Часть III. Единоверие

Вопрос о сущности и значении единоверия кроме того, что служит исходным пунктом и точкою отправления для решения других вопросов, касающихся главным образом внутренней истории единоверия, имеет немалый интерес и сам по себе. До самого последнего времени в означенном вопросе царила такая сбивчивость понятий, что человеку, не посвященному в подобные вопросы, в ней трудно было и разобраться¹¹⁰⁹. Не говоря уже о светских правительственных лицах, очень мало понимавших во всем этом деле, весьма часто смешивавших единоверие с расколом, так что само правительство вынуждено было напоминать им о различии между тем и другим,¹¹¹⁰ – даже в среде лиц духовных было не мало таких, которые имели очень смутные понятия об единоверии, смотрели на последнее очень подозрительно, видя в нем что-то если не враждебное церкви, то по крайней мере отдельное от нее¹¹¹¹. Этой спутанности понятий в рассматриваемом вопрос главным образом содействовало внутреннее состояние самого единоверия недавнего времени. Известно, что в царствование Николая Павловича единоверие количественно достигло значительных размеров, но зато качественно стояло не очень высоко. Многие из раскольников присоединялись к церкви не по искреннему убеждению, a по посторонним расчетам, с религией ничего общего не имеющим, и по обращении оставались в существе дела истыми раскольниками, а потому и в единоверческие общины вносили чисто раскольнические понятия. Этим обстоятельством только и можно объяснить тот факт, что некоторые, вместо того, чтобы уяснить причины такого ненормального явления в среде единоверия, постараться по возможности исправить его, привести раскольничествующих единоверцев на путь истинного единоверия, – отрицательно отнеслись к самой идее единоверия и часто высказывали о нем такого рода суждения, из которых ясно видно, что они не придавали ему почти никакого значения.

Заслуга Московского митрополита Филарета в рассматриваемой области тем и важна, что он не только раскрыл с достаточною ясностью и подробностью вопрос о сущности и значении единоверия, но и самих единоверцев своей епархии постарался вывести на настоящую дорогу, так что они уже в то время могли служить прекрасным образцом истинных единоверцев, вполне отвечающих идее единоверия.

Итак, что же такое единоверие в своем существе ? Какое его значение и цель, по воззрениям Московского святителя? В одном из позднейших своих мнений (1864 г.), отвечая на поставленный в правительственных сферах вопрос о дальнейшем развитии единоверия, он так определяет сущность и, значение последнего. «Единоверие, говорит он здесь, не есть начало. Начало есть православие, а единоверие – распространение, развитие, движение сего начала к стороне раскола, с тою целью, чтобы отторженных от православной церкви возвратить к единству веры, церкви и священноначалия, с предоставлением им, по снисхождению, употреблять в богослужении книги по изданиям, предшествовавшим исправлению, и положенные в сих книгах обряды. Отсюда наименование единоверия и единоверческой церкви, то есть, церкви, которая соединена с общеправославною в вере, при разности некоторых обрядов. При таком устроении единоверческой церкви, вступающим в нее предоставлено все, что могло быть допущено без нарушения чистоты православия»¹¹¹². Таким образом, уже из приведенных слов ясно видно, в чем характерные черты единоверия, в каком отношении находится оно к расколу и так называемому Филаретом обще православию, какая цель его учреждения и какое значение имеет оно в отношениях православной церкви к расколу. Постараемся, при свете других мнений Московского митрополита, подробнее раскрыть высказанные им в вышеприведенных словах тезисы по рассматриваемому вопросу.

Единоверие не есть раскол, а лишь только некоторая уступка последнему, настолько впрочем незначительная, что в ней не допущено ничего нарушающего чистоту православия, – таково первое положение, заключающееся в вышеприведенных словах м. Филарета. В чем состоит точка соприкосновения единоверия с расколом, смущающая некоторых и заставляющая их смешивать эти два разнородные явления церковной жизни и где находятся существенные черты различия между тем и другим, – это Московский святитель очень обстоятельно выясняет в других своих мнениях и при том, что для нас особенно важно, в противовес высказываемому некоторыми убеждению, что между расколом и единоверием нет существенного различия. Так, напр., он раскрывает это положение в одном из своих мнений по вопросу о даровании раскольникам священников от православной церкви, когда рассматривает доказательство противной, стоящей за удовлетворение раскольнических домогательств, партии, вытекающее из этого смешения раскола с единоверием. Даны же единоверцам священники от православной церкви, говорила эта партия; почему же не дать их и раскольникам, которые почти ничем не отличаются от единоверцев? Отвечая на эти доводы, Московский святитель и старается показать, что у единоверия далеко нет той близкой связи с расколом, которую желали бы видеть защитники последнего, но что, напротив, между тем и другим лежит целая бездна. Характеризуя раскол тремя признаками, как препятствиями, устраняющими его последователей от общения церковного, – признанием православной церкви еретическою, неповиновением церковной иерархии и употреблением некоторых особенных обрядов, м. Филарет замечает, что только первые два признака коренным образом входят в понятие раскола и служат существенными препятствиями к общению раскольников с православною церковью, третий-же не представляет особенной важности и в существе дела не препятствует единству церковному, потому что, по его выражению, «в оных обрядах, хотя менее правильных, не заключается противного существенным догматам веры». Рассматривая теперь единоверие с точки зрения вышеуказанных признаков, характеризующих раскол, Московский архипастырь и выставляет на вид, что только третий, несущественный-то, признак и сохранился у единоверцев; он то и служит внешнею точкою соприкосновения единоверия с расколом, составляет в первом незначительное движение к последнему от так называемого общеправославия. Что же касается двух других признаков, более существенных, которые собственно и сообщают известной партии старообрядцев характер раскола и поставляют непреодолимую преграду общению раскольников с православием, то эти признаки уничтожены в единоверии. Это отсутствие у единоверцев указанных признаков раздора служит существенным различием единоверия от раскола и было достаточною причиною для православной церкви принять их в свое общение. «Поскольку первые два препятствия, говорит м. Филарет, единоверцы в себе уничтожили, потому что признали церковь святою и вступили в послушание иерархии, то православная церковь правильно приняла их в общение, оказав снисхождение в допущении несущественной разности в обрядах, так как в православных церквах по временам, по странам, некоторые местные несущественные разности в обрядах издревле допускаемы были без осуждения»¹¹¹³. Эти же самые мысли по рассматриваемому вопросу, Московский святитель высказывает и в другом своем мнении. Проводя здесь параллель между расколом и единоверием, он замечает: «то, что наиболее осудительно и вредно в раскольниках, есть их отчуждение от церкви и мятежное против нее расположение. Единоверцы, победив сии расположения, при вступлении в единоверие, и вошед в благодатное общение священноначалия и таинств церкви, согласно со своим наименованием, получают направление к единству и почитают православную церковь своею, а раскольников чужими»¹¹¹⁴. Что между расколом и единоверием нет существенного сходства, это хорошо понимают и сами раскольники, которые далеки от мысли признавать единоверцев своими собратьями по вере. «При сношении непосредственно с раскольниками, – говорит Филарет в ответ на несправедливое обвинение графа Закревского, будто духовенство с умыслом затмевает истину и скрывает от правительства тождество раскола с единоверием, – и при дознании мнений их чрез единоверцев, не слыхано, чтобы они признавали тождество раскола с единоверием и жаловались на сокрытие сего духовенством от правительства. И вот доказательство: если бы раскольники признавали тождество раскола с единоверием, то не было бы для них причины не присоединяться к единоверию»¹¹¹⁵.

Итак, единоверие, по суждению Московского архипастыря, ни коим образом не должно быть смешиваемо с расколом, потому что между тем и другим лежит существенное различие. Это – отрицательная сторона их характеристик единоверия, которою, понятно, вопрос о сущности единоверия еще не исчерпывается.

С неменьшею ясностью раскрыта Московским святителем и другая, положительная, сторона единоверия, – отношение последнего к православию. По его убеждению, единоверие в своей сущности – то же православие; единоверческая церковь, отличаясь от так называемой общеправославной или грекороссийской церкви несущественною разностью в обрядах, соединена с последней, как показывает и самое ее название, единством веры, таинств и священноначалия такими крепкими узами, что первая не может быть мыслима раздельно от последней, но та и другая есть одна вселенская святая и апостольская церковь. И это свое положение о тождестве единоверия с православием не менее часто, чем и прежде рассмотренное, м. Филарету приходилось выяснять и доказывать при разных случаях, в противоположность убеждению некоторых, яко-бы «единоверие значительно разнствует от православия». В одно время такую именно мысль высказал заведующий преображенским богаделенным домом, чиновник Потулов, в известном уже нам доносе на ложную, по его мнению, постановку школьного дела в единоверческом преображенском училище, в которое принимались не только единоверческие, но и православные дети. Вооружаясь в своем доносе против этого обучения православных детей в единоверческом училище, как весьма, по его мнению, опасного для религиозных убеждений этих детей, Потулов в качестве мотива к этому опасению и выставляет свое мнение, что единоверие значительно разнится от православия. В письме к митр. Григорию, посвященном рассмотрению этого доноса смотрителя преображенского кладбища, Московский святитель останавливается и на указанном мнении последнего об отношении единоверия к православию и доказывает, напротив, что между единоверием и православием нет серьезного различия, что одно с другим имеет существенные точки соприкосновения и что некоторая разность в обрядах, как не противная существу веры, не нарушает единства, существующего между единоверием и общеправославием. «Известно, говорит м. Филарет в означенном письме, что единоверие от общего православия не разнствует ни в догматах, ни в заповедях, ни в таинствах, но только в некоторых неисправных выражениях старопечатных книг и в некоторых обрядах, не разборчиво принятых, но не противных существу веры. И потому нет нужды с опасением говорить, что единоверие значительно разнится от православия»¹¹¹⁶. Подобные же взгляды на отношение единоверия к православию м. Филарет приводит и в своем послании к уральцам, искавшим соединения с православною церковью на правилах единоверия, но только боявшимся, под влиянием известных раскольнических предубеждений против единоверия, самого названия и потому желавшим замены этого последнего наименованием их церкви «восточно-католическою соборною и апостольскою». Первое название, т.е. название их церкви единоверческою, казалось уральским старообрядцам не только неприятным, но даже оскорбительным, яко бы свидетельствующим о принадлежности единоверцев к какой-то иной, только не православной церкви. Московский архипастырь, выясняя, в противоположность этим раскольническим толкам об единоверии, истинное понятие о последнем, в своем послании пишет уральцам: «что значит церковь единоверческая? Церковь, которая имеет единую веру с великороссийскою церковью, находится в соединении с нею и сим отличается от разномыслящих и чуждающихся церкви великороссийской. Что же в сем неприятного или оскорбительного? Братиям единоверческих церквей мы говорим: вы единоверцы нам, и мы единоверцы вам. Как же может быть оскорбительным наименование, которое мы даем и себе наравне с другими?»¹¹¹⁷ A по поводу желания уральских старообрядцев получить для своей церкви наименование восточно-католической соборной и апостольской, м. Филарет, доказывая им всю несообразность такого названия для их частной церкви, в то же время замечает, что единоверцы, вступая в общение с православною российскою церковью, тем самым становятся, истинно-православными братьями и чадами единые святыя «восточно-католические церкви», а их церковь – «пользующеюся всеми благодатными преимуществами восточно-католической соборной апостольской церкви, наравне с прочими, принадлежащими к восточно-католической церкви, частными церквами, как-то: греческою, российскою, грузинскою и проч.»¹¹¹⁸. Наконец, эту же самую мысль о нераздельном единстве единоверческой церкви с православною м. Филарет яснейшим образом выразил и в одной из своих резолюций, – именно в резолюции по делу о переходе супругов Рогожиных (Московских купцов) из православного прихода в единоверческий. Снисходительно относясь к этому поступку Рогожиных, Московский святитель в то же время заметил, что они «напрасно предпочитают единоверческую церковь общей грекороссийской», и в качестве основания к этому выставил соображение, что «та и другая есть одна вселенская святая и апостольская церковь»¹¹¹⁹.

Не раз приходилось Московскому архипастырю останавливаться на рассматриваемом вопросе и в своих беседах, говоренных им при разных случаях в единоверческих храмах, чтобы, с одной стороны, и единоверцам выяснить правильные понятия об отношении единоверия к православию, а с другой, чтобы и успокоить их совесть, смущаемую теми превратными толками об единоверии в его отношении к православию, которые старались распространять раскольники, и теми ложными взглядами на этот предмет, которые царили в то время в православном обществе. Укажем хотя на некоторые из этих бесед м. Филарета, где вопрос о сущности единоверия раскрыт с особенною ясностью и подробностью. Такова, напр., его беседа, сказанная в 1840 году (8 сентября) при посещении Троицкой единоверческой церкви. Отмечая здесь тот несомненный факт, что «единоверие не для всех кажется ясным», между прочим, потому, что у единоверцев видят «некоторые богослужебные обряды и обычаи по внешнему образу отличные от употребляемых в великой церкви», он далее старается выяснить эту кажущуюся неясность в отношениях между единоверием и православием. Достаточным разрешением указанного недоумения Московский святитель признает уже то, что единоверческие обряды в существ дела не противоречат, как «дознано испытанием не кратковременным», духу и значению обрядов православных, а потому нисколько не нарушают единства, существующего между единоверием и православием. «Где есть единый дух веры, замечает он при этом, и единение духа в любви и послушании, так как слово апостольское повелевает христианам быть чадами послушания; там некоторое случайное разнообразие в обрядах не есть разделение»¹¹²⁰. В другой позднейшей (13 мая 1856 года) беседе, произнесенной в единоверческой церкви рогожского кладбища, м. Филарет снова возвращается к рассматриваемому вопросу и посвящает ему большую часть означенной беседы. «Никто да не мнит, – снова настаивает здесь Московский святитель, – видеть разделение в том, что в церкви вашей слышатся некие особенные звуки слова, видятся некоторые подробности обрядов». Почему это так, почему и при некоторой разности единоверия с общеправославием между ними сохраняется единство, это м. Филарет обстоятельно и выясняет далее в своей беседе. Отметив существующую между единоверцами и православными разность в содержании одними старых, а другими новых священных и церковных книг, и указав между ними единство в том, что книги тех и других проповедуют одни и те же догматы, предлагают одни и те же таинства и заповеди Божии, утверждаются на слове Божием и на правилах апостольских, соборных и отеческих и представляют в существе дела один и тот же состав богослужения и священных обрядов, с немногими п несущественными разностями в подробностях, – Московский святитель спрашивает: «что-же? Не примиримы ли оные разности с сим единством?» «Нельзя отказать, – говорит он, отвечая на поставленный вопрос, – в уважении церковным книгам, которые вы называете новыми: они исправлены по греческим и славянским рукописям, которые древнее времен первых пяти патриархов Российских. Но ваши предки усомнились в верности сего исправления и, по уважению к святым и благочестивым людям, устроившим свое спасение по книгам, которые вы называете старыми, решились неуклонно держаться сих книг. И вы обыкли руководствоваться в сем не столько исследованием, сколько преданием отцов ваших. Если бы ваше последование мнениям отцов ваших доходило, как доходит у других, до противления святой апостольской церкви, до отвержения святительства или священства и спасительных таинств, или до употребления оных святотатственного и потому бесплодного и осудительного; то я сказал бы вам: поставьте должную меру вашему уважению к вашим отцам; повиноватися подобает Богови паче, нежеле человеком. Но поскольку ваше последование мнению и примеру отцов ваших не доходит до крайностей, уважаю чувство уважения к родителям, а потому и с основанным на нем обычаем желаю пребыть в мире. И поскольку в церковных книгах, преимущественно вами чтимых, вижу едину и ту же, как и в исправленных, веру, таинства и церковь, то по благословению святыя апостольские церкви, в мире вашей и моей совести, читаю в вашей церкви ваши церковные книги, и исполняю принадлежащие им особенности священно-богослужебного чина и обрядов, и не обинуясь говорю: никто да не мнит видеть разделение в том, что в церкви вашей слышатся некие особенные звуки слова, видятся некоторые особенные подробности обрядов»¹¹²¹.

Держась таких взглядов относительно единоверия, с уважением относясь к нему и его обрядам, Московский святитель и от единоверцев требовал такого же отношения к обще-православию. «Единоверие, говорил он, состоит не в том только, что бы мы не осуждали их обычаи, но, конечно, не менее и в том, чтобы они не осуждали нашего»¹¹²². Таковы желаемые отношения между единоверцами и православными, по воззрениям м. Филарета.

Последнему, конечно, хорошо было известно, что действительность не соответствует этому идеалу. В своей Московской епархии он застал, по прибытии сюда, далеко не идеальных единоверцев, так что по причине этого считал за лучшее, в первые годы своего управления Московскою кафедрою, отказываться, несмотря на все приглашения, от служения в единоверческих церквах¹¹²³. Он звал также, что не мало таких, неискренних, единоверцев существует и в других епархиях. Но он нисколько не смущался этим обстоятельством и не думал делать из него каких-либо отрицательных выводов по отношению к единоверию вообще. Вполне понимая, как трудно большинству старообрядцев, с их крайне обрядовым взглядом на вещи, сразу отбросить вековые предубеждения против православной церкви и ее обрядов, Московский святитель довольно снисходительно относился к раскольничествующим единоверцам, и другим советовал «оказывать им снисхождение и щадить их старые привычки», в надежде, что «время исправит их неправильные предубеждения и совершенное единство последует в детях их»¹¹²⁴. Таким истинно отеческим отношением к своим единоверцам Московскому митрополиту, действительно, как нельзя лучше, удалось сблизить их с православною церковью, так что они уже и во времена Филарета, как увидим в своем месте, могли служить прекрасным образцом истинных единоверцев.

Хотя и не так подробно, но за то не менее ясно раскрыты м. Филаретом и его взгляды на значение и цель единоверия. Последнее, по своему значению, есть акт снисхождения православной церкви к приверженцам старого обряда, допущенный с тою целью, чтобы отторженных от церкви привлечь к ее единству, – таково общее положение Московского святителя относительно этого предмета в вышеуказанном мнении 1864 года¹¹²⁵. Останавливаясь на этом положении в других местах своих мнений, м. Филарет замечает, что в этом акте православная церковь оказала все снисхождение к старообрядцам, какое могла оказать без нарушения церковных правил и чистоты православия, и при том вполне достаточное для той цели, с какою оно допущено. «Единоверческие правила, говорит он в одном месте, снисходительно и достаточно удовлетворяют тем, которые привязаны к старопечатным книгам»¹¹²⁶. Условия воссоединения старообрядцев с православною церковью, замечает он в другом мнении, «определены в 1800 году не только с церковными правилами, но и с возможным снисхождением»¹¹²⁷. Этими условиями старообрядцам «предоставлено все, что могло быть допущено без нарушения чистоты православия». «Идти далее значило бы не приближать к православию и к церкви отчужденных, а увлекать православие с правого пути, и благоустроенный мир церкви погружать в хаос раскольнических самочинений и нестроений»¹¹²⁸.

Признавая, таким образом, за единоверием весьма важное значение в качестве средства сближения раскольников с православною церковью, м. Филарет иногда высказывает, в духе правил м. Платона, и ту мысль, что конечная цель единоверия – объединить раскольников с православными даже в единстве обряда. Такую именно мысль он ясно высказал в своем проекте послания к вселенскому патриарху по вопросу о клятвах собора 1667 года. Указывая здесь на цель учреждения единоверия, Московский святитель выразился: «дабы таковым снисхождением удобнее приобретены были православной церкви заблудшие от нее, с надеждою, что со временем полнее вразумятся и от несовершенного приступят к совершенному»¹¹²⁹. Впрочем, это полное единение старообрядцев с православною церковью «может совершиться, по убеждению митрополита Московского, не столько силою власти», не путем каких-либо особенных мероприятий, «сколько молитвою за них и убеждением от любви и с терпением», и есть таким образом, лишь вопрос времени¹¹³⁰.

Сделав эти предварительные замечания о взглядах Московского святителя на сущность и значение единоверия, мы перейдем теперь к рассмотрению его деятельности в истории как внешнего, так и внутреннего развития единоверия.

Деятельность Московского святителя в рассматриваемой области не богата, по его собственному сознанию¹¹³¹, количеством фактов обращения старообрядцев к православной церкви; но за то имеющиеся на лицо факты, заметим мы от себя, настолько крупны качественно, что с избытком покрывают количественный их недостаток и ставят Московского архипастыря на видном месте в ряду недавних деятелей в истории внешнего развития единоверия в центрах. Мы разумеем, во-первых, появление единоверия Московского и, можно сказать, всероссийского раскола, т.е. на преображенском и рогожском кладбищах, – появление, обязанное главным образом энергии м. Филарета, и, во-вторых, присоединение к православию видных членов белокриницкой иерархии, совершившееся также при деятельном участии Московского святителя.

Взгляд м. Филарета на значение Московских раскольнических кладбищ в деле поддержания и распространения раскола. Необходимость их ослабления. Мысль об учреждении здесь единоверия. Единоверие на преображенском кладбище. Неудачные правительственные попытки, предшествовавшие появлению здесь единоверия, ограничить раскольнический характер означенного кладбища. Перемена в отношениях правительства к этому кладбищу со времени министерства Бибикова. Присоединение преображенских раскольников к православию и обращение одной из кладбищенских часовен в единоверческую церковь. Дальнейшие успехи единоверия на преображенском кладбище. – Единоверие на рогожском кладбище. Правительственные мероприятия против беглых попов. Затруднение рогожских старообрядцев в отправлении богослужения и, как следствие этого, мысль об открытии на кладбище единоверческой церкви. Заботы м. Филарета о поддержании этого расположения рогожских раскольников к соединению с церковью и меры, рекомендуемые им с этою целью. Первые сношения рогожских старообрядцев с м. Филаретом по делу об учреждении единоверия на их кладбище. Неудача этих сношений и причины этого. В. Сапелкин и возобновление прерванных сношений по означенному делу. Прошение рогожских старообрядцев об обращении одной из кладбищенских часовен в единоверческую церковь. Освящение на кладбище единоверческой церкви и донесение об этом м. Филарета Св. Синоду. Присоединение к единоверию последнего рогожского беглого попа и значение этого события для рогожского кладбища. Новые правительственные мероприятия по отношению к рогожскому расколу и новые здесь успехи единоверия. Положение рогожского единоверия в царствование Александра II.

Ко времени вступления Филарета на Московскую кафедру, раскольнические в Москве кладбища – рогожское и преображенское, появившиеся в столь памятный для России чумный год (1771), успели уже не только вполне организоваться, но и достигнуть, в снисходительное к старообрядцам царствование Александра I, цветущего состояния и получить в расколе то важное значение, какое имеют и до настоящего времени. Московский митрополит так описывает их значение в расколе. «Два пустые места, – говорит он, – выпрошенные у начальства в год чумы для больниц и для кладбищ, постепенно превратились в два средоточные места расколов поповщинского и беспоповщинского, с великолепными молитвенными домами, со множеством зданий, с многолюдным населением, с обширными денежными средствами. Великолепие и богатство сих мест, процветающих в виду столицы, составляет прелесть и опору для расколоводителей и обаятельно действует на раскольнический народ, чувственно представляя ему неприкосновенную твердость раскола»¹¹³². «Сии два раскольнические заведения сделались центрами двух толков раскола, сильными для распространения его и для упорства против действий правительства и православного духовенства»¹¹³³. Влияя ближайшим образом на Московский раскол, своим «цветущим и богатым видом», сообщая местному расколу особенную силу и устойчивость,¹¹³⁴ раскольнические в Москве кладбища в то же время имеют громадное значение и для всего вообще Русского раскола. Так «преображенский богаделенный дом, как главная резиденция раскола беспоповщинской секты, имеет влияние на все отрасли беспоповщины по целой России, руководит повсюду распространением раскола, поддерживает его деньгами, связями, назначением в известные пункты настоятелей, духовных отцов, разрешает все вопросы, приобретает вместе с тем капиталы разными притеснениями, постоянными и временными вкладами»¹¹³⁵. To же должно сказать и о поповщинском рогожском кладбище. Как далеко простирается влияние последнего, в доказательство этого м. Филарет приводит выписку из письма к нему Камчатского архиепископа Иннокентия. «Я старался короче знакомиться с раскольниками, живущими по реке Мае, – писал Московскому святителю Камчатский преосвященный. Многие из них соглашались со мною в их заблуждении. Мне кажется, что если бы не их окаянные учители, которые у них пользуются почетом и доходами, то все прочие обратились бы скоро и даже безусловно. Одно считаю достойным внимания, а именно: они все считают себя подчиненными Московским рогожским отцам, как они их называют»¹¹³⁶.

Такое значение Московских раскольнических кладбищ в деле поддержания и распространения раскола естественно не могло не обратить на них серьезного внимания м. Филарета. Он, действительно и поставил задачею своей противораскольнической деятельности по возможности ослабить эти центры раскола, справедливо полагая, что с их ослаблением не только ослабнет Московский раскол, но и вообще раскол потеряет значительную долю своей силы и устойчивости¹¹³⁷. В первый раз он высказал эту мысль о необходимости ослабить раскольнические в Москве кладбища в известном мнении 1835 года о средствах к уменьшению расколов. В числе таких средств он рекомендует, между прочим, лишить Московские раскольнические кладбища характера раскольнических заведений и оставить их лишь в качестве общественных благотворительных учреждений¹¹³⁸. Правительство Николаевского времени вполне разделяло взгляды Московского святителя на этот предмет и с первых же годов предприняло ряд мероприятий стеснительного для Московских кладбищ характера: в 1834 году оно ограничило прием на эти кладбища подкидышей, из которых обыкновенно выходили деятельные пропагандисты раскола¹¹³⁹; в следующем году закрыло находившиеся здесь раскольнические училища¹¹⁴⁰, а в 1837 году запретило вести кладбищенским раскольникам особые метрики¹¹⁴¹. Эти мероприятия ясно свидетельствовали о том, что правительство, по выражению м. Филарета, – «обратило проницательный взор» на Московские центры раскола¹¹⁴². Но в то же время все эти распоряжения далеко не достигали своей цели: сила раскольнических кладбищ, по взгляду Московского митрополита, в том, между прочим, и состояла, что они очень успешно парализовали все эти и подобные мероприятия гражданского начальства и по-прежнему продолжали сохранять характер чисто раскольнических заведений. Таким образом, подобных мероприятий было слишком недостаточно для указанной цели.

Для ограничения Московских раскольнических кладбищ нужно было противопоставить здесь силе раскольнической общины другую силу – так же живую и притом с известным моральным влиянием. Такой силой могло быть только единоверие. Мысль об учреждении единоверия на преображенском и рогожском кладбищах издавна лелеяна была м. Филаретом и только отсутствие среди здешних старообрядцев подходящей почвы для единоверия, да покровительство Московскому расколу местного гражданского начальства долгое время задерживали ее осуществление. «Боровские раскольники ссылаются (в отказ от единоверия) на Московских, – писал в 1844 году Московский святитель Калужскому преосвященному Николаю, – а вы посему можете жаловаться на нашу недеятельность. Что прикажете делать? Политика Московских раскольников золотая»¹¹⁴³. «Поздравляю с успехом единоверия в Боровске, чрез два года снова пишет м. Филарет означенному преосвященному. А нам стыдно пред вами. Но что делать? Золотая политика рогожская и преображенская умеет сохранить себя непобежденною от мудрой политики правительства, чрез малых людей достигая не малых целей»¹¹⁴⁴. Благодаря этой золотой политике, Московским раскольническим кладбищам больше других центров раскола удалось сохранить свою самостоятельность и избавить себя от единоверия. Последнее появляется здесь уже под самый конец царствования Николая Павловича – первоначально на преображенском, а потом уже и на рогожском кладбище.

