Послание 1(60). К иконоборческому собору¹⁰⁷

Следуя Божественным заповедям и каноническим постановлениям о том, что не должно без согласия своего епископа делать или говорить что-либо, касающееся церковного благочиния, а тем более относящееся к догматическому исследованию, хотя ваша власть и один раз, и другой призывала к этому наше смирение, мы не дерзали прибыть и сделать что-нибудь вопреки законам, как поставленные Божественным Духом под священную руку Святейшего патриарха Никифора. Когда же некоторые из имеющих один с нами чин игумена рассудили прибыть туда и вступить в словопрения, нам пришлось услышать то, от чего так сокрушается наше смиренное сердце.

Ибо, говорят, это собрание состоялось для низвержения второго Никейского святого Собора, т.е. для уничтожения поклонения честной иконе Господа нашего Иисуса Христа и Богородицы, а равно и всех святых. Слыша об этом, кто не вздохнет тяжко из глубины сердца, ведь этим уже низвергается спасительное домостроительство Господа нашего Иисуса Христа? «Слушайте, небеса, и внимай, земля», – да воскликнет с нами велегласнейший Исаия (Ис.1:2); или лучше сказать: «Слушайте, восток и запад, север и морская страна, в каком положении ныне наши дела и для чего дерзнули составить собор».

Но мы, нижайшие, и прибывшие, и не прибывшие, – ибо и другие единодушны в одном божественном мышлении, – держась веры, согласной с поднебесной Церковью, утверждаем, что выставлять и почитать божественную икону Самого Спасителя нашего Иисуса Христа и Пресвятой Матери Его и каждого из святых справедливо по учению второго Никейского святого Собора или другого, божественно учившего прежде него. Более того, имея письменные и неписьменные свидетельства от самого пришествия Господа нашего и Бога, мы твердо пребываем на том основании, о котором говорит Христос: «Ты Петр, и на этом камне созижду Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее» (Мф.16:18).

Подлинно, какое может найтись слово у желающего противоречить такой силе истины? Ибо, если Господь наш Иисус Христос несомненно явился в человеческом образе и в нашем виде, то справедливо Он пишется и изображается на иконе, подобно нам, хотя Божественный образ Его остается неописуемым. Он есть Посредник между Богом и людьми, и при этом сохраняет неизменными свойства обоих естеств, из которых состоит.

А если бы Он не был описуем, то перестал бы быть Человеком, и тем более – Посредником, так как с уничтожением описуемости уничтожаются все однородные ей свойства. Ибо, если Он не описуем, то и не осязаем; а если осязаем, то вместе с тем описуем, чему противоречить было бы глупо так как это свойства тела, подлежащего осязанию и изображению. И как Он будет неописуем, если может страдать?

Если же Он описуем и может страдать, то, конечно, нужно и поклоняться Ему в том виде, в каком Он изображается. Ибо слава первообраза не разделяется в образе, по выражению Василия Великого. Чествование образа переходит к первообразу¹⁰⁸, т.е. чествование всякого, естественного ли, или художественного образа.

Так же точно надобно рассуждать и относительно изображения Честного Креста: через поклонение этому изображению чествуется поклонением и Животворящее Древо; равно как и, наоборот, вместе с уничтожением первого по необходимости уничтожается и второе. Разве исповедание этого изображения не является исповеданием Животворящего Креста? Равным образом и отвержение преображения отвергает сам Крест.

Подобное отношение надобно предполагать и между иконой Христовой и Самим Христом всякому здравомыслящему. Впрочем, теперь не время для догматического изложения, которое может легко убедить признать свет истины даже слабоумного.

Такова наша, грешных, евангельская вера, таково наше, смиренных, апостольское исповедание; такое передано нам, нижайшим, богопочитание от Отцов! Сверх этого, если не только кто-нибудь из нынешних или древних, но даже если Петр и Павел, – говорим о невозможном, как бы о возможном, – даже если пришедший с самих небес станет учить и проповедовать иначе (Гал.1:8), то мы не можем принять его в общение, как не согласующегося со здравым учением веры.

Наконец, как бы ни было угодно вашей власти, наше смирение готово скорее страдать до смерти, чем отречься от нашего искреннего исповедания.