Русские духовные миссии

В определенном смысле, вся история России это процесс освоения, заселения страны или расселения жителей в разных ее частях. В этом движении Церковь играла созидательную роль и не только сопровождала, но часто и вела людей. Как ни странно, она вела их даже, когда по видимости покидала, удаляясь от внешнего материального мира в мир духовный, ибо зачастую подвижники и отшельники оказывались первопроходцами в необитаемых, неосвоенных землях на севере и северо-востоке России. Для них густые леса служили пустыней, но за ними шел мир, который они хотели покинуть, так что им приходилось уходить из своих поселений и продвигаться еще дальше, в самую гущу первозданных лесов. Так аскетический уход от мира, в сущности, заблаговременно опережал продвижение этого мира – процесс, который историки называют монашеской колонизацией.

Это являлось внушительной движущей силой и важным этапом в общественной истории русского народа и, в то же время – миссионерским процессом – то есть, географическим распространением и расширением церковного влияния. Крещение Руси нельзя рассматривать как единичный факт: скорее, это был обширный процесс, растянувшийся на столетия, процесс христианского обживания неосвоенных земель и территорий. Русская Церковь длительное время находилась в состоянии постоянного движения, она странствовала, вела практически кочевую жизнь и всегда ступала на земли некрещеных либо одновременно с государством, либо нередко даже опережая его. До последнего времени Русская Церковь была подобна островку посреди языческого моря, и даже внутри самой России она всегда была миссионерской Церковью. Миссионерский труд – то есть, призыв некрещенных к вере, являлся частью ее каждодневной жизни.

От Византии Русская Церковь получила завет на ведение миссионерской деятельности, и на этом духовном поприще ей пригодился византийский опыт.

Это означало использование в проповеди по преимуществу простонародного языка или местных диалектов. Иными словами, это была евангелизация как способ пробуждения новых народов к жизни во Христе и, в то же время, это было слияние с традиционной культурой, но без малейшего отрицания или подавления национальных различий и особенностей. Таким путем славянский народ, просвещенный и обращенный византийскими миссионерами, вовлекался в водоворот византийской цивилизации, не утрачивая свои славянские черты.

Канонические и административные взаимосвязи были трудны и сложны, однако не воздействовали на внутреннюю жизнь.

Перевод как способ миссионерского влияния составлял основную предпосылку византийской миссионерской работы, и представители русской просветительской и миссионерской традиции освоили этот способ с самого начала. В этом отношении самым выдающимся и выразительным примером является личность святителя Стефана Пермского, просветителя зырян и друга преподобного отца Сергия († 1396). По собственной воле он предпринял миссионерское путешествие по вычегодской Перми. Он не только проповедовал, но и совершал богослужения на местном языке, для чего ему пришлось перевести Священное Писание и церковные книги, а для этого нужно было сначала составить зырянский алфавит, что он и сделал, вероятно, на основе местных рунических знаков.

Идея святителя Стефана заключалась в создании местной «Пермской» Церкви, в которой раскроются и получат освящение все духовные силы новообращенного народа. Его непосредственные преемники в Пермской епархии вдохновлялись тем же идеалом, который, однако, не получил воплощения, поскольку его Зырянская Православная Церковь была, в конечном счете, принята в лоно Русской Православной Церкви. Быть может, святитель Стефан хотел дать зырянам больше того, в чем они действительно нуждались или могли усвоить и сохранить. Не все народы имеют – и даже могут иметь – собственную культуру, и это «могут» и «не могут» – неприкрытый исторический факт. Не всякий народ или племя имеет собственные духовные глаголы, собственный творческий извод для биологических и духовных проявлений и феноменов различных степеней. Это представляет большие трудности для миссионерской работы, и миссионер должен обладать большим тактом и чутьем, чтобы научиться находить правильный подход.

Но в любом случае, миссионерский идеал святителя Стефана Пермского служил образцовым водительством в Русской Церкви до самого последнего времени. Это была проповедь Евангелия и богослужение, совершаемое на многих языках.

Особого внимания заслуживает создание Православной Церкви с национальным духовенством для татар в Казанской губернии. Но самым блестящим примером такого проявления национального духа усилиями миссии было создание Японской Церкви, которая переросла в епархию Русского Патриархата и поныне таковой остается.

