II. Исторический очерк

В предисловии я изложил причины, побудившие меня оставить службу в дипломатическом корпусе и поселиться в деревне, чтобы посвятить себя воспитанию детей народа в сознательной любви ко Христу Спасителю и Его святому учению.

В глазах людей я не только не был человеком наиболее способным работать на это дело, но даже противоречил всем складом моих понятий, симпатий и привычек общепризнанному типу народника. Во многих отношениях я был и до сих пор остаюсь аристократом и эстетиком, – все грубое, пошлое и не изящное до боли коробит меня; из мужика я не делаю себе кумира и не питаю никакой принципиальной вражды ни к богатству, ни к знатности, напротив, очень дорожу воспоминаниями о моих знатных предках и генеалогию знаю лучше многих, самых гордых своею родовитостью современников.

Что сделало для меня возможным не только променять среду утонченной изящности на грубое безобразие деревни, но и найти в этом покой души и светлую радость – это вера живая и проистекающая из неё любовь к Богу живому и Его созданиям, потребность любящей души положить все силы духовные и материальные на дело Божие, на то, чтобы создания Его перешли от того, что есть к тому, что быть должно, жажда красоты духовной превыше наружного изящества.

Переехал я окончательно в деревню осенью 1880 года. Отец мой, занимая должность Черниговского Губернского Предводителя Дворянства, редко проживал в деревне, предоставив бесконтрольно распоряжаться всеми делами по имению главному управляющему. Отец во многом не разделял моих взглядов на вещи, а главный управляющий не только относился к ним враждебно, но и считал мое пребывание в деревне во многом для себя неудобным.

Положение мое при таких обстоятельствах было нелегкое. Всесильный управляющий на каждом шагу воздвигал новые препятствия и все кругом боялись помогать мне, опасаясь навлечь на себя его неудовольствие.

Опасаясь с своей стороны, как бы постоянные неприятности не подорвали моей энергии и не затормозили начатого дела в самом начале, я решил немедленно начать его хотя бы в самых малых размерах и таким образом сжечь свои корабли, отрезав для себя путь к отступлению. Таким началом было принятие мною десяти сирот на воспитание. Таким образом 4 августа 1881 года зародилась будущая Воздвиженская школа.

Отец, не желая дать мне средства на постройку нового училища и думая, что вся эта затея временное увлечение с моей стороны, дал мне во временное пользование небольшой дом у церкви Преображения, среди местечка Янполя.

Первые шаги этого первого периода существования школы подробнее описаны в моей брошюре: «Хлеб насущный».

С первого же дня я горячо полюбил моих воспитанников, что сразу установило добрые отношения между нами и семейный характер приюта.

Вскоре мне пришлось на опыте убедиться в том, что на земле не рождаются ангелы и что главною помехою во всем является упорство злой воли, а не обстоятельства окружающей жизни.

В начале я наивно воображал, что всякий ребенок, как растение к солнцу, потянется к добру, как только будет открыт к нему доступ и с вдохновенною радостью ответит любовью на любовь, что всякий учитель всеми силами души откликнется на призыв к столь жизненному делу и станет для меня искренним другом и помощником.

Вскоре мне пришлось убедиться, что понимать добро и иметь возможность стать на сторону добра далеко не то же, что полюбить добро; что главная помеха в нашем грехолюбии и сонливой апатии духа, нашем пристрастии к тому, что мешает нам стать решительно и бесповоротно на сторону добра, в духовной лени, предпочитающей покойную рутину дурных привычек беспокойству воздвижения Креста Господня в уме и сердце, беспокойству созидания стройной гармонии жизни по вере, на место хаоса жизни «по обычаю мира сего», и, в особенности, в гордости, погубившей и Сына Денницы и Адама; в гордости, не позволяющей нам преклониться искренно даже перед мудрою и благою волею Бога; в гордости, которой и в детях наших гораздо больше, чем обыкновенно думают.

Дети любили меня, но большинство из них любило меня только на степени довольства человеком, который поставил их в сравнительно лучшие материальные условия и выражает добрые чувства к ним; любви этой далеко не хватало на то, чтобы пробудить в них добрую волю и самодеятельность в указываемом мною направлении. Что касается до любви к Богу – они долго не могли усвоить себе это совершенно новое для них понятие. Учителя сочувствовали моему желанию послужить на пользу ближнего, но решительно не мирились во мне со всем тем, что вытекало из веры в Бога и любви к Нему; не имея ровно никакого определенного мировоззрения и идеала, они считали для себя унизительным искренно принять мое руководство и ревниво оберегали свое мнимое право действовать и влиять на учеников вразрез с моими взглядами.

Всю надежду я возлагал в то время на то, что зачатки любви ко мне разовьются в моих воспитанниках до той степени доброй воли, при которой Господь может, не насилуя свободы духа человека, излить на него дары благодати Своей; на то, что учителя, ближе ознакомясь со мною и начатым мною делом, поймут, что, действуя по определенным требованиям веры моей, я имею и определенный план, что следовательно, необходимо, одно из двух: сделаться искренним помощником моим, или отойти от дела, чтобы не мешать ему. Осуществились только мои надежды на воспитанников, что и имею со временем огромное влияние на дело и влияние благотворное.

В технику преподавания я не вмешивался, считая учителей, получивших специальную подготовку, людьми более меня компетентными в этом деле; изредка я посещал уроки и делал замечания учителям по поводу преподавания только в тех случаях, когда ошибочность их отношения к делу была для меня вполне очевидна.

В свободное от занятий время дети выполняли все необходимые работы по школьному дому и двору, а летом кроме того работали в большом саду и огородах при Янпольской усадьбе.

Каждый вечер я приходил в школу, все дети собирались в тесный семейный кружок и мы совместно подводили итоги нравственной жизни школы за протекший день. Каждую субботу мы подводили таким же образом итоги нравственной жизни школы за истекшую неделю, а в конце месяца, при более торжественной обстановке, припоминали события школьной жизни и общее настроение духа отдельных воспитанников за целый месяц. Наконец, раз в год, четвертого августа, в день основания школы, происходило нечто подобное публичному акту в присутствии родных воспитанников и всех желающих.

На ежемесячных собраниях наших происходил под нашим руководством, моим и учителя, товарищеский суд над проявившими дурные наклонности, избрание старших и краткие словесные характеристики каждого из воспитанников.

Были и наказания. Большинство из них имело характер нравственных воздействий, как то: выговоры воспитателей, порицания товарищей, временное отлучение от общей жизни, но для более грубых натур были испробованы и более грубые наказания; скоро однако я убедился в совершенной непригодности этого второго рода наказаний, убедился, что нельзя воспитывать к жизни любви устрашающими средствами, что нельзя примешивать дрессировку с воспитанию. От грубых наказаний я отказался, но грубые натуры оттого не стали более возвышенными, напротив, относясь совершенно равнодушно ко всем нравственным воздействиям и не опасаясь дурных для себя последствий, они стали проявлять свои дурные наклонности более откровенно. Таких детей мы терпели в школе до последней крайности и исключали их из неё только в тех случаях, когда теряли всякую надежду на исправление ребенка и убеждались, что дальнейшее пребывание его в школе может вредно отразиться на нём самом, или на его не окрепших в добре товарищах. Не раз мы имели счастие дожить до светлого преображения духа, причем разом в один день ничего не оставалось от прежнего человека, характер радикально изменялся и самые пороки превращались в высокие добродетели; не раз также мы имели и горе признать свое бессилие пробудить в ребенке любовь к добру и неразрывно с нею связанную добрую волю и исключали его, опасаясь дать обществу человека не только не воспитанного, но и не выдрессированного.

