Обновление жизни

(Из евангельских картин)

В одном убогом деревенском храме, стены которого были покрыты живописью, мне пришлось увидеть картину, которая невольно остановила на себе мое внимание. Неизвестно, какой художник рисовал ее, простой ли, может быть, даже самоучка, как их называют, богомаз, или, может быть, случайный какой либо интеллигентный художник, но только весьма ясно, что исполнитель этой картины отнесся к своему делу не так, как бывает это в большинстве случаев. По всему видно было, что художник глубоко прочувствовал и продумал то, что он намеревался изобразить, вложил, как говорят, душу в свое произведение. Сюжет этой картины заимствован из евангельского рассказа о том, как Спаситель принимал приводимых к Нему детей и благословлял их, вопреки желанию учеников своих, которые не хотели даже и допустить детей ко Христу. Спаситель, по изображению этой картины, сидел на простом камне и Его окружала толпа детей. Кроткий взор Спасителя так любовно и ласково смотрел на стоящих вокруг детей, как, кажется, может смотреть только нежная мать на свое любимое дитя. Одной рукой Он благословлял собравшихся к Нему детей, а другой рукой нежно обнимал шею стоявшего рядом с Ним ребенка. И лица детей так доверчиво смотрели на Спасителя и все они так тесно столпились около Него, что, казалось, только посторонняя сила могла их отодвинуть от Него и лишить присутствия этого доброго Учителя. Несколько поодаль от этой группы детей во главе со Христом, стояли ученики Спасителя; на лицах их было выражено недоумение; они как бы так думали про себя: «Что может быть общего у этого великого Учителя и этих еще несмысленных детей». Они при своем ошибочном воззрении на Христа, как только земного царя и восстановителя славного царства Израильского, никак не могли, очевидно, понять, что у этих детей гораздо более общего со Христом, чем у кого-либо другого. Они не могли видеть в этом общении Спасителя с детьми общения чистых душ, союза чистых сердец, не тронутых еще житейской грязью и страстями, и не понимали, что здесь-то именно и образуется то новое царство, духовное и Божие, которое основать и пришел Христос.

Художник явно хотел выразить этой картиной свое сочувствие и симпатию тому отношению ко Христу и христианству, в основе которого полагается воплощение в себе той духовной чистоты и того настроения, которыми отличается так нравственный облик Христа. И он показывал, что к тому-то общению со Христом, если и способен кто непосредственно, то только дети за их душевную чистоту и невинность, а из взрослых только те, которые сохранили детскую чистоту души. Ведь есть другое, совершенно иное отношение ко Христу и христианству, отношение чисто, так сказать, внешнее, узкопрактическое, такое же, какое проявляли апостолы во время земной жизни Спасителя, видя в Нем только устроителя земного царства и внешнего благополучия. И как для апостолов тогда не понятен был Христос, так же непонятным остается Он и для тех, которые видят в Нем или только великого учителя-моралиста, или, еще хуже, видят в христианстве только теорию наилучшего переустройства внешних условий общественной жизни и ищут в христианстве ответа не на запросы своей грешной души, а на запросы житейского благополучия.

И делается Христос понятным и как бы сродным и близким только чистой душе ребенка, или людям, сохранившим у себя детскую душу и детское отношение к окружающему миру, который так ослепляет многих. Если мы припомним тех великих представителей христианской жизни, которые в своей личной жизни и деятельности доказали великую жизненную силу христианства, и не только в личной, но и в жизни общественной, то увидим, что все это выросло у них на почве того чисто детского отношения ко Христу, которое имеет в своей основе чистоту души и постоянное, усиленное питание себя, с самого раннего детства, духом и настроением христианским. Таковы: св. Златоуст, Василий Великий, таковы и другие многие, богатые духом христианским, лица древних времен и недавнего прошлого, или еще и настоящего времени, например, о. Иоанн Кронштадтский. Эти живые примеры воплощения в себе христианства показывают, как важно для будущего нравственного развития человека, чтобы первые движения чувства, первые пробуждения мысли и внимания к окружающему были связаны с впечатлениями, проникнутыми характером религиозным, священным, и чуждыми обычной житейской окраски. Священные религиозные основы должны сделаться главными началами личной жизни, началами живыми, питающими впечатлительную детскую душу и укрепляющими ее духовно-нравственный рост. И если жизнь человека и его деятельность должна определяться не случайным сцеплением внешних обстоятельств, а напротив должна быть понимаема, как постоянный духовный рост, выработка и раскрытие одного целостного настроения, то доказывать значение и силу детских впечатлений для будущего нравственного склада личности, конечно, излишне.