Миссионерское служение должно начинаться, прежде всего, с перевода, так как всегда нужно начинать с местного языка. Евангелие необходимо перевести и записать, или хотя бы изложить на языке местности; но в ходе такой работы возникают вопросы. Нужно ли переводить всю Библию и весь цикл церковных книг, а также разрабатывать на каждом языке богословскую терминологию, необходимую для перевода догматической формулы? Здесь трудность заключается в том, что многие языки еще не развиты и не имеют достаточно гибкого и богатого словаря для обрядовых и сакральных текстов. Миссионерам часто приходится не только составлять алфавит, но придумывать и разрабатывать сам язык. Еще одна трудность возникает при переводе на языки нехристианских цивилизаций, ибо здесь имеется множество старых ассоциаций и ощущается недостаток слов для выражения новых концепций, потому что старые слова имеют слишком много устаревших коннотаций. В любом случае, для миссионерского ремесла необходим большое филологическое дарование и чутье; любовное и трепетное чувствование языка; желание и сила проникать в инородную душу и понимать ее; то есть, нужно в определенном смысле обладать умением сострадательного перевоплощения.

То же, без сомнения, требуется от всякого пастыря и учителя вообще, но для миссионерских кадров потребность в этих качествах заострена до предела. Зачастую миссионеры должны создавать и способствовать развитию цивилизации коренного населения, ибо порой невозможно провести грань между евангелическими знаниями и ежедневной жизнью. Нередко приходится менять и даже ломать все устройство или образ жизни, слишком тесно связанные с языческим прошлым, ставшим частью повседневной жизни. Порой необходимо изолировать новообращенных от собственного народа, часто ради их же безопасности. И опять же, чтобы проповедь Евангелия шла им на благо, важно расширять духовный кругозор паствы, пребывающей в поиске, пробуждать и повышать ее нужды, а это возможно только через соприкосновение с уже укоренившейся более развитой цивилизацией. Обычно только с принятием этой высокой культуры пробуждаются скрытые силы новообращенного народа. На опыте реальной жизни невозможно провести эту грань между священным и мирским. По самой внутренней логике миссионерской деятельности миссионер должен вникнуть в повседневную жизнь этого народа. Нет ничего неправильного в том, что миссионер должен вовлекаться в мирские дела и заботы; это неправильно только, когда он теряет истинную евангелическую нить и уступает мирскому духу. Миссия неизбежно сталкивается с государством, скажем, в порядке содействия или хотя бы совместной работы с государственными принудительными или организационными учреждениями, но трудно сказать, что труднее – содействие или противодействие. Помощь и широкие возможности государства обычно скорее осложняют внутренний труд миссионера. Применение прямого воздействия не так опасно, но сила и мощь государства невольно держат в благоговейном страхе, а превосходство культуры притягивает, и в итоге осложняется исконная простота христианского обращения и его рост, чрезмерно ускоряется темп миссионерской деятельности. Иногда миссия неизбежно вступает в противоречие с государством: ибо порой интерес государства требует замедления движения христианизации молодых народностей; или, напротив, крещение дает державе средства для их насильственного включения в централизованный, цивилизованный политический союз. В отношении местных диалектов способы христианизации также могут оказаться вредными с точки зрения государства. Разобраться со всеми этими трудностями и конфликтами в процессе создания христианской жизни помогут лишь созидающее вдохновение и благоразумие.

Реальные задачи Русской миссионерской деятельности определялись ростом империи. Сначала это была христианизация всей обитаемой страны, прежде всего, славянского населения. Затем движение распространилось на область финских племен. Строго говоря, обращение малых финских племен так и не было завершено. Сильное влияние языческой инертности сохранялось до последнего и объясняло массовый возврат к язычеству после революции. В этом отношении примером может служить северо-восток европейской части России. Верование этих финских племен можно определить как анимизм с сильно развитой верой в магию и колдовство; в этом колдовстве, а еще более в самих колдунах кроются главные причины устойчивости язычества.

В 16 веке Русская Церковь столкнулась с исламом, особенно во времена Ивана Грозного после завоеваний и присоединения татарских царств Поволжья. Встреча с исламом была довольно враждебной. Правда, многие татарские народы сразу приняли крещение, но большинство татар сохранили верность традициям отцов, и только ради спасения своих национальных особенностей был выдвинут принцип веротерпимости против всякого вторжения православной духовной миссии в закрытый мир татар. Правильный курс на ощутимое влияние миссионерства нашелся здесь только с открытым и дерзновенным провозглашением идеала татарского Православия. Однако нужно иметь в виду, что присутствие русской духовной миссии среди местных мусульман было лишь единичным случаем великой мировой борьбы христианства с исламом и всегда определялось общей религиозной и политической картиной. Поволжские губернии до последнего оставались экспериментальными полигонами миссионерской духовной пропаганды. Здесь древнее язычество все еще сохранялось среди местного населения, но весь этот край сторонился Азии с ее религиозным рвением и инертностью.