По воскресным и праздничным дням воспитанники ходили в церковь и пели на хорах, а после обеда собирались на чтение и беседы, или предпринимали дальние прогулки в ближайшие леса. Беседы и чтения, иногда с туманными картинами, происходили у меня в доме, где было больше места, чем в школе; в таких случаях допускались вместе с воспитанниками и ученики Янпольского народного училища. Приходили они летом и на школьный двор, где были гигантские шаги, кегельбан и устраивались самые разнообразные игры.

Иногда я читал детям священное писание, стараясь главным образом пробудить в них сознательную любовь ко Христу Спасителю и объяснить им жизненное значение Слова Божия, те нравственные обязанности, которые логично вытекают для нас из сознательной веры в откровение Божие.

Рядом с воспитанием детей в сознательной вере и сознательной любви во Христу Спасителю, я старался помочь им отделяться от тех привычек ума, сердца и отношений, которые являются в жизни наибольшею помехою для честной жизни по вере.

Грубая гордость в самых разнообразных её проявлениях, убежденный в своей правоте грубый эгоизм, грубое неуважение к человеческой личности, образу и подобию Божию, в себе и в других, сонливая апатия духа, самодовольное равнодушие ко всему возвышенному, доброму и прекрасному, благодушная уживчивость, а иногда и восторженное отношение к грубому, пошлому и безобразному, грубое суеверие на место веры живой, полное неумение владеть собою, крайняя неряшливость и нечистоплотность, грубая требовательность по отношению к ближним и совершенное непонимание своих обязанностей по отношению к ним – вот грустная картина всяких немощей, присущих в большей или меньшей степени огромному большинству детей того православного простонародия, которого народники стараются представить идеалом всяких христианских добродетелей и предлагают в учителя для интеллигенции на место Христа.

Все воспитательные меры и были направлены мною к тому, чтобы помочь пробуждающимся, вместе с верою живою, доброй воле и совести в трудной борьбе с этим сонмом антихристианских и антисоциальных привычек, вкоренившихся как грех, унаследованный от долгого ряда веков антихристианского строя жизни.

Чем больше я на моих воспитанниках познавал язвы души народной, тем больше со жгучим стыдом сознавал и грех отцов наших, оставлявших меньшую братию свою в этом позорном для христианского общества положении, тем очевиднее становились для меня мои обязанности христианина богатого и образованного, тем более возбуждалась во мне жалость к поруганному образу и подобию Божию и горячее желание послужить на дело восстановления христианской гармонии в этих вечных душах, созданных для вечного блаженства в братстве ангелов и святых Царства Небесного.

И вера, двигающая горами, совершила чудеса; сдвинулись горы предрассудков и дурных привычек при слабой помощи моей и добрых из числа товарищей, отворились ржавые запоры ума и сердца, отверзлась душа и сотворил Бог в немощи силу. Вся эта тьма души рассеялась как легкий туман, гонимый лучами Света от Света Небесного.

Не разом совершилось это во многих душах, в разное время отверзались души для Господа и не все отверзлись, но с каждым годом увеличивалось число сознательных друзей Божиих и соработников моих на общее дело.

К этому времени, главный управляющий, видя, что, несмотря на все препятствия, воздвигаемые им на моем пути, я не отказываюсь от начатого мною дела, стал действовать более энергично, старался возбудить против меня неудовольствие моего отца и, наконец, дошел до такой явной и демонстративной враждебности, что отец согласился на просьбы матери и сестер и выделил мне имение Воздвиженск в полную собственность.

И в этом случае, как и во многих других случаях моей жизни, я мог убедиться, как часто обстоятельства, которые кажутся нам горьким испытанием, в то время, как мы их переживаем, становятся источником непредвиденных нами благоприятных обстоятельств для широкого развития дела Божия. Несочувствие отца моего и враждебное отношение лица, пользовавшегося его неограниченным доверием, причинили мне много тяжелых страданий; между тем именно это и привело к тому, что отец при жизни своей дал мне независимое материальное положение и я получил возможность делать дело в таких размерах, в каких едва ли мог бы делать его при менее тягостных к обоим отношениях.

Много тяжелых минут было пережито мною и вследствие нежелательного с моей точки зрения отношения ко мне и делу со стороны учителей. Не только я не нашел в них для себя друзей и помощников, но даже вынужден был ревниво ограждать детей от их вредного влияния. Даже те из них, которые не относились враждебно ни ко мне, ни к христианству и, как честные и вполне порядочные люди, далеки были от желания мешать мне в деле нравственного воспитания, и те, не умея согласовать с правдою христианскою, которой сочувствовали, но в которую не верили живою верою, ни мысли, ни симпатии свои, – способны были на каждом шагу служить для детей вредным примером и, не замечая того, капля по капле вливать в умы и сердца их отраву антихристианских привычек. Были между учителями люди, охотно выполнявшие всю обрядовую сторону Православия, но людей, верующих во Христа Спасителя живою верою, которая одна может дать разумный смысл и жизненное значение обрядовой стороне религии, я не нашел. И это было источником многих забот и тяжелого горя для меня; и это привело к той системе воспитания, при которой в настоящее время воспитанники нашей школы побуждаются к такой самостоятельной деятельности на пути христианского развития, какая может быть от них и не потребовалась бы при иных обстоятельствах.

На хуторе Воздвиженском были все необходимые хозяйственные постройки, весь необходимый инвентарь для обработки полей, часть которых уже много лет обрабатывалась в порядке многопольного севооборота, но усадьбы не было и отец, передавая мне его, дозволил взять из его лесов материалы, нужные для постройки усадьбы и школы. Постройки эти были готовы к осени 1884 года и воспитанники, которые до того только на два месяца летом 1883 года приезжали на хутор работать, окончательно, одновременно со мною, переехали в Воздвиженск на жительство.

К этому времени число воспитанников значительно возросло и вместе с вновь принятыми при переезде достигло до тридцати человек.

Еще раньше в 1883 г. я подал заявление в Министерство Государственных Имуществ о желании учредить сельскохозяйственную школу; летом 1884 г. приезжал осмотреть Воздвиженское имение Уполномоченный от Министерства Д. С. С. Москальский, нашел хозяйство, инвентарь и постройки вполне удовлетворяющими нуждам школы и по возвращении в Петербург в докладе Министру дал благоприятный для меня отзыв.

В то время школа помещалась в здании общежития учителей; два учителя занимали одну комнату в этом же здании, воспитанники были разделены на два класса и подготовлялись вступить одни в первый, а другие во второй подготовительные классы будущей с.-х. школы.

По субботам, так как новая строящаяся баня еще не была готова, приходилось возить детей в м. Янполь, где они оставались и на воскресенье; утром ходили к обедне в одну из двух Янпольских церквей, потом расходились по домам, навестить родных, а к вечеру возвращались на хутор. Часто я ездил на субботу и воскресенье в город Глухов и брал с собою двух-трех старших воспитанников, чтобы дать им возможность слышать прекрасное пение и видеть благолепное служение на всенощной и литургии в домашней церкви Учительского Института.

