рисунок переходил из рук в руки. И вот Нараян (спутник индуса Такур Саиба), в свою очередь ахнул и остановился в полном изумлении.

– Да это «Дайри-боль», поместье Такур-Саиба! – провозгласил он. – Я узнаю его. В прошлом году, во время голода, я жил там два месяца.

Я (Е. Блаватская) первая поняла, в чём дело, но молчала. Уложив вещи, У. подошёл, наконец, по своему обыкновению, вяло и не торопясь, как будто сердясь на тупость зрителей, не узнавших в море озера.

– Полноте шутить и выдумывать; пора ехать. Отдайте мне эскиз... – говорил он нам.

Но, получив его, он при первом взгляде страшно побледнел. Жаль было смотреть на его глупо растерянную физиономию. Он поворачивал злополучный кусок бристоля во все стороны; вверх, вниз, наизнанку и не мог прийти в себя от изумления. Затем он бросился, как угорелый, к уложенной уже папке и, сорвав завязки, разметал в одну секунду сотню эскизов и бумаг, как бы ища чего-то... Не найдя желаемого, он снова принялся за рисунок, и вдруг, закрыв лицо руками, обессиленный и точно сражённый, опустился на песок.

Мы все молчали, изредка переглядываясь и даже забывая отвечать Такуру, стоявшему уже на пароме и звавшему нас ехать.

– Послушайте, У., – ласково заговорил с ним добродушный полковник, словно обращаясь к больному ребёнку, – Скажите, вы помните, что вы рисовали этот вид?..

Англичанин долго молчал, наконец, произнёс хриплым, дрожащим от волнения голосом:

– Да, помню всё. Конечно, я его рисовал с натуры, рисовал то, что видел во всё время пред своими глазами. Вот это-то и есть самое ужасное⁶²¹.

– Но почему же «ужасное»? Просто временное влияние одной могучей воли над другой, менее мощной. Вы просто находились под «биологическим влиянием», как говорят д-р Карпентер и Крукс.

– Вот это именно и страшит меня. Теперь припоминаю всё. Более часа я рисовал этот вид: я его увидал с первой минуты на противоположном берегу озера и, видя его во всё время, не находил в этом ничего странного. Я вполне сознавал или скорее воображал, что рисую то, что все видят пред собой. Я совершенно утратил воспоминание о береге, как я его видел за минуту до того и как я его снова вижу. Но как объяснить это? Великий Боже! неужели эти проклятые индусы действительно обладают тайной такого могущества? Полковник, я сойду с ума, если бы мне пришлось верить всему этому.

– Но зато, – шепнул ему Нараян с блеском торжества в пылающих глазах, – вы теперь не в состоянии более отвергать великую, древнюю науку йог-видьи моей родины. (См. сочинение Е. П. Блаватской: «Из пещер и дебрей Индостана»).

Приведём ещё несколько рассказов о гипнотических состояниях, заимствованных нами из сочинения д-ра Карпентера: «Физиология ума», т. II.

Можно придать необыкновенную силу тому или другому комплексу мускулов гипнотизированного субъекта, уверив его, что требуемое от него действие может быть выполнено им без всякого усилия. Автор видел, как один из субъектов м-ра Брэда, – человек, отличавшийся такой слабостью физического развитая, что в обыкновенном состоянии не мог поднять двадцатифунтовой гири, – подымал на мизинце двадцатипятифунтовую висячую гирю и вертел её вокруг своей головы с величайшей видимой лёгкостью только потому, что его уверили в том, что гиря очень легка.

В другой раз он взял пятидесятифунтовую гирю последним суставом указательного пальца и поднял её до колен. Личный характер этого индивидуума ставил его во мнении людей, хорошо его знавших, выше всяких подозрений в обмане, невозможность которого в данном случае была для опытного глаза очевидна уже и из того, что если бы господин этот практиковался в подобных штуках (которые весьма немногие даже сильные люди могли бы проделать без предварительной подготовки), то результат практики обнаружился бы в его мускульном развитии. Следовательно, когда тот же субъект объявил потом, что, несмотря на все усилия, он не может взять со стола платок, после того, как его уверили, что он не в силах сдвинуть платок с места, то не было причины сомневаться в искренности его убеждения, основанного на такой же внушённой ему извне идее, как и первое, заставившее его выполнить действия, считавшиеся для него совершенно невозможными. Всякому физиологу известно, что при обыкновенном волевом сжатии мускулов мы употребляем только небольшую часть своей силы, между тем как при конвульсивном сжатии (как должен знать всякий опытный врач) обнаруживается гораздо более силы, нежели могла бы вызвать к действию воля.

Точно также и другие движения мускулов могут быть вызываемы посредством исключительного сосредоточения внимания гипнотизируемого субъекта на их выполнении, к которому в состоянии бодрствования тот же индивидуум может быть совершенно неспособен. Один из наиболее замечательных примеров этих явлений представляет точное подражание вокальным упражнениям небезызвестной певицы, Дженни Линд, одной фабричной девушки, которая не получила никакого музыкального развития и даже на своём родном языке говорила неправильно. Автора уверяли очевидцы, которым можно вполне верить, что эта девушка в гипнотическом состоянии повторяла песни шведского соловья на различных языках так быстро и так верно – и слова и музыку, – что трудно было различить оба голоса между собой. Чтобы испытать, до чего может дойти способность к подражанию этой сомнамбулы, Дженни Линд импровизировала при ней трудное хроматическое упражнение, которое та переняла с совершенной точностью, хотя в состоянии бодрствования, разумеется, не осмелилась бы и пытаться выполнить что-нибудь подобное.

Равным образом, автор много раз был свидетелем того, до какой невероятной степени может доходить чувствительность гипнотизированного субъекта к какому-нибудь отдельному классу впечатления это явление, как и предшествующие, вытекает из полного поглощения внимания своим предметом. Так, автор видел, как один юноша в гипнотическом состоянии нашёл, по запаху владельца перчатки в обществе из шестидесяти или более человек; он нюхал каждого по очереди до тех пор, пока не напал на владельца перчатки. В другой раз собственник кольца, снятого с пальца прежде, чем в комнату ввели гипнотизированного субъекта, был указан между двенадцатью особами. В иных случаях, из которых многие автор тоже наблюдал лично, необыкновенно сильно развивается чувство температуры: самые лёгкие колебания температуры, не ощутимые для обыкновенного осязания, определяются сразу, а более значительные изменения, например, пущенная в открытую дверь струя холодного воздуха, вызывают самые болезненные ощущения.

Но есть ещё один пункт, – пункт весьма важный, вследствие своего отношения к предполагаемой целительной силе месмеризма и спиритизма. Знающие физиологи вполне допускают влияние «выжидательного внимания» на органические отправления нашего тела, поэтому не трудно допустить и дальнейшее положение, а именно: что большая степень сосредоточения внимания, достигаемая в гипнотическом состоянии, должна произвести и более поразительные результаты. Пульсации сердца и дыхательные движения могут быть ускоряемы и замедляемы; различные выделения могут видоизменяться, как в количестве, так и в качестве. Вот поразительные примеры этого рода:

Одна дама, бросившая кормить вследствие потери молока, когда ребёнку было тринадцать месяцев, была загипнотизирована м-ром Брэдом и, пока она находилась в гипнотическом состоянии, он делал пассы над её правой грудью, чтобы привлечь её внимание на эту грудь. Через несколько минут она приняла такую позу, какую принимают женщины, когда держат ребёнка у груди, и вскоре грудь наполнилась молоком, при виде чего, проснувшись, она выразила величайшее удивление. Прилив молока к правой стороне продолжался, и чтобы восстановить симметрию её фигуры, м-р Брэд произвёл ту же манипуляцию и над другой грудью, после чего у неё ещё в течение девяти месяцев был обильный запас молока.

Автор знает и другие случаи, в которых выделения, приостановленные вследствие какого-нибудь болезненного процесса, бывали возобновляемы этим способом. Автор убеждён, что, если применить этот способ с разбором и знанием дела, он займёт место одного из наиболее могущественных методов лечения, находящихся во власти врача. Проводник влияния тут, очевидно сосудо-двигательная нервная система, которая хотя и не подчиняется прямо волевому контролю, но находится в сильной зависимости от эмоциональных состояний. (См. «Физиологию ума», д-ра Карпентера, т. II стр. 167–170).

Внушения могут идти не только от лиц, посторонних субъекту, но и от самого субъекта. Такие внушения известны под именем самовнушений (autosuggestion). Примером их могут служить, вызванные «мнительностью» болезни. Самая обыкновенная и общественная из них – психическое, половое бессилие. Всем также известно, что студенты медики, занимающиеся изучением той или другой болезни, нередко считают себя страдающими ею⁶²².

Самовнушения могут происходить и посредством галлюцинаций. В этих случаях самовнушение иногда ведёт к болезненным результатам, но иногда оно может иметь и исцеляющее действие. В пример можно привести рассказ сестры Жанны Дезанж (XVII в.) об исцелении её св. Иосифом.

Эта сестра несколько дней страдала сильной болью в боку, которую врач, не мог исцелить никакими средствами. Сестра уже собиралась умирать, как вдруг узрела св. Иосифа «в образе и подобии человека. Он сиял (рассказывает сестра) ярче солнца, у него были длинные волосы, каштановая борода. С несвойственным людям величием он положил руку на мой правый бок, где у меня была самая сильная боль; мне казалось, что он сделал в этой части помазание, после чего я почувствовала, что жизнь моя возвратилась, и я совершенно выздоровела»⁶²³ и пр.

Из явлений, вызываемых самовнушением, обращают на себя особое внимание анестезия, и анальгезия (отсутствие общей чувствительности и болевой чувствительности). Самовнушенными анестезией и анальгезией объясняется нечувствительность различного рода экстатиков и фанатиков к страданиям при самоистязаниях, муках и пытках, например, безболезненное самоистязание факиров и других аскетов, стойкость средневековых ведьм и колдунов при пытках и пр.⁶²⁴. Самовнушение может даже заменить муки блаженством. (Экстазы при муках). (См. книгу проф. А. Гилярова: «Гипнотизм по учению школы Шарко», Киев 1894 г., стр. 177–178).

Выбирать примеры исцелений из современной практики нет возможности. Случаев засвидетельствовано так много и столь многими авторами, что выбор становится затруднительным. Однако оставлять без фактических объяснений столь важный вопрос было бы нецелесообразным.

Мы ограничимся случаями исцеления контрактур, параличей, слепоты, немоты, глухоты, расстройства обоняния, примерами действия на сосудодвигательную и секреторную системы, – предоставляя во всех этих свидетельствах слово Брэду⁶²⁵.