Учреждению единоверия на преображенском кладбище предшествовал ряд правительственных мероприятий, направленных, по словам м. Филарета, к той цели, чтобы «постепенно освобождать» это кладбище «от характера раскольнического и приближать к общему характеру человеколюбивых заведений и таким образом сделать оное доступным православию»¹¹⁴⁵. Такая именно программа действий довольно ясно намечена была в первый раз в Высочайшем повелении 9 апреля 1838 года¹¹⁴⁶. Тогда же была сделана и первая попытка к ее осуществлению, – попытка, которой не мог не сочувствовать Московский святитель, так как она вполне отвечала его собственным воззрениям на этот предмет. Мы уже знаем, что м. Филарет главное зло всех центров раскола видел не столько в моральном влиянии, которое оказывали они на простой раскольнический народ, сколько в тех громадных материальных средствах, которыми они располагали для укрепления и распространения раскола. В виду: этого он и предлагал в одно время (в 1835 году) отобрать у раскольнических общественных заведений недвижимую собственность, которою они незаконно владели¹¹⁴⁷. Теперь, в 1838 году, эту меру правительство и решило осуществить по отношению к преображенскому кладбищу. Тем же самым Высочайшим распоряжением, в котором высказана была мысль о необходимости ограничить раскольнический характер Московского беспоповщинского кладбища, повелевалось: продать в известный срок все недвижимые имения, во владении преображенского богаделенного дома находящиеся и на пользу его пожертвованные. Вместе с тем в это же самое время последовала смена смотрителя преображенского кладбища: на эту должность назначен был князь Урусов – человек, по словам автора истории означенного кладбища, «проникнутый истинно-религиозными идеями, обогащенный сведениями о сущности раскола из уст самого митрополита Филарета, благословенный им на предстоявший подвиг»¹¹⁴⁸. В виду таких обстоятельств можно было надеяться, и Московский святитель, вероятно, надеялся, что с этого времени начнется новый период в истории преображенского кладбища. Не то однако же случилось на деле. Высочайшее повеление о продаже недвижимых имений кладбища хотя и было приведено в исполнение; но не повело ни к каким результатам: посредством ловкой комбинации, подстроенной на торгах преображенскими раскольниками, имения фактически опять остались в руках преображенского богаделенного дома¹¹⁴⁹. Не пришлось совершить никакого подвига и новому смотрителю кладбища, так как он всего через два года после назначения был уволен от означенной должности¹¹⁵⁰. Так неудачно закончилась эта первая попытка к осуществлению Высочайшей мысли о необходимости ослабить преображенское кладбище.

Эта мысль, скажем словами Московского святителя, «ни на шаг не подвинулась к исполнению»¹¹⁵¹ в течении и последующего за сим десятилетия, хотя, по мнению Филарета, события 1844 года давали полнейшую возможность к ее осуществлению. В этом году открыты были на преображенском кладбище составленные здесь, известные уже нам, раскольнические рукописи с крайне возмутительным беспоповщинским учением о браке и о царской власти; тогда же открыта была «подлинная от старшин того же кладбища, за подписом и печатью, грамота, данная наставнику, определенному ими в иной город иной губернии»¹¹⁵². Первые «несомнительным образом» свидетельствовали, что «раскольники преображенского кладбища не просто следуют старым погрешительным мнениям, но и вновь составляют зловредные правила и распространяют их даже с видом формальности, за подписанием своих начальников»¹¹⁵³; а «последний акт обличал организуемое преображенскими раскольниками управление, простирающее власть свою не только далее Москвы, но и далее пределов губернии»¹¹⁵⁴. Такие открытия на преображенском кладбище должны были, по мнению м. Филарета, послужить вполне достаточным поводом к боле решительным мероприятиям по отношению к означенному кладбищу. Однако правительство почему-то опустило этот благоприятный случай: министр внутренних дел приказал отложить возникшее в Московском секретном комитете по поводу указанных обстоятельств дело до более благоприятного времени, о чем Московский святитель не раз сожалел впоследствии¹¹⁵⁵.

По-видимому новый решительный удар готовился преображенскому кладбищу в 1847 году. В этом году преображенский богаделенный дом подчинен был ведению попечительного совета заведений общественного призрения в Москве, с постепенным устройством в нем такого же порядка управления, какой соблюдается в других подобных богоугодных заведениях. Попечителем назначен был генерал-адъютант граф Строганов. Вместе с тем в это время предположено было допустить прием в преображенский богаделенный дом единоверцев и православных с тем, чтобы со временем, когда число призреваемых этого рода здесь увеличится, обратить одну из часовен преображенского кладбища в единоверческую церковь¹¹⁵⁶. Но к выполнению и этой, вновь намеченной и более обширной, программы также долгое время ничего не было сделано. Несмотря на подчинение кладбища ведению попечительного совета, несмотря на то, что попечителем его был не какой-либо купец из раскольников, а граф Строганов, – на кладбище дела велись своим обычным порядком – в ущерб тому порядку, какой старалось ввести на нем правительство. Митр. Филарет был очень не доволен таким положением дел, недоволен тем более, что бывшая в конце 1847 года и начал 1848 года в Москве эпидемическая болезнь давала, по его мнению, особенный случай освободить преображенское кладбище от раскольнической нетерпимости и хотя отчасти обратить к первоначальному назначению. «Место выпрошенное у начальства во время чумы, для чумной больницы, – сожалел Московский святитель, – и во время холеры не сделалось местом холерной больницы». Дело в том, что «преображенские раскольники своим иждивением учредили такую больницу в ближней части города», благодаря чему «преображенский богаделенный дом и в сие время сохранил неизменно характер раскольнического монастыря»¹¹⁵⁷.

Дело ослабления этого замечательнейшего в истории раскола притона единоверцев пошло гораздо успешнее со времени назначения министром внутренних дел Бибикова. Новый министр, получивший при самом назначении Высочайшее повеление – «вникнуть ближайшим образом в дела о расколе»¹¹⁵⁸, обратил серьезное внимание и на преображенское кладбище и выжидал только удобного случая, чтобы решительнее взяться за него. Этот случай вскоре же и представился. Жил в Москве богатый купец Григорьев, законным наследником которого был его племянник, мещанин Смирнов. Преображенские старшины, видевшие, что старику остается недолго жить, выпроводили племянника куда-то подальше от дяди, а умиравшего дядю уговорили завещать все свое имущество и капиталы в пользу кладбища. Племянник спохватился, но было уже поздно: завещание сделано было законным образом, и ему приходилось оставаться без наследства. По этому делу он завел тяжбу, доходившую до Правительствующего Сената, но без успеха. Слухи. об этом происшествии дошли однако до особого Комитета.¹¹⁵⁹ Последний, через кого-то из своих доверенных лиц дал Смирнову совет обратиться непосредственно к министру, обнадежив помощью со стороны последнего. Смирновъ так и сделал, чем дал повод к производству особого дознания о преображенском кладбище¹¹⁶⁰. Это было в начал 1853 года. В это же время и м. Филарет счел своим долгом напомнить о старых прегрешениях преображенского кладбища, т.е. об открытых здесь в 1844 году рукописях и ставленой грамоте, данной старшинами кладбища одному Саратовскому наставнику. Сообщая эти забытые сведения в конфиденциальном письме от 7 июня графу Закревскому, митрополит просит последнего – сделать из них такое употребление, какое тот найдет справедливым и возможным¹¹⁶¹. Граф Закревский счел нужным особым отношением представить эти сведения министру¹¹⁶². На основании всех этих данных Бибиков нарядил следствие, поручив произвести оное бывшему члену совета министерства внутренних дел, Н. П. Безаку, изумлявшему своим невероятным усердием к службе¹¹⁶³. Зная продажность своих писарей и уменье раскольников узнавать обо всем нужном, Безак каждый вечер зашивал все свои бумаги в подушку, чтобы их не похитили, или не прочитали во время сна. Подчиненным своим он не позволял отходить от себя ни на шаг, чтобы они не выдали секрета: они даже ходили за ним в баню с бумагами под мышками. Такое рвение должно было увенчаться успехом. Безак узнал все, что было нужно, и между прочим, что федосеевцы часто лишали наследства не только племянников, но и сыновей; что из домов умерших капиталистов обыкновенно деньги уносились на кладбище каждым раскольником; что старшины кладбища, которые все купцы и фабриканты, держат и у себя и в приютах беспаспортных, беглых и проч.¹¹⁶⁴ По следствию обнаружилось также, что преображенское кладбище обратилось в своего рода учреждение, управлявшее раскольниками по всему государству, с разделением его как бы на округи, в которые посылались правители и наставники, чрез что раскол как бы смыкался в отдельные гражданские общины, под влиянием возмутительного учения, обнаруженного из рукописей, найденных на преображенском кладбище¹¹⁶⁵.

Когда, в конце того же 1853 года, результаты следствия доведены были министром до сведения Государя, последний повелел (21 декабря) предпринять самые энергические меры по отношению к кладбищу и его старшинам. Наиболее скомпрометированных следствием из последних приказано было удалить из Москвы, а менее вредных оставить в столице под надзором местного начальства. Самое кладбище велено было передать в ведение совета императорского человеколюбивого общества и ограничить значением благотворительного и притом только временного учреждения, а для этого – всех лишних людей (разных псаломщиков и псаломщиц, малолетних клирошан и т.п.) удалить с кладбища, иногородних выслать на родину, и оставить только призреваемых; но их, по мере уменьшения (через смерть, выбытие или перемещение в правительственные богоугодные заведения), сосредоточивать в зданиях богаделенного дома по удобству и постепенно, с тем, чтобы, по очищении корпусов, закрыть их или дать им другое назначение; хозяйственную часть богаделенного дома вверить эконому и другим управителям, выбираемым из числа призреваемых смотрителем кладбища; и подчинить строгому контролю, чтобы не было безгласных ни расходов, ни доходов¹¹⁶⁶. Вскоре эти распоряжения стали постепенно приводиться в исполнение. Главные из бывших старшин преображенского кладбища были отправлены из Москвы в разные места под строжайший надзор полиции; молодые люди удалены с кладбища и водворены на местах ревизской приписки; назначен смотритель преображенского кладбища из чиновников министерства внутренних дел; преображенский богаделенный дом передан в ведение совета императорского человеколюбивого общества¹¹⁶⁷.

Такого рода правительственные репрессалии оказали соответствующее воздействие на преображенских раскольников и были главною причиною того, что на преображенском кладбище появилось и единоверие. «Обращенное правительством внимание, скажем словами Московского святителя, на прекращение беспорядков на так называемом в Москве преображенском кладбище для рассудительных последователей преображенских наставников сделалось случаем к такому движению умов, по которому они начали сознавать неправильность своего положения в отношении к вереи получили расположение к соединению со святою церковью»¹¹⁶⁸. Желание присоединиться к единоверию некоторые из преображенских старообрядцев (два брата Гучковы и Рогожин) высказали еще во время производства Безаковым следствия на означенном кладбище и в этом смысл подали 11 декабря прошение на имя министра внутренних дел и дали свои подписки¹¹⁶⁹. «Всегда понимали мы, – писали они в этом прошении, – что верование наше, отвергающее на деле освящение семейных связей, не согласуется с коренными правилами государственного благоустройства, которым семейные связи служат основанием. Ныне в распоряжениях правительства усмотрели мы убеждения, к сердцу и уму нашему направленные, из действий же последнего времени ясно убедились, что не преследование, а вразумление имеет оно в предмете. Мерами таковыми приведены мы к сознанию, что дальнейшее существование в составе отдельного общества не обеспечивает положения нашего, что семейства наши, разъединяясь, должны необходимо расстроиться, детей же наших ожидают еще горестнейшие последствия, которые со временем поставят они нам в упрек. Независимо от этого услышали мы, что разъединение наше с церковью, такими последствиями сопровождаемое, прискорбно сердцу всемилостивейшего Государя Императора. И по всему этому, в полном сознании благих мер, направленных к соединению во едино всех сынов драгоценного отечества и верноподданных Государя Императора, и в твердом убеждении, что благосостояние, польза и все дальнейшее существование наше неотменно связаны с последованием призыву правительства, мы имеем счастье довести до сведения Вашего Высокопревосходительства и всепокорнейшем просить повергнуть к престолу Его Императорского Величества твердую решимость нашу присоединиться с семействами нашими к святой церкви на правилах единоверия и вместе с тем готовность как примером сим, так и дальнейшими нашими действиями способствовать к вразумлению и других из нашего согласия, пребывающих доныне с православною церковью в разъединении, чем и надеемся явить пред престолом Государя Императора несомненный знак верноподданнической преданности и беспредельного благоговения».¹¹⁷⁰ Когда об этом желании и прошении преображенских старообрядцев доложено было министром Николаю Павловичу, то он (21 декабря 1853 года) приказал – объявить им свое монаршее удовольствие в том, что они обеспечивают обращением к истине нравственное благо для себя и для своего потомства, и вместе с тем изъяснить надежду Его Величества, что они приложат все старания обратить к истине и прочих заблуждающихся; прошение же велено было препроводить к митрополиту Московскому для действий о присоединении их к своей пастве и возбуждения в них ревности на пользу св. церкви¹¹⁷¹.

С этого времени обращение преображенских старообрядцев пошло в Москве очень успешно. В начале следующего года, именно 11 марта священник Троицкой единоверческой церкви доносил м. Филарету о совершившемся присоединении 10 преображенских беспоповцев, а чрез 6 дней другой Московский единоверческий священник Василий Зверев сообщал Московскому святителю о присоединении таковых в числе 53 человек. В числе присоединившихся значились, кроме упомянутых братьев Гучковых, почетные лица из купечества – Носовы, Тихомировы, Бавыкины, Попов, Гусарев, Шмаков и др.¹¹⁷²

Наконец, 18 марта того же года новоприсоединенные единоверцы вошли к митрополиту Филарету прошением, за подписью 16 человек, большею частью начальников семейств, в котором они объясняли владыке, что, «почитая память своих предков, усердно трудившихся в приобретении святых икон и основании преображенского богаделенного дома, желают положить свои бренные останки подле их могил, милых их сердцу», и просили о исходатайствовании, чтобы в том богаделенном доме для них и других присоединившихся к единоверию устроена была единоверческая церковь, и чрез определенного епархиальным начальством священника с причтом отправлялось в ней богослужение и все духовные требы по древним уставам¹¹⁷³. Вместе с тем просители словесно объявили митрополиту, что им известно более ста душ, желающих принадлежать к ново учреждаемой единоверческой церкви и что вообще можно надеяться на увеличение с открытием церкви, числа присоединяющихся к ней. «Надежду сию, – писал Московский святитель синодальному обер-прокурору, – можно почесть основательною, между прочим, потому, что в числе подписавшихся под прошением о церкви находятся значительнейшие лица из принадлежавших по верованию к преображенскому кладбищу и от примера их можно ожидать полезного действия на других»¹¹⁷⁴. Эта надежда действительно не обманула митрополита: число вступивших в новый единоверческий приход ко дню освящения церкви возросло, как он сам сообщал впоследствии Св. Синоду, выше 150 человек¹¹⁷⁵.

Получив это прошение м. Филарет на следующий же день поспешил известить обо всем случившемся обер-прокурора Св. Синода, графа Протасова. Сообщая ему вышеизложенные сведения об обращении к православию некоторых преображенских старообрядцев и об их просьбе обратить одну из существующих на преображенском кладбище часовен в единоверческую церковь, указывая и подходящую для этого часовню, замечая вместе с тем, что желание просителей «открыть просимую церковь по возможности без умедления», – Московский архипастырь предлагает обер-прокурору: «испросить Высочайшее Его Императорского Величества соизволение на устроение, согласно с прошением, единоверческой церкви в здании часовни». Понятно, что Николай Павлович с удовольствием разрешил это. «Слава Богу! – написал Государь 22 того же марта на всеподданнейшем докладе митрополичьего письма – Душевно радуюсь, в надежде, что чистосердечно»¹¹⁷⁶.

Указом Св. Синода от 27 марта дано было знать митрополиту Московскому об этом согласии Государя и предоставлено было ему сделать надлежащее распоряжение. Вместе с тем этим же указом объявлялась владыке признательность и благодарность Св. Синода за пастырское внимание и заботливость его в этом деле, с предоставлением его же попечению обращения к единоверию и прочих Московских раскольников¹¹⁷⁷. Началась деятельная работа по преобразованию одной из часовен кладбища в единоверческую церковь, под руководством командированного специально для этой цели министерского чиновника, действительного статского советника Игнатьева. Для новой единоверческой церкви избрана была каменная Успенская часовня, находящаяся отдельно от прочих зданий среди двора мужской половины богаделенного дома. Отсутствие в часовне алтаря задерживало работу. Чтобы по возможности ускорить ее окончание, решено было, не трогая высокого иконостаса, поставленного, по обычаю беспоповщинских молитвенных зданий, вплоть к восточной стене часовни, устроить на первый раз в северной стороне последней небольшой придел во имя святителя Николая. Новый иконостас этого придела, составленный по плану, одобренному м. Филаретом, был устроен в благолепном виде и весь вызолочен. Иконы для него даны были Московским архипастырем, – те самые, которые незадолго до этого поступили в епархиальное ведомство из закрытой часовни Гучковых и хранились в единоверческой церкви. 2 апреля все приготовления кончились. Часовня со всем, находившимся в ней, принята была, по поручению Московского митрополита, единоверческим благочинным Василием Зверевым в епархиальное ведомство¹¹⁷⁸.

Настало 3 апреля – Лазарева суббота, когда должна была торжественно осветиться церковь на преображенском кладбище. В этот день к 8 часам утра ново присоединившиеся из раскола прихожане, проживающие большею частью близь преображенского кладбища, собрались со своими семействами, в числе свыше 150 человек, в церковь, и вслед за тем начался съезд приглашенных заблаговременно митрополитом начальствующих в Москве лиц¹¹⁷⁹ и другой публики, стекавшейся по собственному желанию. Народу набралось на кладбищ столько, что оно не могло вместить всех посетителей. Между последними было не мало и раскольников. Единоверческий протоиерей, с собравшимся еще ранее того духовенством, стал исполнять предварительные по церковному обряду приготовления и чтения. В половин 10 часа прибыл м. Филарет. Встреченный у подъезда церкви прихожанами совместно с духовенством, владыка, осенив своим благословением храм и окружавших его, приступил к его освящению, после которого началась литургия. При освящении храма положен был древний антиминс, освященный при патриарх Филарете. Самое освящение, согласно с пунктами митрополита Платона, совершено было по старопечатной книге, в точности по чину, в ней изложенному. Для сообщения богослужению большей торжественности и, следовательно, большего впечатления на ново присоединившихся Московский святитель «приличным почел» употребить в этом богослужении древний саккос митрополита Макария, древний осеняльный крест со св. мощами – вклад царя Михаила Феодоровича и древние напрестольные священные сосуды. Несомненно, что это торжество осталось надолго памятным всем присутствующим. Оно произвело сильное впечатление даже на самих раскольников, так что многие из них, по окончании богослужения, тут же объявили желание присоединиться к православной церкви и просили записать имена их в число прихожан новоосвященного храма¹¹⁸⁰.

Так положено было начало единоверию и освящена первая единоверческая церковь в Московском центре беспоповщинского раскола. Заветная мысль Московского архипастыря таким образом осуществилась. Теперь все заботы его направились к тому, чтобы упрочить и по возможности произрастить здесь это доброе начало. С этою целью вскоре же после освящения на кладбищ единоверческой церкви открыто было здесь единоверческое училище. Основанное главным образом для обучения детей новых единоверцев, оно должно было, по мысли м. Филарета, с одной стороны, предохранить этих детей «от рук раскольников – учителей бывшего здесь раскольнического училища», а с другой стороны – подготовить «добровольных певцов» для новой, единоверческой церкви, в которых последняя чувствовала недостаток. Вместе с тем в это училище допущены были, согласно известным синодальным правилам 1836 года, и окрестные раскольнические дети, с целью чрез это обучение содействовать обращению их в православной церкви¹¹⁸¹. Несомненно, что эта школа имела благодетельное значение для подрастающего поколения новых единоверцев. Мы уже знаем, что она оказала соответствующее воздействие и на местных раскольников.

Но в то время, как Московский святитель принимал необходимые меры к упрочению единоверия на преображенском кладбище, министр внутренних дел, едва не издал распоряжение, которое должно было самым невыгодным образом отозваться на положении этого дела и на его дальнейших успехах, и которое, благодаря только своевременному вмешательству м, Филарета, не было приведено в исполнение. Мы разумеем намерение министра перевести призреваемых единоверцев из преображенской богадельни в другие загородные и именно в богадельню, состоявшую в сел Богословском – Алмазове. Чем руководился при этом министр, нам неизвестно. Можно думать, что он был введен в заблуждение каким-либо благовидным представлением только-что назначенного в то время нового смотрителя преображенского богаделенного дома, чиновника Потулова. Креатура графа Закревского, Потулов смотрел на последние события на преображенском кладбище, глазами своего патрона и так же, как этот последний, не симпатизировал появлению здесь единоверия. Вероятно, он-то и предложил министру перевести призреваемых здесь единоверцев в сельскую богадельню. Но м. Филарет заблаговременно узнал об этом представлении и, понимая, какими. вредными для единоверия последствиями должно сопровождаться исполнение этого проекта, успел во время помешать ему. В предполагаемом перемещении преображенских единоверцев он усмотрел как бы некоторого рода ссылку за принятие единоверия и желание придать преображенскому богаделенному дому прежний чисто раскольнический характер. Этот взгляд свой он и постарался выяснить в письме от 9 декабря 1854 года к синодальному обер-прокурору¹¹⁸². Выставленные в этом письме соображения Московского митрополита произвели должное впечатление в правящих сферах, и предположение министра не получило осуществления.

Между тем дело единоверия на преображенском кладбище все более и более упрочивалось и расширялось. В конце 1854 года, 19 декабря, была освещена другая часовня Крестовоздвиженская. Освещал и совершал литургию сам м. Филарет и опять со строгим соблюдением старинной обрядности, которая давала священнослужению особенный характер. На митрополит был древний греческий омофор, панагия первого патриарха Московского Иова и древняя святительская митра; на сослуживших с ним священниках были пояса с источниками, в руках они держали листовки¹¹⁸³. Литургия закончилась поучительной беседой архипастыря, обращенной преимущественно к новоприсоединенным¹¹⁸⁴. Стечение народа и на этом торжестве было так же громадно, как и в первый раз. Вместе с тем быстро возрастало и количество прихожан новых единоверческих храмов. В сентябре 1854 года обратившихся в единоверие преображенских старообрядцев считалось 178 лиц, а к концу года эта цифра возросла до 259 человек; в следующем 1855 году по 4 января единоверцев значилось уже 293 человека, к 15 февраля число их увеличилось до 366 человек, а к 1 июля 1855 года было на лицо единоверцев 407 человек обоего пола¹¹⁸⁵. Такому быстрому количественному росту единоверия не мало содействовало объявленное министром внутренних дел в октябр 1854 года Высочайшее повеление – выдавать раскольникам, если они не пожелают присоединиться к церкви безусловно или на правилах единоверия, торговые свидетельства по гильдиям только на временном праве.

С увеличением числа присоединившихся на преображенском кладбищ ощутилась нужда в более обширном храме. Тогда братья Гучковы изъявили желание оставшуюся без освящения главную часть Успенской часовни исправить собственными средствами, с пристройкой к ней алтаря. Желание их было приведено в исполнение. К квадрату здания бывшей раскольнической часовни приложен был троечастный алтарь, трибун главы сделав сквозной, с окнами в нем, во внутренности стрельчатый свод и стены оштукатурены под мрамор с позолоченными орнаментами. Но особенную замечательность нового храма составляют драгоценнейшие по своей древности и художеству иконы. Освящение новоустроенного алтаря совершено было м. Филаретом, с обычною торжественностью, 2 июня 1857 года¹¹⁸⁶.

После этого единоверие можно было считать прочно утвержденным на мужском отделении преображенского кладбища, так как для федосеевцев здесь был оставлен только богаделенный или больничный корпус с находившеюся в нем часовней. Впоследствии это отделение совсем было очищено от раскольников; но об этом скажем в своем месте, а теперь обратимся к истории единоверия на другом центре Московского раскола – на поповщинском рогожском кладбище.

Появлению единоверия на Московском рогожском кладбище так же, как и на преображенском, содействовали главным образом правительственные мероприятия, направленные, впрочем, не столько против самого собственно кладбища, сколько против беглых попов, долгое время составлявших главную опору как поповщинского раскола вообще, так и центра его – рогожского кладбища в особенности. Эти, уже известные нам, правительственные мероприятия, вместе с другими стеснительными для раскола правилами, были роковым ударом для рогожского кладбища, который тяготел над ним во все время царствования Николая I и заставлял рогожских раскольников искать какого-либо выхода из своего положения, бросаться из стороны в сторону, из крайности в крайность. С самого начала этого царствования они начинают обнаруживать лихорадочную деятельность, то беспокоя правительство нескончаемыми просьбами о дозволении иметь новых беглых попов или же независимых от духовного начальства, то заботясь об учреждении лжеиерархии за пределами России, и только лучшие из них умели извлечь из исторических судеб своего родного кладбища спасительные уроки для себя и вступить в ограду православной церкви. Благодаря этой лучшей части рогожских старообрядцев, рогожское кладбище к концу царствования Николая I увидело в своих стенах единоверие.

Мысль о принятии благословенной церкви, как лучшем исходе из затруднительных обстоятельств, явившихся результатом решительных мероприятий Николаевского царствования по отношению к беглым попам, издавна занимала некоторых из рогожских старообрядцев. По свидетельству м. Филарета, еще в 30 годах, когда «рогожские раскольники, по уменьшению у них беглых священников и по некоторым другим обстоятельствам, имели собрания для совещания, что предположить для своей будущности, нашлись между ними такие, которые в самых сих собраниях предлагали обратить часовню в единоверческую церковь»¹¹⁸⁷; но из этого предложения в то время ничего не вышло, потому что, по замечанию Московского святителя, «в происшедшей распре одержали верх уставщики и беглые священники, которых единоверие не может так обогатить, как обогащает раскол»¹¹⁸⁸. Стремление рогожских раскольников к единоверию поддерживалось и в последующее время; но оно долго заглушаемо и подавляемо было как упорными раскольниками из самих рогожцев, так еще более покровительственным к расколу отношением нового Московского генерал-губернатора графа Закревского, почти десятилетняя борьба которого с Московским митрополитом по вопросу о даровании рогожским старообрядцам независимых священников нам уже известна. Известно также и то, какую роль играл Московский святитель в решении этого вопроса и какими практическими мотивами руководился он в своей отрицательной деятельности по данному вопросу. Он надеялся, – что и высказал в одном из мнений 1848 года, что значительная часть рогожских старообрядцев, в силу необходимости, обратится к церкви или безусловно, или же на правилах единоверия¹¹⁸⁹. В другом мнении следующего года, он, на основании сведений от знающих положение рогожских старообрядцев, уже прямо заявляет, что «в значительном числе их возникает расположение, по смерти остающихся священников, сблизиться с православною церковью на существующих доныне условиях, и открывается надежда, что одни образуют на самом кладбище единоверческую церковь, а другие присоединятся к общеправославной церкви»¹¹⁹⁰. В виду этого он и стоял так энергично за отрицательное решение вопроса о даровании рогожским старообрядцам независимых священников, советуя правительству «продлить свою твердость» в ожидании того недалекого будущего, когда на Московском центре поповщины появится единоверие. Но кроме этих гражданских мер, м. Филарет для поддержания и осуществления лучшими рогожскими старообрядцами их давнишнего расположения к соединению с церковью употреблял и духовные меры. С этою, между прочим, целью м. Филарет совершил в 1840 году, 8 сентября, в Троицкой единоверческой церкви, не вдалеке от рогожского кладбища, свое первое в Московской епархии архиерейское служение по чину старопечатных книг¹¹⁹¹. Для этого же он предлагал в одно время устроить близь рогожского кладбища единоверческий монастырь и учредить при Московской кафедре двух противораскольнических миссионеров¹¹⁹². С этою же целью, содействовать сближению рогожских старообрядцев с православною церковью, Московский святитель, как нам уже известно, вызвал в 1848 году Черниговского единоверческого священника Александра Арсеньева, на которого он возлагал большие надежды в виду того, что этот последний ранее служил на рогожском кладбище, имел среди здешних влиятельных старообрядцев много духовных детей и пользовался их уважением¹¹⁹³. Наконец, м. Филарет и сам не раз выступал в качестве миссионера пред рогожскими старообрядцами; он приглашал иногда к себе представителей рогожского раскола, а иногда последние и сами посещали его, и здесь Московский святитель в убедительной беседе доказывал им необходимость соединения с церковью. История не сохранила нам этих келейных бесед Московского митрополита с рогожскими старообрядцами. Известно только, что на старообрядцев эти беседы производили сильное впечатление. «Когда бываем у него, – говорит один из этих старообрядцев, – как ласково он с нами обходится! посадит и станет беседовать, да таково, брат, хорошо, что, кажется, и не вышел бы!»¹¹⁹⁴

Надежды м. Филарета, к сожалению, вполне не оправдались: большинство рогожских старообрядцев осталось верным расколу, найдя исход из затруднительных обстоятельств в так называемой Австрийской иерархии, и только более рассудительные из них не удовлетворились таким исходом и, справедливо сомневаясь в законности и правильности новоявленного священства колебались принять его. В среде этих колеблющихся в 50 годах снова возникла мысль об открытии единоверческого прихода на самом рогожском кладбище, с обращением одной из его часовен в единоверческую церковь. Въ1853 году начались первые по этому делу сношения представителей означенной партии рогожских старообрядцев с м. Филаретом. Еще в великом посте этого года был, по свидетельству Московского святителя, у него Фомин и просил учредить на их кладбище единоверческую церковь. Но дело не получило тогда дальнейшего движения, отчасти потому, что Фомин предложил митрополиту некоторые особые условия, которых, по мнению Московского святителя, «нельзя было принять, чтобы разнообразием не поколебать утвержденных правил единоверия», главным же образом потому, что тогда не оказалось довольного числа людей, которые бы открыто присоединились к этому движению в пользу единоверия, хотя в доверенных сношениях и одобряли оное¹¹⁹⁵. Последнему обстоятельству не мало способствовал, доживающий свой век на кладбище, один из последних дозволенных правительством рогожских попов – Иван Матвеевич Ястребов, который «под проклятием запрещал» своим духовным детям «помышлять об открытии на кладбище единоверческой церкви», а одного из них, за тайныя сношения с митрополитом по этому делу (вероятно Фомина), даже проклял; благодаря этому, и бывшие на кладбище «два или три совещания» об устроении здесь единоверческого прихода «остались бесплодными»¹¹⁹⁶, и Фомин прекратил свои сношения с митрополитом.

