Глава четвертая. Двадцать лет в стенах Духовной Академии

Почти двадцать лет, с 1891 по 1910 год, Владыка Феофан провел в стенах С.-Петербургской Духовной Академии. Вначале юным студентом, потом магистрантом Совета Академии и одновременно доцентом. Затем магистром, экстраординарным профессором и исполняющим обязанности инспектора. С 1905 он – инспектор, а с 1909 года – ректор С.-Петербургской Духовной Академии. Но параллельно с этими мирскими научными званиями и должностями идут чисто духовные, монашеские и священноиерархические: иеродиакон, иеромонах, архимандрит и Епископ, что соответствовало характеру его деятельности: научно-академической, пастырско-священнической и монашеско-аскетической.

В Духовной Академии эти три рода деятельности должны быть слиты воедино. Но в практической жизни гармония между ними встречается нечасто. Только редкие, а быть может, редчайшие из профессоров духовных академий находят равнодействующую сил, как нашел ее профессор Василий Васильевич Болотов, в подлинной, «единой на потребу» (Лк. 10, 42) жизни во Христе. А обычно ущемляется, в большей или меньшей степени, духовное, как многотрудное, за счет душевного и даже телесного. И то, что говорится о духовенстве вообще, то может быть сказано и о профессорах духовных академий. А именно, различаются четыре главных типа духовенства: духовенство духовное, духовенство академическое, духовенство административное и духовенство, исполняющее только роль...

Духовенство духовное – это самоотверженное, подлинное духовенство, душепастырствование во Хpисте. Оно очень редко встречается, его почти невозможно найти в наше время. Представители его ведут подвижнический, евангельский образ жизни, придерживаясь аскетических правил древних Святых Отцев. Жизненный путь этот очень труден, он требует постоянного, денного и нощного духовного бодрствования. Эта та духовная наука жизни во Хpисте, которая справедливо называется наукой всех наук. Совершается эта жизнь «за закрытыми дверями» души подвизающегося. Таковой ничего не делает напоказ, все – «втайне», по слову Христа Спасителя (Мф. 6, 1–8). Это – «пастырь добрый», он «душу свою полагает за овцы» (Ин. 10, 11).

У духовенства академического подлинная духовность подменяется чисто научными целями. Вместо работы над собой и в себе, пастырствующий подменяет личный внутренний многотрудный пожизненный аскетический путь борьбы со грехом в себе целью внешней, забывая себя, свою душу. Он видит свою пастырскую цель и задачу в академической, так называемой богословской науке. Он утешает себя тем, что «служит», как ему кажется, «научной истине». Он рассудочен, схоластичен. В нем нет простого, глубокого и теплого чувства веры. Если он проповедует, то как холодный книжник, выставляя напоказ свою «ученость»... Господь говорит о таковых: «Знаю твои дела; ты ни холоден, ни горяч; о, если бы ты был холоден или горяч!.. то извергну тебя из уст Моих» (Апок. 3, 15–16).

У духовенства административного подлинная духовность опять-таки подменяется, но уже не внешне научными целями, а лишь организаторско-административными. Забывая внутреннее самосовершенствование, пастырь озабочен только внешней стороной Православия. Это не «отец духовный», не «батюшка», а холодный учитель, начальник, повелитель. Это не «пастырь добрый», полагающий «душу свою за овцы», это тот, о ком Господь сказал, что он – «наемник». «А наемник, иже несть пастырь, ему же не суть овцы своя, видит волка грядуща, и оставляет овцы, и бегает: и волк расхитит их, и распудит овцы. А наемник бежит, яко наемник есть, и нерадит о овцах» (Ин. 10, 11–13).

