Георгия Схолария, впоследствии Геннадия, патриарха Константинопольского, разговор

Печатаемое ныне произведение Георгия Схолария издается по рукописи Московской Синодальной Библиотеки № 243 (новейшего каталога). Предмет его – обличение латиномыслящих Греков, которые, отставши от праотеческой Веры по земным побуждениям, все-таки еще не могли совсем присоединиться к мудрованиям Латинским и собственными измышлениями старались успокоить себя и облегчить переход к Латинству.

Е. А.

16 августа 1896 г.

Лица в разговоре: Ольвиан, Евлогий и Венедикт.

Ольвиан. Евлогий! Если хочешь, теперь удобный случай рассмотреть несостоятельные мнения новейших латинских учителей, между прочим и Фомы и Скота,¹ об исхождении Св. Духа. Потому что из вчерашней твоей беседы с другом я совершенно убедился, как они, по-видимому, между собою несогласны вследствие того, что прибавка (к символу) не имеет надежного основания. Но как я не совсем вникнул, да и не легко понять, раз услышавши, то прошу тебя и снова повторить мне речь свою. Будет же полезно и для тебя и для утверждения истины, если я скажу нечто о несогласии между ними, тогда как некоторые шумят, грозя нам Латинской мудростью, хотя Амвросий, вчера, сидя у меня, при порицании их упомянул, что и с тобою приключилось нечто подобное, именно в отношении к блаженному Ефесскому. Потому что в исхождении Святого Духа через Сына он иначе понимал предлог (чрез), и прежде его священнейший Нил², а ты теперь иначе разумеешь. И я сказал, что клевещет и он, и всякий другой, говорящий так; но что ты против нынешних изворотов противников нашел некий надежнейший способ, нисколько между тем не отступая от правила (Веры) и их³, и еще древнейших, и от собора Константинопольского, некогда издавшего определение о сем предмете. Но не следует обращать на то внимания; ибо чего иного ждать от них? А войдем в рассмотрение о Латинских учителях.

Евлогий. О том сейчас порассудим, если кто посторонний не помешает. Но ты более не говори о Всесвятом Духе, что Он исходит через Сына, – ибо так никто не выражался, да это и неправда; но что исходит от Отца через Сына. А это весьма различные понятия; и многие, не зная сего, обманываются.

Но чего хочет этот подходящий к нам? Потому что идет прямо к нам, и, по-видимому, доволен, что встретился с нами после многого искания. Итак, сперва послушаем, что он скажет; а затем, расставшись с ним, на свободе побеседуем о том. Это Венедикт, некогда соименный мне, теперь уже не представляется соименным; тогда назывался Евлогием, но был⁴ ли таковым?

Венедикт. Несправедливо поступаете, друзья, без всякого основания уклоняясь от нас и не желая быть в единении с нами.

Евлогий. От чего не договариваешь – с нами, которые веруем, что Дух Святой и от Сына имеет бытие, то есть происходит как от начала, дающего Ему бытие лично по единству природы, как следовательно и от Отца происходит, кроме только, что Сын приемлет такую изводительность Духа (от Отца)?

Венедикт. И в каком отношении по твоему представлению погрешают верующие так?

Евлогий. Пока не об этом. А прежде скажи мне прямо, сторонник ли ты Латиням?

Венедикт. Конечно.

Евлогий. И, однако, до весьма недавнего времени чего худого не говорил о них, и много писал против прибавки?

Венедикт. Да ведь и ты когда-то советовал войти в единение с ними.

Евлогий. Не отказываюсь от этого. Потому что не настолько обезумел, чтобы не желать с ними единения, но единения благоприличного и истинного. А на столь тягостные условия мира и сам я не думал соглашаться и не надеялся, чтобы другие согласились. Наконец меня и то влекло к Латинянам, что вас. Теперь, издавна не дорожа собою (см. Деян. 20:24), я возвратился к начальному отеческому учению и твердо держусь его, так что все оставлю скорее, чем его, убежденный, что нет ничего истиннее. А ты, променявши его на чужое и как думаем сомнительное, еще вступаешь в борьбу, не только благоволя тому, но и обзывая древних Несторианами, против коих законно по твоему мнению сделана прибавка и думаешь, что не погрешаешь.

Венедикт. Оставим это, как не важное. Но в чем нас можете обвинять?

Евлогий. Если для тебя это не важно, то не любопытствуй; потому что, как примечаю, немало людей открыли путь, которым надеются все узнать без труда и всего достигать, и в силу этого представляются себе много знающими и совершающими. Итак, оставивши нас продолжать свои занятия, уходи на свое дело.

Венедикт. Клянусь истиною – не отстану от тебя, пока не скажешь, в чем обвиняя нас ты не сообщаешься с нами, выражусь словами Писания (Ин. 4:9).

Евлогий. Может быть хочешь оставить меня без обеда, так как пришлось бы и до вечера продолжать речь; а нужно так много говорить по причине многих разногласий.

Венедикт. О, да ты кажется насчитываешь огромное количество разностей.

Евлогий. Но вовсе не считаю все одинаково важными и наносящими урон сущности Веры.

Венедикт. Да я о других и не спрашиваю, а о самой большей разности, то есть об этой прибавке в символе. Скажи, почему мы кажемся тебе искажающими истину? Почему вы ненавидите нас и Латинян?

Евлогий. Нисколько не питаем ненависти к Латинянам, даже дружимся с ними; ибо положение вас, перебежчиков, много разнится от положения их. Мы и одобряем у них не мало действительно превосходных и признаваемых такими постановлений, обычаев и занятий; но вступать и в общение с ними, не во всем согласными с нами, и отцы наши признавали недозволенным, и нам так же представляется. От нас они отдалились рассудочными предположениями, а вместе, пожалуй, и самими убеждениями, вероятно. Мы их считаем сметливейшими нас, но и сами видим, что Латиняне к исхождению Духа привносят не маловажное какое новое учение.

Венедикт. Не намекаешь ли на два начала? Но мы избавим вас от опасения с этой стороны. Взойдя на кафедру, я подвергну проклятию тех, кои допускают два начала в Божестве.

Евлогий. Этого нам недостаточно; лучше ты клятвенно откажись от положения, за которым это следует, а положение то следующее: «и Сын Божий сеть начало Духа».

Венедикт. Следует, говоришь? Так что, если и Сын Божий созидает или создал тварь, то, скажешь, следует быть двум началам творения, даже трем, сопричисляя и Духа Святого?

Евлогий. И трудно было б кому-нибудь не тремя зиждителями твари считать и признавать оные непостижимые Ипостаси, если б они не творили, будучи единым Богом, как один Бог. А этого нельзя тебе сказать о Сыне и Отце, что то есть Они оба изводят Духа Святого, как один Бог. Но теперь не станем говорить об этом. А я, считая то следствием предыдущего, нисколько не вступлю в общение.

Венедикт. И все-таки тебе надлежало бы не думать так. Потому что Ефесский, принявшись доказывать эту последовательность тогдашнему противнику своему из Латинян, человеку образованному, вскоре оказался изнемогшим⁵.

Евлогий. Не допускаю, чтобы тот блаженный потерпел такую неудачу. Но может быть представлялся кому-нибудь таким потому, что пытался свести то положение к одной этой нелепости, а противник имел возможность не уступать, ссылаясь на единство сущности и иное подобное. Между тем, кто имеет в виду преодолеть вас, должен единственным способом из разложения понятия свести или на два начала, или на Савеллиево слияние, или на умаление Духа, или на изведение Духа самим собою. Сюда загнанные, вы не ускользнете, разве только при невеждах судьях; последние и не заметят, что вы собственно ничего не говорите. Потому что ни способность ставить вопросы, ни иное что не избавит вас, чтоб не попасть в теже с ними сети.