а) Исцеление контрактуры руки. «Весной 1842 года ко мне была привезена одна девица при следующих обстоятельствах. Её внезапно схватили сильные и чрезвычайно болезненные тонические судороги руки, кулак был крепко сжат, рука согнута. Мужская и женская прислуга гостиницы напрягали все усилия, чтобы раскрыть пальцы и разогнуть руку, но не были в состоянии этого сделать. Один очень почтенный врач прописал лекарство и большую мушку к затылку; но так как симптомы ухудшались, позвали меня. Я тотчас же понял, что имею дело со случаем истерии, загипнотизировал больную и вызвал щекотанием кожи над разгибающими мышцами действие последних и этим уменьшил сокращения сгибающих мускулов, так что мне в несколько минут удалось раскрыть пальцы и разогнуть руку и, следовательно, исполнить то, что понапрасну старались сделать сильные люди, несмотря на величайшее напряжение. Больная после этого выздоровела и больше никогда не испытывала такого припадка»⁶²⁶.

б) Исцеление контрактуры шеи. «Около месяца спустя, ко мне была привезена шестнадцатилетняя очень образованная девушка из Ньюэрка в Нотингэмшире. Она прибыла в сопровождении доктора Чоунера и своего отца, которые мне сообщили, что голова больной уже полгода пригнута к левому плечу, к которому прилегла так плотно, что не было возможности просунуть карты между ней и плечом. Врачом были употреблены понапрасну все средства; судорога продолжалась непрерывно день и ночь даже и тогда, когда сон бывал вызван опиумом. Точно также осталась безуспешной консультация с сэром Бенжаменом Броди, и когда я увидал больную, она находилась в худшем положении, чем прежде. Голова была так крепко притянута к плечу, что мне при всех усилиях было невозможно отогнуть её хоть немного. Поэтому я загипнотизировал больную, попросив её пристально смотреть на новый ланцетный футляр, который я держал в расстоянии от десяти до двенадцати дюймов над её лбом. Веки очень быстро закрылись при наступлении дрожания, которое так характерно для перехода в гипнотическую стадию. Тогда я поднял её руки и ноги, чтобы привести их в каталепсию и ускорить циркуляцию, и породил, таким образом, состояние возбуждения в чувствилище и спинном мозгу. Когда она, спустя несколько минут, пришла в состояние, удобное для воздействия на мускульную систему, я начал слегка щекотать кожу на правой стороне шеи и таким образом возбудил к деятельности подлежащие мускулы, так как знал, что таким способом всего скорее и легче могут быть устранены контрактуры левых шейных и затылочных мускулов. Таким образом, мне удалось искусством, а не силой, отогнуть голову от левого плеча и склонить её к правому плечу. Мне удалось столь же легко дать голове изменённое положение, как удаётся матери склонить с одной стороны на другую голову спящего ребёнка. Предоставив больную самой себе в течение нескольких минут с изменённым положением головы, я её разбудил лёгким ударом позади уха, и к изумлению больной и её друзей голова приняла совершенно прямое положение. Когда я её посетил на следующее утро, она читала книгу, держа голову прямо. Но так как оставался лёгкий изгиб позвоночного столба, я её загипнотизировал в стоячем положении и старался во время сна выпрямить спинной хребет манипуляциями. После того, как это мне удалось, я её разбудил, и голова и спинной хребет сохранили и впоследствии нормальное положение»⁶²⁷.

в) Исцеление параличей и контрактур ноги. «11 августа 1853 года д-р Джонстон прислал ко мне 23-летнюю даму из Вервича на Твиде, страдавшую в течение четырёх лет неполным параличом левой нижней конечности, которую она волочила позади правой. Несмотря на старание д-ра Джонстона и на письменный совет сэра Бенжамена Броди, болезнь всё ухудшалась, и профессор Сайм в Эдинбурге, который внимательно исследовал позвоночный хребет, и нашёл его здоровым, мог лишь посоветовать улучшение общего положения и частое пользование свежим воздухом...

Больная посетила меня в сопровождении своей матери. Она была высокая, красивая и образованная молодая дама, хорошо сложенная, и производила, когда сидела, впечатление юности и свежести. Но, когда она пыталась ходить, бросался в глаза паралич левой ноги, которую она дотаскивала лишь до пятки другой ноги, причём ступня была выворочена. Мне было не трудно узнать природу болезни, так что я тотчас же мог дать матери и дочери уверение, что с этим случаем скоро справлюсь. Посадив больную в удобное кресло, я её загипнотизировал, выпрямил члены и пытался своими манипуляциями вызвать изменение в состояния мускулов. После того, как я её разбудил через десять минут, она была в состоянии пройти по комнате, приподняла при этом левую ногу и поставила её, как следует, впереди другой, чего она не была в состоянии делать целые четыре месяца. Хоть она несколько ещё хромала, однако и она и мать были сильно поражены улучшением и лёгкостью, с которой оно было произведено. Повторение гипнотизирования на другое утро сделало улучшение ещё очевиднее, и после следующего повторения, вечером того же дня, она была в состоянии без всякого затруднения ходить по комнате. После четвёртого гипнотизирования на следующее утро больная стала ходить с грацией королевы и подвижностью сильфиды, поехала непосредственно после этого в город и посетила несколько магазинов на различных улицах, как будто у неё никогда не было паралича. Так как мускулы на другой нижней конечности точно также были несколько поражены, то я пользовал даму ещё месяц, чтобы упрочить результаты лечения, после чего она возвратилась домой сильной и крепкой и в течение года была совершенно здорова.

Летом 1854 года она настолько окрепла, что была в состоянии взбираться на Шотландские горы так же храбро, как её подруги, но в течение осени её силы истощились вследствие частых выездов и забот, так что в конце сентября снова обнаружился паралич. Так как он не прекращался в течение трёх недель, то больную снова привезли ко мне, причём её мать выразила опасение, что гипнотизирование поможет не так скоро, как прежде, так как общее состояние было менее благоприятно. Они прибыли в Манчестер в 8 часов вечера, и после того как несколько отдохнули, я сказал им, что больная получит способность ходить, прежде чем ляжет спать. Мать больной не поверила, но я загипнотизировал последнюю и поступил при этом так же, как в первый раз, так что по истечении четверти часа паралич совершенно исчез, и больная была в состоянии ходить по комнате без всякого затруднения. По вторичном загипнотизировании на следующее утро больная чувствовала себя такой же крепкой, как прежде; точно также было устранено ухудшение общего состояния, внушавшего матери такое большое опасение, и паралич с тех пор не возвращался»⁶²⁸.

Возможность быстрого устранения истерических контрактур и параличей, как при помощи гипнотизма, так и без него, в настоящее время такой общеизвестный факт, что частные сопоставления в каждом отдельном случае были бы излишни. Вместо ссылок на тома и страницы достаточно отослать к известным работам Шарко и его школы по истерии.

Заслуживает внимания, что Брэд в объяснении и способе исцеления психических контрактур и параличей стоит на одной почве со школой Шарко.

«Лицам, не знакомым с гипнотическим лечением, эти исцеления, – говорит он, – могут показаться чудесными, и, однако же, они, с моей точки зрения на подобные страдания, могут быть объяснены естественным образом. Если больной находится во власти определённых идей, под влиянием которых невольно сокращаются известные мускулы, то последние понемногу становятся оцепенелыми. Сила воли пациентов в этих случаях бывает неспособна преодолеть болезненное состояние, и при употреблении механической силы болезнь вследствие раздражения мускулов усиливается ещё более; напротив, в состоянии гипноза можно без труда уничтожить контрактуры... Если возбудить антагонисты сокращённых мускулов щекотанием кожи, то контрактура последних исчезает. Таким образом, нервный сон сам собой не производит исцеления, но лишь позволяет, пока продолжается, подавить неотвязные идеи, невольно действующие на данный мускул, а затем и вовсе устранить эти идеи»⁶²⁹.

г) Исцеление слепоты. «19 июня 1854 г. обратилась ко мне за советом мисс R. За год перед этим она страдала воспалением глаз, заставившим её в течение месяца оставаться в комнате. Впоследствии она получила повреждение левой стороны головы вследствие падения на неё бревна; спустя два дня после этого обнаружились сильные боли в соответствующем месте.

И она вдруг ослепла на левый глаз при расширении зрачка. Благодаря врачебной помощи, в течение четырёх месяцев зрение отчасти восстановилось. В начале января 1854 года она вдруг во время чтения ослепла на другой глаз точно также при расширении зрачка. Спустя немного дней, она нагнулась у камина и, вставая, ударилась о карниз камина тем же местом головы, которое было раньше повреждено, после чего левый глаз вновь ослеп, так что она потеряла зрение на оба глаза. Тогда она была отправлена своим домашним врачом к знаменитому глазному врачу сэру Тильду в Дублине, вследствие помощи которого её состояние настолько улучшилось, что зрачок снова начал реагировать, и она могла различать большие предметы, но не была способна ни читать, ни писать. Она возвратилась домой, но так как улучшение не делало успехов, то просили меня испытать на ней действие гипнотизма. При исследовании глаза я не мог открыть физической причины расстройства зрения, и кроме того не было болей ни в глазу, ни в голове. Глаза выглядели наподобие того, как бывает при начинающейся тёмной воде, только зрачки не были расширены так сильно. Так как я думал, что следует искать причины уменьшения зрительной способности в пониженной чувствительности ретины, то я надеялся на быстрый успех от гипнотического лечения. Но чтобы иметь возможность судить об его действии, я положил перед её глазами страницу самой крупной печати, какая у меня была, и оказалось, что она не была в состоянии читать печать, которой буквы длиной доходили до четверти дюйма. Загипнотизировав больную, я старался направить деятельность нервной системы на глаза приведением в движение воздуха над ними и лёгким к ним прикосновением и в то же время этим обратить внимание больной на глаза. Когда я её разбудил по истечении десяти минут и показал ей ту же самую печать, то она тотчас же с изумлением и величайшей радостью воскликнула: «я вижу слово «торговля», и в то же время указала на него. Я уверил её, что она скоро будет видеть ещё лучше, и после короткой паузы она вскрикнула: «я вижу «касающийся торговли»; потом «я вижу «лексикон», и вскоре затем «я вижу «Мак Эйлох» (имя автора). Хотя она и не была в состоянии тотчас же видеть больше, но по прошествии нескольких минут могла прочесть «Лондон, Лонгмен, Грин и Лонгменс». Таков был результат первого сеанса. На следующий день после второго сеанса она могла по пробуждению прочитать весь заглавный лист брошюры, а ещё пять минут спустя, две строки текста. После второго сеанса в тот же день она по пробуждению читала мелкую печать «Приложения», и могла в тот же вечер, в первый раз по прошествии года, написать домой письмо, в котором говорила о своих успехах. После того как она была загипнотизирована ещё два раза, она была в состоянии читать мельчайшую газетную печать. Она оставила меня совершенно оправившейся и с тех пор оставалась здоровой.

Когда все эти пациентки пользовались моим лечением, они не употребляли никаких внутренних и внешних медицинских средств, и при той скорости, с какой совершилось их выздоровление, не может подлежать никакому сомнению, что оно вызвано исключительно гипнотизмом».

д) Исцеление глухоты и немоты. «Точно также (продолжает Брэд) гипнотизм бывает весьма успешен в некоторых случаях нервной глухоты.

