Глава 7. Андроник III и Кантакузин. Движение против служилой знати

Первый из Палеологов, Михаил, был возведен на престол служилой знатью, враждебной Никейской династии, но держал знать в руках благодаря своей энергии и ореолу восстановителя древней империи. Второй из Палеологов на престоле, Андроник, начал с крутой реакции против политики отца, окружил себя двором из просвещенных бюрократов и книжных людей, враждовал с военной знатью и после ряда неудач и унижения империи был свергнут фракийской и македонской служилой аристократией, объединившейся под знаменами его внука. Андроник Младший, третий из Палеологов, все время был в руках военной знати, именно ее крупнейшего представителя Кантакузина, не смог получить свободу действий и предотвратить грядущее междоусобие. Реформы социального и государственного строя были немыслимы при таких условиях, и византийское правительство, хотя воинственное, преданное идее восстановления древней империи в прежних пределах, было бессильно против тех новых соседей, сербов и османов, которые создали крепкие национальные государства. Оно имело успехи, и крупные лишь там, где оно встречалось с совершенно расшатавшейся властью, опираясь на местное греческое население и на дипломатию Иоанна Кантакузина: в Восточном Архипелаге и в Северной Греции.

Лично Андроник не возвышался над кругозором знатного воина, и его страстью была охота с собаками и соколами, а не государственные дела, которыми и завладел Кантакузин, его главный докладчик. Но недаром Андроник, как и другие Палеологи, изображался на своих обесцененных, тонких и вогнутых монетах не в царском облачении, но в воинских доспехах. Он не провел ни одного года без похода, обыкновенно принимая личное участие, не раз был ранен, сражаясь рядом с тем же Кантакузином. Последний не был любимцем-временщиком, как Музалон при Феодоре Ласкаре, но самостоятельною силою, тяжкою для царя и его семьи. Не говоря об уме и образовании, которыми Кантакузин превосходил царя, он или, вернее, его мать Феодора Палеологина были настолько богаты, что на своих фракийских вотчинах собирали войска и не раз содержали армию Андроника на свой счет. И Кантакузин с матерью умели использовать свое положение. Феодора затмила влиянием императрицу-мать, принимала послов и устраивала воинские предприятия. Иоанн Кантакузин не только вел войны и дипломатические переговоры лично и на свой страх, но стал фактически главою управления и даже подписывал бумаги красными царскими чернилами.

Свержение Андроника Старшего принесло с собою внутренний мир; Андроник и Кантакузин были врагами репрессий; изобилие припасов обрадовало население столицы. Новое правительство обещало быть более сильным и приступило к отражению врагов. Первым из них был зять Андроника Михаил Болгарский, разграбивший окрестности Адрианополя. Андроник опустошил Южную Болгарию, взял Ямвол, и последовало примирение; угрожала сербская опасность; и когда сербы разбили болгар под Вельбуждом (1330) и Михаил был убит, а его вдова, сестра Андроника, изгнана из Болгарии, император вновь захватил всю Южную Болгарию до моря. Новый болгарский царь Иоанн Страшимир⁶³, с сербской и валашской поддержкой, однако, прогнал греков из Болгарии, причем сам Андроник оказался в трудном положении под Розокастро и вынужден был заключить мир, обещав свою дочь Александру (1332).

Между тем грозные османы уже обложили Никею. Чтобы обеспечить себя с фланга, Андроник отправился в Кизик и Пиги (Бигу), где заключил договор с соседним сельджукским эмиром племени Караси: постоянным желанием Кантакузина и Андроника было воспользоваться враждою сельджуков к османам. Вернувшись в столицу, Андроник с Кантакузином собрали все силы для похода на османов и выступили с 2-тысячной закаленной в боях фракийской конницей и с многими тысячами ополчения; последнее представляло собою сброд людей, настолько не уверенных в победе, что они захватили с собой лодки на случай бегства. Османов стояло под Никеей не менее 8 тысяч: это было национальное, испытанное в боях войско под начальством Ала ад-дина, брата султана Орхана. Турки встретили греков не посреди Никейской равнины, но в ущельях Пелекана. После перестрелки к ночи греки решили отступить, по совету Кантакузина, но болгарский вспомогательный отряд ввязался в схватку, в которой едва не погибли Андроник и Кантакузин. Царь был ранен, и немедленно в греческих войсках произошло смятение; в панике греки рассеялись по разным направлениям, причем погибло много знатных вождей (1329). Поражение под Пелеканом имело для империи гибельные последствия. Никея, ядро империи Ласкарей, была принуждена голодом к сдаче османам (1330), никейские святыни и рукописи попали в руки турок, которые их продавали впоследствии грекам за большую цену. Плодородная Вифиния была утрачена греками навсегда, и победителям открылась дорога к азиатским пригородам Константинополя.

Удар был тяжкий, хотя Орхан, подступив к Никомидии, предпочел мир и обязался не нападать на империю. Чтобы успокоить население, правительство заставило патриарха снять церковное отлучение с приверженцев Андроника Старшего и учредило новый высший суд из четырех «царских судей» (троих светских юристов и одного духовного лица), обязав их страшными клятвами творить нелицеприятный суд и обеспечив их богатыми доходами с земель; но к более глубоким реформам правительство не было способно. Вместе с тем оно решило повести активную политику в Архипелаге, кажется, по инициативе Феодоры Палеологины. Впервые после Михаила VIII был снаряжен значительный флот, который отправился на Хиос для изгнания Мартина Цаккариа, захватившего этот богатый остров. Хиос был воссоединен с империей. Мартин был привезен в Константинополь. В Фокее и среди прибрежных сельджуков племен Сарухан и Ментеше⁶⁴ было восстановлено обаяние императорского имени (1329).

Но насколько непрочен был внутренний мир, показала тяжелая болезнь, постигшая царя Андроника. Проявилась глухая борьба домов Палеолога и Кантакузина. По подписанному царем завещанию верховная власть переходила к беременной царице Анне Савойской и наследнику, если таковой будет, но регентство доставалось Кантакузину. Об Андронике Старшем и о царице-матери не было упомянуто. Объявлялась политическая амнистия, распространенная на старых врагов Андроника Младшего – на бывшего салоникского деспота Константина и на Метохита. Было ясно, что завещание – дело Кантакузина, вербовавшего себе политических друзей: Сиргиан был ранее освобожден по его же настоянию и назначен правителем Салоник, резиденции царицы-матери Ксении, армянки. Завещание вызвало движение среди врагов Кантакузина, особенно партии Андроника Старшего, и против покинутого всеми больного и ослепшего «царя и монаха Антония». Кантакузин принял крутые меры: градоначальник Синадин вынудил у него под угрозой смерти отречение от всяких видов на престол. Опаснее было движение в Салониках, где народ был приведен к присяге царице-матери и Сиргиану как регенту во имя будущего наследника и, очевидно, против Кантакузина. Больной царь был бессилен примирить дворы своей матери и Феодоры Палеологины, матери Кантакузина, и сам находился в руках последнего. Сам Кантакузин пишет в своей истории, что больной Андроник собирался отречься от престола. Но царь исцелен был водою Живоносного Источника Богоматери, константинопольской святыни. С тех пор Андроник имел Кантакузина в подозрении, но не мог предпринять шагов против лица, положение которого было так сильно и независимо. Кантакузину удалось расправиться, погубить в глазах царя опасного Сиргиана. Последний был обвинен в заговоре и вызван на суд в столицу, откуда он бежал к генуэзцам в Перу и далее на корабле в Албанию и ко двору сербского короля; там стал он настолько опасен, имея многих сторонников, что Андроник свозил провиант в дворец в своей столице, опасаясь мятежа, и лично отправился в Салоники, где ему удалось покончить с опасным, даровитым врагом: некто Сфранзи Палеолог, притворившись сторонником Сиргиана, заманил его в окрестности Салоник и убил, за что получил звание великого стратопедарха.

Направляемый Кантакузином, царь Андроник снизошел до личных обысков в домах Перы при погоне за Сиргианом, до организации политического убийства, но выгоду получил один Кантакузин. Царь очутился в его руках более чем когда-либо, тем более что один за другим ушли в могилу другие враги Кантакузина: Андроник Старший, Метохит, царица-мать Ксения и деспот Константин Палеолог. С деспотом Димитрием, замыслившим переворот при помощи генуэзцев и двух Асеневичей, справилась в отсутствие царя и Кантакузина мать последнего, Феодора.

Кантакузин свободно проводил свою политику. В приморских сельджукских племенах Айдин и Сарухан он видел союзников, быть может личных, на случай борьбы с Палеологами. Племена эти, наполовину огреченные, поселившиеся среди греческого населения малоазиатского побережья, поддавались влиянию византийского двора. Вожди их говорили по-гречески. Дорога в византийские области Фракию и Македонию была известна сельджукским наемникам и пиратам еще до времени каталанов. Как некогда германцы в Галлии и Паннонии, они считали пустынную Фракию едва ли не своею, по крайней мере Омар, сын дружественного айдинского эмира, явившись во Фракию с толпой грабителей, удивлялся, почему греческие войска загородили ему дорогу, и без боя отступил. Этот самый Омар, когда император обратился к сельджукам за помощью против латинян Фокеи, заявил Кантакузину, что он считает императора за своего государя и обязуется ему служить своими силами.

