Об осаде Пскова в 1581 году

О нашествии шведского короля Иоанна с севера, а польского короля Стефана Батория с юга на Псковскую область и на Псков и об осаде Пскова

Выписка из истории княжества Псковского, печатанной в Киеве 1831 года, из 1-й части, на стр. 191–247

Соседи России, государи польский и шведский, завидуя могуществу ее, однако же чувствовали, что порознь они не могут сделать большого вреда московскому царю Иоанну Васильевичу Грозному. Поэтому оба сии государя – польский Стефан Баторий и шведский Иоанн в 1578 году заключили теснейший между собой союз для войны против России. Положено было начать оную совокупно в самой Естляндии и Лифляндии вытеснением российских гарнизонов из городов и крепостей, ими занятых. Первое сражение дано под Венденом, занятым уже польскими и литовскими войсками, с которыми соединились и шведские. Там россияне были разбиты и потеряли все свои пушки. Вслед за тем они вытесняемы были постепенно и из других городов, но рассеянные по всем провинциям засады их долго было бы порознь преодолевать. А притом союзные государи не хотели продолжением войны в Лифляндии и Естляндии подвергать сии провинции опустошениям, и потому засевших там россиян оставив до времени, согласились напасть на самые российские области с разных сторон. Шведский начал делать набеги от Нарвы и с финляндских границ, а польский от литовской границы. Они подущали еще и крымского хана с юга занять Россию, но царь убедил его дарами к перемирию на год. Россияне отражали часто не без успеха нападения северного неприятеля и долго удерживались во многих городах естляндских; а в свои далее Ивангорода его не впустили, но ополчение польского короля превозмогало их. Войско его состояло из различных наемных и своих польских и литовских людей и из корпуса венгерской пехоты. Польскими предводительствовал гетман Мелецкий, Литвой гетман Николай Радзивил, венграми славный воевода их Гавриил Бекеш; а при осаде Пскова великим гетманом или фельдмаршалом был коронный канцлер Иван Замойский. Первые неприятельские действия Баторием открыты летом 1579 года осадой Полотска, который твердо укреплен был и имел сверх своего засадного гарнизона еще 6 полков, присланных из Пскова царем, тогда в сем городе целое лето пребывавшим для военных распоряжений. Сверх того двое воевод, Шеин и Шереметев из города Сокола, делали набеги на неприятельские партии, искавшие корм. Россияне в Полотске храбро оборонялись, а дабы отнять у неприятеля всякое прикрытие, сами наперед выжгли все предместья города. Шесть недель Баторий держал оный в осаде и многие делал приступы безуспешно.

Польские писатели сию медленность и затруднение приписывают неприступному местоположению крепости, а более беспрестанным дождям, во всю осаду продолжавшимся. Наконец, осаждавшие успели зажечь крепость и взяли город.

Вслед за тем подольский воевода Николай Мелецкий взял города Сокол и Сушу, а Бекеш Туров и другие ближние. После сего первого похода, не имея запасов и денег на продолжение оного, король возвратился в Варшаву и 23 ноября созвал сейм, на котором после многих споров и осуждений начатой войны с Россией, решено однако же дать королю налогом податей пособие.

Надлежало умножить и войско, особливо пехоту, в которой польское и литовское дворянство служить считало себе за низость. Королю и гетману его Замойскому много труда стоило уговорить к сему дворян. Однако же составлено было оной несколько и отправлено в поход на весну. Намерение короля было начать второй поход с пограничных от всей Белоруссии городов, дабы на случай похода внутрь России обезопасить себя с тыла. Но на пути к Великим Лукам встретил он крепость Велиж, усиленную достаточным гарнизоном, а с белорусской стороны загражденной многими засеками по непроходимому лесу, отделявшему ее от границы. Польские писатели говорят, что дотоле 100 лет уже никакое войско не смело проходить сквозь лес сей. Окружные дороги были очень далеки, а обойти сию крепость опасно было, дабы не оставить в тылу засадных, но и останавливаться для нее целому войску не было времени. Почему король поручил гетману Замойскому как-нибудь пехотой пробраться сквозь лес и нечаянно взять Велиж. Два дня с трудом пробирался он сквозь все преграды, а в третий взял крепость врасплох и там нашел множество пороха, оружия и припасов, но от Велижа до Великих Лук предлежала такая же сквозь густые леса дорога, которую с трудностью прочищала венгерская пехота и на пути оборонялась еще от русских засад. Наконец, вышли все на равнины к Великим Лукам. Туда подошел с литовскими войсками и Виленский гетман Радзивил, на пути взявший города Усвят, Невель и Озерище. Великие Луки, по сказанию польских писателей сего похода, были городом тогда многолюднейшим и после Москвы и Пскова обширнейшим и богатейшим. В нем находилась крепость, защищавшаяся 12 батареями. Царь, предвидя Баториево нападение на сей город, велел наперед выжечь предместья, а в крепость прислал все нужные орудия и такой многочисленной гарнизон, который мог не только в стенах защищаться, но и на открытом поле сражаться. Все приступы неприятельские сильной артиллерией были отражаемы, а неприятельская артиллерия не могла проникать сквозь валы, ограждающие крепость, и потому начаты были подкопы, но где болотистый, а где песчаный грунт земли не позволяли продолжать их. От сего в войске Баториевом произошел уже ропот за напрасную потерю времени и все советовали отступить, но Замойский требовал терпения и превозмог всех своим упорством. Он заметил, что валы, защищающие крепость, составлены были из деревянных обрубов, присыпанных только песком и обложенных дерном. Для того решился он подкопами сперва разрушить их и сквозь них сделать себе проходы, или по крайней мере, содрав с них дерн, зажечь. Последнее удалось ему более, ибо покушавшиеся пройти сквозь валы прогнаны осажденными; но огонь, запущенный в обрубы, хотя сперва погашен был прикрытием мокрых кож; однако же в следующую же ночь так разгорелся, что объял всю крепость пламенем, зажег многие в городе здания и церкви, а, дошедши до большого порохового погреба, взорвал оный на воздух и многих побил. При сем-то смятении неприятель ринулся со всех сторон в крепость и взял оную. Король однако же поправил ее для засады своего гарнизона. Ибо в Великих Луках он был намерен оставить свое войско на зиму. В то же время послал он один отряд под начальством Брацлавского воеводы Збаражского к Торопцу, где собрано было русское войско для наблюдений неприятеля, а Замойскому поручил взять город Заволочье, лежавший на границе псковской; сам же отъехал в Невель дожидаться их успехов. Збаражский у Торопца не много имел дела и скоро возвратился, но Замойский при столь малом городке, каков Заволочье, встретил неожиданные затруднения. Начальствовавший там воевода Сабуров сделал такие благоразумные предосторожности, что все первые к приступу покушения неприятельские остались тщетными. Ибо плотину, по коей одной только можно было доезжать до города, на островах озера лежащего, он разрушил, все лодки истребил, вооружил всех граждан, а от кидаемых на город гранат прикрыл все кровли деревом. Некоторые из неприятелей хотели, переправясь на плотах, напасть на город, но Сабуров, сделав вылазку, вогнал их в озеро, и едва ли многие уплыли назад. Неприятны были сии вести королю, готовившемуся тогда возвратиться на сейм. Но поскольку Замойский обнадеживал его успехом, то он, дослав ему еще нисколько войска на помощь, в октябре уехал в Варшаву. При втором уже сильнейшем приступе Заволочье сдалось неприятелям на договоре. После сего Замойский поехал вслед за королем на сейм, где они, получив новые пособия податями на два года вперед, и набрав свежего войска, на весну возвратились в Великие Луки, где были зимние квартиры польских и литовских войск их, а венгерский корпус с артиллерией зимовал уже около Опочки, и, по приказанию Замойского, воевода Вольский добегал разъездами до Порхова, Холма и Воронича и до Старой Русы. Весной занят был Красный город и Опочка, а после сего король от Заволочья двинулся в поход тремя отделениями к Острову, занял по пути лежащие городки Велье и Воронич, подступил под Остров, разбил пушками башни и стены и взял его без всякого труда. Ибо там нашел он только 30 засадных стрельцов и небольшое число служилых боярских детей. Тогда очевидна уже была опасность, предстоявшая Пскову. Но король не спешил походом, не известно из осторожности ли, или от каких-нибудь препятствий, либо от ожидания сбора своих разнородных войск. Даже не понятно, почему на три года расположил он войну сию, когда мог начать и кончить ее в одно лето. Польские историки приписывают сие затруднению в сборе податей на иждивение войны и медленным переправам через реки и лесистые места. Не меньше удивительно и то, что царь Иван Васильевич, столь решительный в своих войнах, имея все способы собрать многочисленное войско и много времени на приготовление себя к обороне, не воспользовался медленностью своего неприятеля. Он мог надеяться и на содействие себе ганзейских городов, по связям торговли доброжелательствовавших России, так что любчане тогда тайно препятствовали даже Баториеву найму войск в Германии, а датчане пересылали в Россию и военные снаряды, как пишет Далин. Несмотря на то, царь совершенно оставил Псков на произвол судьбы, а только успел свезенной из разных окружных городов артиллерией достаточно снабдить его и, сам не оставшись там и даже выехав из Москвы, жил в городе Старице без действия во все продолжение Баториева нашествия, а только написал к королю в Великие Луки укорительную за нашествие его грамоту, на которую сей от 1 августа того же года отвечал ему еще укоризненнее и послал ему целую книгу, тогда изданную в Германии, о его тиранстве. Псковская летопись и князь Курбский нерешительность царя приписывают какой-то непонятной робости и боязни, в то время объявшей его, а Гейденштеин – недоверию к своим войскам и потере рассудка. Сами неприятели, говорит он, дивились, что он ничем не препятствовал королю в походе, а вместо того искал помощи и посредничества к примирению у Римского императора Рудольфа и у Римского Папы, обещая им за то помощь и содействие против турок. Когда же король двинулся уже из Опочки к Пскову, то царь Иоанн Васильевич псковичам прислал только подтверждение, чтобы они стояли крепко и единодушно до последней капли крови; а из Новгорода архиепископ Александр писал к ним только увещания, чтобы они начали молебствия и в Соборе и по приходским церквям и по домам, а по городу совершали бы ежедневные крестные ходы с иконами; прочее все предоставлено городовым начальникам и самим гражданам в распоряжение.

