Часть первая

Родители мои были люди бедные, – скромно признавался отец Ефрем. – Они были крестьяне. У отца моего было немного землицы. Раз в год он ее засевал, да только, что было взять с нее? Иногда земля что-то и рождала, а иногда – только семя забирала. И, чтобы нас выучить, чтобы Нодас и я закончили гимназию, отец изнемогал в трудах, материально был истощен и, когда я ушел на Афон, был весь в долгах».

Родители отца Ефрема жили в деревне Амбелохори, близ Фив. Там он и родился 6 декабря 1912 года, в день святителя Николая. Семья была патриархальной: во главе ее – уважаемый и весьма строгий дедушка, деревенский священник отец Никита, с матушкой-супругой. Отца будущего старца звали Янис, мать – Виктория, имена детей – Эпаминонд, Евангел (мирское имя старца), Елена и Харалампий; у дедушки, отца Никиты, было еще трое сыновей и две дочери.

Евангел родился в то время, когда его отец, бывший на войне, участвовал в освобождении Салоник, под предводительством наследника греческого престола Константина I⁴. Виктория, жена его, будучи беременной (перед рождением Евангела), терзалась помыслами: живя в доме родителей мужа, где ее принимали скрепя сердце, и зная, что муж где-то далеко на войне, она находилась в неведении, когда вернется ее супруг и вернется ли он вообще. Так, с двухлетним Эпаминондом на руках она искушалась мыслью: «Ну на что мне еще один ребенок?» Поэтому и во время работ она не очень-то заботилась о себе. Простодушная Виктория позднее, когда узнавала о духовном возрастании своего сына на Святой Горе, плакала и признавалась: «А я, дура, тогда хотела, чтобы помер мой ребенок, а ведь он своей праведной жизнью и молитвами спасет меня». Она всю жизнь просила Бога за молитвы ее сына простить ее, дабы сподобиться и ей принять ангельский монашеский образ.

Детские годы Евангел провел в родной деревне Амбелохори. Когда он учился в первых классах начальной школы, родители его уехали из деревни, оставив свой дом, и поселились в Фивах, чтобы облегчить получение образования для своих детей.

Евангел окончил шестиклассную гимназию в 1930 году. Он был хороший ученик, чистый и прямой юноша, послушный родителям и терпеливый в трудностях. Привыкнув ходить на службу в соседнюю церковь Пресвятой Богородицы, он рано познакомился с монахами и монахинями, посещавшими Фивы. Однажды он встретился и с будущими своими старцами: отцом Ефремом и отцом Никифором, которые, будучи родом из Фив, навещали свою родину.

Он выучился сознательно исповедоваться и совершать то молитвенное правило, которое дал ему духовник: поклоны, четки, чтение духовной литературы. Младший на десять лет, его брат Харалампий (сейчас он генерал в отставке) рассказывает, что по ночам он часто просыпался от стука ударяющихся об пол четок Евангела, делающего поклоны. Старший брат, успокаивая заспанного ребенка, оправдывался: «Среди ночи, Харалампушка, небеса открываются».

Как-то, будучи еще учеником гимназии, собираясь идти на экзамен по математике, Евангел чем-то рассердил свою маму и ушел, не получив ее благословения. Он справился с заданием без затруднений, получив конечный результат: дробь 12/4. Шепотом он поинтересовался у других учеников, и те ему ответили, что правильный результат должен быть: 3. Несмотря на все попытки найти свою ошибку, он ничего не добился. Наконец, слегка огорченный, он сдал лист. Выйдя во двор, он вдруг понял свою ничтожнейшую ошибку: он не упростил дробь! Этот случай отец Ефрем рассказывал очень часто, отмечая большое значение родительского благословения для детей.

Атмосфера семьи очень помогала духовному росту Евангела. Отец его был муж строгий, честный, трудолюбивый. Мало того, что он был хорошим семьянином, он всегда был готов прийти на помощь ближнему, когда тот имел нужду. Обладая темпераментным и даже вспыльчивым характером, он, бывало, внушал страх своим детям, однако его простота, искренность, заботливость и доброта создавали вокруг него атмосферу доверия. Хотя отец и пел на левом клиросе в церкви, ему не особенно нравилось, что Евангел часто ходит по монастырям. Тем не менее, он в последние годы жизни сподобился стать монахом в Катунаках, рядом со своим родным сыном.

Мать Евангела была одарена большим сердцем, исполненным любви и добрых чувств к своим детям и ко всем людям. Она обладала огромным терпением и выдержкой, ей удалось ужиться даже со старым свекром, отцом Никитой. Из всех родственников, находившихся у его смертного ложа, только она одна получила его особое благословение. Пораженный болезнью – односторонним параличом, он тогда уже не мог разговаривать. Подозвав ее поближе к себе жестом, он сжал ее руку и, растроганный, указал ей пальцем на небо. Столько лет она не удостаивалась благосклонности свекра и получила ее только в самом конце, единственный раз – но уже навсегда.

Она часто и щедро раздавала милостыню, многократно к ней приходили нищие и просили о помощи. Супруг Виктории нередко ругал какого-нибудь назойливого попрошайку: «Ну-ка, шагай отсюда, дурень, ты вчера уже приходил!» Виктория, вынужденная выпроваживать бедолагу, говорила: «Правильно тебе говорит господин Янис», – и одновременно тайком совала ему что-нибудь в руку. Многие годы она молила Божию Матерь (внуки часто слышали ее шепот): «Пресвятая Богородица, я грешная женщина, но прошу Тебя, если это возможно, помоги мне стать монахиней». И действительно, Пресвятая Дева удостоила ее ангельского чина незадолго до смерти.

Вот с таким духовным и образовательным багажом после окончания гимназии Евангел начал устраивать свою жизнь. Но ему встретились непреодолимые препятствия. Вначале он сдал экзамен в школу почты и связи, но, кажется, требовалась протекция, которой у него не было, и его не приняли. На обратной стороне одной из своих фотографий того времени, которую он послал старшему брату, написано: «Кандидат в школу Т. Т. Т.⁵ Евангел Иоанну Папаникитас, 18 лет. Горечь, мучения, расстройства. Не поступил. 25.10.30 г.» Позже он пробовал поступить в жандармерию, но ему сказали, что в этот год приема не будет. В конце концов, он подготовился и сдал экзамены в школу летчиков. После медицинского осмотра, врачи записали в его карте: «Тахикардия. Не годен».

Он смотрел на своих друзей и соучеников по гимназии, делающих карьеру, а сам оставался ни с чем. Подрабатывал только на случайной работе и вскоре почувствовал, что он обременяет семью. Наконец, он решил пойти в армию, чтобы исполнить, по крайней мере, хоть эту обязанность, но и там не был принят. Язвы, которые образовались на ноге из-за аллергии, вынудили военных врачей дать двухлетнюю отсрочку. Их диагноз был таким: «Трофическая язва, излечивается со временем». Так Евангел уверился, что Господь ему указывает путь на Святую Гору. В тот период простодушная Виктория увидела во сне почтенного старца, говорящего ей: «Там, куда сейчас направляется твой сын, у него все получится». Таким образом, 14 сентября 1933 года Евангел праздновал Воздвижение Честнаго Креста уже в пустынных Катунаках.

Ущелье Катунаки, похожее на огромное каменное объятие, распростертое над Эгейским морем, находится на юго-западном побережье Святой Горы. Гигантский шрам, перпендикулярно прорезающий скалистое тело горы, берет свое начало у моря и достигает вершины остроконечного конуса горы Афон. В покойной чаше этого ущелья разбросано четырнадцать домиков, цепляющихся за неприступные и обрывистые скалы. Если смотреть со стороны моря, их легко можно принять за орлиные гнезда.

Чтобы добраться сюда в 1933 году, нужно было в Дафни (гавань Святой Горы) сесть в большую лодку с веслами и терпеливо плыть мимо монастырей и скитов у южного побережья. Пристани в Катунаках тогда не существовало. Когда на море был штиль, вместо пристани использовался большой прибрежный камень. В противном случае нужно было идти пешком до скита святой Анны, и этот путь был в три раза длиннее. Дорога к каливам представляла собой узкую тропинку, где часто не могли разойтись два человека. Она змеилась между скалами, каменными оползнями, оливковыми деревьями, дубами и скалистыми выступами. Где-то вырытая на земляных откосах, где-то вымощенная камнями, а где-то – просто канава, образовавшаяся от дождевой воды, узкая, незаметная лентообразная тропинка, извиваясь, устремлялась по неприступному ущелью. Обливаясь потом, шаг за шагом, с трудом поднимаешься по ней – стойко и терпеливо. Каждый шаг – узелок на четках, каждый узелок – одна молитва, каждая молитва – горячее, прерывающееся дыхание, каждый вздох – и все ближе к каливе твоя торба за спиной, наполненная предметами каждодневного быта, а нередко, и строительными материалами: цементом, песком, дровами и тому подобным.

Окрестные домики, маленькие, аскетичные, напоминают, не поддающиеся разрушению, мощи аскета – с головой-церковью на восток и ногами-келлиями на запад. Постройки эти источают благоухание ладана, шелест пения и молитв монахов. «Говорят, – объяснял отец Ефрем, – что давным-давно поселились в районе Катунак около двадцати монахов, выходцев из Палестины и Египта, изгнанных вторжением арабов⁶. В своем засушливом климате они жили, довольствуясь хлебом, водой и солью. Великого воздержания были люди. Они хотели придерживаться такого же рациона и на Святой Горе, но не выдержали. Повышенная влажность, холодные ветры и другие сложности вынудили святогорцев с самого начала использовать растительное масло, сыр, рыбу, немного вина для состарившихся. Так, за два-три года, они все умерли, остались только следы их пребывания – катуния, и место было названо Катунаки»⁷.

Возможно, что первые каливы Катунак уже с тех пор стали появляться на обрывистых склонах ущелья. Это были, действительно, лачуги без всяких архитектурных ухищрений, вмещавшие одного или двух аскетов. После отшествия ко Господу первых монахов, они разрушились, став жертвой суровых погодных условий. Существует несколько пещер, которые были некоторое время прибежищем древних кочевых аскетов, ведущих подвижническую жизнь. Прочно построенные домики и церквушки, которые существуют еще и сейчас, начали возводиться в середине XIX века. Значит, более организованная жизнь маленькими или большими братствами имеет около ста лет истории. Все это время Катунаки были плодоносящим духовным ульем.

На высоте 250 метров над уровнем моря, в глубокой расселине ущелья, наполовину скрытая за скалами, находится калива преподобного Ефрема Сирина. Венчает это строение, расположенная на втором этаже, церковь с четырнадцатью стасидиями, весьма просторная для Катунак. С западной стороны к ней примыкает внутренний коридор с двумя небольшими келлиями, заканчивающийся комнатой побольше, которая раньше использовалась как швейная, а сейчас – как гостиничная. Под ней, на первом этаже, находится такая же по площади кухня. Внизу под кухней есть небольшой подвал с люком, используемый в качестве естественного холодильника. С восточной стороны к кухне примыкают две маленькие келлии, похожие на верхние. Под церковью находится просторная кладовая.

Двери низенькие и узкие: нагибаешься, чтобы пройти в них. Келлии рассчитаны только на то, чтобы в них поместилась одна узкая деревянная кровать и – напротив – сундук для одежды – остается лишь маленький проходик. Эти келлии с низким потолком напоминают большие коробки или маленькие пещерки-куколи для тела и, в большей степени, для духа, который старается собраться в молитве. Только окошко на южной стороне открывает вид на море и на небольшой кусочек неба.

Внешние стены – северная и южная – широкие, каменные, шестьдесят сантиметров толщиной, закрепленные земляной глиной с известкой. Внутренние стены – легкие, тонкие, плетеные из ветвей и покрытые штукатуркой. Полы на этажах деревянные, крыша покрыта местными тонкими, как пластины, камнями, посаженными для теплоизоляции на глину. С южной стороны церкви и гостиничной находились два больших деревянных балкона (позднее застекленные и использовавшиеся как помещения для сушки белья) с каменными ступенями для доступа с первого этажа. Во дворе – каменная подземная цистерна (объемом шесть кубометров), изнутри обмазанная землей вулканического происхождения с острова Санторин, которая сохраняет воду чистой и здоровой. На расстоянии тридцати метров от цистерны, в нескольких шагах от основной пешеходной дорожки Катунак, находится калитка во двор, с навесом из каменных плиток. В глубине двора расположен туалет.

Вокруг дома – созданные вручную небольшие площадки, засыпанные землей. В центре той, что побольше, – высокая смоковница под названием «Германия» – источник сладких сухих смокв для угощения не столь частых паломников и для утешения уставших монахов. Старцы говорили: «Когда появился лукум в Катунаках – засохла смоковница». И с сожалением качали головой.

Первым устроителем каливы преподобного Ефрема был старец Лонгин – монах монастыря Ксенофонт и капитан монастырской лодки. Как-то раз во время плавания он почувствовал, что какое-то препятствие останавливает ход лодки. Склонившись к носовой части, он, к своему удивлению, увидел «прилепившуюся» небольшую икону Богородицы, которая называется «Владычица Ангелов». Когда отец Лонгин обосновался в Катунаках, он взял эту икону с собой для благословения и молитвенного предстательства. Примерно в середине XIX века он построил небольшую келлию с печкой. Затем к нему пришел монах Ефрем, молодой, энергичный и трудолюбивый. Оставив свою родину – Фивы, он предался аскезе, возвел церковь и отстроил всю пустынь. Собственно, он и был основным строителем келлии преподобного Ефрема. В 1907 году ему удалось построить большую прочную стену, которая ограждает церковь с востока и севера, удерживая горную породу и землю от случайных каменных обвалов. Впоследствии, к старому монаху Ефрему присоединились: монах Никифор, будущий иеромонах, родом из Фив; монах Лонгин, послушник старого Ефрема, самый младший из всех, валах⁸ по национальности; монах Прокопий, тоже из Фив. Послушник Лонгин вскоре был призван ко Господу: он заболел туберкулезом и умер. Возможно, потому так возлюбил его Господь, что он был действительно монахом истинного послушания и любви, и имел множество добродетелей.

В 1933 году к этой братии присоединился и наш Евангел. Он застал старца Ефрема в весьма преклонном возрасте: ему было восемьдесят лет. Отец Никифор и отец Прокопий были в средних летах – Евангел познакомился с ними, еще живя в Фивах. Они общались между собой, и поэтому он пришел именно к ним. Старец Ефрем был достойный монах, но весьма крутого нрава. Быть у него в послушании для юноши, образованного и воспитанного в обстановке семейной любви, изначально представляло собой изрядную трудность. Отец Ефрем вспоминал, что во время исповедания помыслов он получал от своего Старца утешение, но в быту Старец был требовательным, строгим и язвительным сверх всякой меры.

– Не знаешь, как замесить тесто? Как замесить тесто не знаешь? – спрашивал Старец.

– Да разве он сможет нормально упокоить мою старость? – «капризничал» Старец, испытывая послушника.

– И чего ты явился сюда? – продолжал он еще больше уязвлять самолюбие юноши.

– Простите, – шептал смиренно Евангел, – я постараюсь научиться.

– И к чему мне оно, образование твое? – бросая хмурый взгляд, в другой раз замечал Старец, затрагивая очень чувствительную струну сердца послушника.

«Смирялся и слушался, – рассказывал позднее отец Ефрем. – Но однажды меня одолел помысел задать нахлобучку своему Старцу. Я, мол, гимназию закончил и не какой-то там чурбан неотесанный! Однако я сдержался и ничего не сказал». Иногда, конечно, старчик был совсем в другом настроении: «Ну, этот, грамотный, если зайдет в библиотеку – ой-ой-ой!» – и восхищался образованностью своего чада.

До последних дней отец Ефрем со смехом вспоминал один казус, который с ним произошел в начале его монашества. Здорово же ему тогда досталось!

– Что это такое за «терпнас»? – кричал рассерженный Старец. – Что за «терпнас»? Открой глаза и посмотри, что написано в книге!

А случилось вот что. Накануне праздника святых Сорока мучеников старец Ефрем велел новоначальному посмотреть в церковный Устав, какую стихиру нужно петь. На самом деле, первая стихира была «Терпящая настоящая доблественне», но уставное указание имело сокращения: «Терп. наст.». Ох и рассердился тогда старец Ефрем, а наш отец Ефрем от души смеялся, передавая этот эпизод «в лицах».

Старец Ефрем наставлял послушника, что после прикладывания в церкви к иконам он должен, как и все монахи, сделать три поясных поклона находящимся в храме. На первой же литургии Евангел, видя, как, предшествующий ему, некий новоначальный монах делает земные поклоны, повторил то же самое. И... получил справедливое замечание старца Ефрема: «Значит, ты предпочитаешь подражать чужому монаху и не слушаться своего Старца?»

Так, в терпении, борясь с внешними и внутренними трудностями, находясь в послушании, начал он свою монашескую жизнь – так же, как и другие новоначальные.

Однажды ему сильно захотелось повидать свою дорогую маму. Сердце, как бы, говорило ему: «Лишь бы ее увидеть, а там – хоть умирай». Тогда он поднялся в церковь, стал напротив иконы Богородицы «Владычица Ангелов», что в иконостасе, и сказал: «Пресвятая моя Богородица, с того времени, как я пришел на Святую Гору, только Тебя имею своей Матерью». Мгновенно помысел, который его беспокоил, был отсечен от сердца.

Как-то вместе с отцом Никифором они пошли для каких-то работ в скит святой Анны. Думая, что, вернувшись домой, он уже не успеет на трапезу, на обратном пути он скушал больше обычного из собранных смокв. Однако, вернувшись в Катунаки, они успели на трапезу и поели как положено. Но подвижническая совесть Евангела не могла успокоиться, пока он не вложил палец в гортань и не изверг наружу то, что съел. Потом он все рассказал старцу Ефрему.

В прежние времена монахи вкушали трапезу раз в день, после вечерни. Евангел, будучи юным и еще неокрепшим, испытывал большие затруднения, чувствуя голод целый день, но стеснялся попросить сделать исключение для себя.

Ему приходилось частенько ходить в скит святой Анны за овощами, и чтобы помолоть зерно. Ходил он и в монастырь святого Павла, чтобы отнести сшитую одежду для монахов, так как в те годы среди рукоделий в Катунаках было и портняжничество. Ему, не привыкшему к изматывающим телесным трудам, грозила грыжа. Евангел молил о помощи святую Параскеву, и она сама явилась ему во сне и успокоила его, сказав, что он здоров.

Помог ему и, блаженной памяти, почивший игумен монастыря святого Павла отец Серафим, который дал бандаж, – он всегда был при отце Ефреме до последних дней его жизни.

Из воспоминаний о том времени, когда отец Ефрем посещал монастырь святого Павла, примечателен один эпизод, свидетельствующий о силе монашеского слова «простите». Каждый раз, идя в монастырь, он проходил через монастырский сад, и садовник его нагружал разными продуктами для старцев в Катунаках. Игумен, отец Серафим, как-то сказал Евангелу: «Дитя мое, с отцом Венедиктом, нашим садовником, много не общайся, потому что он сложный человек».

Как-то раз садовник дал ему штаны для починки. Когда они были готовы, Евангел оставил их у игумена вместе с другой одеждой. Проходя, как обычно, через сад, Евангел встретил отца Венедикта.

– Где мои штаны? – гневно спросил он ошеломленного юношу, остановившегося на каменных ступеньках, ведущих в сад.

– Я их оставил у игумена, – ответил тот, оказавшись в некотором замешательстве от тона садовника.

– Ах ты!.. Тебе их что – игумен дал? – вознегодовал отец Венедикт. Уставший после дороги юноша не смог сдержаться и воздал ему тем же.

– А что, разве далеко находится игумен, чтобы их взять? – резко выкрикнул он и, добавляя масла в огонь, продолжил: – И, если бы у тебя была совесть, ты сказал бы мне спасибо за то, что починили твои штаны, и дал бы мне что-нибудь с огорода, и я бы спокойно пошел по своим делам.

Садовник вскипел и как невменяемый стал шарить руками, чтобы найти камень и швырнуть им в дерзкого юношу. Но Господь надоумил юного послушника, и тот, склонившись в низком поклоне перед садовником, проговорил:

– Прости, отче, согрешил.

«Вы бы видели, что стало тогда», – вспоминал отец Ефрем, восхищаясь силой этого «простите». Садовник выпрямился, руки его беспомощно повисли, как плети.

– Ну, что тут поделаешь, – пыхтел он, уже обмякший и обезоруженный.

– Прости, отче, – повторил юноша, – по слабости человеческой лишнее слово выскочило, прости меня!

– Ну ладно, Бог простит, – сказал уже снисходительно садовник и с тех пор всегда нагружал его огородными плодами, когда тот проходил мимо.

Однако враг не переставал воевать против новоначального монаха, воздвигая на его пути все большие трудности, пытаясь отвлечь его ум от духовных ценностей монашеской жизни. Так, например, некоторые незначительные мелочи в жизни старцев его искушали и мучили, подталкивая уйти из Катунак. Пять лет его терзал этот помысел. Однажды, будучи в расстроенных чувствах, он сидел в глубине каливы, и какой-то проходящий мимо монах спросил его о причине расстройства. «Да вот, здешняя обстановка меня угнетает», – ответил послушник. «Но ведь есть и другие пристанища на Святой Горе», – заметил монах. «Нет, отец! – сказал юноша решительно. – Пресвятая сюда меня привела, здесь я и останусь до конца». Так, с помощью Божией Матери, и случилось.

Старчики у Евангела были люди простые. А молодой послушник со всем присущим молодости жаром, знаниями, которые он получил в гимназии, жаждал большего. На внутренней стороне двери своей келлии карандашом он изобразил могилу и написал несколько характерных слов: послушание, терпение, молитва и др. Время его было распланировано так, что каждый час посвящался определенной молитве. Чаще всего это были тропари святым. Таким образом, он старался держать свой ум в постоянной молитве. Позднее возникло и чувство умиления. Оставаясь незамеченным или на службах, или при занятиях рукоделием, да и вообще, где бы то ни было, он постоянно возгревал в себе слезы умиления. «Я мог плакать когда хотел и сколько хотел. Однажды, в то время, когда один брат читал в церкви, ко мне пришло состояние глубокого сокрушенного умиления, и я увидел, что душа моя устремляется на скалы и созывает всю тварь славословить Бога. Что это было такое? Кого спросить?» – размышлял он в то время. Позже он научился у старца Иосифа подвизаться Иисусовой молитвой: «Господи Иисусе Христе, помилуй мя!»

Когда прошло шесть месяцев со дня прихода Евангела в Катунаки, старец Ефрем послал его вместе с отцом Прокопием в Великую Лавру, в ведении которой находится пустынь святого Ефрема и вся область Катунак. Он послал его взять разрешение и благословение монастыря на монашеский постриг. По правилам же, каждый послушник может стать монахом только после одного года испытания. Монастырь, исходя из практики икономии⁹, дал такое благословение. Однако посоветовал не постригать сразу в схиму, а сначала в рясофор. Итак, в четвертое воскресенье Великого поста 1934 года, в день памяти святого Иоанна Лествичника, Евангел был пострижен в рясофор с именем Лонгин.