Венедикт. Но Латиняне все это отвергают, как и тех, кои когда-либо прилагали к догматам или выдумывали это.

Евлогий. Да и мы не говорим, будто они желают быть такими, какими делает их то положение (утверждение) Ибо отвергают, подобно нам, не теперь только придя к сему, а с самых времен нововведения, уверяя клятвенно, что по истине не допускают оных нелепостей; но, тем не менее, это не удовлетворяло ни отцов наших, ни нас. Потому что все-таки не истинно положение, сопровождаемое такими выводами.

Венедикт. Как же поверить кто-либо, будто за тем мнением следуют такие выводы, когда и вы не в состоянии доказать неизбежность их или соприкосновенность, и Латиняне превосходно доказывают, что они стоят не в связи.

Евлогий. И сам я не говорю, что они все разом следуют; но мы показываем, что следует одна какая-нибудь из указанных нелепостей, и сами противники более уклоняются от затруднений, чем решают их. И прибегают ко многим ничего незначещим предметам, чтобы укрыться, а не в самом деле найти нужное; да и само искомое⁶ иногда берут в доказательство предполагаемого ими.

Венедикт. Но, говорят, ты нашел способ примирить эти два мнения, то есть: что и от Сына исходит Дух Святой, и что не исходит и от Сына.

Евлогий. Не так я прост, чтоб пускать такие россказни и думать, будто противоречивое может быть согласовано; а напротив ты, говорят, соединяешь эти мнения, применяя для склейки их не знаю что. Я ж не так искусен, чтобы в короткое время выделывать столь необычайные вещи. Говори же, как хочешь объединить столь отличные предметы и какою выдумкою? Потому что было бы чудом, если ты нашел нечто подобное, столь долго не примеченное отцами нашими.

Венедикт. Но если хочешь, чтоб я тебе открыл это, вот охотно говорю: не достаточно ли тебе исповедания нашего перед вами, что веруем в одни и теже истины?

Евлогий. Какие?

Венедикт. Ради мира, человече, принимай эту речь без исследования.

Евлогий. Смешную вещь говоришь, если делами Веры мы станем заниматься с большею беспечностью, чем какими-нибудь привременными, и без проверки уступать тому, кто покушается обмануть нас. Берем же в учители должного самих Латинян, которые, когда наши во Флоренции предложили им определение первого (вселенского) собора и изречение Кирилла (александрийского), не захотели принять так себе, без околичностей, но послали двенадцать запросов по поводу высказанного и требовали ответа⁷. И вот, когда они не предоставили нам под выражениями святых разуметь про себя если бы что противное им (Латинянам) мыслили, как они, по крайней мере, думали, мы позволим тебе хитрить и обманывать, выкладывая из своего мешка что ни случится?

Венедикт. Итак, говорю – какие: что от Отца исходит Дух. Потому что это несомненно исповедуешь в символе.

Евлогий. А ты и это исповедуешь, и ничего дальше?

Венедикт. Разъясняю приложением «и от Сына».

Евлогий. Как же веруешь одинаково с нами, которые считаем твое пояснение негодным, а наоборот истинным считаем противоположное, что не исходит и от Сына, и из-за этого расходимся уже много времени? Затем, для чего с такими околичностями говоришь, что веруешь одинаково с нами? Скажи только исповедание свое, и этого для нас довольно; то есть – исповедай тоже самое. Разве не исповедовать это значит говорить то же самое? С другой же стороны и неудобовразумительно разумному слуху сказанное тобою, что согласишься веровать одинаково с нами.

Венедикт. Перехожу на другое. Не противно ли вам кажется называть Сына причиною Духа?

Евлогий. И весьма противно.

Венедикт. От этого именно мы готовы отказаться ради вас, если не станете подымать споров.

Евлогий. Не стыдишься хитрить?

Венедикт. На каком основании говоришь?

Евлогий. Вы и Отца не называете причиною Духа (пот. что вас нужно причислять к Латинянам, как и в самом деле вы прозываетесь). Вы даже не употребляете имени «причина» в отношении Лиц Божества, а вместо того имя «начало». Итак, думаешь сделать нам подарок отказом от того, чего не признавал никогда. Это похоже, как если бы на порицание, что огонь и считаешь и называешь холодным, ты отвечал, что называешь его не холодным, а фригидным⁸, что у Латинян значит холодный. А возбуждается негодование не потому, что тем выражением не называешь огня жарким, а потому, что не придаешь ему свойства и действия греть, каковое между тем одинаково понимается и у Латинян и у Греков, обозначаясь различными именами, напротив приписываешь свойства и действия охлаждения, которого тот не хочет подобно тебе усвоять огню, как бы ты ни называл его; потому что последнее для него безразлично.

Венедикт. А вы каким наконец образом и для чего отказываетесь признавать, что и Сын Божий есть вина Духа, тоже Бога?

Евлогий. Для чего? Потому что из того выходят всякие худые последствия. Довольно, что никто из святых так не учил, а весьма многие отрицали это. Разве не знаешь, что и Максим (исповедник), и Дамаскин, и богослов Григорий отвергают сие?

Венедикт. Но и это мы разъясняем.

Евлогий. Перетолковываете, конечно, повинуясь заранее принятому представлению.

Венедикт. И ты докажешь, что мы неправильно объясняем?

Евлогий. До нас многие, получше тебя, доказали, коим должно верить, да и я часто доказывал, и стану доказывать перед судьями здравомыслящими; а худо расположенные что иное сделают, как не подадут голос против говорящего истину? Ибо так полагают и философ, и истина; посему и заблагорассудил я молчать.

Венедикт. Но все скажут, что ты из трусости отказываешься говорить.

Евлогий. Но я от того не стану хуже, и даже если скажут что иное, мне несвойственное, я не сделаюсь тем потому, что они говорят. А им откроет будущий день (Кор. 3:13)⁹; потому что тогда наступит испытание истины.

Венедикт. Оставим это, а поразмыслим о примирении. Итак, если недостаточно нашего отказа от верования, что Сын есть причина Духа, потому что Римляне, по твоим словам, не употребляют сего имени, и я имел в виду обмануть тебя, то требуй от нас, как, по твоему мнению, выразивши свое исповедание, мы будем мыслить одинаково с тобою.

Евлогий. Хорошо говоришь. Итак, не присвояй Сыну имени и значения начала относительно Божественной ипостаси, то есть относительно Духа Святого.

Венедикт. Этого требуешь? С величайшею готовностию уступаю. Сын Божий не есть начало Духа, а один только Отец есть начало.

Евлогий. Не совестишься, так легко думая увлечь нас своею хитростию? С овцами разве беседуешь? Разве я не знаю вашего Латинского образа мыслей? Потому что и сами вы Латиняне, так тоже знаете.

Венедикт. Что говоришь человече! И это не нравится тебе?

Евлогий. Нисколько.

Венедикт. Почему?