И, наконец, духовенство, исполняющее только роль. Духовное лицо в этом состоянии понимает свою пастырскую задачу чисто внешне, вне всякой духовной работы над собой и над своими пасомыми. Он подменяет духовность не богословской наукой, не схемой бюрократического руководства. Он озабочен только тем, чтобы внешне быть похожим на «пастыря» и довольствуется наружным видом и бездушной ролью священнослужителя. Это, собственно, простое лицедейство, актерство, лицемерное выполнение только внешних, показных признаков священства. Он не заботится о том, чтобы иметь что-то в душе, а удовлетворяется внешними символами: крестное знамение (без внутренней молитвы), поклоны (без чувства покаяния и смирения), целование икон (без молитвенного обращения) и все прочее. О таковых Господь Иисус Христос сказал: «приближаются Мне людие сии усты своими, и устнами чтут Мя: сердце же их далече отстоит от Мене. Всуе же чтут Мя... » (Мф. 15, 8–9)⁶.

Епископ Феофан принадлежал, безусловно, только к первой, редчайшей в наше время группе духовенства духовного. В этом отношении он положил, по дару благодати Божией, твердое начало еще в юности и даже в раннем детстве. И, восходя от силы в силу, как в мирском звании, так, тем более, в священно-монашеском, он прошел свой путь во славу Триединого Бога. Однако в Академии его ожидали немалые трудности и искушения. Но он безбедно миновал их.

В те годы в государстве была общая атмосфера распада, искусственно созданная и подогреваемая теми, кто отрицал хорошее во имя туманно воображаемого «лучшего»... И вот теперь Россия – море крови и слез!

Для многих в ту пору революционные настроения казались «передовыми». В известной мере эти настроения коснулись даже Церкви. Это поветрие проникло и в духовные учебные заведения. «Не соглашаться» и «возмущаться» стало признаком «прогрессивности». И в академиях появились носители этих либеральных идей как среди профессоров, так и студентов. Лозунг «свободы», антихристиански понимаемый, стал гордым знаменем этих людей. И молодому инспектору высшей духовной школы приходилось свидетельствовать пред непонимающими ту истину, что Царство Христово – «не от мира сего» (Ин. 18, 36).

Некоторые профессора Академии, зараженные модным поветрием нездорового либерализма и протестантизма, обвиняли ректора в том, что он «стесняет свободу научного творчества». Митрополит С.-Петербургский Антоний, которому была подчинена Академия, вызвал Епископа Феофана для объяснения. Отвечая на поставленный вопрос, Владыка Феофан указал Митрополиту параграф Устава духовных академий, в котором было записано: «Ректор академии отвечает за направление и дух академии». А после этого Владыка Феофан, не преувеличивая, и не преуменьшая опасности, поведал Митрополиту, какие нездоровые мысли, явно противоречащие святоотеческому пониманию, пытаются внушать студентам на своих лекциях некоторые профессора.

– Ведь это явный протестантизм, а не Православие! – воскликнул Митрополит Антоний.

Он вполне одобрил линию поведения ректора, оставив без последствий заявление либеральной профессуры. Но после февральской революции на Поместном Соборе Российской Православной Церкви эта профессура, применив иную тактику, сделала новую попытку повлиять на Архиепископа Феофана.

Необходимо отметить, что каждая из четырех духовных академий России, кроме общей для всех программы, имела еще и свои особые задачи. И сдерживающее поведение ректора в отношении свободомыслящей профессуры, подпавшей под влияние Запада, вполне оправдывалось специальными задачами, стоявшими перед С.-Петербургской Духовной Академией.

Эти специальные задачи вытекали из исторических и географических условий.

Так Казанской Духовной Академии вменялось в обязанность вести защитную борьбу против ислама, буддизма и прочих восточных религий, с которыми Россия соприкасалась на восточных границах империи.

Киевской Духовной Академии ставилась задача борьбы с католицизмом и униатством, или католичеством «православного обряда».

Московская Духовная Академия должна была разрабатывать вопросы преодоления старообрядческого раскола в Российской Православной Церкви и борьбы с сектантством на российской почве.

И, наконец, на долю С.-Петербургской Духовной Академии приходилась самая трудная задача: стоять на страже и защите Православия против проникновения с Запада тлетворных идей и идеологий: либерализма, протестантизма, материализма, атеизма, антихристианства и вообще масонства.

Преосвященный Феофан в период своего ректорства в С.-Петербургской Духовной Академии, несмотря на все протесты известной части профессуры, заявляемые во имя так называемой «свободы», исповеднически исполнял свой священный долг.