Дело единоверия на рогожском кладбище пошло значительно успешнее, когда, со смертью Ястребова (в декабре 1853 года), во глав движения к соединению с церковью стал духовный сын его Владимир Андреевич Сапелкин. Еще во время болезни своего духовного отца он был озабочен мыслию, кого, по смерти его, избрать себе в духовники. Не признавая австрийской иерархии, Сапелкин обратился было с просьбою быть его духовным отцом и не лишить причастия к единственному в то время на рогожском кладбищ беглому попу Петру Ермиловичу Русанову. Но этот своим откровенным замечанием о сомнительности рогожского причастия заставил Сапелкина порвать всякие связи с расколом и искать соединения с церковью¹¹⁹⁷. Уже в марте (21 числа) следующего (1854) года Сапелкин присутствует при освящении церкви в коммерческом училище и принимает здесь благословение от м. Филарета, а спустя несколько дней после этого он является к последнему с просьбою об обращении одной из рогожских часовен в единоверческую церковь, не предлагая при этом каких-либо особенных условий. Он сообщил также митрополиту, что «не малое число людей разделяют сие желание, но, уклоняясь от распрей с нерасположенными к сему, затрудняют открыть себя и, без сомнения, присоединятся к единоверию, когда церковь сия будет открыта». Московский святитель отвечал на это, что для устройства церкви, «согласно с принятым порядком и благонадежно», нужно иметь в виду прихожан, а без этого он, митрополит, не может «представить» Св. Синоду об открытии церкви¹¹⁹⁸. Но в то же время он очень сочувственно отнесся к просьб Сапелкина и в апреле этого же года выступил пред министром Бибиковым с ходатайством, чтобы расположенные из рогожских старообрядцев к образованию на кладбище единоверческого прихода «освобождены были от тяготеющего влияния преобладающих попечителей» и других фанатичных представителей рогожского раскола¹¹⁹⁹.

Правительство и само давно уже помышляло об открытии единоверия на рогожском кладбище, оно знало уже и о желании некоторых из рогожских старообрядцев соединиться с церковью; а потому мысль Московского святителя о необходимости правительственной поддержки для этих последних встречена была министром с полным сочувствием. Начинается ряд известных уже нам правительственных мероприятий по отношении к рогожскому расколу, усиливается надзор за этим кладбищем и в смотрители его назначается известный энергичный чиновник Мозжаков, которому поручается Высочайшим повелением от 9 августа 1854 года «наблюдать здесь за точным исполнением законных постановлений»¹²⁰⁰. Наконец, мысль об учреждении единоверия на рогожском кладбище получает одобрение со стороны самого Государя. «Если некоторое число раскольников, сказано было в том же Высочайшем повелении, от 9 августа, приписанных к рогожскому кладбищу, изъявит желание присоединиться к православию или единоверию, то обратить для них в православную или единоверческую церковь одну из моленных, находящихся на рогожском кладбище»¹²⁰¹.

Благодаря такой правительственной поддержке, расположенные к соединению с церковью начинают открытие заявлять о своем желании устроить на кладбище единоверческую церковь. «Открытие прихожан предполагаемой церкви, свидетельствует Московский архипастырь, продолжалось при благоприятствующих распоряжениях министерства внутренних дел, начавших обличать беспорядки и противозаконности рогожского кладбища»¹²⁰²; эти распоряжения, «уменьшая силу расколоводителей, облегчали благорасположенным исход из плева раскола в свободу сынов церкви».¹²⁰³

Наконец, 17 сентября некоторые из рогожских старообрядцев, или, как сами себя они назвали, Московского старообрядческого рогожского общества прихожане, а именно Московские купцы Владимир Андреев Сапелкин, Макар Николаев Кабанов, Дмитрий Павлов Фомин и другие, подали м. Филарету формальное прошение, в котором объясняли, что в многочисленном их обществ прежде много было попов, но и тогда ими с большим затруднением исполняемы были требы христианские; теперь же остался у них один поп Петр Ермилов, который, согбенный преклонными летами и болезнью, едва может исполнять самонужнейшие христианские требы, и они состоят в величайшей опасности, страшась часа смертного, по словам Спасителя: «аще не снесте плоти Сына человеческого, ни пиете крови Его, живота не имате в себе»; посему, дабы не погибнуть, лишась сего от беспечности и нерадения о своих душах, они всепокорнейшее просят владыку обратить на них христианское и милостивое внимание – благословить в уважаемом ими месте, при коем воспитаны и лежат предки их, т.е. на рогожском кладбище, из трех часовен одну, которая окажется удобнее, обратить в церковь и освятить ее по древнему чиноположению, а для утверждения их исполнить следующие статьи: 1) для успокоения совести их и для большого возвращения и присоединения к церкви собратий их положенную прежде на двуперстное сложение и прочие обряды клятву, потом разрешенную Св. Синодом, опять подтвердить ее разрешение; 2) отправлять богослужение без всякаго умаления и прибавления, но так, как напечатано в древних книгах первых пяти патриархов; 3) на престол возложить при освящении храма антиминс древнего освящения; 4) для беспрепятственного в церкви их отправления богослужения, чтобы оное не было нарушаемо посторонними лицами, различествующими с ними в обрядах, вновь подтвердить права, данные Св. Синодом единоверческим церквам 6 февраля 1801 года; 5) храм освятить опытному в старообрядческом службоотправлении Московской единоверческой Всесвятской церкви священнику Симеону Николаеву Морозову, определить его, как благонадежного, к сему месту и сделать благочинным для восстановления на сем месте порядка. В заключение своего прошения они настаивали на незамедлительном открытии просимой церкви¹²⁰⁴.

Так как митрополиту было уже известно Высочайшее согласие на открытие единоверческой церкви на рогожском кладбище¹²⁰⁵, и так как в прошении рогожских старообрядцев не заключалось ничего противного правилам единоверческих церквей¹²⁰⁶, то он немедленно сделал распоряжение о скорейшем удовлетворении означенной их просьбы, положивши 20 сентября на их прошении такую резолюцию: «Господи благослови! Разрешение объявить грамотою сообразно с тем, что основывается церковь, и что Св. Синод предписал в отношении к единоверцам действовать не чрез консисторию, а непосредственно»¹²⁰⁷. В этой грамоте Московский святитель, благословляя доброе намерение просителей, изъявляет полнейшую готовность удовлетворить их просьбу, соглашается на все пункты последней и в заключении, останавливаясь на упоминаемом в одном из пунктов сложении преждеположенной клятвы, довольно обстоятельно разъясняет правильный смысл ее¹²⁰⁸.

Для обращения в церковь избрана была меньшая из трех часовня, имеющая то удобство, что она имела готовую местность для алтаря¹²⁰⁹. При этом, по-справедливому предположению проф. Субботина, может быть, руководились и тем соображением, как бы отобранием одной из обширных, богато украшенных часовен не раздражить рогожских раскольников и не вызвать на открытое противодействие, что могло бы повредить ожидавшемуся доброму влиянию на рогожцев учреждаемого на кладбище единоверческого прихода¹²¹⁰. По устроении нового престола в избранной часовне, по выдач древнего антиминса освящения патриарха; Филарета и по приготовлении «прочего потребного», 22 сентября совершено было всенощное бдение с вечера ко дню освящения храма, а на другой день священником Морозовым, в сослужении с иеромонахом Черниговской епархии единоверческого Покровского монастыря о. Карионом, священником единоверческой церкви при преображенском кладбище и двумя единоверческими диаконами, совершено освящение нового храма во имя святителя Николая, при чем «во всеуслышание прочтена была храмозданная и вместе разрешительная грамота митрополита Филарета к пришедшим и приходящим к соединению со святою апостольскою церковью». Торжество закончилось литургией, давно уже невиданной здешними старообрядцами¹²¹¹. В старосты к ново учреждённому храму назначен был, с согласия прихожан, Сапелкин¹²¹².

О всем происшедшем м. Филарет 25 сентября отправил подробное донесение св. Синоду, в котором, излагая уже известные нам сведения о постепенном подготовлении и устроении вышеозначенной единоверческой церкви, счел нужным выяснить и те мотивы, которые побудили его «удовлетворить прошение новых единоверцев о церкви, не отлагая до умножения числа их». Указывая в числе этих мотивов, прежде всего, на особенную решимость и усердие новых единоверцев, которые требовали и со стороны Московского святителя соответствующей решимости и готовности исполнить их желание; сообщая далее о не малом числе среди рогожских старообрядцев других склонных к присоединению к единоверческой церкви, когда таковая откроется на кладбище, но заранее не решающихся, по разным обстоятельствам, открыто заявить о своем желании; – м. Филарет главным образом упирает на другие причины, побудившие его поспешить устроением единоверческой церкви на рогожском кладбище. Эти причины заключаются в особом положении новых единоверцев среди рогожского раскольнического общества и в примечаемом распространении среди раскольников австрийской иерархии. «Они, – писал митрополит о новых единоверцах, основавшихся на рогожском кладбище, – своею решимостью совершили подвиг, в котором надлежало их неукоснительно поддержать, потому что, хотя между ними есть весьма значительные лица по рассудительности, благонамеренности и положению в обществе, но рогожский раскол имеет еще неукрощенных поборников, сильных богатством и привычным на других влиянием и возбуждаемых корыстными видами; и сии люди расположенных к миру с церковью стараются расстраивать то лжеумствованиями, то укоризнами, то покушением вредить им в делах. Тяготеющая над раскольническим многолюдством сила богатых и ожесточенных расколоводитей действительно такова, что многие, особенно маломогущие, не смеют обнаруживать своего расположения в церкви, хотя и имеют оное. Даже один почетный гражданин, лично мне изъявивший желание присоединиться к единоверию и быть прихожанином ново учреждаемой церкви, когда надобно было объявить сие письменно, не решился обнаружить себя рано подписью под прошением, которая неизбежно многим известна, а прислал ко мне о сем отдельное письмо. В сих обстоятельствах нужно было самым делом показать, что раскол не есть непобедим, и пленникам раскола, в самом месте их плена, открыть свободный вход в церковь». Далее об австрийской иерархии митрополит писал: «уже несколько лет известно, что деньгами и происками рогожских раскольников устроена заграницею лжемитрополия белокриницкая; что там поставлены для русских раскольников два лжеепископа; что они под гражданскими именами и званием тайно бывают в Москве и в других городах и ставят для раскольников лжесвященников... Не нужно объяснять, как опасно для словесного стада, когда волки уже не отвне видимо нападают, но среди овец в овчей одежде не усмотримые сторожами ходят». «Итак, по всем соображениям, – так заключает Московский святитель свое донесение, – надобно было неукоснительно воспользоваться законно представившимся случаем посеять доброе семя на земле рогожского кладбища, на которой выросло и с которой разнесено столько злых плевел»¹²¹³. Император Николай, когда ему было представлено означенное донесение м. Филарета, собственноручно надписал на нем: «Слава Богу, хорошее начало»¹²¹⁴.

Полагалось, действительно, хорошее начало; на земле рогожского кладбища, заросшей плевелами, было, действительно, посеяно доброе семя, и пленникам раскола открывался свободный вход в церковь на самом месте их плена. И Государь и митрополит, без сомнения, надеялись, что с открытием единоверческой церкви и единоверческого прихода на самом рогожском кладбище начнется усиленное присоединение рогожских раскольников к единоверию, что со временем и две главные часовни будут обращены в единоверческие храмы, и рогожское кладбище перестанет быть главным центром поповщинского раскола.

Между тем, через два месяца после освящения на кладбище единоверческой церкви, рогожские раскольники лишились и последнего из своих дозволенных правительством беглых попов –Петра Русанова. В начале ноября 1854 года этот последний явился к м. Филарету и изъявил желание «в тайне» поговорить с ним. После нескольких таких бесед с Московским святителем¹²¹⁵, он 20 числа этого месяца подал Московскому митрополиту формальное прошение, в котором упомянув, что по болезни и старости духовные требы на рогожском кладбище исполнять не в силах и что «желает раскаяться в своем заблуждении, при конце своей жизни», просил присоединить его к единоверческой церкви. На это прошение последовало согласие митрополита: последний разрешил единоверческому священнику Симеону Морозову «присоединить священника Русанова к единоверческой церкви (что и было исполнено 21 ноября) и если, смотря по состоянию его здоровья, нужно будет ему вскоре приобщиться св. Тайн, то, по исповеди, если не представится сомнения, объявить ему на сие архиерейское разрешение и благословение»¹²¹⁶. По просьбе Русанова и по наведении о нем надлежащих справок в Калужской епархии – его родине и первоначальном месте служения, он оставлен был м. Филаретом, с разрешения Св. Синода, при ново учрежденной на рогожском кладбищ единоверческой церкви, в качестве уволенного от действительной службы, с правом совершать литургии и некоторые требы, по силам, в помощь местному священнику, по желанию прихожан»¹²¹⁷.

Присоединение к единоверию священника Петра Русанова имело большую важность как для рогожского кладбища вообще, так в особенности для тех из кладбищенских прихожан, которые не расположены были к принятию австрийского священства. С присоединением к церкви последнего беглого попа и с прекращением богослужения в раскольнических часовнях Рогожского кладбища, эта часть рогожских раскольников оказалась в крайне затруднительном положении относительно удовлетворения религиозных потребностей и этим самым побуждалась к принятию законного священства, к поступлению в единоверие. Вместе с тем и самое кладбище, с лишением последнего дозволенного попа и с прекращением доступа новых, совершенно утрачивало свой религиозный характер и свое значение метрополии поповщинского раскола, и правительству открывалось таким образом законное основание к новым против него мероприятиям. Эти мероприятия, действительно и не замедлили последовать. Правительство позаботилось прежде всего очистить рогожское кладбище от лишних людей. Так, по представлению смотрителя Мозжакова, в это время последовало распоряжение Московского генерал-губернатора об удалении с кладбища, как ненужных здесь более, многочисленных дьячков, отличавшихся при том всей Москве известными безобразиями¹²¹⁸. Точно так же в том же 1854 году высланы были, согласно Высочайшему повелению от 15 декабря¹²¹⁹, вес неправильно проживавшие на кладбище под видом призреваемых; трудно больные размещены были по городским больницам, а дураки, служившие вместо шутов на кладбище, отправлены в Смоленскую губернию – в имение князя Голицына, которому принадлежали¹²²⁰.

При таком положении дела возникла надежда на быстрое умножение числа прихожан рогожской единоверческой церкви и на обращение остальных рогожских часовен в единоверческие храмы. «Единоверцы, – писал впоследствии Филарет об этом времени, – желали и большую часовню освятить в церковь; православные также сего желали и надеялись; некоторые колеблющиеся между расколом и православием ожидали сего, дабы принять сие, как знамение сильнее утвердившегося единоверия, и присоединиться к нему. Сего можно было ожидать особенно от тех, более благонамеренных раскольников, которые не расположены были признать раскольническую лжеиерархию заграничную»¹²²¹. Эти надежды особенно усилились, когда к концу 1854 года числа рогожских единоверцев начало быстро увеличиваться. Последнему обстоятельству способствовало главным образом последовавшее в октябре этого года известное распоряжение о купеческих гильдиях, которым требовалось от предъявителей купеческих капиталов удостоверение о принадлежности к православной церкви, и следовательно у раскольников отнимались все купеческие права. Богатые раскольники из прихожан рогожского кладбища, которыми оно собственно и держалось, поставлены были в необходимость избрать одно из двух: или отказаться от купеческих прав и привилегий, с которыми соединялось и их благосостояние и, что еще важнее, свобода от воинской повинности, или оставить раскол и идти в церковь, еще ближе в единоверие, которое существовало уже на самом кладбище. Те из них, которые самым положением раскола на рогожском кладбище были уже предрасположены к принятию единоверия, без колебания заявили теперь о своем желании присоединиться к церкви; к тому же решению, по необходимости, склонились и другие богатые рогожцы, не желавшие утратить свои купеческие права. Начались очень частые присоединения к единоверию; особенно же в последние дни декабря 1854 года, когда наступил последний срок внесения капиталов на новый год. Эти присоединения были так многочисленны, что священники Московских единоверческих церквей не имели даже возможности соблюсти законную и формальную правильность в исполнении этого дела¹²²². Напрасно заправилы рогожского раскола старались вселить бодрость и энергию в рогожских старообрядцев распространением ложных слухов об изданных якобы в их пользу новых узаконениях¹²²³. Все это не действовало. Количество присоединений к церкви все увеличивалось и увеличивалось. По свидетельству Московского святителя, со времени освящения единоверческой церкви на рогожском кладбище и до конца января 1855 года «присоединилось из поповщинской секты (т.е. из прихожан рогожского кладбища) к единоверию душ обоего пола 1451»¹²²⁴. Теперь число единоверцев из бывших прихожан рогожского кладбища было настолько значительно, что являлось достаточное основание к обращению и обширных часовен кладбища в единоверческие храмы. Несомненно, это и случилось бы, и Московскому центру поповщинского раскола был бы, таким образом, нанесен решительный удар, если бы хотя некоторое время продолжились старые порядки. Но произошло иное: 18 февраля император Николай скончался, порядки переменились, а в истории единоверия на рогожском кладбищ совершился крутой перелом.

С наступлением нового царствования рогожские раскольники заметно приободрились, что выразилось в известных уже нам фактах отказа от верноподданнической присяги в православной церкви и новых домогательствах о независимых священниках. Напрасно м. Филарет настаивал на сохранении прежних порядков. Голос нового времени был сильнее голоса Московского архипастыря. Старые порядки отходили в область истории. Отмена в апреле 1855 года очень стеснительного для раскольников распоряжения о купеческих гильдиях, отставка в августе этого же года министра Бибикова и удаление от службы на кладбище смотрителя Мозжакова, – все это ясно свидетельствовало о повороте в правительственных отношениях к рогожскому расколу и вселяло новую бодрость в рогожских старообрядцев.

Вместе с тем, с переменою в положении рогожского раскола, с прекращением правительственных репрессалий, и успехи единоверия на рогожском кладбище не только сразу остановились, но и пошли на убыль. В это время «не малое, по словам м. Филарета, число новых единоверцев» обратно ушло в раскол¹²²⁵. Некоторые из них решились сделать это даже официально, подав на имя генерал-губернатора прошение, в котором «вопреки ясным доказательствам и собственноручным подпискам» утверждали, что будто бы никакого присоединения к церкви с их стороны и не было. До чего доходила при этом недобросовестность некоторых из этих просителей в отрицании действительности присоединения, в образец этого можно указать на известного ныне заправителя дел рогожского кладбища Ивана Шибаева. «Иван Шибаев, – пишет Московский святитель в своей резолюции по этому делу, – подписался в числе прочих под прошением об открытии единоверческой на рогожском кладбище церкви; присоединен к единоверию еще преж де освящения сей церкви, что показывает добровольную поспешность; написал в защищение единоверия против раскола сочинение, которого собственною его рукою написанный экземпляр представлен к делу священником Морозовым. Из сего с полною ясностью видно, что Шибаев действительно был присоединен к единоверческой церкви, но по времени вновь совратился в раскол»¹²²⁶. Возникшее по поводу этого обратного перехода некоторых единоверцев в раскол дело кончилось для последних вполне благополучно, – все они были оправданы, что и предвидел м. Филарет, когда писал относительно этого архим. Антонию: «говорят, что сии люди и в этом случае, если дело сие перейдет в уголовную палату, надеются найти себе оправдания; все говорят, что они доказывают свои дела деньгами, но обличающего нет»¹²²⁷.

Такая перемена в положении дел на рогожском кладбище дала возможность рогожским раскольникам поговаривать уже о совершенном изгнании единоверия с кладбища; расколоводители, пишет Московский святитель, начали уже распространять и слухи, что «единоверческие церкви, обращенные из часовен, опять отдадут раскольникам»¹²²⁸. Они даже сделали было и попытку в этом роде, которая, благодаря м. Филарету, закончилась однако же полнейшею неудачею. В своем прошении, поданном 23 апреля 1855 года, они жаловались Государю Императору, что «молитвенные храмы их, старообрядцев, воздвигнутые на отведенном предкам их правительством месте за рогожскою в Москве заставою, кроме двух часовен, отобраны». Но Московский архипастырь в письме к министру внутренних дел, посвященном рассмотрению означенного и других от того же времени раскольнических прошений, постарался разоблачить всю неосновательность и даже недобросовестность этой жалобы рогожских старообрядцев. «Если просители, писал он против означенного пункта их просьбы, хотят утверждаться на первоначальном распоряжении правительства, то все их часовни и прочие построения должно у них отобрать или уничтожить, потому что место отведено правительством для больницы и кладбища пораженных чумою, а не для раскольнических заведений». «Можно подумать, – замечает он далее, останавливаясь на самой формулировке их жалобы, – что уже много у них и отнято, когда они пишут, что отняты молитвенные их храмы, кроме двух часовен. Храм больше нежели часовня. Итак слова их представляют такой смысл, что у них отняты многие важнейшие храмы, а только оставлены им менее важные две часовни. Но то ли на самом деле? Две огромные часовни, великолепно украшенные, остаются у них неприкосновенными, а взята одна малая часовня и обращена в единоверческую церковь». На это отобрание от раскольников одной из кладбищенских часовен рогожские единоверцы имели, по словам м. Филарета, полнейшее право. «Часовни, – говорит он в доказательство этого, – как и церкви, суть достояние, посвященное Богу, не принадлежащее частным лицам, но для употребления принадлежащее всему обществу, к ним принадлежащему, Нынешнее общество рогожских единоверцев было прежде в составе общества рогожских раскольников, участвовало во вкладах в часовни и имело право с прочими пользоваться ими. Отделяясь от раскольников и притом входя из незаконного в законное положение, единоверцы имели право взять одну из часовен и в уважение своей законности могли требовать лучшей из часовен. Но они поступили скромно и испросили меньшую». «Итак, заключает Московский святитель, без преувеличения можно сказать, что вышеозначенная статья прошения раскольников написана не только ложно, но и бессовестно»¹²²⁹. Благодаря этой-то защите единоверцев со стороны Московского митрополита, попытка рогожских раскольников изгнать единоверие с кладбища и не имела успеха. Но самый факт этой попытки ясно свидетельствует о том приниженном положении, в котором находилось тогда рогожское единоверие.

Для характеристики новых порядков, наступивших с нового царствования на рогожском кладбище, и перемены, происшедшей с этого времени в положении рогожского единоверия, в высшей степени интересно дело об отобрании от единоверцев так называемой антоновской палаты. По учреждении на рогожском кладбище единоверия, решено было отделить новых единоверцев, из числа призреваемых, от остальных призреваемых, оставшихся в расколе, учредивши для первых особую богадельню. Для этой цели отведен был правительством так называемый дом Скачкова. Но это помещение, с увеличением числа призреваемых здесь единоверцев, оказалось слишком тесным, в виду чего смотритель кладбища Мозжаков распорядился отвести под единоверческую богадельню более обширное помещение, так называемую антоновскую палату. Так как она была холодная и имела другие недостатки, то единоверцы, на свои церковные суммы, ремонтировали ее. Когда же они собрались переместить в нее своих призреваемых, – новый смотритель кладбища Лонгинов, по распоряжению Московского генерал-губернатора, не допустил их до этого и приказал оставить ее за раскольниками, а затраченные на ее поправку деньги выдать единоверцам из кладбищенской конторы. Единоверцы обратились к м. Филарету, прося его защиты. Последний решил ходатайствовать за них пред Св. Синодом. В своем донесении (от 29 марта 1856 года) Св. Синоду Московский святитель, доказывая необходимость удовлетворения означенной просьбы единоверцев, т.е. возвращения им антоновской палаты, указывает преж де всего на права единоверцев на кладбищенскую собственность. главным же образом останавливает внимание высшей церковной власти на тех вредных последствиях, которые неизбежно должны последовать за отказом единоверцам в их просьбе. «Если бы, говорит он, прискорбно было единоверцам, когда бы антоновская палата была ими просима и не отдана им, то еще более тяжкое прискорбие для них и торжество раскольников, что единоверцам палата была отдана, и ими сделаны на нее издержки, и потом она отнята у них». «Поставляемое препятствие распространению единоверческой богадельни, продолжает он, естественно обратится в препятствие при присоединении к единоверческой церкви богаделенных раскольников, которые, по присоединении, конечно были бы изгнаны из раскольнической богадельни, остались бы без жилища и хлеба». В виду всего этого м. Филарет просит «благо попечительного начальственного внимания к сему делу, дабы отданную единоверцам, их иждивением исправленную и потом у них отобранную антоновскую палату возвратить им для распространения единоверческой богадельни, или же, по крайней мере, предоставить им другую, хотя бы так называемую новую палату, которая имеет то удобство, что находится близ самой единоверческой церкви¹²³⁰.

Святейший Синод вполне согласился с доводами Московского митрополита, о чем и дал знать последнему указом от 27 апреля 1857 года¹²³¹. Но на защиту интересов рогожских раскольников выступил тогда граф Закревский, который в своем отношении к министру внутренних дел, доказывая, что просьба рогожских единоверцев об отдаче им занятых раскольниками богаделенных палат сколько несправедлива, столько же и притязательна, полагал со своей стороны отклонить настоящее искательство единоверцев»¹²³². В этом смысле, вероятно, и ответило министерство внутренних дел на представление Синода. Тогда Московский святитель принужден был выступить с новым обширнейшим донесением (от 24 июня 1857 года) по этому делу¹²³³, в котором, доказывая новыми данными права рогожских единоверцев на кладбищенскую собственность, писал между прочим: «молю Св. Синод принять в человеколюбивое и попечительное о православии и единоверии внимание, что таким образом призреваемые в богаделенном доме, в качеств раскольников пользовавшиеся жилищем и содержанием, лишались бы всего сего чрез присоединение к единоверию. Без сомнения это вело бы к усилению раскольнического характера богаделенного дома, а не к освобождению его от раскольнического характера, как требуют Высочайшие повеления. Молю, да будет доставлена твердость справедливому и с сими Высочайшими повелениями согласному правилу, что раскольники, пользующиеся в богаделенном доме жилищем и содержанием, не лишаются права пользоваться тем же от богаделенного дома и тогда, когда делаются единоверцами»¹²³⁴. Но и это донесение м. Филарета не имело успеха. Вместо просимой единоверцами антоновской палаты, отведена была им палата константиновская, – «здание, по словам Московского святителя, ветхое даже до того, что угрожало скорым падением потолка, от ветхости холодное, с нижним этажом чрезвычайно сырым и потому вредным для здоровья слабых и увечных»¹²³⁵. В виду этого Московский митрополит обратился с цитируемым нами письмом к графу Закревскому, в котором, сообщая ему вышеозначенные сведения о неудобствах отведенной единоверцам константиновской палаты, снова настаивает на необходимости удовлетворить просьбу единоверцев – дать им более удобную антоновскую палату. Имело ли какие-либо последствия указанное письмо Московского святителя, нам неизвестно. Но вся эта история, тянувшаяся более двух лет, достаточно свидетельствует о том положении, в каком находилось рогожское единоверие в рассматриваемое время.

