I. Начальные годы жизни Александры Троилиной; ее воспитание и образование в семье и школе. – Жизнь ее в Сапсо-Бородинском монастыре до смерти игуменьи Марии (Тучковой)

В начале истекшего XIX ст. в Москве, недалеко от берегов Москвы-реки, в местности и до ныне носящей название Смоленского рынка, проживал почетный гражданин Николай Иванович Троилин. Владея большим состоянием, принесенным ему, впрочем, в большой своей части женой его Марией Васильевной, урожденной Синельниковой, и заключавшемся главным образом в домах, Николай Иванович не малое время и с честью служил в упраздненном уже ныне учреждении – совестном суде; сверх того он ревностно трудился во многих благотворительных учреждениях того времени. Занимая таким образом видное положение среди денежной московской аристократии, Троилин водил знакомство и с родовитой московской аристократией, пользуясь со стороны этого сословия большим вниманием и расположением; весьма большое расположение высказывал ему, между прочим, Московский генерал-губернатор князь Дмитрий Владимирович Голицын. Жизнь Троилин вел широкую и открытую. Он имел домашнего доктора; богатые вечера его собирали многих посетителей, преимущественно из Московского именитого купечества. Супруга его, Мария Васильевна, будучи развитой светской особой, способной на домашних приемах исполнять обязанности приветливой хозяйки и занимательной собеседницы, отличалась в тоже время глубокой религиозностью и набожностью. В фамилии Троилиных была игуменья одного из Саратовских монастырей, двоюродная сестра Николая Ивановича, бывшая во время своих приездов в Москву желанною их гостьею. Имея весьма доброе и отзывчивое на всякие нужды сердце, Мария Васильевна принимала весьма живое участие в организации благотворительной помощи нуждающимся; в семейных преданиях ее родственников и до сего времени жива память о ней, как об искренней печальнице и доброй благодетельнице всех бедствующих. Воспитание детей в этой семье – их было у Троилиных четверо, сын Николай и дочери Мария, Пелагия и Александра – было, как это особенно отразилось на последующей жизни Пелагии и Александры Троилиных, сочетанием церковно-религиозного со светским-передовым. Нравственно-религиозное домашнее воспитание соединялось с уроками образованных гувернанток и учителей; продолжением домашнего воспитания было обучение сына Николая в коммерческом училище, а дочерей в первоклассных пансионах того времени, из которых они вынесли, между прочим, хорошее знание новейших иностранных языков и музыки.

Младшая дочь Троилиных Александра – впоследствии игуменья Антония – родилась 23 мая 1821 года¹ и пользовалась попечением своей матери только в продолжение первых двух лет своей младенческой жизни. На третьем году ее жизни мать ее скончалась. Оставшись сиротою, Александра до 11 лет воспитывалась гувернантками и учителями в родительском доме при внимательном наблюдении горячо любившего ее отца. С одиннадцати же лет она была отдана в известный в то время пансион г-жи Севенар. Одною из симпатичнейших особенностей этого пансиона была та, что в нем, при блестящем внешнем воспитании, обращалось в то же время достаточное внимание на воспитание религиозно-нравственное. Доказательством этого служит, между прочим, то обстоятельство, что в пансион, по рассказам самой матушки Антонии, каждогодно привозима была для молебствий чудотворная Иверская икона Божией Матери. Обладая недюжинными способностями, ученица Александра Троилина быстро преуспевала в занятиях, числясь в числе первых в разрядных списках. С особенной любовью она занималась музыкой и достигала в этих занятиях таких успехов, что на публичных актах играла на фортепиано с целым оркестром. Опережая своих сверстниц успехами в науках и музыке, Александра Троилина выдавалась среди них и своим нравственно-религиозным направлением. Будучи от природы не особенно крепкого телосложения, Александра Троилина не могла привыкнуть к пансионскому режиму, так что в скором времени различные недомогания, вызываемые малокровием, начали проявляться у нее в довольно резкой, угрожающей форме. Из всех подруг своих она особенно близко сдружилась с сестрою бывшего Варшавского президента Любовью Ивановной Старынкевич². Однажды со Л. Старынкевич во время уроков сделалось дурно. Лишь только ее вынесли из классной комнаты, как между пансионерками шепотом передавалось мнение, что Старынкевич умерла. Когда достигло это известие до ушей А. Троилиной, с ней сделался сильнейший обморок. После этого случая Николай Иванович решил взять дочь домой, так что она доканчивала курс пансионского учения уже будучи приходящей.