Владыка Архиепископ рассказывал об одном остром конфликте, так и оставшемся не до конца изжитым. Конфликт этот начался также со своеобразного понимания «свободы». Жена одного из профессоров, не получив развода, ушла от мужа к другому профессору той же Академии, и живя с ним, помогала ему в его научной работе. Случилось это до того, как Владыка стал инспектором. Но никто из начальствующих лиц Академии не придал этому должного значения. Однако, когда инспектором стал архимандрит Феофан, он обратил внимание на это неприятное событие в профессорской среде.

«Это входило в круг моих обязанностей, – рассказывал Архиепископ Феофан. – Получив одобрение от духовного руководителя, я возбудил этот вопрос перед академическим Советом. Ведь совершенно недопустимо, чтобы профессор Духовной Академии жил невенчанно и к тому же с чужой женою. С.-Петербургская Духовная Академия – самое высокое место по подготовке будущих пастырей Православной Церкви в Православном Царстве! И как после этого возможно такое неуважение и нарушение законов и Церкви и государства?! Академия перед глазами всех в столице Империи, и с нее берут пример миллионы...

Я внес предложение в академический Совет, чтобы этот профессор поступил по закону и обвенчался, согласно требованиям законоположений Православной Церкви. Но профессор страшно возмутился и негодовал, говоря: «Какое он имеет право вмешиваться в мою частную жизнь?!»

На это я ответил, что, во-первых, это совсем не «частная жизнь». Профессор Духовной Академии обязан, по своему положению, жить, по меньшей мере, хотя бы внешне, по-христиански. И никак нельзя допускать такое демонстративное попрание закона Церкви перед лицом всей Православной Империи. А во-вторых, по законоположению инспектор Академии обязан обратить внимание на это... «

И профессору пришлось выбирать: или уходить из Духовной Академии и жить частной жизнью, или смириться перед законом Церкви. Академический Совет поддержал точку зрения инспектора, и профессор с очень большим ученым именем упорядочил свою жизнь. Но личную неприязнь к Владыке Феофану профессор не смог победить – так и сохранил ее пожизненно. В душе он, конечно, понимал, что инспектор был прав, но примириться с ним окончательно так и не смог.

В этом случае проглядывает яркая черта характера будущего Святителя: исповедническое служение правде Божией. А ведь на подобный поступок не решились лица, возглавлявшие Духовную Академию. Подобным самоотверженным образом он действовал неоднократно в течение своей подвижнической жизни, наживая себе многих неприятелей... «Блажени изгнани правды ради: яко тех есть Царствие Небесное. Блажени есте, егда поносят вам, и ижденут, и рекут всяк зол глагол на вы лжуще, Мене ради... тако бо изгнаша пророки, иже (беша) прежде вас» (Мф. 5, 10–12).

Об этом конфликте Архиепископ всегда вспоминал с горечью. И предпринимал шаги к полному примирению. Но у профессора не хватило христианского мужества: признать свою вину он не смог. Однако, этот профессор нес пожизненную епитимью от Господа в своей жене. Она страдала тяжелым психическим заболеванием: днем она спала, ночью принимала пищу, бродила полуодетая, неопрятная. Для знаменитого профессора это был тяжелый крест!

Если именитый профессор подвергся искушению поставить свое «я», свою «свободу» выше требований Церкви и государства, если иные из профессоров протестовали против инспектора Академии, обвиняя его в том, что он не дает им свободы проводить неправославные тенденции при чтении лекций студентам, то что сказать о питомцах Академии?!

Находились среди них такие студенты, которые под горделивой вывеской «свободомыслящих людей» и нигилистов, пытались, живя в стенах Духовной Академии, узаконить свою «волю». И надо прямо сказать, что такое душевное состояние, по мнению Святых Отцев, есть тягчайшее духовное заболевание человека. Оно именуется духовной прелестью. Это самопрельщение на почве гордости, степень духовной ненормальности.