Здесь православные миссии впервые встретились с ламаизмом калмыков, которые мигрировали в Саратовскую губернию в конце 17 века. В 18 веке условия миссионерской деятельности в целом не были благоприятными: государство слишком властно вмешивалось в дела миссииˆ преследуя собственные интересы, то есть, получая от народа максимальную выгоду для себя. И зачастую государство создавало препятствия для миссионерской работы, особенно среди мусульман; и, вообще говоря, 18 век был трудным периодом в истории Русской Церкви, несколько связанной путами государственного надзора и материально ослабленной секуляризацией ее собственности. Лишь немногие устояли в тот период общего безразличия и духовной упадка. Новый прорыв произошел только в начале 19 века. Эту задержку очень важно отметить. С ней связаны главные трудности духовной миссии XIX века. Проросла и упрочилась новая традиция.

Собственно говоря, в Поволжских губерниях миссия начала развиваться только в начале 19 века. Это было связано, прежде всего, с деятельностью Библейского общества и его отделений. В первое десятилетие 19 века издавался Новый Завет в переводе на языки таких народов, как ногайцы, татары, чуваши, мордва, черемисы, калмыки, зыряне, вотяки и карелы. Однако необходимо заметить, что эти переводы далеко не всегда были хорошими и правильными.

В то же время открывались школы с обучением на местных диалектах. Были организованы специальные курсы, и в Казанской духовной академии (основанной в 1842 году) учреждены духовные семинарии для подготовки учителей и углубленного изучения местных условий и предстоящей работы духовной миссии. Здесь в 1854 году было открыто специальное отделение миссионерской подготовки. В 1867 году было создано миссионерское Братство святителя Гурия, которое занималось внешней и внутренней организацией миссии и особенно издательской деятельностью и открытием школ. В 1883 году совершение богослужений на местных языках было признано в принципе позволительным и желательным. В других епархиях возникает целый ряд братств и начинает распространяться сеть местных школ. Миссионерская духовная борьба с исламом особенно затруднялась наличием развитой сети мусульманских школ и огромным рвением мусульманского духовенства. Чтобы добиться успеха, миссионеры должны были ломать первичную форму жизни и создавать новые, независимые способы социальной жизни для неофитов.

Следует отметить еще одну цель миссионерской деятельности в европейской части России – просвещение эскимосов, которые кочевали на болотистых равнинах Архангельской губернии. За 20-е годы 19 века на эскимосский язык был переведен Новый Завет и катехизис, а также составлены грамматика и словарь (духовная миссия архимандрита Вениамина Смирнова).

Миссионерская деятельность в Сибири проходила еще труднее. Здесь приходилось проповедовать язычникам-шаманистам (преимущественно малые финские племена) и мусульманам, и, прежде всего, ламаистам, и нужно было строго разделять эти различные сферы миссионерской работы и подбирать соответствующие методы.

Огромная протяженность территории и суровый климат полностью объясняют относительную медлительность монашествующей Церкви и даже государственного управления. Небольшие изолированные оазисы возникали посреди пустынного и по большей части враждебного мира.

В начале 18 века заслуживает внимание чрезвычайно вдохновенная (особенно среди финских племен) деятельность Филофея Лещинского – миссионера, который дважды занимал Тобольский престол, а в остальное время был монахом. Несмотря на это, он вел миссионерскую работу, неоднократно подвергая собственную жизнь большому риску. Он совершил несколько путешествий с проповедью Евангелия к остякам и вогулам, и etc. Укрепляя достигнутое, он создавал школы и воздвигал храмы, хотя долгое время в новых церквях служили только приезжие священники. Новые приходы располагались на громадных расстояниях и поэтому большую значимость приобретали головные центры – монастыри и соборные города, обеспечивающие постоянный поток активных работников. Особенно важно отметить миссионерские экспедиции (в середине 18 века) на Камчатку, где христианство распространялось по островам до берегов Аляски в Северной Америке.

