Пища

Для меня приятен кусок хлеба, у меня сладкая приправа – соль, а стол приготовлен без трудов, и питие трезвенное – вода (2).

* * *

Ум легок и не терпит обремененного чрева, потому что у противоположного с противоположным всегда борьба (2).

* * *

Лучше слегка принять пищи, нежели быть за богатым ужином, но только во сне (2).

* * *

А примеров воздержания немного у древних мудрецов: и эллинских, и варварских, – ибо и у варваров добродетель была в уважении.… Выслушай следующие места из мудрой трагедии: «Учись держать чрево в крепкой узде, оно одно не воздает благодарности за оказанные ему благодеяния»; «В пресыщении Киприда¹⁸⁴, а в голодных ее нет»; «Одебелевшее чрево не родит тонкой мысли»; «Наполни мешок твой сотами или ячменной мукой, – ничем не будет это разниться во внутренностях чрева». «Что за приятность черпать дырявой бочкой?»; «Ненасытное чрево открыло пути для кораблей, оно научило людей с неистовством вооружаться друг против друга». А о том, что все дорогие снеди у сластолюбцев тонут, как в бездне, и делаются уже не снедями, но чем-то, приготовленным в самом негодном помойном сосуде, справедливо говорит в одном месте превосходный Керкид, который, сам питаясь солью, с презрением смотрит на кончину роскошествующих и на горечь самой роскоши. Кто же не похвалит сказавшего сластолюбивому юноше: «Перестань налагать на себя новые цепи и не раздражай хищного зверя?» Таков и этот обычай почтенных Стоиков, как бы к кому-то постороннему, обращаться к своему телу с такими речами: «Чем дадим тебе, но только удавку». И это не лучше ли известной у древних изнеженности Сарданапала, Нинова сына, который, обилуя богатством и расстроив себя сластолюбием, для продолжительности наслаждения желал себе горла длиннее журавлиного?

О божественный Давид! Когда тебе хотелось утолить жажду из колодца в земле иноплеменников и питие было добыто, поскольку некоторые послужили твоему желанию, пожертвовав кровью и через ратоборство, ты, взяв воду в руки, вылил ее – не согласился насытить своего желания злостраданиями других (см. 2Цар. 23, 15–17). А если словесная пища есть хлеб Ангельский, потому что не тело питает бестелесную природу, то, сколько у нас таких, которые живут Ангельской жизнью, соблюдая в себе (и то неохотно, ради Божия только повеления) едва малые искры жизни земной? Ибо должно оставаться в узах, пока не разрешит Бог. Не стану представлять примеров из книг, и притом ветхозаветных, как иные, через телесные очищения обожившись и как бы освободившись от тел, целые, и даже многие, дни не вкушали пищи, не боялись огненного крещения и львиных челюстей, только бы в земле чуждой не прикасаться к пище, оскверненной по повелению варваров.

Но после того как враг, приразившись ко Христу, отступил от мужественной плоти, побежденный сорокодневным невкушением пищи, к большему посрамлению преткнувшегося в этом опыте, дан закон о вожделенном истощении в подвигах. Какое мудрое противоборство! Какие бескровные и божественные жертвы! Целый мир священнодействует Владыке; не тельцов и овнов заклают, как предписывалось ветхим законом, не какое-либо внешнее совершают приношение несовершенного (потому что все бессловесное – недостаточно), но каждый изнуряет сам себя воздержным вкушением пищи, наслаждаясь – подлинно новый способ наслаждения! – наслаждаясь тем, что не знает наслаждений. Всякий старается очистить самого себя в храме Богу всенощными бдениями и псалмопениями, переселениями ума к великому Уму. В той только мере живут в тенях и призраках, в какой и в видимом могут уловлять сокровенное. От этого одни, наложив железные узы на грубую плоть, смирили ее продерзость; другие, заключившись во мрак, в тесные жилища или в расселины диких утесов, остановили вредоносность блуждающих чувств; иные, чтобы избежать зверского греха, отдали себя пустыням и дебрям, жилищам зверей, отказавшись от общения с людьми и зная тот только мир, который у них перед глазами. А иной привлекает к себе Божие милосердие вретищем, пеплом, слезами, возлежанием на голой земле, стоянием в продолжение многих дней и ночей, даже целых месяцев (а сказал бы я) и лет, но это покажется невероятным; впрочем, весьма вероятно это для меня и для тех, которые бывали очевидцами чуда, ибо вера и страх Божий, заранее восхитив ум из тела, соделывали их неколебимыми столпами. Ты услышишь и о необыкновенной приправе пищи и пития – о пепле, смешанном со слезами. А иных ревность привела к путям, никем еще до них не проложенным: они живут вовсе без хлеба и воды, что, кажется мне, препобеждает и законы естества (2).

* * *

Мое лакомство – хлеб, для меня самая вкусная приправа – соль. Имея их презираю затеи роскошествующих, как горечь (2).