В последние годы учения в пансионе, а затем по выходе из него, Александре Троилиной пришлось войти в тот круг широкой общественной жизни, к которому принадлежали отец ее и сестра ее, Пелагия Николаевна, бывшая сначала замужем за Московским купцом Астаховым, а затем вышедшая в 1838 году вторично за одного из первых Московских коммерсантов Константина Васильевича Прохорова. Суетные приемы и выезды, балы и вечера были необходимою принадлежностью жизни того круга. Но светская рассеянная жизнь не произвела хорошего впечатления на будущею отшельницу. Возникшие еще в школе в молодой горячей головке жгучие мысли о конечной цели нашей земной жизни, продолжали еще более волновать ее и по выходе из школы, резко оттеняя перед ней всю пустоту светской жизни и заставляя ее с жадностью набрасываться на книги, могущие отвечать тревожным запросам ее духа. «На 18 году своего возраста, – говорит Екатерина Васильевна Ушакова со слов самой игуменьи Антонии в книге «Простая речь о мудреных вещах» Погодина – Александра Троилина пристрастилась к чтению мистических книг, стала задумываться о назначении человека, о пустоте светской жизни и стремиться к чему то неопределенному, высшему, считая все обыкновенные занятия людей недостойными христианина. Где найти такую жизнь, о какой она мечтала, было невозможно узнать, потому что отец ее, предубежденный против всех духовных, особенно против монахов, отдалял тщательно дочерей своих от всякой встречи и беседы с людьми духовной жизни»³. На основании последних слов Ушаковой нужно предположить, что отец Александры Троилиной имел так часто свойственное многим даже религиозно настроенным представителям русской интеллигенции предубеждение против духовенства вообще и монашествующих в особенности. Передают, что Николай Иванович при посещениях его дома двоюродной его сестрой игуменьей из боязни ее влияния старался препятствовать всяким разговорам игуменьи с его дочерью. Но и помимо предупреждения Троилина против монашествующих им руководила в данном случае боязнь за свою горячо-любимую дочку, на слабом телесном организме которой, без сомнения, очень вредно отзывалась тревожная работа ее духа. Такие заботы о дочери Троилина имели своим тяжелым последствием то обстоятельство, что дети его по смерти своей матери имели мало связи с миром духовенства, наилучшие представители которого могли дать ответ тревожным запросам духа юной мыслительницы и низвести мир на ее мятущуюся душу. Путем же своих собственных размышлений в уединении Александра Троилина пришла к тому выводу, что наилучшим средством к нравственному совершенствованию, верным путем ко спасению может быть нищенство. Уйти из дома под видом нищей и питаться Христовым именем – сделалось ее сильнейшим желанием. Такая горячая работа мысли, постоянные думы в уединении тяжело повлияли на слабый телесный организм Александры Троилиной, – сильнейшее нервное расстройство разрешилось нервной горячкой, во время которой юная страдалица, метясь на кровати, часто восклицала: «где путь ко спасению?» Прервавши острую болезнь, врачи могли только прописать больной сельский воздух и развлечения. «Чтобы развлечь ее задумчивость, говорит та же Е. В. Ушакова, отец переехал на дачу Студенец, где окружил ее всевозможными удовольствиями, но не достиг своей цели. В одну ночь представилось ей во сне, что подъехала карета, из которой вышла высокая женщина, величественного вида, в монашеском платье, как будто игуменья с бриллиантовым крестом на груди и с посохом в руке, поддерживаемая двумя монахинями. Дверь спальни отворилась и величественная игуменья подошла к ее постели и надела ей на руку кольцо, сказав: «это посылает тебе святая Великомученица Варвара». Черты лица игуменьи врезались в ее памяти и поутру она рассказала родным все подробности своего сна. Отец опечалился, думая, что это предвестие смерти любимой дочери; замужняя сестра уверяла, что кольцо означает близкую свадьбу, и все, потолковав о сне и сделавши свои замечания, забыли о нем. Прошло около трех месяцев; кто то из знакомых стал рассказывать о великолепной и трогательной церемонии, происходящей 26 августа на Бородинском поле. Молодой девушке захотелось быть свидетельницей этой процессии; отец, противник монастырей, не соглашался, но врач утвердительно сказал, что зрелище Бородинского праздника должно оказать благодетельное влияние на его пациентку и развлечь ее задумчивость – отец изъявил согласие и отправился вдвоем с дочерью. Приехали