Меня просили лечить глухую от рождения девятилетнюю девочку. До этого времени, насколько было известно, она не слышала ни одного звука даже в том случае, если стояли возле неё и кричали изо всех сил. Я загипнотизировал эту девочку и направил её внимание на её уши. После этого её слух в короткое время стал настолько острым, что она легко могла слышать слова, произносимые умеренным голосом, и даже могла после повторительных попыток им подражать, хотя и не видела движения губ говорящего. В короткое время успехи были такие, что её отправили в школу учиться по обыкновенному способу чтению и письму, в чём она тоже сделала хорошие успехи. По выходу из школы она долго служила посыльной, получала приказания и давала ответы обыкновенным способом, исключительно посредством языка. Удивительно то, что она не могла слышать некоторых звуков, например, высоких нот рояля, хотя слышала всё, что лежало в пределах её голоса, так что была в состоянии правильно подражать пению. Точно также она не могла слышать самых низких нот инструмента; напротив, между тем как она не могла слышать звука резкого колокольчика, она хорошо слышала глухой звук колокола, точно так же как стук в дверь или лёгкий удар по столу.

Следующий факт, касающийся глухонемого мальчика, интересен во многих отношениях.

«Я демонстрировал мальчика на публичном чтении в Лондоне после того, как в своём лечении дошёл до момента, который считал для дела важным. Аудитория пожелала, чтобы больной был освидетельствован присутствующим врачом, который считал себя в этом компетентным. Он исследовал и объявил, что мальчик вообще не может слышать. Между тем я доказал, что он обладал в ограниченном объёме слухом, так как был в состоянии меня слышать, если я особенно громким голосом говорил ему на расстоянии от его ушей от 6 до 8 дюймов, причём он делал усилия подражать нескольким словам, хотя при этом не мог видеть движения моих губ.

Я продолжал гипнотизировать этого больного ежедневно и упражнять его в том, чтобы он, не видя моих губ, подражал произносимым словам. В результате было то, что мальчик, когда я его представил несколько недель спустя на публичном чтении в Ливерпуле, оказался способным в совершенстве подражать словам, произносимым как мной, так и главным учителем Ливерпульской школы глухонемых, так что многие из присутствовавших были склонны отрицать возможность, чтобы этот мальчик был когда-нибудь глухонемым»⁶³⁰.

о) Исцеление извращения обоняния. «Мистрис X, мать многочисленного семейства, чувствовала себя вполне хорошо, когда в июле 1849 года отправилась поклониться телу своей подруги, находившемуся уже в состоянии усиленного разложения. После этого её стал мучить трупный запах, который её преследовал в течение многих дней, даже по ночам, когда она просыпалась, и ничем не мог быть изгнан. Она прибегала к резким запахам всяких сортов, нюхала нашатырный спирт и табак, держала под носом курительные свечи и дымящийся табак – всё понапрасну, запах продолжал быть одинаково сильным и отвратительным. Я загипнотизировал её и вселил в неё во время сна уверенность, что она наслаждается благовонием, затем по истечении пяти минут разбудил, когда она ещё находилась под действием этих идей, и она по пробуждению выразила мне чувство восхищения благовониями, которыми, казалось ей, она была окружена и наслаждалась. Напротив, отвратительный запах не возвращался даже и тогда, когда она пыталась его вообразить. Спустя год и два месяца, я ту же самую даму загипнотизировал в присутствии многих учёных друзей, которым сказал, что попытаюсь во время сна снова вызвать ощущение испытанного раньше отвратительного запаха и сохранить его в сознании дамы и в бодрственном состоянии после пробуждения. Вскоре после того как дама, ничего не знавшая о моём намерении, впала в сон, я стал держать свой палец возле её носа и делать ей нюхательные вдыхания, между тем как другой рукой морщил её брови и сдвигал их к переносице. Вслед за тем дама начала нюхать и тотчас же выразила неудовольствие на неприятный трупный запах – «старый запах снова возвращается». Так как эксперимент вполне удался, я её тотчас же загипнотизировал снова и вызвал в ней обонятельные ощущения противоположного рода, так что после пробуждения она стала наслаждаться благовониями Аравии»⁶³¹.

ж) Вызов и прекращение желудочно-кишечных отправлений. Действие внушения на сосудодвигательную и секреторную системы ярче всего выступает из возможности прекращать и вызывать желудочно-кишечные отправления, регулировать менструации, увеличивать отделение молока, производить выкидыши.

«У многих гипнотиков мне удавалось в течение нескольких минут вызывать обильные испражнения, направляя внимание больных на это действие и делая в тоже время вдоль кишки концами пальцев лёгкое движение, чтобы вызвать перистальтические движения. Следующий пример служит этому удивительным доказательством и показывает сверх того, что пробуждённые во время сна ощущения могут продолжаться долгое время и после пробуждения. В моём пользовании был один господин, страдавший эпилептическими припадками, не поддававшимися никакому лечению, и которого я гипнотизировал с благоприятным успехом. Однажды, в то время, как он был загипнотизирован, я стал двигать своими губами, подражая действию глотания, чему он тотчас же стал подражать, как скоро заметил связанный с этим звук. Когда я высказал предположение, что он принял несколько алоэ, он тотчас жестами и словами выразил отвращение к известному горькому вкусу этого лекарства. Я затем сказал ему, что приём этого средства должен вскоре произвести у него ещё большее действие, и действительно, по истечении короткого времени он начал ёжиться, как будто сильное слабительное вызвало у него боли. Я больше ничего не говорил, но по истечении четырёх или пяти минут он встал, отправился по лестнице в ватер-клозет и спустился оттуда все ещё в состоянии гипноза, после того как оставил несомненные доказательства успеха моего опыта. Когда я его разбудил, он более не знал о том, что произошло, но жаловался на горький вкус во рту. Посетив меня снова на следующий день, он мне сообщил, что горький вкус для него стал таким роковым, что он напрасно пытался удалить его полосканием рта водой. Кушанье и питьё всякого рода и на следующее утро имели нестерпимо горький вкус, который прошёл лишь по истечении дня вследствие волнения, которое случайно было вызвано у пациента»⁶³².

Часто у загипнотизированных лиц я вызывал обильную рвоту, давая им проглотить ложку воды и уверяя их при этом, что они приняли рвотное; иногда бывало даже достаточно просто заставить их поверить, что они приняли рвотное, чтобы вызвать рвоту⁶³³.

Равным образом мне во многих случаях удавалось в течение нескольких минут на долгое время приостанавливать сильные болезненный поносы, после того как я в гипнозе внушал больным уверенное ожидание, что они будут освобождены от своих страданий»⁶³⁴.

Приведённых примеров вполне достаточно, чтобы судить о терапевтическом значении гипнотизма и внушения. Но правильная оценка гипнотерапии и психотерапии возможна лишь из внимательного изучения всего собранного по этому вопросу материала.

Отсылая интересующихся к трудам Льебо, Бернгейма, Веттерстранда и других, необходимо сделать оговорки.

Во-первых, нельзя не заметить, что сообщаемые этими (и другими) авторами наблюдения не суть протоколы всей вообще их деятельности в этом направлении, но ограничиваются лишь более или менее типичными случаями; неполные и неудачные случаи остаются, за редкими исключениями, в стороне.

Во-вторых, мы по большей части слышим лишь об исцелении больных во время лечения и не имеем точных сведений об их состоянии спустя значительное время после лечения, так что в большинстве случаев неизвестно, устраняет ли гипнотизм болезнь или только её симптомы в данное время.

В-третьих, следует помнить, что и при добросовестной передаче фактов заинтересованным лицом многое выходит лучше, чем на деле, вследствие того, что от заинтересованного могут ускользать такие подробности, которые не могут быть не замечены равнодушным глазом.

Наконец, в-четвёртых, исцеление только в редких случаях достигается сразу, по большей же части в течение довольно продолжительного времени, и капитальный вопрос о том, не способствовали ли исцелению другие причины, помимо гипнотизма и внушения, (хотя бы, например, исцеляющее действие самой природы), остаётся, обыкновенно, невыясненным.

Вообще же невозможно не признать, что гипнотерапией и психотерапией достигнуты в пользовании многих болезней, преимущественно нервных, весьма значительные успехи, в которых невозможно сомневаться. (См. книгу проф. А. Гилярова: «Гипнотизм по учению школы Шарко», Киев 1894 г., стр. 235–253).

Мы опишем чары одного мулукурумба над мальчиком, которого мы лично знали на «Голубых горах» (в Индии), говорит Е. Блаватская. Между Каттагири и Утти живёт семейство евразиев, людей довольно зажиточных. Оно состояло несколько лет тому назад из старухи-матери, двух сыновей и сироты-племянника, воспитанного с колыбели старухой, в память её младшей умершей сестры.

Старуха, г-жа Симпсон, была женщина добрая и очень набожная. Сыновья служили в канцелярии губернатора, а мальчик, которому было тогда лет одиннадцать, ходил в школу миссионеров. Говоря другими словами, после полудня он был совершенно свободен и делал, что ему хотелось.

Как и всех детей на здоровых живописных горах Нильгири, его оставляли бродить одного по аллеям и чащам «города» по собственному усмотрению. Утти – город только на картах Мадраса; в европейском смысле, это город только по имени. Кроме маленького туземного квартала в большом провале, на дне которого тянутся двумя рядами деревянных сараев базар и лавки, а кругом, по крутым бокам провала, лепятся, будто гнезда ласточек, туземные лачуги, в Уттакаманде нет ни одной улицы. Там есть великолепная ратуша, собор, больницы, клубы и даже магазины в летнее время, но улиц всё-таки нет. Дачи, коттеджи, виллы разбросаны оазисами, как попало, на неровной поверхности сотни небольших и высоких холмов, густо покрытых большими деревьями, а местами заросших настоящим лесом. Здания построены обыкновенно у подошвы холма или большой скалы, для защиты от ветра, среди огромных садов, парков и плантаций, отгороженных от дорог живой изгородью. От задов частных зданий тропинки ведут часто почти в непроходимые чащи на склоне соседней горы, куда редко заходит нога европейца.

По вечерам и ночью довольно опасно пешему выходить из дома, особенно без оружия, и переходить эти чащи. Неожиданная встреча с леопардом, а иногда и с тигром, не говоря о свирепых диких кошках, удерживает дома всех, кто живёт далеко от расчищенного центра города или не имеет экипажа.

Дом старухи Симпсон находился далеко от главных аллей Утти, и как раз за домом начиналась такая чаща. Мальчику было запрещено ходить в неё. Но он страстно любил птиц. У него был целый сарай, освещённый большими окнами и уставленный кадками с растениями, превращённый им в птичник. Там у него находились всевозможные породы птиц, от попугаев до, колибри «Голубых гор», крошечного «юй-му». Не было только нильгирийской ласточки. Это маленькое жёлтое создание, чрезвычайно дикое и хитрое, летает очень высоко, и его почти невозможно заманить в силки.

Однажды, увлекаемый своей страстью, он забрёл очень далеко от дома, в самую глубь чащи. Пред ним прыгала с одного дерева на другое «ласточка», и он старался поймать её. Так он пробегал за нею до заката солнца.

Если сумерек нет в долинах Индии, то в Утти, окружённом со всех сторон большими горами и скалами, переход от дня к темной ночи совершается почти мгновенно.

