Критика экуменической мысли Зандера
Очевидно, что в кратком обзоре невозможно адекватно изложить все сомнения и возражения, которые неизбежно возникают даже при беглом чтении этой книги. При внимательном рассмотрении аргументации первоначальное замешательство лишь усиливается. Это очень личная книга. Она отнюдь не типична для православной позиции. В каком-то смысле это «голос с Востока», но голос, говорящий не «восточное» и не «православное».
Автор воспитан в определенной традиции, и его трактовка «экуменической реальности» имеет явственный оттенок его особых убеждений. Возникает вопрос, совместимы ли эти убеждения с основными догматами Православной веры. Более того, совместима ли новая концепция «экуменизма», которой придерживается автор, с главными принципами исторического Экуменического Движения. Автор, по-видимому, не слишком интересуется проблемами «Веры» и «Устройства». Он предпочитает обитание вне догматов, канонов и обрядов. «Экуменизм» в понимании автора, имеет мистическую сущность. Он не связан с внешними событиями и не интересуется историческими достижениями. «Единство, которое составляет его цель, есть единство любви, не осуществимое в какой-то исторической форме, но обещанное в жизни мира грядущего». В этом смысле экуменизм есть «предвидение царства». Экуменизм по сути своей парадоксален и металогичен. «Экуменизм возможен только вопреки логике или, скорее, независимо от нее». Историческое планирование отвергается и порицается. Такой опыт «сравнительного богословия» лишь усугубляет раскол. «Это едва ли можно назвать экуменическим трудом». Никакое «смыкание раскола» невозможно в истории, и все усилия бесполезны.
Автор не верит в возможность экуменического прогресса на уровне истории. Нам предлагается некое «эсхатологическое» видение, без призыва к трезвому и ответственному действию. Возникает сомнение: что если это не «видение», а обычное мечтание? «Эсхатологическая интерпретация, с одной стороны, свободна от всяких исторических ошибок. Перспектива “постоянного разделения» для нее не страшна; вся история Церкви есть история разделений и, следовательно, она не может считаться неким предисловием к еще не написанной книге о единстве; историческая трагедия христианства это неизбежное условие грешного человечества – и эта грешная реальность является предметом вечного преображения и будущего parousia» . Автор явно упускает из виду тот факт, что «видимое единство», а именно «единство в вере», составляет один из отличительных признаков Церкви, согласно учению Нового Завета, и Церковь предназначена Христом быть «столпом и утверждением истины». Вопрос не в «неминуемом» прогрессе, а в долге и предстоящей позитивной задаче.
Интересно сравнить утверждение автора с тем, что недавно говорил об экуменизме другой автор, чья работа была опубликована почти одновременно с той, что мы обсуждаем. Это статья Вильяма Николса, получившая премию Норриса, «Экуменизм и Католицизм» (SCM Press Ltd., London 1952). Сравнение уместно, т.к. оба автора исходят из одного «опыта» на одной основе (WSCF). Только г-н Николс, очевидно, имеет более широкую богословскую подготовку и больше церковности. Соответственно, он утверждает: «Разделение христиан не является необходимым следствием их исторического существования. Со времен Христа грех и история не должны уравниваться. Грех в истории Церкви есть факт, и факт постоянный, но не неизбежный. Экуменическое Движение – это возрождение осознания того, что такое положение вещей постыдно и совершенно ненормально. Его внутреннее стремление к единству в истории – в любом понимании – это его движение к покаянию».