Сельджуки нужны были Кантакузину не только как исконные враги османов, но прежде всего как помощь против латинян Восточного Архипелага. Изгнание последних стало очередной целью византийского правительства. Оно могло уравновесить потери в Вифинии и Македонии. Первый поход на Хиос против Цаккариа был задуман при дворе матери Кантакузина. Большие острова у малоазиатских берегов могли давать богатые доходы, но они шли в руки латинских купцов. И за эти годы сельджукские грабежи возросли необычайно; подданные латинских государей толпами уводились в плен, и латинская торговля была парализована. Особенно страдали венецианцы и генуэзцы, утратившие в конце XIII в. рынки Сирии. За сельджукскими грабежами, за волнениями среди греков-островитян они чувствовали руку агентов Кантакузина. В Венеции явилась мысль разбить греко-сельджукскую опасность путем организации крестового похода против сельджуков, в котором Византия не могла бы не принять участия. Почва для этого плана существовала. Угрожавшая Византии опасность от турок не укрылась от римской курии. Оценив положение, папы оставили свою ставшую традиционной политику, желавшую привести греков к унии угрозою латинского меча. С тридцатых годов XIV в. римско-византийские отношения, даже при папах, наиболее враждебно настроенных к православию, вступают в новую фазу, завершившуюся Флорентийской унией. Та же перемена произошла во взглядах французского двора, и Филипп VI отверг идеи Брокара, представившего мемуар о завоевании католиками греческой империи. Ведь турки угрожали как грекам, так и латинским государствам в Романии, и грекам следовало помочь, но под условием присоединения их к католическому миру. В 1332 г., по инициативе Венеции и с благословления папы Иоанна XXII, образовалась «конференция», или политическая «уния», между Венецией, родосскими иоаннитами и Византией. С 1334 г. папа находился в союзе с Андроником против турок, подписанном в Авиньоне, и к этой лиге примкнули французский и анжуйский (неаполитанский) дворы, а также наксосский дука Санудо, сильно страдавший от турок. Хотя византийское правительство не могло уклониться от этой лиги, надеясь на помощь против османов и желая обеспечить себя с латинской стороны в Фессалии, Эпире и Македонии, оно было далеко от мысли оказать латинянам реальную помощь, хотя и собирало флот. Корабли латинян-союзников сожгли несколько сельджукских селений, но до крестового похода, назначенного на 1336 г., дело не дошло. Монархи отдаленного Запада от него уклонились. Между тем раздражение против Византии росло среди латинян Леванта, и центром агитации явилась генуэзская колония в Пере, особенно когда император заключил политический союз с венецианцами, который мог привести к утрате генуэзцами их торговых привилегий и преобладания на Черноморье. Генуэзский пригород Константинополя занял враждебное положение к византийскому императорскому правительству, поддерживал его внутренних врагов и, несмотря на запрещение, укреплял свои стены. При негласном участии генуэзцев латиняне Леванта, именно родосские рыцари – генуэзец Каттанео Фоксейский и Санудо Наксосский, – решили выступить против Византии открыто, вознаградив себя за ее счет, и захватили богатый остров Митилену, или Лесбос (1336). Андроник начал с ближайших врагов и подстрекателей, осадив Перу и заставив срыть ее стены, но и после этого разбогатевшие купцы поддерживали врагов правительства (деспота Димитрия) и снаряжали корабли для помощи врагам императора. С сильным флотом из 84 кораблей Андроник с Кантакузином отправился на Митилену, занял остров – кроме города Митилены, где укрепился Каттанео; затем осадил Фокею, где были захвачены людьми Каттанео знатные заложники эмира саруханского. С помощью сельджукских кораблей и войск, благодаря дипломатическому искусству Кантакузина укрепленные Фокея и Митилена сдались императору на условиях. Каттанео был оставлен в Фокее в качестве царского наместника, и фокейские купцы в ущерб генуэзцам получили право беспошлинной торговли в империи; остров Митилена был возвращен императору (1336). Значение латинян настолько пало, что вскоре и Фокея прогнала Каттанео со всеми генуэзцами; влияние Византии на сельджуков, наоборот, упрочилось.

Тем тяжелее чувствовалось неудержимое и последовательное наступление османов. Раз занятое ими не возвращалось, колонизовалось, становилось турецким. Далеко не все христианское ими разрушалось, например в Никее с 1330 г. до сих пор в руках греков сохранилась церковь монастыря Иакинфа с ее мозаиками. Те греческие элементы, которым чиновники Палеологов были особенно тяжки, мирились с турецким патриархальным режимом и даже помогали его утверждению. Греческое крестьянство работало на беев и большей частью перешло в ислам. Пограничные помещики-акриты часто водили дружбу с османами, когда еще были их соседями на предгорьях Олимпа, иногда сражались в их рядах. Почти не отличаясь от них по образу жизни, они жили узкими местными интересами и без особой боли подчинились роду Эртогрула, так как Византия их не защищала, а только брала. Турецкая власть была сурова, сообразно времени и варварству завоевателей. При Орхане греческий элемент явился в турецких войсках в виде постоянного корпуса янычар («новопризванных»), набиравшегося из христианских детей; их была сначала всего тысяча, и янычары были отборным, любимым корпусом: поступившие в него делали карьеру.

Заняв Никею, Орхан лишь на короткое время примирился с Андроником и усыпил его бдительность дарами (1331). Он не мог удержать стихийного движения османов на новые, притом запустевшие земли на склонах плоскогорья к морю. Уже в 1332 г. снова императору пришлось выступить для защиты Никомидии, притом в последний раз: слишком он был занят войной во Фракии. Более помощи Никомидии не было, хотя османы отступили. Орхан захватывает гавань Киос (ныне Гёмлек) на устье реки, вытекающей из Никейского озера. Двигаясь на юго-запад, он покорил (1336) сельджукское племя Караси, жившее по реке Риндаку и на плодородном плоскогорье по южному побережью Мраморного моря до Кизика. Наконец в 1337 г. пала Никомидия, ныне Измид, с плодородной низменностью кругом большого озера и по р. Сангарию; Измид стал гаванью и верфью для турецкого флота. Переход побережья Мраморного моря в руки османов открыл им путь к фракийскому побережью. Если нападения на Фракию и Халкидику вернее отнести на долю сельджуков, несмотря на их дружбу с византийским правительством, то набег 1332 г. на Родосто и другие города к северу от Мраморного моря был делом османов. Весь 1338 г. наполнен известиями о турецких грабежах во Фракии, и сам Орхан с 36 кораблями подступал к Константинополю, но был разбит, причем греки, по известию Григоры, не понесли никаких потерь.

Чем объяснить, что воинственный Андроник бывал лишь урывками на азиатском фронте и его правительство продолжало близорукую политику Палеологов, тратя силы на отдаленном Западе, вместо того чтобы их сосредоточить на защите Вифинии и Мраморного моря? Кроме презрения к полудиким варварам, считавшим честью одежду с царского плеча – сколько их видела древняя империя, и никто из них ею не завладел! – между прочим имели вес личные интересы правящей аристократии с Палеологами и Кантакузинами во главе. Их богатые родовые земли лежали во Фракии и Македонии; Вифиния стала глухой и запустелой крестьянской областью, заброшенной правительством, особенно после восстания в пользу несчастного Ласкаря. Держались одни города за их стенами, восходящими к римским временам, и за их пределами поражает скудость памятников византийских при обилии античных и древнехристианских. Манил и ослеплял культурный, веселый Запад, как старую Польшу.

Север Греции и Македония с Фракией были главным театром военной и политической деятельности правительства Андроника. Над всеми вопросами господствовал один – сербская опасность при Душане. Но как в отношении османов, так и против Сербии византийское правительство не нашло в себе сил, чтобы предпринять планомерное и решительное отражение могущественного врага, и ограничилось бессвязными, пассивными мерами: и здесь и там последствия были одинаковые – невозвратимые потери и безнадежное будущее, не всегда ясно сознаваемое.

На фоне сербской опасности правительство Андроника спешит разрешить вопросы сравнительно второстепенные, но назревшие, завещанные первым Палеологом. При этом в Эпире и Северной Греции оно сталкивается с традиционным врагом – Анжуйским (или Тарентским) домом, унаследовавшим претензии потомства императора Балдуина II Куртенэ. Положение Византии в этом районе было благоприятно при вступлении Андроника Младшего. Янина и Северный Эпир были закреплены за Византией, государство Эпирское с столицей Артой находилось под византийским влиянием, и деспот Иоанн был вынужден признать верховенство императора. Но вскоре знакомый нам Филипп Тарентский снарядил экспедицию своего зятя Вальтера Бриеня, претендента на Среднюю Грецию, против эпирского деспота и по взятии Арты заставил последнего принести ленную присягу. Хотя в том же году Филипп умер (1331), но Эпир и юг Албании подпали под итальянское влияние, и один из наследников Филиппа, наместник Ахеи Иоанн Гравина, принял титул дуки драчского и государя королевства Албании. Смерть владельца лучших земель Фессалии, полунезависимого Стефана Гавриилопула из знатнейших Мелиссинов, вызвала большие перемены в Фессалии и вступление византийских войск, руководимых салоникским стратигом Мономахом, потом самим царем. Одновременно эпирский деспот захватил часть Фессалии и в столкновении с царскими войсками потерпел такую неудачу, что не только был вытеснен из Фессалии, но и в самом Эпире византийское влияние одолело анжуйское (1334). Вся Фессалия, кроме принадлежавшей Каталонскому государству южной части с Новыми Патрами, была присоединена к Византийской империи, и наследие старого врага Палеологов Иоанна Ангела Фессалийского было ликвидировано в пользу константинопольского правительства. Сверх того четыре независимых албанских племени, живших кругом Эльбассана, подчинились византийскому императору.

Очередь была за Эпирским государством, давно уже утратившим возможность распоряжаться своими судьбами. Борьба итальянского и анжуйского влияний давно уже перешла в междоусобия властелей и придворных партий, мятежи и политические убийства. В 1336 г. деспот Иоанн был отравлен своей женой Анной. Одновременно в связи с захватом сербами Драча (1336) в Южной Албании вспыхнуло восстание против византийских властей. В 1337 г. Андроник и Кантакузин с сельджуками упомянутого Омара вступили в Албанию и жестоко разорили страну: турки продавали сотню быков за одну золотую монету и увели множество пленных в неволю. В Эпире ожидал более легкий и значительный успех. Деспина Анна не могла спасти независимость страны, несмотря на все хлопоты перед Кантакузином, несмотря на обручение юного наследника Никифора с дочерью Кантакузина, и страна после более чем столетней независимости была воссоединена с Византийской империей. Анне с сыном было предложено переселиться в Салоники, где им были пожалованы богатые имения. Велика была радость Андроника: Эпира не могли присоединить ни дед его, ни отец, и он провел в своих новых областях более года, организуя управление; во главе Эпира был поставлен главный сообщник Кантакузина Синадин, столичный епарх. Но едва царь уехал, анжуйская партия во главе с властелями, привыкшими к феодальным западным вольностям и к анжуйским деньгам, подняла восстание, Никифор был увезен в Италию, помолвлен с дочерью Филиппа Тарентского и Екатерины Валуа и вернулся с итальянской помощью. Синадин был брошен в тюрьму. Однако Янина и Северный Эпир остались верными Византии. Опять Андроник с Кантакузином выступили в Эпир и благодаря дипломатическому искусству Кантакузина овладели Артой и двумя городами, где заперлись восставшие. Сдавшийся Никифор был отправлен в Салоники. Вся Западная Греция от Албании до Коринфского залива была воссоединена с империей, и во главе новых областей был поставлен родственник Кантакузина Иоанн Ангел.

Воссоединение Фессалии и Эпира было крупным событием, но еще значительнее было движение сербов в греческие земли, излагаемое в отдельной главе в связи с последующими событиями.

Здоровье Андроника было расшатано невоздержанной молодостью, ранами и невзгодами. Его преждевременная смерть в 1341 г. не внесла перемен в направление внешней политики, и ранее руководимой Кантакузином. Но при возобновившихся династических междоусобиях резче проявились пагубные стороны усвоенной внешней политики.

Старшему сыну Андроника, молодому царю Иоанну V Палеологу, было всего 8 или 9 лет. Завещания Андроник не оставил. Кантакузин остался хозяином положения, в его руках было преданное войско и деньги как казенные, так и большие личные. Не медля, он окружил дворец преданными ему варягами и разослал властям указ о подавлении мятежей, т. е. попыток свергнуть его власть. Еще не было справлено пышное поминовение по Андронике (даже св. София не вместила собравшегося духовенства), как против Кантакузина выступили в первом же заседании синклита его главные враги в Константинополе: царица Анна, патриарх Иоанн Априйский, из знати – Гавала и трое Асеневичей и, наконец, опаснейший из всех – дука флота и протовестиарий Апокавк, бывший сообщник Кантакузина, незнатный, но честолюбивый и не стеснявшийся в средствах; он предлагал Кантакузину помощь в достижении престола, но Кантакузин ему не доверился, и Апокавк стал его заклятым врагом. Поддерживаемый царицей патриарх, хотя и ставленник Кантакузина, переселился во дворец в качестве защитника малолетнего царя и потребовал учреждения регентства с ним, патриархом, во главе. Кантакузин держал себя спокойно и с выдержкой и даже при первом случае – обсуждении войны с болгарами – подал в отставку, зная, что без него не обойтись; и, когда бессильные его враги просили управлять делами, он стал действовать еще спокойнее. Внешние враги рассчитывали на смуты: вторглись сербы, восстали албанцы, турки готовили нападения. Александр Болгарский требовал выдачи царевича Шишмана (сына Михаила Болгарского и сербской королевы), грозя войною. Кантакузин выступил против Александра, поспешившего примириться, дважды отразил сельджуков Якши и Сарухана в Дарданеллах, возобновил дружеский договор с османским султаном Орханом. При этом он предупредил заговор Апокавка, который вместо похода на турок пытался захватить малолетнего царя и имел возможность скрыться в своем укрепленном городе Эпиватах.