Старец Ефрем был к тому времени серьезно болен тяжелой простудой, которая развилась в двустороннюю пневмонию. Врач был человеком почти неведомым в те времена среди скал Катунак. Через два дня после пострига Евангела, старца Ефрема болезнь скрутила так, что он отошел ко Господу. Новым старцем каливы стал иеромонах Никифор, который на праздник святого Ефрема 28 января 1935 года постриг монаха Лонгина в великую схиму и назвал его Ефремом, дав имя почившего несколько месяцев назад Старца. Со своим новым старцем, отцом Никифором, молодой монах Ефрем прожил до сентября 1973 года. В 1936 году отец Никифор, видя доброе послушание, подвижнический настрой и достоинства монаха Ефрема, решил просить рукоположить его во дьяконы, чтобы иметь себе помощника в служении. Летом, когда он обычно навещал Фивы, он взял с собой и молодого монаха. Рукоположил его во дьяконы митрополит Кикладский Герман. Увидев высокого, серьезного, подходящего для священства монаха, владыка настоял на рукоположении его в пресвитеры, несмотря на его ранний возраст. 20 августа 1936 года отец Ефрем стал иеромонахом.

В первые годы своего монашества, еще не будучи иеромонахом, отец Ефрем поднимался в горы несколько раз со своим старцем отцом Никифором, чтобы отслужить литургию в каливе Рождества Иоанна Крестителя, где жил старец Иосиф. Эта калива находится в скиту святого Василия. Так началось их знакомство. Как и подобает молодым монахам, отец Ефрем рядом со старцами был молчалив, собран и кроток. Однажды старец Иосиф спросил отца Никифора:

– Оказывает ли послушание отец Ефрем?

– В послушании, в послушании, отче, – ответил отец Никифор.

«В эту минуту мне захотелось упасть на землю и поцеловать ноги старцу Иосифу, потому что я наконец-то услышал духовное слово». Отец Ефрем рассказывал, что тогда всех интересовало другое: сообразителен ли молодой монах, работящ ли, понимает ли что в рукоделии.

Старец Иосиф (в миру Франциск Коттис) родился на острове Парос, в Левках, на заре XX века. Его учительницей в начальной школе была мать епископа Августина Кантиоти, жившая в их селе. Юношей он приехал в Афины и работал то поваром в богатых домах, где обучился кулинарному искусству, то кондуктором трамвая. Отец Ефрем рассказывал, что молодой Франциск добросовестно уничтожал те билеты, которые спешащие пассажиры не брали, хотя и оплачивали проезд. Но денег почему-то всегда оставалось с излишком. Характером он был бесстрашен, но вспыльчив, имел львиное сердце и острый ум. В Афинах он познал, что есть мир.

Поначалу, когда он решил стать монахом, еще находясь в миру, вне Святой Горы, он раздал все свои деньги и предался различным подвигам – не обошлось здесь и без крайностей. Так, однажды, желая подражать преподобному Давиду Солунскому, который подвизался на кроне миндального дерева, как-то вечером он тоже залез на миндальное дерево и молился в течение всей ночи. В какой-то момент он заснул, а когда проснулся – все вокруг было белым-бело, и сам он был покрыт большим снежным капюшоном, а его окоченевшие руки и ноги стали несгибаемы. «Ох, как же я теперь слезать-то буду?» – недоумевал он, посмеиваясь над собой.

Позднее, придя на Святую Гору, он не щадил себя в подвижничестве, чтобы преуспеть в монашеских добродетелях. Он не шел ни на какие компромиссы, только бы научиться и насладиться умной молитвой. Постриг в великую схиму он принял от одного добродетельного старого монаха, отца Ефрема, в Катунаках, в каливе Благовещения. Позднее он познакомился и навсегда объединился для предстоящего подвижничества с отцом Арсением. И уже тогда они не пропускали ни одной пещеры, где бы не подвизались, и не было ни одного вида аскезы, в котором бы они не упражнялись, лишь бы достичь желаемого. Когда наш отец Ефрем познакомился со старцем Иосифом, он возрос «в меру субботы», то есть уже не нуждался в чрезмерных аскетических подвигах. Он жил в скиту святого Василия над Катунаками, на высоте около 600 метров. Их церквушка, покрытая кровельным железом, была освящена в честь Рождества Иоанна Предтечи. Келлии Иосифа и Арсения очень маленькие, построенные из веток и тонких досок, и обмазанные глиной, с крышей из кровельного железа, находились далеко одна от другой, чтобы не нарушать безмолвия. Куда там тащить строительные материалы в эти далекие, уединенные и неприступные скалы! У подножия обрыва, далеко внизу, виднелось маленькое плоское пространство – соляные разработки, а еще дальше – темно-голубое Эгейское море. А на самом верху (дух захватывает!) – поднебесное, каменное, без всяких источников воды «гнездо» – пристанище подвижников.

Отец Ефрем, старец отца Иосифа, к тому времени уже почил о Господе и отец Иосиф жил с отцом Арсением и с монахами Иоанном и Афанасием, своим родным братом. Они вырезали деревянные крестики, которые продавал отец Афанасий, обходя Святую Гору, и тем зарабатывали на хлеб насущный.

Став иеромонахом, отец Ефрем принял как-то приглашение старца Иосифа послужить литургию в Святом Василии. После литургии отец Ефрем сказал Старцу, что он хотел бы открыть ему свой помысел. Они договорились о встрече. И вот, отец Ефрем поднялся в скит святого Василия, сел на порожке маленькой гостиничной и, внимая открывающемуся таинству девственной природы, молился до полуночи, ожидая, пока закончит свою молитву старец Иосиф.

Целых пять часов, как вспоминал позднее отец Ефрем, не переставали ни на секунду течь слезы из его глаз. А в это самое время старец Иосиф размышлял, искушаемый помыслами сомнения: «А стоит ли мне заниматься отцом Ефремом? Он такой же, как и все другие». Наконец, он позвал отца Афанасия, своего брата, и попросил его пригласить дожидавшегося молодого иеромонаха.

Отец Ефрем исповедал тогда три случая тех духовных состояний, которые ему довелось пережить. Когда он закончил, старец Иосиф сказал не колеблясь: «Ты искал меня, а я – тебя». Так началась история этой глубокой духовной связи. Отныне отец Ефрем стал называть отца Иосифа своим старцем. Он признавался: «Никого другого во всем мире я не любил и не боялся так сильно». Отец Ефрем стал регулярно ходить в скит святого Василия, чтобы служить литургию у Старца. Каждый вторник, четверг, субботу и воскресенье, около полуночи он прикреплял к поясу небольшой масляный светильничек и с посохом в правой руке, с четками в левой, поднимался в течение часа до Святого Василия.

Те молитвочки, которые он сам выбрал, чтобы находиться в духовном бодрствовании, он теперь оставил и занялся только краткой Иисусовой молитвой: «Господи Иисусе Христе, помилуй мя». Этой молитвой он совершал и все свои службы так, как ему преподал его Учитель (так все называли старца Иосифа из уважения и почтения к нему). Отец Никифор не возражал и охотно посылал отца Ефрема к Учителю.

Распорядок старца Иосифа был примерно следующим: вкушали после полудня и спали три часа до заката солнца, затем, после чашечки кофе для бодрости, начинали всенощную, молясь по четкам до полуночи. В полночь начинали Божественную литургию в маленьком храме. Какие же благодатнейшие это были литургии! Как часто вспоминал их отец Ефрем и как умилялся! После литургии отдыхали до рассвета, чтобы затем заняться рукоделием и тем самым заработать на жизнь.

Этот устав старец Иосиф хранил как зеницу ока, не допускал никакого изменения в нем, так как это влекло за собой и сбой в молитве. После полуденной трапезы закрывал ворота и никого из посетителей не принимал – нужно было готовиться к всенощному бдению. Стучащему в дверь, отвечал: «Будь ты даже Ангелом – в это время я не принимаю!»

Отец Ефрем рассказывал: «Два месяца я находился возле старца Иосифа и обрел благодать. Как-то вечером молился я в своей келлии. На какое-то мгновение, как будто, открылась передо мной стена, и я увидел приближающиеся ко мне три фигуры. Душа моя раскрыла объятия и обняла среднюю из них. То, что почувствовал, – словами не выражается. Духовное чувство мне подсказывало, что это был Христос, в сопровождении двух Ангелов. Едва я пришел в себя, взял фонарик и отправился в скит святого Василия. По дороге подступили демоны – страх и ужас объял меня. В конце концов, с большими трудностями и усилиями я дошел до Святого Василия. Отцу Афанасию я сказал: «Сообщи Старцу, что необходимо срочно с ним встретиться». И сразу же был принят.

– Что с тобой? – спросил меня Старец.

– Подожди, отче, немного приду в себя...

Рассказал ему, что случилось. Старец встал, обнял меня и, преисполненный радости, сказал: «Это, дитя мое, и есть первая ступенька. Это благодать. А впереди у тебя – иные горизонты, совсем другая духовная пища, иная молитва... Многие монахи ждут этого годами, и немногие получают, а тебе Бог даровал так скоро».

В другой раз, когда отец Ефрем опять поднялся в скит к старцу Иосифу, он застал его в состоянии благодатной молитвы. Старец прижал его голову к своей груди и продолжил молитву (так он, обычно, молился за своих духовных чад). Похоже было, что Старец находился, как будто, в состоянии восхищения.

– Отче, пряники-то сам скушаешь? – прошептал отец Ефрем, желая причаститься того, что вкушала душа старца Иосифа в тот момент. В ответ – легкое давление локтем: он воспринял это как указание Старца к молчанию. Вскоре старец Иосиф пришел в себя, прервал молитву и, сладко вздохнув, сказал: «Дитя мое, ты имеешь не просто душевную чистоту, а непорочность». Вот что ему открылось в молитве.

Отец Ефрем всем сердцем, целиком и без остатка предался с любовью в послушание старцу Иосифу. С радостью принимал его руководство, с точностью излагал ему свои помыслы и оповещал о своем духовном состоянии. Чтобы послужить литургию и причастить Старца, он как на крыльях совершал ночные подъемы в скит святого Василия и спуски, а после 1938 года – в пещеру скита Малой святой Анны, куда перешел Старец на жительство. Да и другие труды ради Старца он совершал с чувством благодарности. Так, когда старец Иосиф оставил скит святого Василия и спустился в Малую Святую Анну, он начал строить небольшую каливу и маленькую церковку в расщелине одной скалы, используя в качестве строительного материала бревна и кирпичи из красной глины. Отец Ефрем нагружался этой глиной в Каруле¹⁰ каждый второй день и относил ее в Малую Святую Анну, где отец Арсений изготовлял из нее кирпичи. Но, чтобы быть свободным от послушаний на это время, у себя в каливе святого Ефрема, ему приходилось вытачивать двойное количество заготовок, на которых отец Прокопий вырезал печати для просфор. Так что отец Прокопий имел на каждый день достаточное количество заготовок для резных печатей, а отец Арсений – запас красной глины для кирпичей. Любовь и послушание давали ему силу выполнять двойную работу.

Очень часто он призывал молитву старца Иосифа и всех учил призывать молитвы своих старцев. Один брат написал ему позже: «Что это за невыразимое таинство, возлюбленный мой отче! Какой священный союз соединяет послушника со своим старцем! «Бог старца моего Иосифа» – так вы нам говорили, и я чувствовал, что все услады мира сокрыты в этой фразе».

...Как-то раз шел снег и задувал ледяной северный ветер. Нужно было идти служить литургию в Малую Святую Анну. Катунаки оцепенели от холода. Отец Ефрем, закутавшись в свою худую рясу, решительно отправился в путь. Поначалу, на крутом подъеме Катунак, ледяной ветер, как бы, просверливает задыхающиеся легкие до самых глубин, затем, на вершине, хлещет снег и режет ветер. Заледенел отец Ефрем, не выдержал: повернул назад и спустился, почти бездыханный, по тропинке домой, вошел в кухню и упал без сил. Отец Прокопий, обеспокоившись, бросил рукоделие и поспешил привести его в чувство. Спустя несколько дней, отец Ефрем рассказал о происшедшем старцу Иосифу и ничего лестного в ответ не услышал. «Ефрем, если бы ты приложил чуть больше сил, то тебе бы помог Бог, и ты бы добрался», – заметил Старец, стараясь подогреть в нем еще большую ревность.

Духовный союз их был настолько искренен и глубок, а духовное состояние старца Иосифа было столь высоким, что Сам Бог свидетельствовал об истинности его слов. Очень часто перед возвращением в Катунаки отец Ефрем целовал руку Старца, испрашивая его молитв. «Ступай, – говорил Старец от всего сердца, со значением, – ступай и увидишь». «И тогда я весь исполнялся молитвы и радости», – вспоминал с душевным подъемом отец Ефрем. «Ну, уходи», – говорил с резкостью Старец, когда послушник чем-либо его опечаливал. И тогда – «сухость и богооставленность», – вспоминал и свидетельствовал с горечью отец Ефрем.

Когда они решили уйти от «матфеевцев» и сойтись с «флоринитами»¹¹, нужно было составить некий документ. Во время своих ежедневных трудов в Катунаках, отец Ефрем как-то подумал о том, что одну формулировку в этом документе надо бы изменить, потому что в том виде, как ее написал старец Иосиф, она казалась неправильной. Через несколько дней он пошел к Старцу и отслужил литургию. После Божественной литургии говорит ему старец Иосиф: «Отец, будь внимателен, какой-то помысел отторгает тебя от меня». Отец Ефрем стал недоумевать, копаясь в памяти и ничего не находя. Наконец, он вспомнил и был поражен.

В другой раз он опять случайно чем-то обидел Старца и попросил прощения, но Старец не смягчился. «Иди, – сказал ему Старец, – и не приходи, пока я не пришлю за тобой». Прошли дни, духовно бесплодные. Наконец, за ним пришел отец Афанасий. Во время Божественной литургии, после стольких дней оставленности, его вдруг посетила ликующая благодать. Он рассказал об этом Старцу. «Ну ладно, дитя мое, – сказал Старец по-отечески нежно, – разве ты не понял, что это я обнял и поцеловал тебя в духе».

На одной из литургий, произнося благословляющий возглас «Мир всем», отец Ефрем подумал, недоумевая: «Но ведь это я от Старца получаю благодать, как же я могу его благословлять?» «Это Я благословляю», – услышал он голос, исходящий от епитрахили, и понял, что это – Дух Святой. Это Он благословляет через священника.

Радовался старец Иосиф благодатному состоянию отца Ефрема: «Это я его сделал таким!» В то же время, он всячески побуждал его к подвижничеству, и особенно, одним напоминанием: «Иоанникий тебя ожидает...»

Монах Иоанникий жил в скиту святой Анны и был ровесником отца Ефрема. Крепкий человек высокого роста, он был истинным чадом послушания. Познакомившись со старцем Иосифом и став его учеником, он был настолько предан ему, что говорил: «Отче, Бога я не видел, но видел тебя».

Прошло время, и как-то старцу Иосифу приснился сон: вот он идет по дороге к какому-то городу; на подступах к нему он вдруг видит прекрасный загородный домик. «Чей это такой чудесный домик?» – спрашивает он. И слышит голос: «Этот дом был твой и отдан даром Иоанникию». Старец Иосиф рассудил так: либо отец Иоанникий обретет благодать, либо умрет.

И действительно, через некоторое время этот крепкий на вид человек был поражен наследственной скоротечной чахоткой, от которой он очень быстро умер. Старец Иосиф утешал его в страшных предсмертных страданиях, призывая к терпению, дабы тот венец, который уже был уготован ему от Христа, стал бы еще более сияющим. Отвечал ему Иоанникий: «Ах, отец, умереть бы мне поскорее, очень уж мне больно. Пусть венец и не будет таким уж ярким...»

В последний день, перед самой его смертью, старец Иосиф зашел к нему и сказал: «Иоанникий, когда вместе с Ангелом будешь уходить от нас, зайди попрощаться с нами». – «Хорошо, отец, благословите». И в тот час, когда отец Иоанникий уже совсем отходил, монах, ухаживавший за ним, увидел, что он чем-то взволнован. Когда он спросил о причине, умирающий попросил удалить женщину, которая якобы находилась в келлии. Однако тут же успокоился: «Нет, нет, оставьте Ее – это Пресвятая». Тогда монах спросил: «Отец Иоанникий, а как ты понял, что это Пресвятая?» – «Я Ее попросил прочитать «Богородице Дево», – ответил Иоанникий. – И Она прочитала целиком».

– А какую одежду носит Пресвятая?

– Красную¹².

Еще я Ее спросил: «Когда меня заберет Господь?» И Она сказала: «Когда Ему угодно». Едва закончив фразу, отец Иоанникий отошел ко Господу.

В этот день старец Иосиф и отец Арсений находились у себя в Малой Святой Анне и занимались рукоделием во дворике своей каливы. Внезапно Старец взглянул на небо и сказал отцу Арсению: «Иоанникий умер и зашел попрощаться. В добрый путь, чадо мое! Помни и о нас».

Старец Иосиф часто приводил Иоанникия в пример отцу Ефрему, подогревая в нем рвение: «Подвизайся, отец Ефрем, Иоанникий тебя ожидает». И действительно, об Иоанникии отец Ефрем всегда говорил с восхищением и даже, как будто, с завистью.

Старец Иосиф возгревал в отце Ефреме рвение, укреплял его советами, словом и делом, умиротворял своим присутствием, но никогда не диктовал ему духовного пути. «Иди вперед, а я буду следовать за тобой и внимательно следить. Слезами ты снискал благодать, со слезами и продолжай». Сам будучи опытным делателем умной молитвы, он не принуждал своего ученика к ней. Поэтому отец Ефрем утверждал, что не занимался умной молитвой, хотя и имел в ней некоторый опыт.

Как-то раз он находился в каливе старца Иосифа в скиту Малой святой Анны. По благословению старца Иосифа бдения с четками начинали здесь во второй половине дня незадолго до захода солнца. В то время как отец Ефрем совершал свое правило, его стал отвлекать шум, доносившийся из расположенного напротив скита святой Анны, где работали монахи. Отец Ефрем, желая сосредоточиться и избежать рассеяния ума, вдруг почувствовал, что ум вошел в сердце и продолжает совершать правило, ничем не отвлекаемый. Когда отец Ефрем закончил правило и пришел в себя, тогда снова осознал, что шум все еще продолжается. Так он познал на практике, что такое умная молитва.

Высокие духовные состояния, как мы уже отмечали, испытал он довольно рано. Щедрая благодать Божия покрывала отца Ефрема, возводя его в те области, о которых может судить только тот, кто сам соприкоснулся с ними: «Вкусите и видите» (Пс. 33:9). Старец Иосиф часто говорил ему: «Дитя мое, так как ты успешно продвигаешься на духовном пути, то и сам мог бы обрести благодать. Но сам ты не смог бы ее сохранить». А иногда, исполненный радости, но и с осмотрительностью, он говорил: «Очень спешишь, и я боюсь за тебя. Другие проводят целую жизнь в аскезе и не вкушают таких состояний». А ученик противоречил в простоте: «Отче, если Господь дает мне мясо, могу ли я просить у Него сухих бобов?»

«Дух Святой невидим, но благодать Его ощутима», – учил отец Ефрем. Благодать была живой, осязательной, заполняющей келлию и всю церковь. Слезы лились потоком, благодать потоком изливалась и в сердца, и на храм. Много раз он видел на святом дискосе Божественного Младенца. Как-то, во время освящения Честных Даров, он получил извещение свыше о том, что снискал у Господа особую милость. Его охватил духовный восторг. Учитель смирял его с легкой озабоченностью: «Очень торопишься, Ефрем», но и радовался о нем: «Не верю, что на Святой Горе где-либо есть лучшая Божественная литургия». Заброшенная, запустевшая церковка в пещере скита Малой святой Анны еще и сейчас источает благоухание.

Посреди мистического безмолвия катунакских ночей, сидя на своем складном стульчике, погруженный в молитвенные созерцания, отец Ефрем однажды почувствовал, как из сердца его источается стих из пророка Исаии: «И будет якоже радуется жених о невесте, такожде возрадуется Господь о тебе» (Ис. 62:5). Тогда он оставил Иисусову молитву, чтобы вопиять в духе: «Иисусе, Женише мой, помилуй мя». «В то время я летал», – говорил он. И действительно, во снах он часто видел себя летящим свободно, как птица. Незадолго до смерти Старец признался: «Я был Ангелом тогда. Где там лукавому помыслу приблизиться, даже если бы и захотел, благодать отшвырнула бы его далеко! Внутри меня был только Свет. Несколько раз я говорил старцу Иосифу: «Ах, отче, зачем мне идти на службу, когда я ее совершил во сне"». Молитва не прекращалась и во время сна. «Аз сплю, а сердце мое бдит» (Песн. 5:2). Такой благодатный дар молитвы обрел отец Ефрем.

С определенного времени он стал замечать в молитве что-то особенное, предчувствовать что-то хорошее, что должно к нему прийти. И так было довольно долго. Созревание длилось почти шесть месяцев. И наконец, преисполненный радости, он почувствовал, что душа его хочет выйти и взлететь высоко. Он уцепился руками за находящиеся рядом предметы, испуганно сжался и, в конце концов, пришел в себя. На следующий день повторилось то же самое, но в гораздо большей степени. Он постарался опять сдержаться, но не сумел. «Теперь уж прельстился, так прельстился... – подумал с обреченностью отец Ефрем. – Иди куда хочешь!» «Душа моя поднялась на трудноразличимую высоту и начала славить Бога», – рассказывал нам Старец, растроганный воспоминанием и тем таинственным трепетом, который оно вызвало. «Что почувствовал – не высказать», – продолжал он тающим от восторга голосом. А может быть, он заново проживал в памяти то, неизреченное.

Несмотря на обилие благодати, отец Ефрем усиливал молитву еще больше. Он напоминал нам: «Ядущие мя еще взалчут, и пиющии мя возжаждутся» (Сир. 24:23). Молитва была его постоянной потребностью. Часто во сне он видел царя Константина (освободителя Македонии) и царскую семью. Однажды царица, к которой он приблизился с большим почтением, подала ему кусочек шоколада. Он поблагодарил ее и заметил, что шоколадку он съест и ничего не останется: «Поэтому, прошу тебя – ниспошли мне дар молитвы!» И в ответ услышал милующий голос царицы: «Ты получишь его». Такие сны он не считал случайными – под царем подразумевал Христа, а под царицей – Пресвятую.

С другой стороны, у отца Ефрема и искушения были немалые. Старец Иосиф учил: «Тебе было дано благодатное состояние? Скоро ожидай искушения. Переживаешь искушения и огорчения? Близко утешение от Бога».

Отцу Ефрему как-то принесли несколько черепиц для домашних нужд. Однако они были настолько грязные, что привыкший к чистоте отец Ефрем возмутился. Он ничего не сказал тем, кто их принес, но пошел на Карулю и выбросил черепицы с нижних скал в море. После этого его всю ночь грызли помыслы: «А вдруг там, где ты бросил черепицы, внизу были лодочники? Моря мне не было видно. Может, ты убил кого-нибудь, а если у него еще и семья – с полицией обязательно спутаешься». Рано утром отец Ефрем пошел к старцу Иосифу. Рассказал ему о случившемся.