Именно дух покаяния отсутствует в рассматриваемой книге. «Разделенное христианство» считается неизбежным и конечным фактом истории. С этим ничего нельзя поделать. Вообще, проповедуется очень странный вид «экуменизма», который имеет очень мало общего с реальным экуменическим движением христианских Церквей. Побудительной силой этого движения всегда был безоглядный поиск «Христианского Воссоединения». Это поиск «общей умонастроенности». Другой вопрос, достижима ли эта цель в истории и теми средствами и методами, которые использует Экуменическое Движение. В любом случае, главной заботой Экуменического Движения всегда было Единство Церкви. Но именно это отвергает автор. Он выступает за «Единство без Союза», т. е. Единство в Разъединении или в разногласии. Никакое согласие невозможно на историческом уровне, и потому все попытки достичь согласия бессмысленны, бесполезны и даже опасны с точки зрения автора. Автор очень красноречиво выступает против «прозелитизма», который отождествляет с «обращением». Каждый должен оставаться в том вероисповедании, в котором рожден или воспитан. По мнению автора «необходимый постулат экуменической реальности» составляет не только воздержание от «прозелитизма» (в распространенном уничижительном значении этого слова), но и от богословской аргументации вообще, как всего лишь утонченной формы духовного насилия или давления. «На практике это означает, что, видя, что мой брат заблуждается, я не пытаюсь вывести его из заблуждений и направить на путь истинный». Споры о вере – «подобны игре в шахматы». Все это представляется как высшее достижение «экуменической любви». Но быть может, это ярчайший пример «окамененного нечувствия», полногоотсутствия любви и к «заблудшему брату», и к Кафолической Истине?
Автор уверяет, что его позиция – «не компромисс и не релятивизм», а просто обычный modus vivendi, «т. е. сознательная позиция свободы и терпимости ко всем христианам, необходимая для экуменической жизни». Странно, что он предлагает строить «экуменическую общность» на этой основе. Он расширяет масштаб и диапазон этой особой «общности» до бесконечности. Он хочет включить «Либеральных Христиан» и сделать «экуменическую общность» доступной для всех, кто «хочет быть и называться христианами», независимо от их реальных убеждений относительно Христа. Нужно задать всего один вопрос: «вы объявляете себя христианами, вы хотите носить имя Христа?». А также: «вы хотите быть в общении с другими христианами, вы ощущаете связь с «другими овцами не этого стада», но также идущими за Христом?» Утвердительного ответа на эти весьма смутные вопросы, по мнению автора, вполне достаточно «для принятия в экуменическую общность». Автор недоволен ограничениями приема в экуменические «организации», по которым Христос должен признаваться Богом и Спасителем. «Базис» – доктринальный и различающий – явно необходим для организации, но это лишь показывает, что никакая организация не отвечает требованиям экуменической реальности, согласно пониманию автора. «Мы не имеем права исключать из милости Христовой тех, кто Его любит, пусть по причине привлекательности Его образа или из «научного» интереса к Нему». «При всех заблуждениях христиан относительно Христа и расхождении мнений, Само имя Его есть связь, крепче стали соединяющая их с учениками в Антиохии, впервые назвавшими себя христианами». Он отмахивается от естественного возражения, что это имя, очевидно, может употребляться в разных смыслах, и патетически восклицает: «Словно слабость и глупость человеческая могут уничтожить или ослабить исконную силу Имени Божьего. Словно Имя не живет и не действует само по себе, независимо от верного или неверного толкования». С другой стороны, «наименование «христианин» указывает самое важное в человеке: направление его воли, признаваемую им высшую духовную ценность, предмет его любви и служения». В этих утверждениях кроется явная путаница... «Направление воли» не может быть независимым от принятого человеком понимания «предмета его любви» и потому не может быть одинаковым при противоречивых и взаимоисключающих концепциях. Очевидно, это не то же самое, что безоговорочная вера в постулаты Никейского Символа веры и «научный интерес» к пророку из Галилеи.
Может ли «направление воли» быть одинаковым в обоих случаях? Включил бы автор в свою «экуменическую общность» таких людей, как знаменитый пастор Кальтхофф, который хотел продолжать служение в христианской общине, отрицая земную жизнь Христа? Кальтхофф был готов называть себя «христианином» в некотором смысле. Тогда можно ли исключать из предполагаемой «экуменической общности» прогрессивных иудеев, которые не только испытывали «научный интерес» к Христу, но и были готовы считать его одним из величайших моралистов еврейского народа?