Евлогий. Ты, полагаю, говоришь, что Сын не есть начало в изведении Духа – потому, что не от Себя имеет изводительную силу, так как Сын и не есть начало Божества. Для тебя... такое слово – выражение будет истинным; а тем не менее оно признает Сына и началом бытия Духа и изводителем Его. Для нас же, совсем не признающих Его началом и изводителем Духа, оно не истинно. Следовало бы тебе лучше так сказать: Сын не есть с Отцом начало Духа, но одному только Отцу принадлежит свойство быть началом Духа. И если ты сколько-нибудь готов сделать нам нечто угодное, подари эту прицепку. Через это наилучше соединишь меня с тобою, и всех Греков со всеми Латинянами. Но не дари тех мнений; потому что невозможно сему быть. Ведь не скажете, что Дух исходит только от Сына, нет! если не захотите извращать всю Веру. Да и в символе говорите «и от Сына». Следовательно, говоря это о Сыне Божием, вы думаете прикрыть необычность учения и избежать нехорошего подозрения, именно, что Отец не есть начало Духа, или что который нибудь из двух есть первое начало Духа. Посему и надлежит вам сказать прямо, что не исходит Дух и от Сына, что Сын не есть и начало Духа вместе с Отцом, что в словах «Дух Святый исходит чрез Сына», не заключается мысли, будто и Сын есть, по способу выражения Греческому, причина, а по Латинскому начало Духа. Ибо мы думаем, что такое применение слов начало или причина или изводитель никоим образом не может правильно прилагаться к Сыну Божию в отношении Его к Духу Святому, – не опасаясь, чтобы в противном случае не признать Сына подобным Отцу. Ибо такое опасение бессмысленно, говорит Кирилл¹⁰, да и мы докажем, если захочешь; теперь же идет речь о другом. Наперед сделай нам удовлетворение, говоря, что и Сын не есть начало Духа с Отцом; или лучше, чтоб не обременять тебя, так: когда говорим и веруем, что Дух Святой исходит от Отца через Сына, то под одним началом, как выражаются Латиняне, а по выражению Греков – под причиною ипостаси Духа, мы и Греки Латиняне¹¹, разумеем одну только ипостась Отца, а с Сыном Дух соединяется по сущности. А пока говоришь так вот «Сын не есть начало Духа», что мешает тебе (хотя и не так думающему, и надежно умеющему богословствовать, но желающему неожиданно увлечь нас) считать Сына и началом Духа, там разумея начало всего первое, а здесь первое в отношении к Отцу только, если только существует в начале первичность? Таким же образом истолковываешь и изречения учителей, которые отрицают причинность Сына; и в чем некоторые обвиняют нас и думают, будто мы Западных отцов в своем изложении выставляем изворотливыми мудрователями, в том действительно ты и подобные тебе погрешаете относительно собственных учителей. Разве не этого хотел ты, отрицая или представляясь отрицающим имя начала в Сыне? А если и не совсем так, во всяком случае, ты замышляешь нечто подобное. Я же просто разгадал сущность твоей затеи.

Венедикт. Так, конечно; потому что я никогда не откажусь от мысли, что и Сын вместе с Отцом есть начало Духа. И как бы я мог представлять Отца и Сына одним началом Духа, если бы не думал, что и Сын неизменно есть также начало Духа, как и Отец? По этому самому Он и дает бытие Духу, кроме что извождение Духа Он со всем, что имеет, имеет от Отца. А это различие, как тебе известно, не противоречить единству начала, все равно как ни божеству, ни бытию, ни чему бы то ни было из принадлежащего и свойственного Им как вообще, так и в частности.

Евлогий. Итак, выскажись указанным образом, и нас будешь иметь в единении, и мы будем восхвалять тебя за старательность об единении, чтоб мы соединились.

Венедикт. Тяжко требование твое, человече! Ибо что ж это, как не отмена постановленного во Флоренции?

Евлогий. А ты думаешь, что иное мы делаем с того времени, как не отменяем его, а лучше сказать – считаем не имеющим силы? Потому что в самом деле Флорентийский собор сам собою упразднился, хотя кто близорукий или равнодушный и не усматривает этого. Слышно ж, что и вы обещаете исправить определение Флорентийское. Значит и вы считаете его не имеющим силы. Потому что, если бы оно было справедливым, вы не дерзали бы исправлять его.

Венедикт. Скорее вас хотим исправить, охотно соглашаясь на то, что постановил бы собор, если б вы старались не упразднить его, а напротив, утвердить.

Евлогий. Конечно и ты, наш согражданин и недавно еще совоспитанник наш в догматах матери, содействуешь тому, чтобы мы прельстясь подтвердили постановленное во Флоренции и навсегда воздвигли позорный памятник против себя и против отцов наших, а что еще хуже, и против самой истины. Ибо мы убеждены, что они, то есть отцы наши, не погрешали против истины.

Венедикт. О человек! Кто ж может без прикрытия принимать вселенское постановление? Или незнаешь, что и врачи под видом приятных веществ предлагают больным потребное для спасения, чего иначе они из отвращения никоим образом не приняли бы, и конечно спасают неведущих, обманывая их.

Евлогий. Прекрасно знаю это и то, что этим же способом и убивают кого хотят.

Венедикт. Ядами убивают отравители; но наше это средство не таково.

Евлогий. И я со своей стороны желаю не таким быть твоему, переменившись из того, каково оно теперь конечно.

Венедикт. Засим, так как не можем спасать вас незаметно, хотя прилагаем много старания, что остается, как не скорбеть о вас, гибнущих из-за недоразумения?

Евлогий. Не нужно еще отчаиваться, друже! но если есть у тебя еще какое другое средство, и его применяй. Потому что может быть незаметно достигнешь цели, когда все у тебя к сему подготовлено.

Венедикт. Уступим вам, что Дух Святой исходит только от Отца.

Евлогий. Вот какая неожиданная милость! А мы прежде слышали недовольство и укоризны себе за то, что и сами посягнули делать прибавку, говоря, что Дух исходит только от Отца, хотя не произносим сего, как вы «и от Сына». Потому что не малое различие между догматом и проповедию признают и блаженный¹² Евлогий, и всякий сведущий человек. С каким же намерением вы примиряетесь, так переменившись? Принимаете истину вместе с нами без лицемерия, или готовы кое в чем даже опасности подвергаться? По крайней мере, ради мира и вам следует обходиться с нами более человеколюбиво и снисходить в предметах меньшей важности. Посему оставьте вот это, что и ранее давало нам повод к сильному подозрению и из-за чего вы много порицали нас, тогда как мы не перестаем судить здраво. Ибо что нам для своего удовольствия удерживать это бесполезное «от одного только»? С нас довольно, когда вы скажете, что не исходит и от Сына; а это гораздо незначительнее. Если же скажешь, что оба выражения равнозначущи, то и этого достаточно. Почему и мы, не веруя, что Дух исходит, то есть имеет бытие, и от Сына, веруем, что Он имеет бытие только от Отца, разумея в Отце и Духе Сына другой некий образ бытия, но не сообщение свойства Отчего, то есть плодотворности и богородности, и вообще производительности, что составляет личное свойство ипостаси Отца, как говорят богословы.¹³ Хотя же так это, но поскольку одно из сего вас менее беспокоило в прежнее время, чем противоположное вам отрицание, то уступая в этом нам,¹⁴ и это опять с условием не возвращаться на прежние туманности и ухищрения, достаточным для мира сочтете это, или не намерены уступить и такого отрицательного положения? Потому что может быть и это для вас тяжело. Ведь не довольно сказать так, а надлежит письменно определивши взаимно согласиться, и тогда не станете шутить вещами нешуточными, по своему произволу говоря противное. Ибо весьма легко можно увидеть, что не в смысле слов так погрешаете. Между тем будет противоречием содержимое вами и проповедуемое, что и от Сына исходит Дух, как продолжаете возглашать в символе, и что не исходит и от Сына, как ради мира с нами намереваетесь соборно признать в другом некотором определении. Чтобы вам не запутаться в этом, позволяем вам даже не высказывать отрицания, а только замолчать выражение, обеспокоившее нас с самого начала, довольствуясь только признанным и бесспорным выражением, что исходит от Отца. Видишь, сколько теперь угодного делаем для вас!

