Воззрения ветхозаветных пророков на пастырство и их оценка недостатков современного им пастырского (левитского) служения

Имамы известнейшее пророческое слово, емуже внимающе, якоже светилу, сияющу в темнем месте, добре творите (2Пет.1:19).

Среди церковного общества первых веков христианства мы встречаем харизматических проповедников: это были лица, получавшие непосредственное озарение от Святаго Духа и становившиеся чрез это учителями веры и нравственности. Не имея оседлости, эти проповедники смотрели на всю народность, на территории которой они странствовали, как свою паству; наставления их были свободны от ораторских приемов убеждения и являлись плодом непосредственного религиозного воодушевления, – в таких чертах представляется деятельность харизматических проповедников в посланиях святого Климента Римского к девственникам. При чтении указанных памятников глубокой христианской древности бросается в глаза, сходство между харизмой (χαρισμα) и теми дарами, какими обладали ветхозаветные пророки; даже самый способ изложения мыслей был одинаков у тех и других. Так в «Пастыре» Ермы, произведении харизматического проповедника Римской церкви II века, помещенном в древнейших списках Новозаветного канона наряду с апостольскими творениями, речь, строго обличающая современное проповеднику общество, проникнуто более светлыми чаяниями от будущего, что напоминает речи пророков, часто переходившие от обличения современности к утешительному изображению грядущих Мессианских времен, когда не будут делать зла и вреда на всей святой горе Божией, ибо земля будет наполнена ведением Господа, как воды наполняют море (Ис.11:9). Итак важность харизматических даров открывается из того, что они были не только в завете сени, но и сохранили свое значение в завете утвержденном на лучших обетованиях (Евр.8:6) Кроме того характерно, что харизматические проповедники существовали наряду с организованной иерархией, восполню её просветительную деятельность своими миссионерскими трудами, причем главным отличием харизматических проповедников служил их космополитизм, тогда как лица из состава первохристианской иерархии имели определенные центры своего служения. Апостол Павел пишет Титу на остров Крит, Тимофею в Ефес, как предстоятелям местных, церквей.

Могучие, то гневно обличительные, то кротко утешительны: речи пророков приобретали особую силу чрез то, что слышались во времена оскудения религиозной жизни, когда были многие лжепророки, находившие удобную почву для сеяния ложного учения в сердцах и умах тех, кто избирал себе учителей, льстивших слуху, отвращаясь от здравого учения (ср. 2Тим.4:3). Достаточно беглого обзора истории царств Иудейского и Израильского, чтобы видеть, какая глубокая мгла неведения закона и равнодушия к истинному Богопочтению сгустилась на пространстве такого долгого периода времени над Богоизбранным народом, сыном Иеговы (Ос.11:1). Заря истинной теократии, разгоравшаяся в немногие царствования благочестивых царей, скорбно замирала при их преемниках, ходивших по воле своих сердец так что бледный свет зари возрождавшегося Боговедения ни разу не переходил в блеск солнечного дня, – мы наблюдаем в обоих царствах почти непрерывную борьбу света с тьмой религии истинного Бога, Владыки вселенной, с жалкими языческими культами, начиная с Вефильского и кончая сабаизмом Ахаза, его поклонением «воинству небесному».

Исторические книги Ветхого Завета раскрывают главным образом порядок внешних событий в обоих царствах до поглощения их самостоятельности монархиями Востока; сообщения священных историков, касающиеся внутренних сторон народной жизни в царствах, не изобилуют подробностями, – этот недочет восполняют пророческие книги дающие ясные сведения о разложении нравственных устоев процветавшей при Соломоне народности, – эти драгоценные книги – летопись тех глубоких изменений в народном духе, какие совершились под пагубным воздействием палестинских соседей – язычников: цвет теократии поблек, подточенный червем языческих суеверий. Напоминание народу о завете его с Иеговой, уяснение большинству, охотно останавливающемуся на внешнем понимании закона, его глубокого внутреннего смысла, озарение мессианскими чаяниями мрачной, суровой переживаемой народом действительности, – вот что составляло миссию пророков. Черпая свое вдохновение в общении с Богом, подкрепляемые и утешаемые в тяжелые душевные минуты (Илия на Хориве), чудесно избавляемые при внешних опасностях (Иеремия во рву), пророки вносили свет в общественную жизнь своих единоплеменников; они были неусыпными стражами закона, а также и нравственности, как практического осуществления первого; при бурных непогодах, разражавшихся над Палестиной, пророки были маяками, следуя свету которых каждый заблуждавшийся мог возвратиться на покинутый им путь отцов, которые верою побеждали царства, творили правду, получали обетования (Евр.11:33). Раскрывая внутренний смысл предписаний закона, пророки останавливались над явлениями частной и общественной жизни, шедшими в разрез с этими требованиями, – отсюда богатство сведений о семейной и общественной жизни, почерпаемых в пророческих книгах и дополняющих скудные наброски, рассеянные в книгах Царств и Паралипоменон.

Конечно, пророки рассматривали жизнь современников исключительно под углом зрения религии, но в теократическом государстве, каковым был удел Божий Израиль, религия являлась главным жизненным нервом, так как ею нормировались все отношения между людьми, призванными к тому, чтобы воздавать Господу славу и хвалу Его возвещать на островах, т.е. среди чуждых народов (Ис.42:12); в Израиле не мог иметь места произвол законодательства, каковым отличался тогдашний деспотический Восток. Если другие древние народности были призваны к развитию начал культурной жизни, то не таково было призвание народа Божия, он должен был сохранить вверенное ему сокровище веры: мы знаем, чему кланяемся, ибо спасение от иудеев (Ин.4:22). При таком высоком значении религии понятна забота пророков об освещении внешних форм религиозной жизни идеей, вызвавшей их установление (например, 58-я глава Исаии, где устанавливается значение поста и празднеств); естественно стремление провести религиозные истины в сознание народа, которого немощная совесть была сжигаема примерами соседей, безнравственных поклонников Ваала и Астарты.

Если умственный взор пророков зорко следил за явлениями религиозно-нравственной жизни, то могли ли они пройти молчанием жизнь священников и левитов. На этот вопрос можно дать лишь отрицательный ответ, в случае образцовой нравственности в этом колене, пророки, в виду его особой близости к Богу, должны были выставить как зарю свет его, правду его, идущую пред ним, и славу Господню, сопровождающую его (Ис.58:8); в случае уклонения потомков Левия от высоты их призвания, пророки должны были прежде всего стремиться уврачевать духовные недуги в этом колене, предназначенном руководить нравственною жизнью всего народа. Итак, речь о священниках и левитах должна быть существенным элементом пророческих книг, – мы действительно ее находим в них, но не хвалебную, а скорбно-укоризненную, вершина теократического древа оказалась выше наземных ветвей не по достоинству, а только по положению.

Отношение пророчества как ветхозаветного теократического установления к левитскому священству можно открыть и проследить в исторических фактах внутренней жизни еврейских царств. Прежде всего бросается в глаза та крупная особенность пророческого служения в десяти-коленном царстве, что здесь пророки организуют пророческие школы, каковые были не педагогическим институтом, подготовлявшим к пророческому служению, но сообществом пророков, профитокиновиями. По 4-й книге Царств является несомненным, что в составе пророческих учеников были не малолетние, а люди, достигнувшие полноты физического развития, встретившиеся Елисею пророческие ученики предлагают ему выбрать из своей среды человек 50 «мужей сильных» для поисков за вознесшимся Илией: «пусть бы они пошли и поискали господина твоего. Может быть, унес его Дух Господень, и поверг его на одной из гор или на одной из долин» (4Цар.2:16). Некоторые из пророческих учеников были женаты (4Цар.4:1). В иудейском царстве пророчество никогда не приобретает подобной организации, здесь великие пророки являются спорадически и стоят особняком. Свидетельство таргума на 4Цар.22:14 о том, что дом в Иерусалиме, где учила пророчица Олдама, был местом пророческих собраний, при отсутствии других свидетельств, очевидно, тенденциозная выдумка, обусловленная тем высоким уважением к древним пророческим школам, какое питали позднейшие иудейские писатели. Если задаться вопросом о причине такого отличия в пророческом служении в северном царстве, то всего естественнее остановиться на отсутствии в этом царстве организованной иерархии, как на первооснове для развития и процветания пророческих школ; следовательно, пророчество по существу своему предназначалось к восполнению служения священников. В Иудейском царстве великие пророки также являлись только в эпохи упадка религиозной жизни, когда сами священники склонялись к языческим культам, например, к сабеизму при Ахазе (4Цар.16:10). Наоборот при подъеме религиозного духа в среде левитского священства, например, при правлении Иосафата (2Пар.19,8–11:17:8), священные летописи Иудейского царства хранят молчание относительно деятельности пророков и тем дают повод предположить, что в эту эпоху иерократии пророков совсем не появлялось. При правлении Гофолии, склонившей к идолослужению в Иерусалиме, инициатива свержения нечестивой правительницы принадлежала Иодаю, современному первосвященнику, следовательно, левитское священство настолько было твердо в вере отцов, что выступило охранителем Моисеевых установлений и совершило это дело благодаря своему авторитету в глазах народа (4Цар.11:17; 2Пар.23:3). Характерно, что в ту эпоху священники получают дар пророчества, и эти оба служения сливаются в деятельности некоторых из священников; так Захария, сын первосвященника Иодая, убитый Иоасом, был священно-пророком; пророк Иоиль, живший в эту эпоху, косвенно высказывает свою принадлежность к левитскому священству в том глубоком сочувствии к обрядам храмового Богослужения, каким отличается первая глава его пророческой книги. В эпоху Вавилонского плена и во время непосредственно ему предшествующее пророки являются из среды священников, таковы Иезекииль и Иеремия (Иез.1:3; Иер.1:1). Таким образом несомненно, что пророческое служение было в ветхозаветном домостроительстве спасения предназначено к восполнению служения левитского священства, пророки появлялись при оскудении религиозного духа в среде священников и ассимилировались с народной массой при новом подъеме нравственных сил у священников. По 4Цар.4:23 можно видеть, что благочестивые люди в северном Израильском царстве в новомесячия и субботы собирались у пророков; следовательно, дома последних были примитивными синагогами, а самые собрания в этих домах, судя по их хронологическому определению, носили Богослужебный характер. По 4Цар.4:42 благочестивые люди в Израильском царстве приносили к пророкам начатки с своих полей, т.е. они поступали по отношению к пророкам так, как законы требовали действовать относительно священников, давать последним десятину с своего поля. Так в Израильском царстве пророчество заменяет священство в виду эмиграции левитов из пределов этого царства в Иудею (2Пар.11:14, 13:9); пророческие школы возникли здесь, как миссионерские пункты по преимуществу в местах, где сосредоточивалась языческая пропаганда: в Вефиле (4Цар.2:3), Иерихоне (4Цар.2:5) и Галгале (4Цар.4:38), причем сообщества пророков иногда были весьма многочисленны (4Цар.2:16, 4:43, 6:1). Генезис пророческих школ обычно относят к эпохе Самуила на основании 1Цар.10:5–12 где описывается встреча Саула с целой кочующей пророческой общиной, и 1Цар.19:19, где Самуил выступает в Раме во главе коллегии пророков. Если сопоставить умножение числа пророков при Самуиле с упадком иерархии в ближайшем прошлом при первосвященнике Илии, то станет вполне очевидным вышеуказанное нами соотношение между пророчеством и священством. Собирая рассеянные в отдельных пророческих книгах черты, мы узнаем, что священники отступали от Бога (Иез.44:10; Ис.43:27–28), не радели о своих обязанностях в храме (Мал.1:6–14; Соф.3:4), неправильно действовали на суде (Мал.2:9; Соф.3:4), не исполняли своего долга наставников народа в законе, отчасти по собственному неведению, отчасти по пренебрежительному отношению к известному им закону (Ис.28,9; Мал.2:8; Иер.32:32–33; Иез.22:26), были преданы чувственности (Ис.28:7; Ос.4:9–10), отличались корыстолюбием (Иер.6:13; Ос.4:7; Мих.3:11); вследствие этих пороков пастыри не могли влиять благотворно на паству и даже не заботились о своих словесных овцах (Иер.12:10–11; Иез.34:1–11; Иер.23:1–5), – в виду такого печального состояния потомков Левииных им предрекается при грядущих бедствиях в наказание за грехи участь, общая со всем народом (Ис.24:2; Ос.4:9), или, выделяя их из массы, пророческие обличения указывают на особые имеющие их постигнуть поношения и Божию кару (Зах.11:17; Иер.23:11–12; Мал.2:2–3; Иер.25:34–35).