В Пскове тогда находился наместником князь Василий Федорович Скопин-Шуйский с товарищем, князем Иваном Петровичем Шуйским. Сему последнему, яко в делах военных опытнейшему, царь поручил и главное распоряжение укреплений. При них там еще находились воеводы: Никита Иванович Очин-Плещеев, князь Андрей Иванович Хворостинин, князь Владимир Иванович Бахтеяров-Ростовский и князь Василий Михайлович Лобанов-Ростовский. Войска с нами было только 15 тысяч, по сказанию наших летописей: а польские писатели полагали оного до 50 тысяч пеших, считая вместе с пригорожанами, способными к вооружению, и самых жителей псковских до 90 же тысяч, и более семи тысяч конницы. Сие и могло статься потому, что воеводы, как скоро узнали о выступлении короля еще из Опочки, то послали во все псковские волости, села и засады созывать жителей в Псков с их имуществом, что с собой взять можно; а прочее все и с домами приказали предать огню. В то же время пришел к Пскову еще отряд казаков под начальством атамана Николая Черкасского. Собрав таким образом довольное количество народа, градоначальники сделали распоряжение и войскам и народу, кому какую часть городовой стены оборонять от неприятелей, и какие где поставить орудия. Некоторые слабые части стен они укрепили прикопами, деревянными надолбами в два ряда, насыпав промежуток землей и на насыпях по местам нарубили деревянные же башни, дабы с них стрелять через стены из больших пушек. Над пехотой начальствовал Косецкий, а над казаками Николай Черкасский; на встречу же королю псковичи выслали только два сторожевые полка под начальством воеводы Ивана Михайловича Бутурлина и Василия Плещеева.