Когда мы проводили воскресный или праздничный дни на хуторе, дети приходили утром ко мне в дом, мы читали священное писание, я объяснял им жизненное значение прочитанного и затем читали и пели молитвы. После обеда в эти дни опять приходили ко мне в дом, сообща читали какой-либо рассказ или декламировали стихотворения, а иногда устраивали и маленькие концерты, в которых я играл на фортепьяно, один из учителей на скрипке, а дети хором пели. Нередко в этих праздничных увеселениях принимали участие и посторонние; учителя и учительницы соседних школ и особенно тех, в которых я состоял Попечителем, приводили к нам лучших учеников своих, для которых это служило наградою за прилежание и доброе поведение.

Особенно радостным для детей и их маленьких гостей вышел вечер накануне нового года. Начался этот вечер представлением небольшой детской пьесы, взятой из журнала «Семейные вечера», разыгранной нашими воспитанниками; затем зажгли блестящую ёлку и, после раздачи скромных подарков, сожгли вокруг ёлки разнообразный комнатный фейерверк. За полчаса до полночи я сыграл на фортепиано увертюру Гайдена к его оратории: «Семь слов Христа на кресте», чтобы дать улечься расходившемуся детскому веселью. Минут за десять до наступления нового года священник облачился в ризы и начал в моей домашней молельной отправлять умилительное новогоднее молебствие.

Летом 1885 года дети стали работать значительно больше прежнего, подготовляясь таким образом к обязанностям воспитанников с.-х. школы. Только некоторые, наиболее слабые по успехам в науках, продолжали учиться во все лето, имея по два урока ежедневно по утрам.

В конце зимы 1885 года я подписал договор с Министерством Государственных Имуществ и был утвержден устав Воздвиженской с.-х. школы.

4 августа того же года состоялось и официальное открытие школы в присутствии родителей воспитанников и многих приглашенных. Торжество началось молебствием на лужайке перед зданием школы. После того в кратких словах я высказал мой взгляд на значение этого праздника и наконец на той же лужайке было совершено освящение закладки нового здания школы; вечером у школы и в парке была иллюминация, на лужайке был сожжен импровизированный фейерверк и даже стреляли из так называемого «Мущира»; и то и другое было устроено отцом одного из воспитанников.

В течение этого же лета, когда не было других более нужных и полезных работ, воспитанники занимались насыпкою на холме близ моего дома горки в память нашего любимого христианина-поэта А. С. Хомякова.

В этом же году я нашел полезным изменить характер ежедневного вечернего круга воспитанников. До сих пор в кругу этом всегда присутствовали или я или один из учителей, причем естественно наиболее активная роль выпадала на нашу долю. Считая, что дети достаточно умственно и нравственно развились для того, чтобы при решении несложных вопросов повседневной жизни обходиться без постоянного руководства нашего и придавая вместе с тем громадное значение самодеятельности и сознанию личной нравственной ответственности для духовного развития детей, я предоставил им на будущее время подводить итоги протекшего дня самостоятельно и только о важнейших случаях школьной жизни и товарищеских постановлениях доводить до нашего сведения в общем субботнем собрании.

Вполне сознавая, что роль воспитателя ограничивается содействием воспитаннику в деле познания самого себя и окружающего мира при свете сознательной веры и дружественною помощью в деле постепенного развития добрых наклонностей и отвыкания от порочных привычек, что духовные силы, потребные для устойчивости доброй воли, бесповоротного перехода ума и сердца на сторону добра и возрастания вдохновения любви до светлого преображения духа, могут быть даны только воздействием благодати Божией, я не мог не огорчаться, видя, как мало молитвенного настроения, любви и взаимной доброжелательности было в большинстве воспитанников, в этих детях народа, привыкших с колыбели считать, что исполнив обряд воздали Божие Богови, а угодив Богу нечего заботиться об отношениях к ближнему.

Дети имели доброе чувство ко мне и к некоторым из учителей и товарищей, но чувства эти не возвышали их до духовного перерождения, они способны были духовно падать до самых грубых чувств к товарищу, навлекшему на себя их неудовольствие, до грубой пошлости разнузданного шутовства, до позорной грязи грубого цинизма. Слишком многие из них не только мирились в себе с этою грязью души, но выказывали явные признаки восторженного грехолюбия. Слишком многие из них, несмотря на все, что я делал для того, чтобы уяснить им жизненное значение веры и молитвы, упорно относились и к молитвам и к богослужению с тою тупостью, с малых лет усвоенной рутины, которая знакома всякому, наблюдавшему над крестьянскими детьми в сельских храмах, толкающимися, глазеющими и зевающими в самые торжественные минуты богослужения, грубо расталкивающих старших не только входя во храм, но и выходя в течение службы, как только это им вздумается, а на страстной и в светлую заутреню поджигающими платья и волоса молящихся, в виде развлечения. Вот эта рутина, привитая с колыбели, делает для русского ребенка столь трудным переход от формального отношения к Богу, отношения которого я не могу не назвать религиозным материализмом, к тому духовному таинству, при котором Бог живой изливает в душу живую воду живую – причастие духа Святого Господа Животворящего. Кто привык думать, что спасительно само по себе употребление постной пищи в известные дни, прикосновение губ к доске иконы, самый факт стояния на церковной службе, отбивание поклонов и торопливое бормотание молитв, без всякого отношения к настроению духа и всему складу жизни, тому более трудно, чем вновь обращенному язычнику, понять тот порыв души к Богу, то полное даяние всего себя в руку Божию и на дело Его, без которых не может Господь без насилия прийти и вселиться в нас, как в храме Своем.

Полагая, что молитвы, составленные непосредственно для их употребления, применительно к особым обстоятельствам их жизни, могут получить для них особенно жизненное значение, я составил много молитв, из которых первою была молитва о любви.

Горячее желание пробудить в детях молитвенное настроение открыло во мне совершенно неведомую дотоле способность: я положил на музыку молитву Св. Ефрема Сирина и две составленные мною молитвы. Это был первый толчок, за которым последовало много других музыкальных произведений, которые может быть будут признаны безграмотны музыкальными критиками, что и неудивительно, так как я о теории музыки и композиции не имею ни малейшего понятия, но доставили много светлых минут и духовных радостей моим молодым друзьям¹.

Кроме того, желая внушить им отвращение к сквернословию и грубости отношений, столь сроднившейся с жизнию нашего простолюдина, я захотел представить перед ними яркий образец грубости, поставив рядом с ним для сравнения чарующий образ человека высокого настроения; для этого я заимствовал из рассказа Кота Мурлыки «Князь Костя» сюжет для комедии того же названия; эта комедия из школьной жизни была разыграна детьми впервые 23 февраля 1886 года.

Это был последний день масленицы. Кроме воспитанников присутствовало много посторонних детей; играли с увлечением и главные роли исполнили очень удовлетворительно. Пьеса понравилась, была впоследствии исполнена много раз и, как мне кажется, не прошла бесследно для воспитанников; только мы решили не играть ее публично, убедившись, что симпатии зрителей из простонародия решительно склоняются на сторону представителя демонической грубости.