Увидев себя в густом лесу, почти в совершенной мгле, мальчик испугался и поспешил домой. Но с его обувью случилось дорогой нечто, заставившее его сесть в первой просеке на камень и снять сапог. Пока он опорожнял его и разглядывал, стараясь найти уколовшую ему ногу колючку, с дерева соскочила ему почти на голову дикая кошка. Тогда, видя, как не менее его самого испуганный зверь, с детёнышем во рту, ощетинился, приготовляясь атаковать его, несчастный мальчик страшно испугался и закричал на весь лес. Но, в ту же минуту, две стрелы, вонзившись в бок зверя, заставили его, выронив из пасти котёнка, покатиться кубарем вниз, в глубокий ров. Два курумба, грязные, полунагие, отвратительные, выскочив ив засады, тотчас же овладели убитым животным и заговорили с мальчиком, смеясь над его трусостью...

Муллу-курумбы не диковинка в Утти. Их можно всегда найти на базарах. В то время как «медовые» тейна-курумбы никогда не приближаются к жилым местам, их братья «муллу» (курумбы терновника) как бы ищут сношений с белыми, между которыми они часто живятся аннами и пейсами (копейками) за разную чёрную работу и услуги. Поэтому и маленький евразий, вместо испуга, почувствовал, напротив, благодарность к двум курумбам, так кстати избавившим его от когтей дикой кошки.

Он говорил на их языке, как и все евразии, родившиеся на этих горах. Боясь идти далее один, он уговорил их довести его до дому, обещая им рису и водки дома. Они согласились, и все трое отправились вниз. Дорогой он им рассказал о своём затруднении насчёт «ласточки», и курумбы обещали ему, за небольшое вознаграждение, заманить несколько этих птичек в его сети. Курумбы славятся своим искусством, как охотники: они ловят так же легко малую птицу и зверька, как убивают тигра и слона. Как звероловы, они первые на горах. Они условились встретиться на другой же день в долине и идти на лов пташек. Словом, они подружились.

Вернувшись домой, мальчик рассказал тётке об услуге, оказанной ему карликами. Та дала им несколько медных монет и немного водки, но тотчас же отослала их. Старуха, как и все евразии, была очень брезглива относительно негров вообще. Она запретила племяннику всякие с ними сношения, и мальчик, боясь потерять случай добиться, наконец, для своей коллекции желанного экземпляра птицы, поэтому не сказал ей ни слова о своём проекте охоты с ними на другой день.

Они встретились, и он вернулся в тот же вечер с парой жёлтых ласточек. Увлекаемый своею страстью к птицам и возбуждённый охотой, бедный мальчик забыл в тот день всякое чувство отвращения, даже и не заметил, как часто его руки приходили в соприкосновение с руками курумбов, которые его несколько раз трогали. Под предлогом похвалы его клетчатому, яркого цвета, пиджаку, они проводили несколько раз по его спине. Бедный мальчик, он был ещё ребёнок! Имея до того весьма мало сношений с туземцами, которых его приучали презирать с малых лет, как идолопоклонников и «негров», он, вероятно, и не слыхивал, до какой степени боятся карликов те, чья кровь текла на пятьдесят процентов и в их жилах.

Здесь следует рассказать, как курумбы ловят птиц. Для поверхностного наблюдателя эта операция весьма проста и незамысловата. Для внимательного она представляет любопытное явление.

Карлик берёт небольшую жёрдочку и, повертев её в руках, словно полируя её, он её прикрепляет фута на два от земли, на первом попавшемся кусте. Затем он ложится в нескольких шагах оттуда на землю, спиной вверх, и, устремив глаза на заранее выбранную им птицу, если она только скачет там, где он её может видеть, курумб терпеливо ждёт. Вот что рассказывает К. Бетлор, бывший не раз очевидцем такой охоты.

«В это время глаза курумба принимают странное выражение... Я замечал такое же только во взгляде змеи, когда она, поджидая добычу, устремляет его на жертву, очаровывая её, а также в глазах чёрных жаб Майсура. Неподвижный, стеклянный взгляд этот сияет, словно внутренним холодным светом, притягивает к себе и вместе отталкивает. За несколько рупий один курумб согласился дозволить мне присутствовать при его ловле. Птица порхает и чирикает беззаботная, весёлая, деятельная. Вдруг она останавливается и точно прислушивается. Склонив головку на бок, она остаётся несколько секунд неподвижной; потом, встрепенувшись, видимо силится улететь. Она иногда и улетает, но весьма редко. Обыкновенно, её словно что-то притягивает в очарованный круг, и она начинает бочком приближаться к жёрдочке, её пёрышки взъерошены; она тихо и жалобно пищит, а всё же подвигается маленькими, нервными скачками... Наконец, она возле «очарованной» жерди. Одним скачком, она перепрыгивает на неё и – судьба её свершилась. Она уже не может сдвинуться с жерди и сидит на ней точно приклеенная. Курумб бросается на бедное очарованное создание с быстротой, какой позавидовала бы любая змея; дайте ему только несколько медных грошей вдобавок условленной платы, и он пожрёт птицу живую на месте, с когтями и перьями!»...⁶³⁵.

Таким образом, двое курумбов поймали пару жёлтых ласточек для маленького Сампсона. Но они поймали вместе с этим и самого мальчика. Один из курумбов «очаровал» его, как очаровывал птиц. Он завладел его волей, стал управлять помышлениями, сделал из него положительно бессознательную вещь, которой и орудовал по воле.

С того дня с мальчиком произошла видимая перемена. Он сделался скучен, вял, перестал играть и бегать. Здоровье его не изменилось, и аппетит оставался здоровым, но он как будто постарел на несколько лет, и домашние часто замечали, что он ходит точно во сне. Скоро в доме стали пропадать серебряные вещи, ложки, сахарницы, даже серебряное распятие, а затем и золотые вещи г-жи Симпсон. Между домашними поднялась тревога. Невзирая на все предосторожности и старание поймать вора, вещи пропадали одна за другой из крепко запертого шкафа, ключ от которого никогда не покидал старухи... Полиция, к которой обратились, оказалась бессильной напасть на следы вора. Подозрение падало на всех и не могло остановиться ни на ком. Прислуга в доме была старая, и г-жа Симпсон ручалась за неё, как за самое себя.

Однажды вечером, получив из Мадраса пакет, в котором было тяжёлое золотое кольцо, старуха, спрятав его в железный шкаф и положив ключ он него под подушку, решилась не спать всю ночь.

Мальчик спал в чуланчике, возле её спальни. Часа в два пополуночи, дверь из чулана отворилась, и, при свете ночника, она увидала входившего племянника. Она чуть было не спросила громко, что ему нужно; но разом спохватилась и со страшным замиранием сердца затаила дыхание. Он действовал точно во сне. Глаза его были широко раскрыты, а лицо имело, как она рассказывала на суде, выражение суровое, почти зверское. Он прямо подошёл к её кровати, тихо вынул ключ из-под подушки, так тихо и ловко, что она скорее видела, нежели чувствовала его руку под собой. Затем он отпёр шкаф, пошарил в нём, запер, снова возвратил ключ под подушку и ушёл в чулан.

Таково было присутствие духа у г-жи Симпсон, что она осталась неподвижной после этого несколько времени. Её любимый племянник, ребёнок – вор! Но куда же он девает украденные вещи? Она решилась ждать до конца и узнать тайну во всей её полноте.

Тихо и быстро одевшись, она заглянула в чулан. Племянника там не было, но дверь во двор была отворена. Последовав за ним по горячим следам, она тоже вышла и увидала его мелькающую тень у птичника. Ночь была лунная, светлая. Она ясно заметила, что, нагнувшись у окна, он что-то зарывает в землю. Тогда она решилась ждать до утра. «Мальчик-лунатик, – подумала она, – вероятно, и все остальные вещи там найдутся. Будить его и пугать теперь напрасно»...

Она вернулась к себе, но не прежде, чем убедилась, что ребёнок тоже вернулся в свой чулан. Проходя мимо его комнатки, она убедилась, что он спит крепко, хотя его глаза были так же широко открыты, как и тогда, когда он подошёл к её постели за ключом. Это её изумило и страшно испугало. Она долго стояла над ним, но решение её «ждать до утра» не покинуло её.

На другое утро, призвав сыновей, она рассказала им подробно ночную сцену. Они отправились с нею к замеченному ею месту у птичника и скоро нашли свеже-разрытое место. Но там ничего не оказалось. Очевидно, у мальчика были сообщники.

Как только он вернулся из школы, умная старуха, поняв, что, расспрашивая его, она, вероятно, ничего не узнает и только затруднит ещё более раскрытие тёмного дела, приняла его по обыкновению, накормила завтраком и только зорко наблюдала за ним. Вставая по окончании завтрака, чтоб умыть руки, она сняла с себя кольцо и нарочно оставила его на столе. При виде золотой вещицы, глаза мальчика загорелись, и, полу-отвернувшись, г-жа Симпсон ясно видела, как он быстро препроводил кольцо в карман. Затем он встал и равнодушно вышел из дому. Но тут она его остановила.

– Где моё кольцо, Том? – спросила она. – Зачем ты взял его?..

– Какое кольцо? – равнодушно ответил мальчик. – Я не видел вашего кольца...

– Но оно у тебя в кармане, маленький негодяй! – закричала она, дав ему полновесную пощёчину. И, бросившись на спокойно стоявшего мальчика, она вынула кольцо из его кармана и показала ему. Мальчик не сопротивлялся.

– Какое же это кольцо? – сердито спросил он её. – Это горсточка золотого зерна... Я взял его для своих птиц... За что вы бьёте меня?..

– А все серебряные и золотые вещи, которые ты украл у меня за эти два месяца, тоже только зёрна, по-твоему, негодный лгун и воришка? Куда ты их девал?.. Говори сейчас, или я пошлю за полицией, – кричала старуха в ярости.

– Никаких вещей я у вас не крал. Я никогда ничего не брал без позволения, кроме как немного зерна и хлеба... для птиц...

– Где ты воровал зерно?

– У вас в шкафу... Но ведь вы сами позволили мне брать его. Такого золотого зерна нет на базаре, иначе я и этого бы у вас не просил...

Мистрис Симпсон поняла, что она находится лицом к лицу с какой-то непонятной ей загадкой, со страшной тайной, разъяснить которую она не может, но, что мальчик – припадок ли то с ним безумия или хронического сомнамбулизма – говорит лишь правду или то, чему он сам вполне верит...

Она догадалась, что сделала промах. Тайна далеко не разъяснилась. У мальчика должны быть сообщники, и она их откроет... Она притворилась, будто ошиблась и сознает свою ошибку. Сердце её обливалось кровью, но она довела свой опыт до конца.

– Скажи мне, Том, – начала она уже ласково, – ты не помнишь, когда я дала тебе позволение брать для твоих птиц золотое зерно из железного шкафа?..