Нельзя сказать, чтобы это положение изменилось к лучшему и в последующее время. Напротив, с распространением австрийского священства рогожский раскол приобретал все большую и большую силу, а рогожское единоверие постепенно теряло надежды на лучшее будущее. Одно только вселяло некоторую надежду в людях, интересующихся успехами православия в борьбе с расколом, в том числе и в Московском святителе, это известные настроения в австрийской иерархии, начавшиеся еще ранее издания так называемого «Окружного послания» и с появлением последнего еще более обострившиеся, – настроения, ронявшие как самую эту иерархию, так равно и весь поповщинский раскол по австрийскому священству. «Невидимое правосудие Божие, писал м. Филарет в своем епархиальном отчете за 1863 год, является в том, что противники православной церкви разделяются в то самое время, когда почитали себя нашедшими для себя крепкий узел соединения; одна сторона поражает другую взаимно беспорядочными и посрамительными ударами, и каждая, обличая в незаконности другую, привлекает на себя обличение в незаконности».¹²³⁶ «Некоторую надежду для православия замечает он в одном из мнений следующего года, подает теперь то, что невежество, бесчиния, взаимные распри, обличения и осуждения лжеепископов поколебали доверие раскольников-мирян»¹²³⁷. Эта надежда не обманула Московского митрополита. Вследствие неурядиц в австрийской иерархии совершилось то, что превосходило его ожидания: многие из лиц самой этой иерархии и притом лиц выдающихся, поняли несостоятельность раскола и обратились к православной церкви. К изложению этого радостного, на закате дней Московского святителя совершившегося, события мы теперь и переходим.

Епископ Коломенский Пафнутий и сгруппировавшееся вокруг него общество членов белокриницкой иерархии, решивших покончить с расколом и обратиться к православию. Причины способствовавшие такой решимости. Сношение членов этого общества с м. Филаретом. Подача некоторыми из них прошении Московскому святителю о своем присоединении. Ходатайство митрополита Московского за присоединяющихся пред Государем Императором. Резолюция Александра II по этому делу. Заботы м. Филарета о помещении присоединяющихся. Его резолюция по делу их присоединения. Присоединение иноков Онуфрия, Пафнутия, Иоасафа, Филарета и Мельхиседека. Донесение Московского святителя об этом событии синодальному обер-прокурору. Присоединение к православию других членов белокриницкой иерархии – Сергия, Кирилла Загадаева, Феодосия, Викентия и Иустина. Заботы м. Филарета об устройстве в своей епархии единоверческого монастыря. Открытие такого монастыря на преображенском кладбище.

В своем месте мы кратко упомянули уже о совершившемся в 1865 году присоединении к православию целого, небольшого впрочем, общества старообрядцев – членов белокриницкой иерархии и о том значении, какое имело это событие и какое придавал ему м. Филарет в отношении к развитию миссионерского противораскольнического дела. В настоящем случае мы намерены подробнее остановиться на этом замечательном в истории единоверия событии и отметить то участие, которое принадлежит в нем Московскому святителю.

Во главе упомянутого общества, пришедшего, путем теоретических рассмотрений основных принципов австрийской иерархии и путем практических наблюдений за последними неприглядными событиями в поповщинском расколе, к мысли порвать всякие связи с расколом и обратиться к православию, – во глав этого общества стоял умный и энергичный епископ Коломенский Пафнутий. Вокруг него сгруппировались некоторые другие члены австрийского священства. Тот умственный процесс, посредством которого Пафнутий пришел к убеждению в несостоятельности раскола, – процесс долгий и мучительный, касался самых основ, на которых раскольники, выражаясь его же словами, «мечтали» утвердить свою церковь и новоявленную иерархию. Этою основою была пресловутая теория известного учредителя белокриницкой иерархии, инока Павла, о возможности временного прекращения, богоучрежденной иерархии в церкви Христовой по примеру церкви ветхозаветной, когда последняя, в течении целых 70 лет, пребывала якобы без архиерея и жертвы. Означенная теория имела громадное значение для поповщинского раскола. Она примирила старообрядцев с новоявленною иерархией и совершенно успокоила их недоумения, каким образом наполнить или как объяснить тот двухвековой пробел, который отделяет времена патриарха Иосифа от времен митрополита Амвросия, и как может пасть богоучрежденная иерархия и снова быть восстановлена. Новостью этой теории и ее кажущеюся основательностью был «совершенно увлечен» и Пафнутий, в то время еще Поликарп Петров Овчинников. Она рассеяла все его сомнения относительно новой иерархии, – и сомнения, за разрешением которых он нарочито прибыл к Павлу в Белокриницкий монастырь, и вполне примирила его с нею. Это было в начале 50 годов. С этого времени и до 1862 года Пафнутий вполне посвятил себя расколу, в котором думал видеть таким образом истинную церковь с законной богоучрежденной иерархией. Его деятельность особенно оживилась со времени посвящения его (20 сентября 1858 года) в епископа Коломенского. Время Пафнутиева епископства было замечательным временем в новейшей истории раскола, по тому оживлению, какое он придал ему, и по весьма значительному его распространению. Главным делом, которому он посвятил себя, была проповедь именно с целью упрочения и размножения раскола; а главным предметом его проповеди служило учение Павла о возможности восстановления священной иерархии в церкви Христовой после временного ее прекращения, – учение, которое Пафнутий в своих проповедях и беседах развил, привел в порядок и сделал общедоступным, так что и самые невежественные из старообрядцев могли сказать о нем что-нибудь. Правда, эта епископская и проповедническая деятельность Пафнутия продолжалась очень недолго, менее двух лет: благодаря возникшим между ним и архиепископом Антонием неприятностям, он принужден был в 1860 году оставить епископскую кафедру. Но, не принимая с этого времени активного участия в делах старообрядства, Пафнутий не прекратил своего служения делу раскола; напротив, самые широкие планы к возвеличению последнего родились в это время в его голове, для осуществления которых он предпринял даже известное путешествие в Лондон к проживающим здесь русским эмигрантам. Возвратившись в конце 1861 года из этой неудачной заграничной поездки, он заключился в уединение и решил здесь в тишине заняться литературой для поддержания раскола. На первый раз, по убедительной просьбе одного из ревнителей старообрядчества, он взялся обработать для этой цели со всею тщательностью и изложить в надлежащем порядке то учение о временном прекращении иерархии в церкви Христовой, по преобразовательному примеру церкви ветхозаветной, которое передал старообрядцам инок Павел, которое составляло главный предмет собственной проповеди Пафнутия и долгое время служило главною основою для нынешней раскольнической иерархии. Но этот труд неожиданно привел Пафнутия к совершенно другим результатам, чем какие он преследовал, принимаясь за означенную работу. После тщательного, по руководству самой Библии и при пособии известного «Начертания церковно-библейской истории», изучения истории церкви ветхозаветной, Пафнутий, к величайшему своему изумлению, не нашел в ней никаких следов того прекращения церкви и богоучрежденного священства, о котором проповедывал его учитель Павел. Это неожиданное для Пафнутия открытие имело для него чрезвычайную важность: «с невыносимой болезнью сердца заметил я, свидетельствует он в своей объяснительной записке, что в прах рассыпается самое основание, на котором мечтали мы утвердить нашу церковь и иерархию»¹²³⁹. Вместе с этим дело всей его предыдущей жизни теряло теперь в его глазах всякий смысл, и авторитет знаменитого учителя Павла утрачивал значительную долю своего обаяния. Несомненно, что на этом пытливый ум Пафнутия не мог остановиться: пробудившаяся в нем критическая мысль требовала дальнейшей работа. И, действительно, вслед за этим началась в нем деятельная работа мысли, мало-по-малу рушившая и все другие старообрядческие его убеждения, покоящиеся на авторитете Павла. Наконец, он принялся за составленный последним в 1841 году, по требованию австрийского правительства, известный «Устав белокриницкой митрополии», или изложение липованской веры, на котором и основана с утверждения правительства самая иерархия. Внимательный и продолжительный разбор этого Павлова устава, в котором Пафнутий, к крайнему своему удивлению, нашел теперь много мыслей нечестивых и даже еретических, положил, по собственному сознанию Пафнутия, последнего решительную преграду между ним и расколом, заставил его внутренне разорвать все связи с последним и окончательно решиться на присоединение к православной церкви. Таков тот внутренний процесс, посредством которого Пафнутий пришел к мысли о несостоятельности раскола. Начавшиеся с издания «Окружного послания» неурядицы и безобразия в расколе, пассивным зрителем которых был Пафнутий, давали последнему лишь новую пищу для занимавших его тогда вопросов и новое фактическое оправдание тех выводов о несостоятельности раскола, к каким он пришел путем теоретических изысканий.

Порвав внутренне все связи с расколом, окончательно убедившись в его пагубности, Пафнутий и не думал скрывать своих убеждений от старообрядцев – прежних участников и сотрудников в его планах о распространении и возвеличении раскола. Некоторые из них с огорчением и гневом оставили его; другие, не прерывая с ним сношений, все еще надеялись поколебать его новые взгляды и найти в нем прежнего борца за интересы раскола. Наконец, нашлись среди прежних собратий его и такие, которые с искренним сочувствием отнеслись к его новым убеждениям, найдя в них решение своих собственных тяжких и давних недоумений. Первым из этих последних был наместник белокриницкой митрополии – епископ браиловский Онуфрий. Он и прежде знаком был с Пафнутием, вместе с ним когда-то искал у инока Павла разрешения своих сомнений относительно белокриницкой иерархии и также вместе с ним совершенно увлечен был Павловым учением о возможности временного прекращения богоучрежденной иерархии в церкви Христовой. Впоследствии судьба как бы разъединила их, Пафнутий заключился в уединение и не принимал непосредственного участия в неурядицах, начавшихся в расколе с издания Окружного послания; тогда как Онуфрий, взявши последнее под свое покровительство, рьяно стоял за него и был непосредственным свидетелем всех безобразий, совершавшихся в расколе со времени издания его. Он был глубоко поражен и огорчен всеми этими прискорбными явлениями в старообрядчестве, ясно обнаружившими для него, сколько зла, лжи и невежества таится в расколе. Под влиянием всего этого прежние сомнения и неразрешенные окончательно вопросы относительно старообрядчества и его иерархии возникли в нем с новою силою. В это время он получает известие, что Пафнутий, которого занимали теже вопросы, путем долгих и уединенных изысканий и размышлений успел придти к возможно удовлетворительному решению их. Онуфрий пожелал лично, от самого Пафнутия, слышать это решение и для этого вступил с ним в тесное общение. Пафнутий с полнейшею готовностью сообщил ему известные уже нам результаты своих долгих и мучительных исследований. «В этих взаимных беседах с Пафнутием, – сообщает Онуфрий в своей объяснительной записке, – постепенно спадала завеса с глаз моих и, при помощи благодати Божией, все яснее и яснее сознавал я заблуждение раскола и правоту православия; тогда пред лицем Бога–Вседержителя дал я обет разорвать все связи с расколом и искать возвращения в лоно матери моей – церкви православной»¹²⁴⁰.

Вскоре вокруг этих двух личностей составился небольшой кружок старообрядцев, принадлежавших также к белокриницкой иерархии и так же, как и они, искавших выхода из удушливой среды раскола. Прежде других вошел в сношения с Пафнутием архидиакон белокриницкой митрополии Филарет, прибывший в Москву с доверительной грамотой от Кирилла, в звании его посланника. Примеру его несколько спустя последовал и товарищ его, другой митрополичий посол – иеромонах белокриницкого монастыря Иоасаф, замедливший по некоторым обстоятельствам своим прибытием в Россию. К этому кружку примкнули также: епископ тульчинский Иустин, состоявший при Оренбургском епископе Константине – иеродиакон Викентий, протодиакон архиепископа Московского Антония Шутова, Кирилл Загадаев и некоторые другие. Отсутствие в этих лицах раскольнического фанатизма и свойственных раскольникам предубеждений против православной церкви и искреннее их сочувствие окружному посланию, в борьбе за которое некоторым из них пришлось принять самое деятельное участие, могли служить уже достаточным ручательством за то, что дело присоединения их к церкви лишь вопрос времени. Начавшиеся с издания окружного послания прискорбные и даже возмутительные события в поповщинском расколе ясно показали всем этим лицам темные стороны последнего и заставили их серьезно подумать о своем положении. С этого и началось их душевное перерождение. Сближение и беседы с Пафнутием и Онуфрием, в которых подняты и подвергнуты были самому строгому обсуждению принципиальные вопросы, касавшиеся глаголемого старообрядства, окончательно довершили начавшееся в этих лицах душевное перерождение, заставили их покончить с расколом и искать соединения с православною церковью.

Наконец, когда все вопросы, волновавшие членов этого общества, были решены и итоги расколу были окончательно подведены, некоторые из них (Пафнутий, Онуфрий, Филарет и Иоасаф) решили приступить к осуществлению своих намерений¹²⁴¹. При этом их мысли, как и следовало ожидать, обратились с надеждою и упованием к Московскому митрополиту Филарету, и между самими старообрядцами снискавшему себе уважение: его мудрости и его отеческим попечениям решились они вверить самих себя и судьбу своего дела. Но «никак но осмеливаясь отважиться доступить к нему»¹²⁴², они обратились к посредничеству Н. И. Субботина, который своими статьями о современных движениях в расколе приобрел в то время немалую известность среди старообрядцев. В качестве посла от всего общества явился к Московскому профессору с означенною просьбою архидиакон Филарет. Понятно, что Н. И. Субботин с большим удовольствием и полнейшею готовностью согласился исполнить эту просьбу старообрядцев.

На первый раз, в конце октября 1864 года, он представил Московскому святителю упомянутого Филарета. Свидание между православным митрополитом и раскольническим архидиаконом было продолжительное¹²⁴³. Московский владыка расспрашивал Филарета о раскольнических порядках, об их митрополите Кирилле и других епископах. Переходя к самому Филарету и тому делу, по которому этот явился, Московский святитель остановился на тех условиях, на которых их общество желало присоединяться к православию. И когда Филарет заметил, что они желали бы немедленно присоединиться к церкви, но не гласно, a тайным образом, чтобы иметь возможность удобнее действовать среди старообрядцев в качестве миссионеров православия, владыка Московский отвечал на это пространной и весьма замечательной речью, в которой раскрыл ту мысль, что подобного рода двоедушие и некоторого рода обман, допускаемые хотя бы и с доброю целью – послужить святой церкви, он не считает сообразными с характером и достоинством служителя Христовой истины. При этом он рассказал один случай из противораскольнической деятельности митрополита Серафима, который однажды отверг подобное же предложение¹²⁴⁴. Во время этой беседы был поднят также вопрос о законности австрийской иерархии, причем Московский святитель кратко изложил те основания, почему иерархия, начатая Амвросием, не может быть признана ни правильною, ни законною, а следовательно и члены этой иерархии не могут быть приняты в церковь с сохранением санов, которых в действительности не имеют, по этому, прибавил митрополит, обращаясь к Филарету, и вас нельзя будет принять в диаконском сане; но монашеское звание, если пожелаете, может быть сохранено вам, а также, если пожелаете, можно будет произвести вас и в священные степени. В заключение беседы владыка пожелал доброму намерению Филарета полного успеха, советовал еще внимательно подумать о деле и прибавил, что всегда готов видеть его и оказать ему нужную помощь.

Эта беседа с митрополитом Московским произвела на Филарета, как и следовало ожидать, сильное впечатление. «На мою долю выпал счастливый жребий, – писал он впоследствии в своей объяснительной записке, поданной Московскому святителю, – первому явиться пред Вами, милостивый архипастырь и отец, с изъявлением наших желаний и намерений. Те минуты, когда я в первый раз удостоился принять ваше святительское благословение и слышать вашу, исполненную мудрости и любви, беседу, останутся незабвенными в моей жизни и всегда будут составлять самое отрадное для меня воспоминание: не имею сил выразить того духовного восторга, каким объят я был, когда, напутствованный вашим благословением, шел к братии возвестить ее о вашем милостивом к нам внимании»¹²⁴⁵.

Воспользовавшись советом м. Филарета, означенные лица не спешили подачею прошения, но предварительно, в продолжении четырех месяцев, всесторонне обсудили вопрос о своем присоединении. При этом они рассуждали более о том, как присоединиться, – безусловно, или по правилам единоверия, – и где избрать место для совокупного жительства? Их мысли склонились к тому, чтобы присоединиться безусловно и тем разорвать все связи с расколом. Что же касается вопроса о месте жительства, то они признали за лучшее в этом деле положиться на решение митрополита, хотя со своей стороны считали более удобным поместиться на рогожском кладбище,–в той его половине, которая предоставлена единоверцам. В этом смысле и было подано ими в начале марта 1865 года прошение м. Филарету¹²⁴⁶. Сообщая в этом прошении о своем искреннем и нелицемерном желании, разорвав все связывающие их с мнимым старообрядчеством узы, войти в спасительную ограду святой апостольской православной церкви, и прося митрополита Московского – принять отеческое участие в их положении и содействовать своим мудрым советом и архипастырскою властию осуществлению их нелицемерных желаний, просители и переходят далее к вопросу о способе их присоединения и об избрании места для их совокупного жительства. «Во всякое время готовы мы, – писали они, – исполнить все, что найдено будет нужным и потребным для действительного присоединения нас к православной церкви, не предлагая со своей стороны никаких к тому условий: совершенно и безвозвратно разрывая все узы, связывающие нас с расколом, мы желаем полного и безусловного единения с православием, дабы ничем не отличаться от его присных сынов, в нем родившихся и воспитавшихся».... «Мы осмеливаемся просить вас, милостивый архипастырь и отец, – писали они далее, – дать нам, до окончания нашего дела, для совокупного нашего жительства какой-либо приют в подведомых вам церковных местах. Если бы позволено было выразить нам в этом отношении наше собственное желание, то мы нашли бы для себя более удобным, равно как не бесполезным в видах вразумления заблуждающихся братий наших, иметь себе на первое время приют в ограде рогожского кладбища, – в той его половине, которая принадлежит присоединившимся к православию и подлежит ведению вашего высокопреосвященства».

Получивши это прошение, м. Филарет, прежде, чем начать дело о присоединении просителей к православию, потребовал от каждого из них составить по записке о своем происхождении, о жизни в расколе и о причинах, побудивших искать общения с церковью, а также представить и свои паспорта. При деятельном участи проф. Субботина, объяснительные записки вскоре были готовы и в конце марта представлены Московскому святителю. Но относительно паспортов явилось одно затруднительное обстоятельство. Дело в том, что трое из просителей Онуфрий, Пафнутий и Иоасаф, родившись в России и будучи русскими подданными, тайно ушли из России, числились иностранными подданными и жили в Москве с иностранными неправильными паспортами, за что подлежали ответственности по закону. Необходимо было, таким образом, испросить им Высочайшее прощение означенных вин пред правительством. В виду этого Московский святитель, оставляя «обыкновенный, по его выражению, путь» ведения дела о присоединении,¹²⁴⁷ счел нужным обратиться по этому делу с конфиденциальным отношением к тогдашнему синодальному обер-прокурору А. П. Ахматову.¹²⁴⁸ Доводя этим отношением до сведения означенного обер-прокурора о желании четырех членов австрийской иерархии (которых и перечислил) порвать связи с расколом и присоединиться к православию, отмечая вместе с тем и то, что они не предлагают со своей стороны никаких условий своего присоединения, Московский святитель далее доказывает искренность и чистоту их намерений. Кром того, что в этом убедили его неоднократные с ними сношения, равно как и объяснительные их записки, одну из которых (записку Пафнутия) он и прилагает к означенному отношению, немаловажным признаком искреннего их обращения к православию, служит и то, что они оставляют почетное и выгодное положение у раскольников и что не просят сохранения им епископства или священства, а желают только, чтобы они признаны были монашествующими, или были пострижены в монашество, и чтобы могли послужить обращению других заблуждающихся». Изложивши далее нужные «в отношения к гражданскому порядку» сведения о каждом из ищущих присоединения, заимствованные из их паспортов и записок, м. Филарет указывает на исключительный характер данного дела, требующего поэтому особого направления. «Дело сие, говорит он, соединено с такими обстоятельствами, по которым оно выходит из обыкновенного круга дел и требует особенного направления. Выше наименованные четыре значительные лица раскольнической лжеиерархии, решаясь присоединиться к православной церкви по опасению действий раскольнической ненависти, нашли себя в необходимости скрывать не только свое намерение, но и себя до тех пор, пока обеспечены будут покровительством законной власти. Между тем намерение их, открываемое только в тайне, по особой доверенности, уже находит подражателей... Посему можно ожидать в расколе значительного движения в пользу православия, когда вышеозначенные четыре лица будут присоединены к православию и получат возможность действовать в пользу оного под покровительством законной власти». В виду такой важности этого дела необходимо, по мнению м. Филарета, представить его на высочайшее воззрение и ходатайствовать за просителей пред Государем Императором. «Такие обстоятельства, говорит Московский святитель, внушают дерзновение стремиться к тому, чтобы дело сие удостоено было всемилостивейшего внимания и покровительства благочестивейшего Государя Императора, защитника православной церкви. Оно было бы обеспечено, если бы Его Императорскому Величеству благоугодно было трем первым из вышенаименованных лиц (т.е. Онуфрию, Пафнутию и Иоасафу) временное, силою религиозных заблуждений и погрешительной совести, увлечение от отечества всемилостивейше простить, и всех четырех, по присоединении к православной церкви безусловно, или на правилах единоверия, разрешить причислить к духовному званию и постричь в монашество, или признать монашествующими, как, по ближайшему дознанию, потребует справедливость, согласно с церковными правилами». В заключение своего отношения, Московский архипастырь просит Ахматова «представить вышеизложенное на всемилостивейшее благоусмотрение Его Императорского Величества», a Государя Императора молит «призреть на сие дело оком всемилостивейшего снисхождения».

Это свое отношение м. Филарет сопроводил частным письмом к обер-прокурору¹²⁴⁹, в котором, объясняя, почему он ведет означенное дело таким исключительным путем, настаивает на необходимости снисходительного отношения к гражданским винам ищущих присоединения. «Из посылаемого вместе с сим отношения, – пишет он в этом письме обер-прокурору, – изволите усмотреть, что к разрешению необыкновенного дела я отваживаюсь проложить необыкновенный путь. Иначе дело не достигнет цели». Указавши далее на выдающееся положение лиц, ищущих присоединения, приобретением которых для православной церкви поэтому «стоит труда» озаботиться, и заметивши, что, «если дело вести обыкновенным путем, то трое из них могут подвергнуться суду за проживание за границею с просроченными русскими паспортами и за приобретение Молдавских паспортов под названием молдавских подданных», Московский святитель далее подробно выясняет необходимость их помилования. «Если сии люди, говорит он, которые свободно жили и беспрепятственно действовали в расколе, при изъявлении желания присоединиться к православной церкви, подвергнутся суду; то это будет торжеством для раскола и преградою для вступления других раскольников в православную церковь. Милость благочестивейшего Государя Императора, и единственно сия милость, может в сем случае сделать величайшее благодеяние православной церкви. С уверенностью полагаю, что Онуфрий, Пафнутий, Иоасаф и Филарет не переменят своего намерения сделаться православными; но если увидят, что от сего беда им в России, то, вероятно, с имеющимися у них письменными видами, которые представляют их иностранцами, уйдут за границу и там присоединятся к православию, и так спасут себя, но оставят здесь мысль, что подобные им не найдут себе опоры в Российской церкви. Да будет милость возвращающимся от заблуждения! Да будет милость приемлющей их православной церкви!»

Это настойчивое ходатайство Московского святителя за присоединяющихся имело полнейший успех. По представлении обер-прокурором этого дела императору Александру II, последовала 20 мая такая в высшей степени замечательная резолюция Государя Императора: Дай Бог, чтобы обращение их было искренно. Если они действительно присоединятся к православию, то разрешаю не подвергать их никакому взысканию за прежние их подложные и даже преступные действия. Да послужит это примером и для прочих заблудших овец нашей православной церкви»¹²⁵⁰.

Получив частным образом столь утешительное известие, м. Филарет озаботился приисканием подходящего места для совокупного жительства готовившихся к присоединению. При этом он, по некоторым соображениям, не согласился с их мыслью о таком их помещении на рогожском кладбище, а счел более удобным на время поместить их в Гефсиманском скиту, где тогда проживало несколько иноков строгой жизни и также обратившихся из раскола. Удобства этого помещения он и выяснил в письме к архимандриту Антонию, к которому обратился с просьбою вспомоществовать ему в этом деле. «Предлежит дело особого рода не без трудностей, – писал он своему другу от 24 мая, – примите труд споспешествовать совершению оного. И потом, сказав кратко, что несколько членов мнимой раскольнической иерархии изъявили желание присоединиться к православной церкви, и что им даровано уже Высочайшее разрешение и прощение, владыка продолжал: «Теперь они живут, устраняясь и скрываясь от раскольников. Надобно их поместить и устроить будущий быт их. Полагал бы я на время поместить их в Гефсиманском ските, чтобы вы могли наставлять их и утверждать духовною беседою и вместе с присоединением их к святой церкви утвердить их в монашестве, или признанием, или новым пострижением, при чем скитские старцы, прошедшие подобный путь, могли бы для них быть восприемниками... Прошу вас принять в сем деле богоугодный труд... Положение их таково, что надобно принять их, по Апостолу, якоже доилица греет чада своя. Помещение надобно им такое, чтобы они не казались пренебреженными. Может быть нужно будет некоторых из братий побудить, что бы на время потеснили себя, что будет пожертвованием в пользу православия»¹²⁵¹. Лаврский наместник, понятно, с удовольствием согласился исполнить просьбу Московского архипастыря. «Благодарю за благорасположение к содействию в дел обращающихся от заблуждения, – через несколько дней снова пишет ему последний. На сих днях препровожу их к вам»¹²⁵².

Но этому намерению м. Филарета не суждено было осуществиться. Когда он сообщил об этом присоединяющимся, то последним удаление из Москвы, от общества старообрядцев, среди которых они намерены были действовать, в уединенный Гефсиманский скит показалось слишком неудобным. К тому же в это время они изменили и свое намерение относительно способа присоединения. Они пришли к этому времени к мысли, что в интересах той же миссионерской их деятельности среди раскольников им гораздо лучше присоединиться к православной церкви на правилах единоверия, а не безусловно. В этом смысле они и подали владык 29 мая новое прошение о своем присоединении, в котором обстоятельно изложили мотивы, заставившие их изменить прежнее свое намерение¹²⁵³. «Не в наших личных расположениях, – писали они между прочим в этом прошении, – главная побудительная причина, по которой мы решаемся ходатайствовать о дозволении нам, на первое время, оставаться при обрядах единоверия... Прошение наше внушено нам собственно и преимущественно христианским снисхождением к немощной совести бывших некогда братий наших, глаголемых старообрядцев, и желанием посредством такого снисхождения привлещи и их в ограду православной церкви, в чем видим нашу прямую обязанность, возлагаемую на нас нашими, вредными для церкви, действиями во времена лжепастырства и лжеучительства в расколе. А мы из многолетнего ближайшего знакомства с раскольниками знаем, с каким непреодолимым отвращением они смотрят на каждого, изменившего уважаемым ими обрядам, и вполне уверены, что слух о нашем общении с церковью в самых обрядах послужил бы только к торжеству для врагов церкви и положил бы преграду для свиданий и собеседований с нами даже тем из старообрядцев, которые, как нам вполне известно, готовы уже последовать за нами».