Между тем горький опыт убедил меня, что между учителями я не найду себе единомысленных и единодушных помощников. Частая смена преподавателей не может не отражаться дурно на ходе преподавания; отличный преподаватель может быть притом совершенно неспособен заниматься нравственным воспитанием ребенка; я решил дело преподавания совершенно отделить от дела воспитания, хотя и сознавал ненормальность такого положения вещей.

Положение мое было очень трудное, хотя я и замечал постепенный рост духовного настроения в воспитанниках, все же я не мог не сознавать, что не достает в деле нравственного воспитания той стройной организации, которая, охватывая собою всю жизнь школы, ограждала бы воспитанников от вредных посторонних влияний.

Некоторые из старших были действительно очень близки ко мне и искренно принимали мое руководство; на младших я имел гораздо меньше влияния и между ними были дети, трудные в воспитательном отношении, настроение и поведение которых доставляло мне много горя и забот. К этим близким ко мне искренним друзьям моим из старших воспитанников, я и обратился за помощью в этих обстоятельствах, предложил им чаще других собираться ко мне в свободное время на молитвы и беседы и стараться помогать мне в деле нравственного воспитания товарищей. Часто мы вместе читали Слово Божие.

Однажды, читая Евангелие с этими избранными воспитанниками, мы дошли до слов XVIII гл. Ев. от Матфея: «Аще кто приимет единого от малых сих во имя Мое, тот Мене приемлет». Я объяснил им, что и эти слова, как и каждое слово, исшедшее из уст Божиих, имеют вечный смысл и общеобязательное значение для всех веков и для всего человечества; что заповедь эту наравне с богатыми и сильными может выполнить и каждый из них, не имея копейки в кармане, что если кто из них, видя дурное настроение товарища, искренно о нем пожалеет и сделает что от него зависит, чтобы помочь ему понять и полюбить волю Божию, с братскою любовью уговорит его вырвать порочные наклонности из сердца и открыть его Богу – тот привел его к подножию Креста, помог ему приготовиться принять на себя крест и идти за Христом, словом принял его во имя Христа, чтобы привести его ко Христу.

Через некоторое время я стал замечать большую перемену к лучшему в отношениях между воспитанниками, в общем духе школы и особенно в настроении и поведении тех трудных в воспитательном отношении младших детей, на которых до того я имел наименее влияния. Оказалось, что избранные воспитанники, выслушав мое объяснение Евангельских слов, захотели исполнить заповедь Христа Спасителя и, разобрав худших по поведению товарищей, стали заботиться о их исправлении.

Эта радостная весть и очевидный успех доброго начала побудили меня вспомнить и другие слова Христа Спасителя, записанные в той же Евангельской главе: «Нет воли Отца вашего Небесного, чтобы погиб хотя бы один из малых сих», побудили меня предложить моим друзьям стройно организовать это дело. План организации мы нашли готовым в той же XVIII гл. Ев. от Матфея. Так образовался Старший Братский Кружок, члены которого распределили между собою заботы о всех прочих товарищах и дали обет братских отношений друг к другу и взаимной братской поддержки, как в деле нравственного воздействия на товарищей, так и в деле собственного подготовления к честной христианской жизни.

Добрые последствия этого послушания слову жизни поистине изумительны. Дух школы стал быстро крепнуть в желательном направлении и добрая солидарность скоро претворила на деле детское общежитие в ту семью, которая до тех пор существовала более в мысли воспитателя и во внешней организации заведения. Старшие воспитанники, находясь в постоянном тесном общении с своими младшими друзьями, более к ним близкие и во многих других отношениях, оказались в состоянии принести им ту пользу, которую я, при всех преимуществах жизненного опыта, бо̀льшего умственного развития и высшего образования принести им не мог. Вместе с тем, положение воспитателей товарищей, сотрудничество в самом святом деле, доступном человеку на земле: деле примирения вечных душ с Богом Святым, делая их соработниками Бога на Святой Ниве Его и сотрудниками Ангелов Хранителей, не могло не оказывать на них самих могучее очищающее и возвышающее воздействие. Воспитывая других, они тем самым воспитывали самих себя и, если труды их и не всегда приводили к желательному успеху, честное исполнение принятых на себя обязанностей непременно приносило их душе тот мир Божий, о котором говорит Христос Спаситель в X гл. Ев. от Матфея: «Если же дом не будет достоин, мир ваш к вам возвратится».

Часто они собирались вместе для обсуждения характера младших товарищей и сообща, под моим руководством, решали, как лучше воздействовать на тот или другой характер. Таким образом, нравственное воспитание в школе получило стройную организацию и каждый воспитанник, через старшего друга и покровителя, пришел в живую связь со мною, своим воспитателем.

Эти новые обстоятельства школьной жизни и новые отношения естественно вызвали потребность и в соответствующей внешней организации. Вполне сознавая правду взглядов Церкви на тесное духовное родство между высоким настроением и красотою внешнего обряда, я всегда думал, что будничная обстановка при высокой торжественности духовного настроения такая же ложь, как и торжественный обряд при тупой пошлости будничного настроения злого и сонного духа.

Вот почему я нашел полезным и правдивым обставить собрание братского кружка и особенно прием в него изящною торжественностью.

Со стороны школы значительно уменьшилось с этого времени число тяжелых для меня впечатлений и увеличилось число впечатлений успокоительных и радостных. Не то было вне школы и вот, после дня, в котором простуда присоединилась к целому ряду тяжелых неприятностей, я заболел воспалением сердечных оболочек; скоро болезнь осложнилась воспалением обоих легких, плевритом и перикардитом. В течение двух месяцев я не вставал с постели и, когда доктора потеряли всякую надежду на мое выздоровление, внезапно стал быстро поправляться. Как только состояние моего здоровья это дозволило, я вынужден был на него зиму уехать на юг Франции, в Ментону.

Грустно мне было расставаться с моими добрыми друзьями и помощниками, положение которых в мое отсутствие, при полном, как я думал, равнодушии к их делу со стороны учителей, становилось очень затруднительным.

В день моего отъезда, пригласив на завтрак всех членов педагогического совета школы, я откровенно изложил перед ними положение вещей, просил их предоставить нравственное руководство товарищами членам Братского Кружка и оказывать им при нужде всякое содействие.

Членам Братского Кружка, с другой стороны, я советовал, в случае каких-либо затруднений, обращаться к священнику-законоучителю, жившему за десять верст в м. Янполь, прося его совета, содействия и при нужде посредничества.

Вскоре после моего отъезда случилось следующее. Старшие воспитанники, стараясь отучать своих младших друзей от грубости и неуважения к человеческой личности во взаимных отношениях, заметили, что очень вредное влияние оказывает на них дурной пример учителей, которые, несмотря на мои многократные и настоятельные требования, позволяли себе на уроках самые грубые выходки и неприличную брань. Они сделали лучшее, что могли сделать: послали двух членов Братского Кружка к священнику-законоучителю, прося его убедить учителей изменить тон своих отношений к воспитанникам.

Результаты однако вышли самые плачевные. Учителя оскорбились, приняли это за враждебную против них демонстрацию, заподозрили меня, как это ни неправдоподобно, в том, будто я Братскому Кружку поручил надзор за учителями и, что всего хуже и возмутительнее, без стыда высказали детям свои позорные подозрения.