накануне праздника поздно вечером, остановились в гостинице, куда, несмотря на поздний час, явилась посланная от игуменьи Марии с предложением ужина и различных удобств. Отец был удивлен и тронут такого предупредительностью и на другой день за обеднею подошел к игуменьи, благодарил ее и представил свою дочь. Мать игуменья посоветовала ему идти в алтарь и обещала сохранить дочь его. Что, какие были в это время чувства дочери: в лице игуменьи она узнала знакомые, глубоко запечатлевшиеся в сердце черты той величественной женщины, которую она видела во сне, – и крест и посох были тут же. Пораженная дивным сходством, она увидела в этом необыкновенном происшествии руку Божию, волновалась различными чувствами и едва началась панихида о воинах за веру и отечество на брани убиенных, она упала в обморок. Настоятельница проследовала в свои кельи, и только что больная пришла в себя, как бросилась к ногам игуменьи, умоляя принять ее в число сестер монастырских. Игуменья не согласилась исполнить такого внезапного желания и предложила остаться погостить в монастыре недели на две»⁴.

Бородинская игуменья Мария, избранная Господом в руководительницы юной деве при искании ею пути ко спасению, была известная основательница Бородинского монастыря, вдова генерала Маргарита Михайловна Тучкова, создавшая монастырь на месте смерти ее мужа, погибшего в 1812 году в знаменитом Бородинском сражении. Высокообразованная христианка подвижница, руководимая в своей жизни особым промыслом Божиим⁵, отнеслась к Александре Николаевне с самым сердечным участием, стараясь прежде всего успокоить мятущийся дух ее, Отказавши Троилиной в просьбе принять ее в число монашествующих, она уговорила ее пока остаться только в монастыре на время, чтобы поближе познакомиться с монастырской жизнью. Александра Николаевна согласилась; согласился хотя и с неохотою и отец ее, уступивши разумным советам игуменьи Марии.

Оставленная в монастыре, Александра Николаевна, несмотря на уговоры Игуменьи Марии присмотреться пока к монастырской жизни и обдумать свое положение, решительно обрезала себе волосы и оделась в черное платье, горя нетерпением вступить в общество невест Христовых. По прошествии двух недель, в продолжение которых отец неоднократно звал Александру Николаевну в Москву, игуменья Мария уговорила ее отправиться домой, утешить, в то время больного, отца, и, если она не изменит своего прежнего решения, то просить у него благословения на вступление в новую иноческую жизнь. Отправляясь в Москву, Александра Николаевна переменила свое черное платье на светлое и одела шляпку, но перед въездом в Москву она вдруг говорит своим спутницам: «зачем я переоделась? я никогда не обманывала отца и теперь не желаю скрывать от него происшедшую со мной перемену», и сняла шляпку и вновь облеклась в черное платье. Въехавши во двор родительского дома, Александра Николаевна была встречена толпою любивших ее слуг, высыпавших ей навстречу, которые со слезами на глазах спешили поцеловать ее ручку, радуясь тому, что видят ее возвратившеюся домой, и в то же время смущаясь при виде ее монашеского одеяния, грозившего им разлукой с их доброй и ласковой барышней. Больной отец встретил свою дорогую дочку сидя в креслах в зале. «Сашенька, ты ли это?» говорил он со слезами на глазах, «нет, это ангел», и нежно прижимал ее к своему сердцу. «Милая дочка, обратился он к ней по окончании приветствия, дай я приму из твоих святых ручек лекарство». Монашеское одеяние Александры Николаевны, затем объяснение ее с отцом заставили последнего задуматься над тем, как ему поступить в данном случае. За разрешением своего недоумения Николай Иванович обратился к глубоко чтимому всею паствою митрополиту Филарету. Передают, что Николай Иванович в своей беседе с Владыкою высказал жалобу на игуменью Марию за то, что она своим влиянием утвердила его дочь в желании поступить в монастырь. Плодом этой беседы было то, что мудрый Архипастырь, имевший такое огромное влияние на своих современников, убедил Троилина не противиться святому стремлению дочери. В пользу такого образа действий митрополит Филарет расположен был между прочим продолжительной беседою с игуменьей Мариею об Александре Троилиной. Склоненный митрополитом Филаретом к согласию отпустить свою горячо-любимую дочь в монастырь, Николай Иванович предложил ей поступить в какой-либо из московских монастырей, например в Новодевичий, где он мог бы часто навещать ее и заботиться об ее жизненных удобствах, – он хотел, между прочим, выстроить ей особую келью, дать слуг и даже повара. Но конечно Александра Николаевна не могла расстаться с указанной ей самим Богом руководительницей и твердо настаивала на желании поступить именно в Спасо-Бородинский монастырь. Тогда Николай Иванович Троилин со слезами на глазах проводил из Москвы свою дочку и, таким образом, Александра Николаевна в первой половине 1841 года, имея от роду 19 лет,⁶ вступила в число сестер Спасо-Бородинского монастыря, избравши себе новое имя преподобного Антония Печерского.