Между тем король Стефан от Острова шел уже безостановочно и впереди пустил венгров, разделив их на три отряда, из коих один пошел прямо к Пскову, а два остались в скрытой засаде. Первый, встретив сторожевые псковские полки, сделал легкую стычку и начал отступать назад, но доведши их до своих засад, вдруг все напали, разбили псковичей и взяли двух воевод в плен и еще потом третьего, подошедшего к ним Никиту Кростова, а через пленных король, узнав о состоянии города, жителей и засадного войска, вслед затем к 18 августа 1581 года сам явился с польскими и литовскими войсками за рекой Черехой, и там со стороны ручья укрепил стан свой тремя рядами обозных повозок, о чем вестовые стражи, от Пскова там поставленные, тотчас дали знать городу. Тогда общим советом воевод положено было выжечь все Завеличье, а из церквей и Мирожского монастыря все вывезти в город. Войско польского короля состояло из различных народов, по сказанию псковской летописи из 17, по Серапионову описанию осады Пскова из 14, по летописи Покровской церкви из 12, по Печерской из 10, а по лифляндским и польским только из поляков, литвы, разных немцев, голландцев, прусаков, курляндцев и венгров. Число их также полагается различное: по летописи Покровской и Печерской до 100, по псковской до 70, по сказанию немецкого путешественника Самуила Кихеля (бывшего в Пскове около 1589 г.) до 60; а по историкам польским якобы только 30 тысяч и пять тысяч венгерской конницы и пехоты. Если первый счет войск сих увеличен; то уменьшен и последний. Ибо невероятно, чтобы король осмелился с малым корпусом войти в такое государство, которое могло выставить против него многочисленное войско. Современный польский историк Гейденштеин, описавший подробно всю сию осаду, говорит, что и по окончании оной, когда, по силе заключенного с Россией мирного договора, войска неприятельские отходили от Пскова, то сверх пехоты, конницы у них было до двадцати четырех тысяч, а кроме того в завоеванных городах оставались еще засадные гарнизоны. Впрочем, тот же историк говорит, что сам король при начале осады, осмотрев Псков и узнав о состоянии оного, раскаивался, что давно не послушался советов идти под сей город, не замедляя в пути, и что надлежало бы привести под оный втрое больше пехоты, в которой замечал уже он у себя недостаток, так же как и в порохе, нужном для сей осады. Посему думал даже, оставив Псков, идти на Новгород, по тогдашним слухам меньше укрепленный, или к ближним городам Порхову и Гдову, и заняв их, набегами оттуда беспокоить Псков. Но стыд отступления от Пскова и опасение Новгорода удержали его, а наступившая уже осень и не позволяла предпринимать дальнейшего похода. Как бы то ни было, король хотел сперва облечь весь город кругом и 26 августа, переправившись через Череху, распорядил войска свои в обход. Но сильная стрельба со стен расстраивала их. Для закрытия себя они потом начали обходить далее лесами, около города тогда еще бывшими, но ядра проникали и сквозь леса и, ломая оные, застилали им проход и многих побивали. Король не ожидал, чтобы город имел столь сильную и далеко достигающую артиллерию. В самом деле, по свидетельству Гейдевштеина, были там такие пушки, которые семидесяти- и восьмидесяти-фунтовыми ядрами заряжались и пробивали три ряда коробов, насыпанных землей. К вечеру король уклонился еще далее от города и расположил шатры свои по Порховской дороге на высотах в пяти верстах около Николаевского Любятова монастыря. Граждане все сие видели со стен и в молчании только направляли пушки свои на его лагерь; а когда довольно уже смерклось, то открыли беспрестанную и сильную пальбу, от которой в ту же ночь снял он свои шатры и, удалившись опять к реке Черех, стал за буграми и горами на речке Промежице близ Спасского монастыря. После того переменил он все расположение своей осады и, чтобы не разделять далеко сил своих, решился сделать приступ с одной юго-восточной линии городских стен. Таким образом, назначил он угол между Покровской и Свинусской башнями одной части венгерцев под начальством вождя их Гавриила Бекеша, а другую часть их под начальством племянника своего Валтазара переправил через Великую реку на левый берег. Против Свинусской башни велел стать полякам и загородиться коробами, насыпанными землей; от Порховской дороги к Петровским воротам стать литовцам, а в остальном промежутке немцам. В сие самое время прибыл к королю от турецкого султана для переговоров о татарских на Украине перебежчиках посланник, которому король показал вес свои войска и распоряжения и получил от него похвалу. По отпуске его начаты немедленно подступы. Венгерцы первые подошли к стенам между Покровской и Свинусской башнями, но вылазкой граждан были прогнаны. Августа 27, по сказанию псковской летописи о сей осаде, некоему благочестивому мужу, именем Дорофей было явление и откровение от Божией Матери о будущем нападении на град со стороны угла крепости при Покровском монастыре¹. Почему Печерского монастыря игумен Тихон, еще до осады по повелению архиепископскому пришедший в город с Чудотворными Успения и Умиления Богородицы иконами Печерекого монастыря, начал с духовенством и гражданами совершать ежедневные Крестные хождения с теми иконами в помянутое место, а воеводы и бояре поставили в той части стены три креста заветные. Четыре дня после сего не видно было никакого неприятельского движения. Но сентября 1 усмотрено, что по большой Новгородской² дороге к загородной церкви Святого Алексия, человека Божия, и к градским воротам Великим, Свинусским и Покровским, со стороны Флоро-и-Лаврской, бывшей за Выползовой слободой у Песков церкви, начали они от своих станов копать большие рвы. Три дня занимались они сей работой и выкопали пять больших борозд рва к городу и семь поперечных. Внутри сих борозд, как после осады найдено, сделали они 139 больших и 904 меньших землянок с печками для жительства полковым чиновникам и ратникам. Прокопы доведены были почти до самых стен городских и заслонены высокими насыпями, сквозь кои наведены были пушки. 4 сентября в ночи со стороны Алексеевской церкви, в версту от города, они прикатили и поставили туры или насыпные коробы, в коих сделали съезжий двор для закрытия конных и засадных, а другой такой же к Великой реке от Флоро-и-Лаврской церкви, еще двое туров бойничных против Свинусских ворот и угольной Покровской башни; а третьи такие же туры против той же башни за Великой рекой, и все оные в одну ночь насыпали землей; а в следующий день 2 сентября в бойничных уставили осадную артиллерию. Осажденные, замечая все сие, сами против тех туров делали со своей стороны укрепления, и не надеясь на одну каменную стену свою, начали рубить еще за ней от Покровского угла по той линии деревянную тарасами, с нагрузкой камней и земли на случай пролома, а в каменной поставили большие пушки и особый отряд дворян, стрелецких голов, стрельцов и посадских. Сия передовая стена от Покровской башни до Свинусских ворот особенно поручена была обороне воевод Андрея Ивановича Хворостинина и князя Ивана Петровича Шуйского. Но ежедневно туда же съезжались на совет и все бояре и воеводы. Прочие места крайних стен и даже средней по слабейшим частям прирублены были также деревянными стенами в тарасах с нагрузкой камней. Все сии стены распределены были в защиту другим воеводам, неотлучно ° стоявшим там день и ночь. 6 сентября начальствовавший тогда во псковском духовенстве Печерский игумен Тихон по некоему откровению, с совета прочих духовных, поутру благовестом созвал граждан в Собор и сделал оттуда опять крестный ход к Покровскому углу с чудотворной Печерской иконой Богородицы, с мощами Св. Благоверного князя Псковского Гавриила и со старой Печерской хоругвией. Весь народ сопровождал их с плачем и рыданием, не чая ниоткуда более помощи и защиты, кроме Бога.