Презирая внутренних врагов, Кантакузин лелеял большие планы. К нему прибыли посланцы из латинской Мореи. Плохое управление баронов и наместников Екатерины Валуа, столкнувшихся даже с папской властью, тяготило латино-греческое бесправное население Мореи, так наз. гасмулов. Византийское управление в округе Мистры казалось лучшим. Гасмулы и даже часть баронов просили Кантакузина присоединить к империи латинскую Морею с сохранением за ними их земель. Кантакузину рисовалось очищение и Средней Греции от каталанов, чтобы империя в древнем блеске простиралась от столицы непрерывной линией до конца Пелопонниса. Хотя у него не хватало средств для отражения сербов, подошедших к Салоникам, хотя внутри государства он был окружен врагами, даровитейший из политиков своего времени оказался мечтателем, где дело шло о древнем блеске и о «дерзких варварах», каковыми он считал сербов Душана. Сторонники и родные Кантакузина, его люди и войско тяготились неопределенным положением, ожидали и даже требовали, чтобы их вождь возложил на себя корону. Сам Кантакузин был врагом поспешных и нелегальных шагов, предпочитая фактическую власть узурпации. Среди своей партии он не чувствовал себя свободно. Протостратор Синадин, поставленный им во главе Салоник, другие правители и архонты западных областей прислали в Димотику укрепленное гнездо Кантакузина, трех знатнейших лиц (пинкерна Иоанна Ангела, Константина Палеолога и великого папию Цамвлакона) с требованием не предпринимать решительных шагов без их ведома и совета; но эти представители западной знати обращались с Кантакузйном как с царем. Кантакузину предстояло или быть ставленником служилой знати на императорском престоле, или погибнуть под ударами явных и влиятельных врагов. Даже под окнами Влахернского дворца знатная молодежь требовала для Кантакузина царских почестей, не стесняясь присутствием царицы Анны. Однако претенденту не хватало решительности, бывшей у Михаила Палеолога, ответственность за переворот он не хотел взять на себя, все еще надеясь устроить дело миром. Он хотел брака юного царя со своею дочерью, но свадьбу откладывал; он хотел обезопасить себя со стороны Апокавка, но вместо решительных мер против явного врага поехал к нему в Эпиваты и, удовлетворившись его обещаниями, сам пропустил его в столицу. В Апокавке он ошибся. Прибыв в Константинополь, он немедленно возбудил и объединил врагов Кантакузина, начиная с царицы и патриарха. Он заставил принять важные решения в отсутствие Кантакузина. Он был назначен правителем расходов. Мать, сын и невестка Кантакузина были окружены стражей, но народ еще не решился грабить богатый их дворец, удовольствовавшись разгромом домов знатных приверженцев Кантакузина, из коих 42 спаслись бегством. Все попытки друзей Кантакузина и даже его самого вступить в переговоры кончались тем, что Апокавк бросал посланных в тюрьму. Сама царица была запугана. Тайно она советовала Кантакузину проявить терпение, а явно подписывала грамоты и указы, которыми Кантакузин обвинялся в умыслах против юного царя; от него требовали удалиться в частную жизнь. При таких условиях собравшиеся в Димотике сторонники Кантакузина ради собственного спасения заставили его возложить на себя знаки царского достоинства; но и тогда он не решился выступить против династии и приказал поминать себя с супругой Ириной лишь после царицы Анны и Иоанна Палеолога.

В первый же период борьба Кантакузина с Палеологами приняла характер, далеко выходящий за рамки династической борьбы. Широкое, для Кантакузина неожиданное, участие народных масс под знаменами самодержавия могло при успехе изменить ход византийской истории и вернуть империю к счастливым временам Ласкарей, завещавших потомству жизнеспособное национальное царство. Народные восстания против аристократического режима в провинциях бывали и прежде, но они были неорганизованны и бессильны. Крупнейшим было восстание крестьян в Вифинии во имя прав Иоанна Ласкаря, но оно было потоплено Палеологами в потоках крови и оставило по себе безлюдную Вифинию, ставшую легкой добычей для османов. Теперь народное движение шло под знаменем самодержавия Палеологов, успевших уже стать прирожденною, законною династией; оно охватило Фракию и Македонию, главную и лучшую часть империи, не имело успеха по недостаточно известным внутренним причинам и по ясным внешним: призыву слишком талантливым Кантакузином главных и роковых врагов эллинизма – сербов и особенно турок Последствием была гибель последних живых сил империи, сплошное опустошение Фракии и Македонии, ставших в свою очередь легкой добычей для османов. После того история Византийской империи сводится к истории Константинополя с его пригородами, в котором греческие императоры просуществовали свыше столетия, скорее благодаря ряду счастливых обстоятельств, из коих главным был разгром османов Тимуром.

В такой перспективе особо интересны подробности борьбы Кантакузина с Палеологами, к сожалению, односторонне и недостаточно освещенные главнейшим источником – историей самого Кантакузина. В его лагере была фракийская служилая аристократия – ядро боевой армии, всего из 16 конных полков, около 2000 человек Против него, против властелей и знатных поднялись – и, по-видимому, более по своему почину, чем по призыву агентов Апокавка, – простой народ, незнатные горожане и вся масса крепостных, париков и безземельных проскафименов Фракии во имя защиты самодержавного престола Палеологов. В Адрианополе грамота нового царя Кантакузина, возведенного на престол его знатными сторонниками, его войском, была встречена с энтузиазмом одними знатными, многочисленными и в крупных городах; они заставили прочесть ее в церкви, а простонародье им пришлось разгонять плетьми. Той же ночью трое чернорабочих обходили дома незнатных горожан, призывая избавиться от знатных и разграбить их дома. Жители Адрианополя еще во времена Латинской империи выступали против архонтов, которым нравились феодальные порядки, и теперь возбудить их было легко. Проживавшие в городе архонты, т. е. знатные землевладельцы, были схвачены и отосланы в Константинополь; дома их были разрушены до основания. Восстание быстро охватило всю Фракию, даже всю империю, если верить Кантакузину, и приняло не только политический и сословный, но и социальный характер. Грабили богатых вообще. Должники не платили кредиторам, обвиняя их в «кантакузинизме»; и это известие венценосного историка должно быть распространено на кабальное крестьянство, на социально-экономические отношения между властелями и обезземеленным сельским населением. Повсюду городские низы восстали на защиту Палеологов, именем последних сводя со знатными свои старые счеты. Из «лучших», т. е. богатых и знатных, одни искренно служили Кантакузину, другие обвинялись в том без всякого доказательства бедными и сторонниками переворота. Простой народ, по показанию самого Кантакузина, и ранее, в мирные времена, имел большую ненависть к «лучшим» вследствие грабительства и притеснений со стороны последних. Теперь же все могли беспрепятственно обогащаться, т. е. в земледельческой стране захватывать земли и рабочий инвентарь. Зачинщиками были беднейшие, оборванцы, люди, привыкшие ломать стены, т. е. чужие каменные ограды; но к ним пристали умеренные и порядочные элементы, которые не пошли бы на грабеж в мирное время. Все города восстали «сообща». Погромы сопровождались бесчеловечными убийствами, причем необузданное нападение на родных и измена самых близких считались за верность царю Палеологу. Из этих известий видно, что отношения личной близости и зависимости, на коих был основан господствовавший аристократический строй, разрушались во имя верности престолу и борьбы со знатными изменниками. Получается несомненная картина социальной революции, во главе которой стали «действовавшие сообща» города, может быть, неизвестный нам ближе союз северных городов.

Восстание во Фракии и в Македонии тяжко отразилось на партии Кантакузина. Потрясена была и оборона империи. Призванный горожанами Адрианополя болгарский царь Александр не был, впрочем, допущен внутрь города и лишь разграбил земли Кантакузина под Димотикой. Посланный Кантакузином отряд для наблюдения за Константинополем отступил, причем многие перешли на сторону Палеолога, но прочие прогнали болгарские отряды с помощью подошедших сельджуков, служивших Кантакузину, и Александр заключил мир.

Выступление болгар разожгло мятеж. Образ действий Кантакузина в силу народного восстания, а также в силу его личной умеренности был оборонительный и даже примирительный; но руководимый Апокавком константинопольский двор не хотел слышать о примирении и считал Кантакузина бунтовщиком. Его послов в столице бросали в тюрьму с позором. Его мать, гордую Палеологину, не раз содержавшую армию Андроника Младшего на свой счет, заключили в тюрьму, лишениями довели до скорой смерти. Сама императрица Анна Савойская не могла облегчить ее заточение, не могла узнать о ней правду даже через своего врача и узнала лишь по смерти Ф. Палеологины через родственницу-монахиню. Богатый дворец Кантакузина в столице был разрушен. Его земли и имущество во Фракии, кроме укрепленной Димотики, были разграблены, и он сам затруднялся исчислить свои убытки, называя лишь цифры скота: 5000 быков, 1000 пар рабочих волов, 2500 кобылиц, 200 верблюдов, 300 мулов, 500 ослов, 5000 свиней, 70 000 баранов, несчетное количество хлеба. Выяснить образование и размеры этого крупнейшего хозяйства было бы благодарной задачей, разрешение коей позволило бы заглянуть глубоко в причины скудости царской казны, слабости государства, народного бесправия и озлобления – внутренних причин неизбежной катастрофы Византии, для которой указывают мощные внешние причины наши источники, односторонние, скудные и к тому же еще плохо разработанные.

Тесть Кантакузина Андроник Асень (Асеневич) выступил против него с войском Палеолога. Его поход был триумфальным шествием. Кантакузин со своим небольшим отрядом не смел даже подступить к Димотике, где укрылась его семья. Междоусобие, народное восстание против знатных принесло ужасные плоды. Фракия, по словам Кантакузина, обратилась в скифскую пустыню. Сельджуки безнаказанно высылали орды конных и пеших грабителей, и, за исключением городов, прибрежная Фракия обезлюдела.