В 18 веке также возникла православная миссия в Китае – в Пекине – главным образом, от имени русских военнопленных, которые осели там. Кроме того, такая миссия также была нужна и для сбора полезных сведений. В общем, миссионерская работа в 18 веке была весьма незначительной. Ее возрождение в Сибири начинается только в 19 веке, и опять же следует подчеркнуть достаточно недружелюбное отношение государства к православной миссии. В 18 веке запрещалась проповедь христианского учения среди киргизов, но к обращению в ислам относились по меньшей мере снисходительно. В начале 19 века ламаистская иерархия была признана государством. Духовное пробуждение в результате принятия христианства и крещения тревожило местных представителей власти. Повышение уровня жизни означало учащение и усиление пульса, а это сулило беспокойство. В 18 веке слишком ревностных миссионеров отправляли в отдаленные уголки, где обращать было некого. Но в 19 веке, наконец, возникают выдающиеся постоянные миссионерские центры в Сибири, среди которых следует, прежде всего, упомянуть Алтайскую духовную миссию. Она началась в 1830 году по инициативе Евгения Казанцева, тогдашнего архиепископа Тобольского, во главе с архимандритом Макарием Глухаревым. Архимандрит Макарий был замечательным человеком, серьезной и глубокой духовной выправки, хотя и несколько увлеченным эсхатологическими интересами и утопическими идеями, которые распространялись в начале 19 века даже на Западе. Явный мистик и переводчик восточных и западных мистиков (e.g., святой Терезы Авильской), он умел сходиться с иноверцами и даже плакал с квакерами. Сам он вел очень строгую, подвижническую и евангельскую жизнь, и митрополит Филарет, который лично знал его и любил, называл его «романтическим миссионером». Макарий действительно вносил в миссионерскую работу своеобразную чувственную романтичность, полную восторженности и пыла. Он рассматривал свое миссионерское призвание с праведным смирением и старался устроить его по правилам строгого коммунизма. «Желаем, да будет у нас все общее: деньги, пища, одеяние, книги и прочие вещи, и сия мера да будет для нас удобной в стремлении к единодушию». Это скорее апостольский, чем монашеский идеал. Макарий имел не много помощников, но сумел добиться единодушия с ними. Он не поспешал с крещением и за 13 лет работы обратил лишь около 650 человек. В своей работе он уделял основное внимание «зову веры». Он добивался «духовного обновления» и пробуждения искренней и блистающей веры в дремлющих душах. Он проповедовал Христа распятого и уделял большое внимание перековке и достижению нравственных идеалов. Согласно его идеям к духовной миссии следовало в помощь прикрепить сестринскую общину вдов и молодых женщин.

Макарий много занимался переводами, и одно время даже вынашивал идею перевода Библии (именно с древнееврейского), но церковные власти не одобрили эту работу, которая так много значила для него. Он составил общий проект миссионерства под названием «Мысли о способах к успешнейшему распространению Христианской веры между евреями, магометанами и язычниками в Российской державе» (1830). Для будущих миссионеров он считал необходимым учредить в Казани миссионерский учебный центр – школу-монастырь, для которой необходимо составить тщательно разработанную программу церковного и этнографического образования.

Подлинный апостольский подвиг отца Макария можно достойно оценить только с учетом дикой и суровой природы алтайского региона, а также бедности миссии (до 1857 года ее бюджет составлял всего 571 рублей в год).

После Макария Алтайская духовная миссия продолжала процветать, особенно под руководством отца Владимира Петрова, который затем был возведен в сан епископа Алтайского и скончался в сане епископа Казанского. Впоследствии там работал другой Макарий, который во время Первой мировой войны был митрополитом Московским. Менее ценную работу вели Обдорская и Сургутская духовные миссии в той же Тобольской епархии.

Со временем миссионерские обязанности стали распределяться между приходскими священниками, которым приходилось работать без помощи специальных миссионерских учреждений. Этот шаг был не вполне своевременным и благоразумным. Продвижение миссионерства должно было продолжаться постоянно и неуклонно ввиду общего низкого уровня жизни и поглощающего влияния среды.

Вторая яркая страница в истории Сибирской духовной миссии открывается деятельностью архиепископа Нила в Восточной Сибири (в Иркутске с 1838 по 1853 года, описанной в известной повести Лескова «На краю света»), и особенно Иннокентия Вениаминова, будущего митрополита Московского после кончины Филарета.