Тут началось в жизни школы нечто поистине невообразимое. Учителя проявляли на каждом шагу явную враждебность к членам Братского Кружка, требовали от воспитанников, чтобы те не смели даже упоминать о них в своих частных дневниках и учредили строгий надзор за письмами на мое имя.

Когда известие обо всем этом дошло до меня, я хотел немедленно вернуться в Россию, по слабый еще организм не вынес этого нового потрясения, со мною сделался нервный удар, последствием которого было продолжавшееся несколько дней затруднение в движениях всей левой стороны тела и новое расстройство деятельности сердца, для окончательного излечения которого доктора посоветовали предпринять дальнее морское плавание. Я воспользовался этим, чтобы осуществить мое давнее желание побывать в Палестине и через Бари, Бриндизи, побывав в Египте, Палестине, Афинах и Константинополе, вернулся на родину совершенно оправившимся.

Еще до от езда из Ментоны, я написал в педагогический совет школы письмо, которое временно установило возможные отношения между учителями и воспитанниками, так что проездом в Неаполе я уже получил от тех и других самые успокоительные письма.

Вернувшись на хутор, я урегулировал отношения между учителями и воспитанниками, и жизнь в школе не только вошла в нормальную колею, но и вступила в новую, высшую фазу своего развития.

Тяжелая болезнь, поставившая меня на краю могилы, и вызванное ею долгое мое отсутствие, которых, по выкладкам ума человеческого, нельзя было не признать за обстоятельства невыгодные для дела, имели неисчислимые добрые последствия и для меня лично, и для моих воспитанников, и для всего дела.

Возможность потерять меня открыла глаза воспитанникам на их чувства ко мне и мое значение для дела, которое они успели полюбить и лучше прежнего оценить. В мое отсутствие они лучше сознали личную свою ответственность и более самостоятельно стали относиться к тому делу, которое на моего дела стало нашим общим делом, пока не окрепло сознание, что это не только наше дело, но и общее мировое единое, вечное дело – дело Божие. Немаловажным добрым последствием для дела было и то, что я окончательно убедился в нежелательности бессрочного, анормального положения, при котором в школе, представляющей из себя одну, дружную семью, места преподавателей заняты людьми совершенно чужими по настроению и потому самому естественно враждебными общему духу школы, я тогда же порешил сделать все от меня зависящее, чтобы подготовить из наиболее преданных делу воспитанников будущих учителей для школы, которую они любят и духом которой они проникнуты.

С этого времени началась для воспитанников эра более самостоятельной деятельности и целого ряда самостоятельных починов, оказавших на жизнь школы и нравственно развитие воспитанников самое благотворное влияние. Образовался с моего разрешения, но по почину самих воспитанников, добровольный хор, под управлением одного из товарищей; хор этот пользовался каждым свободным часом, чтобы попеть духовные и светские песни и результаты этого добровольного пения людей, одушевленных верою и взаимною любовью, были несравненно лучшие, чем те, которые получались при более формальном отношении к делу.

Приблизительно около этого же времени мы нашли возможным изменить и субботний круг в направлении большей самостоятельности, причем я стал присутствовать в нем только в две недели раз, а в промежуточные субботы воспитанники обсуждали итоги нравственной жизни за две недели самостоятельно, под руководством ими же выбранного из своей среды председателя собрания. Около этого же времени я нашел возможным и полезным отнестись к воспитанникам с большим против прежнего доверием и в деле работ, заменив постоянный надзор за полевыми работами, крайне неохотно, а потому и небрежно и, следовательно, неудовлетворительно выполнявшийся учителями и наемными служащими, надсмотрщиками, назначенными из числа самих старших воспитанников.

Роль учителей с этого времени ограничилась указаниями на то, как работа должна быть исполнена, и научными объяснениями тех или других приемов, так как добиться от учителя сознания необходимости постоянного пребывания на поле было невозможно, а принуждение в этом деле привело бы только к тому, что ученики имели бы постоянно перед глазами дурной пример дурного отношения к делу со стороны учителя.

Во второй половине мая 1887 г. 18 воспитанников воспользовались несколькими праздничными днями для того, чтобы предпринять паломничество в монастырь, отстоящий верст на сорок от хутора, Глинскую Пустынь.

1-го августа состоялось первое конкурсное испытание для желающих поступить в школу; желающих с каждым годом становилось больше, избрание одних всегда вызывало неудовольствие со стороны родителей менее счастливых детей; кроме того я убедился, что, хотя умственные способности и не имеют решающего значения для поведения ребенка, все же значительно способствуют, не только успешному прохождению курса школы, довольно обширного, чтобы быть не по силам ребенку ниже средних способностей, но и пониманию нравственных начал и верной оценки людей и явлений окружающей жизни.

4-го Августа происходило торжество освящения нового большого здания школы и открытие памятника А. С. Хомякову на горке, насыпанной воспитанниками в его честь. Вечером состоялся драматический и литературно-музыкальный вечер, большой фейерверк на пруду и иллюминация школы, Хомяковской горки и парка.

31-го октября воспитанники получили новые школьные значки: золотые для специальных классов и серебряные для подготовительных, причем я подробно объяснил значение этого нововведения.

В этом же году был сделан неудачный опыт приема в число воспитанников мальчика из интеллигентной и не верующей среды. Начатое мною дело стало привлекать внимание разных лиц, из которых некоторые приезжали знакомиться со школою на месте. Большинство из них уезжало разочарованными; в нашем отечестве так укоренилось убеждение, что человек «идущий в народ» обязательно должен быть народником, признавать народ прекрасным, таким каков он есть, и непременно относиться враждебно ко всем другим слоям общества, Церкви и Государству, что отсутствие во мне всех этих элементарных свойств «истинного народника» было тяжелым разочарованием для многих. В конце концов я стал неохотно соглашаться на новые посещения.

Последствия одного из посещений были однако совсем иные. Господин Е., человек обширного образования, посетив нашу школу, отнесся к нам так сердечно и сочувственно, что произвел на всех обаятельное впечатление. Вскоре по отъезде он написал мне письмо, в котором просил принять в нашу школу мальчика 15 лет, жившего до тех пор в среде дружественной христианству, но заменяющих веру в Бога и Христа Его деистическим гуманизмом и молитву – музыкой Моцарта и Бетховена. В начале я не решался принять в школу этого музыкального язычника, но после категоричного заявления, что лица. доверяющие мне его воспитание, ничего не имеют против того, чтобы он вышел из нашей школы добрым христианином, я не счел себя вправе дольше противиться поступлению его в число моих воспитанников.

Скоро, однако, оказалось, что перевоспитать ребенка не по летам развитого, усвоившего много готовых формул в среде высоко интеллигентных взрослых людей и бесхарактерного, отчасти в силу убеждения окружавшей его среды, несравненно труднее, чем воспитать ребенка, жившего дотоле при самых неблагоприятных обстоятельствах.

Мальчик был добрый и отзывчивый, но истерично-нервный и убежденно бесхарактерный. Его так твердо убедили в том, что человек не имеет свободы воли и, следовательно, безответственен, что он решительно не мог и для себя допустить возможность заставить себя поступить по убеждению против желания. Поступив дурно, он сожалел о своем поступке, до болезни расстраивался и, заливаясь слезами, говорил, что не может поручиться, что завтра же не поступит точно также, если повторятся те же обстоятельства. Его так приучили думать, что нет дурных людей, а есть только люди несчастные, которых сделали дурными обстоятельства и что эти несчастные люди заслуживают нашей любви еще более добрых, что его инстинктивно тянуло к худшим из числа товарищей и он, по бесхарактерности своей, не только не оказывал на них благотворного влияния, но даже многое нежелательное от них заимствовал.