Один из студентов в своем самомнении и самообольщении стал резко выступать против верований и религиозных обычаев общества и Церкви. Гордящийся своим неповиновением законам и правилам Духовной Академии, этот студент не только на словах, но и во всем своем облике и поведении старался быть не похожим на всех, чтобы этим заявить свою свободу. Он преднамеренно неряшливо одевался, отпустил такую же неряшливую бороду и длинные волосы. В общежитии он вопреки правилам ложился на постель в неурочное время, да еще и обутым.

Обо всем этом стало известно инспектору Академии. И однажды, когда этот нарушитель порядка лежал на постели, в дортуар вошел архимандрит Феофан. Тот продолжал лежать, надеясь, очевидно, вызвать бурю гнева. Но архимандрит спокойно его спросил:

– Почему вы в неурочное время находитесь в спальне и, вопреки правилам, лежите на постели?

– Лежу, потому что хочу!

– Вы, может быть, больны? Но надо снять обувь...

– Мне так удобней... А о моем здоровье не беспокойтесь!

– Отчего вы так себя ведете?

– Как это «так»?!

– Вы отпустили лохматую бороду и такую же шевелюру!

– А вы для чего отпустили?

– Монаху так положено законом Церкви. Я и подчиняюсь закону и советую вам подчиняться общим для всех правилам.

– А я никаких правил и законов не признаю, кроме моего желания: хочу и все!

– А вы подумали, что каждый истинный христианин не может рассуждать, как вы, он не имеет права следовать своему «хочу» и «не хочу», а только тому, что повелевает нам Бог, Господь наш Иисус Христос!

После этих слов наступило молчание и архимандрит удалился. Грубиян, очевидно, ждал административных мер, чтобы прославиться как невинно пострадавшему. Но таких мер не последовало.

Рассказывая обо всем этом через много лет, Архиепископ Феофан добавил:

– Что с таким человеком и в таком душевном состоянии говорить? С такими, как он, должна говорить гражданская власть свойственным ей «языком». Другого языка они не признают и не понимают... Может быть, впоследствии Господь его и вразумил, и он понял свою ошибку. Но если не понял и примкнул к революции, то он мог духовно погибнуть!

В данном случае Архимандрит Феофан проявил себя как подлинный, настоящий монах. Он снес дерзкую грубость вообразившего себя «героем» студента, отказался принять административные меры воздействия, даваемые ему положением инспектора Духовной Академии, именно потому, что он принадлежал к «духовному» разряду духовенства. Он кротко принял вызывающее поведение дерзкого, ведь Господь Иисус Христос, Божественный наш Спаситель, говорит: «Блажени кротцыи: яко тии наследят землю» (Мф. 5, 5).

Владыка Архиепископ как-то вспоминал об одном молчаливом диспуте с известным философом-публицистом Василием Васильевичем Розановым.

В тот момент, когда он посетил Владыку, Преосвященный вышел погулять на свежем воздухе в саду Академии. При этом надо пояснить, что такая прогулка не была простою. Он, гуляя, погружался в монашеское «умное делание», или непрестанное моление ко Господу, произнося в уме и сердце молитву Иисусову... Поскольку Епископу этот гость был знаком и прежде, он пригласил его погулять на воздухе в редкий для столицы погожий день. И они пошли уже вдвоем по аллее. Философ совершенно неожиданно начал разговор с обличений монашества, приглашая Владыку Феофана к спору. Но тот выслушал пассаж и промолчал. Тогда Розанов продолжил свои обличения, желая услышать возражения от собеседника. Владыка Феофан, казалось, не слышал словоохотливого философа. И Розанов, озадаченный, умолк, пытаясь заглянуть ему в лицо, но сделать это было совсем непросто, ведь смиренный монах шел, опустив голову. Философ пытался отгадать, какое впечатление произвела на Владыку Феофана его заранее заготовленная речь, и поэтому потерял нить мысли. Говорить ему становилось все труднее, он начал повторяться. Нет, не к такому разговору готовился философ. Он рассчитывал на спор, надеялся на неопровержимость своих аргументов. Но реплик нет, и атака срывается: с ним не спорят, не отбиваются от колких словечек – молчат. И Розанов, не выдержав молчания, сказал: – «А может быть, вы и правы!»