Венедикт. Ужели думаешь, что я соглашусь, будто Он исходит от одного Отца так, что уже не исходит и от Сына?

Евлогий. А как же?

Венедикт. Что и от Сына Дух имеет бытие, как от одного начала, то есть от Него и Отца, потому что обе ипостаси дают бытие Духу, именно, Отец безвиновно и безначально, а Сын – в рождении получив одинаковую с Отцом изводительную силу, по которой или посредством которой Оба изводят Духа Святого, как два изводителя или производителя. Потому что учители Латинские, которые после разделения занимались расследованием этого предмета, говорят и то и другое. Так что поэтому исхождение Духа от Отца не исключает возможности сказать, что Сын изводит Духа и есть начало Его неизменно, как и Отец. Иначе что мешало бы уничтожить прибавку, чего вы не перестаете домогаться, если бы согласно с вашим мнением Латиняне признавали исхождение Духа от Отца только?

Евлогий. Значит, и это ты говорил в надежде обмануть, и как оказывается таково же и то, чему некоторые изумляются, слушая тебя. Посему брось попытки к единению и ты, и кто бы то ни было; ибо это значило бы соединять несоединимое. Если вы надеетесь ниспровергнуть меня, подобно как тех, коих мы прежде порицали за принятие того по какой-то внезапной изменчивости, это – другое дело; а пока мы в себе, никому не иметь успеха в том, чего думаете достигнуть или обманывая, или надеясь обмануть. И нам представляется особенно обидным, что вы считаете нас податливыми на обольщение, как будто, по вашему мнению, и смыслом не обладаем; а что, будучи своими, этого желаете нам, прямо для нас нестерпимо. Такие против себя козни мы охотнее бы стерпели от иностранцев, чем от вас, еще недавно бывших самыми близкими родными. Если же поставляете на вид пользу и приличие, то, во-первых, и мы так заботимся об этом, чтоб и на деле достигать их с благочестием, если только и нам можно не рассуждать только, а и поступать таким образом. Затем, нет ничего приличного или полезного, что не находится в связи или не делается с искренним благочестием. А благочестивыми нам следует быть не только в представлении о Боге, а и в том, чтоб не переступать определений отеческих, установленных прекрасно и со всею обстоятельностию, и нам ничтожным не навлекать на них позора невежества. Иначе ничто бы не мешало извращать и изменять все, что заповедано нам блюсти как неподлежащее изменению, и дерзающим переменить одно что-нибудь важное надлежало бы распространять эту свою решимость и на все, если только им дозволено одно что-либо из того беспрекословно изменять для приличия и пользы. Кто ж притом не знает, что Вера правая, она же и отеческая, есть единственный предмет, за который должно отдавать все, – и в эти времена, когда опасно пытаться придумывать? Да и не в след ли за прибавками предков¹⁵ наших к Вере наши дела очутились в самом плохом состоянии и значении, и теперь напоминают почти так называемые несчастия¹⁶ Приамовы? По крайней мере, обычное, унаследованное нами от отцов, благочестие в отношении к Богу, сохраняемое нами взамен других потерянных благ, подаст не пустые надежды на последующие блага тем, кои по своему благородству, твердости убеждения и прямоте, не покинули его. Ибо не должно из страха за имущество терять еще и упование на будущую жизнь, и к бедствиям в настоящей жизни добровольно прилагать и нерадение об этой жизни, как будто ничего лучшего в будущем не можем через нее приобресть. Иначе мы оказались бы несчастнее всех, благочестивее коих считаем себя, если никто почти из них не покупает себе благополучия предательством веры в Бога, которую считаем самою истинною, хотя и не такова она, а мы все вместе некую надежду (на временное благополучие) или страх пред временными обстоятельствами поставим выше неизбежно имеющего постигнуть нас за Веру на веки худого или лучшего жребия, в воздаяние за продажу ее или сохранение вместо всего, хотя бы то мы делали уступая какой необходимости, – мы, из всех людей получившие наилучшее и истиннейшее понятие о Боге, потому что всеми дается нам первенствующее значение вместо второго¹⁷ места.

Венедикт. Не распространяйся об этом, достаточно даешь нам чувствовать свое нежелание каким бы то ни было образом быть в единении с теми христианами. И за это самое порицают тебя в Италии и во всей Елладе, так как из всех ты один гонишь мир, дело весьма желательное и самое полезное для отечества. Потому что, если бы ты не был таким, каким многие тебя представляют, что мешало бы одному чему-либо из сказанного ныне, допущенному мною и внушенному другим, хотя может быть и несвободному от некоей неправды, чтобы не вышло чего худшего для нас и нашей Веры от врагов ее, – что мешало бы при такой околичности выражения служить для христиан основою мира и полезным в других отношениях как для Еллинов, так не меньше и для тебя? А что еще хуже, ты и не примечаешь разжигаемого в некоторых Еллинизма,¹⁸ берущего силу от церковных замешательств и не торопишься применять единственное противодействие такому неразумию или отсталости, устроение дел церковных. Конечно плохо кончили бы злодеи, которые поднимают Еллинские бредни, и старинное то, светом истины угашенное по превосходящей все и божественной воистину силе, многобожие нечестиво и вместе бессмысленно пытаются раздуть и оживить, если бы, прекративши разделение, мы соединенными силами обследовали и или исправили, или казнили бы таковых.