– В тот день, когда я добыл своих жёлтых пташек – объяснил сурово мальчик. – За что же вы побили меня?.. Вы сами сказали мне: бери ключ у меня под подушкой, когда тебе нужно, бери золотое зерно, – оно здоровее для твоих птиц серебряного... Ну, я и брал... да его уж и мало осталось там, добавил он с сожалением, – а без него мои птички все умрут.

– Кто это тебе сказал?

– Он, тот, кто поймал для меня пташек, и помогает мне кормить их.

– Кто же этот он?

– Не знаю, – с усилием отвечал ребёнок, потирая себе лоб. – Не знаю... он, вы же его много раз видели... Он был здесь и три дня тому назад, во время обеда, когда я взял на тарелке дяди серебряное зерно, которое он положил на неё для меня... Он сказал: – бери. Дядя кивнул мне головой, и я взял.

Мистрис Симпсон вспомнила, что в тот день, то есть за три дня до того, таинственно пропали со стола десять серебряных рупий, которые её сын только что вынул, чтобы заплатить счёт. То была самая таинственная, необъяснимая из всех случившихся пропаж.

– Кому же ты отдал зерно? Ведь вечером не кормят птиц...

– Я его отдал ему, за дверью. Он вышел до окончания обеда. Да ведь тот день мы обедали днём, а не вечером.

– Как днём, в восемь часов вечера разве день?

– Не знаю, но то было днём... ночи совсем не было... Да её и давно уже нет!

– Господи! – заплакала старуха, всплеснув руками в ужасе. – Ребёнок сошёл с ума, он совсем обезумел.

Но вдруг её озарила мысль.

– Ну, так возьми и это золотое зерно, – сказала она, подавая ему свою брошку. – Возьми и покорми птиц, а я посмотрю...

Мальчик схватил брошку и радостно побежал в птичник. Там, по рассказу его тётки, произошла сцена, которая убедила её окончательно в расстройстве умственных способностей её маленького племянника. Он бегал вокруг клеток и сыпал воображаемое зерно. Многие из клеток были пусты, вероятно, птицы часто кормились таким образом. Но мальчик, очевидно, не замечал отсутствия птиц: он тёр брошку между пальцами, как бы ссыпая с неё зерно, говорил с несуществующими птицами, свистал им и радовался.

– Теперь, aunty (тётя), я отнесу остальное на сохранение ему... Он прежде велел зарывать остатки вот тут, под окном, но сегодня утром приказал приносить ему туда... Только вы не ходите за мной, а то он не придёт.

– Хорошо, мой друг. Ты пойдёшь один, – притворилась старуха.

Задержав его под каким-то предлогом на полчаса, она послала тихонько от мальчика за сыщиком и, посулив хорошую плату, приказала ему следовать незаметно за ребёнком, куда бы он ни пошёл.

– Если он что кому передаст, – распорядилась она, – то арестуйте того человека: он вор.

Сказано – сделано. Сыщик, призвав на помощь товарища, следовал целый день за мальчиком. Под вечер, они увидали его идущего по направлению к лесу. Вдруг из-за кустарников выскочил уродливый карлик и поманил к себе мальчика, который направился к нему тотчас же, как автомат. Увидев, что ребёнок сыплет ему что-то на руки, сыщики, в свою очередь, выскочили из своей засады и арестовали курумба с поличным в руках – золотой брошкой.

Курумб, впрочем, отделался несколькими днями ареста. Против него не было ни малейших улик, кроме брошки, которую мальчик, как он объявил, отдавал ему добровольно; по его уверению, «неизвестно по какой причине». На суде показания маленького Симпсона, который бредил про «золотое зерно» и не узнавал курумба, оказались неподходящими. Во-первых, он был малолетний, а затем врач объявил его неизлечимым идиотом. Его свидетельство, равно как и спутанные показания г-жи Симпсон, которая знала лишь то, что ей говорил этот же невменяемый мальчик, пошли за ничто. Даже свидетельство сыщика, которое имело бы вес, так как он знал этого курумба за укрывателя украденных вещей, не могло быть заявлено. В день ареста сыщик заболел, а через неделю, за несколько дней до суда, он умер. Его товарищ, поставленный на очную ставку с курумбом, которого он же помогал арестовать, клялся и божился, что не видал ничего, и ничего, поэтому не может сказать. Сыщик приказал задержать человека, он и помог задержать. Кроме этого, он не мог показать ровно ничего. Так этим история и кончилась.

Мы видели несчастного мальчика, которому теперь, впрочем, лет двадцать. Когда его нам показали, мы увидели толстого с отвислыми щёками евразия, который, сидя на скамейке за воротами, стругал палочки для клеток. Птицы всё ещё – его преобладающая страсть, как и прежде. Он кажется умственно здоровым в отношении всего, кроме денег, золотых и серебряных вещей, которые продолжает называть «зерном». Впрочем, после того, как родные отправили его в Бомбей, где он провёл под присмотром несколько лет, и эта мания начинает у него проходить.

Кажется, было бы лишним доказывать, что «одурение», насылаемое курумбами на человека, и «гипнотизация» одна и та же сила, пусть её называют чем угодно. (См. книгу Е. П. Блаватской «Из пещер и дебрей Индии». «Загадочные племена»).

Мы знаем, что во время сомнамбулизма можно внушать различные образы, которые преследуют субъекта всюду, куда он переносит взор. По требованию внушения, такие образы не оставляют субъекта в покое и после пробуждения.

«Локализованное мозговое впечатление – поясняет Рише – продолжает существовать, несмотря на возвращение сознания, и больная, хотя и обладает вновь чувствами и сознанием настолько, что, по-видимому, располагает своим разумом совершенно так же, как до опыта, тем не менее, не перестаёт бредить относительно пункта, стоящего в связи с вызванной галлюцинацией. Таким образом, она продолжает, например, видеть птицу, образ которой был вызван во время гипнотического сна. Относительно всякого другого предмета её разум и чувства совершенно здравы, но, несмотря на разуверения окружающих, она видит и осязает птицу с таким глубоким убеждением, что слова тех, кто утверждает противное, принимает за насмешку над собой. Это мозговое впечатление может оставаться некоторое время, но в конце сглаживается и исчезает, увлекая с собой убеждение, которое им поддерживалось. Тогда любопытно видеть, как изумлённая больная ищет, куда исчезла птица, и спрашивает себя, не была ли она обманута воображением, хотя и не может отдать себе во всём этом точного отчёта».

Можно внушать не только иллюзии и галлюцинаций, но и различные действия, как во время гипнотизма, так и в состоянии бодрствования, и при том на различные сроки: день, месяц, год. Эти действия, если внушение сделано определённо и авторитетным тоном, исполняются обыкновенно с большой точностью и по большей части (на взгляд многих авторов) с «роковой необходимостью».

«Мы показываем, – говорит Фере, на которого ссылается Рише, – сомнамбуле на ровном одинаковом фоне воображаемую точку, которую мы сами можем найти лишь при помощи неоднократных измерений, и приказываем ей после пробуждения вонзить в эту точку перочинный ножик; она исполняет приказание без колебания, с безусловной точностью относительно зрительной галлюцинации. С такой же точностью может быть исполнено и преступное действие».

«Если, – говорит тот же автор, – приказание сделано слабо, мягко, то сомнамбула по пробуждению бывает в расположении духа очень интересном для изучения. Видно, что она беспокоится, одолеваемая неотвязной идеей совершить смешной или неприятный поступок, например, пойти и поцеловать череп; она долго колеблется, иногда даже выражает свою нерешительность. «Должно быть, я сошла с ума! Мне очень хочется поцеловать этот череп. Это нелепо, я бы хотела не идти, но чувствую, что не совладаю с собой». В конце она исполняет внушение.

«Эти факты показывают, – продолжает Фере, – что гипнотик может сделаться орудием преступления, действующим с ужасающей точностью и тем более страшным, что непосредственно после совершения акта всё забывается: побуждение, сон и тот, кто его вызвал.

Таким образом, гипнотик становится субъектом экспериментатора и потому не подлежит никакой нравственной ответственности».

Необходимо, однако, заметить, что это пассивное послушание допускает исключения.

Сомнамбула может совершенно отказаться от совершения некоторых действий. Она рассуждает, спрашивает основание, говорит: «нет». Обыкновенно это сопротивление слабо и уступает настояниям экспериментатора, но иногда оно не может быть побеждено.

Рише приводит в доказательство следующее наблюдение Фере.

«Одна из наших больных почувствовала сильное влечение к одному человеку и от этого очень страдала, но её страсть не угасала. Если ей внушали присутствие этого человека, она тотчас же обнаруживала знаки сильной скорби и хотела бежать, но её невозможно было заставить согласиться на какое-нибудь действие, вредное для того, чьей она была жертвой, несмотря на то, что всякому другому приказания она повиновалась автоматически».

Вообще многими примерами доказано, что в состоянии сомнамбулизма воля не вполне уничтожена. В тех случаях, когда внушение идёт вразрез с постоянными привычками и склонностями или же с господствующим в данное время настроением, оно может быть и не выполнено. (См. книгу проф. Гилярова: «Гипнотизм по учению школы Шарко»).

Посредством внушения можно производить стигматы, или определённой формы: знаки на теле. Но под стигматами подразумеваются иногда кровоточивые знаки. Нижеследующие эксперименты показывают, что и такие стигматы могут быть вызваны силой внушения.

Впервые опыт с кровоточивыми стигматами был произведён в 1885 году Буррю и Бюро, профессорами Медицинской школы в Рошфоре, над одним истеричным больным. Доклад об этом был сделан Французскому обществу для поощрения наук в Гренобле, в августе 1885 г. Вот что мы узнаём из доклада⁶³⁶:

«Этот больной, гемиплегичный и гемианестесичный с правой стороны, был восприимчив к гипнотизму и способен принимать всякого рода внушения.

Его усыпил один из названных экспериментаторов и начертил тупым концом ножа своё имя на обоих его запястьях, говоря: «сегодня вечером в четыре часа ты заснёшь, и у тебя пойдёт кровь на руках из тех линий, которые я начертил».

В назначенный час субъект заснул, начерченные на коже буквы выступили ярко-красными выпуклыми линиями, и во многих местах не анестесичной стороны показались капли крови. Буквы оставались видными в течение трёх месяцев, хотя в конце несколько побледнели».

Подобный же опыт был повторён над тем же субъектом доктором Мабиллем в Ларошеле, куда был перевезён больной.

2 июля 1885 года, Мабилль начертил букву на каждом запястье больного, взял его за руки и приказал; «в четыре часа у тебя пойдёт кровь вот из этой руки и из этой». «У меня не может течь кровь с правой стороны», – отвечал больной. (Эта сторона была парализована). В назначенное время выступила кровь на левой стороне, а не на правой.