На утро 7 сентября, при самом рассвете, король, открыв стрельбу по стенам городским с трех бойничных туров из 20 пушек и из расставленных по прикопам, продолжал оную во весь день до ночи и на другой день 8 сентября с утра до девяти часов оного. 24 сажени городской стены от Великих ворот до Свинвусской башни и весь охаб были разбиты до земли, и еще 69 сажен стены избиты и рассыпаны в разных местах. Осажденные успели наскоро загородить пролом только рвом и фашинами, работая почти под пушечными выстрелами. Около полудня того 8 числа сентября стрельба с бойничных туров умолкла, но появились из окопов выступившие и к стенам шедшие войска. Воеводы, видя приближение их, для извещения народа приказали зазвонить в осадный колокол, висевший в среднем городе на стене у церкви Василия Великого на горке; а неприятелей встретили со стен жестокой пушечной стрельбой, коей целые рады их положили на поле. По звуку колокола из всех концов города граждане, прощаясь с домашними, сбегались к стенам на оборону, а в Троицком Соборе духовенство с остальным народом начало совершать беспрестанное моление. В самые полдни, по сказанию Гейденштеина, немцы, по сказанию же других, венгерские гайдуки, одетые в латы, под предводительством вождей своих Борнемиссы, Матфея Керекеза и Фомы Дерцена с частью немцев, столпясь и закрывшись щитами, усильно и поспешно приближались к пролому от Покровской башни с ручным оружием, но дошедши, вдруг остановились, либо почитая пролом для себя тесным, или встретив вышеупомянутую фашинную и палисадную преграду со рвом, как пишут лифляндские историки; а вероятнее, сильное сопротивление. Тогда поляки, за ними шедшие, из ревности протеснясь сквозь них, устремились с такою яростью на сопротивляющихся, что, сломив их, стали на проломе; другие взлезли на разбитые стены; третьи взошли уже на Покровскую и Свинусскую башни, и, подняв там свои знамена, стреляли с высоты на осажденных. К ним туда же взлезли и венгерские вожди Керекеза и Дерцен. Самая великая трудность осажденным предстояла – не допустить неприятеля через проломы в открытый уже город. Ибо к несчастью не успели еще они в сем месте кончить начатый перед осадой задней деревянной стены в заслон проломной. Несмотря на то, воеводы с войском и народом упорно отбивали вторгающихся неприятелей и старались сбивать взошедших уже на стены. Крик с обеих сторон, звук и треск оружия и взаимные выстрелы пищальные заглушали даже все начальнические приказания, и каждый действовал почти только по своему стремлению. Польский король, на все сие смотревший за полверсты из-за города с колокольни Никитской церкви, заметив смятение граждан, а своих уже на башнях и на стенах со знаменами, полагал наверное взять Псков в тот же день. Окружавшие его бояре, завидуя успеху и славе осаждающих, сами выпросились у него к стенам, обещая встретить его в городе и представить ему пленными начальствующих псковских воевод. Таких охотников с польскими и литовскими войсками пошло тогда под стены всего около 2000. Они, все оставив венгерцев и немцев на проломе, сами взошли на стены и в башни, и оттуда как частым градом осыпали пулями защитников, падавших рядами от поражения и от утомления при случившемся тогда солнечном жарком дне. Стон раненых, разносимых по улицам и по домам, распространил ужас по всему городу; а весть о занятии уже стен врагами достигла до множества народа, собравшегося в Соборе на беспрерывное моление. Отчаяние овладело всеми сердцами. Все подняли руки к небу с рыданием; старые, жены и дети наполнили воплем всю церковь, и, как говорит летописец, весь пол облили слезами, моля о защищении града и о внушении защитникам доброго совета и храбрости. В то самое время пришло в мысль воеводам завести большую псковскую пушку Барса к церкви Похвалы Богородицы, и, поставив на раскате, направить на Свинусскую башню, наполненную лучшими чиновниками польскими. Несколькими выстрелами из оной потрясена была башня и засыпала многих; а воеводы в то же время успели подложить еще под оную пороха, зажгли и развалинами погребли всех там засевших. От взрыва и погибели многих королевских бояр ужас перешел на сторону неприятелей; а осажденные, оживясь мужеством, погнали смятенных в поле. Король, увидев бегущих, немедленно выслал в помощь им свежие лучшие свои войска с решительным повелением не отступать от стен до совершенного взятия города. Битва неприятельская возобновилась, и защитники опять начали ослабевать от усиленного напора. Тогда воеводы послали в Собор к духовенству сказать, чтобы они принесли к пролому мощи Святого Благоверного князя Псковского Гавриила с чудотворными Иконами Богородицы и другими. Немедленно подняты из Собора сии Святыни, а наперед их прискакали к пролому на конях три монаха: Печерского монастыря келарь Арсений Хвостов, Снятогорского монастыря казначей Иона Наумов и игумен Мартирий, все родом из бояр и в мире бывшие храбрыми воинами. Они воскликнули к воеводам и воинам громким голосом: «Не бойтеся, братья! Станем крепко! Устремимся вкупе на Литовскую силу! Богородица бо к нам грядет с милостью и заступлением и со всех Святых помощью!» Сей нечаянный глас духовных воинов оживил всех и ослабевавших. Все друг другу повторяли торжественно: «Богородица к нам грядет! О друзи! Умрем вкупе за Христову веру и за православного царя и не предадим града Пскова.» Вслед за сим появилось духовенство, несущее мощи Благоверного князя Гавриила и чудотворные Иконы. Началось молебствие перед самым проломом в виду защитников и врагов, и продолжалось шествием к Покровской церкви. Сие зрелище вдохнуло защитникам такое мужество, что все устремились в пролом на неприятелей; самые женщины вмешивались в сражение; иные приносили жаждущим воинам питье, иные подавали оружие, иные сами бросали на врагов каменья и со стен лили на них кипящую воду и всякие нечистоты. Сражение с обеих сторон было жаркое, долговременное и упорное. Наконец, при наступавшей уже ночи, неприятели все вытеснены в пролом, сбиты со стен и прогнаны с беспорядком в поле, где на бегу добиваемы были уже народом без пощады; а иные укрывавшиеся во рвах и за стенами взяты в плен. Больше всех потерпели в осаде и в отступления венгерцы, кой были впереди. Оставались только засадные в Покровской башне, из коей не можно было ни самим им сойти, ни выгнать их защитникам, хотя многие уже и там были подстрелены. Почему остальные пороховым взрывом под башней погребены в развалинах. Бежавший неприятель бросил на поле много оружия и военных снарядов, которые все подобраны гражданами. Таким образом, Псков избавился от первого и жесточайшего Баториева нападения. Воеводы, бояре и все граждане обещались тогда же в память сего построить близ Покровской церкви новую во имя Рождества Богородицы, день сего приступа, а убиенных своих погребли с честью. Псковская летопись при сем, жалуясь на укрывавшегося в Старице городе царя Ивана Васильевича, говорит: «а у него было в собрании тогда триста тысяч; а на выручку бояр своих не посылал подо Псков, ни сам не пошел, но страхом одержим был.» Король Стефан Баторий на сем приступе потерял знатных и храбрых чиновников более 40 своих, и такое же число венгерских, по признанию самих польских историков; а венгерский корпус лишился и предводителя своего Гавриила Бекеша. Наши статейные книги полагают тогда потерю его до семи тысяч убитыми; а псковский описатель осады сей – более 5 тысяч убитыми и вдвое раневыми. Напротив того, из псковского войска считает он только 863 убитых, и 1406, а по другому списку 1526 раневых. В числе убитых у нас был казацкий начальник Николай Черкасский. Как бы то ни было, но король после сей первой неудачи в приступе долго не предпринимал ничего важного против города. В совете его решено было только продолжать осаду, и сперва беспокоить осажденных частыми подступами и стрельбой по стенам, потом увещевать к добровольной сдаче, а, наконец, ворваться в город подкопами. Между тем осажденные успели против проломов срубить позади деревянную стену с такими же башнями; уставили по ней и в башнях большие орудия; прокопали еще между проломом и сей стеной рвы; укрепили их дубовыми засеками в тарасах, надолбами и палисадом; заготовили много зажигательных снарядов для метания в неприятелей, и даже сухую сеяную известь для бросания им в глаза и проч. Каждый день, а иногда по дважды и трижды на день подходили неприятельские отряды к стенам, но всегда удачно были отбиваемы осажденными. После сего король написал к воеводам, боярам и гражданам увещательную грамоту о сдаче города со многими льстивыми обещаниями; а в случае упорства с угрозами, и велел им бросить оную в город на стреле. Но ему таким же образом отвечали с отказом и с грубостью; а вслед за тем сами осажденные начали делать на отряды его вылазки, коими хватали многих и через них допытывались о состоянии его войска. В одну из таких вылазок за Варлаамскими воротами поймали они несколько литовцев и от них узнали, что с 17 сентября поведено уже от неприятеля под город с различных сторон девать подкопов, разделенных по корпусам войск, и венгерский подкоп скорее всех окончен будет. Но где сии подкопы, пленные указать не могли, отзываясь тем, что ведутся оные в тайне. Граждане долго искали места сих посредством копания слуховых ям, однако же без успеха, и беспрестанными крестохождениями к пролому молили только Бога об открытии сей им тайны. Но как скоро приходили они на место пролома, то литовские гайдуки, услышав пение, осыпали их из-за стены бросаемыми каменьями. 20 сентября по обыкновению пришли они туда с чудотворными иконами, в числе которых принесена была и Св. Великомученика Димитрия Селунского, греческого корсунского письма. Гайдуки не преминули бросить и при сем случав тучу каменьев на народ, и один большой камень прямо ударился в икону св. Димитрия и выбил большое место на иконе в воинском его доспехе золоченого оклада, выше пояса, против правого рама, а под ним пробил и живопись, и доску. Народ с ужасом тогда воскликнул: «О великомучениче Димитрие! Дерзость вражия не только над нами, но и над Святым твоим чудотворным Образом поругается! Но ты избавил еси от плена и свой град Солунь; ты и Великому Князю Александру Ярославичу Невскому на озере Чудском поганых немцев прогнавшему, и сию икону твою с собой носившему споборал еси. Ополчися и за ся и за ны на сопротивныя ныне, и открой нам их козни!» Последняя молитва действительно была вскоре услышана. Ибо в тот же день 20 сентября перебежал в город из литовского войска один бывший полотский русский стрелец, именем Йгнатий, который указал воеводам все места подкопов. Немедленно начали по указанно копать поперечный под стеной ров и 23 сентября встретили один подкоп пониже ворот Покровских и Свинусских; другой уже под Покровской башней; а многие еще за городом, а иные найдены завалившимися сами собой. Гейденштеин говорит, что каменистый грунт земли мешал продолжать оные, а венгерцы прокопали только свой до стены по поверхности земли и прикрыли было оный землей на плетневых решетках. Тогда король, увидев, что и последнее советом его придуманное средство безуспешно, снова обратился к первому и усугубил свои приступы. Каждый день от него посылаемые отряды порывались открыть опять пролом и взойти на стены: однако же всегда с уроном были отражаемы. Для облегчения себе предприятия сего король велел с устроенной на Завеличье батареи почти целый день 24 октября бросать в город бомбы, а с Мирожской колокольни раскаленные ядра, дабы произвести ими пожар от стен, развлечь войска и граждан по улицам. Однако же и сие было безуспешно. Потом он выдумал странное средство разрушать стены псковские, и именно, 28 октября подослал под стену от Покровской башни до водяных Покровских же ворот гайдуков литовских, которые, закрывшись большими щитами, начали ту стену подсекать кирками и ломами. Но против них псковичи также изобрели необыкновенное оружие, кнут с острыми крюками, навязанный на шест, которым, с размаху зацепляя подкопателей за платье, а иногда и за тело, вздергивали их к себе на стену, а стрельцы между тем расстреливали их, висящих; других отгоняли взливанем на них кипящей смолы, бросанием осмоленной и зажженной пакли и кувшинов, наполненных порохом, также стрелянием сквозь стену в проверченные окна, кололи взлезавших, а иных задавливали низвергаемыми большими каменьями, и, наконец, всех отогнали. С сих пор от неудачи начало оказываться неудовольствие в войсках Баториевых, требовавших уже отступления. Король с трудом уговорил их сделать еще два или три решительных приступа, после коих в случае неуспеха, обещался вывести их из окопов и из-под стен. Он приказал из Завеличья, с батареи беспрестанно бить в набережный угол, дабы, пробив оный, дать направление ядрам вдоль стены Покровской, и тем воспрепятствовать осажденным вход на стены, а себе с поля делать свободные приступы. Пять дней продолжаема была батарейная стрельба, и когда сделала уже довольной пролом в набережной стене, то ноября 2 приведены были под оную на приступ гайдуки по замерзшей уже реке. Осажденные встретили их мужественно и своими пушками с пролома побивали целые ряды их. Тщетно ездившие на конях предводители, то ободрениями, то угрозами и даже сабельными ударами принуждали их всходить на пролом, в каждое приближение сами с осаждающими устилали только реку трупами своими. Наконец, без успеха и в сей день, отступили. Осажденные между тем, опасаясь продолжения осады, писали и к царю, и к соседним городам просьбы о подаянии себе помощи. Некоторые из сих писем были неприятелями перехвачены и только ободрили их к усилиям. Но некоторые дошли до своих мест. Из Гдова поднялся один отряд по Чудскому и Псковскому озеру еще до заморозов. Но королевский гетман Замойский, узнав о сем, перегородил реку лодками и плотами на цепях. На лодки посадил немецкие войска, а по берегам для стражи расставил еще пехоту под начальством Вролецкого. В то же время пришли еще к королю свежие отряды войск, варшавский кастеллан Резайский со ста пятьюдесятью ратниками, Стефан Билавский с семьюстами конных, Николай Корф и Вилгелм Платер с несколькими конными из лифляндцев. Всем им назначен стан около Снетогорского монастыря и приказано им лагерь свой окопать рвами для безопасности от набегов. Плывшие в помощь Пскову из Гдова достигли к устью ночью; но, встретив преграду и нечаянное нападение от неприятелей, выскочили на берег, а перед рассветом все переловлены и приведены в лагерь. По сказанию Гейденштеина, в числе их было до 200 боярских детей. Немного времени спустя выплыл было и из Дерпта к Пскову русский отряд, но по приближении заметив неприятельскую засаду, воротился назад. После того стрелецкий голова Никита Хвостов с семью тысячами стрельцов прислан был от царя. Но Замойский, узнав о сем, весь корпус около Снетогорского монастыря стоявших войск расставил отводными стражами до города и до Псковы реки. К ним присовокупились еще и литовцы. Хвостов, узнав о сем, простоял несколько времени на одном острове Псковского озера, потом, высадясь на берег, потянулся ночью влево к Пскову лесами. Но стрельцы его начали от страха разбегаться и по сказанию Гейденштеина якобы оставалось у него не более 300 человек. В сию ночь неприятельские отводные на стражи от осеннего холода засветили у себя огни, и это помогло ведшему передовой отряд стрельцов Даниле Исленьеву обойти их врасплох и войти в город; а Хвостов, шедший с задним отрядом, опоздавший к рассвету, вышедши из лесов, скрылся было в кустарниках, но конные Волынского палатина Андрея Вишневецкого поймали его и привели к королю. Прочие шедшие от него частью побиты, а частью переловлены. Спустя несколько дней прислан еще от царя стрелецкий голова Федор Мясоедов с корпусом стрельцов. Он обошел литовских отводных стражей, но задний его отряд замечен неприятелями, которые напали на него, около 150 человек побили и до 60 полонили, прочие однако же вошли в город. Псковской описатель сей осады полагает приход сего корпуса причиной, что король 6 ноября ночью вывел из окопов свои войска и даже с батарей своих снял пушки. Но одна причина сия была недостаточна. Статейные списки говорят, что и без того польские и венгерские вельможи, скучив безуспешной осадой, усильно уже советовали королю и великому гетману Замойскому вступить в переговоры о мире и уменьшить свои требования при оных, а наемные войска вовсе служить отказывались и просили отпуск; иные же и без отпуска уходили домой. Польские историки еще присовокупляют, что войска вообще роптали и на чрезвычайную строгость великого гетмана Замойского, и на королевское будто бы намерение разделить всю Лифляндию во владение племянникам своим венгерцам; а литовцы подали даже письменную просьбу королю об окончании войны и назначили даже срок оному. В то же время по войску появлялись уже пасквильные стихи на Замойского. Все сие известно было и осажденным от многих к ним перебежчиков, из коих один некто Савва принес им и список с литовской просьбы, поданной королю. Важнейшее же затруднение неприятелей состояло в том, что у них недоставало пороха, которого и просил король у курляндцев и рижан взаймы, а также и несколько стрелков. Почему рижане прислали ему оного 80 бочек с 200 стрелками. Однако же сие пособие он употребил уже не столько на Псков, как на разорение Псковской и Новгородской областей. Сего именно просили у него и войска, оставшиеся еще при нем. Ибо в наступившую глубокую, сперва грязную, а потом холодную и морозную осень, почувствовали они крайнее неудобство держаться всем при Пскове, по недостатку квартир и пропитания людям и лошадям. Рожь в их стане продавалась уже по 2 рубля четверть, грошовый хлеб печеный по 12 копеек, корова по 5 рублей и так далее. Сена и соломы трудно было им достать, и не меньше как за 200 верст, отчего начали падать и лошади. Сверх того, король крайне оскудел и в деньгах. Наемные войска считали уже свои на нем недоимки, и как выше сказано, уходили от Пскова из самого стана его; а шедшие к нему и еще на помощь 3.000 немецкого войска, услышав о сем, с дороги воротились и от случившейся тогда жестокой зимы в лагере его открылись повальная горячка. В сих обстоятельствах разослал он как для предохранения от повальных болезней, так и для прокорма и собирания запасов, по сторонам многие отрады своего войска, которые везде производили разорение, добегали и до Гдова, а Кобылинск заняли. С другой стороны от Могилева и Шклова оставленный там королем Христофор Радзивил с Филоном Кмитой и Гарабурдой, присоединив к себе литовских татар, двинулись на южные города. Кмита с двумя почти тысячами конницы и с татарами, под начальством Гарабурды бывшими, вышед из Великих Лук, простерся за Торопец к Старице, где пребывал тогда царь. К ним подошел и Радзивил и с ними начал там разорять селения, но высланными против них от царя войсками удержаны они и поворотили к Торопцу, которого однако же не взяли. Оттуда Радзивил потянулся к Холму и к Старой Русе, где имел также несколько сшибок с новгородскими войсками и, наделав много опустошений, возвратился к королю. Но наши летописи говорят, что литовцы простерлись даже до Новгорода и засели в Юрьевом монастыре, тогда как с 40 тысячами войска князь Юрий Голицын сидел там в городе без действия, и от страха сам хотел выжечь торговую сторону. Ржева Володимирова в то же время занята была оршанским старостой Филоном Кмитой.