Архиепископ Нил интересовался работой духовной миссии, будучи епископом Вятским, еще до назначения в Сибирь. В Иркутске и Забайкалье нужно было проповедовать бурятам, которые исповедовали ламаизм. Нил очень много работал над переводами церковных книг на монголо-бурятский язык и продолжил эту работу после нового назначения в Ярославль. Иннокентий Вениаминов начал работу на Алеутских островах, которые в то время принадлежали России. Здесь он почти пятнадцать лет проповедовал колошам и алеутам. Он изучал местные диалекты, составил грамматику и словарь, и приступил к переводам; он также оставил описание страны и тамошнего образа жизни. По его проекту, составленному в 1840 году, была официально организована духовная миссия в тогдашних русских владениях в Северной Америке под началом епископа Камчатского. Иннокентий был возведен на епископский престол и 28 лет работал в этой неизведанной стране – новой, и все же его по рождению. Его епархия охватывала огромные пространства, и большую часть времени он проводил в пути. Его помощники переводили церковные книги на якутский и тунгусский языки.

Чрезвычайно трудным было противостояние ламаизму в Забайкалье; тем менее, многому способствовали архиепископ Иркутский Парфений Попов, а затем архиепископ Вениамин Благонравов. Миссия в Китае не добилась ощутимого роста, хотя многое было сделано в плане переводов, и миссия в Пекине долгое время была центром синологических исследований. Вследствие этого работники миссии были известны скорее научными, чем апостольскими достижениями. Китай вообще страна очень трудная и неблагоприятная для миссионерской работы.

Совершенно иначе складывалась жизнь русской духовно миссии в Японии. Правда, во многом это было связано с личными качествами и трудами первого из русских миссионеров Николая Казанцева, впоследствии ставшего архиепископом или, скорее, апостолом Японии в истинном смысле этого слова. Он начал работу в 1861 году, вскоре после того, как Япония открыла двери для европейцев, но до объявления веротерпимости. Тем не менее, миссия росла очень быстро. Здесь также был опробован метод перевода, и на протяжении многих лет переводились христианские церковные книги, и в Японии постепенно выросли православные епархии.

В истории Японской Православной Церкви поражает удивительная простота и сила чувства непосредственной церковной общинности. Приходская жизнь велась очень бурно и оживленно. Епархиальные встречи с участием прихожан проходили ежегодно. Работа катехизаторов продвигалась медленно и неуклонно, и культурный уровень Японского Православия был достаточно высок для распространения также и среди образованной части населения. Многие годы в Токио существовала духовная семинария, а Японская Церковь давно стала самостоятельной епархией с полным внутренним статусом и ведомством, и каноническим членством в Московском патриархате.

Миссионерская работа не укладывается в схемы управления и организации, спущенные из центра. Это, прежде всего, работа пасторского созидательного труда и вдохновения. Она гораздо более определяется личностью конкретных активных работников, чем планами и программами, и вот почему история духовной миссии тесно связана с именами. И по этой же причине миссионерская работа часто продвигается нерегулярно и временами полностью прекращается. И очень важно, чтобы личное начинание находило ободряющий отклик, сочувствие и возможности всего сообщества Церкви. Поэтому учреждение в 1865 году Православного миссионерского общества было воспринято как событие огромной важности. Однако его работа стала действительно эффективной только после реорганизации в 1869 году, когда ее главой стал Иннокентий – в ту пору митрополит Московский – и деятельность обрела более тесную связь с престолом митрополита.

Миссионерское общество имело отделения в центрах работы и занималось финансирование миссии и ее приходов. Но была и другая задача, для которой требовалась организационная помощь – это научная и педагогическая подготовка миссионеров, которым нужно было хорошее знание и понимание среды предстоящей работы.

Необходимо было знать язык народа, его историю и образ жизни – все, что вело к пониманию души. Необходимо было понять, как подойти к этой душе с истинным словом Христовым, а для этого недостаточно знания языка и фольклора. Очень важен особый сплав апостольского божественного света с пафосом чужой философии, и эти качества легче найти у местных жителей.

Необходимость высшего учебного заведения для миссионеров осознали не сразу. Только в 1854 году в Казанской духовной академии открылось специальное миссионерское отделение, сохранившееся после общих реформ духовных школ в 1870 году. Отдельное преподавание миссионерских дисциплин началось в 1845 году с участием профессоров Казанского университета, но, в сущности, оно сводилось к изучению языков.

Важны и незабываемы в истории Казанской академии имена Саблукова, Ильминского, Бобровникова. Саблуков самостоятельно изучал арабскую и татарскую филологию. Упорным трудом, подкрепленным научным энтузиазмом и врожденным трудолюбием, он приобрел глубокие знания не только самих языков, но также истории и этнографии. Особенно известны его переводы Корана. Не все книги, написанные им, были изданы, многие погибли в его доме во время пожара. Очень большое значение имело его преподавание в академии и участие во всех миссионерских мероприятиях для татар.