– Какое состояние имел ты в молитве? – спросил его мудрый Старец пытливо.

– Очень хорошее состояние, отче.

Тогда Старец кивнул головой и предупредил: «Не только сладость, но и горечь ожидает нас».

Во время немецкой оккупации 1941–1944 годов, отец Ефрем заболел туберкулезом. Старец Иосиф опекал его по-отечески. Благодаря обильному питанию, главным образом, сыру, удалось преодолеть болезнь.

В одно время у него сильно испортились отношения со старцем отцом Никифором. Это было явным искушением. Они никак не могли договориться. Нервы отца Ефрема были возбуждены до предела. Долгое время он держал себя в руках. Но в какой-то момент его внутреннее состояние вдруг вышло из-под контроля. В это время он занимался рукоделием и, понимая свое ужасное положение, всем существом возопил о помощи к Богу. И Господь сразу же помог. Глубокая тишина водворилась в его душе и теле.

Совершение служб по четкам и занятие Иисусовой молитвой имели и свои сложности. Чувствуя усталость и неудовлетворенность, отец Ефрем попросил у Учителя разрешения вернуться к чтению церковных служб, как делали все остальные монахи.

И только поддержка старца Иосифа, преподанные им утешение и умиротворение, удержали тогда отца Ефрема от соблазна поддаться малодушию. Отец Ефрем нам признавался: «Каждые пять лет Бог попускал мне проходить сквозь пучину скорбей. В такое время требуется особенное терпение, пока не минует эта волна. Никто не должен заметить, что с тобой что-то происходит. И в радости, и в печали ты должен быть внутренне собранным, да и внешне выглядеть достойно и спокойно. Насытился от сладчайших источников Рая? Позаботься не поставить себе это в заслугу. Испил от горьких вод ада? Позаботься, чтобы не ввергнуться в отчаяние».

Старец Иосиф начал обращать внимание отца Ефрема на то, что после благодатного состояния, в котором он пребывал тогда, непременно последует искушение. Советовал ему быть внимательным, чтобы не принять какую-нибудь демоническую фантазию или что-то в этом роде. «Однако, – говорил позже отец Ефрем, – я пострадал, как тот одноглазый олень, который остановился на побережье и смотрел здоровым глазом на гору и лес, откуда ожидал охотников, и не увидел их, когда они приблизились на лодке со стороны моря и застрелили его. Вот и я – ожидал искушение с одной стороны, а оно ко мне пришло совсем с другой. Меня взяли в солдаты».

Случилось это незадолго до 1940 года. Лавра решила вычеркнуть отца Ефрема из списка насельников, потому что он был рукоположен старостильным епископом, без разрешения монастыря. А это для каждого святогорца влечет за собой возбуждение процесса по привлечению его к воинской повинности. Жандармы из скита святой Анны начали искать отца Ефрема. Старец Иосиф спрятал его на некоторое время в Малой Святой Анне, стараясь добиться, чтобы отца Ефрема снова записали в монашеский каталог Великой Лавры. Однако монастырь был непреклонен. И тогда в сопровождении одного вооруженного жандарма отца Ефрема отправили по маршруту Уранополис – Иериссо – Салоники. Когда они приблизились к Иериссо, отец Ефрем обернулся и с тоской посмотрел на Афон, который уже терялся вдали, и подумал: «Пресвятая Дева, я не могу поверить, что Ты оставишь Свою овцу, которую враг отдаляет от Твоего удела», – и продолжал молиться по четкам в дороге. Жандарм язвительно сказал: «Эй, отец, сейчас уж – прощай, Святая Гора, да?» – «На все воля Пресвятой», – отвечал ему отец Ефрем. Но тот недоверчиво покачал головой и запел: «Мы за отца считаем капитана, в Константинополе его увидим генералом...»

Прибыли в Иериссо. Взяли два билета на автобус и стали ожидать посадки. За несколько минут до посадки, их догоняет на остановке какой-то местный жандарм с телеграммой в руках для жандарма, сопровождавшего иеромонаха Ефрема. «Приказ по телеграмме: немедленно вернуться в Карею в вашем сопровождении», – уведомил он.

«Ну что, дядя Янис, видишь, – Пресвятая меня не оставила». – «Да уж, всякое случается, отец», – ответил растерянный жандарм. И они направились в обратный путь.

А произошло вот что. Когда увезли отца Ефрема, отец Прокопий взял договор-соглашение пустыни с монастырем и отнес его гражданскому администратору Святой Горы в Карее. Имя отца Ефрема было записано в этом договоре, который свидетельствовал о том, что он – монах каливы святого Ефрема, подвластной монастырю. Руководствуясь этим, администратор потребовал у полицейского управляющего Кареей отозвать обратно отца Ефрема, угрожая, к тому же, что он подаст в суд за незнание закона, в соответствии с которым святогорские монахи не привлекаются к воинской службе. Кроме того, администратор нашел удобный случай насолить полицейскому управляющему, с которым у него были старые счеты.

Имея чистоту душевную и телесную, отец Ефрем еще на новоначальной стадии своего монашества полностью предался блаженному послушанию и тем самым оградил себя от многих преткновений «ветхого человека». Покров послушания защитил его от многих искушений и ловушек, уготованных для начинающих. Так, на практике, он умерщвлял свою волю, и благодать не заставляла себя долго ждать.

Великое таинство послушания берет свое начало от премудрости Пресвятой Троицы: Сын послушлив Отцу Своему даже до Креста и смерти (Ср.: Флп. 2:8). «Послушание – жизнь, а непослушание – смерть, среднего не дано, – часто повторял старец Ефрем. – Послушанием своему старцу, который есть «видимый Бог», монах прокладывает себе дорогу в Рай. Диавол нас не боится, он не считается с нами – он послушания боится».

Наш Старец говорил, что он сполна вкусил и горький плод ослушания. Враг рода человеческого нанес свой удар там, где, тогда еще молодой, отец Ефрем вряд ли его ожидал. Самой большой трагедией, которую отец Ефрем пережил в те благодатные годы, было, по его словам, некое непослушание старцу Иосифу, которое он проявил. Безусловно, он покаялся, и, как добрый отец, старец Иосиф, конечно, его простил, но Бог послал отцу Ефрему тяжелую епитимью. Он, конечно же, любил и почитал старца Иосифа, своего великого Учителя; но где-то, возможно, по преизбытку энтузиазма, допустил некую погрешность, скорее даже, невнимательность, или помыслил нечто пренебрежительное о старце Иосифе, в чем-то осудил его. Что именно случилось – он нам не рассказывал. Это была единственная тайна, которую он нам не раскрыл. «Когда Бог снимет с меня епитимью, тогда я все вам расскажу подробно», – говорил он и терпеливо ожидал. Шли годы. В конце 80-х годов исполнилось семь семилеток, то есть 49 лет, – столько же длилась епитимья у святого Феодора Эдесского, житие которого приводится в Синаксаре на 19 июля. Тогда он кое-что нам рассказал, но не обстоятельно. Говорил только, что «за это» ему пришлось сильно поплатиться, так сильно, что до самого конца своей жизни он повторял: «Каждый раз, когда думаю о непослушании, которое оказал старцу Иосифу, сижу и плачу, плачу, плачу... и не останавливаюсь, несмотря на то, что Старец меня простил, но я-то знаю, что потерял при этом... В течение 50 лет я мысленно посещаю то место и кладу земной поклон старцу Иосифу там, где впервые испросил прощения за свое непослушание Старцу: там, в Малой Святой Анне, между цистерной и тремя ступеньками, ведущими в келлию».

В духовной борьбе невозможно без падений, а иногда они даже необходимы. Ибо в этих случаях подвизающийся приобретает опыт. Союз старца Иосифа и отца Ефрема, после случившегося, отнюдь не ослабел, а, скорее, наоборот, только укрепился. Но опыт, вынесенный отцом Ефремом, был горек, и только он сам и Бог ведают, чего он лишился, возможно, за один лишь горделивый помысел или небрежность по отношению к Старцу. Так отец Ефрем опытно познал: «Обидел старца – обидел Самого Бога. Старец и Бог – едины». Как бы то ни было, но отец Ефрем и в этом случае сумел побудить свою душу к постоянному поиску Божией милости, что и является обретением Бога, по учению святых отцов.

Безусловно, одним из духовных достижений наших старцев была их позиция относительно зилотства, которое в то время находилось на острие недавно возникшей проблемы.

Начиная с 1924 года, в жизнь Элладской Церкви вошел новый календарь¹³, новый стиль. Святая Гора, дабы не нарушать многовековую традицию, сохранила старый календарь, старый стиль. Однако Афон не прервал молитвенную связь и административную зависимость от Вселенского Патриархата и общение с другими Православными Церквами. Но некоторые святогорские монахи, назвавшись зилотами¹⁴, прервали духовную связь со Вселенским Патриархатом и остальной Святой Горой, не участвуя, таким образом, ни в литургиях, ни в общих торжествах. Катунаки были одним из центров зилотства.

Отец Ефрем, происходивший из старостильной семьи, жил в каливе святого Ефрема, где все отцы были зилотами. Живя в пустыне, он, как и его старцы, мало интересовался происходящими в Церкви нестроениями и расколами и, отдавшись весь, без остатка, молитвенному деланию, так, что ничто другое его уже не интересовало, он в простоте сердечной и послушании старшим не размышлял о проблемах каноничности зилотов. «То, что нашел, то и воспринял». Но когда он узнал старца Иосифа, то уже вдвоем, движимые сильной духовной ревностью, но в простоте своего незнания они примкнули к крайней группировке «матфеевцев»¹⁵. Причиной послужило то, что глава умеренного крыла «флоринитов»¹⁶, к которому они до этого принадлежали, епископ Хризостом Кавуридис, признавал таинства новостильников действительными.

Как-то раз старца Иосифа навестил иеромонах Варфоломей, который был «флоринитом» и хотел обсудить с ним проблемы зилотов. Старец Иосиф отказался принять его, говоря: «Давай не будем. Зачем вести эти тяжелые разговоры? Только одно расстройство». Тот же настаивал, так что старец Иосиф вспылил и высказался весьма резко в адрес «флоринитов».

Но затем, уйдя в свою келлию, чтобы успокоиться, он почувствовал, что диавол возымел какую-то власть над ним. Что-то шло не так, как нужно. Он начал молиться. И когда пришел мир, прилег отдохнуть. Во сне он увидел некое знаменательное видение: как будто сидит он на маленьком подводном камне посреди моря, волны захлестывают его, и он недоумевает, как оказался в таком опасном месте, в то время как чуть поодаль находится вековечная гора. Тут он решил, что как только камень немного приблизится к горе, он прыгнет на нее и так спасется, а то, рано или поздно, волны могут смыть и камень, и его самого. Действительно, при первой же возможности он прыгнул и оказался на твердой почве. «Слава Тебе, Боже», – сказал он и проснулся. Такой сон старец Иосиф не посчитал случайным.

Но и отец Ефрем, молясь об этой проблеме, услышал голос: «В лице Флорина ты отверг всю Церковь». После этого, они опять вернулись к «флоринитам»¹⁷.

Впоследствии, молясь, отец Ефрем опять услышал голос: «Подчинись Патриарху. Не подчиняйся Флорину». Это его ошеломило, он не поверил голосу, посчитал это за прелесть. Позже, указанием Божиим они соединились с Церковью, и только тогда их души обрели покой.

Отец Никифор немного упорствовал, однако отец Ефрем, не желая разлучаться со старцем Иосифом, убедил отца Никифора присоединиться к Церкви. Таким образом, вся калива святого Ефрема вернулась в каноническое единство со всеми афонскими монастырями. Пасху 1952 года они пошли встречать к соседям, в пустынь пророка Даниила. «Добро пожаловать! Добро пожаловать, отец Никифор, пожалуйте в игуменскую стасидию¹⁸. Отец Ефрем, окажите милость, послужите у нас», – с радостью принимали их исполненные любви отцы. «Когда братия запела «Богородице Дево», то я такую благодать чувствовал в алтаре, что разве только лишь Саму Пречистую Деву не видел!» – признавался отец Ефрем.

Однако отец Никифор, проведший всю жизнь с соседями-зилотами, закапризничал и стал сильно расстраиваться. Он настаивал на возвращении к зилотам. Отец Ефрем оказался в трудном положении. Перед ним возникла дилемма: остаться в послушании у отца Никифора или бросить его и соединиться с Церковью? Он много молился, попробовал убедить Старца, нажать на него. Безрезультатно. Молиться стало очень трудно. Он чувствовал, что Бог, как будто, наложил на него епитимью. Молитва не идет. Нужно было принять решение. Он посоветовался со старцем Гавриилом¹⁹, игуменом монастыря Дионисиат, и с отцом Герасимом Песнописцем²⁰. Оба сказали ему: «Отец, позаботься о спокойствии твоего Старца». Безусловно, это был переломный момент в жизни отца Ефрема. Его желанием было жить в канонической полноте с Церковью, но это означало бы уход от своего Старца!

Отец Ефрем молитвой познал, что нет большего падения для монаха, чем пренебрежение своим старцем, этому учит и глубокая святогорская традиция. Ведь и Божественный Устроитель Церкви стал «послушлив даже до смерти, смерти же крестной» (Флп. 2:8). И тогда, отец Ефрем делает свой выбор: он остается в послушании у Старца²¹. Он выстрадал это решение, и потому Господь и показал его впоследствии великим учителем послушания. Он не раз говорил: «Старец стоит выше церковноначалия, и, если твой старец не разрешил тебя от своего слова, то вся Церковь уже не сможет этого сделать».

Его, однако, не покидали муки совести и душевная боль. Он, получивший извещение воссоединиться со Вселенским Патриархатом, опытно познавший, что Церковь – прежде всего, любовь, он, у которого при слове «Церковь» сердце подпрыгивало, как ребенок, много лет не обнимавший свою мать; он, считающий старца Иосифа и его братство самыми близкими людьми, перед которыми он преклонялся, – теперь он должен был все это оставить. К счастью, недолго его мучили эти сомнения. Он решил так: «Сердцем я буду всегда с Церковью, телом же – ненадолго – с зилотами, до тех пор, пока не закроются глаза моего Старца». Этим и утешился. Отцу Ефрему пришлось ждать до 1975 года, то есть целых 23 года. Он остался образцовым послушником, никому не подав соблазна ни в чем. После смерти старца Никифора, когда у него уже образовалось братство, отец Ефрем оставил зилотов навсегда.

15 августа 1959 года отец Иосиф почил о Господе – в Новом скиту, куда он перебрался за пять лет до кончины вместе со своим братством: отцом Арсением, всегдашним своим сподвижником, монахом Иосифом, ныне духовником Ватопедской обители, иеромонахом Харалампием (в будущем – игумен обители Дионисия), иеромонахом Ефремом (который стал игуменом монастырей св. Филофея, Каракал, Ксиропотам и Констамонит), а также со своим родным братом, отцом Афанасием.

Наш отец Ефрем часто их навещал, несмотря на то, что был освобожден от своих священнических обязанностей, так как два недавних послушника, Харалампий и Ефрем, уже были иеромонахами. В день смерти старца Иосифа, а это был праздник Успения Божией Матери, отец Ефрем, после того, как отслужил литургию в Катунаках, отправился их проведать. Шел он медленно, так как знал, что после Божественной литургии Старец будет отдыхать. В Святой Анне к нему подбежал запыхавшийся отец Афанасий: «Иди скорей! Старец отошел!» – «Отошел? Он же мне обещал, что попрощается со мной, прежде чем отойдет!» Отец Ефрем до сорокового дня недоумевал по поводу обещанных слов своего Учителя. В тот памятный день, когда он спокойно, как обычно, занимался рукоделием, келлия внезапно наполнилась благоуханием. Отец Ефрем осмотрел весь дом и убедился, что никто ладана не возжигал. И только тогда он вспомнил данное ему обещание: так ведь это душа Старца, уходя из земного мира, на сороковой день попрощалась с ним!

С тех пор, отец Ефрем очень часто видел старца Иосифа во сне (почти каждые 15 дней), обычно сидящего в удобной гостиной и утешающего его в скорбях, которые в 60-е годы достигли своего апогея. Он нежно говорил отцу Ефрему: «Душа моя, терпи». Наш подвижник чувствовал облегчение и продолжал свои труды. Позднее, один из послушников отца Ефрема записал: «Сегодня, в день Святой Троицы в 1989 году, Старец сказал нам, что его во сне посетил старец Иосиф. После того, как они расцеловались, старец Иосиф радостно ему сказал: «Хочу передать тебе экклезиологию»²². Много лет я уже не видел отца Ефрема таким обрадованным. Удивителен тот факт, что отец Ефрем не знал такого слова – ,,экклезиология"».

Трудно переоценить значение старца Иосифа в жизни отца Ефрема. Многие его изречения, советы, примеры, откровения, духовные наставления были взяты им из духовного опыта старца Иосифа. Образцом монашеской общины служило для него братство Старца, которое отец Ефрем впоследствии имел в качестве примера и для нас, недостойных. Он сам был живым повторением старца Иосифа. Кто-то точно определил, познакомившись с ним: «Отец Ефрем – это надгробный памятник своему Старцу».

Отец Ефрем хранил в своем архиве как драгоценную реликвию письмо старца Иосифа – его духовное благословение. Вероятно, в 1959 году, незадолго до его смерти, отец Ефрем попросил находившегося в Новом скиту Старца, чтобы тот написал ему собственноручно письмо. Он хотел его иметь как благословение. Вот это письмо:

"Утроба моя божественная и священная, возлюбленное дитя мое, отец Ефрем, прими от меня отеческое целование, прими всю любовь мою, молитву мою. Десять дней, как мне очень тяжело, я ничего не ел. Уже два дня, как прислали лекарства из Америки. Я начал их принимать и почувствовал облегчение. Посмотрим, насколько они помогут. Я не думаю, что выздоровею. Сколько ни старается братия, ничего не получается, только задерживают меня с уходом. Я уже весь отравлен, тело мое и червям не понравится и оно не сможет разложиться. Они даже не станут его кушать. Вот так. Но ты оставайся спокоен, сейчас еще не пришел мой час. Передай мое благословение сподвижнику Прокопию. Всей душой обнимаю вас.

Смиренный и многострадальный старец Иосиф».

Мы застали старца Никифора в последние годы его жизни, посещая отца Ефрема в 1971–1973 годах. Старец был среднего телосложения, согбенный, следовал за отцом Ефремом, как малый ребенок за своей мамочкой. А после того, как потерял память, и мгновения не мог прожить без него, призывая его с рыданиями. Пять лет отец Ефрем совсем не выходил из дома, обслуживая болящего отца Никифора с непрестанной любовью.

Мы были наслышаны о трудностях характера отца Никифора и о том терпении, с которым нес отец Ефрем столь тяжкое послушание в предшествующие годы. И думали, что он обслуживает больного только по необходимости, так как никого другого не было больше в доме. Мы были поражены, когда увидели в его обращении с ним не только любовь, но даже нежность. Он кормил его, мыл, менял ему белье, вычитывал ему службы. Старец, конечно, был совсем глухой, но повторял вслух молитву, написанную большими буквами на картонке: «Господи Иисусе Христе, помилуй мя». Серьезный и благолепный отец Ефрем заботливо обходился с ним, как с ребенком.

Когда после смерти старца Никифора кто-то из духовных чад написал отцу Ефрему, что теперь можно ему и отдохнуть от понесенных трудов (забыв, что об упокоении душ усопших мы молимся, невзирая на те хлопоты, которые они доставляли нам), то заслужил в ответ одно из самых строгих писем отца Ефрема.

Отец Никифор был родом из предместья Фив, деревни Пери. В середине 1910-х годов он пришел в Катунаки к своему земляку, монаху Ефрему. В 1924-м он был рукоположен во иеромонахи в одной из келлий Кариоса. Он был безукоризнен в священническом служении, прекрасно пел на клиросе, был виртуозным резчиком по дереву, хорошим домохозяином и строгим старцем. Отец Никифор плохо слышал и использовал слуховой аппарат с батарейками и от этого казался более суровым и властным, чем был на самом деле. Все соседи с ним считались и уважали его. Сам он посмеивался, когда на всенощных пел антифонно полиелей со слепым, но чудно поющим отцом Досифеем, и говорил: «Глухой уши имеет и не слышит, а слепой глаза имеет и не узрит».

Но был он простой человек очень трудного характера и не мог ответить на духовные запросы отца Ефрема, хотя и любил его как свое дитя и многое ему позволял. Так, отец Ефрем не только сам мог пользоваться духовными плодами общения со старцем Иосифом, но и советовать отцу Никифору, как лучше поступить.

Во время немецкой оккупации, когда все монахи рассеялись по монастырям или ушли в мир, чтобы изыскать средства к проживанию, отец Никифор нашел способ и сумел содержать братию в Катунаках. Каждый год, летом, он ездил в Фивы и, возвращаясь, привозил с собой зерно и самое необходимое, что давали ему родственники в качестве части от наследства его отца. Иногда в гневе он кричал: «Едите хлеб отца моего!» Отец Ефрем успокаивал его с любовью и смирением.

Вот, что рассказал брат отца Ефрема: «Как-то приехал отец Никифор к нам в гости и говорит нашей матери: «Ефрема не просите, чтобы он приехал к вам, он – совершенный послушник, он очень хороший. Если он приедет в мир, его схватят и сразу же сделают приходским священником, тогда он потеряет то, чем живет на Святой Горе. Ефрем уже сейчас видит Рай». И рассказал нам следующее: «Как-то Ефрем служил, а я и Прокопий пели на клиросе. В какой-то момент во время литургии, когда мы ждали его возгласа, воцарилось молчание. Подождали немного, – однако, никакого ответа. Захожу в алтарь посмотреть, что же случилось, и, пораженный, вижу его распростертым на святом престоле. Толкаю его, трясу, и только тогда он пришел в себя. Смотрит направо, налево, как бы, пытаясь понять, где он находится, весь мокрый от слез. Ничего не сказав, он продолжил литургию. После окончания, он подходит ко мне и говорит: «Отче, прости. – И плачет. – Если есть на то ваше благословение, в другой раз, если увидите меня в таком состоянии, оставьте и не толкайте, чтобы я пришел в себя. Отче, исповедую вам то, что сегодня со мною случилось. Не знаю, как это произошло, но я был вне себя и видел поющих Ангелов, поднимающихся и спускающихся на жертвенник. Я находился в неописуемом блаженстве и очнулся лишь от толчков и от вашего голоса. Прошу вас, отче, если со мной опять такое случится, оставьте меня как есть"».

Отец Ефрем имел довольно слабое здоровье и, чтобы нести свои духовные труды, должен был заботиться о необходимом питании. К тому же, он уже был научен из собственного опыта: одно время, хорошенько не подумав и не обсудив это со своим Старцем, он стал несколько воздерживаться от пищи и заболел. После этого, он с юмором говорил отцу Никифору: «Отче, дай мне немножко сыра, и я сотворю тебе сильную молитву». А тот отвечал: «Глупый, ведь в книгах пишут: »...пост, бдение, молитва...», а ты: «еда и молитва». Что из тебя получится?!» Однако же, по-отечески, он давал ему все, в чем тот нуждался.