Кто хотя несколько следит за ходом внутренней личной жизни, дает себе отчет в своих поступках, тот узнает, как часто доброе воспоминание из далекого детского прошлого способно бывает удержать человека от нравственных падений, как то же доброе воспоминание побуждает часто к доброму делу. То припомнится горячо любящая мать с ее добрыми, ласковыми наставлениями, то припомнится совместная молитва с ней же в церкви или дома, припомнится какой-либо назидательный рассказ, и вот под влиянием этих воспоминаний возникает какое-то особенное доброе умиление, настроение, от которого бежит все дурное. А как часто бывает, что в критические моменты нравственного возрождения, как бы какого-то духовного прозрения, человек всегда переживает в себе как бы что-то уже знакомое и родное и мысль его невольно обращается назад к своему прошлому и человек как бы снова переживает свое светлое детство! Всякий понимает и знает вероятно, почему так умилительно бывает смотреть на молитву ребенка, а за себя чувствовать какую-то неловкость и сознавать, что не можешь уже так искренно, так доверчиво взирать на Бога и шептать слова молитвы. Ясно сознаешь, что для этого не достает детской душевной чистоты, что чувства уже огрубели, мысль питается совершенно иными впечатлениями и вращается в области совершенно иных понятий и что все это лежит какой-то преградой и мешает живому и благотворному воздействию духа христианства и что эту преграду необходимо уничтожить. И вот, если человек воспользуется хотя бы подобным благоприятным случаем самоосуждения, если он захочет разобрать свою жизнь, то ясно увидит, что личная жизнь каждого строится непременно на законе борьбы: начал служения истине и православному добру и интересов самолюбивого существования, что одно необходимо должно подавляться во имя другого. Если от жизни личной перенести внимание и на жизнь общественную, то и здесь это явление выступит еще с большей ясностью. В жизни общественной этот закон борьбы вызывает собой явление так называемых героев, борцов известной идеи; будь она чисто научная, или общественная, или другая какая, но только бы в ней проглядывало стремление служить истине и добру, одинаково она требует борьбы, огорчений и страданий, силы воли и справедливо вызывает преклонение перед ее носителями. В жизни личной, внутренней этот закон борьбы определяет собой всем известное явление подвижников, все дело которых сводится к тому, чтобы подавить злое начало в себе и возродить себя к истине и добру. Правда, мы удивляемся и тому, кто, руководясь интересами житейскими и эгоистическими, и на этом пути достигает необыкновенного успеха, и опять удивляемся именно только его силе и мужеству и опять признаем неизбежность того факта, что если кто не хочет жалко влачить только свою жизнь, тот необходимо должен быть борцом. Конечно, последнего рода борьба ради самолюбивых интересов не должна служить для нас, христиан, примером, так как здесь силы человека направлены не на развитие нравственно-добрых начал жизни, а только на развитие внешних условий благополучной жизни.

В том-то и беда современного человека, что он одержим мыслью и как бы помешан на мысли о счастье и благе внешней жизни и эта неотвязная мысль вытеснила из его сознания всякую другую мысль и сознание и о нравственном долге, и об истинной жизни, которая бы отличала его жизнь от жизни других живых существ и была истинно человеческой жизнью. Это явление давнишнее и ненормальность его сознавалась давно уже теми, кто брал только на себя труд поглубже вникнуть в жизнь человека. Вот, например, один библейский мудрец, когда взял на себя труд узнать истину о всем совершающемся под солнцем, то пришел к такому заключению, которое вероятно казалось очень многим странным для его современников: он заявил откровенно, что вся жизнь человеческая на земле – положительная суета; люди упражняются «в ложных попечениях», нет ничего у них такого, что можно бы было признать действительно ценным, словом, происходит какой-то круговорот, в котором нет ничего нового (Екклесиаст). Этим суровым приговором над жизнью человеческой ясно выражалась та истина, что люди должны изменить свою жизнь, что они живут не так, как следует жить человеку. Мудрец как бы так говорил: «Всякое живое существо живет и действует сообразно своей природе и только один человек живет не своей жизнью, так что его трудно отличить от других живых существ». Вот почему другой древний же мудрец днем искал человека с фонарем, хотя без сомнения вращался среди людей и видел их.