Приведенного краткого перечня нестроений в среде пастырей достаточно, чтобы задаться вопросом, как мог угаснуть светильник, поставленный на свещнице, да светит Дому Израилеву? (Мф.5:15–16) – горение светильника не происходит без масла, которое из внутренности сосуда притекает к его узкому отверстью и поддерживает пламя – таким срытым в человеке, но необходимым агентом, сообщающим то или другое направление его деятельности, нужно признать настроение человека: от избытка сердца глаголят уста, из злого сердца исходят только помышления злые (Лк.6:45), как не собирают с терновника виноград и с репейника смоквы (Мф.7:16), а такие помышления – семена дурных поступков; наоборот из доброго сердца, благочестия и благожелания к ближним проистекают и мысли благие, подобно тому как сладкий источник не дает горькой воды (Иак.3:11).

Нельзя, однако, считать такого настроения человека исключительно плодом его усилий удалить от себя злобу и привить себе любовь, так как человеку свойственно лишь ревновать о дарах духовных (1Кор.14:1) но Бог дает ему по богатству славы Своей укорениться и утвердиться в любви (Еф.3:16–18). Человек не должен бездействовать, спокойно ожидая, что Бог Сам в нем изменит худое на доброе, но, борясь с злом в себе, он должен постояло искать помощи свыше, без которой вся его напряженная борьба с живущим в нем злом (Рим.7:18) уподобится борьбе с сказочной гидрой, получающей новую голову вместо отрубленной. Вот этот союз с Богом, необходимый для установления гармонии внутренней жизни, как противоядие от живущего в человеке греха (1Ин.3:9), был часто разрываем ветхозаветными пастырями, почему о них Наум мог сказать: «нет врачевства для раны вашей» (Наум.3:19); устами же другого пророка Господь говорит: «Пророки и священники – лицомеры, в Доме Моем Я нашел нечестие их, говорит Господь. За то путь их, будет для нас как скользкие места в темноте, их толкнут, и они упадут там, ибо Я наведу на них бедствие». (Иер.23:11–12). Священники Иерусалима нарушают закон Мой и оскверняют святыни Мои, не отделяют святого от не святого и не указывают различия между чистым и нечистым и от суббот Моих они закрыли глаза свои, и Я уничижен у них. И так изолью на них негодование Мое, огнем ярости Моей истреблю их, поведение их обращу им на голову, говорит Господь Бог» (Иез.22:26:31). Так лицомерие, внутреннее настроение, влечет за собой нечестие в самой деятельности человека, имеющего только внешний вид благочестия, но отрекающегося силы его (2Тим.3:5). Лишенные общения с Богом и благодатных даров для прохождения своего служения, потомки Левия не могли благотворно влиять на народ, вызывая в нем рост нравственности; наоборот, недостойная жизнь священников и левитов действовала развращающим образом на массу: «Народ Мой! вожди твои вводя и тебя в заблуждение и путь стезей твоих испортили» (Ис.3:12). «Вы развращаете народ Господень», говорил Илий сыновьям (1Цар.2:24). Иероним в своем толковании на пророка Осию делает замечания, что он, исследуя древность (veteres scrutans historias), всего чаще встречался с тем фактом, что расколы в церкви возникали благодаря лицам священного сана (новациане, донатисты), – отсюда очевидно, с одной стороны, глубокое влияние пастырей на паству, возможное как в хорошую, так и в дурную сторону, а с другой – становится понятной сугубая ответственность пастырей пред Богом, которые, как замечает Августин, в случае своей небрежности и злонамеренности одним и тем же мечом совершают духовное убийство своих овец и самоубийство, конечно, в том же духовном смысле, (negligentia et malitia pastorum funestae sunt ipsis et ovibus adeo uno hoc gladio seipsos et gregem trucidant). «Горе пастырям, которые губят и разгоняют овец паствы Моей», говорит Господь (Иер.23:1). «За вас Сион распахан будет как поле, и Иерусалим сделается грудою развалин, и гора Дома сего будет лесистым холмом» (Мих.3:12). Слово Божие поставляет личное спасение пастыря в самую тесную связь с заботою его о спасении пасомых: «Не ради о пребывающем в тебе даровании... вникай в себя и в учение, занимайся сим постоянно, ибо, так поступая, и себя спасешь и слушающих тебя» (1Тим.4:16). «Когда Я скажу беззаконнику: беззаконник! ты смертию умрешь, а ты не будешь ничего говорить, чтобы предостеречь беззаконника от пути его, то беззаконник тот умрет, но кровь его взыщу от руки твоей» (Иез.23:8). «Я выскажу вам и освобожу душу свою, ибо я буду в опасности, даже более того погибну, если буду молчать. Даже в том случае, если меня не захотите слушать, я не буду молчать, ибо и при вашем упорстве освобожу себя от ответственности, но я не хочу спастись без вас. (Dico vobis et libero animam meam, in magno enim sum periculo, jam exitio constitutus, si tacuero. Si me non audieritis et tamen ego non tacuero, animam meam liberabo, sed nolo salvu esse sine vobis»), – так смотрел блаженный Августин на обязанность пастыря увещать пасомых (Иак.5:20). Однако, у пророка Михея есть свидетельство, что священники наставляют народ, хотя, и за плату, – это как бы снимает с них обвинение в не учительности; но в 1Цар.2:24–25 говорится, что Илий увещал своих детей: «для чего вы делаете такие дела, ибо я слышу худые речи о вас от всего народа. Нет, дети мои, не хороша молва, которую я слышу». Не очевидно ли, что старец – первосвященник наставлял сыновей в доброй жизни, но какого результата добился он своими наставлениями? Дети не слушали голоса отца своего, прибавляет священный дееписатель и указывает причину их нравственного ожесточения: «Господь решил предать их смерти». Итак, пастырь должен предупреждать впадение своей паствы в такое нравственное состояние, какое парализует действие словесного внушения. Если нравственное огрубение паствы, препятствующее ей воспринимать предлагаемую истину, – плод невнимания пастыря, то он ответствен за гибель вверенных ему душ, как Илий отвечал пред Богом за грехи своих сыновей и развращенного ими народа.

Врач, призванный к одру больного и по недостатку внимания или по лености не сделавший ему нужной операции в надлежащее время, не ответствен ли за возможные гибельные последствия своего легкомыслия, хотя бы, и совершил эту операцию впоследствии, но, конечно, безуспешно. О подобном легкомысленном и в существе дела преступном поведении пастырей Господь говорит чрез пророка: «Слабых овец не укрепляли, больной овцы не врачевали и пораненой не перевязывали и угнанной не возвращали и потерянной не искали» (Иез.34:4). «Врачуют раны народа Моего легкомысленно, говоря: мир! мир! – а мира нет» (Иер.6:14).

Так как мы уже установили "что источником беспорядочной внешней деятельности пастырей, как и вообще людей, является настроенность, то позволительно спросить, какие недостатки в внутренней жизни пастырей вызывали подобное отношение к пастве?

Отсутствие любви, которая, являясь совокупностью совершенства (Кол.3:14), устраняет поглощение человека личной жизнь, личным благом, причем, конечно, последнее полагается в свободном пользовании скоропреходящими чувственными наслаждениями. Таковыми чувственниками выступают пастыри-эгоисты, поражаемые прещениями Иезекииля: «Вы пасли самих себя, ели тук и волною одевались, откормленных овец закалали, правили ими с насилием и жестокостью» (Иез.34:2–4). Действенность наставлений зависит от силы духа увещающего, которая возможна только при чистом сердце, доброй совести и нелицомерной вере (1Тим.1:5); так как человек постольку может трудиться над исправлением другого, поскольку уповает на Бога живого (1Тим.4:10). После сделанных предварительных замечаний о пастырстве вообще и о значении пророческих речей обращаемся к самому разбору тех мест пророческих книг, какие имеют прямое или косвенное отношение к нашей теме. На основании совокупности всех черт пастырской деятельности, рассеянных в прещениях пророков, мы можем построить положительное учение о пастырстве по их воззрениям.

Образ идеального пастыря, противополагающийся изображению действительного, легко получается из прещений, и нужно сказать, что этот образ весьма приближается к начертанному Господом (Ин.10:1–18). Как общее направление пастырской деятельности, так и отдельные стороны её выступают в прещениях выпукло и отчетливо, а поэтому построение образа истинного пастыря может быть выполнено с достаточной подробностью. Пророки отрицательно относились к слабым сторонам современного им пастырства, но осуществим ли был предносившийся им идеал этого служения? В той же главе Евангелия от Иоанна мы находим в притче Господа указание на то, что Господь в приточном языке говорил о Себе Самом, изображение же деятельности доброго Пастыря в притче совпадает с указаниями на этот счет пророческих речей, – итак идеал пастырства был осуществлен воплотившимся Сыном Божиим; но могли ли ветхозаветные священники, хотя бы, приблизиться к требуемому от них пророками? Ветхозаветные пастыри были только служителями сени, а на основании этого возможно ли было предъявлять к ним требования, тождественные с предписаниями в сфере пастырства Нового Завета? Pia desideria¹ пророков в области пастырства, основывались на прозревании, или чрез туманную завесу современного состояния Израиля зари Мессианских времен, предуготовлением к которым служил обрядовый закон, как пестун во Христа (Гал.3:24). Сознавая воспитательное значение закона во всех его постановлениях, пророки требовали его духовного понимания и выполнения, дабы и ветхозаветные священники служили со страхом и трепетом Царю царствующих и Господу господствующих, таинственное заклание Которого они прообразовательно изображали при жертвоприношениях. Конечно, было бы ошибочно утверждать, что ветхозаветные люди, за исключением пророков, могли со всей ясностью созерцать умственно пришествие Мессии, но общая идея домостроительства Божия о спасении людей не была скрыта от них: уже медный змий (некуштан) указывал, что это спасение должно быть плодом некоторого объективного для спасаемого акта (искупительная смерть Христа), в котором он должен принимать участие верою, не мертвенной холодной уверенностью ума, но горячей, живой верой сердца, ищущей себе выражения во всех поступках верующего, так что он живет, сообразуясь смерти своего Искупителя.