Начавшееся чудесным образом знакомство Александры Николаевны со знаменитой основательницей Бородинской обители игуменьей Марией в скором времени по переселении Троилиной в Бородинский монастырь развилось в тесный дружественный союз двух высоких душ. Игуменья Мария полюбила свою новую воспитанницу послушницу Антонию истинно материнской любовью, на что последняя со своей стороны отвечала ей беззаветной детской преданностью, нелицемерно служа ей при жизни ее и горячо памятуя о ней и по смерти ее до самых последних минут своей жизни. Когда некоторые из монашествующих указывали своей настоятельнице на то, что новая послушница Антония занимает при ней особое положение, пользуясь у ней большим доверием, чем уже много послужившие, Настоятельница отвечала им: «Неужели вы можете равняться с Атонией, ведь она мое чадо, я только млеком ее не питала»... Игуменья Мария с первых лет жизни с послушницей Антонией увидала, что последняя есть Богом ниспосланное ей чадо, которое питается и живет ее наставлениями и со всеми силами своей души старается воплотить в жизни те великие заветы и стремления, которые выработала в себе ее духовная мать. Любовь Антонии к своей новой матери со всей силой выразилась уже в самое первое время ее жизни в Бородине. Игуменьею Мариею в собственных покоях отведена была для новой послушницы маленькая комнатка, в которой только можно было поставить диван, служивший ей ложем, письменный стол, два стула и комод. Но в большем и не нуждалась послушница Антония, мечтавшая о нищенских подвигах. Часов около шести в день ей приходилось проводить в храме за богослужением, в котором она участвовала чтением. Остальное же время ей приходилось проводить или у письменного стола, так как она вела все письмоводство по монастырю, или же со своей новой материю игуменьей Марией в деловых разговорах, чтении аскетических творений или молитве. Кроме письменного стола было еще одно место в ее келейке, которым она по необходимости пользовалась, – это диван, на котором она спала. Но и диваном ей приходилось пользоваться очень мало. Игуменья Мария, так много переиспытавшая в своей жизни, потерявшая близких горячо ею любимых – сначала мужа, а потом сына, проводила особо подвижническую жизнь. Кроме положенных по уставу молитвословий она всегда проводила в продолжительной молитве двенадцатый час ночи. «В этот час умер ее сын и она помнила до последнего дня своей жизни, как в роковую ночь, когда руки ребенка хладели в ее руках, пронзительный звон часов отозвался в ее сердце словно двенадцать ударов ножа»⁷. Постоянной сомолитвенницей ее в этот час сделалась и Антония. Таким образом диван принимал на себя ее утомленное продолжительным бдением тело только уже после полуночи, а в четыре часа утра она вместе со своей матушкой уже являлась к утреннему богослужению. Игуменью Марию весьма часто с наступлением ночи беспокоили грустные воспоминания о безвременно потерянных ею – муже и сыне и не давали ей заснуть. Припадки находившей на нее тоски особенно усилились по смерти ее преданного друга – мадам Бувье, няни ее покойного сына, дожившей свой век в Бородине при могилке горячо любимого ею воспитанника. Тогда «монахини придумали приходить к ней на ночь и вести между собою беседу, которая развлекала бы ее немного. Игуменья Мария согласилась на их предложение и лишь только ложилась она в постель по окончании своей вечерней молитвы, сестры в числе трех или четырех являлись со своими работами, садились на пол у полуотворенной двери спальни, болтали все, что им приходило на ум, и игуменья засыпала наконец под звуки их говора»⁸. Когда поселилась в игуменских кельях послушница Антония, то в этих случаях бессонницы у игуменьи, а также при часто повторявшихся с игуменьею различных недомоганиях, – эта воспитанница матушки, возросшая в богатстве и неге, устраивала себе ложе на полу, на ковре у кровати своей любимой матери, оберегая ее спокойствие.