Убедившись, что дальнейшее пребывание в нашей школе может быть вредно и для него, и для тех из колеблющихся воспитанников, для которых его интеллигентность делала его авторитетным, я посоветовал его родителям поместить его в другую обстановку.

В марте 1888 года я был обрадован новым, добрым, самостоятельным почином со стороны воспитанников. Некоторые из них просили разрешения учредить Младший Братский Кружок, в котором соединились бы все желающие деятельно подготовляться к трудным и святым обязанностям членов Старшего Братского Кружка.

И я и Старший Братский Кружок с радостию на то согласились и общею молитвою санкционировали рождение Младшего Братского Кружка в нашей школе.

В этом году открылись все пять классов школы и число живущих в ней воспитанников превысило норму в 60 человек, так что и в новой большой школе стало тесновато.

В этом же году я обратился к Г. Министру Государственных Имуществ с докладною запискою, в которой изложил причины настоятельной необходимости для Воздвиженской школы иметь право приглашать на места преподавателей лиц, успешно окончивших курс этой же школы. Моя просьба встречена была сочувственно и, несмотря на многие возникавшие к тому препятствия, получено Высочайшее Соизволение на меру, которая гарантирует процветание школы в будущем, за что все мы не можем не быть глубоко благодарны бывшему в то время Министром Государственных Имуществ Михаилу Николаевичу Островскому.

4-го августа 1889 года состоялся первый выпуск воспитанников из школы. Вышло всего шесть человек. В предисловии я подробнее сказал почему, исполнив долг христианина образованного, воспитав детей в сознательной вере и сознательной любви ко Христу Спасителю, я считаю для себя долгом христианина богатого дать возможность желающим и жить по вере в Трудовом Братстве. Вопрос был в том: дать ли возможность желающим прямо из школы образовать Братскую артель, или потребовать от них предварительно окунуться в омут жизни «по обычаю мира сего», отбыть воинскую повинность и только, по миновании для них искуса казармы, допустить их к Святыне Трудового Братства. Опасение не успеть при жизни моей сделать для Трудового Братства все то, что сделать я считаю своею обязанностью, и нежелание играть роль искусителя – побудили меня избрать первый путь.

Трое из шести вышедших пожелали не разлучаться и слить судьбы свои в общем Братском деле.

На первых же вышедших ярко отразилось значение духовного настроения и доброй воли. Прожив пять лет в однородной среде, при совершенно одинаковых обстоятельствах, представители того же выпуска, той же школы, до того разнились между собою не только по складу ума, симпатиям и привычкам, но и по общему умственному развитию и даже степени образованности, что трудно поверить тому, что в предшествующей жизни между ними было что-либо общее.

Три молодых человека, пожелавшие отдать свою жизнь на созидание Трудового Братства, остались при школе, в течение года подготовлялись под моим руководством и затем заняли места учителей при нашей школе; в настоящее время один из них Андрей Иванович Фурсей состоит управляющим Воздвиженским имением, исполняет должность управляющего школою и преподает «земледелие» в старших классах мужской и женской сельскохозяйственных школ; другой Илья Павлович Кобец был преподавателем первого подготовительного класса, готовился быть священником и умер 13-го мая 1893 года, заслужив искреннюю любовь и глубокое уважение всех его знавших; третий Феодор Евфимович Чвершка преподает скотоводство и ветеринарию в обеих наших школах.

Три остальные предпочли положение наемников положению о Христе Братьев и пионеров в деле созидания первого трудового братства в России. Сначала все три получили разные места в разных экономиях моего имения и я думал не порывать с ними связи, предоставив им свободный доступ ко мне и назначив ежемесячно день для общих съездов. Скоро, однако, они мне доказали, что для людей, очевидно неудавшихся школе в воспитательном отношении, и такое привилегированное положение вредно, и я предложил Главному Управляющему их уволить, желая предоставить им испытать на стороне борьбу за существование во всей наготе. С тех пор я предоставил принимать на службу в мои имения выходящих на сторону воспитанников, но под тем условием, чтобы они состояли на общем положении, без тени привилегированности.

Из этих трех представителей первого выпуска – один находится на Кавказе, другой – на военной службе, третий – занимает место приказчика в одной из малороссийских губерний.

На этом первом акте школы я высказал мой взгляд на соотношение между нравственностью, знаниями и трудолюбием, а один из вышедших в горячих словах выразил свои добрые чувства ко мне, к школе, в которой он был воспитан, и к товарищам.

Следующий учебный год может быть назван годом самостоятельных починов по преимуществу. В этом году каждый из пяти классов школы начал издавать свой рукописный журнал. Отдельное подготовление уроков заменилось общим; впервые члены старшего Братского Кружка составили к новому году обстоятельные характеристики каждого из младших, принятых ими на свое попечение, одним из воспитанников, в сотрудничестве со мною, а другим самостоятельно были написаны две пьесы: «Поклонники дидов» и «Щедра кутья», – из местного народного быта и поэтический талант третьего воспитанника стал быстро развиваться и крепнуть.

17-го января 1890 г. скончался в городе Чернигове отец мой, в течение восемнадцати лет занимавший должность Губернского Предводителя Дворянства; после его смерти в м. Янполь переехали на жительство матушка моя и две сестры, они, изъявив желание принять личное участие в моей деятельности, стали готовиться к осуществлению давнишней, заветной мечты моей о женской сельскохозяйственной школе, вполне солидарной с Воздвиженскою мужскою по характеру постановки нравственного воспитания.

С этого времени наши школьные праздники и воскресные литературно-музыкальные собрания получили новый высокохудожественный интерес, благодаря участию, которое иногда в них принимали младшая сестра моя и артистка-скрипач г-жа Миттельштед-Голлас, поселившаяся в Янполе одновременно с моими родными.

Вполне признавая громадное влияние изящных искусств на жизнь духа, я не мог не радоваться тому, что воспитанники, в нашей глуши, получили возможность слышать прекрасное пение сестры, талантливой ученицы Ренетто, пользоваться руководством по живописи от другой сестры, ученицы Мещерского, и по скрипичной игре от выдающейся артистки.

Впоследствии всем этим мы и воспользовались; одна сестра стала обучать пению воспитанниц женской школы и тем много способствовала успехам соединенного хора, два члена братства из бывших воспитанников брали у другой сестры уроки рисования, двум другим я дал возможность брать уроки скрипичной игры у г-жи Миттельштед, в надежде на то, что со временем они употребят свои знания на пользу Братства и школы.

4-го августа этого 1890 г. состоялся второй выпуск. Из одиннадцати человек, окончивших курс на этот раз, шесть человек осталось в Братстве, пять ушли на сторону, т. е. получили места в разных экономиях моих же имений.

Из шести молодых людей, поступивших в Братство, двое стали готовиться занять места учителей при школе, остальные получили разные должности в Воздвиженской экономии, в ожидании того времени, когда число членов Братства возрастет до возможности взять в аренду один из хуторов моего имения. Теперь они образовали общежитие совместно с подготовляющимися занять должности учителей и, таким образом, получили возможность вне стен училища продолжать братские отношения между собою не на словах только, но и на деле.

