Обновление жизни (Тайна страданий)

Итак, Церковь, как мы сказали выше (См. «Обновление жизни» № 36 «Т.Е.В.»), давно уже проповедала в лице Господа «обновление жизни», объявила уже наступившим «лето Господне приятно» и даже более: положительно утвердила, что это уже сбылось воочию людей (Лк.4:19–21). Однако наличный опыт жизни человеческой и в истории целых народов, и в сфере деятельности каждого человека, разительно ясно утверждает, что «лета приятна» все еще приходится только страстно ждать и искать, что человечество все еще не может понять и разгадать эту непонятную для себя тайну – тайну борьбы и страданий за благо и правду жизни, и эта тайна, как общий закон жизни, ясно чувствуется везде. Ведь не гимны благодарных и торжественно-хвалебных песней поднимались и теперь еще поднимаются к небу с земли, а чаще и громче слышатся вопли скорбей и страданий, ропот и стоны, а часто и прямо проклятия. Давно человечество думало над этой всегдашней тайной страданий жизни и старалось найти, если не полную разгадку ее, то хотя несколько поднять завесу над этой тайной; думает и теперь над ней и кажется готово признать эти страдания подлинным законам своей и мировой жизни. Устами своих же ученых говорит оно теперь о законе борьбы за существование, как общем и неизбежном законе жизни, не говорит только ясно, откуда же этот закон, какой его смысл и что же следует дальше. Ведь нужен же какой-либо смысл этих страданий, нужен же какой-либо просвет, который хотя несколько живил бы человека и давал ему силу и мощь. А в том факте, что человечество все-таки никогда не мирится внутренне с этим как бы заколдованным кругом общего смятения и общей скорби жизни и ищет всегда лучшей доли и блага жизни, ясно выражается, что закон страданий вовсе не выражает собой всей подлинной правды о жизни человека, а только говорит, что может быть другая жизнь, лучшая, что чувствуется она внутренне и что стоит только из наличных сил и форм жизни найти такую, которая подлинно была бы пригодна для устройства блага жизни, и оно будет обеспечено.

Человечество, к сожалению, ошибочно думает, что в наличных условиях жизни и ее пережитых и переживаемых формах выразилась вся природа личности человеческой и все стороны ее в своей норме и подлинности, и вопросов о том, истинно ли это человеческая жизнь и соответствует ли она идее свободно-разумной, творческой личности, какой хочет все-таки считать себя человек, об этом думают мало.

Вот и бьется бедный человек в этом непонятном для его ума и странном раздвоении и круговороте жизни: сознает борьбу и страдания, как действительные и наличные факты и видит в них общий закон жизни, но не хочет примириться с ними и всем своим существом отрицает их. Кажется, как будто ужасная печать древнего братоубийцы Каина и то печальное знамя его жизни, что он «стеня и трясыйся» будет жить среди людей, воочию исполняется над всем человечеством. Ведь подлинно, что «стеня и трясыйся» за благо своей жизни, за себя самого, за те удовольствия и прихоти, которыми манит мир, живет и жил всегда человек. Как будто убил что-то человек и трепещет суда за это убийство, как будто он поругался над чем-то святым и великим в жизни, вроде братской любви, поруганной Каином, и за это поругание природа мстит ему тем, что лишила его мира и радости, лишила его самого высшего – разума его жизни. Мы не будем теперь пока касаться вопроса о нормах человеческой жизни, выражающих собой внутреннюю природу и сущность человеческой личности; у нас теперь пока вопрос о страданиях, поскольку они представляют собой наличный факт жизни и требуют хотя некоторого проникновения и освещения их. Может ли человек в христианском освещении смысла своей жизни, из целого круга тех идей и понятий, которыми обогатило его мысль христианское откровение, найти нечто такое, чтобы сделало для него страдания если уж не удоприемлемыми без внутреннего протеста чувства, то хотя подвигом во имя какой-нибудь высшей цели, достаточной для их оправдания.

Если слово Христовой проповеди и слово Евангельского учения есть слово по преимуществу о страданиях и скорбях, есть слово наипаче о кресте Христовом и Христе Распятом, то все-таки видимо есть здесь нечто отрадное, есть здесь нечто такое, что заставляло Апостола кровью своей свидетельствовать правду своих слов: что он может и желает хвалиться ничем иным, как только крестом Христовым, т.е. страданиями и смертью своего Великого Учителя, и что слово о кресте и самый крест есть воистину сила во спасение всякому человеку, уверовавшему в этот крест.