Приснопамятный святитель Филарет, принявший близкое участие в юной подвижнице при определении ее в монастырь, продолжал интересоваться ее жизнью, стараясь при всяком удобном случае помочь юному чаду своими разумными советами. При своих поездках к Архипастырю, игуменья Мария почти всегда брала с собою и свою дочку Антонию. В одно из первых посещений Антонии вместе с настоятельницею Владыки, последний спрашивает игуменью Марию: «ну что, как привыкает к монастырской жизни юная Антония, не скучает ли о чем-либо мирским? – «Единственно, о чем она скучает, отвечали игуменья, это о музыке. Антония была большой любительницей музыки и искусной музыкантшей. Владыко святый, дозвольте нам приобрести фортепиано, исполнение на нем церковных песнопений будет большим утешением для юной отшельницы». – «Ты очень любишь музыку? спросил Антонию Владыка. Действительно отсутствие музыкального инструмента для тебя большая утрата?» – «Да, утрата величайшая», ответила Антония. – «Тогда вот что я тебе предложу: отрекшись от мира, ты ознаменуй твое вступление в новую жизнь, жизнь самоотречения подвигом, – принеси твою любовь к музыке в жертву Богу, откажись играть. Согласна ты на такую жертву ради Бога?» – «Согласна», сказала Антония и свято исполняла данный ею обет до конца своей жизни. Она всегда была любительницей музыки и пения; много за 36 лет своего настоятельства заботилась об устройстве монастырских хоров, но со времени произнесения обета никогда не прикасалась к клавишам, хотя, например, в Алексеевском монастыре у ней в кельях и стояла фисгармония для обучения певчих. – В один из приездов игуменьи Марии к митрополиту Филарету, последний стал расспрашивать игуменью о том, как у ней ведутся отчеты по монастырскому хозяйству. – «Да вот Антония ведет у меня всему счет, записываешь приход и расход», ответила игуменья Мария и представила Владыке писанную Антониею приходо-расходную книгу без всякой скрепы и по собственному плану. – «Вижу, умеет писать, сказал с улыбкой Владыка Антонии, да еще не хорошо». – «Да разве у вас нет форменных приходорасходных книг?» – обратился митрополит с вопросом к игуменьи Марии. «Да зачем они нам, мы с Антониею и так обходимся», ответила Владыке основательница Бородинского монастыря, на свои средства создавшая обитель и на ею же изыскиваемые средства и содержавшая ее. Но Владыка выяснил игуменьи, что открытый ею монастырь есть учреждение государственное и управление им должно вестись по формам, установленным законами государственными. После сего разговора Владыка приказал своему секретарю сообщить Антонии все нужные сведения для ведения монастырской отчетности, и с того времени Антония вела монастырское письмоводство уже по всей так сказать форме. Первоначальное изучение ведения монастырского письмоводства у секретаря митрополита Филарета имело своим благим последствием то обстоятельство, что Антония в продолжение всей своей деятельности, в особенности во время своего настоятельства в монастырях, в ведении письмоводства отличалась необычайной тщательностью и аккуратностью. Даже в последние годы своей жизни со скоро утомляющимся зрением, – хотя она очков никогда не носила и писала четко и красиво до самой своей смерти, – и со слабыми силами, она не только всегда внимательно прочитывала каждую бумагу, требующую ее подписи, но и всегда сама составляла черновики как для всякого рода прошений и донесений епархиальному начальству, так и для статей прихода и расхода.