Митр. Филарет признал основательность изложенных в этом прошении доводов а со своей стороны выразил полнейшее согласие присоединить просителей на условиях единоверия. В виду этого он поспешил отменить прежнее свое распоряжение о помещении их в Гефсиманский скит. «Вы в праве сетовать на меня, – писал он от 7 июня архим. Антонию, – что озаботил вас ищущими присоединения к святой церкви и потом долго молчу. Они писали мне, что желают присоединения, не предлагая никаких условий; но когда я объявил им, что полагаю сделать, двое настоятельно просили присоединения к единоверческой церкви, так чтобы сие видно было и для раскольников, потому что на сей путь удобнее надеются привлечь других. Разделить их на два пути значило бы ослабить их. Поэтому нужными оказались иные распоряжения более трудные, но нужные»¹²⁵⁴. Ближайшим таким распоряжением было назначение нового места для помещения присоединяющихся. Такое место, согласно желанию последних, отведено было в самой Москве, даже в центре Москвы – в кремлевском Чудовом монастыре, куда, по исправлении назначенных им келий, присоединяющиеся и переселились. Вместе с ними здесь же поселился и не задолго перед этим прибывший из Белой-Криницы иеродиакон Мельхиседек, который также изъявил искреннее желание присоединиться к православной церкви, о чем и подал прошение м. Филарету.

Когда, таким образом, все было уже готово, – официальное известие о решении Государя по этому делу получено, место для присоединяющихся было найдено и они размещены были здесь, – м. Филарет, давши им некоторое время приготовиться к столь великому в их жизни событию, положил 20 июня на их последнем прошении такую резолюцию: «Святая церковь с кротким состраданием взирает на тех, которые, не разнствуя с нею в существенных догматах веры, или только неведением затмевая чистое разумение их, за имена и обряды чуждаются ее и сами себя лишают освящения, от сошествия. Св. Духа и от апостолов преемственно в ней пребывающего, и потому с радостью приемлет обращающихся к ней, как тех, которые совершенно безусловно к ней присоединяются, так и тех, которые при сем желают сохранить употребление обрядов по особым известным правилам единоверия. Причины, по которым просители избирают последнее, достойны внимания. Христос да приведет вслед за ними в свою спасительную ограду и других, лишенных истинного освящения, единства и охранения. Итак, да будут приняты в общение святые церкви на правилах единоверия»¹²⁵⁵, Предписывая вместе с тем этою резолюцией совершить присоединение по установленному чину, с помазанием св. миром тех из присоединяющихся, которые родились в расколе и не были миропомазаны в православной церкви, с возложением на всех их иноческого одеяния, Московский святитель, за слабостью своих сил, поручал совершить это дело преосвященному викарию Леониду. Обряд присоединения назначено было совершить 23 июня в Троицкой единоверческой церкви.

Согласно этому распоряжению м. Филарета, в назначенный день в Троицкой единоверческой церкви совершено было преосвящ. Леонидом, по установленному чину, присоединение к церкви пяти членов раскольнической иерархии. По окончании всех действий присоединения, четверо из присоединившихся «сподоблены были таинства миропомазания»¹²⁵⁶, и, наконец, все они, по благословению преосвященного облечены были в иноческое одеяние, так как монашеский чин их признан действительным. Событие это, как и следовало ожидать, привлекло в Троицкую церковь множество народа, в числе которых не мало было и раскольников, и даже один член австрийской иерархии, епископ Тульский Сергий, на которого вся эта церемония произвела настолько сильное впечатление, что он проливал во все время ее слезы умиления.

Доводя о совершившемся присоединении особым отношением от 28 июня до сведения только что назначенного в то время синодального обер-прокурора, графа Д. А. Толстого, м. Филарет так выясняет значение этого факта как для раскола, так и для православной церкви: «несомненно то, что раскол в сих людях лишился значительнейшей части своей лжеиерархии. Они добросовестно держались раскола, по неведению и погрешительному убеждению, и ревностно в его пользу действовали, особенно Пафнутий, отличающийся природными способностями и любознательностью; но когда в распрях, смутах, соблазнах раскольнической иерархии они ясно увидели несостоятельность раскола и в учении и в церковном устройстве, и собственными изысканиями довершили свое разубеждение в оном; тогда также добросовестно и искренно обратились к единению с истинно православною церковью, оставя почести и выгоды своего положения в расколе. Событие утешительное и соединенное с доброю надеждою для православной церкви»¹²⁵⁷.

Совершилось событие, действительно, утешительное для православия, в лице присоединившихся иноков сделано было важное приобретение для православной церкви, а для раскола это была большая потеря, – потеря тем более для него чувствительная, что за нею вскоре же последовали другие, ей подобные. Так в начале следующего же месяца обратился к м. Филарету с формальным прошением о присоединении к православию, также на правилах единоверия, вышеупомянутый епископ Тульский Сергий. По довольном испытании, «по чистым ли и разумным побуждениям оставляет он неправый путь», и по ходатайству за него ранее присоединившихся единоверческих иноков, которые ручались за искренность его намерения¹²⁵⁸, и по представлении им объяснительной о себе записки¹²⁵⁹, Сергий 21 июля был присоединен преосвященным Леонидом, при чем так же, как предшествовавшие, в монашеском только звании утвержден. Одновременно с ним присоединен был к церкви и другой член белокриницкой иерархии – протодиакон Кирилл Загадаев, который, как не монашествующий, оставлен был в мирском звании, в ожидании возможности причислить его к единоверческому причту, по его способности¹²⁶⁰.

В следующем году раскольническая иерархия лишилась еще нескольких видных членов, которые последовали примеру Пафнутия с братией. Еще в октябр 1865 года порвал всякие связи с расколом состоявший в звании иеродиакона при Тобольском епископе Савватии инок Феодосий, человек молодой, хорошей жизни и весьма не глупый. Он и прежде, тайно от своего епископа, имел сношения с Пафнутием, а теперь, не терпя больше раскольнической среды, пришел в Чудов монастырь, где, с разрешения Московского святителя, и поселился на время для испытания его благонадежности как в отношении к православию, так и в отношении к монашеству. В мае следующего года он вошел к м. Филарету с формальным прошением, в котором, изъявляя искреннее желание оставить раскол и принять православие, просил Московского владыку «сделать распоряжение о присоединении его к церкви православной, по примеру прежде присоединившихся иноков и на одинаковых с ними правах». Так как Феодосий, по испытанию оказался благонадежным, и так как знающие его лично Онуфрий и Пафнутий «дали о нем доброе свидетельство», то Московский архипастырь решил ходатайствовать и за него, чрез синодального обер-прокурора, пред Государем Императором. Последний уважил просьбу м. Филарета.

В конце июля 1866 года совершилось присоединение Феодосия к церкви православной¹²⁶¹.

В этом же году и также при деятельном участии Московского святителя удалось выбраться из раскола и другому иеродиакону – Викентию, состоявшему при Константине епископе Оренбургском. Этот Викентий, в бытность свою в Москве на раскольническом соборе, в качеств представителя своего епископа, имел сношения с Пафнутием, из которых вынес сомнение в правоте раскола. Но он не мог в то время принять участия в дальнейших беседах и намерениях Пафнутия, так как, по окончании возложенного на него поручения, должен был возвратиться обратно к своему епископу. Отправляясь из Москвы, он дал слово Пафнутию возвратиться сюда для дальнейшего рассмотрения возбужденных Пафнутием вопросов; но не смог исполнить этого обещания, потому что вскоре же по приезде на место, был арестован полицией и заключен в верхотурский тюремный замок. Получав здесь известие о присоединении к церкви Пафнутия с братией, решился и он присоединиться к православию и в этом смысл послал прошение к Пермскому епископу Неофиту. Не получая никакого ответа на это прошение, он решился в август 1865 года обратится с означенною просьбою к Московскому митрополиту. В этом замечательном прошении, подробно излагая свою жизнь в расколе и обстоятельства своего обращения, Викентий просить владыку Московского о присоединении его к православной церкви и о помещении в Воскресенский единоверческий монастырь, Уфимской епархии. Получивши, чрез Пермского губернского прокурора, означенное прошение, Московский святитель некоторое время медлил своим ходатайством за Викентия, может быть, потому, что, в виду исключительного положения просителя, не особенно рассчитывал на искренность его обращения и ждал более веских доказательств этой искренности. Эти доказательства не замедлили последовать. Отчаявшись в получении ответа и на последнее свое прошение, Викентий обратился к посредничеству инока Пафнутия, прося его ходатайства пред Московским архипастырем. «Богом прошу, пречестнейший отец, – писал он между прочим Пафнутию от 17 сентября, – будь столько добр, помоги ми страждущему; ты вблизи первопрестольного архипастыря Филарета, постарайся известить его о моем несчастном положении; предложи ему, дабы принял какое-нибудь участие в моем деле»¹²⁶². Пафнутий принял горячее участие в судьбе узника и, представляя полученное письмо митрополиту, обратился к последнему и со своей стороны с прошением о Викентии, в котором, ручаясь за искренность обращения последнего, просил владыку Московского – «облегчить своим сильным заступлением участь заключенного и открыть ему возможность его вступлению во святую церковь»¹²⁶³. После этого м. Филарет решился выступить с ходатайством пред высшею властию. В своем письме к обер-прокурору (от 13 января 1866 года) Московский святитель, сообщая биографические сведения о Викентии, заимствованные из его прошения, упоминая также и о ручательств за искренность его обращения со стороны Пафнутия, просит графа Толстого «употребить споспешествовательные меры, чтобы Викентий принят был в единоверческое монашество и водворен в указанный им единоверческий Воскресенский монастырь». «Викентий, писал при этом м. Филарет, является с значительною способностью и репутацией в расколе. Оставаясь в расколе, он мог сделать не мало вреда православию совращением неведущих. Следственно, присоединение его к единоверию есть пресечение вреда и более или менее надежда пользы»¹²⁶⁴. И это ходатайство м. Филарета осталось не без успеха. Св. Синод, которому представлено было обер-прокурором означенное письмо Московского святителя, определил – прекратить дело об арест Викентия и, по освобождении из тюрьмы, присоединить его к церкви, на правилах единоверия, с определением на жительство в Воскресенский единоверческий монастырь¹²⁶⁵.

Наконец, в 1867 году вошел в сношения с м. Филаретом по делу обращения к православию епископ тульчинский Иустин. Московский святитель очень обрадован был его обращением к церкви, так как видел в нем человека «полезного для православия». «Не напишет ли ему инок Пафнутий, – писал митрополит об Иустине своему викарию Леониду, – что мы радуемся о вступлении его на чистый путь, примем его с миром и желаем споспешествовать его миру»¹²⁶⁶. В начале мая Иустин представил Московскому святителю объяснительную о себе записку, a потом имел и личное свидание с ним. Из этой беседы м. Филарет вынес об нем впечатление, как о человеке, хотя по умственным качествам и уступающему своему наставнику Пафнутию, однако же благорасположенном, спокойного духа. Сообщая эти сведения об Иустине синодальному обер-прокурору, Московский святитель высказывается вместе с тем здесь за присоединение Иустина к православию на правилах единоверия, так как в этом случае ему будет удобнее «входить в полезные сношения с раскольниками»¹²⁶⁷. Болезнь и последовавшая вскоре кончина м. Филарета воспрепятствовали ему довершить начатое дело об обращении Иустина. Последний был присоединен к православию уже по смерти Московского святителя 25 февраля 1868 года.¹²⁶⁸

Известны и другие случаи присоединения к православию из среды членов белокриницкой иерархии, вызванные примером Пафнутия с братией; но так как они не отмечены участием Московского святителя, то для нашей цели излишне на них и останавливаться.

В связи с описанным событием присоединения к православию раскольнических епископов и других членов белокриницкой иерархии стоит другое, также не менее замечательное в история Московского единоверия события, – мы говорим об открытии единоверческого монастыря на преображенском кладбище.

Митр. Филарет, как нам уже известно, и ранее был озабочен отсутствием такого монастыря в своей епархии и в одно время (1848 году) предлагал, в интересах миссионерского противораскольнического дела, учредить такой монастырь близ рогожского кладбища; но тогда эта мысль его не получила осуществления, так как не встретила себе сочувствия в других членах Московского секретного комитета, которому была предложена. В настоящее время, с обращением целого общества единоверческих иноков, нужда в таком монастыре сказалась с новою силою и доставила не мало забот Московскому святителю. Об этой нужде последний и заявил уже в своей резолюции по делу присоединения первых четырех лиц австрийской иерархии,¹²⁶⁹ а тотчас по их присоединении начал и свои хлопоты по этому делу. Доводя особым отношением до сведения синодального обер-прокурора о совершившемся присоединении пяти членов раскольнической иерархии и указывая утешительную сторону этого события, м. Филарет заметил в то же время, что это событие «вместе с тем налагает немаловажную заботу на Московское епархиальное начальство». «Желательно, писал он далее, чтобы познавшие истину православия старались открывать свет ее и другим, и особенно тем, которых своим неправославным служением удаляли от оной и с которыми удобнее, нежели где-либо с другими, могут войти в сношения, по случаю прежних сношений. Итак им нужно быть в Москве, или близ Москвы. Но единоверческого монастыря в Московской епархии нет. Они с теснотою помещены теперь в кафедральном Чудов монастыре и не имеют в близости единоверческой церкви, которая нужна и для них и для их действования. Нужен мужской единоверческий монастырь, или по крайней мере скит близь Москвы. Как это сделать? – заботливо пишу разрешения сего вопроса, чтобы и что определительное представить на разрешение Св. Синода, с дерзновением надежды на Высочайшее покровительство благочестивейшего Государя Императора, покровителя православной церкви»¹²⁷⁰.

Это донесение Московского архипастыря было представлено синодальным обер-прокурором на Высочайшее воззрение и изложенная в нем мысль о необходимости учреждения в Москве или близ ее единоверческого монастыря была одобрена Государем, о чем и дано было знать, особым отношением от 6 июля, владыке Московскому¹²⁷¹.

Между тем мысль Московского святителя об открытии в Москве единоверческого монастыря была очень сочувственно встречена и среди общества Московских единоверцев. Последние обратились к м, Филарету даже с формальным прошением по этому делу, в котором высказались за открытие такого монастыря на одном из Московских раскольнических кладбищ. При этом большинство просителей отдавало предпочтение поповщинскому рогожскому кладбищу, мотивируя это тем, что к означенному толку принадлежали новоприсоединенные иноки и что потому здесь им ближе входить в сношения с раскольниками того же толка для вразумления их. А для этого просители означенной категории признавали за лучшее обратить еще одну из рогожских часовен в единоверческую церковь и отдать проектируемому монастырю некоторые здания, занимаемые раскольниками¹²⁷².

Митр. Филарет вполне согласился с мыслию своих единоверцев об открытии единоверческого монастыря на одном из Московских раскольнических кладбищ; но в вопрос о том, на каком же именно из этих кладбищ основать такой монастырь, он не разделял мнения большинства: открытие монастыря на рогожском кладбище он находил неудобным в виду того, что «местность рогожского богаделенного дома такова, что в ней трудно очертить пределы монастыря и дать ему, свойственную ему, отдельность от мирского». Поэтому он остановился на мысли об открытии единоверческого монастыря на преображенском кладбище, которое, «по самому происхождению своему, имеет приспособление к монастырскому устройству»¹²⁷³.

В этом смысл Московский святитель и выступил со своим ходатайством перед высшею властию, отправивши 13 августа к синодальному обер-прокурору свое представление по этому делу. Снова указывая здесь на настоятельную нужду в таком монастыре для Московской иерархии, указывая и ва Высочайшее одобрение мысли о таком монастыре, м. Филарет сообщает далее вышеизложенные сведения о ходатайстве единоверцев по этому предмету и свое предположение об устройств такого монастыря на преображенском кладбище, – и именно на мужской половине этого кладбища, где единоверие уже прочно утвердилось и раскольнический элемент настолько незначителен, что без всяких затруднений может быть переведен на другую, женскую, половину означенного кладбища. «Призреваемых раскольников, – пишет Московский святитель в рассматриваемом отношении к графу Д. А. Толстому, – в мужском отделении богаделенного дома находится в настоящее время около 25 человек, занимающих восточное здание с домовою моленною. Если сих 25 человек перевести в обширное женское отделение, в котором есть и часовни и жилые здания праздные, могущие составить отдельную местность для раскольников мужского пола; то в местности мужеского отделения, при двух существующих уже единоверческих церквах, удобно устроить мужской единоверческий монастырь»¹²⁷⁴. Высказываясь так решительно за обращение в единоверческий монастырь мужской половины преображенского кладбища, м. Филарет далее старается оградить свою мысль от могущих возникнуть сомнений и возражений. «Если бы, говорит он, возник вопрос: удобно ли на одном дворе женского отделения поместить и призреваемых мужского пола; не сомнителен ответ, что удобно. Двор обширен, зданий довольно; можно забором отделить здания, в которых помещены будут призреваемые мужского пола. Можно даже и без сего обойтись, потому что, по закону, здесь призреваются престарелые и больные расслабленные: в таком случае достаточно той отдельности призреваемых мужского пола, что они в особом здании». Вместе с тем, защищая свое предположение от могущих встретиться возражений, Московский святитель указывает и на то, что это предложение вполне согласно и с Высочайшим повелением от 21 декабря 1853 года, в котором высказана мысль о закрытии или об обращении на другую потребу преображенских кладбищенских зданий, и с предыдущею практикою правительства, уже предоставившего главные из этих зданий мужской половины единоверцам. В заключение своего отношения м. Филарет просит графа Толстого «предстательствовать» пред Государем по этому делу¹²⁷⁵.

В это время Государь был в Москве. Здесь 17 августа Ему были представлены ново присоединившиеся единоверческие иноки и депутаты от Московского общества единоверцев, которые и изложили при этом свою просьбу об устройств единоверческого монастыря в Москве. Государь снова одобрил эту мысль, заметив, что монастырь непременно будет устроен¹²⁷⁶. Но так как преображенский богаделенный дом находился в то время в ведении императорского человеколюбивого общества, то Государь Император счел не излишним потребовать заключения по этому предмету от совета означенного общества¹²⁷⁷.

Получивши известие об этом распоряжении Государя, м. Филарет 19 августа обратился с письмом к главному попечителю императорского человеколюбивого общества, митрополиту Исидору, в котором, «во имя ненарушимости высочайших повелений, во имя правды, во имя блага православной церкви», убеждал главного попечителя императорского человеколюбивого общества и его «досточтимых сотрудников» – «споспешествовать предприятию единоверцев и дать единоверческим монашествующим твёрдое место стояния для воссоединительного действования на блуждающих вне спасительной ограды святой церкви»¹²⁷⁸.

Все эти настойчивые ходатайства Московского святителя возымели свое действие, и заботы его увенчались успехом. Несмотря на сильный протест одного из «досточтимых» сотрудников м. Исидора, князя Суворова, мысль Московского святителя о передач мужского отделения преображенского кладбища под единоверческий монастырь была одобрена комитетом министров и 12 ноября утверждена Государем¹²⁷⁹; а в следующем году, 16 мая – в праздник Сошествия Св. Духа, последовало и самое открытие этого монастыря¹²⁸⁰.

Не менее плодотворна по своим результатам и не менее замечательна по своему значению была деятельность Московского святителя и в истории внутреннего развития единоверия. Как известно, четыре главные вопроса искони волновали единоверцев и производили тот раздор в единоверии, следы которого можно замечать и в настоящее время, – это вопросы: 1) о самостоятельном единоверческом епископе, 2) о клятвах Московского собора 1667 года, 3) о так называемых жестокословных порицаниях на «старые» обряды и, наконец, 4) о свободном переход из православия в единоверие. Все эти вопросы доходили до Московского архипастыря и требовали его авторитетного слова и решения высшей церковной власти.

Первоначальная история вопроса. Возбуждение и положительное решение этого вопроса м. Филаретом в 1857 году. Причины такого решения. Новое возбуждение в правительственных сферах означенного вопроса в 60 годах и отрицательное к нему отношение Московского святителя в указанное время. Основания такого отношения. Мысль преосвященного Иннокентия Камчатского о даровании единоверцам самостоятельного епископа и замечания на нее м. Филарета. Проект церкви всестарообрядческой и отношение к нему Московского архипастыря.

Вопрос о самостоятельном единоверческом епископе, поднятый в шестидесятых годах нынешнего столетия и до настоящего времени продолжающий волновать единоверцев, не представляет чего-либо нового, до того времени неизвестного. Мысль иметь самостоятельного епископа современна самому единоверию. Известно, что в одном из пунктов, предложенных Никодимом и его сторонниками в числе условий воссоединения с православною церковью, было выставлено – дарование им «хорепископа», т.е. сельского или слободского епископа, но с тем, чтобы он подчинен был непосредственно Св. Синоду, «не относительно до епархиального архиерея»¹²⁸¹. Это ходатайство Никодима и его сторонников об особой единоверческой епископии, по зрелом и тщательном обсуждении церковно-правительственною властию было отвергнуто. В последовавших в след за Никодимовым ходатайствах старообрядцев других обществ, напр. старообрядцев Московских, просительные пункты которых, с замечаниями на них Московского митрополита Платона, сделались потом, под именем «правил м. Платона», нормою условий для приема старообрядцев в церковь, – в этих ходатайствах о самостоятельном единоверческом епископе уже и не упоминалось. Старообрядцы поняли безуспешность подобных ходатайств. Так, Черниговские старообрядцы в своей записке 1822–1823 года, под заглавием – «Плач старообрядцев и моление их сердечное навсегда ко Всевышнему в Троице Святой славимому Богу», между прочим, прямо заявляют, что «они, после резолюции покойного митрополита Московского Платона на просьбу Московских старообрядцев, не осмеливаются просить у Высочайшего престола и пастырей церковных особого архиерея для себя»¹²⁸². Так точно и известный Екатеринбургский раскольнический деятель, впоследствии единоверец, Рязанов, мечтавший воссоединить раскольников с православною церковью, подобно воссоединению униатов, посредством не только своих старообрядческих пастырей, но и самостоятельных архипастырей, должен был отказаться от второй половины своей программы потому именно, что не имел, по словам Мельникова, никакой надежды на ее осуществление¹²⁸³. Несомненно, что мысль о самостоятельном епископе, – епископ старого обряда, не чужда была и самим единоверцам того времени, особенно если принять во внимание то, как далеко было большинство из них от истинного единоверия, как высоко оно ставило свой обряд и как потому недоверчиво относилось к православным архиереям, стараясь по возможности обособиться от них. И если мысль эта в то время не поднималась единоверцами официально, то, вероятно, по тому же самому, почему не возбудил ее в своих ходатайствах и Рязанов.

Но вот наступают шестидесятые годы, – время разных реформ, еще больше – время всяких чаяний, когда само правительство шло навстречу разным вопросам, волновавшим русское общество, когда, выражаясь словами одного единоверческого прошения, «все основные зиждительные начала, из коих слагаются крепость, могущество и слава государств, обильно хранящиеся в духе и характере русского народа, но доселе в нем не признаваемые, призваны были к обновлению государственной жизни нашего великого отечества»¹²⁸⁴. На этот зов откликнулись и единоверцы. Этим то временем они и поспешили воспользоваться, чтобы добиться того, о чем могли только мечтать, Рязанов и его товарищи и что составляло предмет давнишних скрытых желаний самих единоверцев. Последними возбуждается целый ряд ходатайств об устроении единоверческой церкви на новых началах, –на иных, чем те, кои положены в основу единоверия в известных пунктах м. Платона.

Кто первый положил начало этим ходатайствам, равно как и то, каков был первоначальный характер этих ходатайств единоверцев, – нам не известно, потому что документы, сюда относящиеся, еще не опубликованы; но что и в первоначальных ходатайствах единоверцев вопросу о самостоятельном единоверческом епископе отведено было центральное место, это можно видеть из ответов епархиальных преосвященных на поднятый, благодаря ходатайствам единоверцев, министром внутренних дел Валуевым, в его докладе Государю от 4 октября 1863 года, вопрос о дальнейшем развитии начала единоверия¹²⁸⁵, в каковых ответах преосвященных, по крайней мере известных нам¹²⁸⁶, этот вопрос понимается в смысле дарования единоверцам самостоятельного епископа. Один из таких ответов, с довольно подробным рассмотрением означенного вопроса, был подан в 1864 году и м. Филаретом.

Но прежде, чем излагать указанный ответ Московского святителя, нам следует обратиться несколько назад, вернуться к 1857 году, когда вопрос об единоверческом епископе был возбужден м. Филаретом по-своему личному почину, без всякаго участия со стороны самих единоверцев, и решен им в положительном смысле. Причина возбуждения этого вопроса Московским митрополитом и благоприятного для единоверцев решения его этим архипастырем заключается в известных уже нам особенных обстоятельствах того времени. To было время, когда, с одной стороны, раскольники-поповцы, все еще колебавшиеся между старым беглопоповством и новоявленною австрийскою иерархией, делали последние усиленные попытки получить независимых от духовного начальства священников, – попытки, встретившие себе поддержку в некоторых влиятельных правительственных лицах и соблазнившие самих единоверцев; когда, с другой стороны, австрийская иерархия, пользуясь наступившим с нового царствования более благоприятным для раскола временем, начала делать быстрые успехи среди раскольников. В это-то печальное для православия время, м. Филарет, «стараясь, по его собственному выражению, открыть путь к выходу из затруднения»¹²⁸⁷, т.е., как он сам выясняет, чтобы, с одной стороны, «оказать и со стороны духовного начальства споспешествование снисхождению правительства к раскольникам, без нарушения церковных правил и без опасения расстройства иерархии»¹²⁸⁸, а с другой – «для отражения начинавшегося влияния заграничной лжеиерархии»¹²⁸⁹, – предложил, в секретном письме к митрополиту С.-Петербургскому Григорию (от 24 декабря), «суждению иерархии», между прочим, мысль об учреждении единоверческого епископства «в ограниченном, по его позднейшему выражению, виде»¹²⁹⁰, именно – в качестве второго викариатства Московской епархии, с наименованием нового викария епископом Богородским, так как «уездный город Богородск, говорит Филарет, имеет одну церковь со служением по чину единоверческому и наибольшее из всех уездов Московской епархии число раскольников». Этому единоверческому епископу Богородскому можно было, по мысли Московского митрополита, поручить единоверческие церкви не только Московской епархии, но, «по усмотрению надобности и по удобству», – и «некоторых ближайших епархий». Ему же следовало «подчинить Богородское духовное правление, чтобы оно заменяло ему консисторию для единоверческих дел». Московский святитель указал и местопребывание этому новому епископу – «при существующей, благолепно устроенной, церкви единоверческого в Москве кладбища, при котором есть и два двухэтажных каменных здания. Здесь устроит архиерейский дом и вместе единоверческий монастырь по подобию Чудова»¹²⁹¹.

Митр. Филарет в настоящее время был очень заинтересован мыслию об единоверческом епископе и потому с нетерпением ожидал ответа на свое письмо от владыки Новгородского. «Нельзя ли узнать мне, писал он последнему всего через неделю по отсылке проекта, как показались вам мои предположения об единоверческом епископе»¹²⁹². Означенному проекту Московского святителя однако не суждено было осуществиться: он был отвергнут м. Григорием и потому не получил дальнейшего движения¹²⁹³. Последний хотя в принципе и ничего не имел против учреждения единоверческой епископии, полагая и со своей стороны, что «единоверческого епископа сделать можно, и единоверцы будут довольны»¹²⁹⁴; но в то же время он не разделял блестящих ожиданий м. Филарета от исполнения его проекта. Он, напротив, считал дарование единоверцам особого епископа практически не только бесполезным, потому что «раскольники не примут его», но даже и «вредным для православия»¹²⁹⁵. Московский архипастырь, получив такой ответ преосвященного Григория, хотя вполне и не согласился с означенным мнением «первого лица в иерархии», однако же более и не настаивал на своем «предположении»¹²⁹⁶, a выражал лишь сожаление, что не сообщил в свое время этот проект синодальному обер-прокурору¹²⁹⁷.