С другой стороны, шведской король Иоанн, союзник Баториев, по всем северным границам от Корелы, или Кексгольма, до пределов Естляндии продолжал также сильные нападения. Выше уже сказано, что он еще при начале войны напал на Новгородскую и Псковскую области. Его адмирал Бенгт Севризон Гилленлод приплыл под Нарву, превратил в пепел лифляндское предместье оной и неоднократно поджигал Иван-город; там же захватил несколько купеческих русских судов и отвел в Ревель и Стокгольм; потом запер Нарву с сухого пути и многих находившихся там россиян изрубил. А хотя вскоре россияне прогнали его с великим уроном, и преследовали до Нингофа, Гариена и Вика, но не вытеснили из Естляндии. Между тем другой шведский полководец Понт де ла Гарди со стороны Финляндии разорял российские засады, выжег Кексголм бранскугелями, а оттуда в январе 1581 года, хотя с великим трудом, по льду пришел к своему товарищу; и поскольку во время похода царя Ивана Васильевича по всем почти знатнейшим городам лифляндским и естляндским оставлены были засады русских войск, то оба сии полководца шведские на них особенно обратили свое оружие. Крепости Падис по семимесячной, Везенберг по недельной осаде, а Толеборг через четыре дня взяты были сдачей и россияне выпущены на договоре. После того де ла Гарди отправился в Стокгольм за свежими войсками и военными припасами; а в отсутствие его вытеснены россияне из всего естляндского Вика, взяты Лоде Виккель и замок Реальский. Но в Гапсале они упорно защищались и уступили (августа 9) не иначе, как с дозволением свободного выхода. Потом де ла Гарди, возвратившийся со свежими войсками и с титулом Ингерманландского и Естляндского наместника, немедленно ворвался в Новгородскую область, выжег Сыренеск или Нейшлюсс 27 июля, изрубил встретившийся отряд россиян, и пошел под Нарву, куда прибыл флотом и адмирал Клас Флеминг с тяжелой артиллерией. 3 сентября 1581 года начата осада и двое суток с трех сторон из 24 орудий производимая стрельба сделала большие отверстия, но россияне еще не сдавались. Сделан потом приступ самый жестокий. Сопротивление было всевозможное, и когда, по сказанью шведских историков, изрублено уже было 2000 стрельцов, 300 дворян со служителями и множество других, всего якобы более 5000, то осажденные 6 сентября сдались. После сего неприятели обратились на сопротиволежащий Иван-город и по нем открыли жестокую пальбу, но тамошний гарнизон, видевший уже взятие Нарвы, сам на договоре 17 сентября без обороны уступил свое место. Вслед за тем 28 сентября взят Ямбург, а 10 октября Копорье. Город Виттенштейн несколько доле держался, но недостаток припасов и неприятельская стрельба принудила 26 ноября и оный к сдаче. Кончив сии завоевания, де ла Гарди имел торжественный въезд в Ревель и слушал в русской церкви Св. Николая благодарственный молебен за успехи шведского оружия с воспоминанием своего имени. После сего предложил он Баторию готовность свою придти со шведским и немецкими полками и артиллерией под Псков. Но честолюбивый король, думавший уже по завоевании Пскова отнять и у шведов Естляндию, как пишут лифляндские историки, не принял сего предложения, хотя и продолжал дружескую переписку со шведским королем. Польские же историки пишут, якобы Баторий жаловался, что ему не помогают шведы. За сим, пока осада Пскова продолжалась, шведские, равно как и польские отряды отнимали у русских другие городки и местечки по Лифляндии, а иные по озерам Чудскому и Псковскому и по окрестным берегам перехватывали псковские суда и грабили селения. Но взаимно и русские, выходя из Новогородка (Нейгаузена), Печерского монастыря, Изборска, Гдова и Дерпта, побивали сих бродяг и отнимали у них награбленное. Псковская летопись говорит, что шведы в сию войну отбили в одной Естляндии 10 городов, занятых нашими войсками, а воевод и людей всех побили, и присовокупляет к тому: «исбысться писание, еже аще кто чужого похощет, по малеи своего останет. Царь Иван не на велико время чужую землю взем, а по мале и своей не удержа, а людей вдвое погуби».