Еще важнее была работа Ильминского, который систематизировал свой опыт проповедования среди татар. Он пытался составить программу проповеднической деятельности для обращения. Он не только имел преподавательскую и теоретическую подготовку, но и хорошо знал жизнь и обычаи местных татар. Он часто бывал в татарской слободе и некоторое время жил среди татар, чтобы лично познакомиться с их жизнью. В 1851–03 годах он совершил путешествие на восток с многократными остановками по пути и длительным пребыванием в Каире, Ливане и Константинополе. В итоге этого практического знакомства с массой людей он пришел к очень важному заключению относительно переводов. Он настаивал на необходимости перевода на живой разговорный татарский язык, а не на литературный, и считал это делом чрезвычайной важности. Во-первых, литературный язык татар нагружен арабскими и персидскими словами и отмечен общим колоритом ислама, а использование разговорной речи позволяет избежать этого невидимого мусульманского оттенка. Во-вторых, перевод на разговорный язык требует больших творческих усилий и энергии со стороны переводчика, а именно этого хотел Ильминский. Он стремился сформировать особый христианский татарский язык в противовес исламскому, и считал это важным этапом в деле проповедования. Сам язык не был для него чем-то развитым и неподвижным, это был живой духовный элемент, подлежащий изменению и преобразованию. С этим была связана программа создания целой сети христианских татарских школ с преподаванием на языке этого народа. В-третьих, подразумевалось обнародование духовной миссии с распространением в широких массах, минуя книжников и аристократов. Программа Ильминского представляла собой законченную систему христианского изменения облика татар, без малейшего признака русификации. Следует также отметить арабское письмо, которое он заменил на русское, как более удобное, поскольку видел в арабском алфавите присутствие мусульманской культуры, в то время, как русский несет в себе символы христианства. Он верил в плодотворность проповеди инородцам на их родном народном языке. «Христианство, как живое начало, как закваска, само воздействует на их мысль и чувство. А организовавшись в передовых личностях, от них и чрез них передастся и к другим. Мы верим, что евангелическое слово Спасителя Иисуса Христа, воплотившись, так сказать, в татарском живом, естественном языке и чрез то преискренне приобщаясь самой глубины мысли и религиозной совести татар, сотворит и совершит дело христианского возрождения этого племени». Однако, программа Ильминского получила воплощение не сразу и не без некоторого сопротивления, как в Казанской губернии, так и в Туркестане.

Была организована сеть школ с центральной семинарией в Казани, и Ильминский был назначен директором семинарии. Но самой важной работой оставались переводы. Это требовало большой творческой энергии, и для этого Ильминский нашел помощь у крещеных татар. Кроме того, одним из самых эффективных методов оказалось введение богослужения на татарском языке. Из помощников и последователей Ильминского следует упомянуть протоиерея Малова, Остроумова и татарина Тимофеева. Принципы, заложенные Ильминским, нашли применение и в других сферах миссионерских начинаний среди местного населения. В отношении организации анти-ламаистских дебатов, ему не было равных в Казанской академии.

А. А. Бобровников был крупным знатоком монголо-бурятского диалекта и составителем первой удачной монголо-калмыцкой грамматики того времени. Уроженец Иркутской губернии и сын миссионера, общаясь с бурятами, он ощущал личную близость с этим монгольским народом. Книжные занятия он дополнял научными экспедициями. Но он не был инициативным человеком и не смог найти правильные методы перевода, хотя и находил погрешности в прежних переводах. При всей неполноте, работа Казанской академии имела огромное значение для помощи миссионерам в понимании души не-европейцев, и она еще недостаточно оценена, а ее опыт не использован в полной мере.

Русская миссионерская работа среди инородцев была прервана насильно. Евангелие Христа на русской почве стало невозможным, и вследствие этого произошел возврат к прежним верованиям, особенно у ламаистских племен Поволжья и Сибири, хотя ислам по какой-то причине одно время пользовался частичной свободой.

Нам не дано предвидеть будущее или угадать судьбу христианской веры у местных племен России; но мы можем – и должны – оглянуться назад, чтобы понять и осмыслить уроки прошлого, согласно сказанному: «Кто сотворит и научит так, тот великим наречется в Царстве Небесном» (Мт.5:19).