Кантакузин, безуспешно пытавшийся переговорами овладеть Адрианополем, на примирение не мог и надеяться. Его имя подвергалось в столице публичному поношению, патриарх предал его анафеме, хотя в своем лагере, верный своей линии поведения, он не допускал оскорбления семьи царя Андроника. Среди своих сильных сторонников в Македонии, большей частью его ставленников, Кантакузин не встретил поддержки. Его послы не были даже выслушаны епархом Фессалии Мономахом, были отосланы без ответа его старым соратником протостратором Синадином, правителем Салоник, и лишь выслушали упрек Кантакузину в неблагодарности к своим друзьям; правитель Виры на устье р. Марицы, армянский принц Гим (родственник матери Андроника Младшего), бросил послов Кантакузина в тюрьму, отказался от помолвки своей дочери с сыном Кантакузина, разграбил имения Кантакузина и его приверженцев, жестоко мучая попавшихся к нему в руки. Таким стало положение могущественного вельможи, десятки лет руководившего империей и оказавшего ей большие услуги; но Кантакузин не утратил энергии и проявил величие духа. Его уравновешенной и осторожной личности пришлось пережить борьбу, полную драматизма и даже смелых авантюр.

Руководимое Апокавком константинопольское правительство действовало энергично. Молодой император Иоанн V был коронован патриархом (1341); чтобы не остаться без денег, не постеснялись заложить венецианцам камни царского венца за 30 000 дукатов, они так и остались в ризнице св. Марка; при этом с Венецией было возобновлено перемирие с обязательством возместить венецианским купцам стоимость разграбленного у них имущества. В звании великого дуки флота Апокавк стал всесильным временщиком, выдал дочь за Андроника Палеолога, сына деспота Константина, рассчитывая возвести зятя на престол. Он послал флот против сухопутных сил Кантакузина, и план этот имел смысл, так как целью обеих воюющих сторон были приморские Салоники, второй город империи.

Многолюдный этот «великий град» в XIV в. был населен десятками тысяч греков, славян, армян, евреев, тюрков-вардариотов, гасмулов и латинян; последние имели свои кварталы и консулов. Уже после всех ужасов завоевания турками Македонии венецианцы считали в Салониках 40 000 народа. Город был главным ввозным и вывозным рынком для благословенной природою Македонии, на его ярмарку, на праздник св. Димитрия, сгонялись кони и скот даже из Венгрии и Валахии, привозились красные и ценные товары из Трапезунта и из Западной Европы; целую неделю длился съезд, церковный и народный праздник, «новые Панафинеи», красочно описанные в византийском диалоге-романе «Тимарион». Храм и рака св. Димитрия были святыней для всего греческого мира, в частности для Палеологов; много монастырей, среди которых два русских – св. Пантелеймона и св. Зинаиды, украшали богатый город. Во главе населения стояла служилая и земельная аристократия, в XIV в. всего до 60 семейств, из коих иные могли содержать на свои средства весь салоникский гарнизон. Рядом с их трехэтажными хоромами жил многочисленный средний класс, купцы, ремесленники, чиновничество, духовенство, сильная корпорация привычных к оружию моряков и, наконец, масса простонародья, рабочих и поденщиков. Город имел значительный гарнизон и управлялся губернатором (дукой), которому были подчинены катепаны и «головы» областей и городов. Архонты заседали в салоникском «сенате» и только за собою признавали право на доступ к высшим должностям. Даже среди духовенства была своя наследственная аристократия – многочисленный клир при святыне Димитрия, имевший даже особое одеяние. Велики были богатства монастырей и храмов, умножавших их торговлей и отдачей денег на проценты. Бедному человеку в Салониках, как вообще в Византии, приходилось много терпеть от богачей, вплоть до палочных ударов и выселения из родных домов; лишь цехи и корпорации защищали слабых. Среди простонародья источники отличают малоимущих, имевших все-таки свою недвижимость и хозяйство, от чернорабочей голи. За городом крепостные парики, имевшие собственные участки, и пришлые проскафимены, пахавшие чужую землю, составляли подневольную массу, работавшую на властелей светских и духовных; были и невольники из пленных мусульман. Даже многочисленные средние классы не имели силы, не будучи сплочены, и кто мог, тяготел к верхнему слою. Либеральные профессии многим давали заработок, но немногим – почет и доступ в высшее общество, для которого незнатные врачи и литераторы были предметом насмешек. Это тем более удивительно – хотя и характерно для византийского общества повсюду, – что Салоники и в XIV в. были значительным центром просвещения: любовь к литературе в некоторых и знатных семьях была укоренившейся и общей, о чем свидетельствуют имена братьев Кидони, двух Ксанфопулов, двух Кавасила. О высоком и непоколебленном уровне просвещения свидетельствуют такие имена, как юриста и судьи Арменопула, «Шестикнижие» которого действовало еще в начале XIX в. в Молдавии и Бессарабии, или архиепископа Симеона, писавшего в XV в., или гуманиста Феодора Гази. По словам чтеца Иоанна, описавшего взятие родного города турками, Салоники притягивали к себе, как любовник; архиереи из него не уходили добровольно. Ряд школ, курсы лучших профессоров поддерживали уровень просвещения; салоникские знатные женщины блистали образованностью и чистотою языка. Не менее замечательно местное искусство, церкви XIV в. (св. Апостолов), фресковые росписи, иконы на дереве и на ткани, оклады, переплеты и резьба; памятники этого рода уцелели кое-где в Македонии, на Афоне и на Западе⁶⁵.

Издревле в Салониках существовала система муниципального самоуправления, обычаи и вольности, подтвержденные и латинским императором Балдуином, и никейским – Ватаци (1246); последние перед турками хозяева, венецианцы, гарантировали соблюдение обычаев и законов Салоник. Не было писаного сборника местного права, однако не только губернаторы в управлении, но и судьи в своих приговорах и толкованиях применяли местное право, сообщая ему силу царского закона. Источники упоминают «закон основателей города», а также ближе не известный «закон пригородов». Граждане Салоник весьма дорожили своим обычным правом. Органами самоуправления были городской сенат из архонтов, заседавший под председательством губернатора в своем особом здании, принимавший присягу архиепископа и чиновников в соблюдении местных обычаев и вольностей, утверждавший распоряжения многочисленных муниципальных чиновников и дававший им инструкции, обсуждавший даже дела о ересях; перед ним оправдывались и архиепископы, и губернатор Апокавк, и даже император Кантакузин (1350).

Далее собиралось вече, или «собор (екклисия) народа», созываемое колокольным звоном по воле губернатора, архиепископа или руководителей народных партий в смутное время. На вече, собиравшемся под открытым небом, всякий имел право голоса; но неискусных ораторов провожали насмешками. В отношении городских вольностей Салоники не стояли одиноко: вспомним Янину, Монемвасию, латинские Патры, малоазиатскую Филадельфию и Адрианополь; но вопрос этот мало разработан и идеализацией г. Сафы скорее затемнен. Материал о самоуправлении Салоник собран и исследован в книге г. Тафрали.

К середине XIV в. социальная вражда в Салониках достигла большой остроты и особенно сказывалась в вопиющем неправосудии, ростовщичестве и необеспеченности личной безопасности. Напрасно патриоты, как Хумн и Кидони, архиепископы Палама и особенно Кавасила, взывали к знатным и богатым, убеждая прекратить насилия и не разорять бедняков. В связи с политическими событиями торговля и кредит переживали тяжкий кризис. Разразились на этой почве народные восстания 1342 и 1345 гг., особенно кровавым было последнее.

Социальное движение осложнилось богословским. В XIV в. Афон был охвачен учением игумена Симеона – «нового богослова», Григория Синаита и других аскетов об очищении души тихою молитвою, дарующей мистическую благодать явленного апостолам Фаворского света.