И это влияние в жизни человеческой происходит потому именно, что человек, как и всякое другое живое существо, живет только ради внешнего благополучия, живет мыслью о благе и счастье жизни. Вся его деятельность, как выразился один мыслитель, представляет собой только бесконечную попытку и усилие создать для себя наилучшие условия жизни и достичь довольства жизни. В этом отношении действительно создать что-либо совершенно новое по существу и ценное само по себе человек не может. Вся культурная история человечества представляет собой стремление оградить себя от возможных случайностей со стороны физического мира. Но этот же постоянный прогресс культуры показывает, что каждая достигнутая ступень желаемого благополучия, на самом деле не удовлетворяла человека и он был принужден создавать себе представление нового блага, отрицая ценность достигнутого. Оказывается, что самое-то счастье является чем-то очень неопределенным и условным. Желаемое представляемое благополучие и счастье до сих пор кажутся счастьем, пока они не достигнуты, а как только достигаются те условия, при которых человек думает быть счастливым, они уже кажутся недостаточными и побуждают человека искать нового счастья и снова вступать в борьбу с другими за счастье жизни.

Таким образом, человек до самой своей смерти осужден на поиски себе счастья, а не на обладание им. И вот христианство указывает нам новый путь жизни, более достойный человека и соответствующий его назначению в мире: путь нравственного развития, и указывает новую цель борьбы, требует борьбы ради истины и добра, ради проведения в жизни добрых христианских начал.

Итак, когда идет речь о путях жизни, о главных задачах нашей деятельности, то для нас, христиан, собственно не должно быть никакого колебания между двумя указанными путями, т.е. путем борьбы ради истины и добра, ради проведения в жизни добрых христианских начал. Вопрос в том, как идти последним путем, в чем полагать ту силу, которая делала бы наши усилия животворными и не бесплодными. Говоря откровенно, кто ведь не мечтал из нас, особенно людей молодых, о широкой плодотворной деятельности на благо других; немало, вероятно, и таких, которые не ограничивались только мечтаниями, а и старались осуществить их на деле. Но вот «сходил дождь, случалось наводнение, дули ветры, и храмина, не выдержав напора разрушительных стихий, падала и разрушение ее было ужасным, ибо построена она была на песке» (см. Мф.7:27).

Известно, по какому случаю и кем сказаны эти слова. Спаситель предсказывает такой конец всякому, кто строит свою жизнь и деятельность на других началах и основаниях, а не на тех, которые Им указаны. Такой же конец постигнет без сомнения и того воодушевленного работника, который, слушая слова Христа и увлекаясь возвышенностью и чистотой нравственных христианских идей, начал бы проведение их не с личной жизни, а прямо с жизни общественной. И бывает, что все христианство у таких деятелей распадается на несколько отдельных, чисто отвлеченных идей и правил, так как никто ведь зараз не может провести в жизнь общественную все богатство возвещенных Христом нравственно-добрых идей; при этом дух христианства утрачивается и сама идея христианства делается просто, так называемой, гуманной идеей. Отсюда-то человек, воодушевленный надеждой на те великие блага, которых он ожидает от своей деятельности для других, начинает служить не людям собственно и не во имя Божие, а только этой отвлеченной идее, которая заслоняет собой для него все и даже то целое христианское учение, из которого она взята и вне которого она не имеет живучести. А когда это не удается почему-либо, когда замечается, что усилия напрасны и не ведут к желаемому, тотчас упадок духа и разочарование и даже прямое сомнение в том, что самые христианские начала жизни могут иметь приложение к жизни и производить благие результаты. И такой исход дела бывает не только не редким, но едва ли не постоянным явлением, ибо стоит только случиться напору противных течений, как все здание рушится. Если немного подумать, отчего же так бывает, отчего высокое, по-видимому, служение и бескорыстная работа часто не ведут к желаемому; то нетрудно видеть, что это естественное следствие неправильно начатого дела. Ведь если бы христианство было только теорией, только совокупностью возвышенных мечтаний, касающихся главным образом переустройства условий общественной жизни, то конечно для увлеченного этой теорией и не оставалось бы ничего иного делать, кроме опытов применения ее к жизни общественной. Но в том-то и дело, что христианство не теория, имеющая в виду переустройство условий общественной жизни, а совершенно особая жизнь и жизнь не внешняя столько, сколько внутренняя, жизнь новая, прежде всего лично каждого человека, и раскрытие этой жизни во вне, в тех идеальных формах, которые порождают даже не христиански настроенного человека, есть прямой результат усвоения этой жизни личностью человека. Христос приходил на землю не для того, чтобы, прежде всего и главным образом уничтожить бедность, уравнять сословия и пр., а для того, чтобы возродить грешную душу человека, чтобы он уже не работал больше своим страстям, которые и суть причина всех бедствий, а выносил из сердца своего одно добро. Отсюда-то задача всякого деятеля, который хочет работать во имя христианских начал, очевидно и должна сводиться к пробуждению в других людях этой новой жизни, как некоторого нового внутреннего содержания их личности. Нужно обновить самые их чувства, мысли и стремления, словом влить в них некоторую новую живительную струю, которая бы питала их душу и делала человека живым воплощением христианства.