Из сказанного видно, что мысль о даровании единоверцам своего епископа в данное время явилась у Московского митрополита не вследствие каких-либо теоретических соображений о неполноте единоверия; она высказывается им не как искренняя нужда самого собственно единоверия, без удовлетворения которой последнее якобы теряет свой смысл, – как впоследствии стали смотреть на этот вопрос некоторые из единоверцев. – Нет, эта мысль явилась у него по чисто практическим соображениям, в виду особенных обстоятельств того времени. Само собою понятно, что, когда эти обстоятельства миновали, не стало и мысли об особом единоверческом епископе. Так, действительно, т.е. в отрицательном смысле м. Филарет и решил этот вопрос при новом возникновении его в 1864 году, вследствие всеподданнейшей записки графа Валуева, в которой был поднят вопрос о дальнейшем развитии начала единоверия. К этому времени раскольнические ходатайства о даровании им независимых от епархиального начальства священников были давно уже покончены категорическим отказом. Более смелые из старообрядцев, неискренно присоединившиеся в прошлое царствование к церкви, опять перешли в раскол; австрийская иерархия окончательно упрочилась и была принята значительным большинством раскольников поповцев; – одним словом, все те обстоятельства, ради которых в 1857 году Московский архипастырь заботился об учреждении единоверческой епископии, теперь миновали. Поэтому миновала теперь, по его мнению, и нужда в особом единоверческом епископе.

Правда, м. Филарет, и теперь не отрицает того, что, «по снисходительному суждению», «учреждение единоверческого епископства» и притом «в ограниченном (только) виде», т.е. в смысле учреждения только викариатства для единоверцев, «можно признать не невозможным», и в свое время даже не бесполезным. Но, – замечает он далее, – «сия благовременность уже прошла», и «теперь единоверческое епископство вместо пользы принесло бы вред». И во-первых, «теперь единоверческое епископство не привлекло бы уважительного внимания раскольников». «Их внимание, говорит Филарет, поглощено и нужды их, хотя кое-как, удовлетворены рассыпанными среди них лжеархиереями и лжесвященниками»¹²⁹⁸. Мало того. «Лжеепископы и прочие расколоводители стали бы указывать на нового единоверческого епископа и говорить своим: вот запоздалое и бессильное подражание нашей иерархии: не ясно ли, что великороссийская церковь признает правильными наших старопечатных епископов, когда сама, по нашему примеру, делает старопечатного епископа?»¹²⁹⁹. Учреждение единоверческого епископства не менее вредно, по мнению Московского святителя, и в другом отношении, – именно в отношении к самим единоверцам. Среди последних в некоторых епархиях есть не мало «неискренних», которые не смотря на то, что «единоверческое священство не представляет отделения от общеправославной церкви, потому что происходит от православного архиерея и не составляет особой полной иерархии», все-таки «стараются свое священство, сколько можно, устранять от общеправославной иерархии и приближать к расколу». «Такое направление, замечает м. Филарет, было бы несравненно опаснее, если бы единоверческая церковь получила, через особое епископство, полную иерархию и вид особой церкви». Отказаться в настоящее время от мысли об единоверческом епископе заставили м. Филарета также некоторые практические неудобства ее осуществления. «Единоверческое епископство, говорит он, при настоящих обстоятельствах, безобразно пресекло бы пределы епархий. В одной деревне один двор принадлежал бы ведомству общеправославного епископа, другой единоверческого, третий лжеепископа. Не трудно понять, к каким сие повело бы затруднениям и беспорядкам»¹³⁰⁰. Наконец, что не менее важно, открытие единоверческой епископии «должно признать весьма трудным» в виду необходимости предварительного по этому вопросу сношения с восточными патриархами. Между тем, «такое сношение, по убеждению Московского архипастыря, весьма ненадежно». «Мнения и притязания русских раскольников, говорит он в объяснение этого, так своеобразны и для недознавшего их на дел странны и непонятны, что едва ли можно ожидать, чтобы в отношении к ним и к единоверию восточная иерархия стала на одну точку зрения с Российскою иерархию»¹³⁰¹. «Все вышеизложенное, – так заканчивает м. Филарет свое настоящее мнение, ведет к заключению, что неблаговременно и ненадежно было бы помышлять о епископе единоверческом»¹³⁰².

Таким образом, и в означенном мнении от 15 мая 1864 года, отвергая мысль о необходимости учреждения единоверческой епископии в виду тогдашних обстоятельств, м. Филарет в принципе ничего не имеет против такого учреждения, но только под тем непременным условием, чтобы это учреждение было «в ограниченном виде, т.е. в смысле лишь викариатства для единоверцев.

Что же касается открытия самостоятельной единоверческой епископии, то Московский святитель решительно вооружается против этого, находя учреждение полной самостоятельной иерархии единоверческой не только абсолютно вредным для церкви, но и противоканоничным. Такой взгляд свой он ясно высказал уже в замечаниях на ответы преосвященного Иннокентия, архиепископа Камчатского. Последний, со своей стороны, полагал возможным дать единоверцам особого епископа, «который бы служил только в их церквах»¹³⁰³. Замечая на это, что дарование единоверцам такого епископа не только «вредно», но и «противно церковным правилам», м. Филарет далее и поясняет, что он находит в этом противоканоничного. «Совершеннейшее выражение соединения членов церкви в ее единстве, говорит он, есть совокупное приобщение тела и крови Господней. Первая степень отлучения от церкви есть отлучение от сего. Итак учредить единоверческого епископа, который бы не сообщался в литургии с прочими православными епископами, значило бы учредить раскол. Это значило бы вести единоверцев к разделению. Притом, если бы сделан был сей шаг, то уже нельзя было бы остановиться. Одного епископа не довольно, надлежало бы поставить многих. И тогда церковь была бы рассечена на две не сообщительные церкви, в противность слову Божию и символу веры»¹³⁰⁴. Далее учреждение единоверческой епископии в том виде, в каком предлагал преосвященный Иннокентий, по словам Московского митрополита, «беспримерно». Те ссылки Камчатского архиепископа на примере церкви восточной, которыми он думает подкрепить свою мысль о даровании единоверцам самостоятельного епископа бездоказательны и неудачны. В частности, тот пример, что «Иерусалимский патриарх архиепископа Синайского только-что рукополагает, а кроме сего сей архиепископ независим», не идет к данному делу, потому что, говорит м. Филарет, «между ними (т.е. Иерусалимским патриархом и Синайским архиепископом) нет никакого разделения; они могут вместе священнодействовать и соединяться в таинстве евхаристии». «А того – прибавляет он – никогда не бывало в церкви, чтобы в одном городе были два архиерея – один православный, другой мнимостарообрядный, которые были бы вне взаимного общения в богослужении и таинствах, чего хочет составитель ответов»¹³⁰⁵.

Нельзя также, по мнению м. Филарета, оправдать учреждение такой единоверческой епископии и мотивами нравственного порядка, что делает преосвященный составитель рассматриваемых ответов. Приурочивание последним к своему проекту апостольского изречения – «всем бых вся, да всяко некия спасу» (1Кор.IX,22) –Московский архипастырь находит неудачным. «По подобию вашего проекта, говорит он, обращаясь к автору ответов, предложите апостолу, чтобы он для иудеев соблазняющихся не обрезанием христиан, согласился учредить особого епископа, который бы имел особую паству из обрезанных и не сообщающихся с церковью христиан необрезанных, потому что, по собственным его словам, обрезание ничто же есть и необрезание ничто же есть». «Нет, замечает Филарет, апостол не согласится на сие рассечение церкви»¹³⁰⁶. Нельзя оправдать такого учреждения самостоятельной единоверческой епископии и преизбыточествующею любовию христианскою. «Любовь не бесчинствует (1Кор.XIII,5), не расстраивает церковного чина, не нарушает церковных правил, не рассекает церковного единства»¹³⁰⁷. «Что могло», ради любви христианской и снисхождения к немощным, «быть допущено без нарушения чистоты православия», то уже «предоставлено вступающим в единоверческую церковь», говорит он в другом месте. «Идти далее значило бы, по его мнению, не приближать к православию и к церкви отчужденных, a увлекать православие с правого пути, и благоустроенный мир церкви погружать в хаос раскольнических самочиний и нестроений»¹³⁰⁸.

Если м. Филарет так решительно отвергал мысль о самостоятельном единоверческом епископе в том виде, как она была высказана преосвященным Иннокентием, то можно судить, как он должен был отнестись к чисто раскольническому по своему характеру, хотя и заманчивому для старообрядцев, проекту в которых единоверцев о церкви всестарообрядской с полной, вполне самостоятельной, даже от Св. Синода независимой старообрядческой иерархией.

Инициаторами этого дела и главными пропагандистами означенного проекта были купцы – Казанский Петров, Московский Шестов и известный единоверческий священник Иоанн Верховский, которому собственно и принадлежит литературное изложение этого проекта. Сущность последнего, как он изложен во всеподданнейшей записке от имени единоверцев Московских и других городов представленного в 1864 году на предварительный просмотр министру внутренних дел, графу Валуеву¹³⁰⁹, а равно в прошениях Московских и Екатеринбургских единоверцев¹³¹⁰, – «сущность оного состоит в том, чтобы из единоверия, поповщины и беспоповщины составит одно все старообрядство; правила 1800 года о единоверческих церквах и самое имя единоверия уничтожит; только трем лицам из сего все старообрядства приобресть епископское рукоположение от православных архиереев; чрез сих трех старообрядческих архиереев образовать отдельную иерархию с патриархом или митрополитом во главе, с синодом при нем, с правом собирать соборы из духовенства и из мирян, попечителей церквей, иметь отношение к Государю Императору чрез своего старшего архиерея, или чрез особо назначенное светское лицо; сношения с православным Синодом и духовенством пресечь: предоставить православным право переходить в так называемую старообрядческую церковь: лжеархиереев австрийского рукоположения по снисхождению признать действительными архиереями, с условием присоединения к ново старообрядческой церкви, без права рукополагать далее».¹³¹¹ Так м. Филарет резюмировал впоследствии, в письме к синодальному обер-прокурору Ахматову от 17 ноября 1864 года¹³¹², единоверческий проект организации всестарообрядческой церкви.

Сущность этого проекта, хотя в деталях несколько и отличного от вышеизложенного, была известна Московскому святителю уже в апреле 1864 года¹³¹³, а в мае этого года сделались ему известны и главные его пункты. Тогда же и в том же самом мнении, в котором им решается вопрос о дальнейшем развитии начала единоверия, он делает замечания и на пункты этого проекта. Но не имея тогда сведений об авторе этого проекта, не зная, что прошение принадлежит единоверцам, м. Филарет исключительно на основании его содержания, трактует его, как проект раскольников, «которым они покушаются прельстить единоверцев»¹³¹⁴. Изобличая хитрость и неискренность составителя проекта – в тех пунктах, где господствующая церковь называется православною, содержащею едину со старообрядцами веру, принадлежащею к единой святой апостольской церкви, – и отмечая демократические тенденции проекта там, где говорится о попечителях–мирянах, – Московский архипастырь относительно учреждения самостоятельной старообрядческой иерархии говорит в рассматриваемом мнении следующее: «требовать, чтобы православная иерархия, без внимании ее церковным правилам, к совести, к здравому рассудку, слепо исполнила желание раскольников, поставила трех раскольнических архиереев и тем основала раскольническую иерархию и раскольническую церковь, – явление невероятное, если бы оно не было пред глазами! Раскольник, хотя с малым религиозным понятием, хотя с непросвещенною религиозною совестью, не мог предложить сего. Это мог предложить только человек, не внимающий никаким религиозным убеждениям и совести, мечтающий священные религиозные действия обратить в игру произвола»¹³¹⁵. Мало того. До чего невероятным и вредным казался этот проект Московскому святителю, это можно видеть из того, что он считал его в это время «действием скрытых орудий подземной европейской революции, которая как покушается расстроить и разделить Россию отторжением Польши, Малороссии и проч., так покушается более и более расстроить в России единство религиозное, которое препятствует ее разрушительной работе»¹³¹⁶.

Узнавши чрез некоторое время главного пропагандиста означенного проекта – Казанского купца Петрова, ознакомившись с самим проектом в полном его объеме, м. Филарет нисколько не изменил своего взгляда на это дело. По-прежнему он считал его раскольническим по духу и в высшей степени вредным для православия и государства. Получив известие, что этому проекту сочувствуют некоторые «значительные лица» в Петербурге,¹³¹⁷ – зная также, что «Петров усиливается прельстить своим проектом Московских единоверцев и отвлечь их от единства с православною церковью, и на трех или четырех из них уже подействовало его влияние»¹³¹⁸, Московский святитель позаботился, с одной стороны, осветить истинные стремления единоверческих ходатаев и подлинный смысл их ходатайства пред высшими правительственными лицами, а с другой стороны и главным образом, отклонить Московских единоверцев от этого проекта. Заботы его не были безуспешными. Можно думать, что благодаря его письму к министру внутренних дел¹³¹⁹, в котором Московский митрополит доказывает весь вред исполнения рассматриваемой затеи Петрова и его сообщников не только для церкви, но и для государства, министр отказал ходатаям в принятии их проекта. С другой стороны. м. Филарету удалось и Московских единоверцев отклонить от участия в этом ходатайстве. Петров вместе с единоверцами был приглашен к м. Филарету; первый читал и защищал свой проект, а последний возражал. «Положение дела, писал впоследствии (от 17 ноября 1864 года) Московский святитель обер-прокурору Св. Синода Ахматову, было довольно трудное. Для единоверцев привлекательны были две мысли: иметь епископа своего обряда и исходатайствовать чтобы разрешенное Св. Синодом проклятие, произнесенное собором 1667 года, подтверждено было согласием восточных патриархов. Неосмотрительных это могло увлечь к подписанию проекта, предлагаемого Петровым, чем было бы произведено расстройство в обществе единоверцев»¹³²⁰. Во избежание этого, «для поддержания единоверцев на правом пути», м. Филарет «признал должным» – отвергнуть то, что незаконно и вредно и в то же время допустить то, что позволительно и может оказаться небесполезным». Именно, он отверг мысль о самостоятельной иерархии, разъяснявши единоверцам, что «учреждение особой иерархии с соборами, несообщительно отдельной от существующей православной, не может быть одобрено, как рассекающее одну церков на две, тогда как мы в символ веры исповедуем едину церковь». Но в то же время он согласился с мыслию ходатайствовать, «для успокоения некоторых сомневающихся», по вопросу о клятвах Московского собора, сказавши, что «они могут ходатайствовать о подтверждении данного Св. Синодом разрешения восточными патриархами».¹³²¹ Убеждения Московского митрополита имели свое действие. «Сим советом, свидетельствует он, по милости Божией, единоверцы охранены от увлечения Петровым и его единомышленниками. Некоторые единоверцы, по словам Филарета, сами отзывались о проекте Петрова, что «исполнение его повело бы к раздражительному и разрушительному разделению народа не только в церковном, но и государственном отношении». Вместе с тем они воспользовались и второй частью совета Московского святителя. «В духе чисто православном, они составили всеподданейшее прошение» о подтверждении разрешения клятв собора 1667 года со стороны восточных патриархов, «каковое прошение и подписали доныне (письмо м. Филарета от 17 ноября) около 60 человек и в сем числе значительнейшие по разумению дела и по влиянию на других»¹³²². Но не этим только отрицанием солидарности Московских единоверцев с Петровым и его единомышленниками важно данное прошение: важно оно, по мнению м. Филарета, еще и потому, что «может служить оправдательным актом против ухищренных раскольнических клевет и порицаний на духовное правительство вообще, на митрополита Платона, на архиепископа Игнатия и проч.»¹³²³

Этим прошением Московских единоверцев положен был конец дальнейшим домогательствам Петрова и его сообщников относительно самостоятельной единоверческой иерархии. Их всеподданнейшая записка была отвергнута министром, как оскорбительная для церкви Русской и ее иерархии¹³²⁴; равным образом и на прошение единоверцев Екатеринбургских, как «на неуместное домогательство», в последних числах февраля 1865 года через министра внутренних дел последовал категорический отказ¹³²⁵. Подобных ходатайств при жизни м. Филарета более уже не возбуждалось; вопрос о самостоятельном единоверческом епископе замирает на долгое время (до 1888 года).

Первоначальная история и решение этого вопроса в правилах митрополита Платона. Первый пробел в этом решении – невыясненность отношения единоверия к постановлению собора 1667 года. Решение этого вопроса м. Филаретом через выяснение смысла соборных клятв. Другое возражение против единоверия с точки зрения этих клятв – каноническая недостаточность синодального их разрешения. Практическая важность означенного возражения. Возбуждение м. Филаретом вопроса о сношении с восточными патриархами по делу о клятвах Московского собора в 50 и 60 годах.

В истории внутреннего развития единоверия более серьезное значение, чем рассмотренный вопрос об единоверческой епископии, имеет другой вопрос, волновавший и волнующий единоверцев, – вопрос о клятвах большого Московского собора. Этот вопрос касается коренных принципов единоверия и от такого или иного его решения, можно сказать, зависит сама судьба единоверия. Это хорошо понимали первые основатели единоверия – Никодим и его сотрудники. Поэтому-то они и выставили в своем прошении первым условием своего воссоединения с православною церковью –разрешение клятв собора 1667 года и притом разрешение «сношением святейших четверопрестольных патриархов». К сожалению, несмотря на всю важность означенного условия, оно в то время не было подвергнуто серьезному обсуждению и разъяснению, а было пройдено молчанием. За тем, и в правилах м. Платона этот пункт также не был выяснен с достаточною полнотою, не оставляющею никаких сомнений и колебаний в приверженце старого обряда. На просьбу Московских старообрядцев – разрешить «преждеположенные клятвы на двоеперстное сложение и другие подобные сему обряды» – м. Платон, изменяя текст и смысл этой просьбы старообрядцев, ограничился одним общим замечанием, что с них, как «ныне сближающихся или паче соединяющихся с церковью и истину ее, и таинства и священство ее признающих действительными», клятвы эти снимаются, «и недолжна более теми клятвами их совесть быть отягощаема»: но «отторгающиеся еще от церкви имеют и впредь состоять под клятвами праведно»¹³²⁶. Этим категорическим заявлением все разъяснение рассматриваемого вопроса пока и ограничилось. Митр. Платон не считал нужным более останавливаться на нем, может быть, потому, что самый факт учреждения единоверия ясно говорил за то, что клятвы собора 1667 года над единоверцами уже более не тяготеют.

Но само собою понятно, что этот факт в то же время нисколько не уяснял отношения самого единоверия, как церковного учреждения, к постановлениям большого Московского собора. Это был важный пробел в пунктах м. Платона, которым и поспешили воспользоваться раскольники, чтобы смутить единоверцев. Они доказывали, как и теперь продолжают доказывать, что Российская церковь, учредив единоверие, стала в явное противоречие сама с собою, – противоречие тем более, по их мнению, несомненное, что, дозволял единоверцам содержание старых обрядов, она не переменила своего прежнего взгляда на них, потому что в тех же правилах м. Платона провозгласила, что и «ныне (т.е. по учреждении единоверия) не может быть о всем том (разумеются «обрядовые заблуждения раскольников» и «погрешности прежних церковных книг») иная церкви мысль, разве каковая ее доселе за истину признана и признается»¹³²⁷. В настоящее время, после того как смысл соборных клятв разъяснен не только в православной полемической литературе, но, что гораздо важнее, и церковно-правительственною властью (в 1886 году), после того как выяснено все различие между расколом и старообрядством¹³²⁸, подобное возражение не имеет никакого смысла и если может смущать совесть старообрядца, то разве только такого, который или совершенно незнаком с этими разъяснениями, или же сознательно закрывает глаза перед ними. Не то было в первые времена единоверия. Для большинства-старообрядцев того времени, с их обрядовым взглядом на вещи, мало способных и расположенных делать какое-либо различение между расколом и простым старообрядством, – это возражение имело очень важное значение и потому требовало обстоятельного разъяснения.

Но то, что опущено было Московским митрополитом Платоном, сделано было одним из преемников его по кафедре, – м. Филаретом. Последнему принадлежит не только почин в этом деле, но и обстоятельное решение вопроса о клятвах собора 1667 г., так что последующие за ним разъяснители смысла соборных клятв и отношения последних к единоверию в большинстве случаев не более, как только повторяют его рассуждения.

В первый раз м. Филарет останавливается на рассматриваемом вопросе в некоторых из своих «бесед к глаголемому старообрядцу» именно в тех, где говорят о Стоглавом соборе. В этих беседах, написанных в 1835 и 1836 годах, Московский святитель, разрешая вышеприведенное возражение раскольников, с достаточною полнотою выясняет и смысл соборных клятв 1667 года и отношение последних к единоверию. Пользуясь самыми актами собора 1667 года, он доказывает, что клятвы собора положены не на «старые обряды» но на тех приверженцев «мнимой» старины, которые с содержанием старых обрядов соединяют в то же время «упорство» и «противление церкви». «Упорство мнимых староверов против церкви и законного собора (т.е. собора 1667 года), говорит он в одной из рассматриваемых бесед, было такое церковное преступление, которое требовало строгого осуждения, по точному изречению слова Божия: «якоже грех есть чарование, тако грех есть противление; и якоже грех есть идолопоклонение, тако непокорение» (1Цар. XV, 23)»¹³²⁹. Собор 1667 года, пишет он в другой беседе, „повелел покорятся во всем безо всякаго сумнения святой, восточной и апостольской церкви, и новоисправленные книги, зане суть право исправлены, примати; но с примечательною и достойною истинного собора кротостью, не произнес клятвенного осуждения на неправильности старых книг и обрядов. А вот на кого произнес он осуждение: аще кто не послушает повелеваемых от нас, или начнет, прекословити или противлятися нам; и мы такового противника данною нам властью от, Всесвятого и Животворящего Духа, аще будет от священного чина, извергаем и проч.». «Видишь ли, замечает Московский архипастырь своему совопроснику, что собор осуждает непослушных, прекословящих противников. Следственно те, которые присоединяются к так называемым единоверческим церквам и с тем вместе входят в послушание православной вселенской церкви, чрез сие избавляются от осуждения собора 1667 года, а не подвергаются оному»¹³³⁰. Из всего выше сказанного следует и то, что Св. Синод, учредив единоверие, в этом акте «христианской кротости, любви и снисхождения» не допустил ничего противного большому Московскому собору и, следовательно, не впал ни в какое противоречие, в чем упрекают его раскольники. «Если бы, говорит Московский владыка Св. Синод определил не приимати исправленных книг, или не оказывать им предпочтения, как право исправленным; в сем только случае поступил бы он в противность решению большого собора. Но сего он не сделал. Согласно с решением большого собора, он исправленные книги приемлет и предпочитает; но и старопечатные по снисхождению терпит»¹³³¹.

To, что здесь было высказано Московским святителем как бы мимоходом, в связи с другими предметами бесед, и притом, как частным лицом, впоследствии, спустя почти двадцать лет (в 1854 году), было изложено им в форме специального, более или менее цельного, трактата по данному вопросу и притом изложено, как представителем церкви, по Высочайшему повелению. Поводом к появлению этого трактата, под заглавием – «Изъяснение о проклятии, положенном от собора 1667 года», послужили следующие обстоятельства на рогожском кладбище. В 1853 и 1854 годах и которые из старообрядцев этого кладбища начали обращаться к м. Филарету с просьбами учредить на их кладбище единоверческую церковь, причем «сперва предлагали некоторые особые условия» соединения с православною церковью¹³³². Что особенно их смущало и останавливало в деле присоединения, так это клятва Московского собора 1667 года, смысл которых поэтому и следовало им выяснить, и это было особенно необходимо в виду того обстоятельства, что заправилы этого кладбища Винокуров и Зеленков, в противовес движению их собратий в пользу единоверия, выступили с новым домогательством получить священников в свое распоряжение вне законного иерархического порядка. Когда это дело, в силу Высочайшего повеления поступило на рассмотрение Московского секретного комитета, последний, отказавши старшинам кладбища в упомянутой просьбе, между прочим постановил: «поручить Московскому митрополиту пригласить к себе тех из рогожских раскольников, которые известны ему по благонамеренности и прямодушию, и объяснить им подробнее», между прочим, и то, «что положенная на соборе 1667 года клятва не может распространяться на тех, которые вступают в единоверие»¹³³³. To, что сказано было митрополитом Московским на этой частной беседе с представителями рогожского раскола, вскоре же было обработано им в литературную статью, «которую читали в Синоде, как писал он Антонию, и члены по домам и не изъявили сомнения»¹³³⁴. Так составилось рассматриваемое «Изъяснение», появившееся в следующем же (1855) году в Московском академическом издании¹³³⁵. В своем содержании означенное «Изъяснение» чего-либо нового, сравнительно с вышеуказанными разъяснениями рассматриваемого вопроса в беседах, не представляет. Здесь развиваются и доказываются самыми соборными актами 1667 года те же тезисы, что и в беседах; именно, что собор 1667 года «изложил и подтвердил» исправленные на основании «древних греческих и словенских харатейных книг» обряды, что обряды Стоглавого собора хотя и не одобрил, однако же и не проклял, что «посему содержащие сии обряды, за одно сие, проклятию собора 1667 года не подлежат»; а подлежат ему те, «которые не только содержат обряды Стоглавого собора, но, по случаю сих обрядов, являются противниками православной церкви», и притом – до тех только пор, пока не вразумятся. Поэтому «кто уразумился и перестает быть противником святой церкви, тот должен быть разрешен и свободен от проклятия, положенного на противников». Если и есть что-либо нового в этом «Изъяснении» Московского митрополита так это лишь ответ на вопрос, очень интересовавший в то время рогожских старообрядцев, желающих присоединиться к церкви: может ли примирившийся с церковью старообрядец, т.е. соединившийся с нею на правилах единоверия, поминать в молитвах своих родственников, умерших в расколе? Отвечая на данный вопрос в положительном смысле, м. Филарет мотивирует это тем, что проклятие собора 1667 года всею силою своею падает на людей, сознательно противившихся православной церкви, каковы были, напр., Аввакум и Никита. «Что же касается до ваших родственников, – говорит он современным ему старообрядцам, – умерших вне общения с православною церковью по долгу осторожности о любви к ближнему, который повелевает в деле неясном избирать снисходительнейшую сторону, за вероятнейшее полагаем, что они оставались в таком положении по неведению истины, и потому применяем к ним снисходительное суждение собора 1667 года о последователях Стоглавого собора».

Не один еще раз пришлось м. Филарету повторить вышеизложенные мысли о смысле соборных клятв; – тоже писал он в 1854 году в грамоте, данной Московским единоверцам на открытие в рогожском богадельном доме церкви¹³³⁶, а потом через пять лет в проекте послания к уральцам¹³³⁷.

Означенным разъяснением смысла соборных клятв, – т.е. того, на кого они положены, – не исчерпывается рассматриваемый вопрос о клятвах Московского собора 1667 года в их отношении к единоверию. При учреждении последнего допущен был и другой не менее важный пробел, которым, выражаясь словами м. Филарета, «не преминула воспользоваться хитрость раскольническая, усиливаясь (и не без успеха в своем кругу) подвергнут сомнению синодальное определение»¹³³⁸. А именно, по сознанию самого Московского святителя, «не со строгою точностью и осторожностью поступлено было и в том отношении, что «предшественники наши, приемля в общение церковное приходящих от раскола единоверцев и разрешая их от проклятия, положенного на раскольников собором 1667 года, предположили только согласие восточных патриархов, а не испросили сего согласия посредством сношения»¹³³⁹. Это обстоятельство было таким образом другим весьма важным основанием, заставлявшим старообрядцев – не только раскольников, но и единоверцев, в других отношениях совершенно искренних, – считать единоверие подлежащим или, по крайней мере, не вполне свободным от клятв собора 1667 года. «Раскольники, – так формулирует м. Филарет это их новое возражение, – говорят, что Св. Синод, как меньший собор, не имел права один снять проклятие, наложенное большим собором, в котором участвовали восточные патриархи, что посему единоверцы остаются еще под проклятием, употребляя обряды, осужденные собором, и что потому опасно присоединяться к единоверческой церкви»¹³⁴⁰. Это новое возражение против единоверия имело, как свидетельствует Московский архипастырь, несомненный успех среди раскольников¹³⁴¹, по словам же Мельникова, оно было одною из важных причин «неуспешного восприятия единоверия»¹³⁴².

Сознавая всю практическую важность рассматриваемого возражения раскольников против единоверия, хотя и не придавая ему какого-либо особенного значения по существу дела¹³⁴³; м. Филарет счел своим долгом, «для успокоения некоторых сомневающихся»¹³⁴⁴ позаботиться, чтобы «вышеозначенное возражение, особенно часто и упорно ныне (мнение от 1858 года) раскольниками повторяемое, уничтожит очевидным для них образами, и для того войти от Св. Синода в сношение с восточными патриархами»¹³⁴⁵.