Затворившись в келье и затаив дыхание, устремив взор на сердце или даже на собственный пуп, молчальник-исихаст должен был повторять про себя «Господи, помилуй», пока не почувствует бесконечное наслаждение. Все это, конечно, была лишь практика, над которой стояла теория спасения созерцанием по учению святых отцов; но практика факирская, занесенная из Индии, быстро приобревшая приверженцев среди монашества и одновременно резких обличителей, вызвавшая насмешки индифферентных. Умам, воспитанным в аристотелевской схоластике, не был понятен этот афонский мистицизм, которого идейные корни восходили к византийским толкованиям Платона, а жизненное оправдание и сила лежали в болезненном, но почти всеобщем отвращении от современности, жалкой и безутешной. Ничто не было ближе уму и особенно сердцу тогдашнего аскета, как жажда приблизить к себе потусторонний мир, переплести его с личной жизнью, достигнуть непосредственно восприятия таинственной благодати. Вся Афонская гора перешла на сторону исихастов, особенно когда во главе их стал знатный аскет Палама, переселившийся с Афона в Салоники. Во главе его критиков стал красноречивый, образованный философ Варлаам, грек из Калабрии, также приехавший в Салоники. Варлаам пользовался большим авторитетом как профессор философии, особенно аристотелевской^*, и, несмотря на охлаждение к нему Кантакузина и на вынужденный отъезд из столицы, получил дипломатическую миссию к папскому двору. Не изучив, не оценив патриотической основы учения исихастов, Варлаам обрушился на «молельщиков пуподушных» как на еретиков и изуверов, перенеся свою критику на улицу, лично и через своих учеников. Получилось движение не только против исихастов, но вообще против монашеского аскетизма. Палама вступил с Варлаамом в словесный диспут (1338), уговаривая его удовлетвориться преподаванием светской философии; но, не имев успеха, он выступил и с письменным обличением прославленного профессора. Полемика задела уже основные вопросы об нахождении Св. Духа, о Фаворском свете и о пользе светской философии. При этом Палама обвинял своего противника в латинстве, а Варлаам обличал Паламу в походе на светскую философию и человеческий разум, а также во всех возможных ересях, начиная с эллинского многобожия и кончая богомильством. Особенно поразило Паламу обвинение в массалианстве, или богомильстве, распространенном на Балканах: этот удар попал в цель. Восточный мистицизм боролся с началами Возрождения. С сороковых годов полемика приобрела характер общественной распри, Салоники разделились на два враждебных лагеря, так что вмешалась государственная власть, круто и нецелесообразно. Варлааму запретили писать иначе как под цензурою Паламы. Энергичный Варлаам перенес дело в Константинополь и добился церковного Собора, обвинив Паламу в противоречии канонам. На Собор (1341) Палама явился совместно с представителями афонского монашества. В прениях Палама опирался на тексты из святых отцов, а Варлаам – на логические выводы из канонов и на истины древней философии. Божество, доказывал Палама, имеет эманации, отличные от его сущности, и явленный апостолам Фаворский свет есть божественная эманация, а не реальный свет, как утверждает Варлаам. Хотя акты Собора 1341 г. дошли в искаженном виде, можно видеть, кто Кантакузин и патриарх, а за ними и Собор, стараясь о восстановлении церковного мира, не осудили окончательно ни Паламу, ни Варлаама, но лишь запретили им агитацию. За смертью покровителя своего Андроника Варлаам уехал в Италию, где получил епископство по ходатайству Петрарки, очистив поле для Паламы. Последний выдвигается как церковная и политическая сила при содействии Кантакузина, нуждавшегося в поддержке афонского монашества, руководимого Паламой, и македонской знати, из рядов которой Палама вышел. Накануне открытого разрыва с двором Палеологов Кантакузин добился редакции соборных актов в духе большего осуждения эмигрировавшего Варлаама. В связи с династическим и социальным междоусобием борьба обеих церковных партий, сохранив старые имена вождей и их формулы, вступает в новый фазис, из философской переходит в церковно-политическую, ожесточенную, глубоко волнующую широкие круги общества, далекие от богословских тонкостей. Партия Паламы открыто выступает против патриарха Иоанна Калеки, долголетнего слуги Палеологов, и подает царице Анне записку, обвинявшую его и в дурном управлении, и в соглашении с варлаамитами. На помощь патриарху выступает ученый монах Акиндин, родом, кажется, из славянских архонтов Македонии, прежде друживший с Паламою и оказывавший ему гостеприимство⁶⁶. По поручению патриарха он составляет записку в защиту Церкви против новшества Варлаама и Паламы. Но столкнувшиеся силы были настолько крупны, что нейтральная партия стала невозможной. Салоникский юрист Арменопул испытал это на себе, будучи обвинен в собственной, третьей, ереси. И Акиндин становится во главе варлаамитов. Под его влиянием и патриарх ищет в них опору. Соборные акты вновь исправляются в пользу Варлаама; враждебные Паламе епископы обвиняют его в тяготении к богомильству, укоренившемуся на Балканах; выдвигается кандидатура Акиндина на Салоникскую митропольную кафедру. Но политическая обстановка меняется в пользу Кантакузина и Паламы, царица Анна спешит примириться с паламитами, и в 1347 г. созывается новый Собор для оправдания Паламы. Патриарх был низложен, Акиндин осужден заочно. Палама, попавший было в тюрьму за сношения с Кантакузином, назначается на Салоникскую кафедру, хотя буржуазные партии в Салониках были враждебны Паламе, стороннику Кантакузина и властелей; население его даже не приняло. Акиндин не прекращает борьбу, стоя во главе варлаамитов, и в 1351 г. созывается новый Собор в Алексеевском триклине; Варлаам был признан отлученным прежними Соборами, чего в действительности не было; осуждены были и патриарх Иоанн, и все враги Паламы среди иерархов. Составленное Паламою исповедание было утверждено, равно как и мнение афонского монашества, редактированное Филофеем, будущим патриархом. Торжество Паламы было полное, осуждение его антагонистов, собранных в одну группу еретиков, было вскоре занесено в синодик, читаемый в неделю православия. Волнение среди противников Паламы затихло не сразу. Еще в 1368 г. был осужден афонский монах Прохор из салоникского рода Кидони, преданного суетным греческим наукам; Кидони находил неправильные цитаты в актах 1351 г. и доказывал, что познание мудрости Божией – притом путем аристотелевских силлогизмов как единственного средства к познанию истины у грешного человечества – является познанием и существа Божия, т. е. целью христианского ума; в вопросах о Фаворском свете и о безгрешности плотской природы Христа он разошелся с афонской братией, опиравшейся на излюбленные святоотеческие цитаты. Дух схоластики, повеявший из Салоник, был погашен возобладавшим учением, в котором мистический элемент уже занял второе место сравнительно с подчинением свободной мысли преданию. Осужден был и платоник Аргир за учение о семи энергиях Св. Духа. Такова схема богословского движения, охватившего византийское общество в середине XIV в., во времена народного восстания против властелей, утверждения сербов и османов в Македонии и Фракии. Сильная личность Паламы стояла в центре борьбы, многолетней и страстной, и, конечно, не учение о Фаворском свете так взволновало общество. Движение было много сложнее. Македонский властель в рясе афонского монаха в союзе с Кантакузином не только разгромил Салоникскую интеллигенцию в лице философа Варлаама, но, перешагнув через патриарха Иоанна, стал силою, у которой заискивал и Душан Сербский. Выступив с мистическим новшеством, обвиненный в подрыве церковного авторитета, заявивший на Соборе, что не в словах, а в делах он полагает истину и благочестие, Палама нанес удар своим противникам как ревнитель святоотеческого учения, чистоты православия и церковных устоев против силлогизмов суетного разума; он затмил сильнейшие и ученейшие умы, как Григора и Варлаам, умер в ореоле святости и вскоре был канонизован Филофеем. Народ плохо разбирался в богословской распре, но афонские мистики торжествовали вместе с Паламой. Авторитет церковного учительства упал и на Афоне, и в населении, потрясенном бедствиями и народными мятежами. С Афона потянулись проповедники внутреннего откровения в сектантских формах, направляясь особенно в Болгарию, где не умирали семена богомильства. Житие Феодосия Тырновского сохранило несколько фигур таких проповедников, выходцев из Византии. Рассеявшиеся по Афону еретики «весьма обижали монастыри»; они проповедовали против церковной иерархии, икон, брака, заимствовали у афонских исихастов «откровения Боговидения во сне» и обрезали, или «стригли», своих адептов; отсюда богомильство под именем стригольников перекинулось в Россию.

Кто же были в Салониках те круги, которые выступили против Афона и не пустили в свой город Паламу? Религиозная распря переплелась с социально-политическим кризисом, который и придал ей и значение и длительность. Знатного Паламу и афонское монашество во главе с Лаврой и Ватопедом, жившее приношениями богатых властелей, поддержал претендент на престол и глава македоно-фракийской знати Кантакузин. Против Кантакузина, Паламы и аскетов стали те элементы салоникского населения, которые были враждебны местной аристократии. Нигде в империи Палеологов они не приобрели столь сильной организации политического значения, как в этом вечевом и портовом городе Македонии, не уступая в силе движению городских димов в империи VI в. Организованная партия врагов Кантакузина, знати и исихастов усвоила себе библейское прозвище «ревнителей», или «зилотов». В трактате местного писателя XIV в. Фомы Магистра «Об обязанностях подданных» идет речь о восстающих против знатных, ревнителях «об общей пользе». Ядром зилотов, врагов олигархии, должны были явиться многочисленные средние классы и профессиональные союзы. Враждебные зилотам писатели из аристократической партии – Кантакузин, Кавасила, Кидони, Григора и другие – рисуют зилотов как сборище голи, притом отчасти пришлой и варварской. Однако пролетариат не мог бы организовать партию, около 8 лет (1342–1350) державшую город в руках при труднейших условиях, развившую и осуществившую радикальную программу социальных реформ, шедшую вразрез с тем направлением судеб империи, которое привело последнюю к неизбежной гибели. Кроме интеллигентной молодежи, воспитанной Варлаамом и другими учителями в рационалистических началах аристотелевой философии, молодежи, выдвинутой зилотами на первые посты, действовал пример Генуи и других итальянских республик, где как раз в эти годы торжествовала демократия к великой пользе для городов, по крайней мере на первых порах. Вождем зилотов был Андрей Палеолог, которого нельзя причислить к простому народу, и рядом с ним действовали другие вожди интеллигенции, принадлежавшие к среднему и высшему классу.

Излагая в дальнейшем историю зилотов в связи с общим ходом политической борьбы в империи, остановимся на их идеях и реформах. Обвинения их противниками в анархическом режиме и упразднении местного законодательства голословны и верны лишь в малой степени. Главным источником для изучения их программы является судебная обвинительная речь Н. Кавасилы «О беззаконно дерзающих против церковного начальства», изданная пока лишь в выдержках.

Кавасила называет зилотов злыми палачами знатных; фактически это верно, однако надо помнить, что казни и конфискации были в нравах византийского общества, и засвидетельствовано, что руководители зилотов на первых порах удерживали от кровопролития и даже допускали свободную критику со стороны противников. Зилоты вызвали ненависть не столько казнями, сколько своими радикальными реформами, секвестром или принудительным обложением богатых имуществ как знати, так и Церкви на нужды военной обороны и пропитания народа. Зилоты отвергали обвинения, что они обогащались лично и из пролетариев стали богачами. Если зилоты брали с получавших должности и священнические места, то это было узаконено издревле римскими императорами и архиерейской практикой. Крупные пошлины брали зилоты и с наследств светских и духовных лиц. Тяготы обложения, чрезвычайные по нуждам времени, зилоты перенесли на состоятельные классы, причем не считались с церковными привилегиями. Своим противникам они отвечали, что правительство вправе распоряжаться частным достоянием на общую пользу, они тем провозгласили начала коммунального социализма, противоречащие римскому гражданскому праву и церковному иммунитету – устоям средневекового общества. Обвинения в несоблюдении местных законодательств зилоты отводили от себя.

«Что особенного в том, что мы, взяв от многого монастырского достояния, прокормим несколько бедняков, да и священникам доставим нужное и украсим храмы? Не будет от этого вреда обителям, для их нужд останется довольно, и не будет нарушена воля жертвователей, имевших в виду угодить Богу и прокормить бедных. ...Если же на эти доходы мы вооружим воинов, которые идут на смерть за эти святыни, законы и стены (городские укрепления), то разве это не лучше, чем если бы монахи и священники тратили их вотще, ведь им на трапезу довольно малого, мало нужно и на прожитъе тем, кто сидит дома, под своим кровом, не подвергаясь никакой опасности... Сохранность укреплений и законов всего нужнее... В чем поступаем беззаконно, если мы починим крышу и развалившееся жилище бедняков, позаботимся о полях и пашнях, чтобы предоставить им такую же жизнь, какую имеют те, кто борется за их свободу? Ведь кормят же обители своих хлебопашцев, хлебопеков и мастеров, строящих дома. Своего личного богатства мы не умножаем, своих домов не украшаем, и при расходовании всегда мы имеем в виду пользу управляемых».

Программа зилотов вышла за пределы политической борьбы против знатных и Кантакузина. Ее центром явился коммунальный социализм, направленный против частных и церковных богатств, для военных нужд и помощи народу, инициатива общественная – не царская, какую проводили авторы новелл Македонской династии, – новые идеи, для империи Палеологов неслыханные, смелые и наивные, ради которых, однако, с обеих сторон лилась кровь. Апокавк поддерживал зилотов как врагов Кантакузина; впрочем, его собственные идеи нам мало известны, и слышим мы о нем из уст его врагов. Революция зилотов настолько противоречила социальному строю Византии, вызвала против себя такие силы и исконные устои, что она была мыслима лишь в ограниченных рамках места и времени, в портовом и просвещенном городе, отрезанном событиями от своей страны и открытом для итальянских демократических идей. Опытный Кантакузин, испытав на первых порах силу зилотов, мог спокойно выжидать их гибели.