Достойна здесь особенного упоминания жестокая осада, каковую тогда же вытерпел и Псково-печерский монастырь, старавшийся помогать Пскову ловлением и побиванием неприятельских отрядов, перехватыванем их обозов, с припасами шедших к Пскову и возвращавшихся оттуда отпускаемых войск в Литву с награбленным имением и с пленными. Баторий, занятый преимущественно Псковом, терпел пока сии оскорбления. Но когда привозившего ему порох из Риги переводчика Иоакима, возвращавшегося с отрядом отпущенных из-под Пскова с пленными наемных лифляндских войск около 300 человек и весь их обоз печерские люди октября 25 близ монастыря своего на речке Пачковке разбили, самого переводчика с несколькими ратниками до 30 человек и с ними более 30 телег полонили и забрали в монастырь, а прочие ушедшие обратно в Псков донесли о том королю; то он, вышедши из терпения, прислал 29 того же месяца под монастырь отряд немцев с тремя осадными пушками под начальством немецкого полковника Георгия Фаренсбаха с подначальными ему офицерами Вильгельмом Кетлером, племянником герцога Курляндского, Рейнгольдом Тизенгаузеном из Берзона, Каспаром Тизенгаузеном из Одензе, и Юрием Кранбеком. Осада монастыря начата 5 ноября, за день до снятия осады Пскова, и всеми тремя направленными в одну башню пушками скоро сделан был пролом, в который устремились неприятели с лестницами. Но монахи, вынесши на пролом сей старую Икону Успения Божией Матери, храбро отбивались. Рейнгольд, Каспер и Кетлер, надеясь пробраться в монастырь сквозь башню, приставили лестницы и, по оным взошед, спускались уже внутрь, но первый из них, обломясь, ушибся до смерти; а последовавшие за ним в башне захвачены в плен; с прочими монахи и находившиеся в их монастыре люди бились от третьего часа дни до ночи и совершенно отразили нападающих. В сем сражении ранен быль и Юрий Кранбек. Когда весть о сей неудаче дошла до короля, то немедленно еще отправил он в помощь осаждающих пятьсот пеших венгерцев под начальством их начальника Иоанна Борнемиссы или Берномиссы с четырьмя большими пушками. По приходе их началось приготовление ко второму приступу в двух местах с той же стороны. Немцы пушками распространили прежний пролом, а венгерцы открывали себе новый. По двухдневной стрельбе, ноября 14 начат приступ. В то же время с противной стороны Фома Соланд с несколькими маркитантами и польскими казаками для развлечения осажденных полез на Никольскую колокольню, а снизу велел разбивать ворота, но прежде всех отогнан. Немцев и венгерцев осажденные также не впустили в проломы. Гейденштеин говорит, что неудачу сию русские приписали чуду, а наши де очарованию и волшебству. Сам же он приписывает сие небрежению и разделению сил осаждавших, и приступам не в одно время, а тем де самым дан способ осажденных совокупно отбивать каждое нападение. Но как бы то ни было, наша Псково-печерская летопись приписывает сие чудесной помощи Божией и благоразумному распоряжению бывшего в монастыре засадным головой Юрию Нечаеву с 200 или 300 стрельцами, которым, и беспрестанными молитвами на стенах, и ревностным содействием помогали сами монахи; даже и укрывавшиеся от нашествия врагов сих в обители женщины и дети сталкивали их со стен оружием, кипятили воду и лили на взлезающих; друге, заряжая пищала, подавали их ратникам. Нельзя винить и неприятелей в слабости и небрежении; потому что битва была самая кровопролитная – от 10 часов утра до сумерек, – и осаждающие сбиты уже поздно с башен и со стен. При всем том, из монастырских людей на всех приступах ранеными и убитыми оказалось только до 40 человек. Но от стеснения народа, в монастырских кельях, по осеннему времени, много было больных. Лифляндские летописатели сказывают, что при сем случае монахи, со стен разговаривая с Борнемиссой, венгерским военачальником, укоряли его тем, что он с ратниками своими оказывает храбрость над безоружным монастырем и храмом Божьим, и если желают они сражаться, то шли бы к Пскову, где найдут себе приличных сопротивников. Они даже упрекнули ему тем, что венгерцы вероломны и в слове неустойчивы, а потому и нельзя осажденным решиться на сдачу им своей обители. После сей вторичной неудачи, приведшей в стыд короля Батория, коронный его канцлер и великий гетман Ян Замойский вздумал лестно преклонить монахов к сдаче монастыря. Он через 10 дней после приступов прислал им из Пскова икону Благовещения Богородицы, писанную на стекле, якобы из Иерусалима полученную, с резным образцом дома Иосифова и при них увещательную грамоту³, коей сперва укоряя монахов, что они облили де Святое место кровью, ловили и убили королевских людей, иных и доселе у себя в монастыре держат, воспротивились малому отряду, посланному не для разорения монастыря и церквей, которые король почитает, а для того, чтобы вывезти из монастыря таких монахов, живущих не по-христиански; потом уведомляя, что и он идет к ним с войском и пушечным снарядом, увещевает их, чтобы они, сдав монастырь, стрельцов из монастыря выслали, или и сами со всем имуществом вышли куда хотят, либо спокойно оставались бы, но королевских людей пленных с их имением сохранили бы. Иначе, писал он, не буду я виновен, что разорится все Святое место, осквернятся Святые церкви и прольется много христианской крови. По прочтении сей грамоты и монахи, и ратные решились единодушно не сдавать монастыря и защищаться до смерти. Для объявления ответа сего на Замойского грамоту они выбрали одного схимонаха, именем Патермуфия, который, облачась во всю схимническую свою одежду, вышел на стену в сквозь стенное окно сказал присланным о решении своей братии; а она со стен то же повторила криком своим и вслед за тем пустила выстрелы на осаждающих. После сего наступившие сильные морозы принудили неприятелей прекратить приступ и довольствоваться одним только не пропусканием никого ни из монастыря, ни в монастырь до самого заключения мира; а один отряд их занял было Изборск, но там все они взяты в плен и отправлены в Москву. Пленных было дворян 103, а простых 60 человек, как пишет поляк Папроцкий.