Итак, подзаконный пастырь имел те же мотивы к ревности в своем служении, как и новозаветный домостроитель тайн Божиих, служение Богу в Ветхом Завете было славно, несмотря на то, что было служением не оправдания, а осуждения (2Кор.3:9), хотя, новозаветное священство и превосходит его обилием благодатных даров. В виду того, что ветхозаветное пастырство бы то беднее духовными дарами, подаваемыми свыше, чем новозаветное, полное осуществление идеала пастыря, изображенного пророками, стало достижимым линь в Новом Завете, когда, не говоря уже об апостолах и их ближайших преемниках, явились по образу верховного Пастыреначальника светочи вселенской церкви: Василий Великий, Афанасий Александрийский, Григорий Богослов, Иоанн Златоуст, а в нашем отечестве святые Алексий, Филипп, Митрофан, Тихон, почивающий мощами в известной на всей Руси обители святой Сергий. Предуказание на лишь грядущую осуществимость возвышенной нормы пастырской деятельности можно находить в переходе пророков от обличения пастырей к изображению мессианских времен с их полнотой сверхъестественных даров (у Иезекииля глава 34). Обличая отступления сынов Израилевых от завета с Иеговой, грозя одинаковой карой призванному наставлять священнику и наставляемому народу за их заблуждения, пророки неустанно говорили о милости Божией к кающимся, которой полнота открылась в мире по пришествии во плоти Сына Божия, оканчивавшего Свой призыв, обращенный ко всем: покайтесь! указанием на явившуюся особую милость Божию к очищающему себя покаянием человечеству: веруйте во Евангелие. Так у Иезекииля читаем: «Отвергните от себя все грехи ваши, которыми согрешали вы, и сотворите себе новое сердце и новый дух, и зачем вам умирать, дом Израилев! Ибо Я не хочу смерти умирающего, говорит Господь Бог, но обратитесь и живите» (Иез.18:31–32). На изъявление народом покаянного чувства и желания прилепиться к Богу, теократический Владыка Израиля ответствует чрез Осию: «Уврачую отпадение их, возлюблю их по благоволению, ибо гнев Мой отвратился от них. Я буду росою для Израиля, он расцветет как лилия и пустит корни свои, как Ливан. Расширятся ветви его, и будет красота его как маслины и благоухание от него как от Ливана» (Ос.14:5–8).

В заключение вступительных замечаний нужно сказать, что многие из предлагающихся в дальнейшем разборе мест пророческих книг, касающиеся пастырей, некоторыми западными учеными не считаются относящимися до священников и левитов; ученые здесь под пастырями разумеют князей (elohim), судей (schofetim), старейшин колен и их фракций, которые так или иначе должны были заботься о нравственном преуспеянии народа. Основанием для такого мнения служит то, что иногда священные писатели обозначают словом «пастырь» (rohe) лиц, несомненно чуждых священства, так у Исаии читаем о Кире: «пастырь Мой, и он исполнит всю волю Мою» (Ис.44:28); у Наума: «спят пастыри твои, царь Ассирийский» (Наум.3:18); у Захарии: «на пастырей воспылал гнев Мой и козлов Я накажу» (Зах.10:3); слово attudim, употребленное Захарией для обозначения козлов, указывает собственно на вожаков стада, а поэтому стоящее на ряду с ним слово rohim пастыри может быть принято, как обозначение лиц, руководящих жизнью народа, его светских властей. У Иезекииля нет примеров употребления слова rohe – пастырь, для обозначения старейшин или судей; но у Иеремии находят место, за которым признают, судя по контексту, полную силу доказательства: «Множество пастухов (rohim) испортили Мой виноградник, истоптали ногами участок Мой, любимый участок Мой сделали пустою степью» и т.д. (Иер.12:10). Кто же эти пастухи, нанесшие такой вред Израилю, винограднику Иеговы? Ответ находим в контексте, именно в Иер.12:14: «так говорит Господь обо всех злых моих соседях». Не ясно ли отсюда, замечают немецкие ученые, что слово rohe – пастырь, пастух обозначало часто у пророков лиц, совершенно не принадлежавших не только к колену Левиину, но даже и к Богоизбранному народу?

Аргументация ученых, однако, не обнаруживает того, что слово rohe всегда употреблялось пророки для обозначения лиц не священного сана, а между тем, если возможной была метафора «пастырь» по отношению светской власти в народе Божием или у его соседей, язычников, то не тем ли более оснований имелось у пророков для обозначения этим словом священника или левита? В пророческих прещениях на недостойный образ действия пастырей, как руководителей народа, нельзя открыть элементов, которые во всяком случае не могли бы относиться до священников и левитов пастырей, а поэтому мы, не рискуя впасть в грубое заблуждение, можем относить большую часть речи о пастырях в пророческих книгах сынам Левииным, основываясь на святоотеческих толкованиях этих мест, тем более что ссылка на контекст не подтверждает взглядов западных ученых, и среди них царит разномыслие: некоторые из них даже ссылаются на Гомера, будто бы выразившего общий всему Востоку взгляд на светскую власть в предании Агамемнону эпитета «пастырь городов» (ποίμην λαων); другие же останавливаются на факте избрания Саула и Давида из пастухов на царский престол, вследствие чего, по мнению этих ученых, пророки имели основание обозначать словом «rohe» светскую административную и юридическую власть. Неоспоримо, что в понятии царь нет ничего исключающего возможность относить это название к светской власти, что de facto иногда и встречаем пророков; но отсюда еще далеко до того, чтобы иметь эту власть при чтении всех пророческих речей о царях, где отсутствует слово kogen – священник.

Для систематизации отдельных черт пророческих обличений на недостойных ветхозаветных пастырей можно остановиться на следующей трихотомической (трехчастной) группировке материала: сначала рассмотрим отступления пастырей от предписаний закона в Богослужебной сфере, потом уклонения их от правильных действий в качестве общественных судей, наставников и врачей духовных недугов и наконец их проступки в частной жизни. Основанием для правильной и плодотворной деятельности во всех этих сферах являлся завет между Левием и Иеговой, каковой был разорван, как мы уже указывали и будем еще иметь случай говорить подробно далее, по поводу пророка Малахии (Мал.2:8); при болезни корня увядают все надземные ветви растения, при отсутствии солнечного света развиваются только чахлые побеги из семени, так, благодаря разрушению завета с Богом, вкравшимся началом религиозного отупения и равнодушия, рассеялась энергия священников и левитов во всех родах их общественной деятельности: соль, предназначенная к охранению Израиля от нравственной порчи, выветривалась и теряла свою силу все более и более. Пророческие прещения не только определяли нравственные недуги священников и левитов, но и указывали им средство врачевания: восстановление союза с Богом, Который не вечно гневается, но любит миловать (Мих.7:18). Обличая грехи чрез пророков, Господь искал спасения грешника, дабы он стал творить суд и правду, и за то был жив (Иез.33:19); не давая места отчаянию заблуждающегося, Господь кротко и любовно призывал его к Себе и говорил ему чрез пророка: изглажу беззакония твои, как туман, и грехи твои, как облако (Ис.44:22). По Апостолу языков «все Писание богодухновенно и полезно для научения, для обличения, для исправления, для наставления в праведности» (2Тим.3:16), из этого следует, что и пророческие прещения, имевшие в виду современных пророкам пастырей, не без значения и для новозаветных времен, когда пастыри должны пасти Божие стадо, надзирая за ним не принужденно, но охотно, не для гнусной корысти, но из усердия и не господствуя над наследием Божием, но подавая пример стаду (1Пет.5:2). Земля, производящая терния и волчцы, негодна и близка к проклятию, которого конец сожжение (Евр.6:8) – вот грозный суд над людьми всех времен, упорствующими пред истиною в своем нравственном растлении, отклоняющимися от исполнения воли Божией. Приточный садовник много раз посещал смоковницу, возделывал ее, но, не находя на ней никакого плода, решился в будущем уничтожить, ее; пребывавшее глухим к увещаниям пророков ветхозаветное священство должно было испытать ту же участь: секира, уже давно лежавшая у корня неплодной смоковницы, но удерживаемая Божиим милосердием, наконец срубила бесполезное дерево. Так исполнились слова пророка: рыдайте, пастыри, стенайте и посыпайте себя прахом, вожди стада, ибо исполнились дни ваши для заклания и рассеяния вашего (Иер.25:34), ибо Господь предстоятелей святилища лишил священства (Ис.43:27).

Приступая к обзору пророческих прещений на недостойных левитских священников, мы сначала остановимся на заключающихся в первых 2 главах книги Малахии; основанием для этого отступления от хронологического порядка обличений (поставляются на первый план обличительные речи пророка времени второго храма) является особый характер обличений, в книге Малахии: тесная связь их с требованиями, предъявленными к священникам и левитам в Пятокнижии. Бог устами пророка здесь как бы судит священников по данному Им чрез Моисея закону и применяет к ним кару, уже указанную ранее в законе за отступление от его предписаний, – близкая связь пророческой речи с самым законодательством о ветхозаветном священстве побуждает ставить ее во главу обличений, хотя, она и обращена уже к священникам эпохи после плена Вавилонского.

Обличения Иеремии и Иезекииля принадлежат более раннему времени, однако такой близкой связи с законодательством чрез Моисея они не имеют, так как поражают пастырей со стороны опущений в их просветительной деятельности, каковая обозначалась в законодательном кодексе слишком общими чертами. Поставление Малахией обличений на пастырей, во главе его общей строго-укоризненной речи обращенной к его современникам, находит основание в том великом значении, какое имеют священники в каждом религиозном обществе В 38 гомилии Иоанна Златоуста на Матфея воздействие священников на народ сравнивается с участием желудка в общей жизни организма: врач, призванный к одру больного, прежде всего осведомляется о состоянии его желудка, ибо, если желудок исправен, то крепок и весь организм, – восстановление деятельности желудка обеспечивает выздоровление. Как желудок вываривает в себе пищу, а потом, переваренная, она распределяется по телу, так знание закона чрез усвоение его священниками сообщается всему народу; разность в усвоении тех или других религиозных начал разными единицами в народе не может вести к отрицанию того, что они все питаются одной и той же духовной пищей, так как и в организме из одного и того же выработанного желудком сока в одном органе отделяется молоко, в другом желчь, в третьем слюна и т.д. Значение порочности в священниках Златоуст устанавливает, пользуясь вышеприведенным сравнением: болезнь отдельного члена еще не общая болезнь тела, но страдания желудка ослабляют все телесные силы, – так порочность священников отражается на нравственности всего народа. Земледелец, продолжает Златоуст, видя растение с увядшими листьями, ищет порчи в корне, так при развитии пороков в народе нужно искать причины их в священнической небрежности или безнравственности. Помимо значения желудка. Златоуст усваивает священству значение сердца в организме: вся голова в язвах, говорит Исаия, все сердце исчахло (Ис.1:5); по Златоусту, голова обозначает светскую власть в народе, сердце же духовную.

В двух других гомилиях на Матфея (на 5 и на 20 главы) Златоуст опять останавливается на высоком значении пастырей, когда мы видим мглу в низменных долинах между гор и холмов, это еще не указывает на близость ночи, но, когда покрываются мраком самые холмы и возвышенности, это знак догорающего дня, так и духовное омрачение пастырей говорит о наступлении греховного ослепления, на подобие темной ночи, в народе. Хозяин дома, замечая гнилость некоторых его частей, может решиться их заменить новыми, но что он сделает, если гнило самое основание? Ему нужно будет разобрать весь дом и уцелевшие части перенести на новое место, а таким основанием в народе являются пастыри, которых нравственная порча грозит падением всему народу. «Как воск изменяется под печатью, так народ под воздействием пастыря», писал Исидор Пелусион пресвитеру Дорофею (кн. 1, письмо 319).

