Церковь Бога в богословии Генри Нельсона Вимэна

Вимэн мало говорит о Церкви. Церковь как исторический институт его не интересует. Институт с соответствующей структурой и механизмом, вероучением, служителями и правилами не пригоден для реальной человеческой цели в истолковании Вимэна. По его мнению, единственный значимый мотив для встречи в церквях это желание отдельных людей разделить общую радость или потрясение, т. е. свои «религиозные» открытия и опыт. Это некий стадный инстинкт, подобный тому, что порой объединяет счастливых родителей новорожденных (по собственной аналогии Вимэна). Что бы ни делала церковь помимо этого – утверждает Вимэн – «истинное оправдание ее бытия составляет возможность совместного культивирования религиозного видения путем разделения радости и мыслей о совершенстве, которое нашли отдельные личности. Там, где двое или трое собираются для беседы об этом, мы получаем подлинную церковь. Таким образом, церковь есть свободное и добровольное собрание отдельных единомышленников для «беседы» о своих «религиозных» открытиях. Совершенно неважно, как реально совершались эти открытия и под чьим именем собираются люди – Иисуса, Будды или даже Мухаммеда. Однако, в тексте Евангелия, на который ссылается Вимэн, прямо сказано: собраны во имя Мое. «Имя» в этом контексте ясно. Но Вимэн продолжает: «Такова была церковь единственного рода, которую установил Иисус. Двенадцать учеников, собравшихся вокруг него, не управлялись никаким механизмом... Они были связаны только общим видением и общей радостью»²⁸².

Выражение неопределенное и неоднозначное. И с чисто исторической точки зрения описание Вимэна неточно и неполно. Подлинная церковь, о которой он говорит, это именно та «церковь единственного рода», которую Иисус не учреждал. Действительно, было «общее видение» или, скорее, общее свидетельство. Само видение было значимо и важно лишь потому, что это было послушное и благодарное признание неких великих деяний Бога – совершенного и единственного владыки. «Радость учеников была мессианской радостью. Это был ответ веры на деяние Бога. Бог совершил деяние. Человек должен принять это милостивое деяние. Только в этой перспективе можно правильно понять историю Нового Завета. Первые ученики собрались вокруг Христа в ответ на Его призыв. Это была Его начинание. И они откликнулись на призыв только потому, что по вере признали Иисуса как Христа, т. е. Того, Кто должен прийти. Они собрались вокруг Него не беседовать, а слушать, услышать благовествование, виной которого были не они. «Видение» первых учеников было историческим видением, пророческим прочтением и толкованием реальных событий, которые оценивались и понимались как самораскрытие Бога. Бог «посетил свой народ» в те «последние» дни. Благая Весть была услышана как завершение долгой истории наставления и обещания, подтвержденных записанным в «Священном Писании». Пастырь пришел и собирает разрозненных овец в одно стадо. Первые последователи Христа не были изолированными личностями, занятыми частным поиском истины. Они были жителями Израиля, обычными членами установленного или «институционального» сообщества, «Избранного народа» Божьего. Они «ждали утешения Израиля». В действительности, когда Христос начал свое служение, «Церковь» уже существовала. Это был Израиль, народ Завета. Проповедь Христа изначально предназначалась именно для членов этой существующей «Церкви», заблудших овец дома Израилева. Иисус никогда не обращался к отдельным личностям. Существующий Завет был постоянным фоном его проповеди. Нагорная Проповедь обращалась не к случайному сборищу зевак, а скорее к «внутреннему кругу» тех, кто уже следовал за Иисусом. Это был первозамысел Царства. «Горстка», община, которую собрал Иисус, фактически была верным «остатком» Израиля, возрожденным народом Божьим. Эта первая община уже была «организованной» общиной. Двенадцать собрались вокруг Иисуса не по своей инициативе. Они были призваны и избраны, и наконец, «назначены» Иисусом и направлены с миссией. Само число имеет значение. Это явная аллюзия к «полноте Израиля» – «двенадцати племенам». Двенадцать были направлены Иисусом возвещать и возглашать «Царство», призывать последователей и новообращенных. Он дал им и задание, и «полномочие» или «власть». Они были полномочными вестниками мессианской утренней зари. Одним словом, самая первая христианская община, которую установил Иисус, уже имела служителей, четкие правила и мессианскую догму. Это было братство по вере, братство по свидетельству. Ядром этого свидетельства было послание – kerygma – а не опыт.

Первая община учеников не распалась после потрясения Креста. Она собралась вновь вокруг Восставшего Учителя. Это ускорило и утвердило Сошествие Святого Духа. И затем она стремительно росла под влиянием апостольского свидетельства. Такова настоящая история «истинной церкви», которую установил Иисус Христос.