Из пяти, не пожелавших отдать свою жизнь на дело созидания Трудового Братства, только двое продолжают служить в моих имениях: один в должности Помощника Главного Лесничего, другой в должности Управляющего одним из хуторов. Из остальных трех – двое отбывают воинскую повинность, а один служит на стороне.

Первое выдающееся событие в жизни школы за 1891 г. было паломничество, предпринятое нами в числе 23 человек в Киев, где мы пробыли всю страстную неделю и часть Святой Пасхи. В паломничестве этом принимали участие, кроме меня, все члены Братства, все восемь членов Старшего Братского Кружка и лучшие певцы школьного хора из Младшего Братского Кружка.

Главною целью этого паломничества, кроме поклонения Киевским Святыням, было дать возможность членам хора слышать чудное, возвышающее душу, пение хоров Калышевского в Софийском соборе и студентов Духовной Академии в соборе Братского монастыря на Подоле.

Пению я придаю громадное, вполне понятное значение в жизни христианской школы и христианского Братства и нахожу, что ни что не может оказать такого могучего влияния на технику пения и развитие музыкального вкуса, как пережитое впечатление от высокохудожественного исполнения.

Выехав за несколько дней до выхода воспитанников из хутора, чтобы приготовить для них помещение, я не сразу нашел его; видимо содержатели гостиниц и Михайловский Монастырь опасались такого наплыва учащейся молодежи, предполагая в них обязательно неприятных во многих отношениях головорезов. Наконец отыскалось вполне удобное для них помещение в небольшой гостинице под названием «Древняя Русь» на самой Софийской площади между Софийским и Михайловским соборами.

10-го апреля наши паломники, помолившись, приложившись к освященному на Гробе Господнем Кресту, вывезенному мною из Иерусалима, и простившись с товарищами, вышли из хутора. 80 верст до железной дороги они прошли пешком, переночевав два раза на пути.

Во все время нашего пребывания в Киеве мы ежедневно утром и вечером посещали церковные службы, преимущественно в Софийском соборе, где, благодаря любезному предложению г-на Колышевского, члены нашего хора имели возможность стоять между соответствующими голосами его хора, а в свободное от церковных служб время осматривали достопримечательности города, посещали Святыни Лавры или сообща читали сочинение Епископа Феофана и в общих беседах подводили итоги пережитых впечатлений.

Исповедывались мы по совету Епископа Иринея в Михайловском соборе у иеромонаха Митрофана, оставившего по себе во всех нас самую отрадную, светлую память и тут же за раннею обедней приобщились Святых Таин.

В Киеве мы узнали о назначении на пост Ректора Московской Духовной Академии всеми нами любимого и уважаемого, за его живую и просвещенную веру и любовь к Церкви Христовой, Архимандрита Антония (Храповицкого); еще раньше восторженное сочувствие, которое внушило к нему многих из старших воспитанников чтение его прекрасных статей по вопросам о жизни Церкви, побудило нас послать на имя его коллективный адрес, на который он ответил письмом полным христианской любви. Теперь мы послали ему приветственную телеграмму.

Считаю уместным сказать здесь о том, почему я всегда радовался, когда в воспитанниках, или членах Трудового Братства проявлялось желание выразить сочувствие кому-либо из «Делателей добрых» на ниве Господней. Замкнутость, неумение поддержать благое начинание, отсутствие потребности громко выразить чувства любви и уважения, при постоянной готовности осудить и оплевать, составляют в общественной жизни нашего Отечества высоко-прискорбное явление, при котором одиноко и холодно живется именно тем, кто, по исключительной чуткости сердца, всех больше нуждается в любви и уважении своих современников. Вот почему я всегда искренно радуюсь и неизменно поощряю всякое проявление в моих друзьях победы духа над этим прискорбным национальным пороком.

Около того же времени, по прочтении некоторых сочинений С. А. Рачинского, было выражено сочувствие и этому столь симпатичному и самоотверженному деятелю.

На обратном пути наши паломники прошли 80-тиверстное расстояние от железной дороги до хутора всего в два приема, переночевав на полпути, и 25 апреля вернулись домой, чтобы с понедельника на Фоминой приняться за весенние работы.

18-го июля мы были обрадованы прибытием в м. Янполь Викарного Епископа, Преосвященного Сергия, который с тех пор неизменно выражал горячее сочувствие и школе нашей и зарождающемуся Трудовому Братству, и даже печатно заявил на страницах Епархиальных Ведомостей, что был «умилен и восхищен» тем, что у нас видел.

19-го числа воспитанники пели на архиерейском служении в Преображенской церкви м. Янполь и удостоились особенной похвалы за исполненный ими концерт «Скажи мне Господи путь». После литургии Преосвященный Сергий прибыл к нам на хутор, подробно осматривал школу и братское общежитие, слушал пение воспитанников и продолжительно беседовал с ними и членами Братства. Он уехал убежденным другом нашим и остался таковым до самой кончины своей в звании Епископа Черниговского и Нежинского, унесшей нашего незабвенного друга и Архипастыря, об упокоении души которого ежедневно молятся в школах и братских общежитиях наших и будут по нашему завету молиться и грядущие поколения Братства и школ.

Во время уборки хлебов приезжал осматривать школу нашу Член Совета Министра Государственных Имуществ Н. П. Москальский, сделал экстренный экзамен и присутствовал при выполнении воспитанниками некоторых полевых работ.

В этом году выпуска не было, так как все пять представителей старшего класса, по молодости лет и недостаточности практической подготовки, оставлены были на повторительный курс, решение это было принято еще весною и не стоит в зависимости от ревизии г-на Москальского.

4-го августа состоялся народный праздник. Каждый из воспитанников пригласил своих родных. Мне хотелось в этот день возможно обстоятельно объяснить характер и цель постановки дела в школе и трудовом братстве. Для этого я избрал темою утренней беседы с нашими гостями молитву Господню, содержащую в себе кратко все христианское мировоззрение и полную программу жизни, обязательную для каждого искреннего и честного христианина; это дало мне возможность кратко изложить основания постановки дела в школе и Трудовом Братстве².

После обеда происходила закладка церкви во имя Воздвижения Креста Господня и затем состоялась вторая беседа, в которой я старался объяснить значение Трудового Братства для жизни народной в связи с верою живою во Христа Спасителя.

В эту же осень были приняты и первые воспитанницы будущей женской с.-х. школы. На конкурсное испытание явилось до ста девочек, по большей части совершенно безграмотных. С этого времени, ознакомившись с требованиями школы, значительно большее против прежнего число девочек стало поступать в Янпольское Народное Училище. Временно женская школа поместилась в нанятой усадьбе среди м. Янполь.

Начало 1892 г. навсегда останется грустною страницею в летописях нашей школы. Мы нашли необходимым удалить из неё пять воспитанников, из которых четыре находились уже в старшем классе. Мера эта слишком исключительна и слишком прискорбна, чтобы о причинах, вызвавших ее, можно было говорить кратко. Причины эти изложены подробно в протоколе заседания Педагогического Совета, на котором принято было это решение.