В первый раз вопрос о сношении с восточными патриархами по делам нашего раскола возник в церковно-правительственных сферах, по инициатив Московского святителя в конце 50 годов (1858–1859 гг.). Поводом к этому послужили новые домогательства раскольников получить священников, независимых от духовного начальства. Правительство, желавшее во-чтобы то ни стало успокоить раскольников, без нарушения церковных канонов, потребовало от духовного начальства «изыскать меры снисхождения к раскольникам, не потрясая ни в чем оснований на коих зиждется наша святая церковь». Митр. Филарет в своем мнении по этому вопросу (от 19 марта 1858 года), замечая, что «православная церковь оказала раскольникам (в учреждении единоверия) все снисхождение, какое могла оказать, не нарушая своих обязанностей», доказывал, что всякое новое «снисхождение раскольникам, не огражденное строгою осторожностью, может обратиться во вред православию», и, как на образец этого, указал на ту нестрогую осторожность, какая допущена была предшественниками при учреждении единоверия, именно-на то, что при учреждении единоверия не заручились согласием восточной иерархии, что и подало потом повод к возражениям раскольническим¹³⁴⁶. От упоминания об этом пробеле в деле учреждения единоверия не долго было уже дойти м. Филарету до мысли, нельзя ли теперь поправить это упущение и тем устранить одно из важных для раскольников препятствий к их соединению с православною церковью? Очень может быть, Московский святитель надеялся чрез эту меру привлечь значительную массу раскольников-поповцев к церкви единоверческой и тем прекратить все их домогательства о самостоятельных священниках, против дарования которых, как мы видели, он так энергично и долго ратовал. Как бы то ни было только м. Филарет в письме к митрополиту Новгородскому, написанном всего девять дней спустя после вышеозначенного мнения, настаивает на необходимости сношений с вселенским патриархом по делу о клятвах московского собора 1667 года и предлагает свой проект этих сношений, который и просит митрополита Григория представить «на рассуждение Св. Синода»¹³⁴⁷. В этом проекте он рекомендует такой образ сношений с Константинопольским патриархом. По указании тех вин раскольников против православной церкви, за которые они были осуждены собором 1667 года, а равно – и тех причин, ради которых некоторые из них были снова приняты Св. Синодом в общение с нею, на известных условиях, т.е. с употреблением старопечатных, неисправленных книг и некоторых несовершенных обрядов, каковое употребление Св. Синод, «по благонамеренности снисхождения, оставил без осуждения»; – по разъяснении всего этого, «в заключение изложить, что хотя Св. Синод не имеет сомнения, что он таковым своим распоряжением нимало не уклонился от единомыслия в вере с восточными патриархами и всею восточною церковью, но для более ясного вразумления заблуждающих и для удостоверении сомневающихся, предлагает сие дело на благорассуждение восточных патриархов, в уповании, что они разрешение раскольников, прекращающих свои хуления и противление, признающих святость православной церкви и входящих в послушание, от клятвы собора 1667 года благоволили утвердить своим согласием и употребление входящим в общение православной церкви книг и обрядов несовершенных также согласились оставить без осуждения, дабы таковым снисхождением удобнее приобретены были православной церкви заблудшие от нее, с надеждою, что со временем полнее вразумятся и от несовершенного приступят к совершенному».

Мысль Московского святителя о сношениях с восточною церковью по вопросу о клятвах собора 1667 года встречена была очень сочувственно самим Государем. На всеподданнейшем отчете по духовному ведомству за 1858 год, в котором упомянуто было об этих проектируемых сношениях и высказана была мысль об их важности, Государь собственноручно написал: «сношения сии необходимы; представить соображения, на каком основании предполагается их устроить»; а потом при личном докладе синодального обер-прокурора, графа А. П. Толстого, повел, чтобы Св. Синод вошел в сношение со святейшими патриархами по делам раскола¹³⁴⁸. По проекту А. П. Толстого, который был сообщен между прочим и м. Филарету, следовало препроводить Восточным патриархам, чрез состоящего при нашей Константинопольской-миссии архимандрита Петра, каноническое послание в котором по выражению обер-прокурора было бы благоприлично изложить вкратце историю как раскола со времен собора 1667 года, так и единоверия; затем объяснить, какое влияние имело в России учреждение австрийской лжеиерархии, какие меры были предприняты до последнего времени церковью и правительством для ослабления раскола, какое его теперешнее состояние в чем упрекают раскольники православную церковь и Русских архипастырей, какими надеждами они питаются и что препятствует воссоединению их с церковью. Изложив все это необходимо по мнению А. П. Толстого, просить святейших патриархов, чтобы они австрийскую лжеиерархию торжественно отлучили и об этом отлучении всенародно объявили, a к нашим раскольникам написали увещательную грамоту. Сверх этого, в особом письме к Московскому святителю граф Толстой препроводил к нему проект письма к архимандриту Петру, которое должно было служить для последнего своего рода инструкцией по предмету сношений с восточными патриархами¹³⁴⁹. Нам неизвестно содержание последнего, но сколько можно судить по ответному письму к обер-прокурору Московского архипастыря¹³⁵⁰, в нем предложено было предварительно начать сношения по некоторым вопросам, не имеющим отношения к расколу, как-то: о перекрещивании католиков, присоединившихся к восточной церкви, о том как следует смотреть на иноверцев и т. под., – а потом уже перейти и к интересующему в настоящее время Русскую церковь вопросу о клятвах собора 1667 года.

Митр. Филарет нашел такой способ сношений очень неудобным. В виду щекотливости предложенных для первоначальных сношений вопросов, начать дело с них, по мнению Московского владыки, было бы «не безопасно» так как, вместо «укрепления согласия», может «оказаться разногласие», чем был бы положен, по выражению Филарета, тяжелый камень на открываемом пути сношений с восточною церковью. Поэтому он предлагает со свой стороны начать сношения прямо с вопроса о раскольниках и единоверцах, мотивируя это тем, что данный вопрос «будет нов для греческой иерархии» и «против него там нет предварительного предубеждения». Что касается в частности проектированной графом Толстым просьбы, чтобы патриархи написали увещательную грамоту к раскольникам; то м. Филарет считает ее «неудобною»; «во-первых, потому, что патриархи не могут знать сего дела точно и подробно, и потому могут произнести такие слова, которые послужат не к пользе, а к затруднению; но-вторых, потому, что не довольно сообразно с порядком и достоинством церкви, чтобы посторонняя иерархия преподавала учение русской пастве». «И достаточно и благонадежнее будет, говорит архипастырь Московский то, чтобы патриархи своим согласием подтвердили постановленное Св. Синодом. Приспособление сего к назиданию паствы должна и удобнее и вернее может сделать иерархия отечественная».

Чтобы яснее показать, как, по его мнению, следовало приступить к сношениям с Востоком, м. Филарет представил при письме к А. П. Толстому свой проект письма к архимандриту Петру. В этом письме¹³⁵¹ м. Филарет советует прежде всяких формальных сношений с восточными патриархами подготовить благоприятную почву для этих сношений. Излагая здесь сущность дела и цель будущих сношений он рекомендует архимандриту Петру предварительно разузнать «можно ли несомненно надеяться, что если Св. Синод Российский отнесется о сем грамотою к святейшему патриарху Константинопольскому, то получит соответственную сему согласную с рассуждением Российского Синода грамоту восточных патриархов и синода?» А для этого следует, по его мнению секретно и конфиденциально предложить этот вопрос на первый раз тому из членов Константинопольского синода, в котором более можно предполагать «соответствия сей доверенности и благоприятного суждения основанного на опытности и любви к единодушию церковному»; потом войти в подобное же сношение еще с некоторыми членами патриаршего синода, «которых голос может иметь более значительное действие»; а затем уже обратиться с тем же вопросом и к самим патриархам, «смотря по удобности и благонадежности». О результатах этих сношений архимандр. Петр должен был доставить обстоятельные сведения, присовокупивши к этому свои соображения на какой успех можно рассчитывать в этом деле и нет ли каких-либо препятствий для формальных сношений между Русскою церковью и восточною иерархией, особенно в виду «происходящих ныне перемен в положении сей иерархии»?

Может быть это-то последнее обстоятельство, на которое м. Филарет намекает и в письме к обер-прокурору, когда говорит: «не радостно ныне положение греческой церкви»¹³⁵², и были причиною того, что дело сношения с Востоком по вопросу о клятвах собора 1667 года так энергично начатое, по инициативе Московского святителя и по воле Государя, не привело ни к каким результатам и не получило дальнейшего движения.

Новое возбуждение в церковно-правительственных сферах рассматриваемого вопроса последовало уже в 60 годах и опять по почину того же м. Филарета. Поводом к нему, как нам уже известно, послужило стремление некоторых единоверцев получить самостоятельную иерархию и сформироваться в отдельную все старообрядческую церковь. В противовес этому ходатайству Петрова и его сообщников, Московскими единоверцами, по инициативе м. Филарета было возбуждено другое ходатайство, «о подтверждении восточными патриархами данного Святейшим Синодом разрешения от клятв собора 1667 года»¹³⁵³. Подлинное содержание этого единоверческого прошения нам не известно. Известно только, что этот акт составлен был самими единоверцами и редактирован первым старостою единоверческой церкви при преображенском богаделенном доме Андреем Сорокиным¹³⁵⁴. Когда это прошение написанное на Высочайшее имя показано было Московскому святителю, он нашел, что оно составлено «в духе чисто православном»¹³⁵⁵, и нарочно не предложил переменить в нем ни слова, «чтобы это было, по его словам совершенно собственное выражение собственных мыслей и чувствований единоверцев»¹³⁵⁶. Единоверцам желательно было представить свое всеподданейшее прошение лично Государю Императору через двух или трех из своей среды депутатов. Митр. Филарет вполне сочувствовал им в этом. «Уже в том самом, писал он обер-прокурору Св. Синода Ахматову от 17 ноября 1864 года, что единоверческое прошение будет удостоено Высочайшего внимания будет польза для православной церкви, подкрепление для единоверцев, как еще для колеблющихся на пути к единоверию»¹³⁵⁷. Поэтому он, как в этом письме так и в следующем (от 26 ноября)¹³⁵⁸, просит обер-прокурора содействовать единоверцам в этом их желании. Действительно, благодаря живому участию последнего в этом деле, желание единоверцев осуществилось. Их депутаты во главе со старостою единоверческой церкви на рогожском кладбище купцом Н. М. Алясиным, 6 декабря явились во дворец и представили свою просьбу лично Государю. Последний принял их очень милостиво и отнесся к их просьбе очень благосклонно, заметив, что он «постарается исполнить их ходатайство имеющее ту отрадную для него черту, что свидетельствует о сыновней преданности и покорности их иерархическому чиноначалию православной церкви и выражает как искреннее единоверие с православием, исповедуемым Его Величеством и большинством России, так и правильное сознание, что никакое разъединение во всероссийской православной церкви допущено быть не может»¹³⁵⁹. Такое внимание Государя Императора к просьбе единоверцев имело самые благоприятные последствия не только для последних, но и для раскольников. «Теперь были у меня единоверцы прямо с дороги, – так описывает м. Филарет в письме к Ахматову от 9 декабря их душевное состояние от Высочайшего приема. Они в восхищении от всемилостивейшего царского и отеческого внимания которого удостоены и от благочестивейшего воззрения Государя Императора на предмет их заботы»¹³⁶⁰. «Просьба единоверцев, пишет Московский святитель через месяц тому же Ахматову и Высочайшее к ней внимание обещают плод. Благонамеренные раскольники говорят, что если просьба сия исполнена будет, то им не останется ничего более желать, как присоединиться к единоверию бросив безобразных лжеепископов австрийских и русских»¹³⁶¹.

К сожалению и в это время, как и в 60 годах просьба единоверцев о подтверждении со стороны восточных патриархов разрешения Св. Синода не суждено было осуществиться, чего отчасти и опасался м. Филарет когда требовал особенной осторожности и неспешности в этих сношениях. «По моему мнению писал он Ахматову, не очень надобно спешить писать г. Игнатьеву (русскому посланнику в Константинополе) о их (единоверческой) просьбе; но прежде тщательно формулировать содержание дела, дабы не случилось, что патриархи не точно поймут дело, мало им знакомое, и бросят на него не прямой взгляд, который поправлять труднее будет, нежели как в начале открыть прямой и точный вид дела»¹³⁶². Мы ничего не знаем о том, как велись в данное время сношения с восточными патриархами; только от Константинопольского посольства, как узнаем потом, получены были самые неблагоприятные сведения. Из Константинополя писали, что настроение восточной иерархии не благоприятствует успеху дела, что восточные патриархи едва ли согласятся признать двоеперстие и другие до-Никоновские обряды в смысле единоверия правильными¹³⁶³. Насколько справедливы были эти опасения, неизвестно; во всяком случае, благодаря им, дело сношения с восточными патриархами и в означенное время приостановилось до более благоприятного будущего¹³⁶⁴.

Сущность и значение вопроса. Выяснение этого вопроса м. Филаретом в «Беседах к глаголемому старообрядцу». Официальное возбуждение им этого вопроса в 50 годах. Новое возбуждение этого вопроса самими единоверцами в 60 годах и участие в этом деле Московского святителя.

В тесной связи с вопросом о клятвах Московского собора 1667 года стоит вопрос о так называемых «жестокословных порицаниях» на старые обряды, под которыми разумеются встречаемые в полемических и других сочинениях православных писателей неосторожные и слишком резкие отзывы об уважаемых старообрядцами преданиях и обычаях. Будучи порождением духа времени и допущенные в пылу полемического увлечения и в ответ на еще большие резкости и хулы самих раскольников, эти порицания, подобно клятвам собора 1667 года, стали со временем для раскольников одною из важных преград на пути к их сближению с церковью, одним из обвинений православной церкви и одним из нареканий на единоверие. Этими порицаниями не мало смущались и сами единоверцы. Правда, при учреждении единоверия Московскими старообрядцами была выражена мысль, «дабы распри, раздоры и хулы ни с единые стороны не слышались за содержание разных обрядов», и это требование их было признано церковною властью «благим и достойным, чтобы оное было от всех сохраняемо в точности»¹³⁶⁵; но о прежних порицаниях не было даже и упомянуто, а тем паче не последовало относительно их никакого определенного разъяснения.

Почин и в этом деле принадлежит м. Филарету. Он не только выясняет нелогичность обвинений целой церкви за суждение частных лиц, не только старается снять с последних часть вины, которую приписывают им раскольники, но и заботится об уничтожении этих выражений в книгах православных писателей с целью показать, что православная церковь не разделяет их строгих суждений относительно старых обрядов.

Так, уже в одной из своих бесед к глаголемому старообрядцу о имени Ис Московский архипастырь затрагивает этот вопрос, хотя и не во всем его объем, a лишь в отношении к «Розыску» св. Димитрия Ростовского именно относительно «неблаговидного толкования» последним имени Исус, и решает его в том смысле, что жалоба раскольников на святителя не основательна. «Если хотите быть беспристрастны, говорит он, то вы должны жаловаться за сие на ваших лжетолкователей имени Иисус. Ибо что сделал св. Дмитрий? Он поступил по правилу Соломона: «отвещай безумному по безумию его, да не явится мудр у себе (Причт. XXVI, 5)». «Ваше лжетолкователи, развивает Филарет свою мысль, рассекли два произношения одного имени на два, по их мнению, различные имена; он показал последствия сего рассечения. Они оскорбили правильное имя вымышленным укоризненным толкованием; он отвечал, что гораздо основательнее происходит неблаговидное толкование из имени неправильного. Если вы сетуете на того, кто нападение ваших именотолкователей отразил одинаковым оружием; то какого негодования достойны те, которые начали такую брань?». «Правда, заключает митрополит свою речь, что тяжел благоговейному слуху сей именотолковательный спор; но вина вся лежит на главе толкователей»¹³⁶⁶.

Само собою понятно, что для всякаго беспристрастного старообрядца мысль Московского святителя о том, что значительная доля вины в этих порицаниях лежит на самих расколоучителях, должна показаться справедливой; для беспристрастного понятно и то, что выводы, делаемые раскольниками из этих порицательных отзывов православных полемистов прошлого столетия «неверны и несправедливы»¹³⁶⁷. Каждый здравомыслящий может судить, как несправедливо ошибки частного лица ставят в вину целой церкви, Но этого-то беспристрастия трудно добиться от большинства старообрядцев, если даже такой здравомыслящий из них, как Ксенос, в своем «окружном послании», ничто же сумняся, возвел рассматриваемое обвинение на церковь, выставивши его в числе «важных и благославных вин» отделения раскольников от православной церкви¹³⁶⁸. Впрочем, должно заметить и то что такое отношение старообрядцев к полемическим порицаниям и те ложные выводы, которые они из них делают, отчасти объясняется их своеобразным взглядом на печатную книгу: «в глазах старообрядца, – по отзыву лиц очень компетентных в этом деле, хорошо знакомых с логикою раскола, – имеет чрезвычайную важность каждая печатная книга, изданная при том с дозволения цензуры; в таких книгах видит он мнение и слово самой той власти, которая разрешила их издание в свете»¹³⁶⁹.

В виду всего этого недостаточно было только оправдать прежних полемистов в их резких выражениях о старых обрядах; необходимо было также самым делом показать старообрядцам, что православная церковь не разделяет этих порицаний своих писателей, мнения которых, как частных лиц, не обязательны для нее. Нужно было или выбросить из книг эти порицания, или же, что еще лучше, от лица церкви издать особое определение, в котором следовало выяснить ее взгляд на этот предмет.

Митр. Филарет действительно позаботился и об этом. Еще в 1856 году, в бытность Св. Синода в Москве, по случаю коронации, Московский святитель предлагал исправить одну из наиболее резких статей о наиболее уважаемом раскольниками обряде –статью о крестном знамении, печатаемую при Псалтири, и представил в одно из заседаний Синода, при донесении от 7 сентября 1856 года, самый проект исправления этой статьи. Но тогда дело это почему-то не было приведено к окончанию; и в новом издании Псалтири (1857 года) означенная статья напечатана без всяких изменений¹³⁷⁰. В 1858 году м. Филарет снова возбудил этот вопрос, его уже поставил его гораздо шире: дело касалось не только одной указанной статьи при Псалтири, но и вообще отрицательных отзывов о старых обрядах. Поводом к этому послужила записка одного уральского единоверческого священника, о. Саввы Севрюгина; в которой, между прочим, говорилось и о жестокословных порицаниях на старые обряды и о том значении, какое придают этим порицаниям раскольники¹³⁷¹. В своем мнении об этой записке о. Саввы Московский архипастырь хотя и замечает, что выводы, делаемые раскольниками из порицательных выражений частных лиц не верны и не справедливы; однако же, понимая всю практическую важность данного вопроса, снова предлагает Св. Синоду исключить из некоторых книг, напр., из статьи, печатаемой при Псалтири, порицания на раскольников. «Некоторые книги с тяжелыми укорениями против раскольников» он не советует вновь печатать, «потому что их заменили новые, более удовлетворительные книги, написанные в мирном духе»; при печатании «Розыска» святителя Димитрия признает «не бесполезным» исключить некоторые выражения, «тяжелые для слуха и раскольнического и православного». Но и на этот раз настояния Филарета не привели ни к каким результатам.

To, чего не было достигнуто в 50 годах, осуществилось, хотя только отчасти в 60 при новом возникновении этого вопроса по инициативе уже не Филарета, но самих единоверцев, в особенности – только что присоединившихся к церкви членов австрийской иерархии. Последним, по личному их опыту во время пребывания в расколе, хорошо было известно, какое могущественное средство к удержанию в расколе людей малосведущих раскольнические наставники видят в порицаниях на старые обряды наших прежних полемистов, с каким успехом пользуются ими для своих целей, и как поэтому необходимо позаботиться об их устранении. Их последующие за обращением сношения и беседы с глаголемыми старообрядцами еще более убедили их, как они писали в последствии, «в указанном прискорбном значении таких порицаний»¹³⁷², последние не мало тормозили самую миссионерскую деятельность их среди раскольников.

Дело о разъяснении порицаний на старые обряды поведено было на этот раз энергично, – особенно благодаря тому горячему участию, какое в нем принял тогдашний обер-прокурор Св. Синода Д. А. Толстой. По этому предмету он обращался к профессору Московской академии Н. И. Субботину¹³⁷³. Указав на значение этого вопроса в деле борьбы с расколом и в частности в миссионерской деятельности ново присоединившихся единоверческих иноков которою граф очень интересовался профессор Субботин заметил, что последние «выражают настоятельную надобность в том, чтобы от имени Св. Синода было издано особое определение или разъяснение относительно сих порицаний в том смысле, что церковь не разделяет и не одобряет их и что вина за них на церковь падать не может»¹³⁷⁴. Д. А. Толстой вполне согласился и с доводами профессора и с мыслию единоверцев о синодальном определении относительно порицаний и поручил последнему составить по совещании с Пафнутием и прочими проект в каком виде это определение могло бы быть издано и от имени присоединившихся представить его на рассмотрение ы. Филарету.

В первых числах сентября (1865 г.) проект был уже готов и вместе с докладной запиской, в которой излагалась настоятельная нужда в проектируемом определении о порицаниях» был представлен чрез преосвященного викария Леонида Московскому митрополиту¹³⁷⁵. Между тем в это время явилось новое фактическое подтверждение того, как искусно заправилы раскола умеют пользоваться находящимися у православных писателей жестокословными порицаниями для удержания многих несведущих в сетях раскола. Присоединение к православию видных членов белокриницкой иерархии, а равно и их известные вопросы духовным раскольническим властям вызвали в поповщинском расколе сильное движение в пользу православия. Не имея возможности остановить движение и не будучи в состоянии ответить на вопросы руководители раскола решили действовать против этого косвенным образом, нашли более удобным прибегнуть к обычной хитрости. «Лжеархиепископ Антоний и лжеепископ Казанский Пафнутий, сообщалось м. Филарету в новой докладной записке (от 6 октября) инока Пафнутия, составили выписки из полемических и других православных книг, заимствовав из них все наиболее жестокие выражения об уважаемых ровнителями старины обрядах, и выписки сии распространяют между старообрядцами»¹³⁷⁶. Вместе с этой запиской иноком Пафнутием представлены были м. Филарету и копии с упомянутых раскольнических тетрадок.

Последняя докладная записка с приложенными к ней тетрадками раскольнических архиереев произвела впечатление на Московского святителя, и он счел нужным поспешить своим ходатайством пред Св. Синодом по делу о порицательных отзывах на старые обряды; но только почему-то поставил это дело гораздо уже, чем как желал Пафнутии и его товарищи, и потому не воспользовался их проектом. В своем донесении Св. Синоду от 17 ноября 1865 года¹³⁷⁷ м. Филарет, указывая на существующие в православных книгах порицания на так называемые старые обряды и выясняя их происхождение («тяжкие обвинения, взводимые раскольниками на православную церковь вызвали со стороны защитников ее строгие воззрения на заблуждения раскола»), доказывает, что тяжкие обвинения раскольников за эти обряды, напр. обвинения в арианстве и несторианстве, после двухсотлетнего опыта, который показал, что раскольники означенных заблуждений не держатся, не только «несообразны с настоящим положением дела»; но «и служат только к раздражению раскольников и питают их недоверие к православной церкви, обвиняющей их в том, в чем они не виноваты». «Эта несообразность, продолжает Московский архипастырь свое донесение, является особенно резкою с того времени, как учреждены единоверческие церкви, и единоверцы с благословения Св. Синода, употребляют то крестное знамение, которое печатаемые доныне при Псалтири и Часослове статьи, под заглавием: изъявление и предание, признают арианским, несторианским, проклятым». Заметивши далее, что в настоящее время раскольники особенно пользуются этого несообразностью «прискорбным для православия образом», и сославшись в доказательство этого на вышеуказанные тетради раскольнических архиереев, а также на перепечатываемые заграничными раскольниками с издания 1720 года «чин како приимати раскольников», м. Филарет заключает свою речь следующими словами: «полагаю, что при таких обстоятельствах православная духовная власть не должна отдаваться в бездействии и оставить дело в таком неблагоприятном положении. Книги, писанные обличителями раскола веком и двумя ранее настоящего времени суть плод воззрении тех времен, частью личных, частью более общих. Их строгость принадлежит их времени и истории. Но она не должна связывать нынешнюю православную церковную власть, которая видя раскол не арианствующим и не несторианствующим, видит единоверцев находящихся в послушании православной иерархии. Псалтирь и Часослов, ныне издаваемые от Св. Синода, не должны иметь при себе осуждения того, чему Св. Синод снисходит и что благословляет. Следственно статья пред Псалтырью: «изъявление» и проч., и статья пред Часословом «предание» и проч. должны быть исправлены». При этом м. Филарет предложил «на благорассмотрение Св. Синода» и самый проект новой редакции статьи, под прежним заглавием «изъявление», которую предназначал как для Псалтыря, так и для Часослова. Сравнительно с прежними статьями в ново исправленной «указания на книги проклинающие (т.е. указания на книги: Скрижаль, Жезл Правления, Увет Духовный и проч., сделанные «по уврачевание неразумия» раскольников, т.е. в опровержение двуперстного крестного знамения) были опущены. Разбираемые в прежней статье указания раскольников на Мелетия, Феодорита и Максима Грека сохранены и в исправленной статье, с показанием их недоказательности, в выражениях умеренных. Потом изложено снисхождение к единоверцам и заключено убеждением общеправославных твердо содержать крестное знамение древнейшее и общецерковное».

Статья в том виде, как была изложена м. Филаретом, и была напечатана в Псалтыри и Часослове. Этим и ограничилось в то время разъяснение «жестокословных порицаний» на так называемые старые обряды. Митр. Филарет думал, что этим православная церковь достаточно заявила свою несолидарность с порицательными выражениями прежних православных писателей –полемистов, и потому полагал, что этого вполне достаточно для того, чтобы «противодействовать хитрости раскольников». Поэтому-то, вероятно, Московский святитель и не согласился с замечаниями пока Пафнутия с братией на исправленную им статью о крестном знамении, которые, между прочим полагали более «полезным» для дела разбор трех свидетельств, приводимых раскольниками против троеперстия (т.е. свидетельств Мелетия, Феодорита и Максима Грека), совершенно исключить из статьи, тем более, что «разбор сей по их словам вносит в нее полемический характер, тогда как желательно, напротив, чтобы она содержала только положительное изложение учения о перстосложении и притом краткое, как гласит и самое ее заглавие»¹³⁷⁸; поэтому он отверг составленную было ими новую редакцию этой статьи¹³⁷⁹.

Таким образом, дело, так широко начатое, значительно с узилось и в существе дела никого не удовлетворило: требовалось, как показал последующий опыт, не исключение некоторых порицаний из двух книг, но разъяснение этих порицаний. Это «изъяснение» и появилось, но уже чрез 20 лет и не при м. Филарете.

Краткий исторический очерк отношения церковно-правительственной власти к этому вопросу. Значение этого вопроса во внутренней истории единоверия. Решение его м. Филаретом.

Вопрос о свободном переходе из православия в единоверие возбужден был со стороны старообрядцев при самом учреждении единоверия и решен церковно-правительственною властью в отрицательном смысле. На просьбу Московских старообрядцев: «не возбранять присоединяться к церкви старообрядческой» независимым раскольникам последовал категорический отказ. «Сие не иначе дозволено быть может, замечено было относительно этого в правилах м. Платона, как по исследовании от епископа, что он (т.е. старообрядец) никогда дотоле в церковь православную не ходил и таинств ее не принимал; а в церкви нашей православной доселе бывших никак до такого присоединения не допускать»¹³⁸⁰.