Отец Ефрем вспоминал, как он молился, когда работал на послушании вместе с отцом Никифором: «В молодости сила молитвы была великой», чего в последующие годы, как смиренно считал отец Ефрем, уже не было. А раньше памятование о Боге наполняло его душу огнем. Он рассказывал: «Чтобы изготовлять печати для просфор (это было нашим рукоделием), надо было распиливать толстые стволы серебристого тополя, которые приносили из леса; нужным образом их закрепляли и вместе с отцом Никифором большой ручной пилой, один – с одной стороны, другой – с другой, распиливали потихоньку на части. Помню, – продолжал отец Ефрем, и лицо его начинало светиться, – как-то раз я работал со своим Старцем. Душа моя, исполненная духовного трепета, взывала: «Иди в келлию! Христос там. Он тебя ожидает». Я весь воспламенился от этих радостных мыслей. Другой раз тоже, обтачивая за станком, работающим от ножного привода, я, обливаясь потом, дерзновенно молился: «Ангелы, Архангелы, расступитесь, я хочу увидеть Господа моего! «"

В начале 60-х годов, отцу Никифору было уже около семидесяти, столько же и отцу Прокопию. Отец Ефрем приближался к своим пятидесяти. Тридцать лет он провел в послушании и непрестанном служении своему Старцу. Он начал уставать телесно, и ему захотелось дать немного облегчения себе. Так, например, они купили бензиновую печку для церкви, ибо отец Ефрем уже не мог одновременно служить и следить за печкой с дровами. Все предшествующие годы он ведром доставал из цистерны воду, где она собиралась после дождя. Наконец, его брат прислал ему ручной насос, что освободило его от нагибаний и вытаскивания ведра с помощью веревки.

Самым тяжелым было отсутствие воды на кухне. Необходимо было ежедневно таскать ее из цистерны. Еда, печати для просфор, мытье посуды, стирка одежды – все с приносимой водой. И он решил сделать небольшую цементную цистерну за кухней, на скалах, пониже черепицы, чтобы дождевая вода стекала с крыши в цистерну. Чтобы вода по трубе шла в кухню, цистерна должна была находиться достаточно высоко. Немного динамита, и место бы нашлось. Могла бы получиться десятикубометровая цистерна – лучше не придумаешь! Однако отец Никифор воспротивился. Деньги были, но даже одна только мысль о каком-либо новшестве уже утомляла Старца. Когда отец Ефрем начал убеждать его, тот как отрезал:

– Дай мне сначала умереть, а потом делай что хочешь.

– Ну и умирай, а я отпою тебя, на то я и священник, – резко ответил, потеряв контроль над собой, обиженный отец Ефрем.

«Хм, что теперь подумает Старец? После своих слов я сразу почувствовал, что Бог покинул меня. Что же мне теперь делать?» Отец Ефрем глубоко раскаялся и со слезами просил у Старца прощения: «Прости, отче».

Теперь он понял, что имеет дело с немощным старцем, и решил взять его лаской. «Отче, – начал он мягко, – если ты умрешь, я так опечалюсь, что не захочу уже ничего. А если мы сейчас сделаем цистерну, то буду говорить: «Вот, Старец мой сделал эту цистерну, и мне теперь легко». И буду молиться от всего сердца: «Боже, упокой моего Старца, спаси его, Господи!"» И не замедлил растопить отеческое сердце отца Никифора: «Ну ладно, бери деньги и делай что надумал». Так, несмотря на тысячу разных мелких препятствий на пути неопытного в этих делах отца Ефрема, появилась эта первая, его собственными руками построенная цистерна. Вода пришла на кухню. Старенький отец Прокопий мочил свои ручки в воде и радостно повторял: «Родник, родник!» Он тоже не поддерживал отца Ефрема, хотя и не мешал ему. Привыкший к многолетним неудобствам, он считал роскошью даже малейшее бытовое улучшение.

«Что есть старец, только диавол знает, – повторял нам отец Ефрем. – Потому что сила диавола через старца упраздняется. Берешь благословение старца, и нет для тебя преград. Исповедуешь помысел, и очищается душа. Как-то раз перешел я в другую комнату, ушел из соседней со Старцем, где мог хорошо его слышать и не упускать из внимания. Но меня последнее время, когда я спал, беспокоило шлепанье его тяжелых башмаков. Перешел подальше, где было тихо. Вот как вы меня, а я вас, – услышал: «Бессовестный, бессердечный! Бросил своего Старца. Если что случится и он будет нуждаться в тебе – кто его услышит? » И я сразу же вернулся обратно в свою комнату».

Отец Прокопий был второй по старшинству в братстве после отца Никифора. Он имел благословение Божие умереть, находясь в послушании, в котором и провел всю свою жизнь. В миру его звали Панайотис Бакос. Он был рабочий-железнодорожник в Фивах. Пришел в Катунаки чуть позднее отца Никифора. Послушание его своему Старцу, отцу Ефрему Старшему, было совершенным и труды огромны. Он продолжал до конца идти этим спасительным путем послушания, несмотря на свою старость.

С нашим отцом Ефремом его связывала не только большая любовь, но и общее занятие рукоделием, ведение домашнего хозяйства, служение в церкви, исполнение монашеского правила. Уставший за день, он часто дремал на всенощной, а отец Ефрем будил его, подвигая к бодрствованию. Отец Ефрем с уважением называл его «авва» и духовно поддерживал его в трудностях, которые возникали в связи с властным характером и требованиями отца Никифора. Отец Ефрем почитал его и восхищался порядком в жизни и в трудах, присущим отцу Прокопию. Он, ходивший часто по послушанию в Лавру (4 часа пешего пути), таскал на себе двойные грузы из Карули и после стольких лет пользования башмаками, сумел сохранить их, как новые. Они оказались в столь хорошем состоянии, что после его смерти отец Ефрем подарил их, на помин души отца Прокопия.

И в приготовлении пищи он был настолько искусен, что, когда нужно было пойти послужить у соседей, он ставил кастрюлю на металлический треножник, клал снизу необходимое количество дров, разжигал огонь и уходил. К возвращению дрова выгорали, а их уже ждала великолепно приготовленная горячая еда.

Рукоделием его было изготовление печатей для просфор. Как-то раз – об этом нам часто рассказывал отец Ефрем – отец Прокопий сидел на стуле возле окна на кухне и вырезал свои печати. Отец Ефрем в то время вытачивал заготовки для печатей и вырезал деревянные гребни, работая в соседней келлии. На очаге потихоньку кипела вода, в которой размягчались заготовки для печатей. В какой-то момент огонь догорел. «Отец, огонь потух», – пожаловался отец Прокопий. Отец Ефрем всегда был готов помочь. «Но в тот момент я вырезал гребни и молился, и был в благодатном состоянии, – рассказывал он нам. – Знаю по опыту, что эти состояния, по прошествии некоторого времени, ослабевают. А потому и подумал тогда: «Сейчас, когда имею пищу, то насыщусь ею, а позднее займусь огнем в очаге». Но сразу же благодатное состояние меня покинуло. В результате – и непослушание оказал, и благодатную молитву потерял».

Вероятно, в те годы молитва отца Ефрема была исполнена особой благодати, потому что неоднократно отец Прокопий чувствовал благоухание и, прекращая работу, шел в соседнюю келлию.

– Отец, чем это пахнет? – спрашивал он простодушно.

– Это базилик, – отвечал отец Ефрем, показывая на цветочный горшок на улице за окном.

– Но окно ведь закрыто, – замечал Старец, как бы, с недоумением, чтобы не выдать себя, ибо наверняка уже догадался обо всем.

Послушание старцу Никифору отцу Прокопию давалось с трудом. Как-то его захватили противоречивые помыслы.

– Хочу уйти, – говорил ему один помысел.

– Куда ты пойдешь? – испытующе спрашивал другой.

– Нет у меня терпения для отца Никифора! – жаловался в свою очередь третий.

– Какой же ты монах, если у тебя нет терпения?! – ругал его четвертый.

В конце концов, отец Прокопий решил уйти из каливы святого Ефрема и поселиться в одной из калив Малой Святой Анны. Спустя некоторое время, отец Никифор пошел за ним и по-доброму убедил его вернуться к месту своего изначального покаяния. Потом отец Прокопий рассказывал: «С того момента как я вышел из келлии, почувствовал себя пропавшим. Вот такое чувство испытывал». Однако помысел уйти через некоторое время опять начал его искушать, и он снова собрался в путь. Тогда отец Ефрем посоветовал ему дойти до Нового скита, поклониться могиле старца Иосифа, а дальше поступить так, как Господь его надоумит. Действительно, собрался и пошел. Едва вышел за дверь – почувствовал благоухание и сразу же вернулся. Помысел пропал совершенно.

Как-то раз отец Ефрем исповедал один свой помысел отцу Прокопию. Дело было так. Старец, отец Никифор, отсутствовал, и пригласили отца Ефрема в Карулю для соборования. После окончания таинства он поднялся домой. Мысленно вспоминая службу, вдруг начал сомневаться: благословил ли он рукой масло для елеопомазания или нет? Помысел не отступал: «Благословил или не благословил?» Его чувствительная монашеская совесть начала колебаться. Помыслы докучали и ночью во время молитвы. В какой-то момент, уже измученный, он вспомнил про отца Прокопия. Тот сидел во дворе на скамеечке с четками в руках и совершал свое ночное молитвенное правило. «Авва, меня мучают помыслы, что я не благословил вчера елей в Каруле», – признался ему отец Ефрем, как на исповеди. «Чудак! Ты так часто служишь соборование, что уже привык и благословляешь не задумываясь», – ответил старчик простодушно. Помыслы сразу же исчезли, и душа успокоилась. «Вот она – сила исповеди!» – заметил отец Ефрем.

От тяжких трудов отец Прокопий заработал себе грыжу. Он старался облегчить свое состояние различными подвязками и другими средствами, оттянуть время, так как не хотел выходить в мир для лечения. Он еще ни разу не покидал Святой Горы, так же, как и многие другие монахи, которые хранили это правило как зеницу ока. Они даже говорили между собой: «Придет время, когда будут хвалить не тех, кто имеет добродетели, а тех, кто не покидал Святой Горы».

В старые времена было трудно из-за нехватки транспортных средств. Состояние отца Прокопия (грыжа была двусторонняя) ухудшалось. Каждый вечер он стонал от боли, и отец Ефрем был вынужден нагревать кирпичи и делать горячие компрессы, чтобы облегчить его страдания. Во всех своих движениях отец Прокопий испытывал затруднения.

Как-то раз их навестил один монах, который раньше имел такую же проблему. Он заверил отца Прокопия, что сейчас, после операции, скачет, как козочка. Старец вдохновился, испросил благословение и через несколько дней отправился из Дафни на корабле в Пиреи²³, где жили его родственники.

Отец Ефрем усиленно молился, потому что Старец более 40 лет не был в миру. Обязательно возникнут искушения. Тогда отцу Ефрему в духе дано было увидеть его, отплывающим по морю из Дафни. «Отче, – сказал он отцу Никифору, – запиши число: сегодня отец Прокопий выезжает из Дафни». Через два дня опять идет к отцу Никифору: «Пиши день и час. Сегодня он высаживается в Пиреях». Прошло несколько дней, и отец Ефрем почувствовал очень сильную душевную боль. Бежит к отцу Никифору и говорит ему: «Отче, вот сейчас или операция не получилась, или что-то неприятное происходит. Не знаю, что точно, но я страдаю. Послушай, пойдем послужим ему соборование²⁴. Да поможет ему Бог!» Где-то через месяц вернулся отец Прокопий, прооперированный, здоровый и радостный. Кстати, рассказал, что когда он высадился в Пиреях и растерянно смотрел по сторонам, не зная, как добраться до своих родственников, к нему подошли два юноши, взяли его пожитки и проводили его до дома по адресу, который у него был. По дороге они сказали ему, что одного зовут Феодором и другого тоже Феодором. Едва они пришли и поставили вещи, указав ему дом, он повернулся, чтобы их поблагодарить, но увидел, что никого рядом нет. Пораженный, он промолвил: «Святые Феодоры, благодарю вас».

Они решили проверить часы и даты, которые указывал отец Ефрем. Все сошлось. Только в третьем случае подвергалась опасности не жизнь отца Прокопия, а его монашеское достоинство. При обследовании, главный хирург перед всем медицинским персоналом и другими больными выставил его «напоказ» самым недолжным и бездушным образом. «Этот неблагочестивый врач-масон не монаха оскорбил, а Бога, потому я и страдал», – говорил нам отец Ефрем.

Отец Прокопий почил после недолгой старческой болезни в 1968 году. Еще с 1963 года он имел прекрасного, горячо любимого им и неразлучного товарища, господина Яниса – родного отца нашего отца Ефрема. Господин Янис в возрасте 86 лет, хотя и старый, но еще кряжистый, пришел к ним для того, чтобы встретить свой последний час в уделе Божией Матери, рядом со своим сыном. «Может быть, вы влюбленные? – подшучивал над ними отец Ефрем. – Все время вас вижу вместе». Добрые старички составляли компанию друг другу. Они упразднили поговорку древних: «Если нет деда, то купи, но не двух, а то поссорятся».

Настоящим «перетягиванием каната» были отношения старца Никифора с господином Янисом. Возникла ревнивая зависть. Отец Никифор не терпел даже малейшего проявления той заботы, которую имел отец Ефрем по отношению к родному отцу. Трудная и долгая борьба началась. Борьба, которая совсем не подходила ни духовному устроению отца Ефрема, ни благородному его характеру. Самые тяжелые дни его жизни прошли в стремлении и смягчить отца Никифора, и обслужить своего отца. Старец Иосиф, который когда-то его поддерживал, воодушевлял и умиротворял, к тому времени уже отошел ко Господу. А господин Янис, который, казалось бы, скоро должен умереть, в силу преклонного возраста, все жил да жил. Прошло еще восемь мученических для отца Ефрема лет. Монахи говорили: «Отец Ефрем оказался между двух огней: с одной стороны его отец, а с другой – его Старец».

На фотографии тех лет отец Ефрем кажется более старым, по сравнению со своими старичками. Он дошел до такого душевного изнеможения, что, в конце концов, возроптал, как многострадальный Иов, вопия в молитве: «Кто станет судьей между нами? Зачем Ты мне дал это невыносимое искушение, Боже мой!»

Расстраивался, также, и его родной отец, в постриге Иов. Господин Янис, когда сильно заболел, был пострижен в монахи с именем Иов, но затем выздоровел и прожил еще пару лет. «Эх, дитя мое, если бы знал, что так случится, деньгами бы мне выстлали дорогу – не пришел бы сюда». Целыми днями он сидел в своей келлии и молился по четкам или Иисусовой молитвой, или читал: «Радуйся, Невесто Неневестная».

Как-то раз он позвал свое кровное чадо:

– Ефремушка, Ефремушка!

– Что такое, деда?

– Иди, что скажу. Вот, где сидел, заснул немного: открылась дверь, и вошли три женщины, а которая в середине, у той на голове была корона. Она спросила меня: «Как поживаешь?» – «Да так, расстраиваюсь». А она говорит мне: «Поэтому Я и пришла тебе сказать, чтобы ты не расстраивался. Не хочу, чтобы ты расстраивался». И все три сделались невидимыми.

– А, деда, это была Божия Матерь! Понял, что Она тебе сказала? Хочет, чтобы ты здесь был. Не думай даже, чтобы уйти.

Нервный и вспыльчивый господин Янис превратился в кроткого и незлобивого отца Иова. Отец Ефрем восторгался его мирностью и находил самого себя ущербным по сравнению с ним. Как-то раз заболел отец Никифор. Отец Иов опередил своего сына искренней заботливостью: «Сынок, поставь банки отцу Никифору, он ведь простуженный».

Терпению старичка довелось быть испытанным и в самом конце. Как-то ночью он вышел во двор в туалет, оступился и упал – перелом тазовой кости. Сорок дней прожил в муках. Чтобы не расстроить своего сына Харалампия (офицера греческой армии), он не пожелал уведомить его об этом. 8 апреля 1971 года он почил о Господе.

В 1963 году, вскоре после отъезда господина Яниса на Святую Гору, Великим постом, в Страстную пятницу умерла мать отца Ефрема. Эта удивительная женщина удостоилась за два дня до смерти принять монашескую схиму с именем Мария. Об этом она просила Божию Матерь всю свою жизнь. Воистину, она имела блаженный, преподобнический конец.

Это была душа любезная и всех вокруг утешающая. Когда она с больным сердцем поступила в военный госпиталь, то всех поразила своей душевностью. Посещает ее врач: «Добро пожаловать моему доктору золотому! Как ваши дела, как поживаете? Ваша супруга, детишки, все ли у них в порядке?» – радостно опережала она его вопросами. «Ну, эта старушка, – говорили удивленные врачи, – вместо того, чтобы мы ее подбадривали, она воодушевляет и утешает нас». Младшего своего сына, офицера, она очень любила. Когда он собирался ее навестить, она это чувствовала и доверительно говорила обрученной с ним девушке, будущей его супруге: «Твой идет». И сын вскоре приходил. Девушка недоумевала тогда, как может свекровь говорить своей невестке «твой» про своего сына.

Отец Ефрем, когда узнал, что мать в госпитале, выслал для нее монашескую схиму и параман. Он написал, чтобы ее постригли в монахини, так как живой она уже не выйдет из госпиталя – в этом он был уверен.

Рассказывает ее дочь: «Когда нашу маму в больнице постригли в схиму (она ведь всю свою жизнь имела желание стать монахиней), в день ее пострига и вечером она постоянно разговаривала, тогда как в другие дни была молчалива (так говорили медсестры). Я сидела возле нее всю ту ночь. Лицо ее светилось – оно вообще стало очень светлым после пострига. Она что-то говорила и смотрела вверх.

– Что ты говоришь, мама? Что видишь?

– Что тебе сказать, дитятко мое, такая красота! Ах, что я видела!.. А где я нахожусь? – и тогда приходила в себя и понимала, что она в госпитале.

Неделю пробыв в госпитале, и вроде бы поправившись, она должна была выйти. Как вдруг, неизвестно почему, у нее поднялась высокая температура. И на рассвете Страстной пятницы она умерла. Смерть ее была тихой и мирной. Пришла монахиня, которая была ее восприемницей при постриге, переодела ее как положено. Я сразу же почувствовала сильное благоухание, неописуемое благоухание. Тогда и говорю монахине: «Неужели и вы, монахи, используете благовония для покойников?» – «Нет, госпожа Елена, – отвечает, – мы не пользуемся благовониями. Благоухание я почувствовала, когда поменяла ей одежду. Оно исходит от тела вашей матери. Я просто ожидала, чтобы вы сами ощутили, и поэтому ничего не сказала. Это признак святости, это знак, что ваша мама спаслась». Мы были потрясены!..

Священник во время погребения удивлялся и говорил, что речь идет о святой душе. Миро выступало на теле матери, как пот. Наша одежда, которая соприкасалась с телом матери, когда мы обнимали и целовали ее, целую неделю потом благоухала. Во время погребения, наша мама благоухала сильнее, чем украшенная цветами Плащаница»²⁵.

Отец Ефрем признавался: «Да, вот как случилось! Я даже, некоторым образом, согрешил завистью. Исповедуюсь в этом. Простая женщина, деревенская, безграмотная, и чего достигла! Когда молился о ней, то получал, а не отдавал, переполнялся от радости. Видел, ну скажем, как видение – идет моя мать ко Христу. «Добро пожаловать, Мария, добро пожаловать, Мария!» Мы здесь годами трудимся, чтобы достичь такого состояния.

Часто видел, что моя мать – это старец Иосиф и что старец Иосиф – это моя мать. Они двое – как нечто одно...

Я видел, что ее духовное состояние было таким же, как и у старца Иосифа. И до ее смерти, и после, я имел одно и то же извещение: наша мать удостоилась великой благодати. Как бы это сказать... Разбавляешь вино водой или воду вином – то же самое получится. Старец Иосиф – моя мать, моя мать – старец Иосиф. Она не имела перед собой какого-либо примера для подражания – сама по себе была и спаслась терпением в скорбях. И в книге старца Иосифа каждый видит, какое он имел терпение в скорбях. Об Иове святой Златоуст пишет, что Иов имел разные добродетели, но был похвален от Бога за великое его терпение, за нероптание».

Отец Ефрем помогал в духовных нуждах и молился о родных братьях, сестрах и других родственниках. Тем не менее, его никто не посещал, и прошли целые десятилетия, прежде чем он увидел своих родственников в Катунаках.

Старец рассказывал: «Как-то раз вижу во сне моего брата, как будто он упал в море и я не знаю, утонул он или нет. Тогда я пошел по волнам и стал ожидать, когда он появится на поверхности. Едва он вынырнул, хватаю его за волосы и тащу вверх. В то время, когда я увидел этот сон, в действительности мой брат был серьезно ранен и спасся чудесным образом. Переход по волнам, вытягивание за волосы означали молитву и те четки, которые я всегда творю за него.

Другой раз, опять, брат мой был схвачен коммунистами и посажен в тюрьму. Решено было его убить. В тот же вечер я увидел во сне, что брат мой в тюрьме. Я спросил сторожа, по какой причине его посадили. Он мне ответил, что брат мой должен 150 лир. Тогда я достаю и даю ему 200, и он сразу же отпустил его на свободу. И правда, брат мой чудом спасся, его освободили, хотя он уже и был приговорен к смерти».

Молитва отца Ефрема помогала родственникам в решении семейных проблем. Рассказывает его сестра: «Я была в сильном расстройстве, так как находилась с моим мужем в преддверии развода. Муж мой был очень зависим от своей мамы, которая его постоянно убеждала развестись со мной. Ей было уже 80 лет; она искала только повода, чтобы осуществить свой замысел. Вот и думала я: что буду делать с двумя маленькими девочками? Я говорила со своей мамой. Та мне отвечала: «Дитя мое, будем молиться. Ничего не случается без Божией воли на то. Только если Бог позволит, тогда это может случиться».

Скорбь моя была огромная. Брала фотографию Ефрема и плакала, говорила с ним, молилась, как будто перед иконой. Со слезами просила, чтобы он мне помог, спас меня от этой опасности. Харалампий, брат мой, в то время ездил к Ефрему на Святую Гору. Говорит ему Ефрем: «Почему это сестра наша Елена постоянно меня беспокоит? Зачем берет мою фотографию и плачет, просит помощи у меня? Скажи ей, пусть возьмет икону Божией Матери и Ей помолится, и Ее попросит, а не мою фотографию. Пресвятая ей поможет и сотворит чудо. Ничего плохого с ней не случится».

В те дни пришла телеграмма от матери моего мужа, которая сообщала, что я должна ехать в деревню для известного дела. Речь шла о бракоразводном процессе. Можете себе представить мою скорбь и мою боль. Я закрылась в своей комнате, взяла икону Божией Матери, которую мне передал Ефрем через отца Никифора, и горько выплакивала мою боль, умоляя избавить меня от этой жалкой участи. На следующий день мой муж должен был уехать в деревню. Днем внезапно приходит сообщение из деревни, что свекровь моя, несмотря на то, что была здорова и ничем не болела, была найдена мертвой в кресле, в котором сидела. Угроза развода миновала, потому что муж мой резко изменился после внезапной смерти матери».