По прошествии двух лет по поступлении Антонии в Спасо-Бородинский монастырь, умерла проживавшая в этом монастыре старица Соломия, урожденная Воейкова, которая имела собственную келью. По совету игуменьи Марии Антония купила себе эту келью, сестра ее Пелагее Николаевна отделала ее, и Антония переселилась в нее. В Спасо-Бородинском монастыре в это время воспитывались две девочки из числа 60 сироток, презренных свекровью Пелагеи Николаевны Екатериной Прохоровой – Аннушка и Поля. Антония желала было взять к себе в качестве келейницы одну из этих девушек – Аннушку. Но игуменья Мария посоветовала Антонии взять также проживавшую в монастыре девушку – Варю. «Она будет посерьезнее тех» – так объяснила свой выбор игуменья Мария. В Филаретовской домовой церкви пред образом преподобного Сергия игуменья Мария благословила Антонию и Варю на совместную жизнь, сказавши при этом: «Ты, Антония, заботься о своей младшей сестре, поучай ее; а ты, Варя, береги покой Антонии, как старшей». С того времени Варя, впоследствии послушница Таисия, а затем монахиня Валентина, и прожила с Антонией в одной кельи в четырех монастырях – Спасо-Бородинском, Аносином, Страстном и Алексеевском до 1882 года, в каковом году она получила сан игуменьи и назначена настоятельницей Московского Зачатиевского монастыря, которым упрравляет и по настоящее время.

Поселившись в своей отдельной кельи, Антония, продолжая свои прежние занятия при матушке игуменьи, весьма мало бывала у себя. Вышедши из кельи в 4 часу утра к утреннему богослужению, Антония время между службами – утреней и литургией, литургией и вечерней почти все проводила в настоятельских кельях, являясь к себе, и то не всегда, только напиться чаю. Ночевать же она приходила в первом часу ночи, проведя, как и прежде, двенадцатый час в молитве с игуменьей Марией. Сестра Антонии Пелагия Николаевна Прохорова, исправившая и обставившая ее келью, щедро наделяла ее всем необходимым, т. е. платьем, чаем, сахаром и карманными деньгами. Обрекши себя на иноческую жизнь, Антония с первых дней своей жизни в монастыре делилась своим имуществом со всеми нуждающимися. Большинство сестер обители были бедного происхождения, не принесшие с собою в монастырь ничего; им-то и помогала, чем могла, Антония. И она настолько была добра, что готова была делиться с ними последним из того, что у нее было. Пелагия Николаевна сама известная своей широкой благотворительностью, весьма удивлялась доброте своей сестры и иногда сожалела о том, что Антония совсем почти не пользуется тем, чем она ее наделяла, быстро раздавая все до последней одежды. Поэтому Пелагия Николаевна обращалась иногда к келейнице Таисии с такой просьбой: «Вы поберегите, пожалуйста, хоть часть из того, что я оставляю, а то ведь Антония скоро все раздаст». Следуя этим советам, Таисия иногда скажет Антонии: «матушка, нам уже нечего более раздавать, мы все уже раздали». И Антония поверит; но когда увидит где-либо в комнатах, что-либо из платья или запас сахару и чаю, то с улыбкой спросит: «а это чье? разве не мое?» и конечно вскоре же все раздаст. Прибегала иногда Антония и к такой невинной хитрости. В ее келью было два входа: парадный и черный. Комната Таисии была у черного входа, а Антонии у парадного. Зная, как Таисия бережет ее добро, Антония говорила обращающимся к ней с какою либо просьбой: «Вы не ходите черным ходом, а проходите в парадный, чтобы Таисия не видала».