«Но ведь я-то, – вспоминал Владыка, – ни единого слова не произнес в ответ на его речь. Однако он правильно понял мое молчание. Как умный человек, он сам почувствовал слабые стороны высказанных мыслей. Да, это было в высшей степени примечательно».

Что именно он называет «в высшей степени примечательным»? А дело в том, что Владыка Феофан, гуляя в саду, был занят сосредоточенной молитвой Иисусовой, и углубленному в это делание Епископу не хотелось, без насилия над собой, говорить и он молчал, потому что и ум и сердце его были заняты иным, более важным и необходимым. Он был поглощен молением, и слова гостя его не затрагивали, он как бы слышал и не слышал их, продолжая моление, а, вернее, оно само продолжалось, он просил Господа, по Своей воле, вразумить посетителя... И Господь явил Свою неожиданную помощь, и такой по-человечески сильный ум сам признал свою несостоятельность. Владыка возложил всю надежду на Господа, и Господь явил знамение: философ сам разрушил и опроверг то, что созидал. Он признал себя побежденным, но эту победу приписал Владыке Феофану, хотя, в действительности, побеждающим был только Бог. И вот это действие Божие Владыка и назвал «в высшей степени примечательным», т.е. совершенно неожиданным, дивным, чудесным.

В этом случае, как и во многих ему подобных, Владыка переживал неизъяснимую духовную радость, радость о Господе, которая нам, грешным, незнакома, мы и представить себе этого состояния не можем, потому как то блаженное состояние есть дар благодати Божией, и его сподобляются лишь чистые сердцем. «Человеку, который добр (благ) пред лицом Его. Он дает радость». (Еккл. 2, 26), – говорит Писание. И св. Пророк повелевает: «Работайте Господеви со страхом, и радуйтеся Ему с трепетом» (Пс. 2, 11; ср. 88, 16–17). Св. Апостол Христов призывает: «Братия мои, радуйтесь о Господе» (Фил. 3, 1). «Радуйтесь всегда о Господе и еще говорю, радуйтесь» (Фил. 4, 4). И Сам Господь говорит в Благовестии: «Радость Моя в вас пребудет», и этой «радости вашей никто не отнимет у вас» (Ин. 15, 11 и 16, 22).

Переживая эту Господню радость, Владыка как бы преображался, становился другим: молодым, юным, в нем просвечивала даже та блаженная детскость, о которой упоминает Спаситель: «Истинно говорю вам, если не обратитесь и не будете как дети; не войдете в Царство Небесное» (Мф. 18, 3). Владыка Феофан не только «радовался и веселился» духовно (Мф. 5, 12), но и ликовал, и, зная за собою этот блаженный дар Господень, он старался его скрыть, но это ему не всегда удавалось. Это осенение духовной радостью проявлялось у него обычно в том, что он не мог усидеть, поднимался и очень быстро начинал ходить, пытаясь спрятать радостное выражение лица, и едва сдерживая жесты, напоминающие рукоплескание. Недаром сказано в Писании, и слова эти поются как антифон на Вознесение: «Вси язы́цы восплещите руками и воскликните Богу гласом радования» (Пс. 46, 2). Все это производило дивное впечатление, так что некоторые из тех, кому привелось наблюдать в такой момент Владыку Феофана, пытались подражать ему, что было одной лишь формой без духовного содержания. А оно по благодати дается тем, кто в девственном теле сохраняет девственную душу, этот редчайший дар Божий в наше погибельное время. Такими исключительными девственниками были преподобный Серафим Саровский и святой Иоанн Кронштадский, которые отличались удивительной непосредственностью, чертой, присущей детскому возрасту. Подобную черту духовного помазания, – «помаза Тя, Боже, Бог Твой елеем радости, паче причастник Твоих» (Пс. 44, 8), – по благодати имел и Архиепископ Феофан.