Но автор не ограничивается «терпимостью». Он полагает, что в действительности «экуменическое откровение» затмевает все возможные открытия в историческом измерении. Он полагает, что все различные концепции относятся к «той же самой» реальности и потому являются частными откровениями Самого Христа. Во всех не только есть крупицы Истины, но фактически в хаосе и смятении ошибочных человеческих толкований проявляется сам Христос. «Разделенное христианство» со всей исторической междоусобной борьбой и расколом оказывается подлинным «Откровением» или просто новой «Christophania» [«Явлением Христа»]. «Это действительно откровение: нашему духовному взору открывается доселе невиданный образ Христа в христианах». Это новое «экуменическое откровение» затмевает все возможные открытия в историческом измерении «на феноменальной плоскости существования Церкви», как пишет автор, т. е. в «институциональной» Церкви, в догматах, правилах и обрядах. Все становится истинным «образом» Христа. Нужно только обрести новое видение, «независимо от логики». Можно предположить, что и независимо от истины. Хотелось бы знать, действительно ли св. Афанасий и Эрнест Ренан говорили о «том же самом Христе». Автор действительно полагает, что Вседержитель с византийской иконы и Еврей из Галилеи являются «образами» одного и того же Христа.
Выдающийся русский философ прошлого века рассказывает в своих мемуарах о том, что утратил веру в детстве и однажды поведал матери, что «уважает Христа». Мать, еще не знакомая с новым «экуменическим постулатом», разрыдалась. Для нее это было кощунством. В новой «экуменической» интерпретации это являлось бы одним из законных выражений христианского ученичества. Но простодушная старушка, кажется, лучше знала, что такое христианство. Трудно понять, как можно быть «христианином», если все догматы, каноны и христианские институты намеренно отвергаются как «человеческие образования» и даже «предрассудки». Плюрализм интерпретаций – плохое убежище.
Конечно, в «экуменической общности», которую предлагает автор, нужно рассуждать «независимо от логики» и смотреть на вещи, не различая их. Однако многие читатели не смогут «пожертвовать разумом» и выхолостить свою веру. Они могут счесть предложение жертвы интеллекта просто актом давления и насилия. Их протест, вероятно, никогда не дойдет до автора, который будет искать убежища в «Парадоксальном» и обвинять оппонентов в «конфессиональной ригидности», духовной близорукости или слепоте. Остается вопрос: как можно строить «экуменическую общность» на зыбучих песках человеческих мнений? Автор фактически говорит о такой «общности», к которой можно принадлежать при полном несогласии в вопросе веры с другими членами этого странного «Общества», которое не является закрытым. И это «Общество» обладает более глубоким пониманием конечной Мистерии Бога, чем все «институциональные» Церкви или конфессии, заключенные в тесные рамки «догматов, канонов и обрядов». Множественное число слова «Церкви» означает, что для автора «одна Христианская Церковь» просто «не существует».
Он даже восхваляет особый этос и повышает особый вклад «своей собственной Церкви» – одной из многих. «Все «конфессии», в конечном счете, отражают туже «тайну». Но он исключает все «конфессиональные» черты из своей молитвы о Христианском Единстве. Эта молитва была бы неискренней, если все присоединившиеся не «полностью отреклись от своих конфессиональных идей». Единство не должно знать ограничений. «Но такое освобождение молитвы от всякого конкретного содержания, от всякой церковной образности, означает восхождение к духовным высотам, которые доступны лишь немногим». Эта молитва должны быть «негативной» и, вероятно, не молитвой о Единстве Церкви, ибо невозможно представить себе «церковь» без всяких конкретных характеристик. Реальную трудность создает для автора фраза «должно быть одно стадо и один пастух». Это станет явной двусмысленностью, если римские католики, православные и протестанты будут совместно повторять эту фразу, ибо они будут толковать ее по-разному.