А за старшего брата своего, почившего Эпаминонда, как он молился! Старший брат был самый равнодушный из всей семьи к Церкви. Поэтому о нем отец Ефрем больше всего молился – как при жизни брата, так и после смерти его. Горячо молился и о своей двоюродной сестре, которая в жизни очень много страдала. Она связалась с магией, и отец Ефрем, превысив границы допустимой молитвы, вопиял: «Иисусе Христе, ради Крови, которую Ты пролил на Кресте, помилуй эту душу!» Но Господь остановил его. «За такое дерзновение, – вспоминал Старец, – я схлопотал хорошую оплеуху, целиком предназначенную мне. Бог все терпит, но от магии – держись как можно дальше!.. Нечто подобное попробовал еще раз, и опять навлек гнев Божий, но опомнился, успев испросить прощения, и избежал наказания. Страх и ужас все это!»²⁶

Отец Никифор имел в миру одного друга, своего ровесника. Его звали Лука. Он неоднократно пытался стать монахом, но всякий раз возвращался в мир, поскольку никак не мог решиться. Уже состарился, а все еще не стал монахом. Наконец, он убедил отца Никифора, и тот постриг его в Фивах с именем Леонтий.

Через некоторое время отец Леонтий приехал в Катунаки. Он уже был пожилым человеком и нуждался в помощи других, и к тому же, имел урологическую болезнь, дурно пахнущую и очень хлопотную для общежития. Отец Прокопий тоже был уже старым и готов был впасть в отчаяние, когда отец Никифор, как старец каливы, назначил ему в послушание уход за отцом Леонтием. Отец Прокопий жаловался: «Я сам нуждаюсь в уходе, как же буду обслуживать другого?» Отец Ефрем его утешал, говоря, что Пресвятая обо всем позаботится. Так проходило время.

Как-то им прислали мисочку сливочного масла – продукт редкий для Катунак. Отец Леонтий строго поднял палец и с ревностью неофита сказал: «Монаху – только постное масло разрешительно! Только постное!» Однако прошло немного времени, и суровые Катунаки изменили его взгляды.

А случилось следующее. Отец Ефрем в то время был вынужден ежедневно ходить для лечения в скит святой Анны. Врач жил возле кириакона²⁷. Отец Леонтий, привыкший к снисходительному отношению к себе, как-то говорит отцу Ефрему:

– Послушай, отец, ты столько раз ходил в Святую Анну, а ни разу нам не принес хотя бы одну оку²⁸ рыбы.

– Отче, – объяснил ему отец Ефрем, – но я хожу в кириакон и ни разу не спускался к морю.

– Так сходи же, сходи! – сказал ему отец Леонтий повелительно.

Отец Ефрем был поражен тем, что тот, кто еще недавно убеждал, что для монаха позволительно лишь постное маслице, теперь с такой настойчивостью требовал рыбы.

Отец Леонтий со временем начал капризничать, жаловаться, что он больной, нуждается во врачах и что он должен уйти в мир. Все ему советовали: «Потерпи, отец Леонтий, потерпи. Бог велик, и Пресвятая нам поможет». Но он настаивал, и когда отец Никифор согласился проводить его до Фив, то отец Леонтий радостно говорил: «Буду сражаться с врагом там, где буду!» – и показывал на свои четки. Больше он уже не вернулся.

Редко кто с возрастом не страдает от болезней. Для духовных людей болезни – это еще одно благодатное поприще борьбы, «ибо когда я немощен, тогда силен» (2Кор. 12:10).

Отец Ефрем страдал аллергией. В 14 лет он почувствовал, что у него как будто песок в глазах. Испугавшись, он скрыл болезнь от школьных врачей. Заканчивая гимназию в 1930 году, и призываясь в армию, он уже имел серьезную экзему на суставе лодыжки правой ноги. Ему дали на два года отсрочку от армии с диагнозом «трофическая язва, излечивается со временем». Благодаря этой отсрочке, он и оказался на Святой Горе.

Болезнь его преследовала в течение всей жизни. Нога была воспалена, и очень часто язва распространялась на все остальное тело. Были испробованы многие лекарства и многолетние строгие диеты, однако только терпение и постоянный уход могли дать хороший результат. Последние годы, когда отец Ефрем особенно сильно страдал от язвы на ноге и почти не спал, он говорил нам иногда: «Я не просил Бога отнять мою болезнь, но только даровать мне терпение».

Разумеется, что в молодые годы ему приходилось терпеть еще больше. Он должен был с больной ногой, имеющей весьма плачевный вид, ежедневно ходить в Святую Анну, на море, в горы и так далее, чтобы обслуживать, как самый молодой в братстве, двух старцев – отца Никифора и отца Прокопия. Он должен был мыть, готовить, месить тесто только одними пальцами, потому что не дай Бог, если какая-нибудь капля влаги попадет на руку, которая зачастую была воспалена и покрыта болезненными ранами. Постоянный, нестерпимый зуд кожного раздражения доставлял ему неописуемое страдание.

Однажды он дошел до преддверия смерти. По-видимому, это была аллергическая экзема. Целиком все тело было раздражено, оно покрылось шишками нарывов, расчесанными до крови. Лицо его было изуродовано, веки совершенно закрыли глаза. Дрожь во всем теле становилась все сильнее и чаще. Он был весь в огне. Это случилось в 40–50-х годах (во время немецкой оккупации). «Куда там поехать – в Салоники, или найти врачей! – вспоминал отец Ефрем. – Пошел в церковь и стал в стасидию напротив иконы Божией Матери. Слезы лились рекой. «Пресвятая Богородица, – молился я, – Ты пообещала нам быть Опекуном, Кормителем и Врачом²⁹ нашим. Сейчас я прошу Тебя исполнить свое обещание»... И я сразу же почувствовал, как душа наполняется глубоким миром. Церковь была в 10–12 шагах от пошивочной мастерской – там трудились отцы. Пока я шел туда, почувствовал, как спадает жар с моего тела. Смотрю на свои руки – кожа, как у маленького ребенка. Божия Матерь сотворила чудо». В дальнейшем, болезнь стала уже терпимой.

Отец Ефрем на протяжении всего времени, до самой смерти отца Никифора, был единственным из молодых послушников в каливе святого Ефрема. Временами приходили и другие, но они или не оставались, или были неподходящими. К тому же, старец Иосиф, предвидя трудности, с которыми отец Ефрем столкнется, не советовал ему набирать братство, пока жив отец Никифор. Так он и делал, несмотря на то, что за последние годы уже приходило более 10 молодых людей, желавших остаться рядом с ним, но им отказывали. Вот и получалось, что большие корзины с тысячей просфорных печатей, предназначенных для Афин, он таскал один в скит святой Анны, к морю. Таким же образом, мешки с зерном отправлялись на мельницу в Святую Анну, а затем возвращались оттуда. Вино из монастыря Дионисиат он приносил в баках, потихоньку подымаясь и спускаясь по многочисленным крутым, обрывистым и скользким тропинкам. Где там найти мула для строительных материалов, кровельного железа, дров, черепицы, асбеста, цемента! Сам себе и мул, и повар, и эконом, и садовник с мотыгой, и рукодельник, и землекоп, и строитель, и священник всех Катунак, да еще и неукоснительный исполнитель всех монашеских канонов и всех духовных обязанностей.

Однако Господь не оставлял его в трудные минуты. Как-то в лесу, у Холодных Ключей, он трудился один, вытаскивая на центральную тропинку пни от тополей, для изготовления просфорных печатей. От тяжестей у него схватило спину. Тогда на тропинке появился некий юноша. Он помог вытащить пни туда, откуда их мог забрать погонщик мулов, и затем внезапно и странно исчез. В какой-то момент работы он назвал свое имя: Феодор. Позднее отец Ефрем размышлял: «Кто же из двух это был – Тирон или Стратилат?»

В другой раз, он пошел по послушанию в скит Ксенофонт. Отправился пешком из Дафни и недоумевал, что будет делать, ведь он совсем не знал этой местности. В дороге, однако, он встретил одного иеромонаха, соседа своего из Катунак, который тоже шел в скит и уверял, что хорошо знает все тропинки. Действительно, они дошли до места, но проводник его исчез, как будто сквозь землю провалился. Удивился отец Ефрем и лишь сказал: «Слава Богу!»

Старец испытывал особенную любовь к святому Нектарию Эгинскому. Часто на литургии он доставал его икону и возжигал перед ней свечу. Ходил поклоняться благоухающим частицам его мощей в каливу отца Герасима Песнописца в Малую Святую Анну, а когда имел большую нужду, то просил монахов каливы принести их ему в Катунаки для благословения. Когда его спрашивали, почему так велик святой Нектарий, он отвечал: «Потому, что еще и сегодня не перестает быть оклеветанным»³⁰. Как-то отец Ефрем заметил, что в зерне, которое хранилось в кладовке, завелось множество амбарных долгоносиков. Он был один с больным старцем Никифором, и ему было очень трудно тогда заменить это зерно. Тогда он помолился святому Нектарию, крестообразно приложил ватку к частице его мощей и затем положил эту ватку в зерно – и оставил всякое попечение. Прошло время, и когда понадобилось на помолку зерно, чтобы замесить хлеб, то он нашел зерно совершенно чистым. Святой Нектарий сотворил это чудо!

Также большую любовь Старец имел к святому великомученику Мине³¹ и к святой Ирине Хрисоваланди³². Он очень часто ставил их иконы на иконостас во время Божественной литургии. Святого Мину он просил о помощи, когда ему нужно было что-либо найти, а святую Ирину – о привнесении мира там, где его недоставало.

Отец Рафаил жил один своей строгой монашеской жизнью в маленьком домике, который был продолжением пещеры недалеко от каливы святого Ефрема. Его часто посещал отец Ефрем, чтобы совершать свои священнические обязанности. Однажды, когда он вместе с отцом Никифором совершал таинство Соборования, то услышал голос, исходящий от иконы Архангелов: «Мы ждем тебя, когда ты придешь к нам!» Отец Ефрем возликовал от прилива благодати. Когда он позже рассказал это старцу Иосифу, то услышал следующее объяснение случившегося: «Дитя мое, это не икона разговаривала, а благодать проявляет себя таким образом».

Как-то, будучи уже священником, отец Ефрем, молодой и ревностный, возжелал подольше сохранять духовный плод Божественной литургии. И предложил старцам Катунак прекратить привычные угощения после службы и сопутствующие им невинные беседы, которые гасят пламя литургии. Те, однако же, воспротивились. «Я разгорячился, – рассказывал он, – два-три дня меня трясло от обиды. Наконец, с большим душевным порывом помолился: «Святой Василий, святой Феодор Студит, святая Ирина Хрисоваланди, я подвизаюсь, как вы учите, а в результате впадаю вот в такое состояние». Сразу же душа моя наполнилась миром ко всем отцам, и я почувствовал, что одержал великую победу. Три дня мне казалось, что за мной следует девочка 12 лет – Пречистая Дева».

Отец Ефрем очень трудно переносил путешествия, главным образом, морские. Морская болезнь его мучила ужасно. Он избегал путешествовать, особенно, если перед этим литургисал, так как боялся, что в море его стошнит, а это, после Божественной литургии, – большой грех. Как-то он был в Новом скиту и отслужил литургию. Море казалось спокойным, и, ничего не подозревая, он сел в небольшую парусную лодку, чтобы вернуться в Катунаки. Плыть было недалеко, но, как только они обогнули мыс Пинны, то попали в шторм, который усиливался по мере их приближения к Каруле. Капитан боялся причаливать и хотел оставаться в море. Отец Ефрем уже находился в состоянии морской болезни и чувствовал позывы к тошноте. Стремительно приблизившись к капитану, он сказал ему повелительно: «Иордани, причаливай к Каруле». Капитан был вынужден подчиниться и резко вырулил к причалу Карули, ворча с негодованием: «Причалю, даже если и разобью лодку». Внезапно на море воцарился штиль. Они причалили, сошел отец Ефрем и другие монахи. Спокойно выгрузили целую кучу вещей, а капитан с удивлением сказал: «Великого святого заступника ты имеешь, отец».

Отец Ефрем имел извещение от Господа о той неприятной болезни, которой заболеет отец Никифор, задолго раньше, чем это случилось. С болью в душе он усиленно молился и много пролил слез, но все же ничего не смог изменить. Когда начали появляться первые симптомы и отец Никифор чувствовал себя очень плохо, отец Ефрем в преизбыточной любви испросил у Бога возможность взять на себя болезнь своего Старца, а свое здоровье отдать ему. Действительно, в течение двух-трех дней отец Никифор признавался, что чувствует себя превосходно. А отца Ефрема, напротив, покрыла непроглядная тьма. Но лишь на несколько дней услышал его Господь.

Постепенно болезнь отца Никифора развилась в потерю памяти. Он стал как дитя, узнавал только отца Ефрема и не мог ни на миг оставаться без него. Часто повторял, как будто поминает на проскомидии, имена Афанасия и Сотирии. Это были имена его родителей. Отец Ефрем огорчался невообразимо, расценивая болезнь духовно, как недостаток благодати, через которую человек рождается в Боге. Он стал молиться еще дольше, совершал монашеское правило болящего и не оставлял его ни на минуту. Он даже спал на полу в его келлии и забирал его в алтарь, когда служил литургию. В то время он и «получил молитву своего Старца»³³. За столько лет преданного служения Старец и раньше давал понять, что он доволен им. Но теперь, напоследок, он воздел высоко руки и воскликнул, обращаясь к своему послушнику: «Господь да благословит тебя! Господь да благословит тебя! Ты не человек, ты – ангел!» Монахи, знавшие их, говорили: «Отец Ефрем долго ждал этого благословения своего Старца. Но уж получил его раз и навсегда».

Когда в августе 1973 года мы навестили отца Ефрема, он был страшно измученный и уже ожидал скорого отшествия своего Старца. Отец Никифор почил 25 сентября 1973 года. На следующий день отец Ефрем написал одному духовному чаду: «Пишу тебе это письмо, хоть от меня и осталось лишь одно бездушное тело. Мой Старец, мой добрый Старец уже почил. Вчера его похоронили. Возьми на себя труд и сообщи его родственникам».

Другой его духовный сын в те дни гулял по побережью Салоник. В порту на одном из причалов он увидел парусник на погрузке. Как только он узнал, что лодка направляется на Святую Гору, он побежал на ближайший рынок, наполнил ящик самыми большими и вкусными яблоками, и послал их отцу Ефрему. А тот не замедлил отправить письмо, полное благодарности, так как яблоки прибыли в самый подходящий момент: был 40-й день после смерти отца Никифора, и отец Ефрем угощал монахов, которые в тот день собрались, яблоками на трапезе (тогда это была большая редкость для Катунак).

Отец Ефрем после стольких лет общежития остался совсем один. Один со своими горькими воспоминаниями. Утешением ему была переписка со своим братом, который присылал ему много необходимых вещей. Вспоминал слова своего отца, который как-то раз ему сказал, когда тот за ним ухаживал: «Ефрем, тебя Ангелы будут обслуживать». Этим и утешался.

Деньги, около 500 лир, которые остались после отца Никифора, он раздал как милостыню и на сорокоусты за помин души усопшего. Радовался, что и сам отслужил ему 40 литургий. Увеличил также и протяженность служб: к одному часу вечерней прибавил еще полчаса, а к утренним двум часам еще один час, ради упокоения души своего Старца. Все по четкам. Полностью отдался молитве за почившего. Одному из посетителей рассказал, как он молился в то время, и тот записал его молитву: «О, Всецарице, Мати Божия, скажи одно лишь слово Чаду Своему. Да простит эту душу! Я, осужденный на муки грешник, спускаюсь в ад и молю Тебя за другого грешника, приими его и возведи в Рай. Скажи только словечко Чаду Своему. Какая радость будет тогда на Небе! Все Ангелы восторжествуют и будет праздновать все Небо. И если приблизится властитель тьмы, порази его как следует! Пусть низвергнется вниз в недра ада!»

Благодать его посещала многократно. В конце концов, он получил извещение о спасении души своего Старца. Это произошло Великим постом в 1974 году.

Но здоровье его было подорвано: сказались чрезмерное напряжение, одиночество и молитвенный труд ради спасения души усопшего Старца. Отец Ефрем, который много лет питался бобами, при первом же вкушении нового урожая (был конец мая) получил отравление. Бледный и бессильный, он лежал в своей келлии. Но Господь в те дни привел одного гостя – благочестивого монаха, который и спас его, уведомив врача тех мест отца Демоклита. Тот после осмотра вскинул высоко вверх руки и сказал: «Отче, как перед Божией Матерью говорю тебе: ты должен поехать в Салоники – твоя жизнь в опасности!» Старец не хотел, но настаивали другие монахи и, наконец, его убедили. На носилках он был перевезен в Салоники для лечения. Со Святой Горы он не выезжал 38 лет – с 1936 по 1974 год.

Отец Ефрем довольно скоро поправился, и его начали навещать разные благочестивые люди. Старец жаловался, что после почти сорока лет, проведенных на Святой Горе, он вдруг оказался за ее пределами. Однако приходящие люди говорили ему о духовной пользе, которую он им приносит, на что отец Ефрем, кивая головой, говорил: «Свеча светит, но сама сгорает».

В одном из писем он так описывает все случившееся: «Отравление мое было от бобов. Врачи говорят, что когда в крови человека отсутствует какой-то элемент, тогда бобы вступают в реакцию, и человек получает отравление, но когда кровь здоровая, тогда они не влияют. Меня эти бобы нашли изможденным телесно и, в большей степени, духовно, из-за тяжелого состояния моего Старца, поэтому я и пострадал. В больничной палате я пролежал 8–9 дней.

Выздоровев, я собрался выписываться и хотел подобрать себе очки с согласия глазного врача. Но когда он осмотрел мои глаза, то его что-то там обеспокоило, поэтому он не разрешил мне уйти из больницы, а направил в глазную палату. Там я оставался 16 или 17 дней. Десять дней меня обследовали врачи и ничем мне не могли помочь. Мне давали таблетки, капельницу, делали уколы; меня ослепляли светом с помощью разных приборов, у меня брали кровь из пальца, меня обследовал невропатолог, водили на рентген, сняли электроэнцефалограмму. Все это для того, чтобы найти причину, которая вызвала повреждение в глазах. И ничего не нашли. Вынесли решение – ничего не находят плохого, ничего ненормального.

На одиннадцатый день врачи мне сказали: «Отец, сегодня ваши глаза пошли на поправку». И вот, через 25 дней я вернулся к себе домой в Катунаки с предписанием врачей снова приехать через два месяца в Салоники для повторного обследования. Но я не приехал. Отслужил молебен Божией Матери Скоропослушнице и больше ни о чем не беспокоился.

Когда я был в Салониках, меня навестили все мои братья и очень много разных людей. Среди приходящих женщин, как-то оказалась одна, которая села очень близко к моей кровати и говорит мне: «Ефрем, ты меня узнаешь?» – «Нет», – отвечаю я. – «Неужели ты меня не узнаешь?!» Посмотрел на нее хорошенько и отрицательно покачал головой: «Нет». – «Я Елена, твоя сестра», – наклонилась и поцеловала меня. Рядом с ней сидел один господин, и в то время, когда я готов был спросить сестру мою Елену: «А рядом господин – это твой муж?» – он опередил меня: «Ефрем, а меня узнаешь?» Посмотрел я на него внимательно и ответил, что нет. «Я Эпаминонд – твой брат». Дитя мое, это были очень трогательные минуты – через сорок лет я не узнавал своих родных!»

Другой брат записал рассказ отца Ефрема о его возвращении в Катунаки после болезни: «Наконец я вернулся в свою каливу. Сижу, смотрю...

– Да-а, дом старый, надо бы побелить. Двери ветер пропускают, надо заменить. Кто все это сделает? Сейчас какой я работник!.. Ну ладно, приготовлю что-нибудь поесть. Сухари, вот, имеются.

– Ты что, сухари будешь есть?

– А почему бы и нет! Что я ел столько лет? Сварю какие-нибудь макароны.

– Но ты же болен, того и гляди – помрешь скоро. Тебе надо молоко, сыр, а ты макароны будешь есть?

– Но здесь ведь Катунаки, а не в миру.

– Но ты состарился. В миру сколько людей тебя обслуживало и ты скольким помог! Понял, какую нужду имеют в тебе люди?

– Так что – уйти в мир?

– Почему бы нет! Кто еще имеет такой опыт, как ты?

– Что? Возьму приход? Что я понимаю в этом?

– Почему бы нет, безграмотный, что ли?

– Да нет, знаю грамоту, но не могу я так...

Чувствую внутри беспокойство, расстройство какое-то.

– Уеду, возьму приход, но... Ах ты, проклятый, рога дьявольские, ты здесь столько времени и нападаешь на меня?!

Пришел в себя, дитя мое, и начал свою прежнюю жизнь. Да-а, но что тебе сказать о молитве? Шесть месяцев не мог обрести то молитвенное состояние, которое было до выхода в мир. Вот такой он, мир! Поэтому говорят отцы: «В последние времена будем ублажать тех, кто не выходит в мир». Зачем он нам, дитя мое? Мы ведь призваны к другой жизни. Покой монах находит при строгой, сокровенной жизни. Для мира есть другие, которые призваны нести этот груз. Мы же будем говорить о молитве, послушании, покаянии. Почему, батюшка мой, мы называемся ангельским чином? Потому, что дело наше, как и Ангелов, – беспрестанное служение и славословие Богу. Я о духовничестве ничего не знаю: мы ни жен, ни тещей не имеем и в миру не живем, чтобы знать эти проблемы и нести этот груз. Будь внимателен и не делайся участником в чужих грехах».

Был ноябрь 1971 года. Два студента, запыхавшись, спускались из скита пророка Даниила. Миновали первый домик, поприветствовав согнувшегося над рукоделием монаха обычным «благослови, отче». И продолжили свой путь в пустыньку отца Ефрема. Первый из них, более бойкий и менее внимательный, после двух-трех безответных стуков во внешнюю дверь во дворе открыл ее и, сопровождаемый своим робким и вежливым спутником, прошел дальше. Миновали кухню и прошли к маленькому балкончику, снаружи от кухни. «Отец Ефрем!» – позвал он тактично. Глубокая тишина. Тень беспокойства коснулась его души. Где отец Ефрем может быть? Душа пришельца, исполненная трепета и восторга от того, что он слышал об изливающейся любви, об опытном послушании, о практике умной молитвы и других удивительных вещах, жаждала поскорее встретить самого подвижника. Его фантазия была наполнена схемами и идеями, которые он старался приспособить к заранее воображаемому им облику аскета – отца Ефрема.

Под окном келлии студент еще раз позвал Старца, постучал в дверь, а потом, нагнувшись, прошел через нее в большое застекленное помещение. Свернул направо и начал подниматься по каменной лестнице. Наконец, послышались тяжелые шаги, дверь на веранду открылась и показалась тонкая фигура, завернутая в длинное заплатанное пальто, – отец Ефрем. Лицо сияющее, юношеское, обрамленное белоснежной бородой, орлиный взгляд из глубоких глазниц – острый и испытывающий, сверкающий.