Возродить же душу человека к новой жизни может конечно лишь тот, кто сам уже уразумел законы этой жизни, постиг их истину и силу, более того: кто сам уже усвоил себе эту новую жизнь и живет ею. Так, задача и путь деятеля во имя начал христианских ставит прежде всего для каждого задачу личного воспитания, или, лучше, перевоспитания и должна начинаться с дела личного усовершенствования себя в духе христианства. Каждый должен, прежде всего, лично себя поставить в живую и тесную связь с источником новой жизни – Христом и только в Нем и через Него духовно расти и раскрывать свою деятельность во имя Его же и на благо других.

Нет ничего губительнее, как делать только в свое имя, а не во имя Божие, и в себе самом полагать успех, а не в Нем. Часто можно видеть, как какое-либо общество, задавшееся самыми гуманными целями и встречающее, по-видимому, общее сочувствие, на первых же порах обнаруживает уже если не внутреннее разложение, то, во всяком случае, затруднение в своей деятельности, или просто бессилие. Есть, по-видимому, у всех и сознание пользы дела и высоты его нравственного значения, есть у всех и сострадание к людям; одна беда: у всех же есть и обычные человеческие страсти, начиная с самолюбия. И вот доброе дело часто заменяется только добрыми словами. И действительно, нельзя делать с успехом истинно доброе христианское дело, не сделавшись сначала добрым христианином. Каждому поэтому лично нужно как бы припасть к ногам Спасителя и, с жадностью слушая Его учение, переводить сначала законы новой жизни в свою личную жизнь. И пусть никто не обольщается мыслью, что это дело нетрудное, что достаточно узнать из Слова Божия христианские обязанности и законы новой жизни будут ясны и жизнь сама собой будет строиться по этим законам. Можно с уверенностью сказать, что тот никогда не поймет законов новой жизни христианской и никогда не переведет их в свою личную жизнь, кто будет смотреть на христианскую нравственность только, как на чисто внешние, так сказать, законнические обязанности, и вздумает ограничиться одним только, чисто теоретическим, их усвоением и заучиванием. Разумение законов новой христианской жизни совпадает, или еще вернее, обусловливается изгнанием и освобождением себя от законов жизни по «духу мира сего», т.е. по закону самолюбия и связанных с ним страстей. Счастлив поэтому тот, кто поставлен был с детства и сам старался потом поддерживать себя в тех условиях, которые предотвращали бы вредное влияние на его душу законов и духа, господствующих в окружающей жизни. А такими условиями, которые бы охраняли чистоту души, поддерживали чуткость и отзывчивость ко всему истинно доброму, возвышали и воодушевляли человека жить и действовать не в свое имя, а во имя Божие, может быть не что иное, как постоянное стремление, чтобы атмосфера христианская и религиозная не прекращали своих влияний на душу. При таких условиях духовное развитие человека и нравственный рост совершаются последовательно по мере развития самых его духовных сил, но и не без борьбы и усилия; так как «дух мира» с силой заявляет свои права на душу человека, но зато и без тех мучительных душевных переломов, которые приходится испытывать при возвращении с ложного пути на путь истины. Чем сильнее дух мира и служение ему овладели душой человека, чем более все его духовные силы огрубели и сделались нечувствительными ко всему истинно-доброму и высокому, тем больше труда, тем больше усилий придется употребить ему, когда он захочет христианский закон любви и правды поставить в своей жизни и деятельности на место закона самолюбия.

Таким образом, и самое понятие христианства, как новой жизни, и вытекающая отсюда задача нашей деятельности пробуждать других к этой новой жизни и через это расширять христианскую атмосферу, одинаково требуют от нас прежде всего личного воспитания в целях разумения законов новой жизни и жизни по ним. А мысль, что это разумение законов новой жизни необходимо получает вид подвига и требует работы над самим собой и эта работа может успешно совершаться только при указанном условии постоянной живой связи с источником этой жизни, не будет казаться странной, если только мы усвоим правильный взгляд на характер и содержание этих законов.