Хотя отца Иоанна Ильича Сергиева, этого «всероссийского батюшку», более известного как Кронштадтского, формально и нельзя причислить к профессуре Духовной Академии, но он, по существу «honoris causa»⁷, был доктором наук и профессором этой Духовной Академии, поскольку учился в ней и окончил ее и трудами своего слова, своей «Жизнью во Христе» далеко превзошел всякие похвальные звания. Владыка Архиепископ говорил об этом неоднократно. У него были личные воспоминания об отце Иоанне. Ведь оба они жили в одно и то же время, в одной и той же столице, даже более того, знали лично друг друга и им приходилось служить вместе Божественную литургию.

Однажды для Владыки Феофана произошел очень памятный случай, свидетельствующий о дивном даре ясновидения батюшки Иоанна. Владыка в ту пору был инспектором Академии. Он готовился служить литургию в одном из храмов столицы, где был престольный праздник. Но случилась у него неотложная работа: нужно было представить письменный доклад Митрополиту. Всю ночь он провел за рабочим столом, а когда закончил писать, было уже утро, и надо было ехать в храм. А там, среди прочего духовенства, сослужащим был и отец Иоанн Кронштадтский. Обедня уже кончалась. Священнослужители в алтаре приобщились и во время запричастного отец Иоанн подошел к Владыке и поздравил его с принятием Святых Таин. А потом особенно внимательно посмотрел на него и, покачав головой, сказал:

– Как трудно всю ночь писать, а потом, совсем не отдохнувши, ехать прямо в храм и совершать Божественную литургию... Помоги, помоги Вам, Господи, и укрепи!

Вспоминая этот случай, Владыка говорил:

– Можете себе представить, как отрадно было слышать от такого лица такие слова. Я вдруг почувствовал, что вся моя усталость моментально исчезла при этих словах... Да, великий был праведник отец Иоанн Кронштадтский.

А как много было людей, слепых и глухих, не принимавших отца Иоанна Кронштадтского и очень грубо относившихся к нему. И даже среди священников были такие. Так, например, как-то прибыл отец Иоанн на престольный праздник в один из храмов Петербурга, а настоятель храма, увидев его, начал кричать:

– Что ты явился? Я тебя не приглашал. Ишь ты какой святой. Знаем мы таких святых!

Отец Иоанн смутился. Затем кротко и смиренно попросив прощения, покинул храм.

Был и такой случай в Кронштадтском Андреевском соборе, где отец Иоанн был настоятелем. Один из прислужников начал возмущаться, что батюшка ни разу не одарил его. Он ругал отца Иоанна, не стесняясь в выражениях.

Батюшка очень смутился, замолчал. Случившийся тут один из псаломщиков вступился за него:

– В своем ли ты уме?! Стыдно и страшно подумать, что ты говоришь и на такого батюшку! – И, перебирая заслуги отца Иоанна, упомянул между прочим, что тот – отец настоятель.

– А ведь верно: я же настоятель. Разве можно с настоятелем так разговаривать?!

Сказав это, отец Иоанн повернулся и ушел.

Вспоминая этот случай, Владыка Феофан говорил:

– Какое смирение у отца Иоанна! Ни дара прозрения, ни дара исцеления, ни чудотворений – ничего из этого он себе не приписал, согласившись лишь с тем, что он настоятель.

Несмотря на то, что отец Иоанн окончил Академию на много лет ранее Владыки Феофана, в ее стенах сохранилась память о студенте Иване Ильиче Сергиеве. Будущий светоч Кронштадтский и Всероссийский имел обыкновение в свободное от лекций время уединяться в пустой аудитории. Он увлекался чтением святого Иоанна Златоуста, приходя в восторг от прочитанного. Будущий великий пастырь Церкви радостно аплодировал великому Святителю. Говоря об отце Иоанне Кронштадтском, Владыка Феофан всегда отмечал присущую ему непосредственность, что говорило о его сильной вере, чистоте и девственности его души. Батюшка Иоанн всегда был таким – пламенным, восторженным, непосредственным, как малое чистое дитя.

Владыка Архиепископ, будучи Архимандритом и инспектором С.-Петербургской Духовной Академии, принял участие в похоронах великого пастыря в 1908 году. На фотографии, запечатлевшей момент похорон, инспектор С.-Петербургской Духовной Академии выглядит совсем юношей.