Эти опыты были повторены перед собранием из сорока врачей. 4 июля, когда субъект был в сомнамбулизме, Мабилль начертил букву на левом запястье его руки, дав ему приказание, чтобы у него тотчас же начала течь кровь в этом месте. – «Это заставит меня сильно страдать», – отвечал больной. – «Всё-таки я тебе приказываю, чтобы кровь текла». – Вслед за этим мускулы запястья сокращаются, член распухает, буква обозначается выпуклыми красными чертами, наконец, выступают капли крови, которые и констатированы всеми свидетелями. Тем не менее, необходимо заметить, что в этом последнем опыте произошла ошибка: кровь точилась из буквы, начерченной рядом накануне. Быть может, внушение не было достаточно точно, быть может, выполнение было слишком близко ко времени приказания, так как этот раз был первым, когда внушение не было сделано на срок в несколько часов.

Если возможность внушать кровоточивые стигматы и покажется в этом опыте не вполне доказанной, то всякие сомнения устраняются при сопоставлении с нижеследующим опытом Бонжана, произведённым в присутствии Жермэна, главного директора начального образования в Бельгии:

«Дело происходило 16 июля 1891 года.

M-lle S... усыплена. Мы ей внушаем, что, спустя десять минут после пробуждения у неё, не только появятся красные пятна на задней стороне обеих рук, но что выступит также на коже кровь.

По истечении десяти минут мы удостоверяем существование двух красновато-синих пятен большего размера, чем в предыдущих опытах, и с более заметной опухолью. Сверх того, на коже показались капли крови. Зрелище было поразительно.

Результаты этого внушения были ещё поразительнее.

Обе руки на всем протяжении, в особенности правая, раздулись до размеров, почти внушавших опасение, и эта опухлость продолжалась несколько дней.

Правда, внушение справилось и с этим случаем, и молодая девушка, загипнотизированная поочерёдно Малларом и мной, перестала чувствовать боль, и её руки пришли в нормальное состояние»⁶³⁷. (См. книгу проф. А. Гилярова: «Гипнотизм по учению школы Шарко», Киев. 1894 г., стр. 160–162).

При полных параличах внушением уничтожается деятельность как двигательных, так и чувствующих нервов. Но можно внушением парализовать только эти последние. В таком случае происходят, сообразно с характером внушения, внушённые потери общей чувствительности, или анестезии, и потери болевой чувствительности, или аналгезии...

Особенно наглядны внушённые потери чувствительности при аналгезиях. Вследствие этого аналгезирующего свойства гипнотизмом можно иногда заменять хлороформ. За последнее пятидесятилетие у загипнотизированных больных было сделано несколько сот хирургических операций. Один Исдэль в Калькутте произвёл их более трёхсот в течение шести лет (в сороковых и пятидесятых годах). Наиболее выдающийся из сделанных европейскими хирургами следующие: в 1829 году Клокэ вырезал у одной дамы грудь; в 1845 году Луазель ампутировал у одной девицы ногу; в том же году Фонтан ампутировал у одного молодого человека ногу, а Жоли – у одной дамы руку. Около того же времени Тозуелем была отнята у одной дамы нога. В 1859 году Герино ампутировал у больного ногу. Во время этой операции больной не только не ощущал никакой боли, но на вопрос, как себя чувствует, отвечал: «как в раю» и стал целовать у хирурга руку. Подобные же операции были произведены в шестидесятых и семидесятых годах. Наиболее обыкновенные – безболезненное выдёргивание зубов. Иногда также гипнотизмом пользуются в акушерской практике для безболезненных родов. Последние хирургические операции у загипнотизированных были сделаны в 1886, 1887, 1889–1890 годах Поцци, Люйсом, Фортом, Вудом, Тильо, Ничем, Верландером, Ауардом, Маришнец Диазом, Кэртером, Тэрнером и пр.⁶³⁸.

Все эти безболезненные операции могут служить лучшим объективным доказательством подлинности гипнотической анестезии.

Внушения на долгий срок изучены почти исключительно Психологической школой. Школа Шарко приводит собственные эксперименты лишь на короткий срок⁶³⁹, а относительно внушений на долгий срок обыкновенно ссылается на опыты Психологической школы. Для нас достаточно привести нижеследующие опыты Бернгейма, стяжавшие себе всеобщую известность.

1. «В субботу 22 декабря 1883 года я говорю загипнотизированной Г.: «во вторник через три недели, то есть через двадцать пять дней, когда я буду проходить с утренним визитом возле вашей постели, вы увидите со мной моего коллегу В. П. Он осведомится о вашем здоровье, вы расскажете ему подробности вашей болезни и будете с ним говорить о том, что вас интересует». Пробудившись, больная не помнит ничего. Со своей стороны, я не делал никакого намёка на это внушение, не посвятил в него ни одного из своих учеников. В промежуток её гипнотизировали несколько раз и делали другие внушения. Во вторник 15 января, во время визита, я останавливаюсь как обыкновенно, без всякой аффектации, у её постели, она смотрит налево и почтительно приветствует: «ах, г. В. П.!». После нескольких мгновений она отвечает на мнимый вопрос: «мне гораздо лучше; я не чувствую боли. К несчастью, колено всё ещё свихнуто, и я могу ходить только на костылях». Она снова вслушивается в слова мнимого собеседника и затем отвечает; «очень вам благодарна. Вы знаете, что я кормила детей В., помощника мэра, вашего коллеги. Не можете ли напомнить ему обо мне; быть может, он будет способствовать мне поступить в богадельню»! Она вновь слушает, затем благодарит, кланяется и следит глазами до дверей за призраком моего коллеги. «Знали ли вы, – спросил я её, – что В. П. придёт сегодня»? – «Нет», – отвечала она. Она утверждала, что у неё не было никакой мысли и никакого предчувствия об этом визите.

Таким образом, мы видим выполнение сложной галлюцинаций, спустя двадцать пять дней после внушения.

2. В августе 1883 года я говорю загипнотизированному сомнамбулу С.., бывшему сержанту: «В какой день вы будете свободны на первой неделе октября?». Он, мне отвечает; «в среду». – «Ну, так слушайте: в первую среду октября вы пойдёте к Льебо (который ко мне его направил), вы встретите там президента республики, и он вручит вам медаль и пенсию». – «Я пойду», отвечал он. Больше я ему не говорю ничего. По пробуждению, он не помнит ничего. В промежуток я делаю ему другие внушения и ни разу не напоминаю об этом. 3 октября (63 дня спустя после внушения) я получаю от Льебо следующее письмо: «Сомнамбул С... пришёл ко мне сегодня в одиннадцать часов без десяти минут. Поздоровавшись при входе с Ф.., он направляется к левому шкафу моей библиотеки, не обращая внимания ни на кого, почтительно кланяется и произносит: «Ваше превосходительство!». Так как он говорил довольно тихо, я подошёл прямо к нему; в это время он протянул правую руку и сказал: «благодарю, ваше превосходительство». Тогда я его спросил, с кем он разговаривает. – «Да с президентом республики». Надо заметить, что впереди его не было никого. После того он снова обернулся к шкафу и поклонился, а затем возвратился к Ф... Свидетели этой странной сцены, после ухода С.., обратились ко мне с естественным вопросом, что это за полоумный? Я отвечал, что это не полоумный, а такой же здравомыслящий, как они и я, но что в нём действует другой.

Прибавлю, что когда я, несколько дней спустя, увидал С.., он утверждал, что мысль идти к Льебо у него явилась внезапно 3 октября в 10 часов утра, что в предшествовавшие дни он не знал того, что должен идти, и не имел никакого представления о предстоящей ему встрече⁶⁴⁰.

Подобные же факты засвидетельствованы Бони и Льежуа. Первый удостоверяет исполнение внушения через 172 дня, второй – через год⁶⁴¹. Но эти опыты, за исключением своей долгосрочности, не вносят ничего нового. Достаточно лишь заметить, что внушение Льежуа отличается значительной сложностью и было исполнено довольно точно, хотя и не вполне.

Говоря о внушениях на долгий срок, Бернгейм замечает:

«Сколь ни странны, сколь ни необъяснимы внушения на долгий срок, выполняемые в заранее назначенное время и подготовляемые мозгом субъекта без его ведома, я не колебался их засвидетельствовать; я бы колебался, если бы факты были единичными. Но я производил этих опытов так много на различных сомнамбулах, что не питаю ни малейшего сомнения и их реальности⁶⁴².

Последователи Шарко все без исключения признают результаты только что приведённых опытов за вполне достоверные факты, не подвергают их никакому сомнению, но и не подтверждают никакими объективными доказательствами. Об этом нельзя не пожалеть, так как в подобных фактах, на первый взгляд, мало вероятных, доказательства особенно важны.

Впрочем, как скоро доказана объективность внушений на короткий срок, нет оснований сомневаться и в реальности внушений на долгий срок. (Проф. А. Гиляров; «Гипнотизм по учению школы Шарко, Киев 1894 г., стр. 169–175).

Скажем несколько слов об экстериоризации и симпатеизме. Если во время гипноза чувствительного субъекта взять, положим, стакан с водой и поставить его на расстоянии иногда далее нескольких метров от последнего, то между субъектом, представляющим собой нечто вроде магнетического источника, вокруг которого воздух словно насыщен магнетизмом, и предметом, – в данном случае стаканом, помещённым в этот заколдованный круг, – устанавливается какое-то соотношение: каждый удар, укол, разлитие воды и т. п., совершаемые без ведома загипнотизированного субъекта, вызывают в нём разного рода ощущения, иногда имеющие даже весьма бурный характер.

Для иллюстрации этой удивительной связи, устанавливающейся между человеком и неодушевлённым предметом, приведём здесь случай, имевший место у полковника де Роша. Он поставил стаканы с водой в круг действия магнетической силы двух гипнотиков, над которыми он экспериментировал. Произведя нужные ему опыты с водой, Роша потом вылил её за окно, совершенно забыв о возможных от этого последствиях. Ночь была морозная, вода замёрзла, и, представьте себе, у обоих гипнотиков всю ночь были сильнейшие колики и жесточайший озноб, от которого они ничем не могли согреться.

Вот ещё более поразительный опыт. В магнетический круг помещался фотографический аппарат, которым снималась фотография с усыплённого. Если затем на снимке делалась царапина или укол, то субъект ощущал боль в соответственных местах, за которые он с криком хватался, а по пробуждению на теле оказывались покрасневшие следы. При этом, повторяем, усыплённый не мог видеть, что и где делается со снимком. Если же последний делался вне «магического» круга, то эффекта не замечалось. Наконец, пациенты могут быть приводимы в так называемый «раппорт» с любым лицом простым прикосновением к предметам, находившимся незадолго перед тем в соприкосновении с этим лицом, и т. д., и т. д. К этому, надо полагать, тесно примыкает явление специфического действия медикаментов на расстоянии и в закрытых к тому же склянках.

Сопоставляя все явления экстериоризации и симпатеизма друг с другом, а также не забывая того частного случая экстериоризации чувствительности, на котором основано симпатическое лечение и колдовство, при помощи разного рода мумий (mumies – всякие части и выделения нашего тела: волосы, ногти, пот, кровь, мокрота и т. д.), науз и пр., и имея в виду вполне доказанный факт излучения из человеческого тела, магнитов и других тел какого-то светящегося в темноте вещества, нам становятся понятными многие казавшиеся необъяснимыми случаи телепатии.