6-го мая школу посетил Владимир Карлович Саблер, присутствовал на общих молитвах, слушал соединенный хор обеих школ, беседовал с воспитанниками и некоторыми из членов Трудового Братства, всех нас очаровал своею обходительностью и оставил по себе такую добрую память, что вскоре после того, когда было получено известие о назначении его на пост Товарища Обер-прокурора Св. Синода, все изъявили единогласное желание выразить ему по этому случаю чувство уважения и благодарности.

4-го августа состоялся третий выпуск. На этот раз окончило курс 15 человек, из которых 12 поступило в члены Трудового Братства и только трое ушло на сторону.

Еще в ноябре 1891 г. Трудовое Братство взяло у меня в аренду около 250 десятин земли, при новом Братском-Рождественском хуторе, в трех верстах от хутора Воздвиженского. На Рождество, в то время, как на хуторе еще ничего не было кроме скотного двора и небольшой избы, двое из членов Братства, Сергей Павлович Свириденко и Адриан Евфимович Леляков, как истые пионеры, самоотверженно трудились на пользу братства при обстановке настолько неблагоприятной, что всю зиму должны были сами готовить себе пищу. Во время лета был построен дом для общежития и утром 4-го августа освящен вместе со всем новым хутором.

После обычного акта и обычных трогательных прощаний с воспитателем и товарищами, поздно вечером все члены Трудового Братства проводили вновь поступающих на Братский хутор, где и начали совместную жизнь общею молитвою.

13-го октября к нам приезжал Член Совета Министра Государственных Имуществ Т. С. Филипп Николаевич Королев, посетил уроки в школе и подробно осмотрел молочное хозяйство.

В ноябре этого года, отъезжая в Петербург и за границу по делам Трудового Братства и моим собственным, я во второй раз надолго оставлял школу, но оставлял её на этот раз совершенно спокойно. Теперь дело нравственного воспитания успело стройно организоваться и организация эта окрепла; каждый воспитанник имел из числа старших товарищей друга и руководителя, и все эти старшие избранники тесно соединены в один братский кружок, сознающий и святость общего дела и личную ответственность перед Христом Спасителем, во имя Которого они приняли «Малых сих» и на вечное дело Которого они их подготовляют. Места учителей, кроме двух, заняты моими ближайшими друзьями и о Христе братьями, которых я воспитал, и сознательно люблю и уважаю.

Этою поездкою за границу я воспользовался для того, чтобы посетить несколько низших с.-х. школ и познакомиться с наиболее выдающимися представителями христианского движения в разных странах. Со многими добрыми начинаниями, со многими «Делателями добрыми на ниве Господней» я имел радость познакомиться во время моих путешествий по Германии, Франции и Швейцарии, но самое отрадное и светлое воспоминание я сохранил об одном укромном уголке Силезии, где в деревенской тиши растет и зреет дело Божие – воспитание душ живых к вере живой, под влиянием созидающего Духа Божия, при содействии двигающей горами веры живой графа Максимилиана Люттихау. Навсегда я сохраню благодарную память о том, с какою братскою любовью я был принят графом и представителями организованных им христианских форейнов, с какою радостью они приняли известие о существовании нашей христианской школы и зарождении Трудового Братства среди иноверческой и иноплеменной им России, с какою любовью и с каким уважением они говорили о нашем отечестве и церкви православной по поводу возможности возникновения таких явлений на лоне их, с каким вдохновением в конце молитвенного собрания импровизировал граф Люттихау длинную молитву о нас.

Когда я рассказал все это, вернувшись на родину, все друзья мои единодушно пожелали послать сочувственный адрес графу Люттихау; адрес этот он получил в то время, как гостил в замке Балленштедт, у тетки своей (бабушка графа была принцессою Голштинскою) герцогини Ангальт-Бернбургской, родной сестры короля датского Христиана IX, и вот мы имели радость получить через графа Люттихау привет и лучшие пожелания от родной тетки Государыни Императрицы и дам её двора.

На сердечное и вдохновенное письмо графа и дорогой дли нас привет столь близкой родственницы Супруги нашего Монарха, мы отвечали двумя новыми адресами на имя графа и герцогини.

Все это я пишу здесь, находя, что картина духовной жизни школы была бы далеко не полна без того.

После светлого праздника франко-русских торжеств, нам захотелось присоединить и наш голос к общему хору, выразив добрые чувства наши к кому-либо из представителей французской национальности. Для этого мы выбрали трех лиц, вполне заслуживающих с нашей стороны и любовь и уважение: Гиацинта Луазон, инициатора старокатолического движения во Франции, вдову дорогого нам по вере живой и пламенному вдохновению святой любви, знаменитого проповедника Евгения Берсье и ректора Бернского университета, издателя, задавшегося дорогою для всякого искреннего христианина целью воссоединения церквей, органа старокатоликов «Теологическое обозрение», профессора Мишо.

4-го августа 1893 г. наступил день четвертого выпуска. Окончило школу восемь человек, из которых пять осталось в Трудовом Братстве.

На этот раз, согласно циркулярному предписанию Департамента Земледелия, воспитанникам были розданы не аттестаты, как это практиковалось в предшествующие годы, а временные свидетельства, обязывающие их, по отбытии практического года в каком-либо имении, представить отчет о своих занятиях и отзывы хозяев, или их уполномоченных, для получения аттестатов через год.

11-го сентября состоялось, наконец, освящение храма во имя Воздвижения Креста Господня и в этот же день на первой литургии приобщались Святых Таин все члены Трудового Братства.

26-го сентября вся школа участвовала в торжестве первого бракосочетания одного из членов Трудового Братства.

17-го октября в присутствии Члена Совета Министра Государственных Имуществ Ф. Н. Королева, посетившего вторично нашу школу, и случайно попавшего на это торжество, освящено новое здание женской с.-х. школы.

Вот краткая история духовной жизни и главнейших событий колыбели Трудового Братства.

Чего я не мог сделать, это присоединить к описанию великих немощей воспитанников и педагогов описания великих собственных немощей, которых сознаю, но судить о которых не берусь, предоставляя это дело другим, менее меня заинтересованным судьям. Между тем перечисление моих немощей прибавило бы новый верный штрих к разительной картине величественного проявления силы и славы Божией, уяснив в какой немощи благоволит Господь творить силу, когда он может делать это, не насилуя свободы воли человека, добровольно отдающего себя на служение святому делу Его.

Повторяю то, что сказал в начале этой главы: одна только вера живая и искреннее желание по возможности менее препятствовать тому, чтобы Бог живой в великих немощах моих творил силу, дали мне, избалованному жизнью баричу, возможность послужить на святое дело, трудности которого безмерно превышали и способности, и достоинства мои, доставили мне радость сознавать, что исполнилось на мне слово Божие, что сдвинула вера моя на пути моем многие горы, что многие души живые из чуждых богатому баричу, отделенных от него высокими горами привычек, рутины и социальных предрассудков, крестьянских детей, стали близкими, родными, сознательно любимыми и уважаемыми им братьями о Христе, готовыми отдать всю жизнь и все силы духа на совместное с ним созидание первого Трудового Братства – во славу Церкви, во благо нашего дорогого Отечества; дали мне возможность радостного сознания, что каждый шаг и каждое мгновение двенадцати лет, отданных на дело Божие, получили непреходящее значение и

……………………вечный смысл,

«Дающий право жить».

Н. Неплюев.