Вообще неясно, почему автора волнует «двусмысленность» слов в этом моменте, когда он легко принимает ее в любом другом контексте. Почему его не тревожит тот факт, что «Имя Иисусово» явно имеет разную коннотацию для православных и «либеральных христиан» (по крайней мере, так должно быть). В любом случае, неясно, как он понимает фразу Писания «одно стадо». Очевидно, это относится к истории, а не просто к «духовным высотам, доступным лишь немногим». Автора волнует очень частная проблема, которую он, к несчастью, принимает за главную проблему экуменизма, а именно, проблема экуменической встречи. Экуменическое Движение, действительно, создало «новую атмосферу» в межхристианских отношениях. Приверженцы разных конфессий с разными истоками собираются вместе и встречаются лицом к лицу. Неизбежно возникает практическая проблема: в чем смысл этого собрания несогласных христиан, и что они должны думать и делать друг с другом лично? Наш автор не питает надежды примирить несогласные мнения и системы верования. В то же время его радует дружелюбие встречи. Церковные барьеры непреодолимы. Есть много разных систем, и ни одна не должна считать себя единственно верной и последовательной. Это весьма неубедительный довод.
Автор предпочитает решать вопрос разъединения другим путем. «Естественно, я считаю свою церковь истинной Церковью – это предполагает моя принадлежность к ней; и как истинная Церковь она уникальна. Но это не дает мне права осуждать другие церкви». Реальный вопрос не в том, что «естественно» для меня, а что истинно. Автор излишне усложняет проблему ложными посылками. В его истолковании «вера», т. е. «первичная интуиция», «радикально отличается от процессов, которые мы называем знанием». Соответственно, «знаки Церкви» (notae Ecclesiae) никогда не могут быть объектами знания». Иными словами, Церковь не поддается определению.
Тем не менее, в пространной главе «Проблемы экуменизма» наш автор сознательно выбирает именно notae Ecclesiae в качестве заголовка для описания и анализа новой «Экуменической Реальности». И в итоге приходит к выводу, что подлинный ключ к экуменической проблеме это «идея единого христианского мира – христианства». Эта металогическая идея «не образует часть какой-либо церковной доктрины и не поддается логическому обоснованию». Христианство, очевидно, идентично предполагаемой «экуменической общности» или новому и открытому «Обществу». Во всяком случае, то, что не достигается в категориях Церкви («одной Церкви» не существует), достигается в категориях «христианства» (ибо оно одно). «Христианство» заменяет «Церковь». «Но поскольку Христос знает тех, кто хочет быть Его учениками, и поскольку Его ученики, не соглашаясь во всем прочем, согласны в желании быть верными Учителю, tota Christianitas [единое христианство] является реальностью». Следует помнить, что желание «быть верными Учителю» можно выражать как угодно: от исповедания Христа как «Бога и Спасителя» вплоть до представления о добром проповеднике из Галилеи или безуспешном провозвестнике Апокалипсиса. Вполне можно усомниться в реальности одного христианства на таких основаниях. Что остается от истинного исторического христианства в такой поразительной интерпретации?
Отдельная глава посвящена «предпосылкам экуменизма» (в понимании автора). Они подразделяются на четыре рубрики. Во-первых, имеются «исторические предпосылки». Главная напряженность возникает не между «католическими» и «протестантскими» позициями, а между «Востоком» и «Западом». Иными словами, основная напряженность существует не на уровне веры или учения, а скорее на уровне культурной психологии. Здесь кроется опасная путаница. Эта «предпосылка» просто отвергает возможность всякого разумного экуменизма. Христианское Единство просто невозможно, поскольку Восток и Запад неизбежно расходятся. Исторический экскурс автора весьма неудачен, это просто набор устаревших тривиальностей. Единство культурной «универсалии дискурса», вопреки мнению автора, было нарушено не в третьем веке, а, вероятно, только в одиннадцатом, если не в тринадцатом. Св. Иларий, св. Амвросий и св. Иероним были не менее «эллинистами» в своих взглядах на мир, чем их «греческие» современники, платонизм явно играл более значительную роль в духовном формировании блж. Августина, чем «римское право», и подлинный ключ к системе Фомы Аквинского дает Аристотель, а не «Пандекты», и не следует забывать греческие истоки даже у Ансельма. Не следует забывать, что «римское право» было сформулировано в Византии при Юстиниане, а сам Рим был полностью византийским до Карла Великого, а то и позже.