Христианская Церковь появилась на исторической арене как формально учрежденная Община с авторитетными лидерами (апостолами), определенными обязательными обрядами (Крещение и Евхаристия), строгим уставом и «Символом веры». Церковь действительно была братством по вере, т. е. вере в «апостольские учения». Эта вера была определенной, точной и исторической. Вера ранней апостольской общины решительно формировалась окрест Христа. Это не было смутное религиозное чувство. Это была твердая убежденность в решающем значении событий, которые происходили в те дни. Эта была вера в Восставшего Господа, его Распятие и Воскресение. Проповедь Ранней Церкви – kerygma – была в высшей степени догматичной. Безусловно, она опиралась на опыт. Но это был опыт неизменного присутствия Христа. Это «присутствие» было не только делом веры, но и непосредственного знания. И оно предполагало личную преданность и приверженность. «Это «Присутствие» было завершающим фактором христианского единства, «единства» в Церкви. Быть в Церкви означало быть во Христе. Это преобладающее сознание общности верующих с Живым Господом, koinonia, превосходно выразил ап. Павел в прекрасных словах, практически ставшими «определением» Церкви: которая есть Тело Его. Соборное сознание стало главным отличительным признаком Ранней Церкви. Но, как известно, Церковь была не просто человеческим обществом, члены которого связаны общими убеждениями. Решающим фактором единства была встреча божественного и человеческого, заложенная в искупительных «событиях» Воплощения, Воскресения и Троицы. Эти «события» были продолжены в «таинствах», средоточии присутствия Христа. В этом смысле сама Церковь была продолжающимся событием в процессе роста, и ее существование внутренне динамично.

Церковь, действительно, была «харизматичным обществом», местопребыванием Святого Духа. Но Церковь была также институтом. Она имела четкую и постоянную структуру, форму. Эта форма составлялась таинствами, символом веры и порядком. В Церкви были определенные «условия объединения». Быть христианином можно было только путем включения в существующее тело, которое было не только телом верующих, но прежде всего, Телом Христа. Человек не мог быть христианином в одиночку, сам по себе, но только в братстве Общины, т. е. в конечном счете, «во Христе». Unus Christianas nullus Christianas («один христианин – не христианин»). Вера в Церковь пропорциональна вере в Иисуса Христа. Для христиан Иисус был не только Учителем правды или справедливости, но прежде всего, Господом и Спасителем, Christos Kyrios. Вне этой веры не было надежды. Вне этой веры не было Церкви. Христианин опирался на признание Божьего вмешательства. Вершиной всех великих деяний Божьих было именно основание Церкви, в которую верующие призываются и в которой они связаны вместе собственным благодатным Божьим почином и его неизменными деяниями. Церковь была основанием Бога, а не просто свободным выбором человека. Христос и Церковь были тесно связаны. Это было основополагающим видением первых христиан и источником их радости²⁸³.

Вимэн и не историк, и не богослов. И он не объявляет себя христианским богословом в конфессиональном или профессиональном смысле. Он не выступает как толкователь христианской традиции. И, соответственно, полагает, что может отвергать любую составную часть любой традиции, которую считает устаревшей или неважной по собственным критериям. Нет смысла приводить весомые свидетельства в споре с ним. Все исторические свидетельства на его взгляд в высшей степени сомнительны. Они разнообразны и противоречивы, и легко опровергаются даже в этом отношении. Но Вимэну можно возразить на базе его собственных критериев отбора ценностных компонентов человеческого знания. «Мерилом, как я это понимаю, является адекватность ответа на универсальный религиозный вопрос, возникающий из природы человека». Иными словами, то, что способно преобразовать человека так, как он сам не может, представляет ценность и значимость. Это явно прагматический критерий²⁸⁴.

Как ни странно, Вимэн не оценивает реальную жизнь христианской Церкви по своему критерию. Он просто отвергает всю «традицию», т. е. весь исторический опыт христианства, под предлогом многочисленной противоречивости. Он не опровергает огромное реальное значение догматического и институционального христианства для преобразования жизни и существования человека, разительно превосходящее все, «что он может сделать сам». Вместо этого он предлагает собственную интерпретацию, которая не согласуется с фактами. Вимэн охотно сохраняет определенные фрагменты христианской фразеологии, но использует традиционные термины в собственной, необычной, а потому обманчивой манере. Он признает значение христианства. Но отказывается признать его уникальность. Он интерпретирует опыт христиан по своему усмотрению. Но эффективность этого опыта определяется именно теми элементами, которые так легко отбрасывает Вимэн. «Преобразующая» сила веры христианских мучеников определялась их твердой и неуклонной преданностью единственному в своем роде и историческому Искупителю, Иисусу Христу, и без этого убеждения эта вера не могла бы уцелеть.