Игнатий Богоносец в послании к смирнянам называет священство «высочайшим благом», так как, прибавим для обоснования этой мысли из Златоуста, священник, действуя в земной обстановке, совершает дело Божественное, небесное (о священстве, кн. 2); родители плотские дают жизнь временную, а пастыри рождают в жизнь вечную. Но помимо высокого значения духовных наставников, врачей и руководителей народа, левиты имели и иное, они являлись среди народа Божия особым жребием его теократического Владыки, будучи избраны Господом на служение Ему вместо составлявших древле Его удел всех первородных, – отсюда вполне ясно, почему пророк начинает свое обличение именно с них, а не с кого другого, К левитам и священникам, этой соли Израиля, прежде всего можно было приложит то требование, с каким впоследствии апостол обращается к коринфской общине: «едите ли, пьете ли или иное что делаете, все делайте во славу Божию. Не подавайте соблазна ни иудеям, ни эллинам, ни церкви Божией (1Кор.10:31–32); но из прещений Малахии видно, что сия соль обуяла, что светильник дома Израилева не ярко горел, во дымно чадил.

Отношение пастырей к Богу Малахия стремится обосновать на почтении, свойственном сыновьям по отношению к отцу, и страхе, какой обычно имеют рабы пред господином; из первого вытекает покорность детей родителям, из второго – стремление добросовестно исполнять приказания владыки. Любовь к родителям, это естественное основание семейного порядка, внешняя суровость ветхозаветного законодательства скрывала под властным требованием: «почитай! – так в Исходе, – почитай отца твоего и мать твою» (Исх.20:12), повторение этой же заповеди находим во Второзаконии (Втор.6:5); иногда даже требовался от детей прямо страх пред родителями: «бойтесь каждый матери своей и отца своего» (Лев.19:3).

Из сказанного становится понятным, почему пророк употребляет одно и то же выражение «чтить» для обозначения столь несходных по нашему понятию отношений, как таковые между детьми и родителями и между рабами и их владельцами: пророк стоит на почве библейских этических воззрений до пришествия Христа. Амвросий Медиоланский, комментируя указанное место Малахии говорит: «если ты раб, воздай господину послушание из страха, если ты сын, выкажи следствие своей любви – покорность; не воздавая Богу должного благоговения, ты или не любишь, или не страшишься Его. Отсюда, ты или упрямый раб (servus contumax) или гордый сын (filius superbus)», – так отцами церкви различались отношения, основывающиеся на внешнем принципе права и на внутреннем мотиве любви, но в книгах Ветхого завета эта разница правовых и чисто нравственных отношений еще не устанавливалась с надлежащей ясностью. Пастыри, утратив благоговение пред Иеговой, не замедлили вынести из сокровищницы сердца своего «злая», их поведение явилось отражением их настроения. Для понимания, под суммою каких влияний сложилось и окрепло неодобрительное отношение священников к Богослужению, нужно обратить внимание на внешнюю сторону религии в послепленное время, великолепный храм Иеговы, в котором некогда шехина (т.е. отражение славы Божией), являлась Соломону, погиб в разрушительном потоке халдейского нашествия; прошли многие годы плена на чужбине, когда благочестивые изгнанники из отечества могли находить утешение лишь в молитвах с лицом, обращенным к Иерусалиму (пример Даниила); возвратившийся на родину народ построил новый храм, но он был далеко не столь величествен. как прежний; его же будущее духовное величие как место, где явится Вождь от Иуды, Примиритель, ожидаемый всеми, было скрыто от умственных взоров современников, – отсюда их горькие сетования, намек на которые можно находить у Аггея: «кто остался между вами, который видел этот Дом в прежней его славе, и каким видите его теперь. Не есть ли он в глазах ваших как бы ничто?» (Агг.2:3).

Пастыри не составляли исключения из общей слепотствующей духовно массы и относились с пренебрежением к храмовому Богослужению, ибо, как замечает Иероним, думали, что отсутствует святость религии, не видя пышности в здании (putabant deesse religionis sanctimoniam, quia deerat aedificationis ambitio). Другие толкователи (вышеприведенное изъяснение причины пастырской небрежности принадлежит Иерониму) считают, что во время по возвращении из плена ожидание появления Мессии, как восстановителя прежней земной славы Иудеи, достигло крайнего предела: частые столкновения соседей самарян и язычников с малочисленными поселенцами на почве бывшего отечества, прибывшими из Халдеи, способны были раздуть искры ожидания великого Вождя, Которого происхождение из начала, от дней вечных (Мих.5:2), в яркое пламя Мессианской надежды, а между тем Мессия не приходил в Свой удел к Израилю, – и у священников могла зародиться мысль о бесплодности всего Богослужения. Подтверждение такого объяснения возникновения священнической небрежности можно видеть в Мал.3:14: «вы говорите: тщетно служение Богу, и что пользы, что мы соблюдаем постановление Его». Из новейших экзегетов некоторые склонны думать, что презрение священников к жертвеннику Иеговы проистекало из бедности вернувшегося на родину народа, не бывшего в состоянии содержать священников и левитов десятиной, вследствие чего последние, пренебрегая отправлением Богослужения, занимались мирскими делами. Основание для своего мнения эта группа толкователей ищет также у самого пророка: «доход от трапезы Господней, говорят священники у Малахии, – пища ничтожная (Мал.1:12), не вознаграждающая за труд служения» (Мал.1:13).

Все приведенные мнения имеют за себя то или другое основание, и здесь не место для их критической оценки; возможно, что одновременно действовали все перечисленные условия и совокупным влиянием внесли начала индифферентизма в среду священников Принесение жертв, было одной из наиболее важных обязанностей священников, судя по тому, что о ней всего более говорит Пятокнижие, незадолго до смерти Моисей указывал сынам Левииным на обязанность их возлагать курения и всесожжения (Втор.33:8–11). Иисус сын Сирахов так говорит по этому поводу: «Он избрал его (т.е. Аарона) из всех живущих, чтобы приносить Господу жертву, курение и благоухание в память умилостивления о народе своем» (Сир.45:20). Закон устанавливал качества, требуемые от жертв: «объяви Аарону и сынам его, если кто приносит жертву свою, то, чтобы приобрести сим благоволение от Бога, жертвы должны быть без порока. Никакого животного, в котором есть порок, не приносите Господу, ибо это не приобретет вам благоволение» (Лев.22:18–21). Общее понятие беспорочности Моисей определил и частнее: «животного слепого или поврежденного, или уродливого или больного или коростового или паршивого, таких не приносите Господу и в жертву не давайте их на жертвенник Господень» (Лев.22:22 и далее).

Из привезенных мест законодательства, которых изобилующий дополнениями текст указывает в восточном обычае на их особую значимость, явствует, что хромые и больные животные, приносимые в жертву священниками, обличаемыми Малахией, были противозаконной жертвой; что касается слова «украденное», то одни толкователи понимают его так: могли находиться суеверы, приобретавшие насильственно или обманом жертвенных животных, думая подобно иезуитам, что добрая цель – принесение Богу жертвы – оправдывает дурное средство приобретения животного; или были лицомеры – скептики, приносившие украденное в жертву только для видимости своего религиозного усердия (Сирахов сын говорит: кто приносит жертву от неправедного стяжания, того приношение насмешливое Сир.34:18).

Другие толкователи (Феодорит) думают, что под «украденным» нужно разуметь животных, похищенных хищными зверями из стад, но не вполне растерзанных, отбитых пастухами, хотя, и раненых; прямого воспрещения .приносить таких животных в жертву нет в законе, но его можно извлечь косвенно из Исх.22:31: «мясо растерзанного зверем в поле, не ешьте, псам бросайте его»; если воспрещалось употребление такого мяса в пищу, то тем более оно по Иерониму, присоединяющемуся к Феодориту, было «non satis castum donum Deo».

Обращаясь с предписаниями относительно жертв к народу, верховный Законодатель поставил и требования к священникам: «Скажи Аарону и сынам его, чтобы они осторожно поступали с святынями сынов Израилевых и не бесчестили святого Имени Моего в том, что они посвящают Мне» (Лев.22:2). «И сказал Господь Аарону: вот Я поручаю тебе наблюдать за возношениями Мне» (Чис.18:8). Священники времени Малахии забыли свое значение хранителей закона (Втор.31:9) или скорей пренебрегали им, они приносили жертвы без разбору и этим развращали народ, понижая в его глазах значение закона Едва ли справедливо мнение тех, кто видит основание такого предосудительного поведения священников в их корыстолюбии, указывая на Осию (Ос.4:8), обличающего священников в том, что они кормятся грехами народа, т.е. чем чаще народ грешит и приносит очистительные жертвы, тем более они получают мяса, предоставленного им законом от жертвенных животных.

Конечно, понижение требовательности от жертв известных качеств облегчало народу во многих случаях исполнение религиозного долга, особенно при вышеуказанной его бедности и умножало число жертвоприношений, но, принимая в соображение, что священники по высказанному предположению, хлопотали о самих себе, является странным принятие ими в жертву больных животных, мясом которых они во всяком случае не могли питаться. Более правдоподобия на стороне объяснения, выводящего все из недостатка религиозного чувства у левитов и священников, будем ли мы усматривать причину этого в неодобрительном отношении ко второму храму или в тщетности ожидания Мессии, как ратоборца за Израиля, или в омирщении их, сокрушении их духовной энергии печалями житейскими, благодаря смутам времени. Вместо страха прогневить Бога нарушением Его заповедей священники предавались беспечности, говоря: жертвенник Иеговы в презрении, а между тем это был тот алтарь, о высоком значении которого так говорилось в Исходе: будет жертвенник святыня великая, все, прикасающееся к жертвеннику, освятится (Исх.29:37, 40:10; ср. Исх.20:21)²

Итак, священники укорялись пророком в том, что они без внимания, даже более того, с явным пренебрежением относились к установленному Богом жертвоприношению. Пророк указывает на безумие поведения священников, пользуясь argumentum а minori ad majus: таких даров, какие они дерзают приносить Иегове, они не могли бы и подумать поднести наместнику Персидского царя, наблюдавшему за образом действия возвратившихся в отечество пленников; так будил пророк дремлющую совесть священников, укачиваемую доводами слепотствующего разума, недоверчиво относившегося к закону, обещающему от Иеговы милость и спасение за соблюдение Его воли. Нельзя оправдывать пастырей той эпохи тем, что они не знали закона, так как при Ездре священники не только сами должны были изучать забытый во время пребывания в Халдее закон, но и выступали его толкователями пред массой. Несомненно, знавшие закон священники не радели о своем призвании: оскудение благоговения у них было столь сильно, что Господь устами пророка говорит, что лучше закрыть от народа храмовый двор, чем осквернять жертвенник, поддерживая на нем огонь нечистыми жертвами; по Иерониму, затворивший двери являлся бы не только не наказуемым за свой поступок, как Надав и Авиуд, прекратившие по небрежности огонь на жертвеннике, но и человеком «pio zelo accensus», воспламененным благочестивой ревностью. Главной причиной гнева Божия на священников было, конечно, не столько их внешнее поведение, сколько вызывавшее его внутреннее настроение: неужели всесожжения и жертвы столь же приятны Господу, как послушание гласу Его. Послушание лучше жертвы и повиновение лучше тука овнов (1Цар.15:22). Смиряйте души ваши и приносите жертву Господу (Лев.23:27), вот определение истинно-религиозного настроения.