В самом деле, говоря словами знаменитого старинного шотландского учёного Максуэля, «каждое тело выделяет телесные излучения», обладающие известной силой и энергией. По-видимому, во сне, в гипногогическом и в особенности в гипнотическом состоянии они выделяются сильнее, вокруг пациента образуется пространство, насыщенное этими излучениями, которые могут пропитывать все окружающие предметы.

Мумии, представляющие собой вещества, напитанные этой выделяемой человеком разреженной материей, обладающей особыми специфическими свойствами; субъекты, приведённые с ним в магнетический раппорт; тела, на которые перенесена его чувствительность, и пр., – все они, как уверяют старинные писатели, выделяют эту разреженную материю, которая циркулирует между связанными посредством неё телами, безразлично – одушевлёнными или нет. Причём расстояние, по-видимому, не прекращает этого взаимного обмена, а лишь ослабляет его. Для того, чтобы легче представить себе процесс образования связи между какой-нибудь «мумией», «экстериоризированным предметом, приведённым в раппорт человеком, и т. д., приходится предположить, что все они, удаляясь от субъекта, оставляют за собой след наподобие, скажем, кометного хвоста, состоящего из выделяемой ими «сущности», как говорится в старых сочинениях. Здесь, таким образом, по-видимому, устанавливается, так сказать, род подвижного равновесия, основанного на постоянной циркуляции материи, – приливах и отливах сущности, или жизненного принципа Парацельса и др. старинных учёных. Если это равновесие будет тем или иным способом нарушено, то субъект должен это почувствовать.

Действие медикаментов на расстоянии объясняется при помощи этой старой теории, начинающей понемногу приобретать сторонников даже среди самых серьёзных современных учёных, тем, что во время гипноза, когда из человеческого тела с особенной силой излучается упомянутая энергия, а из данного медикамента выделяются тончайшие, скажем, испарения, между субъектом и лекарством устанавливается при помощи этой посредствующей материальной среды сообщение, и, стало быть, действие медикамента теряет значительную долю своей загадочности.

С точки зрения этой теории, давно подмеченная таинственная связь между магнетизёром и пациентом, странная «симпатия» между близнецами и пр. находят своё оправдание в существовании непрерывной связи между этими лицами. Простое рукопожатие, получение письма, играющего роль «мумии» и т. п. сношения, не говоря уже о кровном родстве, позволяют допустить существование более или менее сильной циркуляции неизвестной энергии, которая, при благоприятных к тому условиях, способна принять ощутительные размеры. Странная ирония судьбы! – Давно ли высказывание подобного рода мыслей считалось бы признаком полного невежества и грубейшего суеверия?! А в настоящее время самые серьёзные толстые иностранные журналы открывают свои страницы для изложения этих старых, казалось, навеки похороненных средневековых теорий!

Знаменитый профессор Крукс в чрезвычайно интересной и легко написанной статье, помещённой в мартовском № «Bulletin de la S-te Astronomique de France», 1898, высказывает следующие соображения о возможной природе телепатии.

«Все явления в мире, по всей вероятности, сплетаются между собой в нечто целое, и некоторые, выхваченные, так сказать, из самого сердца природы, должны послужить нам к постепенному раскрытию других, сокрытых глубже в её недрах». Для того чтобы оценить по достоинству значение этой мысли в применении к вопросу о телепатии, небесполезно припомнить, что в мире повсюду: в телах твёрдых, жидкостях, воздухе и других газах, а также и в эфире, происходят беспрестанные колебания или вибрации. Эти колебания, различные по числу и скорости, сообщаются, конечно, и живым существам от внешних источников, независимо от собственного молекулярного движения. Если за исходную точку взять маятник, отбивающий в воздухе секунды, то, удваивая последовательно число ударов, мы получим в первой степени 2 колебания в секунду, во второй – 4, в третьей – 8, дальше – 16 и т. д. При 32 колебаниях, соответствующих 5-й степени, «мы вступаем в область, где колебания атмосферы являются нам в форме звука, – мы находим здесь самую низкую музыкальную ноту. В пятнадцатой степени число колебаний доходит до 32.768 в секунду; это предел звуков, доступных обыкновенному человеческому уху, хотя, конечно, некоторые животные способны слышать и более высокие звуки. Учащая число колебаний, мы получим в 35-й степени 34.359.738.368 вибраций в секунду, что соответствует электрическим лучам, совершающимся не в грубой среде, подобной нашему воздуху, а в тончайшем эфире. Следующая область, между 35-й и 45-й степенями, заключающая от 34 миллиардов 359 миллионов до 35 биллионов 184 миллиардов колебаний в секунду (в круглых числах), – нам неизвестна, хотя действие подобных вибраций не может оставаться без влияния. Область тепла, света и химических лучей заключается между 45-й и 51-й степенями. Те 1.875 биллионов колебаний, которые соответствуют 51-й степени, выражаются в самых крайних из известных нам ультрафиолетовых лучей спектра; собственно же свет, т. е. колебания, воспринимаемые глазом, заключается между 450 биллионами (красный) и 750 биллионами (фиолетовый). Далее следует опять неизвестная область, часть которой, заключающаяся между 58-й и 61-й степенями, выражающаяся в непостижимых цифрах – 288.220.376.151.711.744 и 2.305.763.009.213.693.952 колебаний, надо полагать, относится к Х-лучам Рентгена. Что существуют ещё более быстрые колебания, это можно заключать даже на основании изучения свойств тех же Х-лучей».

Итак, стало быть, «в представленном ряду мы видим две огромных неизвестных области, относительно роли которых в мировом хозяйстве мы должны признать полное своё невежество... Можно, мне кажется, предположить, что возрастание скорости колебаний параллельно возрастанию их значения. Несомненно, что очень большая скорость отнимает у лучей много свойств, кажущихся несовместимыми с их ролью мозговых волн. Лучи, соседние с 62-й степенью, не преломляются, не отражаются и не поляризуются; они проходят через так называемые тела непрозрачные, и чем быстрее колебания, тем меньше преград для лучей». Не требуется слишком большего напряжения научного воображения, чтобы понять, что преграды, задерживающие лучи 61 степени, перестают влиять на лучи между 62-й и 63-й степенями... «Мне кажется, что подобными лучами возможна передача мысли. С некоторыми допущениями мы найдём здесь ключ ко многим тайнам психологии. Допустим, что эти лучи или другие, ещё большей скорости, могут проникать в мозг и действовать на некоторый нервный центр. Вообразим, что мозг содержит центр, действующий этими лучами, как голосовые струны – звуковыми колебаниями (в обоих случаях повелевает рассудок), и посылает их со скоростью света произвести впечатление (impressionner) на воспринимающий центр другого мозга.

Таким образом, некоторые явления телепатии и передачи мысли через большие пространства, по-видимому, входят в область научных законов, и мы можем ими пользоваться. Сенситивом (чувствительным объектом) был бы индивидуум, владеющий более развитым телепатическим узлом (отсылающим или воспринимающим) и, вследствие постоянной практики, сделавшийся более чувствительным к этим волнам огромной скорости»⁶⁴³) (см. «Журнал журналов» и «Энциклопедическое обозрение» 1898, № 6).

Гипнотизм учит нас, что внушением могут быть произведены органические изменения, что им, с одной стороны, могут быть устранены болезненные состояния, а с другой, могут быть подготовлены разные органические процессы. При помощи внушения мы можем управлять физиологическими нашими функциями, совершающимися в нас для нас бессознательно, независимо от нашего произвола, например: кровообращением, выделением и пр. Уже из сказанного явствует, что на гипнотическое внушение отнюдь нельзя смотреть, как на какого-то чудодейственного, проникающего при помощи магической формулы в организм пациента, врача. Действие этого внушения объясняется просто-напросто действием сильнейшей воли внушителя на слабейшую волю пациента, чем первый и пользуется, погружая последнего в гипнотический сон, в состояние психической зависимости. Отсюда – возможность даже преступных внушений. Таким образом, действие внушения объясняется тем, что оно превращается в самовнушение, которому, собственно говоря, и принадлежит активная роль. Внушение даёт власть представлению пациента над его органической жизнью, что и служит доказательством господства духа над телом и, вместе с тем, опровержением материализма, смотрящего на дух как на простую функцию тела, и видящего, значит, действительность в совершенно превратном виде.

Из факта, что путём самовнушения могут быть производимы у загипнотизированных лиц органические изменения, вытекает первым делом логическая возможность того, что и у нормальных людей органические функций сопровождаются и управляются не сознаваемо ими с трансцендентальным их представлением.

В виду незаконченности и неполноты в изучении фактов гипнотизма, выводы из них, разумеется, могут иметь характер лишь относительный. Но с этими фактами и с делаемыми из них выводами всё-таки приходится считаться богослову и философу, раз эти выводы, неблагоприятные для религии, делаются. Впрочем, гипнотизм имеет не одно только отрицательное, но и положительное значение, по крайней мере, для философии (спиритуалистической): Из фактов гипнотизма могут быть сделаны правильные выводы в пользу различных положений философии. Во всяком случае, знакомство с ними в настоящее время обязательно для богослова и философа.

Начнём с отношений гипнотизма к философии.

В состоянии гипноза развиваются те загадочные психические явления, которые в отдельности мы рассматривали по поводу телепатии и вещих снов, т. е. явления ясновидения, как: чтение мыслей, двойное зрение (способность видеть с закрытыми глазами сквозь непроницаемые тела и получать зрительные ощущения от предметов путём осязания, т. е. видеть их носом, подбородком и т. п. через их прикладывание к этим членам, – явление, обыкновенно называемое перенесением чувств), далее – прозрение в своём и чужом организме (точное восприятие самомалейших состояний организма и его отправлений и отсюда способность к самодиагнозу и самоврачеванию, а также безошибочное определение чужих болезней), умственное внушение (например, заочное гипнотизирование субъекта на больших расстояниях, и другого рода различные воздействия на него одним усилием мысли и воли без внешних посредств). Наконец, – предсказание будущего, чтобы не говорить ещё о других некоторых загадочных явлениях (к категории ясновидения следует отнести, например, и так называемую глоссолалию, дар новых языков и их понимание). Все этого рода факты служат положительным подспорьем спиритуализму и решительно разрушают материалистическую психологию; их значение и цена обусловливаются особенно тем, что здесь представляются самые наглядные и всем доступные и столь же убедительные доказательства истинности спиритуализма и лжи материализма. В самом деле, достаточно только констатировать факт вроде того, что загипнотизированный видит без глаз, слышит без ушей и т. п., т. е. воспринимает без посредства органов внешних чувств, чтобы ниспровергнуть материализм с его объяснением психического из материального. Т. е. молекулярных движений в нервах и мозгу, и заявлением, что эти последние – причина ощущений: Есть, очевидно, в нас иной источник психических явлений, иной агент, независимый от материальных физиологических процессов в организме, – то, что называем душой. Однако чтобы воспользоваться этими фактами, спиритуалистическая психология должна прежде твёрдо обосновать их достоверность и доказать невозможность иного объяснения их т. е. теологического (католического, вернее, объяснения действием злых духов) и научного, психофизиологического, сводящего чудесные факты гипнотического ясновидения к простым фактам нормального течения психической жизни. (Многое выводится из действий внушения и самовнушения, гиперестезии, неточности наблюдений, случайного совпадения и т. п.). Задачу эту, однако, выполнить нелегко ввиду того, что изучение этих фактов далеко не закончено и подвигается вперёд туго, вследствие укоренившихся против них предрассудков в учёной среде; так многие исследователи, как Бернгейм, Бони, Реньяр, неохотно занимаются ими и уклоняются от их объяснения: с другой стороны, выросла на почве такого отношения к «чудесному» в науке довольно значительная по объёму литература с научным объяснением фактов и отрицанием метафизического их объяснения. С нею необходимо посчитаться спиритуализму, и в случае его успеха в этом, ему предстоит одержать полный триумф над материализмом.