Между тем, отправленное в прошлом еще лете от царя посольство к папе Григорию XIII было успешно и в то самое время, когда Баторий еще из Великих Лук двинулся к Пскову, ехал уже от папы к царю иезуит Антоний Поссевин, славный в тогдашнее время успехами в папских посольствах по разным государствам. Он прибыл в Старицу 1581 года в августе, и привез папские грамоты царю, царице и царевичам. После переговоров с царем он отправился с доверенностью о мирных договорах к королю Баторию под Псков, и прибыл сентября в первых числах; то есть в самом первом жару осады и твердого предуверения Баториева о несомненном успехе. А потому первые предложения Поссевиновы о съезде обоюдных послов для мирного договора Баторием были отринуты. Он и гетман его Замойский слышать не хотели о какой-нибудь уступке, а особливо Лифляндии; объявили посреднику сему, что они не намерены посылать на съезд своих послов для переговоров, что не они, а царь имеет нужду в мире; что рвения своих войск унять они не могут; что несмотря на приближающуюся зиму, будут во всю оную продолжать осаду Пскова; что для войска их строятся уже дома, землянки и избы, а по взятии Пскова намерены продолжать завоевания свои внутри России; к договорам же не приступят до тех пор, пока царь всех своих людей и войска не выведет из лифляндских мест. Ибо в 15 тамошних городах еще оставались оные. С таким ответом Посеевин в следующем октябре месяце того же 1581 года послал известие к царю в Старицу. По получении оного, на другой же день царь с совета окружавших его бояр отвечал Поссевину, что он соглашается уступить королю все лифляндские города и местечки; но чтобы и он уступил царю все завоеванные им русские города от Двины; а для договора выслать обоюдных послов на Полотскую дорогу между Порховом и Заволочьем в Запольский Стан и в замирение не включать шведского короля. Последней статьей может быть царь предоставлял себе время потерю Лифляндии заменить завоеванием Естляндии, а лифляндские и шведские историки пишут, что оная внушена ему иезуитом же Поссевином с согласия и короля польского, завидовавшего успехам оружия шведов и не искренно соблюдавшего союз свой с ними. Неудачи под Псковом, которых и не знал царь, а слышал даже о взятии его, как говорит псковская летопись, более всего преклонили Батория к согласию на переговоры, и он, думая Псков принудить к сдаче одним облежанием и голодом, какой сам терпел, назначил пока от себя на съезд бояр своих Стефана Зборовского воеводу брацлавского, Албрехта Радзивила, князя олыкского, маршала литовского, и переводчика секретаря Михайла Гарабурду, а ноября 14, подписав проезжие грамоты русским послам, оставил под Псковом гетмана Замойского, и сам уехал для сбора новых войск, припасов и денег на сейм в Варшаву; а за ним ушло и все охотническое литовское войско, не обещавшись и возвращаться.

Король отправился через Остров и Красный город на Люцын к Динабургу, но обоз его потерпел на пути от засадных по крепостям русских войск, а оставшийся при Пскове его великий гетман Замойский с польскими жалованными и с приведенными из-под Старицы Радзивилом войсками довольствовался только рассылкой своих отрядов около города и содержанием его в блокаде, а шестьсот литовцев, оттуда же возвратившихся, выпросились квартировать по деревням около Порхова. Из польских же волонтеров не многие при нем остались. Осажденные между тем не переставали делать вылазки и многих побивали, а иных захватывали в плен и через них допытывались о состоянии осадных войск. Были даже и перебежчики, от неприятелей приходившие в город; но по сказанию Гейденштеина, пойманный на вылазке, а потом сказавшийся перебежчиком, один Шуйского подьячий, Савва Сутурма открыл также неприятелям все внутреннее состояние города, – и Замойский узнал от него, что если прерваны будут к осажденным все подвозы припасов и подход войск, то не много далее мая месяца держаться они могут, но осаждающие еще больше терпели нужды во всем. В сей крайности, по словам того же историка, Замойский уже думал развести войска свои по городам в Печеры, Порхов и Гдов, или если найдет в сем затруднение, то построить засеки по дорогам от сих городов и от Новагорода для засады своих войск, а самому с частью оных идти на Новгород к озеру Ильменю, к Старой Русе и к Осташкову и разъезжать по Новгородским, Тверским и Московским волостям. Такие намерения, хотя и неисполненные, доказывали действительную его крайность. Но он удержался еще при Пскове в облежании, а отводные свои стражи, от Снетогорского монастыря до города и верховья Псковы реки по Гдовской дороге, усилил еще отрядом пехоты и малого разряда пушками, назначив дневные и ночные знаки маячные, ночью огонь, а днем флаг. 6 декабря, дабы выманить на вылазку осажденных, подпустил он под самые стены свой обоз, сделав засады в дождевых рытвенных около города ямах. Но граждане в сей праздничный день, не вышли. На другой день он повторил то же, и тогда граждане выпустили конницу, которая, устремясь к обозу, увидела однако же засаду и успела возвратиться в город, оставив на месте около 30 человек и в полону до 12 детей боярских, в числе коих был знаменитый храбростью Петр Колтовской. Гейдевштеин отдает в сем случае честь русским лошадям, со взгляду малым и безобразным, но быстрейшим, нежели наилучшие украинские, бывшие под венгерскими боярами. За сие однако же, по свидетельству того же историка Шуйский взаимной засадой и вылазкой за Псковой рекой отомстил им. Сверх того и со стен большими пушками проникал он в самые их станы даже сквозь тройную ограду насыпных коробов. Последнюю сильнейшую вылазку конными и пешими сделали граждане на самые станы неприятельские 4 января 1582 года, и более 80 чиновников при оной побили, а многих в плен захватили. Но польские историки во всех вылазках приписывают только своим преимущество.