Сели на скамеечке возле церкви. Отец Ефрем посадил рядом и второго юношу. Они начали приятную беседу о старце Емилиане³⁴ (в то время игумене монастыря Великих Метеор, а позднее – монастыря Симонопетра). Он был духовником юноши. «Был он здесь, – рассказывал отец Ефрем. – Сел напротив меня в келлии, снял свою жесткую скуфеечку – одет как принц. «Я игумен в Метеорах, – говорит. – Хотел вас спросить об умной молитве». – «В Метеорах очень много народа, приезжайте на Святую Гору», – отвечаю ему. Когда он ушел, то я подумал: помолюсь немного, посмотрю, что он за человек такой». Отец Ефрем восторженно замахал рукой: «Он, дитя мое, само благоухание!» В какой-то момент повернулся к другому юноше, который молча слушал беседу:

– А ты почему ничего не говоришь?

– Я слушаю, отче.

Но ему хотелось сказать: «Мне достаточно просто видеть тебя». Однако, желая убедиться в высоких познаниях и особом устроении живущего в духовном трезвении аскета, каковым он представлял его себе в своем воображении, он спросил: «Отче, как спастись?» Сокрушающая простота ответа поразила его: «Исповедью и Причащением. Все остальное только следует за этим». Сотни мудреных идей и изысканных теорий благочестивого ума рухнули перед этой простотой.

Нашлось время поговорить и наедине. Юноша доверительно сказал, что хочет стать монахом, но еще не знает, что выбрать – пустынь или общежитие. Воодушевленный светлым обликом отца Ефрема и с благоговением относясь к тому, что слышал о нем от других раньше, он предпочел бы спросить, возьмет ли его отец Ефрем к себе в будущем. Но спросил совсем о другом: он прощупывал почву, так как тогда говорили, что отец Ефрем не принимает послушников. Сказывалось и влияние тех, кто говорил: «Сначала – в общежитие, а потом, когда закалишься, – в пустыню».

Отец Ефрем, прямой и цельный, ответил:

– Послушай, дитя мое, какого святого ты особенно почитаешь?

– Святого Нектария.

– Вот и помолись ему: «Святый Нектарие, я не знаю, какой из двух путей больше подходит мне, но ты ведь святой и знаешь об этом лучше меня – просвети, чтобы я избрал правильный путь».

– А что дальше? Как я пойму, что отвечает святой и чего хочет Бог?

– Изнутри почувствуешь: к чему склоняется сердце в мире и покое, туда и следуй.

– А если, несмотря на это, я совершу ошибку?

– Святой, которому ты помолишься, тебя чуть-чуть подтолкнет туда, куда нужно.

Юноша был ошеломлен. Он думал, что кто-то третий должен был указать волю Божию о его личной жизни.

Отец Ефрем был очень последователен и деликатен в этом вопросе. Конечно, иногда, подшучивая, он говорил некоторым, приковывая их внимание проницательным взором: «Наш ли еси, или от супостат наших?» (Нав. 5:13), имея в виду – будет ли вопрошающий монахом или нет. И кое-кого оставлял в недоумении – сами разберутся!

Когда речь шла о выборе между монашеством и мирской жизнью, тогда отец Ефрем отсылал их к иконе Божией Матери «Скоропослушница», в монастырь Дохиар, чтобы испросили у Пречистой просвещения, чтобы сердцем выбрали. Он – который сам был воплощенной похвалой монашеству и словами, и делами возвещал превосходство и блаженство монашеской жизни. И, вместе с тем, сам он никогда и никого не принуждал, предоставляя каждому свободу выбора. Когда его просили узнать волю Божию – помолиться и указать им ее, он отвечал: «Дети мои, я помолюсь, но пусть Господь Сам укажет вам тот путь, на котором вы спасетесь и прославите Его». Даже когда его уговаривали высказать свое мнение, он оставался непреклонен. Наедине с нами он наставлял, что нужно с твердостью держаться правильной позиции: «Даже, если Бог известит меня о Своей воле, я о ней не скажу, потому что, если сделаю это, то диавол приложит усилия, чтобы человек ее не исполнил, а тогда грех будет тяжелее».

Один юноша, которого Старец называл «вором и разбойником», потому что, найдя все двери каливы закрытыми, он влез через ограду (по слову евангельскому: «кто перелазит инуде, тот вор и разбойник» (Ин.10:1)), чтобы поговорить с отцом Ефремом, хотел стать монахом на Афоне. Но его духовник желал, чтобы юноша был в его монастыре, вне Святой Горы.

Как-то раз они пришли вдвоем – духовный отец и его чадо. Возник вопрос: должен ли юноша последовать велению своего сердца и жить на Святой Горе или послушаться духовника и остаться с ним. Брат, который приносил угощение гостям, затаив дыхание ожидал, что скажет на это отец Ефрем. «Отче, – неторопливо начал Старец, – ваш духовный сын должен поведать вам все свои помыслы и стремления своего сердца. И, безусловно, обязан вас послушаться, если вы имеете другое мнение, но если с течением времени его помыслы будут настаивать на своем, он должен их исповедать снова и снова. Если это случится, то вы, как духовник, засвидетельствуете, что он имеет устойчивое стремление. Тогда вы должны признать, что это от Бога, и дадите ему благословение осуществить свое желание». Ответ этот – «золотое сечение». Да поможет Старец и нам своими молитвами рассуждать так же просто и по существу.

Некто, желающий стать монахом, пришел к Старцу спросить совета, к кому ему лучше пойти. Отец Ефрем тогда был один и, конечно же, нуждался в помощи, так что вполне оправданно его желание, чтобы кто-то был с ним. Однако юноша попросил его благословения пойти в другое, соседнее братство. «Дитя мое, – говорит ему отец Ефрем, – там, куда ты хочешь пойти, живут очень хорошие монахи, и если душа твоя там будет спокойна, то иди и живи в послушании – и спасешься». Ни слова не сказал он о своей личной нужде.

Через несколько дней старец той братии вместе с юным кандидатом посетил отца Ефрема, чтобы получить его благословение. От всего сердца, с воодушевлением отец Ефрем благословил их. И даже подумал, хотя не сказал: «Да наречется имя ему такое-то». Он очень любил и хвалил того юношу.

Нам написал один брат: «Я познакомился с отцом Ефремом в 1974 году. Мне нужно было посоветоваться, куда пойти жить на Святой Горе. Когда я назвал ему одного старца, то отец Ефрем, желая избежать осуждения, сказал: «Я бы не хотел, чтобы ты пошел туда сажать лук и картошку».

Когда я сказал о другом старце, он ответил: «Да, ступай. Если он примет тебя, останься на несколько дней, а потом приходи, поговорим». Так и случилось. Я остался у того старца под предлогом, что буду готовиться к экзаменам. В те дни я встречался с другими монахами и всех их спрашивал, какое они имеют мнение о старце, у которого я живу. Естественно, каждый высказывал только свое мнение, вследствие чего и возник у меня внутренний душевный разлад. Смущенный, пришел я в Катунаки.

– Нет, дитя мое, – говорит мне отец Ефрем, – ты сделал ошибку, вернись обратно и никуда не ходи. Побудешь там 15 дней и потом опять придешь.

Действительно, так я и сделал. За эти дни, находясь рядом с тем старцем, я почувствовал мир и покой. Впоследствии я посетил отца Ефрема в Катунаках и сказал ему, что я очень доволен. Ответ его был таким: «Сейчас отец Ефрем для тебя умер. Теперь у тебя есть старец, там будешь жить и подвизаться в послушании».

Один из будущих его послушников посетил его, имея при себе саженцы миндального дерева. На праздник святого Ефрема 28 января 1972 года он написал отцу Ефрему поздравительное письмо, и тот, отвечая ему, попросил саженцы. Старец уже подготовил ямки под них во всех огородиках каливы. Они посадили их, поливая тем небольшим количеством воды, что имелась в цистерне. Юноша качал воду насосом в бочку и оттуда по пластиковой трубе она направлялась в огородики, где отец Ефрем занимался поливкой.

Бесплодная земля, много труда, мало воды – только миндальные деревья и могли что-то уродить. Но и они от августовской жары и засухи становились очень жалкими: листочки ржавого цвета сворачивались, висели на ветке вялые и безжизненные. Раньше там росли оливковые деревья, но толку от них было мало: ручная маслобойня давала лишь две-три оки некачественного масла с большим осадком. Опечаленный отец Ефрем был вынужден выкопать оливки и посадить миндаль. «Пригоршню миндаля соберу, но съем его с удовольствием», – говорил он. Но особого результата и здесь он не добился. Позднее, когда подвели воду, выкопал и их, посадив фруктовые деревья. Так, когда приходит время, кушаем какой-нибудь маленький персик, какую-никакую сливу.

Отец Ефрем качал головой: «Старые монахи говорили: Катунаки не для огородов и садов. Для сада нужен горб садовника, грязь и вода, и много труда. Катунаки для молитвы и рукоделия».

Не привыкший к труду юноша, устал качать воду насосом, но, наконец, работа закончилась. После повечерия они сидели в полутемной церквушке и разговаривали. Юноша боролся с помыслами. Желая стать монахом, он торопился, но возникали различные препятствия в лице родителей, духовника, было не закончено образование, кроме того, в годы «семилетней диктатуры»³⁵ молодые монахи не освобождались от службы в армии. Он спросил отца Ефрема: «Что делать? Может, мне пора решиться?» – «Нет, – прогремел резкий голос отца Ефрема, – ты не готов еще. Когда зажжется внутри тебя пламя, тогда и спрашивать никого не будешь, и в расчет ничего не будешь принимать». Относительно того, чтобы найти ему другого духовника, отец Ефрем не соглашался. «Если перейдешь жить в другое место или станешь монахом, тогда можно, а пока оставайся у своего духовника». Отцу Ефрему даже в голову не могло прийти, чтобы самому стать духовником юноши.

Вернемся к июню 1975 года. Вот юноша поднимается по тропинке наверх, обливаясь потом и задыхаясь в нетерпении своего сердца. Вот он останавливается, чтобы перевести дыхание в тени большого дуба, напротив почерневшей от времени маленькой двустворчатой двери во двор, молится, чтобы Господь благословил принятое решение и утвердил его в новой жизни. К тому же, и отец Ефрем сказал ему: «Да, я приму тебя». Скрипит открываемая дверь, и в глубине каливы виден отец Ефрем, согнувшийся над раковиной, в которой он что-то мыл. Оборачивается, весь белый и светящийся, узнает юношу и, приняв с обычной для него любовью, провожает его в келлию для новоначальных.

В положенный час по четкам они совершили келейно вечерню. На постной трапезе (была среда) – вареная фасоль с лимоном, который Старец выкопал из песка в подвале, привычные оливки из старых запасов, давно заброшенных по причине одиночества отца Ефрема. Глиняная посуда – поколотая, хлеб – домашней выпечки, горький из-за многолетней, старой муки... Пепел и металлический треножник в очаге, почерневшая кастрюля рядом, прикрытая квашня с тестом, проволочный фонарь... Кроме раковины, имелась и некоторая мебель: открытые полки для посуды и сундук. В углу стоял узкий длинный стол, уставленный тарелками с горячей едой. Сели за стол – старец, шестидесятитрехлетний отец Ефрем, а рядом юноша с пылким сердцем. Был час, когда скалы уже заслоняли свет, который совершенно растворялся в каштановом деревянном потолке (закоптившемся за многие годы) и в пожелтевших (когда-то белых) стенах.

На рассвете следующего дня служили литургию. «Повторяй за мной эту мелодию: «Го-о-споди, поми-и-и-луй» – тихонечко, спокойно, как будто голос летит издалека. Так нам передал старец Иосиф, а сам он научился мелодии во сне, когда увидел двенадцать поющих птичек и тринадцатую, которая ими управляла. В Малой Святой Анне хоть и маленькая церковка, но от тихого пения снаружи даже не было слышно наших голосов. Конечно, позже старцы уже плохо слышали, и я вынужден был петь громко».

Закончив литургию, они спустились в трапезную, чтобы что-нибудь перекусить. Какое-то время сидели молча, отец Ефрем сосредоточенно смотрел куда-то вдаль. Затем сказал: «И узрели сыны Израиля дух Моисея на Иисусе Навине» (Ср.: Втор. 34:9). Юноша, имея только начальные богословские знания, решил, что отец Ефрем говорил что-то о Божественном участии и созерцании в Боге. Он спросил: «Благодать чувствуете, батюшка?» Тот же, погруженный в свои мысли, даже не услышал вопроса и продолжал: «Сегодня на литургии, дитя мое, я получил извещение, что ты мой последователь и преемник». – «Батюшка, я буду преемником твоим в наследовании этого дома?» – с долей лукавства спросил новоначальный. – «Нет, в духовном делании ты будешь моим наследником», – ответил отец Ефрем глубокомысленно и решительно.

Так начался последний период жизни отца Ефрема, жизни Старца со своей братией. Несмотря на пожилой возраст, он показал достойную удивления душевную выдержку и гибкость духа. Ему предстояло научиться и выстрадать то, чего он не знал, будучи молодым. Приходилось жертвовать собой, в буквальном смысле этого слова. Он говорил: «Со стариками я знаю, как управляться, а с молодыми – нет. Теперь научусь и этому». Позже в шутку признавался: «Старец – это величайший политик!» Он радовался, видя свою братию, особенно, когда все были единодушны и в любви между собою. Тогда глубокая радость и ликование били из него ключом. Он действовал всеми возможными способами, которые только мог придумать, но, главным образом, – своим любимым оружием: молитвой и слезами. Он подвизался о Господе, дабы помочь братии, желая сохранить ее, продвинуть в добродетели, в духовном росте и, главным образом, научить всех послушанию и молитве. Как часто он изнемогал, но не согнулся, не опустил знамя отеческой любви. Он не мог даже подумать, чтобы удалить кого-нибудь от себя. Когда Старец бывал сильно утомлен кем-либо из монахов, то ссылался на закон схимничества: «Ни он не может уйти, ни я не могу его прогнать, – говорил Старец, – если только по «икономии» после моей смерти»³⁶.

Один из братьев записал: «20/IV–90 г. Рассказал Старцу перед началом вечерни о своенравном поведении одного брата. Когда наступило время вечерни, Старец совершенно не мог от расстройства молиться по четкам. Очень печалился, что не может нас научить послушанию. После трапезы с горечью сказал нам несколько слов о послушании и о том, что все мы должны идти общежительным путем. К сожалению, мы мало внимали словам нашего Старца. Вечером, несмотря на это, молясь по четкам, Старец чувствовал все больше и больше увеличивающуюся сладость и, наконец, уйдя в молитву, созерцал, как Бог облек его в царскую порфиру. Столь велико было чаяние нашего Старца, чтобы мы преуспели в послушании, что Господь в ниспосланном ему видении удостоил его царских одежд».

В начале 1981 года собралось все братство: пятеро молодых людей. Старец без устали наставлял их, вразумлял, разъяснял им суть монашеской жизни – главным образом, во время трапезы, когда все собирались вместе. Первое, что они услышали, был чисто практический совет беречься холодных святогорских ветров: куда бы кто ни пошел, он всегда должен был иметь на смену одну нательную рубашку в торбе. «Вспотел? Сразу же поменяй, иначе будем по больницам бегать», – говорил он нам. Куда там попробовать одному поднять мешок цемента, только вдвоем, даже если это было порой неудобно. Старец доходил до крайностей, желая нас уберечь. Когда были земляные работы и использовались лопаты, наиболее слабым он запрещал набирать по полной лопате. «Половину, половину лопаты!» – кричал он. В отношении еды он был также очень внимательным – заботился и о количестве, и о качестве, не допускал излишества, но и не разрешал своевольные посты. Трапеза была сытной, и тарелка должна была остаться пустой.

Две готовые фразы должны быть всегда на устах монаха: «Буди благословенно» – когда нужно что-то исполнить, и «простите» – когда нужно попросить извинения. Ум же должен быть в молитве: «Господи Иисусе Христе, помилуй мя».

А если мысль и сердце прилепляются к родителям и друзьям, монах должен помнить, что когда он уходит из мира, Бог посылает Ангела Своего на его место.

Так, желая подбодрить начинающих монахов в отречении от мира, Старец частенько рассказывал одну историю:

«Жил на Святой Горе один старец. Принял он к себе юношу, желавшего стать монахом. Старец посоветовал послушнику не думать о мире, о семье (юноша имел мать и двух незамужних сестер) и возложить попечение о них на Бога. Он дал ему наказ: если какой-нибудь мирянин посетит их каливу, то не расспрашивать о том, что происходит в миру.

Через какое-то время проходил мимо один нищий, и молодой монах, позабыв слова старца, спросил его, откуда он родом. И когда узнал, что тот был из его родных мест, поддавшись слабости, спросил его про свою семью. Так он узнал, что его родные живут в больших затруднениях. Мать была вдова, а сестры были вынуждены зарабатывать на разных работах и, будучи беззащитными, подвергались различным опасностям. «Был у них брат, – говорил нищий, – да и тот их бросил и пошел в монахи на Святую Гору».

Помыслы начали мучить молодого монаха. Старец, увидев его расстроенным, спросил о причине, и когда узнал, то покачал головой и сказал: «Не должно было тебе меня ослушаться, дитя мое». Монах не выдержал натиска помыслов, оставил своего старца и пошел к себе на родину. Устав в дороге, в какой-то момент он сел в тени отдохнуть. И когда задремал, то предстал перед ним светлый Ангел, который сказал ему: «Бог с того момента, как ты отправился на Святую Гору, желая предаться Ему, послал меня на твое место, чтобы я опекал твою мать и твоих сестер. Сейчас, когда ты идешь их брать под свою опеку, я уже больше не нужен – и ухожу». Монах в испуге проснулся и, покаявшись в своем намерении, сразу же вернулся к своему старцу на Святую Гору. «Дитя мое, – сказал ему старец, – как хорошо, что ты вернулся! Я не переставал молиться все время, пока ты отсутствовал, чтобы Бог просветил тебя, и ты бы избежал вражеской ловушки». Так они мирно продолжили свою подвижническую жизнь.

Через несколько лет проходил мимо один благочестивый паломник и зашел к ним ради духовной пользы. Молодой монах молча подал ему воду, лукум и кофе. Во время беседы старца с посетителем оказалось, что он земляк молодого послушника. Старец тактично спросил о семье своего послушника и услышал о чуде Божием. Один живший на чужбине односельчанин вернулся с хорошим достатком и, увидев старшую дочь, попросил ее себе в жены. К тому же, он наделил приданым младшую сестру, и ее тоже выдали замуж. Таким образом, благословение Божие пришло в их дом. Старец позвал послушника и, радостный, рассказал ему о благословении, которое принес Ангел его родным».

Все годы старец Ефрем продолжал непрестанно советовать, просить, укорять, проверять все, что связано с исполнением молитвенного правила братии.

Каждый раз он возвращался к одной теме: «Мы пришли сюда для этой самой вечерни, для правила, для утрени, для повечерия. Если оставим это или будем делать наполовину, с тысячью отговорок, тогда зачем мы сюда пришли?» В этом он был очень строг, и, прежде всего, к самому себе. Если иногда (что случалось редко) по какой-то серьезной причине он что-то не выполнял из правила, то записывал это в долг и на следующий день его восполнял.

Природное и душевное обаяние, которым обладал Старец, совсем не противоречило его аскетичности, строгости и точности. Серьезный и сосредоточенный, погруженный в самого себя, он не разрешал многосмеяния и нежных выражений в каждодневной жизни. Один послушник от избытка чувств отважился его назвать ласкательно «старчик мой», вместо обычного обращения «старец», и был наказан епитимьей с большим количеством поклонов. Старец Ефрем, который с людьми, приходящими к нему со своими проблемами, обходился утешительно, даже с нежностью, и был весьма радушен, в своем братстве, в повседневной жизни, был непреклонен и строг даже к малейшему проявлению особой дружбы. Коснуться один другого, по-дружески или, хуже того, с нежностью, – было уму непостижимо!

Он учил чистоте помыслов и очищению сердца (что достигается исповедью, чтением духовных книг и молитвой), а также целомудрию, которое стяжается разумным постом, бдением и тому подобным.

Ему нравилось использовать примеры, и он их имел большое количество, черпая из Ветхого и Нового Заветов, из аскетической традиции Церкви, а также из истории и современных народных сказаний. Он воодушевлял рассказами о добрых плодах послушания и глубоко анализировал случаи непослушания.

Желая показать, что послушание не есть некая формальность, но, по существу, оно сродни любви, он рассказывал следующую историю:

«Один старец, обычно, после повечерия принимал своего послушника, приходившего к нему на откровение помыслов, затем благословлял его, и они шли отдыхать. Как-то раз, в то время как послушник исповедовал свои помыслы, старец, уставший от дневных трудов, заснул. Монах уважительно замолчал и ожидал, когда проснется старец, чтобы тот благословил его пойти отдохнуть. Время, однако, проходило, и послушник чувствовал все большую усталость, но старец не просыпался. Послушник уже много раз был обуреваем помыслами разбудить старца, получить благословение и пойти спать. Но любовь воспрещала ему это сделать и понуждала его подождать еще немного. В конце концов, старец проснулся и дал ему благословение уйти.

На следующий день старец позвал послушника и начал обсуждать с ним те помыслы, которые обуревали его минувшей ночью. Послушник исповедал ему свое борение и те усилия, которые он прилагал, чтобы не разбудить старца. Тогда старец рассказал ему, что когда он благословил послушника и заснул второй раз, то увидел сон – некий трон, а на нем семь венцов, и услышал голос: «Этот трон принадлежит твоему послушнику, и эти семь венцов он заработал нынешней ночью"».

Возле келлии Данилиев³⁷ жил старец Дионисий со своими послушниками – монахами Арсением и Афанасием. Как-то Афанасий перестал слушаться Старца и начал слоняться. На Благовещение в соседней каливе был престольный праздник. Старец Дионисий со своими послушниками пошли туда на всенощную. Когда пришли в каливу, то монах Афанасий решил пойти на праздник в другое место. «Дитя мое, останься вместе с нами», – попросил его Старец. Тот, однако, и слушать не хотел. Тогда Старец ему напомнил: «Неповинующимся послушникам Бог шлет злых ангелов» (Ср.: Притч. 17:11). «Ну и пусть придут!» – запальчиво сказал монах Афанасий и ушел.

На следующий день утром монахи увидели его с изменившимся лицом, больного. Сразу же посоветовали пойти к врачу в скит святой Анны. Врач растерялся, когда его увидел, не знал, что и делать – так плох был Афанасий. Наконец, состояние его резко ухудшилось, и, спустя несколько часов, он умер, крича и ударяя себя в грудь. Мертвого, его перенесли из Святой Анны в Малую Святую Анну – и дальше, в Катунаки, домой. Старец его простил уже мертвого. Отец Ефрем рассказывал, что, идя в то время по тропинке из Малой Святой Анны в Катунаки, он чувствовал сильную душевную смуту.

В первые годы старчества отца Ефрема (1975–1976) его посетил один монах, который смущался своими помыслами. Старец его имел некоторые плохие привычки, и монах, желая избежать искушения, ушел от старца. Но он чувствовал некое смущение и не мог исполнять положенного монашеского правила. Формально, основываясь на монашеских канонах, он имел право уйти от старца³⁸. Но отец Ефрем, когда узнал суть дела, сказал категорично: «Вернись к своему старцу! Не смущайся, вернись и впредь будь внимателен».