Евлогий. На это, приятель, нужна длинная отповедь. По-крайности, если все, говоришь, так обвиняют меня, нет нужды защищаться перед тобою одним вместо всех. Потому что, если, хорошо знаю, и тебе не можем помочь, и тебя не можем переубедить защитою, какую же пользу получать, они, если и после оправдания перед тобою все останутся при своих обвинениях? Но вот сколько я говорю тебе на то, будто огорчаетесь бреднями некоторых¹⁹ глупцов (так как люди умные конечно не отваживались бы на это, а доходят до этого люди глупые, невежды и одержимые демонами). Итак, ваше огорчение этим лицемерно. Но Бог ведает тех, кои, насколько то зависит от них, и словесно и письменно и действительно огорчаются, и готовы были б карать таковых и остановить зло, если бы только имели к тому возможность; ведает же и находящих удовольствие в пустословии их, когда на самом деле не остаются ими непримеченными таковые. И мой Иисус потребует от них отчета, когда воззрят на Того, Которого пронзили (Ин. 19:37), потому что равнозначительно этому и терпеть пронзающих. А если еще и ставят их высоко, чем это всякий назовет? А когда говорите, будто церковные смуты породили это зло, как не примечаете, что говорите против себя? Потому что уже пятьсот лет, как мы отделились от Латинян, но ни на что подобное не было открытого покушения ни в Пелопоннезе, ни здесь; а теперь, после прекрасной унии, посягнули и на это. Пропускаю уже, что и к худому этому²⁰ скорее смешению, чем единению, проложили дорогу подобные же раздоры и произволы, не от Латинян, а от наших возникшие. Потому врачевание таких немощей легко и очевидно, если только желаете; но вы не пожелаете, это я хорошо знаю. А что я делаю помеху единению с теми христианами, это ложь. Какими городами, какими оружиями, какими несметными богатствами обладаю, чтобы противостоять вашему стремлению утверждать латинство, когда вас так много и вы обладаете такими силами? Не в обратном ли напротив положении находится дело? потому что и наличным недавно значением и свободою, посредством коих и делал кое-что для прославления истины, и для иных потребностей отечества не был бесполезен, пожертвовавши по давнему обету, и чтоб не считаться виновником бедствий, могущих воспоследовать от состязаний о Вере, я теперь сижу, обращая внимание только на свои дела, хотя хорошо знаю причины бедствий, коих вы боитесь, если только случатся они по Божию попущению, чего да не будет. Самою первою причиною их будет не благочестие наше, как вы думаете, а противное ему. Но так как действительно столь невнимательным к Вере и иному, чем спасаются все города, следует бояться наступления бедствий, чего да не будет! и нынешние люди, что требуют очевидною истиною жертвовать для призраков и вместо действительно виновных считать виноватыми невинных, находят подходящим приписывать такие беды противодействию благочестивых, то я порешил, заключившись где-нибудь в углу, оплакивать свои грехи и не принимать участия в явном обмане. А вы и на это досадуете и наводите подозрение на молчаливость, возбуждая иной иную молву, так что и трудно мне угадать, чем кто может угодить вам, кроме как делаясь перебежчиком, склоняясь на хорошо оплачиваемую сторону и за Веру покупая блага временные, – чего я никогда бы не предпочел, как неизбежно имеющий умереть скоро и вступить в оную жизнь обнаженным от всего. Ибо когда высказываю при ваших расспросах свое убеждение, вы негодуете, а если молчу, – понуждаете говорить. И хотящему оставаться при своем мнении – грозите; а если примечаете, что я хочу отделаться как-нибудь, то стараетесь мешать и клеветать. И сами утверждаете, что вы благочестивы и держитесь отеческих преданий, а между тем любите советующих противное сему и с нами обращаетесь как с величайшими врагами. И расспрашиваете меня, как человека сведущего, могущего и наставить на полезное; а услышав что неприятное для вас, объявляете, что я ничего не смыслю. Затем, опять как на человека сведущего и имеющего некоторое значение в таких делах, вы на меня сваливаете всю тяжесть лечения настоящих бедствий, которое по неопытности считаете весьма легким, и обвиняете в непостоянстве того, которого твердость в известных вещах считаете великою несправедливостию. И со мною грешить вам кажется очень лестным, а одним только делать это не доставляет удовольствия. И посему негодуете на меня, что я не погрешаю, и вы, люди сведущие, делаетесь учителями долга для меня ничтожного, себе только предоставляя исполнять то, что считаете долгом. И когда я не соглашаюсь, то вы, по причине неожиданности, не переносите этого. И сами не считаете за несправедливость привлекать нашу совесть на худшее, что считаю таковым или совсем обманувшись или и здраво рассуждая, но все-таки по доверию к мужам образованнейшим, древним и святым; а что я отворачиваюсь от вас, не желая внимать вашему невежеству, и совсем для вас составляет загадку. Но пусть уврачует вас единственный Врач! А я со священными богословами знаю, что и брань бывает похвальна и мир заслуживает порицания,²¹ а еще более, что Владыка мой Иисус пришел принесть на землю не мир, но меч (Mф. 10:34). Не выставляют ли и теперь эти слова прекрасною нашу брань с Латинянами и не дают ли хорошего меча в руки тем, кои не хотят мыслить о Нем и единосущном Духе, и Причине Их, Отчей ипостаси, что-либо иное, кроме того, что сам Он сказал, одним и тем же выражением ясно обозначивши и божество Духа и величие, и единосущие с Ним, и общность Божества, и то, откуда Дух имеет бытие? Знаю притом, что и вселенная, семь раз составлявшая соборы, так единодушно мыслила о Духе. Нахожу, что и все учители согласуются относительно смысла речи Владыки. Следовательно, как истинным Его ученикам, надлежало и нашим предкам, так мирно живя между собою, отделиться от оставивших истину без всякой нужды. И стоя на хорошем основании, я, в других отношениях небрежный, настоящую жизнь по Вере прохожу с благою надеждою относительно благочестия в догматах; и повинный многим казням за жизнь, я, несомненно, в истинной Вере соблюдаю себя. Пусть как хочет называет это всякий, хоть бранию против иномыслящих, хоть миром с Богом, как можно надеяться, и с собою самим, и с людьми согласными в этом учении теперь, и в прежние времена, как сказано. Никого из иномыслящих я не тяну в общение Веры, да и не мог бы, если б даже хотел, – разве только, сколько надлежало бы мне перед сомневающимися не скрываться и не таить даров Божиих. Но думаю, что и этот долг я в достаточной мере исполнил и многими собеседованиями, и советованиями, и письменными произведениями. Посему и теперь я молчу наконец, и не стану хлопотать об этом, и желал бы, чтобы все были как я, по сказанному (1Кор. 7:7); а хотя бы и все предпочли сообразоваться с этими нововводителями, все-таки мое дело может оставаться в безопасности. Потому что, хотя бы все люди уговорились называть железо камнем, огонь холодным, или нечто подобное, не принудят к тому моей мысли (так как только суждение Бог оставил свободным в людях). Так, если бы и все люди говорили, что Слово Божие есть Причина единосущного Ему Духа Божия и Причина Его вместе с Богом Отцом, и Оба суть одно начало, как говорят некоторые, а мне это кажется далеким от истины, то не приневолили б меня признавать несуществующее. Итак, ни из боязни чего-нибудь, ни из желанья худой прибыли, я не стану упорствовать, чтобы все следовали тому мнению. А если кто укажет на попечение о братьях и пользе, к чему обязывает закон Божий, то прежде обоих я имею в виду исповедание истины, как достаточно высказал. Посему я не мешаю и единению с Латинянами, кроме конечно себя только; другие пусть поступают как хотят. Себе же самому не позволяю этого дотоле, пока они требуют от нас примирения в противность общим постановлениям Веры и хотят убедить в том, в чем нельзя убедить людей знающих.

Венедикт. Весьма сильно говоришь в свою защиту, хотя не кстати выставивши это. Говорю ж и сам: разве кто обвиняет тебя в несправедливости, когда неизменно держишься того, что считаешь за истину? Но кое-кто предполагает, что ты по какому-нибудь человеческому расчету противишься единению с нами, а это свойственно людям, которые спорят о предметах очевидных. Я же напротив восхищаюсь, что пренебрегая всякими человеческими соображениями, ты ничего не делаешь против своей совести. Ибо в этих преходящих делах ты мог бы царскими²² локтями, что называется, мерить свои успехи, если б только захотел склонением на другую сторону сделать угодное всем, кои с величайшим удовольствием увидят тебя обратившимся; и, ручаюсь святою истиною, ты не испытал бы неудачи ни в чем из самых важных дел в обоих родах (гражданском и церковном) и прежде, если бы только хотел, да и теперь еще, если захочешь. А между тем и наличное имущество упустивши из-за кажущейся тебе истины, ты возбуждаешь изумление и в противниках. Если же некоторые и клевещут на тебя по своей низости, не имея чем другим вредить, но погрешительно ненавидя твое противодействие, то я не таков. И не скорби сам; ибо такое и воздаяние тебе следует по твоей именно славе и потому, что сам ты сказал о себе. Хотел бы и я, чтоб ты относился к известным предметам подобно нам; но пока вижу тебя доблестно подвизающимся за то, что считаешь истиною, ни порицаю, ни изумляюсь происходящему от убеждения. Но ради Бога скажи мне, как умный человек, имеешь ли в виду какое средство, коим бы нам можно соединиться? Потому что высказанное мною считаешь ничего незначещим, и может быть хорошо. Ибо оно не имеет значения для отрицающих, что и ипостась Сына Божия есть причина и начало ипостаси Духа, для верующих, что она (то есть ипостась Сына Божия) сама происходит от Причины, только посредством рождения, подобно как и Дух посредством исхождения, но с другой стороны имеет в себе Духа Святого вечно и соестественно, так как Оба при различии ипостасей имеют одну и ту же сущность и вместе от Отца; для неверующих, что в Божестве есть ипостась первопричинная, а только есть Причина и сущие от Причины, или, как мы бы сказали, начало и сущее от Него, и таким образом короче содержащих Веру христианскую. Для мыслящих так, а отвергающих наше, конечно никакого значения не имеет, то, что мною выставлено, потому что последнее им противоречит.