Такое же значение могут иметь для спиритуализма и так называемые отрицательные галлюцинации, т. е. внушённая неспособность воспринимать те или иные предметы и лица или даже части их, т. е. видеть их, слышать и проч., так что они перестают существовать для загипнотизированного. (Можно, например, внушить частичное исчезновение присутствующей особы, так что субъект будет её видеть, и не будет слышать, и наоборот). Материалистическая психология выводит, обыкновенно, явления сознания из материи, для неё сознание есть следствие, а материя – причина. Проф. А. Козлов справедливо обращает внимание на то, что «в гипнотизме бывает наоборот. Например, в случае «отрицательных галлюцинаций» гипнотизёр внушает только одну (и при том совершенно ложную) мысль, что «нет предмета А», который до сего мгновения делал впечатление на гипнотизируемого, т. е. посредством происходящих от него движений эфира и материи производил перемены в положении атомов и молекул его мозга, перемены, соответствующие зрительным, слуховым, мускульным и проч. ощущениям, а также и представлениям от предмета А. После же внушения, которое есть только мысль, материальные причины, по-видимому, остаются, т. е. предмет А материально эфирными движениями по-прежнему действует на мозг, но эффекты, следствия исчезают. Ощущений уже нет, предмет невидим, не слышим и т. п.: происходит нечто чудесное, материя не действует, вся её причинность обращается в ничто и обращается причинной силой, т. е. силой мысли, или силой психической»⁶⁴⁴. Впрочем, спиритуализм вправе будет толковать в свою пользу отрицательные галлюцинации только тогда, когда докажет несостоятельность объяснений, даваемых им наукой, например, у Рише, Бине и Фере⁶⁴⁵.

Вообще гипнотизм, взятый в целом и в существе своём, служит сильным препятствием стремлениям материализма сводить все тайны жизни к механическим, физическим и химическим законам: им рельефно выдвигается господствующее положение психического начала в организме, особенно посредством характерного явления гипноза – внушения. Внушением наглядно заявляется о власти души над телом и о большей зависимости последнего от первой, чем какая обычно принимается. Если действием одной мысли производятся параличи, контрактуры, стигматы и другие расстройства в организме, а равно эти же самые и другие расстройства мгновенно устраняются (излечиваются) тем же самым путём, если действием мысли ослабляется, прекращается, видоизменяется деятельность организма, то не значит ли это, что не в теле, а в сознании или душе заключается самый источник жизни, оживляющее и творческое начало в организме, что душа не только не есть следствие, но наоборот – причина самого тела? И мы видим, что, благодаря этому живому и наглядному напоминанию гипнотизма о правах души и её преимуществах перед материей, всё более и более начинает проникать теперь даже в медицину спиритуалистическая идея о господствующем значении души в организме и уже приносит свои плоды в ней в так называемой психотерапии, разрабатываемой особенно в Нансийской школе Льебо и Бернгеймом: эта идея дала начало новому плодотворному методу в медицине, – болезней психическим влиянием или воздействием на организм, и начинает уже оказывать здесь своё благотворное действие на пользу страждущего человечества. Даёт собой гипнотизм и другое напоминание и полезное назидание общенаучного и философского характера, ценное особенно для упорных приверженцев самодовольного и узко-ограниченного позитивизма. Позитивизм, кажется, навсегда хотел бы успокоиться в узких границах, отведённых им разуму, его познавательной деятельности, чтобы никогда и нигде не выступать за них. Но вот, в гипнотизме он наталкивается даже в собственной своей области, в области явлений, подлежащих его ведению, на факты и явления иного порядка, напоминающие громко об ином мире, иной области, и при том – так, что позитивная наука здесь не может отделаться от них, обойти их, не рискуя оставить без исследования явлений собственной своей области. Прекрасное напоминание&nnbsp;– особенно в настоящее время, когда уже начинает сознаваться мыслью тяжёлый гнёт произвольно наложенного на неё в позитивизме ограничения, столь несвойственного её природе, её вечному стремлению вперёд, вширь и вглубь вещей, её беспредельной любознательности! Прекрасный урок и напоминание вообще узкому учёному самодовольству, ограниченности и нетерпимости, всегда необходимые! И не мы одни обращаем внимание на эту сторону дела, но и другие. Так, на эти ж самые мысли гипнотизм наводит почтеннейшего проф. А. А. Козлова⁶⁴⁶ и проф. А. Н. Гилярова, причём, последний извлекает их из самой истории гипнотизма, имеющей «крупное значение для общей научной методологии» (не отвергать ничего и ничего не осмеивать без исследования, чтобы потом самому не подвергнуться осмеянию, – non ridere, sed intelligere – таков урок, извлекаемый из истории гипнотизма!⁶⁴⁷. Этим путём гипнотизм оказывает весьма важную и несомненную услугу разуму в его научно-философской деятельности. Можно и до́лжно за сим рассмотреть столь же несомненную услугу его психологии, более или менее всеми также признаваемую, без различия партий и направлений.

Гипнотизм или, точнее, внушение полагает, думают, начало новой истинно-экспериментальной психологии, так как он, по выражению Бони, «является настоящим методом экспериментальной психологии», и этот метод, по его мнению, будет иметь то же значение для философа, какое, вивисекция имеет для физиологии⁶⁴⁸. Внушение позволяет производить психологические эксперименты, т. е. произвольно воспроизводить и изолировать для изучения некоторые явления, – вещь, невозможная для одного наблюдения, или самонаблюдения. Бони думает, что «при помощи гипнотических приёмов можно производить настоящую вивисекцию души.., наблюдать отправления душевного механизма и даже заставлять этот механизм действовать перед своими глазами, подобно тому, как физиолог наблюдает и заставляет действовать перед своими глазами телесный механизм»⁶⁴⁹. В наглядное пояснение такого значения гипнотизма в психологии Бони производит следующий пример, показывающий, какое подспорье оно может представлять для изучения чувствований, страстей, характера: «Я присутствовал при одном из самых интересных опытов подобного рода, произведённом моим товарищем, доктором Бернгеймом, над молодой сомнамбулой, служащей при госпитале. За один час мы заставили её пройти через всевозможные душевные состояния: гордость, гнев, чувствительность, благожелательность, живость ума, любовь, зависть и т. п. Мы заставили её пройти всю гамму чувства и ума. Мы делали её последовательно весёлой, серьёзной, легкомысленной, трудолюбивой, болтливой, остроумной, набожной, и т. п., и при каждом новом внушении возникала новая картина высокого психологического интереса. Одним словом, можно играть на человеческой душе, как играют на каком-нибудь инструменте, и как бы ни показалось странным это сравнение, его верность признают все, которые увидят подобные опыты»⁶⁵⁰. Важное значение гипнотизма для психологии признаётся всеми в большей или меньшей мере, даже врагами гипнотизма и учёными, далёкими от того преувеличения, которое слышится в словах Бони. «Главное значение внушения, – говорит, например, Фортель, – это – психологическое и психофизиологическое. Оно даёт в руки психологу естественно-научный психологический метод, которого ему до сих пор недоставало», и который позволяет ему произвольно видоизменять для изучения «все свойства души до их тончайших оттенков логики, этики, эстетики»⁶⁵¹. (См. книгу свящ. Светлова «Мистицизм конца XIX в.», СПб. 1897 г., стр. 84–95).

Неверие пользуется гипнотизмом, как средством объяснить чудеса библейские и церковно-исторические. Но проверка иллюзий и галлюцинаций через фотографии, – с одной стороны, с другой – события, совершившиеся по указанию чудесных явлений – и, наконец, с третьей – ограниченная область исцелений гипнотизмом только нервных болезней, дают возможность отличить чудо от гипнотического внушения.

Возможность пользоваться гипнотизмом в общей терапии навела на мысль испробовать его специальное применение к педиатрии и педагогии. Современное положение этого вопроса всего лучше видно из заключений, предложенных Бериллионом на обсуждение первого международного гипнотического конгресса, собравшегося в 1889 году в Париже, и принятых им единогласно.

«Наши личные наблюдения (говорит этот автор), согласный с наблюдениями... Бернгейма, Льебо, Огюста Вуазена, Ван-Рентергема, Ван-Ейдена, Ладама, Йонга, Веттерстранда, Молля, Герреро, нас уполномочивают формулировать следующие выводы:

1. Внушение, разумно употребляемое опытными и сведущими врачами, представляет собой терапевтический агент, допускающий часто полезное применение к педиатрии.

2. Болезни, в которых действие внушения на детей установлено строго проверенными фактами, следующие: ночное недержание мочи, ночное и дневное недержание испражнений, нервный тик, картавость, ночной страх, ритмическая виттова пляска, онанизм, судороги век, конвульсивные припадки истерии; чисто функциональные расстройства нервной системы.

3. Внушение до сих пор не дало заметных результатов при пользовании идиотии кретинизма, глухонемоты.

4. Внушение, рассматриваемое с педагогической точки зрения, служит прекрасным вспомогательным средством при воспитании порочных или выродившихся детей.

5. Применение внушения должно быть прибережено для тех случаев, когда педагоги признают свою полную немощь. Оно в особенности пригодно для противодействия порочным инстинктам, привычке лгать, жестокости, привычке красть, застарелой лени, нечистоплотности, непослушанию, малодушию.

6. Один только врач может быть судьёй того, насколько уместно применение внушения против тех умственных обнаружений, которые зависят от действительного патологического состояния, по большей части наследственного, и ни в каком случае нельзя советовать пользоваться внушением, если дитя способно к исправлению обычными воспитательными приёмами»⁶⁵².

Из всех этих выводов самый главный тот, что применение гипнотизма к педагогии – дело врача, а не педагога.

Примерами гипнотической педиатрии и педагогии могут служить наблюдения у Льебо, Thérapeutique suggestive, pp. 113–127. 140–141. 151. 153–159. 182–183. 256–267, и Кюллера. La Thérapeutique suggestive, pp. 288–315. Подобные же наблюдения у Бернгейма, Веттерстранда и других. Более подробные указания по этому вопросу в статье Бериллиона, откуда нами заимствованы приведённые выше заключения. Заслуживают также внимания наблюдения Льебо над отражением на детях идей, занимающих беременных⁶⁵³. (Проф. А. Гиляров: «Гипнотизм по учению школы Шарко», Киев 1894 г., стр. 256–257).