И вот результат: очень скоро старец заболел; монах с любовью ухаживал за ним и вскоре с миром закрыл ему глаза. Так что и старец почил мирно, и послушник продолжал свою жизнь с чувством исполненного послушания.

Как-то один послушник старца Ефрема подошел к нему и сказал свой помысел, заключающийся в том, что он замечал у Старца ошибки, упущения, недостатки. «Дитя мое, – ответил ему старец Ефрем, – когда видишь недостатки у других, и, особенно, у своего старца, – знай, что твое духовное состояние не на должном уровне». Тогда монах спросил мнение Старца о тех случаях, когда речь идет о людях, обладающих тяжелым характером, упрямых, ведущих себя скверным образом. Старец ответил ему: «Чадо мое, плод молитвы – видеть других, как Ангелов».

Когда Старец замечал излишний энтузиазм у кого-нибудь, то шутливо разыгрывал диалог:

– Куда идете?

– На соли, на соли! (Веселым голосом.)

– Откуда возвращаетесь?

– О-о-ох, с солей! (Грустно воздыхая.)

И пояснял: «Отправился караван верблюдов из Палестины в Красное море, на соли, значит. Путешествие многодневное, тяжелое, среди безводных пустынь, с трудными погодными условиями. Верблюжонок резвился вокруг своей мамы, и когда кто-то спросил его: «Куда идете?», ответил высоким, живым и радостным голосом, полным воодушевления, не ведая о предстоящих трудностях: «На соли, на соли!» Когда же они возвращались после продолжительного времени, проведенного в утомительном путешествии, то на вопрос: «Откуда возвращаетесь?» он отвечал уже голосом обессиленным, низким и протяжным: «О-о-ох, с солей!"» Старец, удачно подражая голосу маленького верблюжонка, старался таким способом смирить чрезмерный энтузиазм послушников.

Один брат, будучи расстроенным, подошел к Старцу и попросил его: «Батюшка, помолись, чтобы отошла от меня печаль». Старец возложил руки на голову послушника, как он это делал обычно, и помолился. Затем сказал ему: «Я молился в эти дни, и Бог открыл мне чертог моей души, как говорится об этом в светильне Страстной седмицы: Чертог Твой вижду, Спасе, украшенный, и одежды не имам, да вниду в онь...» А еще Он открыл мне одеяния души моей». Лицо Старца, когда он говорил все это, было исполнено благодати. «Дитя мое, попроси Бога и тебе показать «чертог» твоей души».

В другой раз, он доверительно рассказал, что ему явился Христос и показал Свои язвы гвоздиные. Старец приблизился к Нему и с бесконечным благоговением облобызал их...

Старец часто рассказывал о своих благодатных состояниях, дабы поддержать и утешить братьев.

Старец учил не только словом, но и делом.

Летом 1975 года, во время посещения Старцем монастыря Великой Лавры для записи своего ученика в каталог послушников³⁹, находящийся там преподаватель фотодела Вашингтонского университета, господин Данклас Литл, предложил ему сфотографироваться. Старец и раньше редко фотографировался, не согласился и теперь.

После возвращения в Катунаки, во время одной из Божественных литургий, у него произошло одно чрезвычайное происшествие, и поэтому он был вынужден сразу же посетить своего духовника, иеромонаха Дионисия Микроагианнита. Так случилось, что у него в гостях оказался и господин Литл, который стал просить отца Дионисия убедить Старца сфотографироваться. Старец безропотно оказал послушание.

Часто к нему приходили двое нищих старичков-монахов с Карули. Старец наполнял их торбы тем, что находил съестного в доме. Однажды пришла посылка с различными продуктами от одного благочестивого христианина. В то время у Старца уже был послушник, который и разложил продукты по пустым полкам. На следующий день появился один из тех старичков. Отец Ефрем взял его торбу и с готовностью наполнил ее тем, что нашлось. Уходя, старичок, как обычно, сказал своим глухим голосом: «Пресвятая да приумножит! Пресвятая да приумножит!» Однако сердце послушника сжалось при виде пустых полок. Он недоумевал: «Ну, а мы-то что будем есть?» На следующий день пришли две посылки, а потом еще и третья. Так Господь вразумил послушника.

Как-то старец Ефрем отослал в Патры несколько печатей для просфор, и получатель выслал денежный перевод. Однако никаких денег Старец не получил. Для того, чтобы связаться с отправителями, Старец должен был сделать запрос на почту и получить ответ, кто получил деньги. Но он не соглашался этого сделать ни под каким видом. Нам он объяснил, что тому, кто несправедливо обижен, награда от Бога значительно больше, чем тому, кто подает милостыню.

Отец Алексий, погонщик мулов, как-то раз предложил старцу Ефрему привезти для него немного песка с моря. Песок же этот предназначался для келлии Панагия⁴⁰, в которой проживал тогда добродушнейший старец, отец Амвросий. Испросив у него разрешения, песок повезли к старцу Ефрему. В какой-то момент раздался оглушительный голос отца Агафона, монаха, который жил один, высоко на скале:

– Отец Ифр-е-е-е-м!!!

– Благословите! – ответил Старец, выходя на каменную площадку, чтобы его увидеть.

– Чтоб ты был непрощенным!!! Песок этот для Панагии, а не для тебя!

Старец замолчал. Он не возмутился грубостью, которую услышал, но и не оставил без внимания безрассудную претензию и самовольное вмешательство монаха. Взял посох и потихоньку начал подыматься к отцу Агафону. Случилось, что там находился и отец Амвросий, который подтвердил, что он добровольно дает песок Старцу, так как для него песка слишком много. Недоумение разрешилось, и разбушевавшийся отец Агафон успокоился.

Как-то раз Старец пытался вместе с одним из своих послушников занести бензиновую печку в церковь. Во время одной из неудачных попыток он разнервничался, и на замечание своего послушника у него вырвалось: «Чтоб тебе пусто было!» – этих слов он никогда не произносил. Вскоре молодой монах, который даже и не обратил внимания на сказанное, видит, что Старец падает ему в ноги в земном поклоне: «Дитя мое, прости меня! Дурное слово сказал». – «Батюшка, это ты меня прости. Я даже и не заметил ничего», – ответил смущенный монах.

Благородство его поведения было глубоким, искренним и трогательным. Очень часто, несмотря на то, что наступало время отдыха, Старец продолжал трудиться, ожидая возвращения кого-нибудь из братии, посланного на послушание, и потом, уже вместе, они шли отдыхать.

Его совет: «Не открывайтесь!» означал уклонение от новых впечатлений, идей, забот, которые рассеивали бы ум и препятствовали духовной работе. Сам он первый подавал пример тщательного применения его. Одно время Старец старался найти неисправность в бензиновой печке, которая шумела вентиляционной лопастью (годами он терпел этот незначительный шум). Наконец, не вдаваясь в технические подробности устройства печки, он предпринял бесхитростные и неудачные попытки исправить недостаток.

– Да вот же, батюшка, здесь неисправность, – сказал ему один из послушников и сразу же сам исправил ее.

– Да, но я-то больше слушаю, что во мне говорит мой помысел.

При такой непосредственности, Старец сохранял свой особый образ мышления.

Например, выехав для лечения в мир, он ни за что не хотел научиться пользоваться лифтом в многоэтажных домах.

– Ну вот, батюшка, мы находимся на третьем этаже, на кнопке стоит число «3». Чтобы опуститься вниз, нам надо нажать кнопку «О». Понятно?

– Понятно.

– Нажимайте и поедем вниз.

– Нет, ты сам нажимай.

Если кто настаивал, то он говорил недовольно: «Ох, ты меня заморочил!»

Старец Ефрем не спешил сделать замечание, даже когда речь шла об элементарных вещах. Так, например, послушник, который подготавливал алтарь для литургии, не следил должным образом за блюдцем для антидора. Прошло несколько месяцев. Наконец, Старец сказал:

– Дитя мое, сделай вот так и так.

– Батюшка, почему же вы мне раньше этого не говорили?

– Э-э-э, да так... – ответил он с кротостью в голосе.

Старец Ефрем не сохранял в памяти года и даты различных событий своей жизни. За более чем сорокалетний период своей монашеской жизни он помнил только две даты: свое рукоположение в 1936 году и тысячелетие Святой Горы в 1963 году. Об остальном он говорил: «когда я был новоначальным», «в молодости», «во время оккупации», «когда старец Иосиф был в Святом Василии (или в Малой Святой Анне, или в Новом скиту)», «после того, как умер старец Иосиф». А из событий на Святой Горе лишь немногое из самого важного он держал в своей памяти.

Однако Старец очень хорошо помнил праздники и дни памяти святых.

– Какое имя получил, брат?

– Монах Иоаким.

– Ну, будь здоров и живи в послушании. А-а-а, третьего июля, так? – и улыбался, что правильно вспомнил день памяти святого.

Время, вообще, как череда событий, его не интересовало, но оно было для него постоянным присутствием возможности духовного подъема и совершенствования. «Се ныне время благоприятно, се ныне день спасения» (2Кор. 6:2). Каждый день и ночь с телесными и духовными трудами, которые были определены мудрой и строгой непререкаемой программой, каждая вечерня, служба и литургия, каждая работа и рукоделие в доме были его надеждой, устремлением, радостью. Когда он молился или когда занимался земляными работами, было видно, что делал он это, исполненный радости, от всего сердца. «Дитя мое, не только в час молитвы, но и во время работ читай Иисусову – тогда и будешь зарабатывать. Читая Иисусову молитву, дитя мое, обогащаешься, золото кладешь в свой кошелек».

Время для него срослось с молитвой. Сорок лет, а в конечном итоге, вся жизнь слилась в единую молитву: «Господи Иисусе Христе, помилуй мя». Даже скалистая, труднопроходимая местность как будто способствовала этому, так что рождалась молитва как некое воздыхание, вспышка духа, почти не воспринимаемая другими.

И отношение к вещам у Старца было на совершенно другом уровне. Он не был человеком практичным и многозаботливым, но то малое, что делал (очень часто безыскусно), он делал от всего сердца, прикладывая большой труд, проливая много пота. Каждая пядь земли у дома в буквальном смысле слова полита его потом. За сорок лет, до момента, когда появилась у него братия, лишь мизерные изменения произошли в устройстве дома. Самые главные его усовершенствования – небольшая цистерна (10 кубометров), чтобы иметь воду на кухне, и застекление сушилки, так как когда-то стекла снес сильный южный ветер.

Много всякого хлама, оставленного старчиками, было подвешено в кладовке, и никто не знал, что это такое. Снаружи кухни, внутри маленькой сетки, был подвешен стеклянный шар, возможно, буек для сеток довоенных рыбаков. «Батюшка, что это такое?» – спрашивал его кто-нибудь с юношеским любопытством. «Дитя мое, не знаю, здесь это нашел». И этих «здесь это нашел» было достаточно много, потому что он, по апостольскому слову, имея пропитание и одежду, тем и был доволен (1Тим. 6:8).

Для него важным было только все необходимое для служения Божественной литургии, и он, благодарный, каждый день тянул четки за просфорников монастырей святого Павла, Дионисиата, Симонопетра, которые без перебоя, ежедневно снабжали его просфорами. Ну, а отца Алексия, погонщика, он любил чрезмерно за то, что тот частенько привозил со своей родины, Санторин, изысканное, сладчайшее вино, которое сохранялось десятилетиями без всякой порчи.

Суетная заботливость не имела места в характере старца Ефрема. Вещей, которые его действительно интересовали, было весьма немного.

Несмотря на это, он не был противником новых технологий, которые сейчас с рассуждением используются на Святой Горе, и иногда даже одобрял эти новшества – как, например, предложение священного Кинота⁴¹ построить корабль «Достойно есть».

Старец Ефрем, прежде всего, учил послушанию и делал акцент именно на нем. На вопрос, как стяжать молитву и как обрести благодать, он отвечал: «Когда чист сосуд души, тогда благодать Божия сама по себе наполнит его. От послушания рождается молитва и от молитвы богословие».

– Батюшка, как читать Иисусову молитву? Целиком: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного»?

– Нет, нет, это утомительно. Достаточно пяти слов: «Господи Иисусе Христе, помилуй мя»⁴². Если будешь возрастать в молитве, то само собой, по причине трепета твоей души, отпадут и другие слова, и будешь говорить: «Иисусе мой, помилуй мя» или «Сладчайший Иисусе, помилуй мя». Исполнившись любви, можешь достичь того, что будешь только взывать: «Иисусе, Иисусе...» Если удостоишься подняться выше, тогда останешься безмолвным, как бы, в экстазе от кипения благодати, которую будешь чувствовать.

– Батюшка, с каким настроением нужно молиться: славословия, радости, умиления, благодарения, печали, покаяния – как лучше?

– С тем настроением, какое имеет душа в данный момент. Радостно тебе – молись с радостью, чувствуешь покаяние – молись с покаянием.

– А если у души нет никакого настроения и ум не сосредотачивается на молитве?

– Ум всегда старается убежать. Наша задача – вернуть его назад. Начинаем молитву шепотом или вслух, пока не соберется ум и начнет внимать молитве. Затем уже молимся умно, без шептания. К тому же, опыт научает каждого.

А, что касается настроения, то, если мы его не имеем, то добиваемся. Воссоздаем в уме нашем некую духовную икону, которая может умилить нашу душу: ну, например, Распятие Господа нашего, которая заставляет нас задуматься, сколько Сам Богочеловек пострадал плотью за нас, ничтожных. Я много раз представлял себе следующее: как будто произошло Второе Пришествие, и Христос со Своими святыми уже уходит, отдаляется от меня, и я остаюсь в опасности быть навечно отделенным от Христа и Его Царства. Тогда, дитя мое, что говорить о настроении для молитвы? Вопиешь тогда в духе: «Иисусе Христе, спаси мя!» – и слезы льются рекой.

– Так, значит, молясь Иисусовой, одновременно держим в уме и такую картину?

– Нет, нет! Только в самом начале пользуемся этим способом, чтобы разогреть настрой души. Когда же творишь Иисусову, произноси ее медленно и с пониманием, ничего мысленно не представляй, ни слов, ни лиц, ни образов⁴³.

– И как распознаем, батюшка, что продвигаемся в молитве?

– Первое, что приносит молитва, – это радость. Думаешь, что ты царевич. Затем исполняешься слезами. Хочешь обнять весь мир, живой и неживой. Все люди тебе кажутся Ангелами. А в общем, апостол Павел говорит, каковы плоды Духа: любовь, радость, мир, долготерпение, милосердие, благость, вера, кротость, воздержание (Гал. 5:22).

– Можно ли молиться своими словами, батюшка?

– Я часто так делаю. Молитва своими словами, так же, как и духовные образы и представления, о которых только что сказал, а также немного тихого пения тропарей церковных (или же своими словами) – все это помогает душе прийти в должное состояние. Потом все это уже не требуется, и тогда уже только ревностно взываешь: «Господи Иисусе Христе, помилуй мя!» Иногда же, в надлежащем состоянии души, в самых ее глубинах рождаются различные духовные понятия, и душа жаждет молиться так, как она сама того желает. Так пусть насытится!

– Это и есть умная молитва, батюшка? Нужно ли использовать вдох и выдох, когда мы молимся?

– Нет, это лишь начало умной молитвы. Умная молитва – это действие благодати. Ах, если бы Бог дал ее всем, подвизающимся в молитве! Когда душа уготована, тогда Бог подвигает ее к высотам умной молитвы. А до тех пор мы обязаны подвизаться в Иисусовой, имея надежным основанием послушание. Вдох и выдох сочетать с молитвой не обязательно. Это все вторично. Но в большей степени, не должно молитву соединять с ударами сердца. С сердечным местом – да, а с ударами – нет.

– Без послушания совсем невозможно иметь молитву?

– Я вот что скажу. Был один старец и имел двух послушников. Один был примерен в послушании, но в молитве был сух, а другой был непослушен, но в молитве исполнен слез. Недоумевал старец и пошел посоветоваться со своим духовником. Тот был мудр и посоветовал ему подождать немного, и потом посмотреть, как у них пойдут дела. Действительно, спустя малое время, прилежный послушник начал чувствовать благодать молитвы, исполнился слез и радости. Другой же то, что имел, потихоньку растерял и остался опустошенным.

– Батюшка, сколько времени может держаться благодатная молитва?

– У меня состояние благодати удерживается в течение трех часов. Потом потихоньку спадает. Тогда я продолжаю молитву уже спокойно, без пылкости, часто пою собственные или церковные псалмы. Немного читаю, а затем отдыхаю до рассвета. Братию я благословляю совершать службу в церкви. Я же продолжаю службы заменять четками. Так уж привык в течение многих лет.

Старец был очень дисциплинированным человеком. Его внутренние часы работали с большой точностью. Часы службы, ночной молитвы, сна и пробуждения были строго определены, и он следовал этому распорядку спокойно, без всякой спешки. В утренние часы, немного отдохнувши после ночного бдения, он молчаливо поднимался в церковь и читал иерейские входные молитвы для совершения Божественной литургии. После литургии и утренней трапезы, Старец с большой охотой предавался различным трудам, будь то рукоделие или работа в саду. Сооружал каменные площадки, навесы, кладовки и тому подобное. Братия помогали ему на работах, которые, обычно, завершались к полудню, когда солнце начинало становиться слишком горячим и беспокойным для Старца, и без того по природе горячего. Тогда он собирал братьев в трапезной, они угощались чем-нибудь легким и затем шли отдыхать. Под вечер, после вечерни и ужина, он настоятельно советовал прекращение всяких работ и забот, чтобы душа была свободна и подготовлена для ночного духовного труда.

После повечерия Старец сразу же засыпал и вставал через три с половиной часа, без будильника – привычка, которую редко когда нарушал, разве что по причине чрезмерных работ. В этот час небольшое свечение фонарика можно было увидеть в его окне. Это он смотрел на карманные часы, которые висели на стенке. Вскоре его худощавая фигура уже блуждала по коридорам и двору погруженного в темноту дома. В одной руке фонарь и трехсотенные четки (с бусинками, подвешенными к кресту для подсчета количества четок), а в другой руке – складная скамеечка. Он шел и садился в определенном месте во дворе, постилал перед собой какой-нибудь мешок для поклонов.

Яркая звезда на чистом звездном небе начинала восходить из-за скал. Когда она достигала зенита, это означало окончание его молитвенного правила.

Ущельные скалы – громадные темные стражи мерцающей звездным светом темноты и тишины, нарушаемой только нежным стрекотанием сверчка и всплесками бескрайнего соседнего моря, которое волнуется и рокочет под действием пяти ветров. А вокруг – восхитительная природа, в этот таинственный час столь богатая ночными откровениями, напоминающими нам о другом мире – мире духовном.

Однако Старец-подвижник вскоре отводил заплаканные глаза от прелестей ночной природы и устремлял их долу, к земле, а вернее – внутрь себя. Или, еще точнее, – ввысь.

Он начинал правило, молясь по четкам, с осенением себя крестным знамением, и прибавлял изрядное количество четок о милующих и обо всех, кто имел в том нужду. Продолжал совершать службу по четкам и заканчивал ее, делая поклоны. Иногда держал возле себя кого-нибудь из братьев (из тех, кого побеждал сон). Трепет молящейся души, временами шепот молитвы «Господи, Иисусе Христе...», бесконечная тишина глубокого сосредоточения... Потом легкий вздох – и новая попытка возношения ума. Все было исполнено абсолютной простоты и непосредственности, но, одновременно, и чего-то неземного. Незабываемые, неповторимые мгновения!.. Когда он приходил в себя, тогда можно было услышать голос Старца, радостно поющего импровизированные гимны: «Бог есть любовь... Возлюбите Бога и дайте славу имени Его... Вся Премудростию в отеческой заботе сотворил...» Затем можно было его увидеть с зажженным маленьким фонариком, читающим, пусть немного (где-то около часа), любимые аскетические книги, главным образом, авву Исаака Сирина (он использовал издание Специери 1895 года⁴⁴). Страницы распались от частого использования, и он их склеивал при помощи клейкой ленты. На первых страницах им сделано в прежние годы множество разных сносок с помощью чернильной ручки, а новые заметки внесены уже шариковой. Особенно Старец любил 81-е слово.

Из «Добротолюбия» же он больше всего любил слово об авве Филимоне: оно буквально испещрено подчеркиваниями. Мы их возьмем на заметку, так как он часто использовал эти выражения в своих беседах:

«Может убо и слово праздно удалити ум от памяти Божией».

«Внимай убо прилежно, и храни сердце твое, еже не прияти лукавые помыслы или каковыя когда-либо суетныя и неполезныя».

«Иди уже, имей сокровенно поучение в сердце твоем, еже может ум твой очистити».

«Яко сущия в мысли о суетных (вещех) помыслы, недуг есть праздныя и ленивыя души. Подобает убо, по писаному, всяцем хранением блюсти нам ум свой».

«Много убо нам потреба хранения, и трудов телесных, и очищения души, да вселим Бога в сердца наша».

«Сие же выну во искушениях творях, всю надежду мою возлагах на Бога».

«Сие же едино от себе приношу, еже непрестанно молитися».

«Отнележе приидох в скит, не попустих помыслу моему изыти вне келлии».

«Страшно убо есть нерадети. Непрестанно подобает молитися, да не ин помысл нашед отлучит ны от Бога».

«Мнози бо от святых отец видяху Ангелы хранящия их: темже и молчанием блюдоша себе, ни к комуже разглагольствуще».

Старец читал и многие другие книги, прежде всего, конечно, Священное Писание. Одобрял он и хвалил новеллистическую литературу как приносящую пользу и отдых⁴⁵.

Итак, после чтения, исполненный плодов ночной молитвы, Старец шел отдыхать. Сны его были благодатными. Как-то он услышал во сне прекрасное и очень мелодичное пение. Никак не мог понять, откуда оно могло исходить. Потом, помолившись, он получил извещение, что это пели отданные Богу сестры, то есть спасенные души.

Старец верил, что точность в исполнении правил и порядков монашеской жизни (устав монастыря есть движущая сила общежительной жизни) должна соблюдаться монахами с любовью и рассуждением.

«Как-то раз, – рассказывал он, – нужно было совершать Преждеосвященную литургию, и священник готовил церковь, возжигал лампадки и приготавливал все необходимое для службы. Делал он все медленно, насколько мог, чтобы дождаться положенного часа, так как Преждеосвященная литургия на Святой Горе совершается после полудня. Престарелый Старец его, между тем, торопил: «Отец, давай быстрее, будем начинать». Тот же, зная, что еще не пришло положенное время, продолжал медлить, и тогда, странным образом, он услышал голос, исходящий от иконы Христа: «Поспеши, отец, Старец голоден!»

Отец Ефрем служил литургию каждый день. Когда его спрашивали, будет ли завтра литургия, он отвечал однотипно: «Если даст Бог, то послужу». Просыпался, умывался, причесывался и твердыми шагами, молча направлялся к царским вратам, чтобы начать читать входные молитвы. Старец, облаченный в рясу, в наметке, прозрачный в полутьме храма, окруженный пятью маленькими голубыми огоньками лампадок, как звездочками на небе... В какой-то момент он ударял в колокольчик – это было знаком для поминовения множества имен, которые он многие годы поминал, ведь за это принималось и какое-нибудь небольшое пожертвование.