Евлогий. Сказавши, что прекратил заботу об этом, уже ничего не стану говорить, даже хотя бы кто сочувствовал моим суждениям о том; а вот Ольвиан пусть отвечает тебе.

Ольвиан. Если он хочет; а как только пожелает этого, конечно буду отвечать, когда ты порешил молчать. Говори же, любезный Венедикте, а я готов отвечать.

Венедикт. Как теперь хотите соединиться с Латинянами и нами?

Ольвиан. На каких основаниях? И с вами (готовы соединиться), если возвратитесь к тому, во что прежде веровали, что и содержим, принявши от нашего Владыки, апостолов и святых соборов, в чем долго соблюдали единство, если отмените то, что приложивши вы отделились. Или тебе не представляется справедливым так соединиться? Разве относительно денег и стяжаний разумно и хорошо порешили бы не на подобных условиях? Даже, если не хотите этого, пусть в символе остается прибавка, но папа Римский пусть соборно укажет вам и всем христианам принимать, что в Божестве один только Отец есть Причина и Начало, и что Он один только Родитель Сына и Изводитель одного только Духа через Сына, а Сын не есть начало или виновник Духа, и в выражении «Дух от Отца чрез Сына» не должно разуметь и Сына началом Духа, как ипостась, ипостасно изводящую Духа, и вместе с Отчею ипостасию дающую Ему бытие, а надлежит, понимать, что это так сказано святыми по причине единства сущности, что с Сыном то есть, и что не исключая Его и не без Него Дух получил бытие от Отца.

Венедикт. И ты думаешь, что Латиняне, если уступим вам в этом, не выбросят тотчас и прибавки?

Ольвиан. Конечно, выбросят, если не захотят себе противоречить. Для нас же вместо (пропуска) старой той прибавки довольно будет уже самого исповедания истины; а о том, чтобы не казаться противоречащими себе, пусть хлопочут сами.

Винедикт. Это невозможно. Но еще тебя спрашиваю: какое ручательство того, что выражение «чрез Сына» равно выражению «с Сыном»? И кто когда-нибудь сказал, что предлог δıά равнозначителен предлогу σύν?

Ольвиан. Весьма многие; и это не безъизвестно людям, ознакомившимся со Златоустом²³ и прочими учителями, так же Аристидом и Платоном из внешних, и вообще людям сведущим в языке Еллинском, на котором те учители изложили для нас учение истины.

Венедикт. И как обвиняете в разногласии Фому и Скота, и других Латинских учителей после разделения, сами однако ж не согласуясь в этом ни со своим вождем Ефесским, ни с Кавасилою? Потому что сии говорили, что δı᾽ Υἰoῦ (чрез Сына) равнозначительно выражению μετà τoῦ Υἰoῦ (по Сыне, вслед за Сыном).

Ольвиан. Разногласие этих Латинских учителей, человече, касается догматов. Ибо что кто-нибудь из них утверждает, то другой отрицает и думает приискать нечто более истинное. А мы со священными Кавасилою и Марком, и со всеми до них бывшими учителями, согласуемся, прежде всего, в догматах; затем и в выражении «чрез Сына от Отца» все представляем нечто тожественное, единство сущности и соестественность, не причину. Если же один яснее, другой каким-либо инаковым от обычного способом раскрывает истину по причине неудовлетворимости вашей, a все говорят истину и повторяют сказанное святыми, и никто не устраняет сказанного другим, но, признавая это истинным, еще иным способом доказывает тоже самое, то это не есть противоречие друг другу; далеко нет! Ибо истинно, что с Сыном и по Сыне Дух есть и исходит от общей Их Причины, что и в Сыне пребывает и от Него изливается, что существует и отдельно от Него и не вне Его. Потому что все это высказано прежде древними учителями, коим противоречить нельзя; и все это означается предлогом δıά (чрез), и им указывается вообще на единство, на равенство сущности и одинаковость природы.

Венедикт. А что вы говорите о древних Западных учителях?

Ольвиан. Конечно верное и справедливое, и такое, что не исключает их от славы святости и хорошо согласует их мнения с общим правилом Веры и ясным и определенным богословием Азийских, что и сами вы предпочли бы и одобрили. И если только в учении Веры пожелаете пользоваться их письменными произведениями, по скольку захотите или сможете при скудости языка, по коей и в другое время приключалось с вами подобное,²⁴ то мы тотчас соединимся с вами, потому что и блаженный Ефесский умно высказал²⁵ это во Флоренции, и мы с ним согласны теперь, как и тогда, не мнение его тогдашнее или наше теперь восхваляя, прочь такая мысль! а тем или другим способом устрояя мир христианских народов в едином исповедании, как и во времена древних учителей они находились в единении. Это именно послужит когда-нибудь причиною соглашения в единомыслии, когда прекратится любопрительное исследование догмата, и все без неуместного любопытства одинаково сойдутся в общем, истинном и безопасном веровании. Но о Европейских отцах и учителях достаточно сказано на этот раз; в другой раз можно больше о них поговорить, если угодно. А лучше сказать, довольно о сем того, что часто высказывалось и писалось нашими учителями. Теперь же говорю только, что как у Латинян стало отеческим преданием выражение «и от Сына» с того времени, как они прибавили его к символу Веры, так для нас дорого принятое от отцов «не и от Сына», доказанное многими книгами, соборами и страданиями. И посему, пока вы держитесь того, мы с большим правом будем держаться этого, и таким образом станем взаимно раздражаться от противоречия, и не окажется никакой помощи против бедствия. Между тем папа, как отец и учитель, один может законным образом уничтожить раздор. Пусть созовет всех христиан и провозгласит в символе одно только оное Евангельское (Ин. 15:26) выражение и укажет так провозглашать, ничего лишнего не прибавляя; тогда и мы овцы послушаем его голоса, и будет одно стадо и один пастырь (Ин. 10:16). Потому что теперь, когда не слышим, чтобы он повторял выражение Христово, напротив прилагаем нечто немаловажное, будь то хорошее или худое, а мы боимся, что оно не истинно, и многое подкрепляет эту боязнь, то мы не следуем ему. И так как под страшными угрозами воспрещено²⁶ даже чтобы то ни было прибавлять к символу, то и ни один после того собор ничего к нему не прибавлял из своих постановлений. И предлог «чрез», опять, объясняющие некоторыми поддельными и уродливыми выражениями, нехорошим уяснением ослабляют первоначальные и подлинные выражения отцов и делают зло еще горшим, говоря, что придерживаются определений Флорентийских.²⁷ Посему, если нужно упорядочить это, ему следовало бы сделать назидание; ибо конечно бòльшему прилично назидать, скажет всякий человек, понимающий дело. И, кроме того, по домостроительству ему во всяком случае запрещается умалчивать об истине (Иез. 3:18). И тогда как наше²⁸ не возбуждает никакого худого подозрения и проповедуется Азийскими святыми, которые притом, пользуясь широким содействием языка, ясно определили такие предметы, а мы все-таки ради блага мира готовы отказаться от него, почему бы от весьма подозрительного для нас учения и, как думается, происшедшего от ограниченности языка Западных отцов, подобно как и в другое время приключилось такое с ними в вопросе о сущности и ипостаси, – почему бы, наконец, не отказаться ему, как от Церкви признаваемого спорным, и что уже давно было отвергнуто? Через это соединились бы все народы христианские. А если папа не может переиначивать отеческих постановлений, хотя бы из чистого стремления к миру, потому что в Римской церкви много написали и делали для упрочения прибавки, то и нас тоже самое еще больше связывает. Ибо в нашей церкви гораздо больше против того и написано и сделано, и против дерзающих преступать постановленное произносятся многие угрозы, коими нельзя безбоязненно пренебрегать. Скорбим, конечно, что не в единении находимся; но и с самого начала мы не были виновниками раздора, и теперь другим прилично отменять его. Как-нибудь решать это мы не хотим, так как сами не подлежим ответу (Евр. 13:17) перед Богом мира (Евр. 13:20), и исповедуя истину безбоязненно проходим свою жизнь. Перестань же и сам считать себя обижаемым.