Высокое значение служения, подъятого священниками, Малахия основывает на величии теократического Владыки Израиля, его единственной Надежды и крепкого Поборника, и на глубокой важности завета между Левием и Иеговой. Ефрем Сирин думает, что здесь Малахия имел в виду прозелитов, рассеянных повсюду, и вообще боящихся Бога в язычестве; каковым был впоследствии упоминаемый в Деяниях апостольских сотник Корнилий: их молитва и милостыня, как фимиам, курились пред Богом и прославляли Его пред людьми. Но большинство толкователей относят слова пророка к созерцаемому им будущему, когда повсюду будет приноситься евхаристическая жертва (minchah tegora, θυσια καθαρα). За такое объяснение пророческих слов говорит повсеместность жертвоприношения, указывающая на новые христианские времена, ибо ветхозаветный закон разрешал принесение жертв только в Иерусалиме, куда на великие праздники стекались отовсюду иудеи рассеяния и прозелисты (свидетельство о Леонтополисском храме в Египте не дает права отрицать за Иерусалимским храмом значение универсального святилища). Иустин мученик в диалоге с Трифоном называет «чистую жертву», упоминаемую Малахией, образом евхаристического хлеба; но Ириней Лионский считал возможным придать данному месту другое изъяснение: т.е. называть жертвой славословия лучших из язычников, помимо воли и разумения, приносимые ими истинному Богу.

Вспомним об Афинском алтаре с надписью: неведомому Богу. Художники на западе, например, Рафаэль, нередко изображали Сократа, и Платона и Виргилия провозвестниками Христа, помещая их в ряду ветхозаветных пророков. Для нашей темы не важно оценивать различные понимания термина «чистая жертва»; но достаточно указать на бесспорное намерение пророка в данном случае противоположность – современное или будущее чисто-нравственное служение обращенных язычников к Богу, преступному настроению священников и левитов его времени. С логической стороны одинаково возможны как переход мысли пророка от недостойного совершения жертвоприношения в его время, имевшего преобразовательное значение, к истинно-духовной повсеместной жертве, имеющей приноситься по исполнении преобразуемого, так и сопоставление недостойных служителей Иеговы и Его неизвестных, но лучших чтителей в современном язычестве.

О завете Господа с Левием сын Сирахов говорит: «Он возвысил подобного ему (т.е. Моисею) святого, брата его из колена Левиина, постановил с ним вечный завет дал ему священство в народе» (Сир.45:7–8). По поводу пастырской ревности Финееса, внука Ааронова, Господь говорил Моисею: «Я даю ему завет мира, и он будет ему и потомству его заветом священства вечного» (Чис.25:12–19). Итак завет Иеговы с Левием был с одной стороны заветом мира, с другой стороны заветом вечным; в первом отношении он был служением, прообразующим будущее примирение, т.е. искупление кровью Христа, как непорочного и чистого агнца, от суетной жизни, преданной от отцов (1Пет.1:18–19); во втором отношении он был по идее ненарушимым, конечно, до времени, когда должен был восстать иной Первосвященник не по чину Ааронову, но по чину Мелхиседекову (Евр.7:11), принадлежащий к колену, от которого никто не приступал к жертвеннику (Евр.7:13). Современные Малахии священники исказили этот завет: характерным признаком священников прошлого являлась их искренность, полная гармония их настроения с их поведением, тогда как священники времени Малахии как бы чтили Бога жертвами, но на самом деле были в глубочайшем отчуждении от Него, вследствие чего о них нельзя было сказать, что они ходят с Богом (выражение «ходить с Богом», встречающееся в тексте у LXX, у мазоретов обычно передается словами acharei elobim, т.е.: сзади Бога или lifnei elohlm, т.е. перед Богом, очевидно изменение сделано LXX для избежания антропоморфизма еврейского выражения). Утрата священниками страха пред Иеговой, источника мудрости (см. Иов.28:28), сопровождалась вредными для народной нравственности и религиозности следствиями – авторитет закона падал в глазах народа, благодаря порочности его нарочитых хранителей.

Пророк напоминает священникам об их призвании наставников народа, называя их вестниками Господа Саваофа; смысл этого наименования раскрывает Иероним, говоря, что священник именуется вестником потому, что возвещает народу волю Божию, открытую в законе (vocatur sacerdos nuntius, quia populum certiorem reddit de Dei voluntate patefacta in lege), с этим толкованием согласен и Феодорит. Василий Великий считает, что священники называются вестниками по сходству их служения с ангельским: те и другие равно славословят Бога (вестник, αγγελος). Действительно есть свидетельства, что и ветхозаветное законодательство требовало от пастырей учительства: по книге Левит (Лев.10:11) обязанностью пастырей было научение сынов Израилевых всем уставам, какие изрек Господь чрез Моисея; по Второзаконию (Втор.31:10–11). Моисей завещал сынам Левииным в праздник кущей читать закон вслух пред всем Израилем. Как исполняли сыны Левиины это предписание, мы не знаем, так как в священной письменности есть лишь одно указание на такого рода деятельность левитов, при Иосафате левиты, имея с собой книгу закона, обходили все города Иудеи и учили парод (2Пар.17:8–9). Сын Сирахов делает также общие замечания об обязанности пастырей просвещать народ в законе: «Господь дал Аарону Свои заповеди и власть в постановлениях судебных, чтобы учит Иакова откровениями и наставлять Израиля в законе Его» (Сир.45:21); названный священный писатель останавливается еще на одной подробности в одежде первосвященника: ефод был окружен позвонками, что символизировало неумолкаемую проповедь о предписаниях закона (Сир.45:11).

Но учительство левитов не должно было ограничиваться лишь толкованием закона: они должны были осуществлять его положения в собственной жизни и деятельности, ибо, как говорит Златоуст в одной из своих гомилий, пастырь, не следующий в своей жизни тем наставлениям, какие дает народу, указывает ему путь нарушения закона, т.е. в сущности развращает, а не просвещает. Мы знаем из книг Ездры и Неемии, и речи Малахии, что священники того времени были пастырями, не столько учившими, сколько развращавшими Израиля примером жизни. Народ, возвратившийся из плена, забыл предписанное ему охранение израильской крови от смешения с языческой; брачные союзы с иноплеменницами были обыденным явлением, священники же не только не останавливали роста этого зла, привносившего много худых соков язычества в Богоизбранный народ, но и сами следовали примеру невежественной массы; сам первосвященник этого времени не стоял выше заблуждавшейся толпы и должен был удалиться к самарянам, так как был женат на дочери самаритянского сатрапа. При умножении плевел в народной жизни, священники их не исторгали, тогда как обязаны были разъяснить народу, что подобные связи в сущности простой конкубинат, а не законный брак. Уклонение священников в деятельности от положений закона открывается у Малахии в указании и на лицеприятие, имевшее место на суде. Моисей во многих местах Пятокнижия предостерегает от неправильных действий на суде: «не будь лицеприятен к нищему и не угождай лицу великого, по правде суди ближнего твоего (Лев.19:15); даров не принимай, ибо дары слепыми делают зрячих и превращают дело правых (Исх.23:8); не различайте лиц на суде, как малого, так и великого выслушивайте» (Втор.1:17). Давая такие предписания судьям, Моисей возвышал авторитет судей священников у народа: «приди к священникам... они скажут тебе, как рассудить, и поступи по слову, какое они скажут тебе... и постарайся исполнить все, чему они научат тебя» (Втор.17:9–10); «дерзкий, не слушающий священника на суде, должен умереть» (Втор.17:12). Сознание правды, должно быть присущим каждому человеку, даже грубому язычнику (Рим.2:14–15: дело закона (τα τοΰ νομοΰ) написано в сердцах), тем более священника; поэтому несправедливый судья – священник прежде всего погрешает пред своей совестью. Амвросий Медиоланский писал императору Феодосию по поводу арианских движений на западе: ничто так не погибельно для священника пред Богом и дурно пред людьми, как не выражать того, что он чувствует (nihil in sacerdote tam periculosum apud Deum tam turpe apud homines, quam quod sentiat non libere pronunciare). Если погрешает по мысли святого отца даже тот, кто, не произнося лжи, умалчивает о сознаваемой им истине, то не тем ли более ответствен тот, кто извращает истину в своих приговорах? Впрочем, сирский перевод данного места пророка дает основание вместо: «лицеприятствует в делах закона», поставить: вы принимаете только поверхность закона, т.е. усвояете его внешним образом, не проникая в глубину мысли Законодателя (латинский перевод с пешито: accepistis in facie legem, чтение вульгаты: accepistis faciem in lege). Из сказанного вполне очевиден тяжкий грех священников послепленной эпохи.

Вечное священство сынов Левииных (Исх.40:15), было современными Малахии священниками опозорено, – отсюда проклятие Господом благословений, даваемых ими народу, и решение Его повергнуть в уничижение тех, которые осмелились уничижать Его: «Я прославлю, говорит Господь, прославляющих Меня, а бесславящие Меня будут посрамлены» (1Цар.2:30). Иероним видит здесь проклятие благ земных, приобретаемых священниками чрез их служение; действительно, в следующем стихе Господь грозит отнять у священников плечо, т.е. их участок от жертв, ибо в Лев.7:34 сказано: «Я беру от сынов Израилевых грудь потрясения и плечо возношения и отдаю их Аарону священнику и сынам его в вечный участок от сынов Израилевых»; такому толкованию не противоречит и перевод LXX этого текста, устанавливающая чтение Zera – семя, вместо Zeroa – плечо, т.е. Господь грозит отнять семена, благодаря неурожаям, саранче и другим бедствиям, вследствие чего левиты утратили бы возможность собрать свою десятину. (Кто скудно сеет, скудно и жнет (2Кор.9:6), приводит Кирилл Александрийский при толковании этого места).

Феодорит считает, что слово «благословение» здесь употреблено в значении ιεροσυνη – священство, так как оно в сущности особое благословение, даруемое по благодати. Некоторые из новейших толкователей принимают чтение Zera – семя, отвергая чтение бывшее во времена LXX, Zeroa – плечо и принимают семя в значении потомства (proles) т.е. дают месту такой смысл: Я отниму у вас потомство. Действительно, мы знаем, что слово семя в библейском языке весьма часто употребляется для обозначения потомства, и что наказание бесчадием считалось Божественной карой в Израиле, но бездетство священников повлекло бы за собой прекращение ветхозаветного Богослужения; а между тем тогда еще не исполнилась полнота времен, когда явилось новое священство, имеющее жертвенник, от которого не имеют права питаться служащие скинии (Евр.13:10). Благословения, вследствие отсутствия нравственного единения у благословляющего священника с Богом, были бездейственны, даже более того, они влекли Божий гнев на недостойных священников, обращавших Богослужебный акт глубокой важности в пустой обряд. При таком толковании контекст: «Я отниму у вас плечо» должен иметь смысл: Я отсеку, парализую вашу руку (плечо употреблено как часть вместо целого), поднятую для благословения, т.е. Господь устами пророка указывал на имеющее постигнуть священников лишение права благословлять народ. (Благословение происходило чрез поднятие рук благословляющего: И поднял Аарон руки свои, обратившись к народу, и благословил его (Лев.9:22). Отнятие плеча у священников, по изъяснению Григория Двоеслова, имело значение полного отвержения Богом недостойных служителей, так как плечо жертвенных животных давалось священникам для напоминания им о том, что их служение должно быть полезным, как действие руки (плечо животного соответствует человеческому), важным и ответственным (они получали правое плечо, а правое на востоке символ достоинства) и единственным на земле (получали одно плечо) – чтобы действие священника было не только полезным, но и единственным (ut non solum sit sacerdotis operatio utilis, sed etiam singularis). Итак, лишение священников плеча, являвшегося символом отличительных свойств священнического служения, указывало на полный разрыв между недостойными пастырями и Богом, который должен был наступить в случае их дальнейшего коснения в раскрытой пророком порочности.