Такое отношение церковной власти к означенному вопросу вполне естественно; оно вполне логически вытекало из ее основных взглядов – на старый обряд, как на плод неразумия, на единоверие, как на акт снисхождения по отношению к немощным и на ту цель с какою это снисхождение допускалось: «дабы, как сказано в присовокупленном к правилам мнении м. Платона, возьмет благую надежду, что таковые (т.е. старообрядцы) со временем Богом преветятся и ни в чем в неразнствующие с церковью придут согласие»¹³⁸¹. Поэтому дозволить свободный переход из православия в единоверие значило бы со стороны церковной власти стать в явное противоречие самой с собою, возвести временную меру в явление постоянное, дать равночестность обряду так называемому старому, не чуждому погрешностей, с обрядом православным, исправленным. Мало того, это значило бы самой церковной власти разорять дело, устроение которого ей стоило стольких хлопот, и мало по малу возвращаться к тому порядку вещей, который в ХVII веке признан ею ненормальным. Так и смотрели на этот вопрос в первые времена единоверия и потому-то на все попытки некоторых приверженцев старого обряда добиться хотя даже не принципиального изменения в принятом взгляде, но только частного отступления от этого общего правила, отвечали решительным отказом. Как действительно ревниво церковно правительственная власть относилась к пятому пункту правил м. Платона, можно видеть из дел старообрядцев Калужских¹³⁸², Домшинских (Вологод. епархии)¹³⁸³, Сычевских (Смолен. епархии)¹³⁸⁴, Екатеринбургских,¹³⁸⁵ Пермских¹³⁸⁶, Новоладожских (С.-Петербур. епархии)¹³⁸⁷, Ярославских¹³⁸⁸ и др. Такое отношение церковно-правительственной власти к единоверцам становится еще более понятным когда обращаем внимание на тогдашних единоверцев. Близость многих из них скорее к расколу, нежели к православию, стремление к пропаганде своего обряда среди православных и тому подобные факты, действительно, были не малою причиною осторожного и недоверчивого отношения к ним церковной власти.

Но с другой стороны, эта крайняя осторожность духовной власти к единоверцам, выразившаяся, кроме пятого пункта, и в 11 пункте правил м. Платона, которым дозволялось православным приобщаться Св. Таин от старообрядческого священника не иначе, как только «в крайней нужде, в смертном случае, где бы не случилось найти православного священника и церкви»¹³⁸⁹, подала повод раскольникам к сильным возражениям против единоверия и стала одною из серьезных причин слабого успеха единоверия среди раскольников. Последние отрицательно отнеслись к нему и не иначе называли его как «ловушкой» и «униатскою церковью». И что особенно печально, так это то, что в шестидесятых годах подобные же взгляды стали проводиться и среди самих единоверцев: мы разумеем партию известного бывшего единоверческого священника Иоанна Верховского, – партию, и в настоящее время имеющую еще своих представителей в среде единоверия. Верховский и его последователи, выходя из принципа безусловной обрядовой свободы с одной стороны и понятия равночестности старого и исправленного обряда с другой, пришли к тем же выводам, что и раскольники, т.е., что единоверие в том виде, как понимает его православная церковь, есть единоверие «не полное, а половинное, призрачное, условное, лживое, двусмысленное»¹³⁹⁰. Это – «ловушка» и «невод», которыми «архипастырство надеется уловить старообрядчество не для общения с ним на условиях равночестия и равноправности, но для поглощения его своим новообрядчеством»¹³⁹¹. «Архипастырство, говорят единоверцы партии Верховского, ежели и дозволило старообрядцам с их буквою подойти к своему общению, то на почтительное расстояние и тогда же постаралось отделить от себя этих соединенцев, поместив их в особую, нарочито для них изобретенную, не имеющую смысла, хотя по названию и единоверческую, но на самом деле (по идее изобретателей) отнюдь не православную церковь, уже потому не православную, что переход в нее из православной строжайше возбранен»¹³⁹². «Что ни будь одно, говорят они в другом месте своего проекта. Единоверие или есть православие, и тогда средостение со стороны архипастырства не имеют смысла, или же не есть православие, и тогда самое дозволение архипастырством единоверия есть измена церкви и православию»¹³⁹³. Отсюда начинается целый ряд ходатайств единоверцев с целью добиться отмены рассматриваемых пунктов в правилах м. Платона. Замечательно, что означенное требование единоверцев встретило себе сочувствие среди православных писателей, даже таких, которые, как напр. проф. Субботин¹³⁹⁴, никоим образом не могут быть заподозрены в симпатиях тенденциям Верховского.

Причина такого отношения некоторых из православных писателей к рассматриваемому вопросу кроется в том, что означенный вопрос кроме принципиальной стороны, имеет еще другую сторону, – чисто практическую. Решая вопрос о свободном переходе из православия в единоверие с этой последней точки зрения по необходимости приходишь к тому выводу, что строгое следование 5 пункту правил м. Платона имеет очень невыгодные последствия, что та мерка, которою, по смыслу этого пункта, руководилась церковная власть при разграничении между старообрядцем-раскольником и старообрядцем-православным, не отвечает своему назначению. Дело в том, что среди раскольников было и есть не мало таких, которые всегда и особенно во время строгих правительственных мероприятий по отношению к расколу, считали и считают за лучшее скрывать себя под именем православных, в чем очень легко и успевали, благодаря подкупности местных властей и низшего духовенства. Постоянные отпадения в раскол еще более увеличивали контингент этого рода тайных раскольников. Наконец, иные из раскольников, как, напр. снасовцы или нетовщина равно как и странники в период принадлежности к категории странноприимцев, по внешности почти ничем не отличаются от православных: посещают временами православные храмы, не уклоняются от исполнения треб церковных и принимают в дом свой духовенство. В своих взглядах на православную церковь раскольники означенных категорий ничем не отличаются от записных раскольников; между тем, тогда как последним открыт свободный путь к единению с церковью на правилах единоверия, первым по смыслу 5 пункта правил м. Платона, этот путь остается почти совершенно закрытым. Практические последствия такого порядка вещей вполне понятны и конечно, не могли пройти незамеченными для церковной власти. Неизбежным следствием этого был начиная с тридцатых годов целый ряд попыток ограничения пятого пункта правил единоверия¹³⁹⁵, – попыток сначала сепаратных а потом и общих, простирающихся на всех старообрядцев. Результатом этих ограничений было то, что в настоящее время рассматриваемые препятствия к воссоединению старообрядцев с православною церковью значительно облегчены. Сделавши эти необходимые, по нашему мнению, замечания об означенном вопросе, мы перейдем теперь к рассмотрению того, как решал этот вопрос м. Филарет.

Прямого ответа на данный вопрос мы не находим у митрополита Московского. Его решение можно только предполагать на основании его взглядов на сущность и цель единоверия и только выводит из случаев его епархиальной практики. Правда, разбирая в своем мнении от 15 мая 1864 года проект Верховского и его последователей о церкви всестарообрядческой м. Филарет останавливается и на том пункте этого проекта, которым требовалось «дозволить свободный переход из господствующей православной церкви в таковую же старообрядческую и наоборот»; но здесь Московский святитель не решает этого вопроса, а ограничивается лишь несколькими замечаниями, которые показывают только, что он в то время еще не знал подлинных составителей этого проекта, и, пригласивши его раскольникам трактует поставленный в этом пункте вопрос в смысле требования со стороны раскольников «допустить переход из православия в раскол» и само собою понятно, отрицательно относится к нему¹³⁹⁶. Но такое же отрицательное решение означенного вопроса должно думать последовало бы со стороны Московского архипастыря и в том случае если бы он под церковью старообрядческою разумел в данном случае церковь единоверческую. Дело в том, что взгляды Московского святителя на сущность и цель единоверия как мы уже видели ничуть не расходились со взглядами м. Платона. Подобно последнему, м. Филарет смотрел на единоверие, как на акт снисхождения церкви людям немощным, привязанным к так называемому старому обряду, – обряду, хотя и не противному существу веры, однако же неправильному. Он смотрел на единоверие, как на меру имеющую своею конечною целью не просто приближение старообрядцев к православию церкви, но полнейшее объединение их с православными даже в единстве обряда. С точки зрения такого взгляда допускать обратный переход т.е. переход из православия в единоверие, значило бы уклониться от намеченной цели, делать шаг назад; это «значило бы, выражаясь словами Московского святителя, не приближать к православию и к церкви отчужденных, а увлекать православие с правого пути»¹³⁹⁷.

Что Московский архипастырь действительно был в принципе против положительного решения рассматриваемого вопроса, это можно видеть и из случаев его епархиальной практики. Нам известны два таких случая, – дело жителей г. Коломны и дело Павловских крестьян. Старообрядцы города Коломны в 1822 году января 26 дня подали митрополиту прошение об обращении одной из тамошних православных церквей именно Спасопреображенской в единоверческую а приход ее коего не более 13 дворов просили причислить к другим церквам. Если же того сделать по каким-либо обстоятельствам не возможно, то они просили дозволить им построить церковь вновь каменную с определением особого священника с причетником; при чем мотивировали эту свою просьбу тем, что священники Московской единоверческой церкви к которой они приписаны в исправлении треб по причине стоверстного расстояния от Коломны и бываемой распутицы, успевать не могут; между тем случиться может иного нечаянно постигнет и смертный случай без покаяния. С точки зрения современной практики просьба жителей Коломны во второй своей половине ничего особенного не представляла и удовлетворить ее было тем легче, что постройку как самой церкви, так и домов для церковнослужителей, равно как и дальнейшее обеспечение церкви и причта брали на себя двое из просителей купцы Федор и Павел Шапошниковы. Митр. Филарет однако отказал в просьбе Коломенским старообрядцам на том основании, что в числе 83 просителей (муж. 39, женщ. 44) старообрядцев раскольников оказалось согласно ведомости духовного правления, только 40 человек (муж. 18, жен. 22), а единоверцев только 7 человек (муж. 4 жен. 3), остальные же из просителей были или православные или неизвестно куда принадлежали. «Для такого малого числа замечено было в резолюции устроять единоверческую церковь в г. Коломне не предвидится нужды»¹³⁹⁸.

Гораздо интереснее и для характеристики того времени, и для суждения о взглядах Московского святителя по рассматриваемому вопросу другое дело, – дело Павловских крестьян. (Богородской округи экономической Вохонской волости), тянувшееся около трех лет. Первоначальная просьба Павловцев поданная митрополиту в 1824 году за подписью 106 человек была такого же характера, что и первая половина просьбы Коломенских жителей, т.е. они просили обратить существующую в сел Павлов общеправославною Воскресенскую церковь в единоверческую. Само собою понятно, что просьба Павловских старообрядцев в такой форе никоим образом не могла быть удовлетворена епархиальным начальством уже на том простом основании, что число просителей было далеко не достаточно, чтобы в их просьбе видеть желание целого прихода¹³⁹⁹. Действительно, Московский святитель и отказал просителям положивши 21 августа 1824 года на их просьбу такую резолюцию: «как большая половина прихода ходит в церковь то оставить священнослужение по общему чину православных церквей, а священнослужителям вразумлять, кого нужно, что сие священнослужение есть истинное православие и книги неповрежденные с греческими древними согласные, и что непокоривые ложно клевещут на церковь и суд свой на себя несут»¹⁴⁰⁰. Но указывая в резолюции такое вполне достаточно для отказа основание, м. Филарет руководился при этом и другого рода соображениями, которые и выставил потом в своем донесении Св. Синоду¹⁴⁰¹. Доказывая здесь, что означенная просьба Павловских крестьян не могла быть удовлетворена, основанием этого, кроме того, что сказано было им в резолюции от 21 августа 1824 года он выставляет также и то, что в числе просителей, как оказалось по частным разведываниям «должны быть если не все, то многие православные, привлекаемые внушениями раскольников в близость к расколу, вместо того, что единоверческие церкви установлены для привлечения раскольников к православию»; а затем и то, что «превращение общеправославной церкви в единоверческую уничижительно для православной церкви». Руководясь этими соображениями, он отказывал и потом и на все новые возобновления прошений со стороны Павловских старообрядцев¹⁴⁰². Последние однако же не удовлетворились таким решением епархиального начальства и обратились со своей просьбой – «о дозволении в их приходской Воскресенской церкви отправлять священнослужение по старопечатным книгам» – в Св. Синод. Последний препроводил это прошение для доставления по нему необходимых сведений к Московскому митрополиту: а этот отвечал своим вышеозначенным донесением в котором излагая историю ходатайств Павловцев пред епархиальным начальством, и выясняя почему их просьба в свое время не была удовлетворена, прибавляет к этому только то, что вышеуказанное, на основании частных слухов, предположение его митрополита о принадлежности просителей к православной церкви подтвердилось официальным образом, что «просители, как рапортовал Филарету благочинный села Павловского, подписавшиеся под просьбами, все досоле в православную церковь ходили и ходят и ее таинства принимают, а из раскольников под теми просьбами никто не подписался». Получив эти сведения Св. Синод отказал в просьбе Павловцам, сославшись при этом на 5 пункт правил м. Платона. Просители не удовольствовались и решением высшей церковной власти. Переменив поверенного (ранее был крестьянин Димитрий Андреев, а теперь избрали Андрея Гаврилова), они выступают пред епархиальным начальством с новым рядом ходатайств, но уже в измененной форме. Теперь они просят уже не о превращении общеправославной их церкви в единоверческую, но в силу «крайнего желания иметь единоверческую церковь», соглашаются таковую построить на свой счет каменным зданием «с тем, чтобы при ней находился особый причт, не уничтожая, впрочем теперешнего православной церкви». Первое прошение в этом смысле было подано ими уже в количестве 80 семей в августе 1826 года; но и в этой просьбе им было отказано, опять на том основании, что по справке оказалось, что просители «все крещены в православной церкви и были на исповеди и у св. Причастия»¹⁴⁰³. Второе прошение, и опять уже в новой форме было представлено ими в следующем (1827) году. Здесь, как можно судить по резолюции м. Филарета они просили уже только о присоединении их к единоверческой церкви, ничего не упоминая о ее постройке. На эту их просьбу последовала 28 февраля такая резолюция Московского святителя: «прилагаемое прошение поверенного крестьян старообрядцев экономической Вохонской волости, прихода села Павлова церкви Воскресения Христова, деревни Игнатьева крестьянина Андрея Гаврилова, о приписке подписавшихся под приложенным приговором к единоверческой церкви выслушать, и что положено будет представить, обратя внимание на то, что называющийся поверенным засвидетельствованной доверенности не представил, что подписавшие приговор никакого законного общества не составляют и потому не известно, где они собирались, по чьему зову или может быть, подговору¹⁴⁰⁴, и какое имели право составить приговор, что кто желает присоединиться к единоверческой церкви и на то имеет законные причины, тот мог бы просить сам за себя, не уговариваясь с другими, с которыми он никакого законом учрежденного общества не составляет»¹⁴⁰⁵. На основании вышеприведенной резолюции от 28 февраля 1827 года, можно думать, что и эта коллективная просьба Павловских крестьян была отвергнута, а если, может быть, и было дозволено некоторым из них присоединиться к единоверию, то не иначе, как по отдельным просьбам.

Кроме двух вышеуказанных случаев, относящихся к первым годам епархиальной практики м. Филарета и свидетельствующих об отрицательном отношении Московского святителя к рассматриваемому нами вопросу, сохранился еще факт позднейшего времени, интересный в том отношении, что он показывает как смотрел м. Филарет на случаи перехода из православия в единоверие отдельных лиц, a не целых обществ. Был такой случай. Один православный, назвавшись раскольником, пожелал присоединиться к единоверческой церкви. Священник единоверческой церкви принял его без всякаго дознания и, когда возникло по этому поводу дело оправдывал себя тем, что «так обыкновенно бывает». Какое наложила наказание на провинившегося священника Московская консистория нам неизвестно. Известно только, что она постановила, чтобы на будущее время единоверческие священники присоединяли к церкви раскольников по удостоверению светского начальства. На этом решении консистории положена была владыкой такая резолюция: «Такие беспорядки (т.е. подобные поступку единоверческого священника) требуют деятельных мер против возобновления оных. Предположение консистории, чтобы единоверческие священники присоединяли к церкви раскольников по удостоверению светского начальства не удовлетворительно. Какого начальства? Может ли священник обращаться к нему? Есть ли законное основание требовать от него удостоверения, что такой-то раскольник? Пересмотреть дело в соображении с законами, с пунктами м. Платона и прочими предписаниями Св. Синода»¹⁴⁰⁶. Чем кончилось это дело, как решила консистория поставленные Филаретом вопросы, равно как и то, какой критерий для признания того или иного просителя раскольником или православным указал сам митрополит в своей новой резолюции, к сожалению, нам этого не известно. Но и из вышеприведенной резолюции ясно видно как далек был Московский архипастырь от мысли допускать всякого желающего до перехода в единоверие.

Но решая означенный вопрос в отрицательном смысле, м. Филарет в то же время хорошо понимал, что точно следовать 5 пункту правил м. Платона, не допуская никаких изъятий из него невозможно, что также следование может сопровождаться явлениями нежелательными для церкви. Поэтому его епархиальная практика оставила нам не мало случаев, где он шел вопреки точному смыслу рассматриваемого правила единоверия.

Вот один из таких случаев, показывающий нам отношение м. Филарета к так называемым тайным раскольникам. Костромской купец А. П. Коновалов, принадлежавший к беспоповщинскому расколу, именно к секте нетовцев или так называемому Спасову согласию, и числившийся, как и большинство раскольников этой секты, принадлежавшим к православной церкви пожелал со своим семейством присоединиться к единоверческой церкви. Местное епархиальное начальство, руководясь точным смыслом 5 пункта Платоновских правил отказало ему в этой просьбе, так как, по справке оказалось, что г. Коновалов, равно как и его семейство официально значились православными. Часто бывая в Москве Коновалов встретился здесь с известным ревнителем единоверия В. А. Сапелкиным, которому и передал о своих затруднительных обстоятельствах. Последний обещал поговорить о его деле с м. Филаретом. Вникнув в дело Московский святитель, хотя и вопреки букве закона разрешил присоединение г. Коновалова со всем его семейством к Московской (Никольской) единоверческой церкви, что и было исполнено священником этой церкви Морозовым 2 декабря 1855 года¹⁴⁰⁷.

Но менее снисходительно относился м. Филарет и к тем из православных, кои, будучи совращены в раскол желали вновь присоединиться к церкви, но уже на правилах единоверия. Вот несколько сему примеров: «Как Герасимов, пишет митрополит в одной резолюции, шесть лет отстал от таинств, то, чтобы по не рассуждению своему не остался в сем бедственном положении и далее оказать ему снисхождение и дозволить ему исповедоваться и, буде окажется достойным приобщиться св. Таин в единоверческой церкви и по исполнении сего отпустить»¹⁴⁰⁸. «Как крестьянин Г–в. (недавно совращенный в раскол) говорит он в другой резолюции, пожелал принадлежать к ново благословенной церкви; то, снисходя к сему вызвать его и препроводить к единоверческому священнику, дабы он в тамошней церкви исполнил христианский долг исповедью и святым причастием»¹⁴⁰⁹. Таким образом, решая в этих случаях вопрос вопреки смыслу Платоновских правил единоверия, м. Филарет трактует их как акт снисхождения к немощным, как такое дело, которое может быть допущено только в исключительных случаях. Как действительно далек был Московский святитель от мысли смотреть на эти случаи из своей епархиальной практики, как на явление желательное, показывает то обстоятельство; что как в этих, так и в других подобных случаях¹⁴¹⁰, он прежде, чем разрешить присоединение этих лиц на правилах единоверия поручал своему духовенству убеждать просителей присоединиться к церкви «безусловно», и только после безуспешности этих увещаний дозволял им просимое.

Наконец один случай из епархиальной практики м. Филарета показывает, как он снисходительно относился даже к тем из православных, которые несомненно принадлежа к православию были только расположены к старине и ради этой приверженности к старому обряду желали принадлежать к единоверческой церкви. В 1835 году возникло дело о переходе супругов Рогожиных (Московских купцов) из православного прихода в единоверческий. При производстве дела выяснилось, что Рогожины были соблазняемы в раскол и действительно были расположены к старине, а супруга Рогожина даже имела расположение и к расколу; но вместо того, чтобы уйти в раскол под паству беглых раскольнических попов решилась перейти в единоверие к благословенным единоверческим священникам, предоставив однако детям свободу по-прежнему ходить в православную церковь. Единоверческий протоиерей Алексей Евдокимов действительно принял их на исповедь. Поступок Рогожиных и единоверческого священника яснейшим образом подлежал воспрещению и наказанию на основании 5 пункта правил м. Платона. Но Московский святитель исходя из того соображения, что «к строгости судебной прибегать нежелательно, когда есть возможность оказать снисхождение», а также из внимания к тому, что «Рогожины не упорствуют против святой церкви, а просят только снисхождения к их немощи, чтобы позволить им быть прихожанами единоверческой церкви, и притом о детях своих уверяют, что воспитываются в православной грекороссийской церкви и навсегда при ней имеют остаться, что, наконец, Рогожина уже принята единоверческим причтом на исповедь и к святому причастию», – руководясь всем этим м. Филарет решил: «дозволить Рогожиным, мужу и жене, пользоваться богослужением и таинствами по единоверческой церкви от тамошнего причта», «доколе – заметил при этом – благодатию Божиею вразумятся что сколь справедливо и богоугодно предпочитают они единоверческую церковь и ее благословенное по правилам апостольским и отеческим священство самочинию раскольническому и не благословенному и осужденному священными правилами беглому священству столь напрасно предпочитают единоверческую церковь общей греко-российской, ибо и та и другая есть одна вселенская, святая и апостольская церковь»¹⁴¹¹.

Из всего сказанного ясно, что м. Филарет, хотя и допускал частные исключения из 5 пункта правил единоверия, но в общем далек был от мысли допустить свободный переход из православия в единоверие в качеств общего правила.

* * *

При представленном обозрении деятельности м. Филарета по отношению к расколу нельзя не отметить прежде всего той громадной энергии, которая затрачена была Московским святителем на это дело, и того поразительного влияния, какое имел он на общую постановку правительственной борьбы с расколом. Можно смело сказать не опасаясь впасть в преувеличение, что та система правительственных к расколу отношении, которая известна под именем Николаевской, сложилась под преобладающим влиянием Московского архипастыря. Так, уже самый взгляд на раскол, как явление в высшей степени вредное не только для церкви, но и для государства, – взгляд, лежащий в основе правительственных отношений к расколу в царствование императора Николая Павловича очень многим обязан м. Филарету. Возьмем ли мы далее правительственные отношения того времени к раскольнической общине, к раскольническим молитвенным зданиям, беглым попам, австрийской иерархии и т.д., и тут везде мы видим заметные следы влияния Московского святителя: большинство правительственных постановлений того времени относительно этих предметов, как мы уже и отметили в своем месте, состоялись под влиянием его мнений и записок, а некоторые из них и в целом виде были его произведением. Было, правда, несколько вопросов, – таков напр. вопрос о раскольнических метриках, – при разрешении которых правительство шло вопреки настояниям м. Филарета; но таких вопросов было слишком мало; в большинстве случаев правительство вполне подчинялось его авторитету.

Насколько высоко правительство смотрело на деятельность Московского святителя, какое значение оно придавало его советам и указаниям в этом деле, об этом хорошо свидетельствуют самые факты этой деятельности. Напомним некоторые из них. С первых же годов Николаевского царствования возник в правительственных сферах серьезный вопрос о даровании раскольникам священников независимых от духовного начальства. Раскольники разных мест подают просьбу за просьбой об этом предмете. Правительство шлет эти просьбы на рассмотрение м. Филарета и вполне соглашается с его решением. В 50 годах случайно открывается секта странников. Возникает по этому случаю целое дело. Все бумаги, относящиеся к этому делу отсылаются опять-таки на рассмотрение Московского святителя, и его заключения по этому предмету полагаются в основу правительственных отношений к означенной секте¹⁴¹². В начал 50 же годов назначается в министры внутренних дел Бибиков, которому поручается Государем обратить особенное внимание на дело борьбы с расколом. Тогда новый министр обращается к м. Филарету с просьбой «удостоить его мудрыми советами» в этом деле, и последний в ответ на означенную просьбу шлет министру обширное письмо в котором намечает желательную ему программу отношений к расколу¹⁴¹³. И таких фактов свидетельствующих о громадном авторитете м. Филарета в рассматриваемой нами области, очень много; но и указанных, думаем, достаточно для нашей цели.

Далее, обращая внимание на круг предметов рассматриваемой деятельности Московского владыки, – на количество вопросов затронутых им в этой области, нельзя не удивляться ее необычайной обширности и многосторонности. У м. Филарета можно найти решения почти по всем вопросам, касающимся как мероприятий к ослаблению раскола, так и относительно единоверия. Чтобы убедиться в справедливости сказанного нами, достаточно просмотреть оглавление нашего сочинения.

Этими своими качествами, т.е. энергичностью, авторитетностью и многосторонностью, противораскольническая деятельность Московского святителя, как и вся вообще административная его деятельность существенно отличается от таковой деятельности современных ему Русских архипастырей и ставит его на самом видном месте в ряду недавних противораскольнических деятелей.

Будучи столь ценной для своего времени деятельность м. Филарета очень поучительна и для нашего времени. И прежде всего поучительна та замечательная энергия, с которою Московский святитель боролся с расколом, – энергия, проистекающая из его глубокого убеждения в громадном вреде раскола как для православной церкви, так и для государства. Можно, конечно, оспаривать, и некоторые действительно оспаривают, последнее убеждение Московского митрополита, т.е., ту его мысль, что раскол в высшей степени вреден для государства; но никто не станет отрицать вредного значения раскола для церкви и необходимости, в интересах последней, энергичной борьбы с ним с целью его ослабления. А такой энергии всего лучше поучиться у м. Филарета.

Но и помимо этой общей характерной черты противораскольнической деятельности почившего святителя эта его деятельность поучительна для нас и в своих частностях, – мы разумеем самые мнения Московского архипастыря в означенной области. Правда некоторые из этих мнений утратили уже свое значение для нашего времени и ничего кроме исторического интереса, не представляют. В этом нет ничего удивительного, так как несмотря на все свое величие, несмотря на свой замечательный ум м. Филарет все-таки был человеком своего времени и, следовательно в своих мнениях и взглядах должен был отдать дань своей эпохе. Но будучи человеком своего времени и выразителем взглядов своей эпохи, Московский святитель по некоторым вопросам и при разрешении оных шел далее своего времени, и потому – повторим – его деятельность может быть поучительна и для нашего времени. Таково, напр., большинство его суждений по вопросу о духовных мерах борьбы с расколом которые, несмотря на четверть века, протекшую со дня кончины приснопамятного святителя, нисколько не утратили своего значения и до сего времени и осуществление которых, в большинстве своем и в настоящее время представляет такое же piurn desiderium, каким было и во времена м. Филарета.

Наконец, противораскольническая деятельность Московского святителя, кроме положительных своих сторон поучительна для нас еще отрицательным образом. Обращая внимание на результаты епархиальной деятельности Московского архипастыря, – на количество обращений Московских раскольников в православие и вообще на степень ослабления Московского раскола при м. Филарете нельзя не заметить, что эти результаты не соответствуют той громадной энергии, которая затрачена была им на борьбу с Московским расколом. Сам м. Филарет, как известно, объяснял это явление особенным характером Московского раскола и, в этом, конечно, есть известная доля справедливости. Но главная причина, по нашему мнению, сравнительно слабых успехов епархиальной противораскольнической деятельности м. Филарета все-таки не в указанном им обстоятельстве. Гораздо справедливее и проще это объясняется общим недостатком противораскольнической деятельности того времени, – недостатком, который присущ был и деятельности Московского святителя, – мы разумеем предпочтение гражданских мер пред духовными. Под конец своей жизни и деятельности м. Филарет в одном из частных своих писем к преосвященному Евгению Симбирскому, откровенно сознался в этом общем недостатке тогдашней постановки борьбы с расколом. «Надобно сказать правду, – писал он в 1863 году означенному преосвященному, – что и мы не довольно тщательно изучали и употребляли искусство духовно-нравственного врачевания раскольников, охотнее опираясь на помощь власти». «Нынешнее время, прибавляет он к этому, не хочет подвизаться для вспоможения нам, а отсылает нас к слову Христа Спасителя, что Его царствие несть от мира сего. Надобно возвращаться ближе к первым векам христианства и изощрять оружие, которое тогда побеждало мир, – веру вашу. Вера, ревность по вере, самопожертвование для служения Богу и спасения ближних, – сии должны быть наши средства, наши силы против не православия, неверия и нравственного растления, так усиленно распространяемых письменностью и примерами»¹⁴¹⁴. Этим прекрасным наставлением приснопамятного святителя мы и закончим свое сочинение.