Не будучи в состоянии справиться с зилотами, верный Кантакузину губернатор Синадин⁶⁷ переговаривался с претендентом, советовал отложить наступление на Салоники, пока не был изобличен и изгнан из города зилотами, вместе со своей гвардией и архонтами. Несмотря на приближение Кантакузина, Салоники остались верными старой династии, особенно по прибытии войск Андроника и Фомы Палеологов, а за ними и самого Апокавка с большим флотом после успешного набега на Евбею. Потеря надежд на Салоники была тяжким ударом для Кантакузина, в его немногочисленных войсках явилось малодушие, и сотня салоникских архонтов предпочла покинуть его ряды и вернуться в родной город. Кантакузин не потерялся и еще раз показал свою выдержку и мужество. Рассчитывая пробиться в преданную ему Северную Грецию, он пытался овладеть некоторыми городами в Южной Македонии, но его покинула половина войск, якобы с его же разрешения. Он рассчитывал на полунезависимого сербского воеводу Хреля, державшего в своих руках перевалы в Сербию, но Хрель потребовал уступки осажденного им Мельника; Кантакузин не решился отдать ему эту крепость, столь важную по своему положению. Кантакузин просил афонское монашество, пользовавшееся щедротами богатых архонтов, выступить посредником между ним и двором Палеологов, но афонская депутация не имела в столице успеха, и ее глава, игумен Лавры, предпочел принять Салоникскую кафедру при режиме зилотов. Послы Кантакузина к Душану Сербскому, знатные архонты Цамвлакон и один даже носивший фамилию Палеологов, попали в руки Апокавка. Последний с торжеством вернулся в столицу: Кантакузин с небольшим отрядом был загнан к сербскому рубежу. У него остался один исход: ехать за помощью к самому Душану. Встреченный на пути сербским князем Оливером, а в Приштине самим Душаном, Кантакузин был принят с почетом, соответствовавшим императорскому сану. Душан, однако, потребовал уступки всей Македонии до нын. Каваллы, пользуясь случаем осуществить свои завоевательные планы. Положение Кантакузина было тяжкое. Уговоры супруги Душана Елены Сербской, а также Оливера смягчили условия короля. Он согласился на союз при уступке ему лишь того, что было сербами уже захвачено, в том числе взятый Хрелем Мельник. Двадцать (из 24) воевод Сербии выступили на помощь Кантакузину, среди них Оливер, породнившийся с Кантакузином. Союзники осадили Серры (нын. Серее), богатейший город Восточной Македонии. Но и здесь Кантакузина преследовали неудачи: город не сдавался, флот Апокавка вошел в близкую гавань Каваллы, прекратив подвоз, начались болезни, и сербы с большинством греков ушли; оставшись лишь с 500 верных людей, Кантакузин должен был вернуться в Сербию. В Константинополе была радость, а вместе с тем новые казни подозрительных Апокавку лиц. Последний уже начал переговоры с Душаном о выдаче Кантакузина. Сербский краль преследовал свои цели – покорение Македонии – и осаждал Моглену (Эдессу), на Кантакузина он смотрел как на орудие для поддержания смуты в греческой империи, поэтому он желал иметь его в своих руках. Кантакузин вновь проявил силу духа в тяжких условиях, отстаивая пред Душаном интересы своей родины. Семья его едва держалась в осажденной Димотике. Переговоры Апокавка с Душаном зашли при посредстве Хреля так далеко, что было условлено свидание Апокавка с Душаном, и Кантакузину пришлось бы почти присутствовать при переговорах о выдаче его злейшему врагу; однако смерть Хреля расстроила дело.

Терпение Кантакузина принесло плоды, и наступил перелом в его пользу. Из Фессалии прибыло посольство, заверившее в верности воссоединенной им страны. Кантакузин почувствовал под собою почву. Отправляясь к Димотике для освобождения семьи, он послал в Фессалию со званием «головы» Иоанна Ангела, выдав ему хрисовул на пожизненное управление Влахией (Фессалией) и предоставив ему право или послать в Эпир своего зятя, потомка эпирских деспотов, или править Эпиром лично. Ангелу было поручено заключить союз с каталанами Средней Греции; он намеревался послать помощь Кантакузину. Однако и в Фессалии должны были поминаться в церквах оба императора, как Кантакузин, так и Иоанн Палеолог. Как ни преследовало и ни поносило Кантакузина константинопольское правительство, он считал нужным, может быть, выгодным неуклонно признавать права династии Палеологов. И в этом отношении его выдержка принесла плоды. В Константинополе стали тяготиться Апокавком, как временщиком, поддерживавшим междоусобие ради собственного спасения. Сама царица Анна не раз высказывалась в пользу примирения с Кантакузином. Особенно ее потрясла смерть матери Кантакузина Феодоры Палеологины, которой столько был обязан Андроник III. Люди Апокавка замучили Феодору тяжестью тюремного заключения, и даже посланный Анною врач не посмел сказать царице всю правду. Но Апокавк запугал Анну и посадил под арест сановников Хумна и К. Асана, подавших голос за примирение.

Тем временем Душан, продолжая завоевание Македонии, осадил и Серее. Кантакузин не мог получить от него помощи, даже чтобы выручить свою супругу Ирину и верного Тарханиота. Напрасно последние обратились к Александру Болгарскому, тот даже потребовал от Душана выдачи или смерти памятного болгарам Кантакузина. В такой критический момент во Фракию явился давнишний друг и соратник Кантакузина Омар, эмир Айдинский, с 29 000 сельджуков и освободил Димотику (1342). Его приход был спасением для Кантакузина. Хотя морозы заставили турок вернуться на родину весною 1343 г., Кантакузин начал наступление с дружиною немецких наемников, присланною Еленой Сербской. Он взял Веррию, предупредив захват ее Душаном, и сделал этот важный город своею базою; к нему подошли отряды из Фессалии. Тогда Душан стал открытым врагом Кантакузина, разорвал союз и отозвал немецких наемников. При переправе через Вардар Кантакузин едва не погиб от сербов. Апокавк, встревоженный усилением Кантакузина, явился с флотом в Салоники, предлагал выгодные условия и сербам, и сельджукам, подсылал к Кантакузину убийц, но все без успеха. Опять выручил Кантакузина Омар, прибывший с громадным флотом в 300 кораблей, и флот Апокавка бежал при приближении Омара. Турки опустошали окрестности Салоник, внутри стен возобновились кровавые расправы со знатными, но зилоты и губернатор Мономах укрепили стены и отвергли предложение Омара. Опираясь на турецкие силы, Кантакузин мог дать сербам отпор. Несмотря на уговоры Омара, он не решился штурмовать город св. Димитрия, чем вызвал насмешки турок. Дав ему 6000 сельджуков, Омар с остальными силами вернулся в М. Азию; Кантакузин же выступил во Фракию. В Родопских ущельях он подчинил себе, хотя лишь номинально, предводителя болгарских горцев Момчила, располагавшего значительными силами; Момчил, служивший поочередно государям болгарскому, сербскому и греческому, под конец жизни объявил себя независимым князем.

Турки Кантакузина огнем и мечом опустошали Северную Фракию, уводя пленных, но вместе с тем сдерживали болгар, которым растерявшееся константинопольское правительство отдало сильные крепости Стенимах и Чепену. Без турок Кантакузин уже не мог защищать империю от болгар и сербов. Так, один из отрядов Омара, задержавшийся в Македонии, завоевал для Кантакузина Халкидику, рядом со Св. горою, и, двинувшись на Марицу против болгар, заставил царя Александра просить у Кантакузина мира. Защищая империю от славян, Кантакузин приобретал себе сторонников; забывался его союз с Душаном. Междоусобие стало невыносимым для страны, лучшие области от Веррии и Салоник до Болгарии были опустошены турками, славянами и еще более самими греками; в развалинах были лучшие дома не только в усадьбах и селах, но и в городах, неприятелем не взятых. Положение Апокавка стало небезопасным даже в столице. Сын его, правитель Салоник, погиб в Салониках в борьбе с зилотами, вождя которых Палеолога он убил и, перейдя на сторону знатных, вступил в сношения с Кантакузином. Он было увез малолетнего императора, но встретил противодействие патриарха. Царица Анна была успокоена лишь щедротами на ее содержание и особенно возобновлением переговоров с Кантакузином. Теперь и Апокавк считал для себя более выгодным примирение с противником, которого он травил, как дикого зверя. Одновременно с послами Анны Палеологины в Димотику, в ставку Кантакузина, прибыла депутация горожан Сереса, умолявших о прощении и о помощи против сербов. Сила теперь была за Кантакузином. Его посол требовал у Анны аудиенции без присутствия Апокавка. Цепляясь за власть, Апокавк приказал избить и отослать посла. Более чем когда-либо Кантакузин опирался на турецкие силы: его фракийские полки были перебиты, архонты разорены. Ведя переговоры как с сельджуками, так и с османами, Кантакузин, озлобленный упорством столицы, вступил на опаснейший для империи путь, приглашая турок во Фракию, отдавая лучшие земли им на грабеж. Он располагал теперь сельджуками Сулеймана и Омара, а с 1345 г. и османами, посланными султаном Орханом. Южная Фракия, прилегающая к Мраморному морю, перешла во власть Кантакузина, и османы так разграбили окрестности генуэзской Перы, что от ее горожан был послан к Кантакузину монах-минорит. События следовали быстро, в 1345 г. сдался Адрианополь; Момчил пал в бою с турками, и Кантакузин стал хозяином перевалов в Македонию. Еще важнее были вести из столицы. Апокавк, не утративший энергии до конца, был убит в подземных дворцовых темницах политическими узниками, в свою очередь растерзанными толпою.

Беспомощно было правительство царицы Анны, утратив Апокавка; но и Кантакузин был до крайности слаб, не только перед своими турецкими соратниками, но и по отношению к архонтам и правителям, передававшим ему фракийские города за чрезмерные личные выгоды: один из таковых, Ватаци, снова изменив, призвал турок племени Караси и был ими убит. Что же касается турок, то Кантакузин был вынужден отдать родную дочь Феодору в гарем старого султана Орхана. Сам он описывает свое торжественное прощание с дочерью как с жертвою за страдающее христианство. Феодора выполнила свою миссию, сохранила православие, освобождала пленных и удерживала старого султана от враждебных шагов против Византии; по смерти Орхана она была отпущена на родину. Всего вреднее была предоставленная Кантакузином возможность османам ознакомиться основательно с фракийскими плодородными землями от Марицы до Черноморья, с дорогами, укреплениями и богатствами страны. Это подготовило турецкое завоевание. Нельзя винить одного Кантакузина: и правительство Анны вызывало турок: то сельджуков, то османов, то ногайских выходцев из Добруджи; но связи Кантакузина были более широкими и постоянными. Еще беспомощнее был Кантакузин в отношении сильного Душана. Хотя и овладев уделом Момчила в Родопах, он не мог защитить Серее от сербов. Одновременно потерял он и богатую Смирну. Крестовый поход венецианцев, генуэзцев, родосских и кипрских рыцарей и даже прощенных папою разбойников каталанов окончился завоеванием Смирны по почину упомянутого Мартина Цаккариа, бывшего владетеля Фокеи и Хиоса; при этом был убит Мартин.

Около 60 лет Смирна оставалась в латинских руках (1344–1402).

Все-таки Кантакузин имел уже перевес над противниками внутри империи и короновался с супругою Ириною (1346), но сыну Матвею в короне отказал. Совершал коронацию Иерусалимский патриарх, а Константинопольский был при этом объявлен отлученным от Церкви за лишение свободы многих архиереев. Несмотря на покушения на жизнь Кантакузина и на защиту крепких стен столицы Асаном и Киннамом, правительство Анны не могло держаться по отсутствию средств. У Анны оставались лишь острова; но лучший из них, Хиос, был захвачен генуэзцами. Посланный под начальством Факеолата византийский флот опоздал, но захватил генуэзский корабль. Генуэзцы Перы требовали наказания Факеолата, и Анна была бессильна защитить его от осмелевших чужеземцев. Тогда Факеолат предал город в более сильные руки Кантакузина. Царица пировала с отцами церковного Собора, когда Кантакузин был впущен через Золотые ворота. Запретив грабеж, он направился к дворцу Порфирогенита возле Влахерн. Царица Анна даже тогда отвергла мирные предложения Кантакузина, когда он уже захватил город и самый дворец; лишь слезы молодого Иоанна прекратили бессильное женское сопротивление. Кантакузин ограничился следующими требованиями: 1) амнистия для обеих сторон, 2) совместное царствование Иоанна Палеолога и Кантакузина, 3) регентство Кантакузина в течение 10 лет, до достижения.Иоанном 25 лет. Последовало торжественное примирение.