Подробный разбор прещений на недостойных левитских священников, заключающихся в книге Малахии, раскрывает влияние на этих пастырей духа времени: источником преступного поведения поражаемых прещениями Малахии священников было заражение их религиозным равнодушием и скептицизмом эпохи, восприятие ими нравственных недугов паствы. В сношениях с паствой, пастырь должен уподобляться врачу, который, посещая больного, ему глубоко сочувствует, принимает все старания, чтобы помочь ему, но в интересе самого больного тщательно избегает заражения его болезнью. Пастырь уподобляется кормчему судна, который должен избегать малодушного страха толпы путешественников в минуту бури, но и не разделять её бесконечности во время тихого плавания: корабль, спасшийся из волн разъяренного моря, может потерпеть крушение от едва заметного подводного рифа. Если бдительностью кормчего должно руководить сознание важности занимаемого им поста, то не тем ли более оснований у пастыря быть бдительным? Его нравственное усыпление не только грозит гибелью его душе, но и многим вверенным ему душам: если пастыри, свет в народе, обращаются в тьму, то какова же тьма в народе! (Мф.6:23). Источник для освежения благочестия и укрепления в нравственности указан пророком, это сознание пастырем высоты его служения и значения обетов, данных Богу. В минуту внутренней борьбы между сознанием долга и искушениями мира у него есть надежное врачество в пророческих книгах, к которым нужно обращаться как к светильнику, сияющему в темном месте (2Пет.1:19).

Прещения Малахии падали на пастырей главным образом за их небрежность в отправлении Богослужения и лишь несколько касались других сторон их деятельности, менее освещенных Пятокнижием. В 34 главе Иезекииля мы встречаемся с прещениями, возникшими исключительно на почве отступлений пастырей от обязанности нравственно влиять на народ чрез учение и жизнь: пастыри не были бдительны и не врачевали духовных ран в пастве.

В указанной главе книги Иезекииля (Иез.34:1–17) мы встречаем точное изображение тех обязанностей пастыря, какие составляют сферу его просветительной деятельности, каковую священный писатель уподобляет уходу пастуха за стадом. Эта деятельность заключается в укреплении слабых овец, в надсмотре за больными, в перевязке раненых, в заботе о возвращении угнанных и потерянных, однако нравственное основание такого отношения пасущего к пасомым у пророка как бы остается под завесой, которую приподнял воплотившийся Господь в словах: Я есмь Пастырь добрый... Я пришел для того, чтобы имели жизнь и имели с избытком... Я жизнь Мою полагаю за овец (Ин.10:10–15). Итак, самоотречение пастыря, умерщвление себялюбия – источник его плодотворной деятельности, – пока пастырь погружен в личную жизнь, овцам грозит опасность расхищения, а ему самому искушение пасти себя самого (Иез.34:2). С обыденной точки зрения внимание пастыря должно направляться на сохранение сильных, здоровых овец, слабые, уродливые, больные животные мало его интересуют, их гибель не отражается на благосостоянии стада, которого размножение прямо зависит от количества нормальных особей, иное должно иметь место в области нравственной: здесь презрение к слабому и больному не извинительно, так как дело идет не о временной гибели слабого существа, но о вечных муках бессмертной души. Врожденная слабость, болезни приближают лишь к смерти телесной, в сущности неизбежной развязке, так как она – путь всей земли (Нав.23:14); слабость же духовного начала, пороки и грехи влекут за собой то, чего и ветхозаветный человек мог избежать чрез веру в грядущего Искупителя: «Ты не оставишь души Моей во аде, восклицал псалмопевец, уповая на Того, Кто сказал о Себе: Я даю им жизнь вечную и не погибнут во век» (Ин.10:28).

По обличительной речи Иезекииля можно наметить главные черты миссионерской деятельности пастыря:

1) В различении пророком в стаде слабых, больных, раненых, блуждающих дана мысль о необходимости для пастыря хорошо знать свою паству в её духовной жизни, поскольку она открывается постороннему наблюдателю.

2) Открытые несовершенства нравственной жизни пасомых должны находить в пастыре заботливого и умелого врача, одного ухода требуют слабые, другого раненые, иного заблуждающиеся овцы. Если настоящий врач должен при пользовании больного сообразоваться с его индивидуальностью, то тем более с нею должен осторожно обращаться врач духовный, ибо духовные раны несравненно чувствительнее к неосторожному прикосновению – одно неуместное слово может ожесточить человека и закрыть двери его середа для пастырских внушений.

3) Пастырь должен быть на страже своего стада, чтобы овцы не рассеялись, по своему произволу или будучи привлечены лжепастырями. О невнимательном пастыре Августин говорит: пастырь небрежный пред Богом то же, что отсутствующий (pastor negligens praesens coram Deo quasi absen sest). Места, по каким рассеялись овцы словесного стада, указывают на их душевное состояние, они бродят по лицу земли, т.е. ищут только земной выгоды, временного наслаждения чувственными благами, бродят и по горам и холмам, т.е. питают гордость и тщеславие; подобные чувственники и гордецы должны быть приведены пастырем на добрую пажить Слова Божия, в котором много советов против этих нравственных недугов.

4) В виду важности и ответственности служения пастыря от него требуется терпение, настойчивость в уходе за словесными овцами, нужно разведывать об овцах, неутомимо искать заблудших (Иез.34:6), как об этом замечает Августин; «Буду снова призывать заблуждающуюся овцу, отыскивать потерянную, желает ли она этого или нет, буду так действовать. Если меня в поисках поранит терновник в лесу, все же буду проходить по ущельям и узким тропинкам, осмотрю все недоступные на вид места». Августин заключает свою речь обращением ко овце своего словесного стада, с словами: «хотя ты и упрямишься мне повиноваться, не допущу тебя до гибели, истощу все средства, находящиеся в моем распоряжении» (sermo 46).

5) Пастырь должен избегать искушения владычествовать над паствой, как говорит апостол в послании к Филиппийцам: все ищут своего, а не того, что угодно Иисусу Христу (Флп.2:21), здесь предостерегаются читатели послания от погружения в сферу чувственности и узкого себялюбия, поставляющего выше всего свое «я» и его материальное благополучие. Сердце эгоиста бывает легко уязвимым для корысти и властолюбия, истинный же пастырь должен трудиться не для гнусной корысти и не ради господства над стадом, ему вверенным, но для приобретения неувядающего венца славы (1Пет.5:2–5). Пастырь, по Августину, получает от паствы удержание (sustentationem), но награду от Бога (mercedem); когда эта награда стоит у него на первом плане, уменьшается стремление, естественное у каждого человека, к удобствам житейской обстановки: мелочные заботы выступают со всей удручающей дух силой лишь при ослаблении душевной жизни, при истощении её внутреннего родника, как звезды появляются на небосклоне только по наступлении сумерек, будучи не приметными при солнечном сиянии. Пастырь, проходя ангельское служение, однако плотянен, а потому нуждается в материальном содержании, получаемом им от паствы; приобретение такового – не дань корыстолюбию, ибо и Апостол говорит: Кто, насадив виноград, не ест плодов его? Кто, пася стадо, не ест молока от стада? (1Кор.9:7). Итак, пастырь, получая от пасомых необходимое, должен чуждаться страсти к наживе, не требовать от паствы вместо молока самого мяса, вместо Остриженной шерсти самой кожи, такой благоразумный пастырь не подражает тем корыстолюбцам, на которых направлены угрозы Божии чрез пророка: Исторгну овец Моих из челюстей их, и не будут они пищей их (Иез.34:4:10).

Таково учение о пастырстве, какое можно извлечь из Иезекииля (Иез.34:1–11). Центр тяжести этого учения лежит в сфере наставнической деятельности пастыря, воспитывающего пасомых для вечности. Сознавая ответственность пастырей – педагогов, мужи апостольские нередко уподобляли их стоглазым аргусам (баснословная птица), чтобы характеризовать их бдительность в надзоре за каждой овцой их стада. По Киприану, пастырь должен быть totus mens, totus oculus – весь внимание, весь зоркий глаз, дабы, продолжает святой муж, ни одна из предоставленных на свой произвол овец не сделалась недостойной. Григорий Двоеслов, указав на пример Иакова, пасшего с тщанием и в томительный жар дня, и в пронизывающий ночной холод овец Лавана, и давшего этому последнему право взыскивать с него за каждую утраченную из них, выводит отсюда заключение о необходимости сугубой ревности для пастыря о целости и благосостоянии стада словесных овец, ибо он работает не за Лию или Рахиль, но для приобретения блаженной вечности. Очи народа – пастыри, когда глаза закрыты, человек легко впадает в сон, так, при отсутствии деятельности у пастырей, вся их паства неизбежно засыпает; пробуждение пастырей оканчивает нравственную летаргию в народе.

Златоуст в книге о священстве также говорит, что за нравственную дремоту пасомых ответствен пастырь. Прещения Иезекииля имеют своим основанием указанное требование бдительности и попечительности со стороны пастыря; если ясных предписаний в этой сфере мы не находим в Пятокнижии, то это еще не доказывает второстепенного значения подобной деятельности в Ветхозаветные времена. Давая священникам точные предписания касательно охранения израильтян от болезней (хотя бы, приказы), закон не пренебрегал и нравственной гигиеной и ставил санитарами в народе тех же священников, которых призывал к руководству членами теократического общества в случаях их недоумения. К соблюдению закона во всем его объеме, а не одной его литургической части, т.е. устанавливавшей порядок жертвоприношений, призывало священников и левитов (Втор.31:9); вследствие чего они должны были следить за жизнью народа, удерживая его от нарушения Божиих повелений и наоборот согласуя его действия с ними, одним словом священники должны были быть проводниками Бога и законоведения в темную народную массу, её советниками в религиозно-нравственных вопросах и судьями в подобного же рода проступках (Втор.17:10–11).

Правда, глубочайшего основания для подобной пастырской деятельности писания Ветхого завета не открывали священникам, по крайней мере с такою ясностью, как Апостол, говорящий о наставниках духовных, они неусыпно пекутся о душах, как обязанные дать отчет (Евр.13:17), как собирающие себе сокровище, доброе основание для будущего, чтобы достигнуть вечной жизни (1Тим.6:19). Однако основной мотив для ревности в служении Богу дан и ветхозаветному человеку: Будьте святы, ибо Я свят, Господь Бог ваш (Лев.19:2), – вот основание для борьбы с себялюбием и его мелкими интересами, с чувственностью и её низкими пожеланиями, чтобы не пасти самих себя, не утучняться мясом вверенных овец, пренебрегая заботой о слабых между ними.