Содержание их регулирует не внешнее поведение человека, а имеет целью упорядочить ход его внутренней жизни, чувства, мысли, желания, произвести в них ту чудную гармонию, когда нет разлада между словом и делом, между мыслью и желанием, а весь человек как бы горит любовью к Богу и людям и в себе самом носит царство Божие.

Итак, если мы верим, что новые законы христианской жизни выражают собой безусловную истину, и желаем служить ей, то вместо широкой деятельности, вместо мечтаний о плодах своих трудов необходимо прежде ограничиться скромным делом самовоспитания, необходимо вступить на путь личного подвига.

Хочет ли кто содействовать проведению законов новой жизни в жизни других, должен быть сам первым примером их проведения в жизни личной, внутренней, должен порвать сначала сам связь с тем, что чуждо духу этой жизни. Хочет ли кто, чтобы его слово о новых началах жизни дышало убедительно и неотразимо действовало на сердца других, сам должен сначала убедиться в их истине, а это невозможно без воплощения этих начал в своей жизни, ибо это истины внутренней жизни, а не мысли только. Ведь не тот учитель общественной жизни воспламеняет сердца людей любовью и поведет их к обновлению жизни, кто приобрел только дар слова, а сам не сияет тем светом, который он хочет возжечь в других. Его слова будут только ласкать слух и никогда не привьются к их сердцу, ибо только в искреннем и непосредственном убеждении есть какая-то особая сила, способная тронуть самое грубое сердце.

Нетрудно, конечно, точнее определить, к чему должна сводиться и в чем должна выражаться задача личного подвига, вызываемого необходимостью разумения истины законов новой христианской жизни и воспитания себя по ним. Если мы желаем содействовать водворению на земле царства Божия, то для этого сами должны быть уже его членами; если мы знаем затем, что Спаситель указал на детей, как на преимущественных членов этого царства за их душевную чистоту, то понятно, что задача нашего личного подвига и должна сводиться к сохранению, или же к приобретению той душевной нравственной чистоты, которой мы невольно так удивляемся в детях. Одни должны хранить эту душевную чистоту, как дорогое наследие детства; другие, успевшие уже омрачить ее, должны снова приобрести ее, если хотят жить по закону Христову.

В том и другом случае требуются усилия, труды, испытания от соблазнов и скорбей; но без сомнения легче хранить уже готовое, приобщая к нему сродное, нежели путем искоренения чуждого нароста, приобретать давно утерянное и выводить на свет заглохшее. Конечно для того, кто и не думал об этом исправлении и очищении души, кто напротив думал примирить новый дух христианства со старым содержанием жизни, к чему и склонна самолюбивая воля человека, тому трудно понять, в чем же состоит мучительность этого внутреннего процесса очищения души. Но несомненно также и то, что такой человек никогда и не поймет всей жизненности и плодотворности новых христианских начал и не дойдет до уразумения их внутренней благодатной силы. Кто страдает, кто мучится и скорбит, тот только и сознает свое бессилие и необходимость высшей помощи, тот только и может искренно веровать в Бога и в истину нравственного миропорядка. Плоды этой внутренней работы над содержанием своей душевной жизни не замедлят сказаться благими результатами. Вырабатывается то именно, что называется христианским настроением, зажигается внутри как бы новый свет, который освещает ему путь истинной человеческой жизни, и заставляет все вопросы жизни делать вопросами совести и нравственного долга, а не вопросами только житейского благополучия. А здесь-то именно и заключается исходная точка, от которой направляется движение христианина к нравственному совершенству. Отсюда исходят благие мысли и чистые побуждения, которые, переходя в дело, получают вид правды. Отсюда зарождается в сердце расположение к самопожертвованию, которое в действительной жизни переходит в любовь. Отсюда правда и любовь являются уже постоянным законом жизни и деятельности. И если христианство должно водворить правду и любовь на земле, то осуществление этого возможно только под тем условием, если произойдет внутренняя перемена в каждом человеке. Христианство и требует этой именно внутренней перемены, которая должна выражаться в чистоте души от страстей. Оно ставит человеку задачу: искать себе не счастья и блага внешней жизни, а искать жизни истинно человеческой, которая бы соответствовала понятию о человеке, как нравственно-разумной личности. Но этим самым христианство уже разрешает и жгучий вопрос о благе жизни и указывает его в самом же человеке. Оно говорит, что благо жизни заключается в истинной жизни, а эта последняя выражается в жизни по закону любви и правды. Искать же это благо истинной жизни нужно не вне себя, не в окружающем, а только в себе самом, на пути личного нравственного воспитания.