Вводит внутрь и показывает, что там

Не раз уже я предлагал вашему вниманию ту простую истину, что в христианстве существо дела состоит в настроении сердца, во внутренних расположениях, или внутренней нашей деятельности, с чем, думаю, вы сами были и пребываете согласными. Но доселе еще не покушался вместе с вами войти внутрь, подвергнуть рассмотрению все бывающее там, чтобы каждый чрез то навык различать потом в себе доброе и худое и соответственно тому обходиться с собою. Сделаем это теперь.

Смежите же внешние чувства ваши, обратите око внимания внутрь и смотрите, что там.

На первый раз вы ничего там не увидите – не потому, чтоб там не было ничего, но потому, что там слишком много всего и все сбито и бродит в беспорядочном смятении. Вы будете испытывать то же, что испытывают в густой туман. Как в сем случае туман, как стеною, отграждает от нас все предметы и сокрывает их в себе, так кто в первый раз обращается внутрь себя, тот видит, что, как мрачным покровом, закрыто все его внутреннее. В этом можете удостовериться теперь же.

Но не прекращайте труда самоуглубления. Потерпите немного в сем труде, и вы скоро начнете различать мало-помалу происходящее внутрь вас подобно тому, как вошедший снаружи в слабоосвещенную комнату, постоявши немного, начинает один за другим различать находящиеся в ней предметы.

Усугубьте же внимание и смотрите: вот предмет, который вас занимал, отошел – его место заступил другой; этот тотчас замещен третьим; не успел этот показаться, как его теснит четвертый, гонимый в свою очередь пятым, и так далее. Одно помышление спешно сменяется другим – и это так быстро, что всегда почти нет возможности дать себе отчета в том, что прошло чрез нашу голову. Эта подвижность помышлений не оставляет нас не только в промежутках занятий, например при переходах с одного места на другое, но и во время их, как бы важны они ни были: и во время молитвы здесь, в храме, или дома, и во время чтения и даже размышления углубленного и прочее. Обычно называют это думанием, в существе же дела это есть расхищение ума, или рассеянность и отсутствие сосредоточенного внимания, столько нужного в деле управления самим собою. Вот это и поставьте первою чертою нашего внутреннего человека. Подобие ему – смятение снежинок, падающих при ветре, или толчение насекомых в воздухе в летние вечера. Противоположное ему состояние у святых есть внимание ума, по коему ничто самовольно не входит в голову и не выходит из нее – все подчинено свободе и сознанию, в коем обычно пребывает один Бог и лицо, Его созерцающее. Между сими противоположностями стоят разные степени душ, потеющих в борьбе с помыслами и ревнующих об умиротворении их.

Присмотритесь еще внимательнее – и вы различите в себе, под этим смятением помышлений в уме, в воле постоянную заботу об устроении своего быта, которая непрестанно точит душу, как червь, гонит человека-труженика от одного дела к другому, устремляя его все вперед по недовольству ничем обладаемым и при производстве одного всегда представляя сотни других дел, будто неизбежных. С первого пробуждения нашего от сна осаждает душу забота и не дает нам ни посидеть на месте, ни поговорить с кем как должно, ни даже поесть спокойно, пока не свалит утомленных в глубокую ночь на отдых, в свою очередь возмущаемый заботливыми сновидениями. Эта болезнь именуется «многозаботливостию», которая снедает душу, как ржа железо. Ее и поставьте второю чертою бывающего внутрь нас. Противоположное ему свойство святых есть беспечалие, которое не есть беззаботность, и смиренный труд – правильный – в предании себя и своей участи всепромыслительному попечению Божию. Средину между ними составляет борьба – самопромышления с смиренным преданием себя промышлению Божию при посильном и своем труде.