Прещения, аналогичные заключающимися в 34 главе Иезекииля, находим и у Иеремии: «Горе пастырям, которые губят и разгоняют овец паствы Моей, говорит Господь. Посему так говорит Господь Бог Израилев к пастырям, пасущим народ Мой: вы рассеяли овец Моих и разогнали их и не смотрели за ними; вот Я накажу вас за злые деяния ваши, говорит Господь» (Иер.23:1). Впрочем, большинство новейших толкователей относит это место к светской власти в Иудее, указывая на обличение пророком царей в предшествующей главе и на дальнейшее противоположение недостойных пастырей Царю из дома Давидова, но Господь говорил, что царство Его не от мира сего: оно не осуществляется, как грубо чувственная политическая форма жизни, но зиждется в сердцах, верующих во истину: Царствие Божие внутри вас (Лк.17:21). Из предыдущей речи пророка о царях из дома Иудина также не вытекает необходимость предположения, что и дальнейшие его облачения касаются тех же лиц, ибо быстрый переход от одной группы мыслей к другой, как бы, употребляя термин риторики, некоторый лирический беспорядок – обычное явление в тексте пророческих книг; к тому же разбираемое место начинает собою новую главу, и мы, ни мало не насилуя его вербального смысла, можем его применять и к священникам, хотя бы, по сходству с уже рассмотренным местом Иезекииля. Мысль о необходимости учительства для пастыря мы находим еще у Осии: «Я хочу Боговедения более нежели всесожжений» (Ос.6:6). В приведенных словах Господь открывает чрез пророка, что все обрядовые постановления отступают на задний план пред изучением закона, как замечает Иероним: «напрасно по отсечении головы (т.е. Боговедения) заботиться об остальных членах веры», т.е. сохранять внешние формы религии. Но как мог бы народ иметь познания о Боге и Его воле, если бы его не учили? Как призывать Того, в Кого не уверовали? Как веровать в Того, о Ком не слыхали? Как слышать без проповедующего? (Рим.10:14). Однако по Исаии (Ис.28:9–10) видно, что священники сами неохотно принимали обращенные к ним наставления в законе. Вместо радости, каковую дарует человеку познание воли Божией, являющееся по библейскому выражению светом для озарения всей его деятельности (Слово Твое светильник ноге моей и свет стезе моей Пс.118:165), священники, слыша пророческие речи, испытывали раздражение. Вместо восторженного признания псалмоповеца: «На пути откровений Твоих я радуюсь, как во всяком богатстве. Откровение Твое – утешение мое» (Пс.118:14:24), мы от них слышим ропот недовольства: «кого хочет он учить ведению, говорят они о пророке, кого вразумлять проповедью? отнятых от грудного молока, отлученных от сосцов? Ибо все заповедь на заповедь, правило на правило, тут немного, там немного» (Ис.28:9–10).

Могли ли священники при таком отношении к духовному толкованию закона пророками выполнять свое назначение быть регулятором нравственности в народе, т.е. исполнять то назначение, на какое помимо Библии можно находить указание и у Иосифа Флавия (2 книга против Апиона). Священники того времени как бы уподоблялись новозаветным николаитам и гностикам, стремившимся на основе отрицания значимости заповедей (антиномизм) предаваться произволу страстей.

Прямым следствием разложения духовной жизни в среде священников являлось их наемническое отношение к пастве: наемник не радит об овцах (Ин.10:13) Для наемника стоит на первом плане мзда за принятый им на себя труд. Не чувствуя сердечного расположения к своей деятельности, не имея нужного терпения, всепрощающей любви, подобные пастыри-наемники всегда готовы злоупотреблять своею властью, обращать пасущий жезл в карающую палицу, удары которой падают не только на буйных разжиревших овец (Иез.34:16), но и на слабых и кротких, требующих к себе по болезненности внимания и тщательного ухода (Зах.11:16); нож для срезания травы в пищу овцам в этом случае легко обращается в орудие для умерщвления их (Григорий Двоеслов). Во 11-й главе книги Захарии находится изображение такого пастыря наемника: «Я поставлю на этой земле пастуха, который о погибающих не позаботится, потерявшихся не будет искать и больных не будет лечить, здоровых не будет кормить, а мясо тучных будет есть и копыта их оторвет» (Зах.11:16). Некоторые толкователи видят (например, Иероним) в начертанном пророком образе изображение Антихриста, другие (Феодор Мопсуэтский) изображение определенных лиц, игравших печальную роль в последующей истории Палестины: Антиоха Епифана, Ирода Великого или первосвященников, Язона и Менелая (см. Маккавейские книги). Склоняясь к мнению авторитетного большинства, можно действительно усматривать в пастухе 16 стиха Захарии образ Антихриста, так как его деятельность изображена в чертах прямо противоположных тем, какие характеризуют доброго Евангельского Пастыря (Ин.10:7–18). Если Господь Себя именовал добрым Пастырем, то есть основание в образе действия пастыря злого искать знамений Антихриста. Для нашей темы не имеет значения решение вопроса, кого изобразил Захария, как негодного пастуха: Антихриста или историческую личность в ближайшем будущем его отечества, – прямое отношение к нашей задаче имеет указание пророком на две главных обязанности пастыря; заботу о стаде и самонаблюдение; о первой обязанности мы уже говорили подробно, а потому обратимся ко второй.

«Мясо тучных будет есть и копыта их оторвет» (Зах.11:16), – здесь указывается пророком на крайнюю чувственность пастыря (мясо тучных), его ненасытимую алчность (не пренебрегает и сухими конечностями овец, ест и это безвкусное мясо до самых копыт). Некоторые толкователи (Феодор Мопсуэтский) относят слово, «их» не к предшествующему «тучных», а к начальному слову «овец», каковое должно подразумеваться у пророка, и дают месту тот смысл, что пастырь, лишенный всякого сострадания, подвергает не одних тучных, но вообще всех Овец стада мучительной операции отделения копыт, дабы стадо и без надзора не разбежалось. Итак, пастырь – черствый эгоист, погруженный в чувственность, – мог ли таковой влиять на нравственность паствы в добром направлении?

«На высокую гору войди, благовествующий Сион» (Ис.40:9), по Григорию Двоеслову это означает, что пастырь для успеха своей деятельности должен возвыситься над массой своей добродетелью. Тесную связь между плодотворностью учительства и жизнью пастыря устанавливает и Августин в книге «de doctrina Christiana», соблюдение заповедей должно не только сопровождать касающиеся их поучения пастыря, но и предварять таковые: пастырь не столько учит словом, сколько примером своей жизни, в нравственном отношении он должен столь же возвышаться над паствой как избранный в цари Саул превосходил ростом своих подданных. Нравственное воздействие на пасомых прежде всего коренится в любви к Богу и людям: человек инстинктивно отличает сухое морализирование от поучения, одушевленного горячей нелицомерной любовью к Богу и ревностью об Его славе, а равно и искренним желанием блага пастве, земным детям общего небесного Отца. В нравственной области пастырь с помощью благодати может совершать подобное Евангельскому чуду умножения хлебов: из стремления его к чистоте жизни, может быть, и не всегда торжествующего над живущим в человеке грехом, развивается в нем самом все большая нравственная стойкость, а равно и в пастве укореняются добродетели: из зерна горушна веры пастыря и согласованной с нею жизни развивается благосеннолиственное древо религиозной жизни его пасомых, подражающих доброму примеру пастыря, ибо не может укрыться от взоров град, стоящий наверху горы (Мф.5:14).

Иное ждет паству, во главе которой стоит эгоист, предпочитающий всему на свете чувственные блага: «Горе негодному пастуху, оставляющему стадо: меч на руку его и на правый глаз его, рука его совершенно иссохнет и правый глаз его совершенно потускнет» (Зах.11:17), т.е., как изъясняет Григорий Двоеслов, Господь погубит злые дела и замыслы преступных пастырей. Если пастырь – око паствы, то её жизнь столь же печальна и изобилует несчастиями, как жизнь человека, утратившего зрение, в случае отвержения её пастыря Богом: если око твое худо, то и все тело твое будет темно (Мф.6:23); кто ходит ночью (а для слепца – вечная ночь), спотыкается, ибо нет света с ним (Ин.11:10).

Если таково значение пастыря, говорят некоторые толкователи, то как же уравнивает Писание в ответственности пастыря и пасомых: «что будет с народом, то и со священником» (Ис.24:2; Ос.4:9)? В изъяснение этого нужно сказать, что Писание имеет в виду не внешний акт преступности, но вызвавшее его настроение, а оно могло быть одинаковым у пастырей и народа. Кроме того, судя по контексту, в двух указанных местах пророческих книг речь идет совсем не об ответственности пастырей пред Богом, а о следствиях их порочности, Исаия имеет в виду одинаковую внешнюю судьбу священников и народа во время имевших постигнуть Иудею завоевательных вторжений язычников, а Осия – одинаковые следствия овладевшей священниками и народом чувственности; в этом месте прещения на пастырей Осия от лица Божия открывает пагубные последствия страстей, которые не удовлетворяются обладаемым и становятся тем требовательнее, чем уступчивее по отношению к ним человек, как замечает Иероним, разъясняя Ос.4:10 – страсть ненасытима и чем более получает удовлетворения, тем алчнее становится; наоборот блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся. Как правда насыщает, так беззаконие оставляет чрево питающихся им пустым.» В сравнении падения пастырей с уничтожением дорогого сосуда (Иер.25:34) дана ясно мысль об особом значении их служения.

Мы уже выяснили на основании пророческих книг отражение настроения порочных священников и на их общественной деятельности, теперь сосредоточим свое внимание на частной жизни пастырей, насколько возможно ее себе представить, пользуясь разбросанными в тех же прещениях отдельными чертами. Даже до исследования относящихся сюда мест пророческих книг можно непогрешительно высказать а priori предположение, что и в этой сфере своей жизни пастыри не стояли высоко. Чистота нравов, одухотворение всего склада жизни – всецело плод возвышенного настроения, душа, увлеченная искренними порывами к Богу, к истине, добру и чистой красоте как бы становится нечувствительной к искушениям низменных страстей, легко покоряющим себе чувственно настроенного человека. Художник во время своей творческой деятельности бесстрастно смотрит на свою обнаженную юную натурщицу, знаменитый Галилей за работой забывал о подкреплении себя пищей; если так действует вдохновение на людей искусства и науки, то не тем ли более должно влиять чистое религиозное чувство на жизнь призванных к служению Богу, здесь к обыкновенному психическому воздействию идеала красоты и истины присоединяется непостижимое благодатное действие Божества, немощная врачующее и скудная восполняющее. С измельчанием духовной жизни порабощение священников чувственности являлось неизбежным: священник и пророк спотыкаются от крепких напитков, побеждены вином, обезумели от сикеры.

У пророка Осии, жившего во время правления Иеровоама II в Израильском царстве, находится много черт, касающихся частной жизни священников; но прежде их рассмотрения нужно решить вопрос, против каких именно пастырей направлено пророком обличение. Если Осия имел в виду священников в Израильском царстве, то были ли они на самом деле служителями Иеговы? Мы знаем, что по отпадении Израиля от Иуды, для обеспечения первым за собой политической независимости, был введен культ тельцов в Дане и Вефиле. Иеровоам I набрал священников не из колена Левиина, вероятно, не сочувствовавшего религиозному расколу, но из всего народа: и поставил священников, которые не были из сынов Левииных (3Цар.12:31); так по самому своему избранию священники Изральского царства были лицами, вошедшими во двор овчий не чрез дверь, но перелезшими инде (Ин.10:1). При противозаконности своего избрания были ли по крайней мере эти священники чтителями Иеговы? Культ тельцов несомненно стоял в близком отношении к поклонению Иегове в Иерусалиме, вылитые у подошвы Синая тельцы, были названы богами, выведшими народ из Египта, т.е. они изображали Иегову; то же имело место и в Израильском царстве. Иеровоам, вводя культ тельцов, имел целью заменить им духовное поклонение народа Иегове в Иерусалиме; в надписи Моавитского царя Мэши отнятые у израильтян в Вефиле сосуды называются сосудами Иеговы (kelei Iehovah). При Ахаве с началом чисто языческого культа финикийского Ваала служители его назывались не священниками, но пророками и сказал Илия пророкам Вааловым (3Цар.18:25, ср. 4Цар.3:13); к тому же при допущении, что культ тельцов был чисто языческим служением, странным являлось бы замечание священного писателя, что Иеровоам взял священников не из сынов Левииных; ибо для языческого жречества происхождение от Левия лишено всякого значения. Подобно Осии Амос также называет Вефильских жрецов священниками: Амасия, священник Вефильский, послал к Иеровоаму, царю Израильскому сказать: «Амос производит возмущение» (Ам.7:10). На основании сказанного мы можем и прещения пророка Осии относить к израильским лжепастырям, но возможно, что он имел здесь в виду и пастырей Иерусалимских, так как, предрекая гибель Израилю, пророк говорил, что и Иуда падет с ними (Ос.5:5). «Я как лев для Ефрема (т.е. для Израильского царства), глаголет Господь, и как скимен (молодой лев) для дома Иудина (т.е. для Иудейского царства), Ос.5:11.