В самые первые годы жизни Антонии в Бородинском монастыре, игуменьей Мариею произведены были большие постройки в монастыре. В 1842 году на средства, собранные среди ближайших к Высочайшему двору особ, была сооружена каменная красивая колокольня, а в 1847 году на выданный по Высочайшему повелению из Святейшего Синода 8 000 рублей были выстроены два двух этажных каменных корпуса для трапезы, кухни и монашеских келий⁹. Известным благотворителем Бородинской пустыни Платоном Васильевичем Голубковым было пожертвовано 15 тысяч серебром на построение храма в монастыре; по его почину стали притекать и другие пожертвования со всех концов России, так что в 1851 году игуменья Мария нашла возможным произвести закладку нового собора во имя Владимирской иконы Божией Матери, того самого, который существует и в настоящее время¹⁰. Почти единственной и, без сомнения, ревностнейшей помощницей игуменьи Марии во всех ее хлопотах и заботах по возводимым постройкам была Антония, ведшая все письмоводство по постройке и принимавшая даже некоторое участие в приеме материалов и наблюдении за работами.

Принятая в 1841 году в Спасо-Бородинский монастырь в число испытуемых, тотчас же снискавшая горячую любовь своей настоятельницы и сделавшаяся вскоре ее деятельной помощницей, Антония 24 февраля 1850 года на 29 году своей жизни была утверждена епархиальным начальством по представлению игуменьи Марии, указною послушницею Бородинской обители.

Между тем усиленные хлопоты и занятия по заготовке материала для нового соборного храма в течение осени и зимы 1851 г. сильно расшатали здоровье игуменьи Марии, так что уже с начала 1852 г. у пей появились признаки водянки, сведшей ее через четыре месяца в могилу. Время болезни игуменьи Марии было временем тяжелых страданий дня преданной ее послушницы Антонии, временем высоких христианских подвигов, еще более возвысивших дух молодой подвижницы. Уже со Страстной седмицы 1852 года игуменья Мария принуждена была проводить большую часть времени сидя в кресле, так как сидячее положение облегчало ей дыхание, затрудняемое приливом воды к легким и сердцу. Постоянной ее сиделкой, потерявшей и сон и аппетит была дочка ее, послушница Антония, самоотверженно старавшаяся удовлетворить все потребности больной. Она читала для своей матушки Евангелие, молитвы утренние и вечерние, а также и различные церковные службы. В последние дни жизни игуменья Мария часто во время чтения забывалась, но и произносимые ею в забытьи слова часто бывали обращением к своей дочке, послушнице Антонии. Лица, окружавшие в то время больную игуменью, вспоминают, как она однажды, лежа в забытьи, иногда произносила слова в роде следующих: «Пора домой! Антония, пойдем домой!.. Веди меня домой!.. Бедняжки мои, не удерживайте, отпустите меня... дайте мне видеть белый свет. Бедная мать!., сколько у нее детей! Собирайте мать!.. Антония, выведи меня из тьмы!.. Но когда Антония тихонько сказала ей: «Матушка, вы соединены теперь с Господом, а с Господом везде светло», – она резко произнесла внятным голосом: «да, где свет – там нет тьмы, а где тьма – там нет света!» – и начала креститься, (тихо шепча: Господи, прими дух мой с миром!»¹¹. 29-го апреля, пришедши в себя, игуменья Мария, причастившись Святых Христовых Таин, и выпивши около полу-чашки чаю, уснула. Усыпление больной дало надежду окружающим ее и в особенности послушницы. Антонии на поворот к лучшему в здоровье игуменьи Марии. И несмотря на то, что прибывший в 3 часа пополудни врач объявил, что смерть стоит при дверях, Антония готова была даже спорить с врачом. Но вот через полчаса по прибытии врача игуменья Мария в присутствии сестры игуменьи княгини Авдотьи Михайловны Голицыной, врача, Антонии и одной из келейниц предала дух свой Господу¹². «Скончалась», произнес врач, пощупавши пульс. «Княгиня Голицына бросилась вся в слезах на шею Антонии, которая оттолкнула ее, подбежала к умершей, схватила ее за плечи и закричала:матушка, матушка, что с вами? Но в комнате поднялась суматоха: доктор отворил дверь и звал громко сестер... кто-то взял за руку Антонию и вывел ее в коридор»¹³. В продолжении шести суток, пока гроб с телом почившей игуменьи стоял в Филаретовской церкви, Антония неотлучно с тяжкой печалью на сердце находилась при гробе своей второй матери; и только упавши во время уже отпевании в глубокий обморок, она была унесена на руках от дорогого для нее гроба.