Сон в храме Анастасии, который св. Григорием устроен был в Константинополе

Сладким покоился я сном, и ночное видение представило мне Анастасию, к которой в продолжение дня стремились мои мысли. Она первая высокое слово, остававшееся дотоле у подножия горы, возвела на самую ее вершину. Потому и наименование Анастасии получил сей храм, произведение моей неленостно потрудившейся руки.

Мне представлялось, что сижу на высоком престоле, однако же не с поднятыми высоко бровями; нет, и во сне не служил я никогда гордости. По обе стороны ниже меня сидели старцы, вожди стада, отличающиеся возрастом. В преcветлых одеждах предстояли служители, как образы ангельской светозарности. Из народа же, одни как пчелы, жались к решетке, и каждый усиливался подойти ближе; другие теснились в священных преддвериях, равно поспешая и слухом и ногами; а иных препровождали еще к слышанию слов моих пестрые торжища и звучащие под ногами улицы. Чистые девы, вместе с благонравными женами, с высоких крыш преклоняли благочинный слух.

И то еще присоединилось к обаяниям ночи. Народ, желающий слышать слово мое, стоял, разделившись на части. Одни требовали слова низкого и доступного разумению; потому что не хотели и не навыкли простирать мысль горе. Другие желали речи возвышенной и витиеватой; и таковы были старавшиеся глубоко исследовать ту и другую мудрость, – и нашу, и чуждую нам. О обеих сторон слышны были восклицания, которыми выражались противоположные желания слушателей. Но из уст моих изливалась единочтимая Троица, сияющая тремя явленными нам Красотами. Я низлагал противников звучным голосом, потоками пламенеющего духа, порывами речи. Одни приходили в восторг и хвалили; другие стояли в безмолвном изумлении; иные издавали еще какие-то гласы, а некоторые возражали только мысленно, потому что прекословие, прежде нежели разрешалось словом, замирало в самых болезнях рождения; а иные, как волны, воздвигаемые ветрами, вступали в открытую борьбу. Но доброречие услаждало всех, и красноречивых и сведущих в священном слове благочестия, и наших, и пришлых, и даже тех, которые весьма далеки от нашего двора, будучи жалкими чтителями бессильных идолов. Как теплыми лучами очерненная виноградина не совсем уже незрела, но начинает понемногу умягчаться, и не совсем зрела, но отчасти черна, отчасти румяна, по местам уже зарделась, а по местам наполнена кислым соком: так и они различались зрелостью повреждения, и я восхищался уже необходимостью обширнейших точил.

Таково было мое видение; но голос петелей похитил у меня с веждей сон, а с ним и Анастасию. Несколько времени носился еще передо мною призрак призрака, но и тот, постепенно ветшая, скрывался в сердце; оставались же при мне одна скорбь и бездейственная старость. О Тебе скорблю, моя Троица! о вас сокрушаюсь, дети мои! Что ты сделала со мною, зависть? Многое ты отняла у меня; не подави еще чем-либо худшим мою безвестную жизнь.

Много изящных произведений зодчества в царственном городе, которыми гордится он; но преимущественно пред прочими может похвалиться небесными храмами, храмами некогда моими, а теперь для меня чуждыми, в числе же других и великолепным храмом Апостолов, который крестообразными стенами рассекается на четыре части. Впрочем, все сии храмы не возбуждают во мне столько сожаления и скорби, сколько Анастасия – новый Вифлеем.

Много, правда, потерпел я напастей на море и на суше от врагов и от друзей, от пастырей и от волков, от мучительной болезни и от старости, которая делает меня согбенным; но никогда прежде сего не постигала меня такая скорбь. Не плакал так о великом храме порабощенный Ассириянами народ, когда веден был далеко от отечества; не плакали так Израильтяне о Кивоте, который взят был иноплеменниками; не рыдал так и прежде них Иаков о похищении любимого сына; не сокрушается так и косматый лев об убитых ловцами детищах, и пастух о потерянном стаде, и птица о невольно покинутом гнезде на гостеприимном дереве, и полип об оставляемом им ложе; как я доныне сетую о новоустроенном храме, об этом плоде моих трудов, которым пользуется другой.

Если когда-нибудь сердце мое забудет о тебе, Анастасия, или язык мой произнесет что-нибудь прежде твоего имени; то да забудет меня Христос! Как часто и без великих жертв и без трапезы, очищал я людей, собранных у Анастасии, сам пребывая вдали, внутрь сердца создав невещественный храм и возлияв слезы на божественные видения! Никогда не забуду, если бы и захотел, не могу забыть вашей любви, девственники, песнопевцы, лики своих и пришлых, восхищающие попеременным пением, вдовицы, сироты, не имеющие пристанища, немощные, взирающие на мои руки, как на руки Божии, и сладостные обители, препитывающие в себе старость!

А если и у вас сохранилась еще память обо мне многострадальном; то благодарение Троице! Ибо у многих сердце увлекается потоком обстоятельств, и у легкомысленных стыд только на глазах. Одного только желаю, досточтимая Троица, чтобы Божество Твое навсегда пребывало незабвенным в душах новонасажденных.

Примите мой прощальный привет, Цари, помогавшие мне в моих страданиях! Примите Восток и Запад, борющиеся между собой! Примите иереи, восстающие друг против друга! Прими и ты, председательствующая гордыня! Прими и ты, великий город! А я выше земных престолов, и если желаю славы, то единственно славы бессмертной.

Но спаси, спаси меня, возлюбленная Троица! напоследок и я увижу, где престол чистой Анастасии.

Таков плач Григория, воздыхающего об Анастасии, с которою разлучила меня некогда бессильная зависть.