Во всяком случае дальнейшая речь пророка в 6 главе о Галааде и Сихеме указывает на лжесвященников Израильских, как на лиц, против которых направлены пророком обличения. Честнейшему раскрытию недостойной жизни священников Осия предпосылает общее положение: «грехами народа кормятся они, и к беззаконию его стремится душа их» (Ос.4:8). Слово – грех, каким пользуется пророк, имеет двойственный смысл: грехопадения и жертвы за грех, отсюда смысл стиха таков: священники едят предоставленные, им части жертвенных животных, приносимых за грехи народом, и заражаются, как бы поглощают самые грехи; иначе сказать греховность народа как бы прививается к самому священству. Сначала небрежно относясь к своим обязанностям наставников (вы пасли самих себя, Иез.34:2), а потом следуя внушениям корыстолюбия (от малого до большего каждый из них предан корысти Иер.6:13, священники не обличали народа, – так, разрешая пастве недозволенное, они усыпили собственную совесть, загасили свет внутреннего нравственного закона и, блуждая в темноте, пали (ср Иер.23:11–12); ибо горе тому, кто жаждет неправедных приобретений (Авв.2:9). Григорий Двоеслов в толковании этого место замечает: «что значит, что священники кормятся грехами народа, как не то, что они благосклонны к грехопадениям его, дабы не утратить временного дохода». Августин говорит, что пастыри того времени были снисходительны к богатым: «живите, как хотите, будьте на счет себя спокойны, – Господь никого не погубляет». К такому толкованию дает особый повод мазоретский текст в его современном виде, где вместо «душа их» читается «душа его» «и к беззаконию его стремится душа его», т.е. священники уничтожают грехи народа, очищают его своими жертвоприношениями, но, чуждаясь нравственного воздействия на паству, они этим актом только умножали в народе пороки: снисходительность пастырей влекла за собой деморализацию паствы, которой душа стремилась к беззаконию.

Наказание, имевшее постигнуть этих священников, открывает нам их нравственный недуг, они впали в крайнюю чувственность. Кирилл Александрийский и Феодорит, однако, разумеют под чувственностью священников духовное любодеяние, т.е. отпадение от завета Иеговы, так как известно, что в Ветхом Завете отношения между Иеговой и Израилем изображались как отношения между мужем и женою, как брачное сожитие. Однако в современном мазоретском тексте стоит глагол paras, что вынуждает перевести: «не размножатся вместо: не будут направлены», а в таком случае стих скорей говорит о телесном блуде, чем о духовном, т.е. уклонении от Иеговы. С телесным блудом действительно соединяется растрата как моральных, так и физических сил, преждевременная дряхлость. За прямой смысл разбираемого места помимо значения глагола paras говорит пример сыновей Илия, спавших с женщинами, собиравшимися у скинии (1Цар.2:22), показывающий, что телесный блуд был не чужд и священникам в иные эпохи, кроме того при принятии блуда в значении расторжения союза с Богом трудно толковать Ос.4:11: блуд, вино и напитки овладели сердцем их (точнее поглотили разум их), – при допущении, что блуд у пророка означает отпадение от Бога, странным являлось бы сопоставление его с вином и напитками. Намек на чувственный блуд Израильских лжесвященников можно находить у Ос.14:4: с любодейцами приносите жертву, а невежественный народ гибнет; по изъяснению самого Кирилла Александрийского любодейцы, упоминаемые пророком, были безнравственными жрицами Ваал-Пегора, так называемые ίεραι γυνάικες, ίεραι παρθένοι – священные девы.

Погружению в чувственный разврат обычно сопутствует и преступность, то же находим и по отношению к Израильским лжесвященникам: они убивали путников на дороге в Сихем, а Галаад, левитский город, представлявший право убежища (Ius asyli) всем невольным убийцам, сделали запятнанным кровью (Ос.6:8–10). Можно думать, что лжесвященники убивали в Галааде скрывавшихся в нем беглецов, искавших убежища от мщения родных убитых ими лиц; что же касается до убийств, совершаемых по дороге в Сихем, то Иероним слышал от своего еврея наставника, что Вефильские лжесвященники убивали на этом пути людей, имевших направиться отсюда в Иерусалим на праздники, так сказать ренегатов от культа тельцов. Но нужно заметить, что LXX перевели разбираемое место о Галааде словами – возмущающий извращающий воду город, вместо запятнанной кровью т.е. Феодорит, толкуя данное место по LXX, придает ему такой смысл: «Галаадские священники извращали чистое, как вода, Божественное учение». Далее примечательно, что дорога в Сихем, ставшая местом кровавой расправы, должна была иметь священное значение для каждого члена теократического общества, тем более для священника: в Сихеме находилась могила Иосифа (Нав.24:32), а подле него возвышались Гевал и Гаризин, откуда Моисей изрек благословение исполнителям и проклятие нарушителям закона; теперь с вершины Гаризина, безмолвной свидетельницы проступков священников, на них падало Божие проклятие (Нав.24:26–27).

Печальное состояние овец рисуют нам пророческие прещения на недостойных пастырей, но мрачные тени, налегающие на картину внутреннего состояния Богоизбранного народа, просветляются от некоторых лучей света, падающих из тех же прещений: «И соберу остатки стада из всех стран, куда Я изгнал их, и возвращу их во дворы их, и будут плодиться и размножаться, и поставлю над ними пастырей, которые будут пасти их, и они уже не будут бояться и пугаться и не будут теряться, говорит Господь» (Иер.23:3–4). «Как пастух поверяет стадо свое, так Я пересмотрю овец Моих и высвобожу их из всех мест, в которые они были рассеяны в день облачный и мрачный... буду пасти их на хорошей пажити. Я буду пасти овец Моих и Я буду покоить их, потерявшуюся отыщу и угнанную возвращу и пораненую перевяжу и больную укреплю... буду пасти их по правде» (Иез.34:11–17).

Так Бог, твердыня вечная (Ис.4:26), предуказывал, поражая недостойных пастырей своими прещениями, на имевшего явиться доброго Пастыря, исполненного ревности, милосердия и сострадания, Единородного Сына Своего, Который в своей первосвященнической молитве ко Отцу говорил: тех, которых Ты дал Мне, Я сохранил, и никто из них не погиб, кроме сына погибели, да сбудется Писание (Ин.17:12). По образу сего доброго Пастыря явилось много пастырей по сердцу Божию, пасущих с знанием и благоразумием (Иер.15:3), хотя, земля была осквернена под живущими на ней, ибо они преступили законы, изменили уставы, нарушили вечный завет (Ис.5:24), однако нечестие и пороки не отвратили от грешного человечества Всесвятого, могущего красное, как пурпур, убелить как волну (Ис.1:18); Бог Свою любовь к людям явил чрез то, что Христос умер за них, когда они были грешниками (Рим.5:8), и собрал блуждающих овец во единое стадо Пастыря и Блюстителя душ (1Пет.2:25). Воплотившийся Сын Божий Своею жизнью и учением осуществил идеал пастырского служения, начертанный предуказывавшими на Него пророками, и дарует во все времена возгревающим в себе дар Божий священства (2Тим.1:6) преуспеяние в правде, благочестии, вере, любви, терпении и кротости (1Тим.6:11). так как, приступая с дерзновением к престолу благодати, они получают милость и обретают благодать для благовременной помощи (Евр.4:10).

Подводя итог всему сказанному о пророческих прещениях на недостойных пастырей, мы должны попытаться извлечь из них те положения относительно пастырства, какие имеют не временное, но пребывающее значение:

1) Пастырство – подвиг, приобретающий себе воздаяние в вечности; это открывается из отрицательного отношения пророков к деятельности пастырей, стремившихся вознаградить себя за труды исключительно обильной мздой, вымогаемой ими от их словесных овец (у пророков метафорический образ тука): пастырь, ожидающий воздаяния от Бога, не может столь прилепляться к чувственным благам, чтобы ради приобретения их угнетать овец, разрушать их благосостояние.

2) Пастырство зиждется на союзе немощного человека со всемогущей благодатью Божией и служит проводником её в паству (ср. Чис.25:12–13). Когда пастырь недостойной жизнью замыкает для себя источники благодати, вся его нравственная жизнь приходит в разложение, болезнетворный яд живущего во плоти греха (Рим.7:18) снова получает свободу для разрушительного влияния на духовную жизнь. – отсюда власть чувственности над отпадшим от Бога пастырем, неотразимое действие на него искушений корыстолюбия и властолюбия.

3) Пастырство требует самоотвержения, обуздания себялюбия: пастырь должен быть готов в своем служении уподобиться свече, которая, разливая вокруг себя свет, сама сгорает. Хотящий спасти жизнь свою потеряет ее, а потерявший жизнь ради Бога сбережет ее (Мф.10:39). Исключительная забота пастыря о своем благосостоянии, о внешних преимуществах неизбежно влечет за собой нежелание посещать больных овец, перевязывать нравственные раны пасомых, пастырь спешит от них освободиться, говоря: мир! мир! когда надобно было бы запретить, обличить, увещать со всяким долготерпением и назиданием (Иер.6:14; 2Тим.4:2); такие пастыри – себялюбцы подражают весьма часто приточным священнику и левиту, прошедшим мимо израненного разбойниками, не оказав ему помощи.

4) Пастырство должно быть соединено с наставлением паствы в истинах веры и благочестия: паства должна воспитываться в храме подобно Самуилу. Левитское священство учило народ, но его безнравственная жизнь стояла в резком противоречии с законом, а потому левитские священники более развращали народ дурным примером, чем назидали его своим словом.

5) Пастырство – важнейшее из служений на земле, ибо оно – подражание служению чистых небожителей Богу (см. Василия Великого на псалом 28). В ветхозаветные времена священники должны были по смыслу своего призвания хранить сокровище веры при бурных переворотах во внешней судьбе народа Божия и руководить членами теократического общества на пути достижения ими блаженной вечности, имевшей наступить, когда Сын Божий, сойдя в мрачный шеол (ад), озарил его светом Своего Божества и даровал уповавшим на Его пришествие радости рая, первое обетование которых получил покаявшийся разбойник (1Пет.3:18–19).

Некогда в Сихеме Иисус Навин положил камень под дубом подле святилища, заключил с народом завет повиновения Богу и, указывая на камень, сказал: вот этот камень будет свидетелем, он да будет свидетелем против вас в последующие дни, чтобы вы не солгали пред Богом вашим (Нав. 24:26–27). Если сихемский камень у святилища безмолвствовал, являясь лишь памятником пережитого прошлого, то его немые укоры были восполнены речами пророков, обличавшими тех, кто дерзнул солгать Богу, Которым живем и движемся, и существуем (Деян.17:28).

Доцент Е. А. Воронцов