В распоряжении сих вылазок особенно отличался мудрый воевода князь Иван Петрович Шуйский, на которого за то более всех злобствовали неприятели. Псковский описатель сей осады рассказывает ужасное злоухищрение их над жизнью сего воеводы. После вышеупомянутой последней вылазки, говорит он, пришел января 9 из литовского войска русский полонянин и принес великий ларец. Когда впустили его в город и представили воеводам и боярам, то объявил он, что тот ларец при письме прислан к воеводе князю Ивану Петровичу Шуйскому от королевского дворянина Гансумера, а по Гейденштеинову сказанию от немца Моллера. В письме было написано, что он, Гансумер, бывши у государя царя с немчином Юрьем Франбриком (по другим с Фаренсбахом) и памятуя царскую хлеб-соль, хочет, убивши великого гетмана, перебежать от неприятелей в город, и наперед себя посылает ларец с деньгами и драгоценными вещами, который просит принять до его прихода и досмотреть одному ему наедине от прочих. Столь необыкновенная посылка и доверенность возбудила во всех подозрение. Сыскан был искусный слесарь для открытия ларя сколько можно осторожнее и далее от воеводской избы. По вскрытии оказалось, что в оном вделаны были 94 пистолета, заряженные на все стороны и сверху их насыпано с пуд пороха, заведенные замки привязаны были ремнем к личинке ларца, к которой одним неосторожным прикосновением спускались бы курки и последовал бы выстрел. Таким образом, Бог избавил и воеводу, и других от неприятельского злоумышления. О сем злоумышлении не умалчивают и польские историки. Выдумку сего ящика приписывают они одному артиллерийскому офицеру Остромецкому. Ящик сей, говорят они, был о 12 пистолетах и послан к Шуйскому в отмщение за его вероломное нападение на польских чиновников, при мирных переговорах о погребении убитых за стенами псковичей при вылазке, и что будто воевода Андрей Хворостинин по приказанию Шуйского захотел открыть сей ящик и при вспышке пороха убит с некоторыми окружавшими его чиновниками, а с дома того и кровля взорвана.

Между тем по пересылке взаимных охранных проезжих грамот послам для договоров о мире, прибыли в назначенное место в начале декабря и царские послы, дворянин и кашинский наместник князь Димитрий Петрович Елецкой, дворянин и козельский наместник Роман Васильевич Олферьев и дьяк Николай Басенок Верещагин⁴. Посредником же между обосторонними послами был вышеупомянутый папский посланник иезуит Антоний Поссевин. Но поскольку назначенное для съезда место Запольский стан казаками тогда был большей частью выжжен, то и не могли все в оном поместиться. И так остались там только русские; польские же послы остановились в селе Пожеревище, оттуда в 15 верстах, а Поссевин в деревне Киверове Горке, где и первый съезд их был 13 декабря. По двадцати съездах и по многих переговорах и спорах об императорском цесарском и царском титуле⁵, об уступке лифляндеких городов, о возвращении завоеванных русских, о размене пленных и проч., наконец 15 января 1582 года, подписано было перемирие на 10 лет; уступлены польскому королю все лифляндские города и замки числом 34, а по сказанию Гейденштейна только 18, в том числе Дерпт, 24 года бывший в полном владении российском и одними русскими уже населенный, хотя царь возвратить его весьма не хотел, и соглашался лучше уступить Великие Луки, Заволочь и другие некоторые города; положено выпустить из всех лифляндских мест русских жильцов, церковную утварь, духовенство и артиллерию, в прибавок тому отдать Польше Торопец к Смоленску, а Полоцк и Велиж к Литве. Со своей стороны польские послы согласились возвратить России все завоеванные города от Невеля и Великих Лук до Пскова и Новгорода. О лифляндеких пленниках, коих в России было множество из знатных, ничего не положено, либо потому, что царь надеялся через них со временем опять иметь влияние на Лифляндию, либо, как лифляндские историки пишут, потому, что польский король хотел разделить сию область в поместья своим племянникам и служащим у него венгерцам, а Поссевин не счел де за нужное ходатайствовать за лифляндских лютеран. По сей причине почти все сии пленники остались в России, а многие и к греко-российской церкви обратились. Уже царь Борис Годунов при вступлении на престол всех их отпустил с наградой. Шведский король выключен был из мирного договора и даже, как пишет Далин, в мирных между Россией и Польшей статьях положено: «Нарве оставаться за тем, кто прежде оную отымет у шведов и потом наилучше защищать возможет, против кого бы то ни было, не нарушая однако тем мира». Польские историки считают в сию войну потерю России убитыми якобы до 300 тысяч человек и пленными до 400 тысяч. Но их столько и во всех завоеванных местах едва ли было. Столь же ложно их сказание, что будто они тогда завоевали русские города от Стародуба до Чернигова, от Двины до Старицы и от Новгорода до Ладожского озера.

Таким образом, Псков освободился от пятимесячной теснейшей осады, во время коей вытерпел он 231 приступ и сам сделал 47, а по другим известиям 77 вылазок на неприятелей, которые и во время переговоров не переставали беспокоить осажденных. Весть о заключении мира привезена в Псков 17 января из неприятельского стана от Спасского монастыря, что на Промежице, боярским сыном Александром Хрущовым, отправленным от посольского съезда, и обрадовала несказанно всех граждан, а народ на плечах своих носил вестника по всему городу. Но неприятельские войска и после заключения мира стояли еще в лагерях до 4 февраля и не прежде 6 числа вышли в Лифляндию через Нейгаузен к Дерпту, который и заняли 24 числа. Гейденштеин описывает, с какой жалостью русские оставляли свой город Дерпт и с каким рыданием и криком наипаче женщины на кладбищах прощались с погребенными там родителями, мужьями и детьми. После Дерпта поляки захватили несколько городов и крепостей и от шведов, которые на ту пору не хотели им противиться, не кончив еще войны своей с Россией, и обратились более в Финляндию на российские границы к Нотенбургу или Орешку. Царь по-видимому также хотел продолжать с ними войну: но вслед за тем начавшиеся набеги с южной стороны от крымских, казанских и астраханских татар, заставили его послать и шведскому королю предложение о заключении мира, и на съезде 9 мая 1583 года на устье реки Плюсы сперва заключено было перемирие с 26 мая на 2 месяца, а по истечении оного августа 10 на три года, с уступкой шведам всего ими в Естляндии завоеванного, и даже с Нарвой, Ивангородом, Ямой, Копорьем и частью Ингрии.