Из междоусобной войны Кантакузин вышел императором; он вскоре выдал свою дочь за Иоанна V и стал тестем императора, но не вознаградимы были его семейные и личные несчастья и разорение. Пострадал и его моральный авторитет, не только потомство, но и современники винили его в опустошении страны турками, его личными союзниками; и Кантакузин сознавал свою ответственность, постоянно подчеркивая свое миролюбие и лояльность на страницах своей «Истории». Еще менее были удовлетворены его знатные сторонники, столько вынесшие в годину народного восстания. Возвращены были лишь захваченные земли, но не купленные третьими лицами. Не многие могли получить из казны пособия, притом скудные. Провозглашенная амнистия не была нарушена, но она не устранила вражды между лицами, потерпевшими и обогатившимися во время междоусобия. Враг Кантакузина, патриарх Иоанн, был устранен по решению синода за неправославие вместе с Варлаамом и Акиндином. Его место занял приверженец Паламы Исидор, а сам Палама получил Салоникскую митрополию, но, как сказано, не был принят паствою; среди архиереев, особенно за пределами империи, возникло движение против поддерживаемых Кантакузином паламитов, и на Исидора пришлось вновь возлагать знаки патриаршего достоинства. Вслед за тем (1347) сам Кантакузин, вместе с Анною и Иоанном Палеологами и своей супругою Ириною и дочерью Еленою Кантакузинами – последнею как невестою царя Иоанна, – восседая на пяти тронах, были вновь помазаны на царство во Влахернском храме, так как землетрясение разрушило алтарную часть св. Софии. При дворе настала такая бедность, что императоры сидели в позолоченных коронах с искусственными камнями и на пиру во дворце подавались кожаные и глиняные сосуды. Для военных нужд был объявлен сбор добровольных пожертвований, но все лишь обещали на словах.

Между тем Душан овладел Македонией, кроме Салоник, оттеснил из Веррии сына Кантакузина Мануила и, не отказываясь от договора с Кантакузином, не очищал занятых земель. Опять пришлось прибегнуть к османам, и сын султана Орхана Сулейман высадился во Фракии, но лишь разграбил богатую область нын. Каваллы и вернулся на родину, минуя греческую столицу. Внутренний мир был непрочен: раскрыт был заговор увезти Иоанна V в Галату; недовольные примирением архонты подбили старшего сына Кантакузина, Матвея, не получившего от отца никакого титула, попытаться образовать собственный удел во Фракии. С трудом удалось Ирине Кантакузине уговорить своего сына не поднимать оружия на своего отца. С восточного фронта Кантакузин обезопасил себя дружбою со своим зятем, могущественным султаном Орханом, а также договором с египетским султаном, разрешившим христианам посещать Св. Места, а патриарху Иерусалимскому Лазарю, короновавшему Кантакузина, вернуться на свою кафедру. Снова во главе Византийской империи стоял опытный и авторитетный правитель. Несмотря на оскудение империи, западные враги ее были встревожены. Кантакузину пришлось оправдываться перед папой за союз с турками, уводившими толпы христиан в неволю. Кантакузин даже обещал участвовать в крестовом походе на неверных, но на предложение унии ответил, что вопрос может быть разрешен лишь Вселенским Собором на нейтральной почве. Из латинян главными врагами империи стали генуэзские соседи в Галате, возбужденные созданием Кантакузином нового флота. Потребовав уступки господствовавшего над Галатою холма, они захватили его и укрепили, сожгли соседние греческие дома и захватили несколько греческих кораблей. С тем большей энергией Кантакузин продолжал постройку военного флота, притом в столичной гавани Кондоскалии, выходившей не на Рог, а на Мраморное море; бревна возили сухопутьем из далеких Родопских лесов. Генуэзцы были устрашены и запросили мира, но Кантакузин потребовал срыть стены Галаты. Началась удивительная война греческой столицы с ее латинским пригородом. Генуэзцы громили с кораблей приморские стены Константинополя; греки поставили машины, бросавшие тяжелые камни через Рог в Галату. Положение генуэзцев вскоре стало опасным, и они отправили свои семьи и ценности на Родос. Греки перешли в наступление, их новый флот, обогнув город, остановился у пристани св. Евгения, против Галаты, три союзных ливанских корабля вошли в Рог, а сын Кантакузина Мануил осадил Галату с суши. Но греков постигло несчастье. Буря разметала их флот, наскоро сколоченные корабли тонули, необученные экипажи бросались вплавь к берегу, и генуэзцы даже захватили несколько пустых кораблей. Без флота же было невозможно взять Галату. Хотя из самой Генуи пришло приказание уступить, отдать холм, возместить грекам убытки, жители Галаты были настроены воинственно, и Кантакузин объявил, что отдает им добровольно захваченный ими участок как ничтожный; однако принялся вновь строить флот. Усилены были пошлины, введены новые, притом с предметов первой необходимости, с хлеба и вина. Правительство уверяло население, что вся тяжесть ляжет на венецианских и генуэзских купцов, а не на потребителей-греков. Народ роптал; усилилась дороговизна; к тому же появилась чума, унесшая большую часть населения (1348). Пошлины давали греческой казне лишь 30 000 золотых, тогда как Галата собирала до 200 000 золотых в своем порту. Одновременно частная генуэзская эскадра под начальством Виньозо захватила Хиос и обе Фокеи; завоеватели по соглашению со своей республикой образовали компанию на паях под именем «Магона» (ладья, шаланда) для эксплуатации этих богатых колоний. Один Хиос, вывозивший вино, мастику и маслины, давал до 200 000 лир. С 1362 г. все пайщики получили фамилию Джустиниани, по названию их конторы в Генуе. Кантакузин требовал возвратить захваченное; Генуя была согласна оставить за компанией один Хиос, и то в аренду на 10 лет за 12000 золотых в год. Однако сама компания не уступала. Во время переговоров греческие архонты восстали и возвратили Фокею империи. Смирна, Хиос, Наксос с соседними островами, наконец, Евбея остались в латинских руках. Номинальным латинским императором Романии был в то время сын Екатерины Валуа Роберт, но он управлял, притом через наместников, лишь небольшой частью Мореи. Большая часть Мореи (Старые Патры с областью управлялись латинскими архиепископами Ахеи) принадлежала Византийской империи и управлялась деспотами Мистры. При Кантакузине деспотом был его сын Мануил; он установил в стране порядок и завел флотилию против пиратов.

В Салониках непокорные зилоты начали терять почву с успехами Кантакузина. Протосевасту Метохиту, правителю города, удалось привлечь умеренные элементы, недовольные не только поборами и жестокостями зилотов, но и сношениями последних с Душаном Сербским, власть которого зилоты предпочитали правительству Кантакузина. Вооруженные толпы зилотов и матросов были рассеяны; предводитель их Андрей Палеолог, которого враги несправедливо обвиняли в личной жестокости, бежал на Афон. Опасаясь сдачи Салоник Душану, Кантакузин собрал уже большие силы. Султан Орхан прислал сына Сулеймана с 20 000 османов; Матвей Кантакузин шел с армией сухим путем, а оба царя поехали с флотом. Хотя турки предпочли вернуться с пути и разграбить Южную Болгарию, так как они не привыкли возвращаться без добычи, Салоники были без труда взяты с моря. Сербы отступили; виднейшие зилоты были отосланы в столицу, обвиненные в измене. Палама был водворен на архиепископскую кафедру (1350). Оставив Иоанна Палеолога в Салониках, Кантакузин овладел Южной Македонией и Северной Фракией, штурмовал против обыкновения укрепленные города, в иных случаях ему помогали даже сербские властели. Слишком поздно подоспел сам Душан из венгерского похода; но он все-таки был сильнее Кантакузина. Он отвергнул мирные предложения греческого императора, соглашавшегося уступить Душану Серее, Мельник, Зихну, Струмицу и Касторию. Душан, однако, в бой не вступил и вернулся в Сербию, по пути разгромив Эдессу (Моглену). Оставив молодого Иоанна в Салониках, Кантакузин с торжеством вернулся в столицу. Он находился на верху своей славы. Сам Александр Болгарский, еще недавно требовавший у Душана голову Кантакузина, теперь обращался к нему за советом и помощью против турецких грабителей; в ответ он получил предложение строить флот сообща. В свою очередь Кантакузин получал советы от Орхана, который рекомендовал ему однажды умертвить своего соперника Иоанна Палеолога по турецкому обычаю и даже прислал палача, но Кантакузин поспешил отослать последнего обратно.

Разгоревшаяся борьба паламитов с Акиндином потребовала созыва нового церковного Собора (1351), на котором, как упомянуто выше, паламиты одержали верх при поддержке Кантакузина. Сторонники умершего ранее Акиндина были отлучены, а Никифор Григора по царскому приказу был заточен в столичном монастыре Хоре (соборный храм которого ныне – Кахрие-джами), где и закончил свой главный труд, под конец превратившийся из исторического в богословский.

Хотя партия оставленного в Салониках Иоанна Палеолога не проявляла энергии, приближался смертельный удар для власти Кантакузина: война Венеции с Генуей, охватившая воды и берега Средиземного моря, затронувшая и Византию, дала молодому Палеологу возможность свергнуть Кантакузина с престола, добытого с такими жертвами. Война была вызвана захватом генуэзской кампанией Хиоса, монопольным господством Генуи в Черноморье, захватом венецианских кораблей в крымской Кафе, особенно цветущей и сильной в XIV в. генуэзской колонии. В поисках союзников Венеция обратилась в Кантакузину. Последний был осторожен и предпочитал нейтралитет ввиду сербской опасности. Но он не рассчитал, что ослабевшая империя будет втянута в войну помимо его воли. Война началась поражением генуэзского флота у Евбеи; но Виньозо Хиосский вместе с компаньонами по «Магоне» отомстил, разрушив венецианскую Халкиду, тоже на Евбее (1350). Венеция заключает союз с Пизою и с Петром IV Арагонским «для разрушения и окончательного истребления» Генуи и посылает флот под начальством знаменитого Николо Пизано в воды Константинополя. Едва не захватив Галату, Пизано опять предложил Кантакузину союз, обещая субсидию на постройку флота, но Кантакузин опять не решился, и венецианцы в знак разрыва увезли из Константинополя своего баила. Отказавшись от выгодных предложений Венеции и от случая разрушить Галату, Кантакузин не привлек к себе и генуэзцев, наоборот, те начали метать камни в столицу и вынудили Кантакузина объявить им войну и заключить союз с Венецией, но уже без прежних выгодных условий.