Венедикт. Но не перестану.

Ольвиан. Поступай впрочем, как хочешь.

Венедикт. А ты, Евлогий, что скажешь? Ничего больше, кроме предложенного товарищем, не можешь придумать для желаемого мира?

Евлогий. Отстань; я смотрю на тебя, как на софиста, и уже ничего но хочу отвечать. Довольно с тебя того, что сказано товарищем и превосходно, и справедливо. И мы сами, благородный Ольвиан, разойдемся, на завтра отложивши предположенное, потому что уже вечер.

Ольвиан. Нет еще, почтенный, пока не освободишь меня от двух недоумений; а лучше сказать, сам я, выслушавши других, кои недоумевают или возражают нам, уже разрешил их и, по собственному убеждению, удовлетворительно; теперь же твой голос пусть решит: одобрить ли мое суждение, или считать гораздо низшим лучшего твоего, коему научишь.

Евлогий. Говори же и как ты разрешил, и что предшествовало этому, если только нужно мне правильно решить.

Ольвиан. Я хотел, изложивши речи тех мужей, выслушать прежде твое мнение относительно их; затем, сказанное мною им подводя под твое решение, как под образец, узнать, согласуется ли с ним; наконец ничего ихнего не скрыть от тебя, хотя бы даже казалось то хорошо обоснованным. Ибо из-за чего бы нам стыдиться, когда говорим не с уверенностию, а с желанием поучиться? Но как угодно тебе, чтобы я предварительно высказал свой им ответ, то представляю слова ихние и наши. И чтоб не томить тебя, – во-первых, утверждали они, что называют Сына не причиною, а соучастником Отцу в извождении Духа. И это находили безопасным и разумным, говоря так же, что Отец начальным образом изводит Духа Святого. Это я ставлю за одно. Потом высказывались, что по словам покойного Кавасилы доселе не иною причиною разделения между нами и Латинянами было как только то, что папа не хотел предоставить вселенскому собору решение спорного вопроса, но себя только вздумал признавать учителем в предмете исследования, а прочих – послушающими, в качестве учеников. Если же это причина раздора, а она устранена, говорят они, на бывшем вселенском соборе, происходившем недавно во Флоренции, то значит и раздор должен быть, по мнению Кавасилы, окончен, и отступающий от сего собора противится и самому Кавасиле и долгу, если, конечно, говоря так, Кавасила мыслил здраво. Так они говорили, выставляя многое для подкрепления своих мыслей, как полагали. Если ж не хочешь, чтоб я и то рассказывал, то выскажу собственные мои мысли об этом.

Евлогий. Не хочу, так как из сказанного усматриваю и то (пропущенное); свое только выставляй.