Весь Новый Завет свидетельствует о том же. Сила христианства коренилась в его историчности в «гуще подробностей». Интерпретировать достижение христианства – которое Вимэн и не стремится отрицать – в плане равенства всех религий значит неверно толковать его без малейшего учета склада реальной жизни. Независимо от того, во что верит Вимэн, он должен интерпретировать опыт других по их критериям, а не своим. Нельзя отвергать всю структуру исторической Церкви как механизма без тщательного изучения преобразующей силы этой структуры, которая содержит в себе Таинство и Символ веры.

Вимэн в действительности принадлежит к современному поколению, которое можно назвать «постхристианским». Он находится в мире, сформированном христианскими импульсами, идеями и озарениями. Этот мир в огромной степени сохраняет отпечаток христианского истока, хотя современный человек порой мало замечает это. Но даже элементы структуры, которые прослеживаются до христианских начал, сейчас функционируют как бы самостоятельно, без опоры на какие-либо христианские авторитетные источники – Библию, Церковь или личный опыт «жизни во Христе». Поэтому может показаться, что эти частные характеристики имеют внутреннюю ценность, независимо от их первоначального источника. Можно забыть, что в действительности это лишь фрагменты разбитого и искаженного целого. Можно поддаться самообману и верить, что сила христианского убеждения не зависела от реального содержания христианской веры. Но ничего не останется от сияющей радости ап. Павла или св. Франциска Ассизского без их веры в то, что истина только, исключительно и беспримерно в Иисусе. Короче говоря, оценка Вимэна не выводится из тщательного изучения конкретного исторического свидетельства, а накладывается на это свидетельство, которое приводится в очень сжатом виде и не рассматривается в своей структуре и полноте. И по этой причине Вимэн не может увидеть, что Церковь принадлежала к самому esse христианства с самого зарождения.

Даже те, кто обращается к христианской традиции извне, не имея реальной веры и приверженности, часто вынуждаются признать Церковь и как факт, и как идею, как крупный и первостепенный вклад христианства в духовную жизнь и благополучие всего человечества. Их видение и понимание Церкви может быть смутным и запутанным, их мотивы могут быть неоднозначными. Но их свидетельство не менее значимо и симптоматично, даже если они более вдохновляются философскими, социологическими или даже прагматическими соображениями, чем подлинным религиозным пониманием. Достаточно привести здесь лишь одно американское свидетельство. Вимэн в своей «Интеллектуальной автобиографии» упоминает Джосайя Ройса – правда, в связи с его трудом «Мир и индивидуум», а не «Проблема христианства». Ройс не был христианином в традиционном или конфессиональном смысле этого термина. Его религиозную позицию в свое время бурно и резко порицали богословы разного толка, и особенно американские протестанты. С другой стороны, его свидетельство благодарно принимали такие мыслители, как Габриэль Марсель. Вообще, Ройс занимал особую позицию. Он глубоко осознавал христианское наследие, но, как ни странно, был совершенно равнодушен к Личности и учению Христа. Как философ он руководствовался основными убеждениями, которые обнаружил в Новом Завете, хотя в его системе они предстают в искаженном и запутанном виде. Он был глубоко тронут образом «Возлюбленной Общины», Церкви, представление о которой нашел в посланиях ап. Павла. Он был глубоко убежден, что учение Церкви составляет жизненно важную и первостепенную часть христианства. И он пытался донести до современного мышления неувядаемую истину христианской традиции, высшей точкой которой было для него образе «Великой Общины», объединенной в преданности и любви.

Профессиональные богословы, да и ревностные христиане, будут горько разочарованы и неприятно поражены неопределенностью концепции Ройса, необычной и ужасно неполноценной. В каком-то смысле его видение Великой Общины было лишь смутной и призрачной копией старой концепции Незримой Церкви, значительно разбавленной и прикрытой идеалистическим туманом. Ясно, что Ройс не верил в Христа как Спасителя. Но он был готов поверить в Возлюбленную Общину как единственный путь к спасению. Христиане отвергнут христианство Ройса как вводящий в заблуждение контрафакт. Однако они не должны игнорировать ценность его свидетельства и его вызов. Ройс сумел открыть величие Церкви, хотя бы в социологическом измерении²⁸⁵.

Неспособность признать Церковь как реальность и как идею следует рассматривать, даже с посторонней точки зрения, как важный пробел или недостаток всякой попытки обращения к сегодняшнему человеческому состоянию во всей его насущности, сложности и глубине.