Смотрите еще глубже – и вы должны увидеть внутри пленника, связанного по рукам и ногам, против воли влекомого туда и сюда, в самопрельщении, однако ж, мечтающего о себе, что он наслаждается полною свободою. Узы сего пленника составляют пристрастия к разным лицам и вещам, окружающим его, от которых больно нам отстать самим и болезненно расстаться, когда другие отнимают их у нас. Как на удочку попавшаяся рыба плавает еще, но никак не дальше, как позволяет нить, к коей прикреплена удочка; или как птица в клетке летает и ходит, но никак не далее пределов клетки – так пристрастия оставляют еще душе свободу действовать, как хочет, пока она не касается предметов их. Коснись дело до сих предметов, душа никак не совладает с собою. И чем больше пристрастий, тем меньше круг свободы. А бывает и так, что иной всем связан и не в силах сделать движения в одну сторону без того, чтоб не причинить себе боли с другой. Подобно тому как идущий где-либо в лесу и запутавшийся там и руками, и ногами, и платьем в прилипчивую траву, каким бы членом ни двинул, чувствует себя связанным, таким точь-в-точь чувствует себя и пристрастный ко многому тварному. Это поставьте третьею чертою нашего внутреннего состояния – «пристрастность». Противоположное ему свойство святых есть отрешенность от всего, свобода сердца, внутренняя независимость. Средину между ними составляет работа над освобождением сердца от пристрастий.

Расхищение ума, многозаботливость и пристрастность – это еще не вся доля наша. Хоть они качествуют внутри, но все еще витают как бы на поверхности сердца. Приникнем глубже вниманием к сему сердцу и прислушаемся к тому, что там. Упрежду ваше соображение сравнением. Путник в горах видит пещеру, вход в которую прикрыт разросшеюся травою, внутри – мрак. Приложив ухо, он слышит там шипение змей, рычание и скрежет зубов диких зверей – это образ нашего сердца. Случалось ли вам когда наблюдать за движениями его? Попробуйте сделать это хотя в продолжение небольшого времени и вот смотрите, что вы можете там увидеть. Получили неприятность – рассерчали, встретили неудачу – опечалились, враг попался – загорелись местию, увидели равного вам, занявшего высшее место,– начинаете завидовать. Подумали о своих совершенствах – заболели гордостию и презорством. А тут человекоугодие, тщеславие, похоть, сластолюбие, леность, ненависть и прочее одно за другим поражают сердце. И это иногда в продолжение нескольких минут. Все это исходит из сердца и в сердце же возвращается. Справедливо один из подвижников, внимательных к себе, созерцал сердце человеческое полным змий ядовитых, кои суть страсти. Когда загорается какая-либо страсть – это то же, как бы змий выходил из сердца и, обращаясь на него, уязвлял его своим жалом. И когда выникает змий – больно, и когда жалит – больно... Ужаливая, питается он кровию сердца и тучнеет; тучнея, делается более ядовитым и злым и еще более тиранит сердце, в коем живет. Так бывает не с одною только страстию, но со всеми, а они никогда не живут поодиночке, а всегда все в совокупности, одна другую заслоняя, но не истребляя. Таково сердце человека, греху работающего, кто бы он ни был. Противоположное сему сердце святых свободно от страстей, или украшается бесстрастием. В средине стоят борющиеся со страстьми и похотьми под знамением подвигоположника Господа, в Его всеоружии.

Довольно! Не распространяюсь далее. Но что же, поредел ли теперь для вас мрак, сокрывающий наше внутреннее?.. И если поредел, на радость ли это или на горе? Горе рассеянным, многозаботливым, привязанным к чувственному и терзаемым страстями! Блаженны, напротив, души, внимательные к себе, упокоевающиеся в Боге, отрешенные от всего и сердце свое очистившие от страстей! Благословенны и труды тех, которые, оставя пагубы первых, стремятся востечь к блаженству вторых! Куда же кого из вас поставит совесть ваша? Желал бы, чтобы вы все принадлежали к числу блаженных, наслаждающихся совершенством в Господе. Если же это не есть удел наш, будьте по крайней мере в числе работающих и воюющих за получение сей почести вышнего звания. Но никто да не остается в числе беспечных, пораженных нечувствием и слепотою и в сем нечаянии терзаемых страстями среди рассеяния мыслей, забот и всякого рода пристрастий. Аминь.

11 декабря 1860 г., в неделю 29-ю по Пятидесятнице