Ясно, что и Сам Христос и Его апостолы утверждают, освящают и заставляют человека видеть в том самом, от чего он внутренне отвращается – именно в страданиях жизни – какой-то высший смысл, какую-то высшую правду, и в этих самых страданиях искать пути к лучшей жизни. Так именно это конечно и должно быть для нас, званных ко Христу, и всякое другое отношение к страданиям и обычное понимание их только представит нам жалким самое христианское учение. И не соблазн и не безумие, подобно неверным язычникам и иудеям, должны мы находить в этом, а действительно высшую силу и высшую премудрость. Правда, тайна нашего спасения, премудрость и тайна нашего блага и обновления жизни, скрыта была и недоступна даже высшему уму ангельскому; но можно ли теперь, когда она совершилась, сказать, что для нас она по прежнему сокрыта, можно ли сказать, что хотя часть завесы над этой тайной не поднята? Если так, то мы несчастнее всех человек, ибо, остановив свой разум и мудрость и восприяв ум Христов, все-таки блуждаем во мраке и неведении. Но только намеренное и произвольное ослепление может утверждать, что завеса не поднята над тайной всей мировой скорби и суеты; поднята эта завеса и над тайной наших страданий и открыть в христианстве их источник и конечная цель, равно как указано и то отношение к ним, та точка зрения, при которой они и воспринимаются и переносится не как иго бессмыслия и бесцельной тяготы, а даже как иго благое, как торжество духа и величие человека. Может быть тем самым и мучится человек, тем он и погрешает в вопросе о страданиях жизни, что берется и отрицать то, что неизбежно, чего по самому существу дела при наличных условиях жизни нельзя отрицать – разуметь эти самые страдания. А христианство может быть тем и открывает тайну страданий, что, указывая принципиально их источник и главным образом внутренний в природе духовной человека, заставляет в тоже время проще смотреть на них и относиться к ним проще в опыте наличной жизни: оно заставляет добровольно и сознательно принять их, как действительно неизбежный закон жизни в ее наличных условиях, а не отвращаться и бегать от них; заставляет при этом принять их не ради их самих только, а ради высшей любви, непременно ради любви или к Богу или ближнему. Вот этого именно смысла страданий и этого отношения к ним, что они должны быть добровольным подвигом самоотверженной любви, непременно вольным подвигом и подвигом именно высшей любви и высших, благородных начал жизни человеческой, и не может и не хочет признать мир, ибо он привык любить только себя и любовью больше плоти и сластолюбия, любовью к тем внешним явлениям наличной жизни, которые составляют приятный мираж его жизни. Эта мысль, которую мы хотим утвердить как чисто христианскую по вопросу о страданиях жизни, думается, имеет за себя весь наличный опыт жизни самого же человека и тысячи отдельных примеров для подтверждения, не чужда она и чисто психологической правды. Что в самом деле в обычной жизни, общественной и частной, побуждает идти людей на страдания, воспринимать их целиком и не только не тяготиться ими, но находить в них высший смысл, высшую свою гордость и высшее торжество своего духа? Да опять Та же любовь: к отечеству ли, к идее ли, к родным к богатству ли даже или к чему-либо иному, та именно высшая в природе человека сила, которая ставит человека на пьедестал свободного деятеля и творца жизни. Так, значит, и в обычной жизни на каждом почти шагу мы можем видеть, что любовь и свобода осмысливают страдания, дают им иной характер и высшую цену. Мало того, эти самые страдания, как подвиг свободы и любви, переходят в историю, делаются достоянием человечества и предметом или просто удивления или даже преклонения.

Этот вот именно закон отношения к страданиям и хочет утвердить христианство в качестве общего принципа отношений к страданиям, и говорит, что это единственно истинный закон в наличных условиях жизни, осмысливающий эти страдания и открывающий в них высшую правду и свет, именно закон добровольного, свободного восприятия всей тяготы жизни, всех страданий ее во имя высшей любви. Правда, кажется, не все могут так страдать, не все могут и воспринимать по этому именно закону страдания жизни, ибо есть страдания, которые особенно кажутся странными, над разгадкой которых мучились даже лучшие и чисто христиански настроенные великие умы, как Достоевский, – это страдания детей. Уж они-то никак, конечно, не могут осмыслить и примириться с страданиями по тому закону отношения к ним, какой указывает христианство, по той простой причине, что ясного сознания свободы своей личности и самоопределений любви у них еще нет. Но ведь в том круговороте скорбей и страданий и слишком сложной спутанности и цепи причин и следствий, из которых слагается жизнь, трудно без высшего проникновения в жизнь разобраться в этой спутанности, трудно сразу и понять эти страдания невинных детей.

Чьи собственно эти страдания детей, чем они обусловливаются, что они вызывают в нас и должны бы вызывать, – вот в этом нужно, прежде всего, разобраться. И потом: там, где на ряду с страданиями есть и должно быть и сострадание, и там, куда необходимо внести высший нравственный смысл и оценку, там конечно все получит должное освещение и свое место. Так и страдания детей, где нет еще и не может быть подвига свободы и высшей любви со стороны самих детей, может быть получат смысл и откроют свою тайну, если по крайней мере те, кому дано благо свободного творчества своей жизни во имя любви, поставят это неизменным законом своей личной жизни.

А жизнь ясно говорит нам в живых примерах, как звучат эти самые страдания жизни в личной жизни тех, кто восприял их в качестве свободного подвига ради высшей любви. Что можно сказать о настроении духа Апостола Павла, когда он открыто говорит: «Благоволю в немощах, в досаждениях, в скорбях и темницах... мне умереть – приобретение?» (2Кор.12:10; Флп. 1:21) Не раскрыта ли теперь эта тайна и смысл страданий в жизни целого сонма мучеников, исповедников, преподобных и всякого рода подвижников.

Вот почему Христос и сказал, что каждому нужно не бегать страданий и не заглушать их путем искусственного созидаемого внешнего миража якобы благ жизни, а нужно каждому взять на себя вольной волей крест своей жизни и следовать за Ним именно, т.е. по пути добровольного, свободного восприятия и несения страданий ради высшей любви.

Так опять открывается тайна личности человеческой, как претворяющей жизнь силы, и опять человек должен сознать, что обратиться внутрь себя и здесь искать и блага и радости жизни, здесь же кроется и отрицание их. А слово о кресте Христовом, как о вольно подъятом подвиге Христа ради высшей любви, вещает нам не юродство и безумие жизни, а высшую мудрость легкого несения жизненных скорбей, и слово это, сияя над нами светом высшего смысла жизни и силой живой, сострадательной и самоотверженной любви к Богу и ближнему, может сказать нам, почему же «лето приятно» еще не наступило и не чувствуется нами, может указать и указывает путь к нему.