Антитеза «Восток – Запад» относится скорее к полемической и публицистической фразеологии, чем к трезвому историческому мышлению. Мир был един не менее тысячи лет, несмотря на все расколы и напряженности, и напряженность между «Востоком» и «Западом» в то время была отнюдь не сильнее, чем определенные напряженности на самом Востоке. Во всяком случае, блж. Августин был ближе к Оригену, чем, скажем, Феодор Антиохийский к св. Кириллу Александрийскому. Очевидно, существовала напряженность не между «греческим» и «латинским», а между богословскими концепциями, и ее никак нельзя свести к культурным или психологическим факторам. И Реформация, конечно же, была более важным разрывом, даже в психологическом плане, чем раскол между католическим Западом и православным Востоком. Автор нелепо преувеличивает «Единство Запада». «Восток может думать о Западе только в целом». Да, но только, когда «Восток» теряет настоящую богословскую перспективу и ошибочно принимает себя за «греко-славянский тип» христианства. «Историческая морфология» – легкий заменитель богословского анализа.
Автор полагает, что единственная легитимная отправная точка для «экуменического диалога» находится «в глубинах мистического опыта и прямого знания Бога». Разве не в историческом Откровении, как записано в Писании и подтверждено консенсусом «Вселенской Церкви», можно проследить источник и основание истинно христианского обращения? Во-вторых, указывается ряд «логических предпосылок», самая важная из которых – «конфессионализм». Совершенно не ясно, почему это «логическая предпосылка». Утверждение очень простое. Разделения нужно принимать как факт, и ни одно вероисповедание не следует «отрицать». Далее идут «психологические предпосылки». «Экуменизм» представляется как «любовь к еретикам», «еретики» как личности не могут исключаться из вселенской христианской любви, проверкой которой является «любовь к врагам своим». В этом смысле совестливому христианину будет нетрудно любить «своего заблудшего брата», как Распятому Господу нетрудно было молиться за палачей. Но автор имеет в виду нечто иное: он хочет любить «еретиков» за саму их ересь, дабы возрадоваться тому, что даже ересь не отчуждает от Христа, если хоть как-то поминают его. «Святость» возможна в ереси не менее, чем в Церкви: «необычная, отделенная от Церкви, но истинная святость по милости Божьей». Можно прийти к заключению, что Церковь не «необходима для спасения». И, наконец, имеются этические предпосылки, т. е. понимание недопустимости обращений в другую веру.
Многие читатели отложат эту книгу с содроганием и отчаянием. При создавшемся положении это вероломная и ложная книга. Если имелось в виду введение к экуменизму, то это просто неверное руководство. В действительности, это самая антиэкуменическая книга за последнее время, в сравнении со всеми враждебными нападками на экуменизм. Она отрицает саму возможность экуменического действия. Она разрушает предпосылки экуменической работы. Экуменическое движение, при всех крупных и опасных недостатках, вдохновлялось благородным видением благородной цели. Правда, путь пока не найден, и нет ясного понимания цели. Но тут предлагается считать, что цели нет и быть не должно.
В последнее время внушает надежду возрождение глубинного понимания Церкви. Книга, о которой мы говорим, игнорирует это достижение богословия, признак огромного духовного прогресса. Автор не интересовался церковным аспектом экуменизма. Он ничего не говорит о последних изучениях вероучения Церкви в Экуменическом движении. В этом отношения это реакционная книга. Она ведет нас назад, в туманы романтического религиозного возрождения.
Это очень несвоевременная книга теперь, когда мы живем – по удачному выражению – «в гуще неизвестности и на краю пропасти». По общему ощущению подавляющего большинства христиан единственная надежда мира заключается в возрождении «общей умонастроенности». Мы живем в век стремительно нарастающей дезинтеграции.
Церковь несет непосредственную ответственность за кризис. В новой интерпретации «экуменизма» историческая задача и призвание Церкви опасно затемняются. В книге нет ощущения трагедии. «Экуменическое страдание», о котором говорит автор, не настоящее страдание. Это романтическое страдание, доставляющее удовольствие. «Боль – всегда признак жизни» – говорят нам. Верно, но прежде всего, это признак болезни, которую нужно лечить. На все эти мечтания есть лишь один трезвый и надежный ответ – категорическое «Нет».