В это время к нему пришла грозная весть о соглашении между молодым императором Иоанном Палеологом, оставленным в Салониках, и Душаном Сербским (1351). За помощь против Кантакузина Душан требовал все области, оставшиеся у империи к западу от Фракии, кроме Мореи и островов. Подкупленная Душаном свита молодого царя была готова продать сербам все приобретения Палеологов и Кантакузина. Был предрешен брак Иоанна с сестрой жены Душана, болгарской царевной, а дочери Кантакузина, молодой царице Елене, готовился развод и ссылка в Сербию в качестве заложницы. Душан стоял уже под стенами Салоник, в соучастии подозревалась и Венеция. Это был тягчайший удар для Кантакузина. Начав войну с Галатой, он не мог оставить столицы. Но и помимо того ему был известен перевес Душана в силах. В самой опасной форме возобновился династический вопрос. В Салоники посылается царица-мать Анна. Кантакузин ей обещал, по словам Григоры, в случае отказа ее сына от союза с Душаном удовлетвориться одним царским титулом и даже уйти в монастырь. Анна оправдала надежды Кантакузипа, расстроила союз с Душаном. Сербы отступили, и Иоанн Палеолог потребовал лишь уступить ему, притом лишь в управление, полуостров Халкидику и Энос в устье Марицы. Таких скромных требований Кантакузин не ожидал, но земли эти были уделом его старшего сына Матвея.

Между тем осада Галаты была прервана появлением большого генуэзского флота под начальством Дориа. Венецианский флот адмирала Пизано отступил к Евбее, за ним последовал Дориа; но Пизано, высадившись на берег, разбил генуэзцев. Остатки последних бежали на Хиос и в Константинополь, по пути разрушив город Ираклию возле Родосто. Кантакузин спешно чинил и укреплял приморские стены по Золотому Рогу от башни Евгения (ныне вокзал Сиркеджи) до Влахерн; между стенами и заливом углубил ров и снес постройки. Генуэзцы не решились на приступ, но взяли выкуп с Созополя на Черном море; убытки Ираклии и Созополя Кантакузин возместил из казны. Зимою Пизано привел еще более сильный флот венецианцев и союзников-испанцев. Генуэзцы Галаты поспешили заключить союз с султаном Орханом, утратившим к Кантакузину доверие за его нерешительность. Четырнадцать греческих кораблей стояли у Принцевых островов, а генуэзцы от Халкидона на азиатском берегу поднялись по Босфору к Диплокионию (ныне Бешикташ), немного выше Галаты. Здесь у берега произошла кровопролитная морская битва, в которой наиболее пострадали испанцы, а менее всех – греки, уклонившиеся от боя (1352). Вскоре Пизано ушел в Мраморное море, покинув своего союзника Кантакузина. Последний был вынужден заключить с генуэзцами мир, возвратив им захваченные участки в Пере и, главное, обязавшись не допускать врагов Генуи в гавани империи. Результатом было запрещение грекам приставать к берегам, принадлежавшим Венеции и арагонскому королю, а также служить на кораблях этих держав. Тысячи греческих купцов и матросов проклинали Кантакузина. Это было первое последствие его нерешительности. Его ждало худшее. Иоанн Палеолог, вызванный матерью в столицу для примирения, остановился в Эносе и заключил с венецианцами союз, направленный формально против Генуи, в действительности против Кантакузина; при этом юный Палеолог пообещал венецианцам находящийся у входа в Дарданеллы остров Тенедос и получил ссуду 20 000 дукатов. Иоанн раздумал ехать в столицу, предпочитая обеспечить за собою Фракию и особенно верную Кантакузину Димотику. Но здесь к нему отнеслись враждебно и даже не впустили. Центром противодействия Палеологу был Матвей Кантакузин, получивший в управление Адрианополь. Однако и за Палеологом стояла уже сильная партия, латинская и антитурецкая, он рассчитывал на помощь сильного Душана, действовало его имя представителя старой династии. Кантакузин понимал непрочность своего положения и был готов на все уступки. Он сам передал Палеологу Димотику и отозвал Матвея из Адрианополя, посылал для примирения свою царицу Ирину с уважаемыми духовными лицами; но Матвей отказался уступить и признать над собою власть Иоанна Палеолога. Последний получил помощь от Орхана и осадил Матвея в кремле Адрианополя. Кантакузин решился наконец прервать переговоры и выступить на защиту сына. Он взял городские кварталы Адрианополя штурмом, но не решался напасть на Палеолога, укрепившегося в той самой Димотике, которая всегда была убежищем и оплотом для Кантакузинов, а теперь была предана им же врагу. Случилось то, чего он опасался: 8000 конных сербов подошли на помощь к Палеологу, и болгары обещали ему же свою помощь. С южнославянскими силами не могли сравниться греческие отряды Кантакузина, и снова он вызвал турок, рискуя остатками популярности у греческого народа. 10 тысяч османов с Сулейманом, сыном Орхана, наголову разбили сербов у реки Марицы (1353) и, разграбив Южную Болгарию, возвратились домой. Снова Фракия была в руках Кантакузина, но еще более он чувствовал свое бессилие: симпатии к Палеологу росли. Попытки примирения, уговоры патриарха Каллиста не действовали на Палеолога. Его окружали люди, отказывавшие Кантакузину в царском звании, предпочитавшие разорить страну до конца, но не допустить молодого царя разделить с узурпатором, другом турок, отцовский и дедовский престол. Впрочем, и Палеолог искал у турок помощи и, не имев успеха и не будучи в состоянии держаться во Фракии, бежал на Тенедос. Палеолог до того был уверен в народных к нему симпатиях, что на корабле пробрался в Константинополь, но, увидя безрассудство такого шага, немедленно уплыл в Салоники.

Двор и армия Кантакузина требовали от него решительных шагов. Настаивали на том, чтобы он упрочил будущее своих родных и приверженцев и венчал на царство старшего сына Матвея. Соглашаясь с этим, Кантакузин встретился с противодействием патриарха Каллиста и должен был заменить его Филофеем, который и короновал Матвея с супругой. Каллист бежал к Палеологу, и оба патриарха предали друг друга анафеме. Не осталось надежд на прекращение распри мирным путем. Ни Кантакузин, ни Палеолог, если бы пожелали примирения, не имели для того достаточной власти среди своих сторонников. Слишком много было пролито крови, нанесено вреда и унижения; успех одних означал для других разорение. Конечно, оба царя и оба двора не могли не видеть, что империя стала игрушкой в руках сильных соседей; несмотря на то, преимущественно от них, прирожденных врагов греческого народа, и Кантакузин, и Палеолог ожидали содействия. Турки давно привыкли смотреть на Фракию как на землю без хозяина. Не замедлило свершиться событие, имевшее роковое значение для судеб империи, предрешившее ее участь: прочная оккупация османами Фракии.

Переправившись через Дарданеллы на кожаных челнах с горстью людей, Сулейман высадился в окрестностях Галлиполи и вскоре овладел этим городом, ключом к Константинополю с запада (1354). Византийские крепости на Галлипольском полуострове были незадолго перед тем разрушены землетрясением и перешли к туркам без борьбы. Османы много уже раз бывали в этих местах, видевших каталанов и сельджуков, новым было то, что Сулейман решил устроиться на полуострове навсегда, переселил толпы турецких семейств и укрепил захваченные города. В ужасе Кантакузин хлопотал перед султаном Орханом, предлагал сначала 10 000, потом 40 000 золотых выкупа за захваченную страну, но Орхан уклонился от личного свидания, и разыгравшиеся события заставили Кантакузина не предпринимать более решительных шагов.

В пользу Иоанна Палеолога, державшегося на Тенедосе, в столице работала сильная партия. Более чем когда-либо народ ненавидел Кантакузина, приписывая его честолюбию несчастия страны. И по слабости своих сторонников, и по недостатку решительности Кантакузин не мог препятствовать росту партии Палеолога. Он пошел на мирные предложения и переговоры и этим погубил свое дело. Кантакузин предлагал за своего сына Матвея, что последнему довольно пожизненного удела во Фракии, он даже отправился вместе с сыном на личное свидание к сопернику, считавшему его за узурпатора, и не был принят. На Тенедос его не пустили. Вернувшись с позором, он потерял авторитет в столице, и народ открыто ожидал прирожденного царя Палеолога. Иоанн не замедлил явиться ночью в конце 1354 г. с флотилией островитян и генуэзца Гаттилузи. В столице произошло всеобщее восстание против Кантакузина, и Палеолог овладел Влахернским дворцом. Кантакузин просил свидания. Он был согласен на все, но от него требовали только раздела власти и доходов, соглашаясь на удел Матвею, так как у Кантакузина еще было верное войско, турецкое и греческое, под стенами, а на стенах, над Золотыми воротами, в подготовленной им крепости держались храбрые латинские наемники. Но Кантакузин сам отсылает войска, сам сдает Золотые ворота, оскорбив тем верных латинян. Он поступил так не только по нежеланию проливать кровь, не только устав от дел и долголетней борьбы, но и по расчету: иначе ему предстояла гибель. За один день он мог в том убедиться. Когда в синклите он заявил, что для борьбы с турками нужно нанять латинский флот, ему бросили в лицо родство с Орханом; когда он обедал с Палеологом, народ требовал от него отречения, не раз им обещанного, хватал коней его свиты. Кантакузин сыграл благородную роль до конца, заявив, что отрекается от света, и под именем Иоасафа постригся в Манганском монастыре (1354), постриг супругу и скончал дни свои в глубокой старости, живя то в Константинополе, то в афонском Ватопедском монастыре, где сохранились его богатые вклады, то у сына в Мистре. Составляя пространную и искусную историю своего времени, он оправдывал свою политическую деятельность от нареканий современников и потомства, о многом умолчал и постоянно выдвигал свою лояльность и миролюбие. Большая тяжесть лежала на плечах этого носителя власти. Ему приходилось слышать горькую правду в лицо. Даже близко к нему стоявший Димитрий Кидони, из просвещенной семьи салоникских архонтов, сказал ему с амвона св. Софии:

«Только слово никому не подвластно и судит обо всех. Проклято время наше, и неслыханны грабежи постоянно призываемых полчищ Омар-бея и Орхана. Наступило время Божьего заступничества, ибо народ, ожидая Божьего суда, теряет веру. Много христиан сделались споспешниками турок. Простонародье предпочитает сладкую жизнь магометан христианскому подвижничеству. Мы стали посмешищем проклятых, вопрошающих: «Где Бог ваш?» Пресвятая Богородица! Все мы теряем: имения, деньги, тела наши и надежды. Ни на что не уповаем, кроме помощи от Твоей, Богородица, руки».

Утрачены богатые малоазиатские и македонские области, Фракия разорена вплоть до городов. В руки латинян перешли богатейшие острова и торговые пути. В столице наступал голод, лишь только латиняне прекращали подвоз. Греческая торговля упала, и греческие капиталы стали редкостью. Казна стала хронически пуста, двор нищий, задолжавший, заложивший ценности, монета обесценена. Ядро армии – фракийская и македонская знать была разорена и перебита. Социальных реформ не могло быть при династиях, тесно связанных с землевладельческой и служилой знатью. Судьбу зилотов в Салониках мы видели. Вместо устроения общества государственной властью современники наблюдали кровавые народные волнения, разорившие лучшие области и города. С падением Кантакузина ушел со сцепы крупнейший политический деятель Византии XIV в., обладавший большим боевым, политическим и административным опытом, редкой выдержкой, упорством и преданностью государству, с широкими взглядами, то твердыми, как в лояльности к Палеологам и в отношении к туркам, то гибкими, как в вопросе о паламитах. С переходом власти в менее опытные руки никто не думал о гордых целях первого Палеолога, ничто не могло спасти империю от прозябания среди мощных врагов. Таковыми были сербы и турки.