Ольвиан. Итак, я отвечал на второе. Если бы чудный тот муж не называл верование Латинян об исхождении сетями, обманом и делом по всему опасным, и не свел его с²⁹ величайшим нелепостям, то может быть еще можно бы было предполагать, что он желал быть вселенскому собору только для подтверждения догмата, правого и истинного, но ожидающего общего одобрения, чтоб быть провозглашенным торжественно. А когда не опускает высказывать против сего мнения все неодобрительное, ни назвал необходимым на тех основаниях, кои выставляют Латиняне, даже показал его нелепость и противоречие Вере, то нет места этому предположению; напротив, он предлагал созвать собор, который бы властно определил (уяснил) истину и подтвердил те же³⁰ самые изречения о сем догмате, не так, чтоб еще папа занимал место учителя и оскорблял Церковь своим самовластием, но чтобы он должным образом повиновался большинству голосов церкви. Ибо надеялся он, что состоится вселенский собор и здесь будет происходить в присутствии двух или трех уполномоченных, заступающих место папы, как на прежде бывших вселенских соборах, и свободно произнесет решение, согласное с истиною и справедливостию, которое было бы ясно всякому, желающему по возможности правильно судить. Потому что во времена Кавасилы еще лучше нынешнего шли дела у нас, христиан, и естественно ему было возбуждаться такими надеждами на собор; хотя и при нынешнем столь бедственном состоянии немногого недоставало, чтобы здесь состоялся собор. И когда наши уполномоченные по недальновидности там пообещали изменить место и согласились, чтобы наши вместо нашего³¹ города отправились в города Италийские, то Бог, желая вразумить, устрояет, что посылаются с двух сторон триремы: одни звали в Италию, другие с большим правом приглашали императора в Заальпийские земли.³² И тогда все вопили, что надлежит нам, отрекшись от худых обещаний, оставаться на месте, имея благовидный к тому предлог, начинающуюся у Латинян междоусобную брань; ибо живя всем в мире между собою, уже так надлежало бы им искать мира с нами. Но мы все до того опьянели от настоя мандрагоры,³³ что смеживши очи души перед всяким здравым рассуждением и всяким знамением от Бога добровольно шли в сети Латинские, не в долге очутившись в них. Что оставалось, отдать ли и последний кодрант (Mф. 5:26), или стать готовою добычею для имущих? И что удивительного, если и великий тот муж, последуя советам людей разумных и божественным вещаниям, советовал созвать собор, который мог бы, взявши во внимание местность и способ выражения, выследить истину и подтвердить, и из частного обособления привзошедшее в Церковь зло возможно далее отогнать, согласно с ее законами, и ничьему сану не делать поблажки в противность явной справедливости? А если бы он провидел, что состоится такой собор, на котором опять будет председательствовать папа учителем исследуемого вопроса, как прямо показывает решение его и свидетельствуют дела, тогда как другие будут сидеть даже не в качестве учеников, а больше в качестве пресмыкающихся пленников, и из наших передовых защитников одни изменят нам ради ожидавшихся оттуда почестей, как ясно сделалось из самых происшествий, a другие будут терпеть нужду и истомятся двухлетним отсутствием из дому, и притом будут находиться внутри страны, так что в случае несогласия не найдется возможности отплыть обратно, и император будет в страхе за свою империю, так как братья его подстерегали случай вмешаться в дело, и все будут иметь в виду одно только, избавление от бед, хотя бы и предстояло сделать нечто неосторожное относительно Веры; худо правда, но такое им отовсюду стеснение приключится! И посему папа составит какой сам захочет символ Веры, а они подпишут не соборно, ни публично подавши голос каждый, но непозволительными приемами будут склонены еще не изменившие; и не сообща прежде посоветуются о том, что решил папа, но сам по себе опять каждый освятит своею подписью то, что хуже прежнего и туманнее, и не поддается примирению с речениями учителей, и очевидно уничтожает всякую надежду на соединение, если и была какая, так как никакой разумный и сведущий человек не может согласиться на такие прибавки к прежней Вере; и что имеющие явиться от нас на собор, нисколько не примут в рассуждение ни сказанного об этом Кавасилою и другими до него, ни постановленного собором³⁴ в Константинополе, но без испытания и робко склонять головы свои, как перед владыкою, перед папою Римским и его новосоставленными законами. Если бы наконец знал это Кавасила, то напротив громогласно увещевал бы сидеть тихо и держаться Веры отцов, и не браться за дело, нисколько не подобающее собственной обстановке, и не причинять вреда вместе с собою самими всей вселенной, что и прежде отправления отсюда многие возвещали, как видно³⁵ из писаний их, ясно предсказывая то, что и действительно сбылось. Оставьте ж клеветать на священного Кавасилу. Ибо не только ему, а и никому из самых нечестивых не пристала бы, всякий скажет, решимость столько писать против истины из-за того, что она еще не разобрана на общем соборе, как будто все разумные люди обыкновенно соглашаются с количеством думающих, а не с могуществом истины, хотя бы и один кто-нибудь прежде заявил о ней. А как быть, если и неведал чудный тот муж, что собор, имевший подтвердить прибавку, мог произойти, мог и не осуществиться? Ибо, если допустим, что он так предполагал, то сам же он будет виновником заблуждения для всех, доверяющих написанному им, или по меньшей мере имеющим жить до собора внушая худое мнение о предметах самых важных и убеждая всех внимающих речам его ненавидеть и преследовать истину. Если же легко ему было знать это, как и всякому конечно, то как, будучи христианином и лицем священным, подвергать себя столь великой опасности из-за неуместного соревнования? А я, имея в виду не только пагубу для других, но и бесчестие для него самого, думаю, что или не оставил бы он для потомства столь сильных письменных обличений против Латинян, или не присоветывал бы собора, если и хотел поразить такое несовестливое любочестие. Ибо как мог не знать, что против себя готовит собор, если только последний имел подтвердить прибавку, как вещь хорошую? И больше следовало бы не хвалить его за такой совет, а порицать за наглость, что был враждебен мнению, которое считал совершенно истинным и нуждающимся только в общем голосовании; и советуя, чтобы противодействие Греков уничтожилось на соборе, с другой стороны собственными речами убеждал их противиться, поучая, что великое зло верить, что и от Сына исходит Дух Святой, и в конце слов своих молитвенно желал себе не оказаться поющим перед глухими, то есть ратующими за прибавку, но перед могущими убедиться через него, доказывающего истину, и отказаться от потворства заблуждению. Ибо это казалось бы собору великою наглостию, если бы он рассуждал так, как вы думаете; но теперь слышим многих Латинян, порицающих сего мужа за то, что он мыслил иначе несколько. А что он хотел вводить людей в заблуждение, никто доныне еще не обвинял, да и не станет обвинять, если правильно и внимательно вслушается в сказанное им. Вы первые теперь выдумали и это обвинение против него, под видом благосклонности к нему. Надлежало ж бы не столько хвалить совет его, представляющийся для вас столь важным, сколько совсем отречься от болезнующего добровольно столь опасною болезнию самых упрямых людей. Но не так это, не так! Напротив, дивный тот муж надеялся, что предполагаемый им собор, если произойдет, прославит его и прекрасные речи его против лжи, вместе со словами других и ими воспользовавшись для подтверждения истины и соделает участником самих соборующих и его, уже умершего, так как книги будут говорить вместо языка, и ожидал, что будет иметь некую награду от Бога, за то, что и по кончине содействовал миру, согласному с истиною. Ибо такого мира надлежит искать хотящим жить благочестиво, затем соделывать друзьями и общниками предпочитающих соблюдать одну и ту же истину, и одним с ними сердцем и одними устами, то есть согласным исповеданием, воспевать Бога и ни с кем из инаково мыслящих не смешиваться. Ибо лучше беречь свое посредством истины, чем принимать чужое посредством мнимого приспособления к обстоятельствам, как сказал некто из богопросвещенных. И Кавасила, прекрасно зная это, предлагал собор с хорошею целию и доказывал, что причиною церковного разделения служит самочиние и домогательство папы Римского, и не желание предоставить суждение о сем догмате большинству братьев; а какое они вынесли бы решение, если бы могли собраться с полною свободою право судить, то сам предварительно высказал, как свое, будучи членом Церкви, но архиерейству и мудрости, коими украсил Бог сего мужа. Ибо лучше так, нежели как вы худо предполагаете, надлежит думать о человеке мудром, священном и праведном, каким все признают его. Свидетельствует же и самое слово его, которое сохранилось, не обнаруживающее ничего такого, что вы прикидываете ему, пропуская истинное и весьма явное, а поистине из некиих догадок подбирая своим мыслям поддержку; или, что еще хуже, в душе, как говорите, мысля здраво, а внешними поступками помогая противникам в состязаниях о единой надежде нашей, то есть Вере. И этого достаточно о Кавасиле. – А что вы, сказал я, называете Сына Божия соучастником в изведении ипостаси Духа Святого, то это мнение сопряжено и со многими иными нелепостями, которые не устраняются и признанием Отца за начальную Причину, каковые нелепости мы покажем, когда захочете устроить собеседование об этом (ибо несправедливо оружия истины направлять против ваших увертливых мудрований, а надлежит приберегать их на обличение лжи со временем); а в настоящее время довольно сказать, что если Он соучастник то и причина, а этого мы не допускаем. Потому что не предоставляем Ему быть виновником не из-за способа участия, как вы, признающие, что сила извождения сообщается ему от Отца вместе с сущностию; но ни коим образом не хотим признавать Сына виновником Духа, потому что сила извождения пребывает в Отце несообщимою. Да и сама Истина не допускает этого, и иначе как мыслящие погрешают против Ней. И если только Он, по вашему, есть соучастник то или иное что низменнее будет, Отец с двумя началами, теперь не говорю об этом, или по меньшей мере не избегнете необходимости признавать два начала Духа – причину и соучастника; ибо соучастие делить. И притом говорите это по невежеству вы, какие-то Греко-латиняне, обольщаемые Латинянами, которые для того, чтобы только вы находились в общении с ними, допускают говорить то, чего сами по себе и не одобряют. И сами Латиняне никогда не выскажутся так, и папа со своим собором по многим причинам не выразит на Латинском языке, что Сын есть участник бытия Духа, а не виновник, и мы по еще важнейшим причинам не примем сего, если б далее они и высказались так. И говоря, будто блаженный Августин называет Духа исходящим от Отца началообразно, не хорошо толкуете; лучше нужно говорить – как от начала, так что речь сказавших это святых говорит в пользу нас и самой истины. Вот что говорил я; а ты что об этом думаешь?

Евлогий. Что иное, как только, что ты высказался превосходно, как и всегда обыкновенно говоришь, и вместе не небрежно, как эти наши беседы, но с необыкновенною силою и так сказать, ораторски; а догадываясь об умолчанном заключаю, что и то было совершенно истинно. Одного только, человече, недостает для наших речей: знания и совестливости слушателей. А пока этого нет, мы будем казаться болтающими вздор.

Ольвиан. Но я не обращаю на это внимания, потому что и в этом держусь мнения не своего, а многих древнейших и благочестивейших мужей, с коими уповаем немного спустя сойтись и самими душами, и увидеть это, как оно есть, лучше и основательнее, как и они без сомнения видят теперь. Если же кто считает нас пустомелями за то, что следуем столь великим мужам, или иным чем причиняет нам обиду, то надлежит скорбеть о самом таком человеке, а о себе радоваться и благодушно слушать что ни придется за истину, и тем более терпеть искушения в этом смертном теле и его случайностях. Потому что и не вредно это и получит воздаяние.

Евлогий. Итак, разойдемся.