Много раз мы читали записки рядом с ним, в алтаре. Весь в белом – только одно белое тканое облачение он и имел все годы, белоснежная борода и такие же волосы, взгляд сияющий и прикованный к синодикам⁴⁶, подвешенным в апсиде над святым жертвенником... Перед ним покрытая Святая Чаша, Святой Дискос, принимающий частички (за души живых и мертвых), которые он постоянно вынимает копием... Чуть дальше – масляный светильничек, смиренным светом освещающий синодики с именами, священные сосуды, белое облачение и лицо изумительной красоты – румяное и лучистое, как на византийской иконе.

Заканчивал поминать, и с возгласом: «Благословен Бог...» начинался третий и шестой час. Кадил, и затем: «Благословенно Царство...» Собранный, с четкими, уверенными, немного замедленными движениями, исполненный священного достоинства, служитель. Было ощущение, что он пришел из некого почтенного глубокого прошлого, чтобы с уверенностью продолжить свое дело в бесконечном будущем.

Голос его, глубокий, тихий, нежный и неотмирный, словно исходящий из недр бесплотной души, свидетельствовал о присутствии Слова Божия.

Петь Божественную литургию он научился в юности своей от старца Иосифа. Старец Иосиф не хотел никакого другого священника и так радовался царящей атмосфере, что говорил: «Не верю, чтобы где-нибудь на Святой Горе служили лучше Божественную литургию». Абсолютно сосредоточенный в совершаемом, старец Ефрем не сделал за столько лет, сколько мы его знали, даже ничтожной ошибки. Когда служили мы, то всякий раз взглядом, исходящим с недоступной высоты, он нам указывал, что необходимо было исправить. Никогда Старец не участвовал в дискуссиях об уставных расхождениях за Божественной литургией. «Служащий должен храниться от случайных причин раздоров».

Старец говорил: «Для меня литургия – это молитва. Самая значительная молитва». Он избегал проявлений умиления, чтобы не быть услышанным. Имел за правило скрывать свои благодатные переживания. За редким исключением, когда он не мог утаиться, его выдавали порывы плача, тогда он ненадолго умолкал.

Во время службы Старец сильно разогревался. Лицо покрывалось румянцем, как у какого-нибудь, занимающегося ручным трудом, кустаря. Часто заливался потом. Летом всегда после литургии менял одежду. Зимой же куда там включить газовую печку больше, чем на одно деление! Мы дрожали от холода, а ему было жарко. Причину мы поняли позднее, когда он уже прекратил служить, и тогда стал просить разжигать печку посильнее. Однажды, уже сказав отпуст, Старец поднял, обычно, опущенный взор:

– Что ты на меня смотришь? – спросил он брата, который, единственный, пел на литургии.

– Да так, – ответил тот смущенно.

Этот брат просто старался насытиться, жадно напитаться прекраснейшим, богообрадованным цветущим лицом, которое было исполнено сладчайшего света и совершенной непорочности.

Глаза Старца тогда, в первые годы нашего знакомства, до того как запечатлелась в них старость, имели взгляд орла, который пронизывал тебя до самых глубин твоей души. Многие думали, что речь идет о духовном рентгене, но это не так. Орлиный взгляд исходил из сердца ягненка, простого и нелукавого.

В конце Божественной литургии – обязательно коливо, для краткой заупокойной литии. Когда ему подавали записки, то, в первую очередь, он поминал умерших. «Мы, живущие, – говорил Старец, – что-то еще можем сделать для самих себя, усопшие же от нас ожидают помощи».

Старец не любил денег, использовал их просто, избегал вкладов и надеялся только на Бога. В прежние времена, слушая разговоры между монахами о деньгах, в особенности, о золотых монетах, он решил помолиться, чтобы получить от Бога извещение о том, какое влияние имеет золото на духовное состояние человека. Когда он закончил молитву, то вообразил, что держит в руке одну золотую монету. Он представил ее принадлежащей ему, и сказал самому себе: «Можешь иметь эту лиру при себе, но из-за нее пойдешь в ад». И, прислушиваясь к ответу внутреннего голоса, невольно судорожно сжал в руке лиру: «Пусть пойду в ад, зато у меня есть лира!» Так, молясь, он понимал, насколько велика греховная сила денег в человеческой душе.

Для осознания этой страсти, он рассказывал различные истории: «Одна бедная женщина трудилась в поте лица всю неделю, а затем каждый раз с получки покупала одну лиру. Однажды, кто-то ей дал совет использовать эту лиру для покупки необходимых вещей. «Человек, что это ты мне такое говоришь? – сказала она. – Я всю неделю убиваюсь, чтобы заработать одну лиру! И сразу же ее потрачу?""

Бухгалтерские способности у Старца были нулевые. Он не держал счетов, ни расходов, ни приходов. Когда оставалось немного денег, тогда он звал ответственного брата и говорил: «Дитя мое, закажи материалы: песок, цемент и прочее...»

Кроме забот о строительстве больших помещений, где могла бы жить братия, он многие годы исправлял мелкие неполадки в доме. Много раз кошелек его был пуст в тот момент, когда была нужда что-нибудь купить. Но в одном из шкафов он, обычно, хранил некоторые деньги в конвертиках.

– Батюшка, почему ты не берешь из этих денег сейчас, когда у нас есть нужда?

– Это деньги за сорокоусты. Когда каждый заканчивается, тогда и беру.

В конце концов, после многих и настойчивых просьб его уговорили использовать деньги сорокоустов, когда в этом была нужда, но он всегда помнил и заботился о том, чтобы исполнить свой долг. Когда заканчивал один сорокоуст, тогда брал деньги. Заканчивал второй – опять брал деньги. До этого он не считал эти деньги своими. И, если были некоторые сорокоусты незаконченными, ни за что не начинал другого. «Не хочу умереть и оставить долги», – говорил он.

Милостыни не принимал. Если кто-либо ему присылал какие-то деньги с просьбой помолиться, то после нескольких молебнов, в зависимости от суммы, он отсылал деньги тому, у кого была в них нужда. Особенно так было в последние годы, когда он сидел, обессиленный, в своей кроватке и отмечал в своем маленьком блокноте молебны, которые он совершал по четкам.

Людей, которые посылали денежные пожертвования, прося совершать литургии, сорокоусты или просто поминать их имена на проскомидии, было много. Все эти деньги он отрабатывал добросовестно, вкладывая немалый труд. Имена, которые поминались на проскомидии, исчерпывались в зависимости от денег, которые прилагались. За год он мог совершать не более шести, примерно, сорокоустов, так как он их не объединял.

Как-то раз его навестил один почтенный игумен с братией своего монастыря. Когда они уходили, Старец дал одному из братьев сумочку с несколькими печатями для просфор из своего рукоделия. Это был подарок в знак уважения и оказания чести гостям. Когда игумен вернулся в свой монастырь, то посчитал, что нехорошо лишать бедного пустынника, отца Ефрема, его трудов, от которых он живет. Он послал ему сумму стоимости печатей, вместе с благодарственным письмом. Однако деньги вернулись к отправителю с вопросительной припиской: «Простите меня, но разве узкие врата только вас вмещают?» (Ср.: Мф.7:13).

Другим же, кто из любви и уважения не желал брать деньги, которые он им был должен за различные покупки, он замечал с некоторой строгостью: «Так что же, деньги мои вам не годятся?» Или более строго: «Получается, что ты меня нищим попрошайкой выставил?»

По мере возрастания братства, Старец вынужден был увеличивать и строения в своей пустыньке. Однако все он делал только по мере необходимости. И существенным образом ничего не изменил из первоначального устроения. Главную проблему воды он временно разрешил, построив до 1981 года еще три цистерны, которые вмещали в общей сложности 100 кубометров воды. В этом ему оказали большую помощь монахи из монастыря Симонопетра, которых с любовью и охотой посылал отцу Ефрему игумен Симонопетра, отец Емилиан. Но и отец Ефрем отвечал ему той же любовью, чтил его как игумена, восхищался старцем Емилианом и много раз, отвечая на визиты игумена в Катунаки, сам посещал обитель Симонопетра, а также монастырь Ормилия⁴⁷. Игуменом всегда устраивался праздник в честь прихода старца Ефрема. Это духовное общение было сильной поддержкой для Старца, который в таком пожилом возрасте подвизался с пятью юношами своего братства. Часто он говорил об отце Емилиане: «Бог мне дал второго старца Иосифа».

Был ли вообще хоть один святогорец, с которым уединившийся в Катунаках отец Ефрем не имел бы хороших отношений! Братство старца Иосифа он глубоко любил, как своих братьев, – и те отвечали ему такой же любовью. Он их постригал в монахи, будучи иереем⁴⁸, и не переставал молиться об их духовном возрастании, которое подмечал в них.

Так, например, старец Иосиф Ватопедский⁴⁹, находясь в Новом скиту (1975 год), поддержал нашего Старца в тяжелое для отца Ефрема время, незадолго до и после смерти старца Никифора. Часто ходя в Катунаки, именно он позаботился отвезти отца Ефрема в Салоники (при сильнейшем его отравлении бобами). Старец Ефрем говорил: «Со всеми братьями я близок, но с Иосифом – особенно».

Старца Ефрема Филофейского⁵⁰, который сейчас подвизается о Господе в Америке, он нежно любил, как наименьшего из братии, называл его ласково «жучком». При каждом удобном случае хвалил его безмерное послушание старцу Иосифу. О нем он говорил: «Отец Ефрем упокоил Старца и унаследовал его молитву». Когда слышал, что отец Ефрем возглавил какой-нибудь монастырь, то говорил: «У него получится, ничто его не остановит, он получил молитву своего Старца».

Старец Харалампий⁵¹, игумен Дионисиата, был его духовником в последние годы. Исповедовались они один у другого.

Из старых игуменов очень любил отца Ефрема старец Гавриил Дионисиатский. «Батюшка, – говорил ему доверительно отец Ефрем, – я молюсь о вас». – «И я тебя записал, дитятко, – говорил старый игумен. – Вот меня и спрашивают: «В нашем монастыре только один Ефрем, а другой, которого ты записал, кто это?» – «Цыц, глупые! – говорю. – Занимайтесь своими делами"».

Покойного отца Афанасия, игумена Великой Лавры, Старец очень уважал. Они оба, примерно в одно и то же время, пришли на Святую Гору. Да и всех лаврских он особенно уважал и любил.

С игуменом монастыря святого Павла, отцом Парфением, старец Ефрем был знаком издавна, еще с тех пор, когда ходил и брал из монастыря доски на строительство.

Игумена монастыря Григориата, отца Георгия, воспринимал как своего родственника, так как отцу Ефрему приходилось гостить в доме его родителей в Фалеро (Афины). Да и покойный отец игумена, Анастасий, когда в юности работал в Фивах, снимал дом, где жил отец Ефрем. Большое великодушие проявил игумен Георгий в последние годы, когда болезни жестоко мучили Старца. Много раз он присылал своих монахов-врачей, отца Димитрия и отца Луку. Они каждый раз по многу дней оставались со Старцем. В ответ на их заботу, Старец одаривал их от всего сердца многими молитвами.

Он любил всех и всеми был любим. Молодые черпали силу в живости его слов и образцовости его жизни. Пожилые знали и почитали его как истинного исихаста. Всем он дарил свое сердце, для всех был открыт, но и со вниманием сохранял цельность своей души. Для всех у него было доброе слово, и, особенно, для соседей. Даже с зилотами у него были прекраснейшие отношения, и он их никогда не осуждал.

Его очень волновало единство и любовь всех святогорцев. Как-то его посетил один игумен, чтобы посоветоваться по поводу серьезной темы, которая обсуждалась в Священном Киноте. «Не знаю, что тебе сказать, – ответил старец Ефрем. – Единственное, в чем я уверен, это то, что решение нужно принимать единогласно или совсем не принимать, чтобы не было расколов».

Особенно, он заботился о том, чтобы поднять авторитет старцев в глазах их послушников.

Как-то старец Ефрем навестил один общежительный монастырь. Монахи приняли его с большой радостью и честью. По благословению игумена все собрались, чтобы услышать духовное слово от Старца. Когда он начал говорить, то обратился к монаху, который считался самым образованным из всех, и спросил: «Отче, что сказала царица Савская Соломону, когда убедилась в его мудрости?» Монах ответил: «Блажен ты еси». Тогда Старец воодушевленно возразил: «Нет! Она сказала: «Блаженны слуги твои, слышащие слова твои» (2Пар.9:7)». И продолжил: «И я это же скажу вашему игумену, который отсутствует в нашем собрании сегодня. Блаженны чада твои, святый игумен, слышащие наставления твоя! Отцы, блаженны вы есте, потому что находитесь в послушании». И продолжал далее свою излюбленную тему о послушании.

Как-то, в другой раз, Старец тоже находился в одном монастыре и говорил братии, что монах спасается послушанием, послушанием освящается. Начинает с послушания и послушанием заканчивает. Один из монахов, правая рука игумена в руководстве, в какой-то момент спросил: «И в руководстве монастыря применимо послушание, батюшка?» И Старец, обратившись к братии, с чувством сказал: «Отец М. сделал сейчас шаг назад».

В другой раз, беседуя с сестрами одного женского монастыря, он воспользовался легендой, чтобы показать, какую любовь и какое попечение должна иметь игуменья о своих духовных чадах.

Как-то раз к нему подошла одна игуменья и доверительно сказала: «Когда я молилась, батюшка, то мне явился Христос.

– Господи, – сказала я ему, – прошу Тебя, даруй мне Свое Царство.

– Я дарую тебе Царство Мое и все дары Мои, – ответил Он мне.

– Господи, от всего сердца благодарю Тебя, но я не одна, у меня есть и мои ученицы.

– Если будут подвизаться, то и они сопричтутся тех благ Моих, – ответил Он.

– Господи, прошу Тебя, пообещай мне, что Ты возьмешь их в Царство Свое вместе со мною. Если они не будут со мною, тогда и я не хочу быть в Царстве Твоем, – настаивала я.

– Ну что же, если ты настаиваешь, ладно, пусть войдут и они в Царство Мое. Только пусть радеют о своем труде сейчас, – ответил Христос мне с тихостью».

Одной из серьезных проблем для Старца были посетители. Они приходили группами, компаниями. Он уставал от них, терял красоту ночной молитвы. Наконец, у него начала болеть грудь. Он поставил строгие таблички, дал строгие распоряжения своим послушникам, и немного поток упорядочился. Он не исповедовал, просто советовал, беседовал, утешал. И это при том, что у него было разрешение исповедовать⁵² со дня его хиротонии, но он, обычно, избегал это делать. Он говорил, что ему не встретился какой-либо духовник, чтобы тот преподал ему науку исповедовать, а сам он не хотел импровизировать. Это было его твердое убеждение – не заниматься вещами, которые он не знал хорошо. К тому же, Старец избегал исповедовать, так как он желал целиком предаться безмолвной жизни. Лишь в немногих случаях ему приходилось исповедовать тех, кто уж очень сильно его упрашивал, и затем, как Старец позднее признавался, он чувствовал свое невежество, так как иногда не знал, было ли то или другое грехом. Вдобавок, посетители часто спрашивали о своих семьях, своих женах, и тогда он их отсылал к духовникам, имеющим семьи или безбрачным, но имеющим духовнический опыт. Старец шутил по этому поводу: «Один мне, понимаешь ли, про жену свою, другой – про жену свою... Гинекологом меня сделали!»⁵³

Иногда Старец говорил: «Горе монахам, чья известность дошла до Афин!» Посмеиваясь, спрашивал посетителей: «Слыхали, какие есть святые на Святой Горе? Старец Паисий и отец Ефрем!» Временами вздыхал: «С помощью диавола и наказаньем Божьим меня стали почитать за святого, и я потерял спокойствие!»

Некоторые чересчур благочестивые монахи и миряне, желая выразить свое благоговение Старцу, делали перед ним земной поклон и старались поцеловать ему ноги. Для него не было ничего более неприятного, чем эти поступки, и он часто говорил об испытываемой им досаде от такой чрезмерной благочестивости.

Как-то, плывя на корабле, старец Ефрем повстречался с епископом острова Саму, покойным ныне митрополитом Пантелеймоном (Вардакосом). У Старца с ним были самые добрейшие отношения, и митрополит часто навещал его. При встрече, Старец поклонился и испросил благословения. Но и епископ тоже посчитал нужным поклониться Старцу и получить его благословение. Но Старец запротестовал, подался назад, схватил и потянул за край митрополичьей рясы, останавливая владыку. Старец «метал громы и молнии», но епископ успокоил его, и они помирились.

В канун 1980 года Старца посетил один молодой мировой судья. Молодой человек застал старца Ефрема на кухне, занимающимся рукоделием. Старец доставал заготовки для просфорных печатей из воды, которая потихоньку кипела в кастрюле на каминном огне, и затем их резал.

Посетитель положил поклон и сел на ближайшем сундуке.

– Ну, что у нас? – проницательно взглянул Старец на юношу.

– Есть у меня проблемы, батюшка, разные проблемы.

– Как часто исповедуешься?

– Батюшка, – замялся юноша, – я не исповедуюсь.

– Но тогда это естественно, что у тебя есть проблемы.

– Но мне нечего исповедовать!

– Если я тебе скажу, что исповедовать, ты пойдешь на исповедь?.. Видишь, как по улице проходит девушка, а ты подумал что-то нечистое. Что скажешь?

– Хорошо, батюшка, пойду, поисповедаюсь.

Ушел. Прошло несколько месяцев, и опять он появляется.

– Добро пожаловать нашему Ефимушке! Ну что, поисповедался?

– Да, батюшка.

– Духовник разрешил тебе причащаться? – спросил испытующе Старец.

– Он мне велел причащаться каждые 15 дней.

– Ну и хорошо, – обрадовался Старец.

Позднее он говорил нам: «Я понял тогда, что он не имел каких-то серьезных грехов».

Однако юноша продолжил беседу, жалуясь, что не имеет времени молиться из-за груза служебных обязанностей, которые совсем не оставляют ему свободных часов. Старец улыбнулся и со знанием дела сказал:

– Я покажу тебе, как молиться, и затем ты мне скажешь, можешь ты так или нет.

Старец положил рукоделие рядом, встал, стряхнул стружки с фартука и, высокий, белобородый, величественный, приблизился к рукомойнику, говоря: «Сейчас утро, и ты встаешь от сна». – Старец открыл воду и начал простыми движениями мыть руки и лицо, повторяя просительно и нежно: «Господи, Иисусе Христе, помилуй мя». Подошел к полотенцу и вытерся, продолжая повторять молитву. Затем повернул свое светлое лицо к юноше и спросил властно:

– Можешь так делать?

– Могу, батюшка, – признался обезоруженный юноша.

– Но будь внимателен, – продолжил Старец, – это нужно делать каждый день. Не так, что раз – да, раз – нет. Потому что, как пишет авва Исаак Сирин, «великую силу имеет небольшое старание, которое, однако же, прилагается с постоянством».

– И кое-что еще, – прибавил Старец, усаживаясь опять за рукоделие и готовясь к работе. – В зале, где проходят заседания суда, есть какая-нибудь икона Христа или Божьей Матери?

– Есть.

– Прежде чем начать, повернись к ней и скажи: «Христе мой, просвети меня, дабы я не обидел несправедливо кого-нибудь из этих людей». Можешь так?

– Ну да, могу, батюшка.

– Я ведь не прошу, чтобы ты ораторствовал перед Богом, – закончил, шутливо улыбаясь, Старец.

Но и другим, которые ссылались на семейные тяготы, множество обязанностей и прочее, он неоднократно повторял: «Если я, в тишине Катунак, в день читаю сотню молитв, а вы, в шуме города и обязанностях по работе и семье, читаете три молитвы, то мы в равном положении».

Мы спрашивали Старца: «Может быть, недостаточно такое малое количество молитв для мирян?» И он нам говорил примерно следующее: «Если человек привыкнет каждый день, пусть немного, сколько может, но каждый день читать Иисусову молитву, тогда сердце его потихоньку начнет чувствовать сладость и будет ждать, когда придет этот час. И когда сердце усладится, тогда сам человек будет желать большего».

Так и тот молодой судья, который послушал совет Старца и – потихоньку, потихоньку... – так возлюбил молитву, что пришел день, и он испросил благословение стать монахом на Святой Горе, что, к общей нашей великой радости, и произошло.

Тех немногих, кого Старец мог принять, он принимал с большой любовью и дарил им глубокое успокоение. Последние годы, когда он был вынужден многие часы находиться в кровати, он не переставал принимать посетителей. Возлагал руки на главу каждого в то время, когда тот преклонял колени у его кровати. Старец молился, примерно так: «Боже вечный, безначальный, бесконечный, неисследимый, непостижимый, неизменный; Боже, Утешителю, Душе утешения, Душе любве, Душе мира, Душе сладости, Душе терпения, Душе снисхождения, Душе долготерпения; Щедрый и Милостивый, Долготерпеливый и Многомилостивый; мы, грешная Твоя чада, во имя Твое крестихомся. Аще и грешныя есмы, обаче чада Твоя. Тебе просим, предстательством святых Своих посли нам луч Божественнаго Твоего огня и попали нас, разжжи нас. Прииди в души наша и сотвори Себе жилище. Помози нам, просвети нас, да Тебе последуем, да в Тебе упокоимся, да Тебе благоугодим. Да понеже в день един насладимся и мы, грешнии и неблагодарнии человецы, неизреченных и несказанных благ, яже уготова Отчая Твоя любы нам, грешным. Яко хвально и препето есть имя Твое в бесконечныя веки веков. Аминь».

Пишет один брат: «Много раз я приходил к старцу Ефрему с каким-нибудь помыслом, тяжелым, как свинец. Достаточно было лишь увидеть его, и я становился легким, как пушинка.

Давно не был у Старца. Едва он меня увидел, радостно, с духовной теплотой обнял и встретил нежной речью: «Ну-ка, добро пожаловать, дитятко мое, утроба моя. Сколько же времени ты не появлялся? А мы ведь любим тебя. Я тебе песенку спою, что пели в моей деревне:

Я поеду в Африку, там найду арапа.

Попрошу мне рассказать,

как любовь мне разгадать.

Чрез глаза ее поймаешь,

и на губы опускаешь.

От губ в сердце прорастает

и уже не исчезает.

Вот так и ты, чадо мое. Любовь твоя пустила корни в наших сердцах! Ох, уж этот ваш безжалостный Старец... Не присылает тебя к нам, чтобы мы порадовались на тебя!..» Старец Ефрем очень любил наше братство и считал его продолжением своего. Мы все уверены, что его молитвы нам очень помогли».

Старец Ефрем мощно и энергично укреплял нравственную силу духа и наполнял сердце собеседника вдохновением. Один иеромонах из Афин записал случай посещения Старца митрополитом Дриинополиса и Коницы, высокопреосвященнейшим Севастианом⁵⁴:

Митрополит: Простите за беспокойство, нарушили вашу тишину, батюшка.

Отец Ефрем: Беспокойство? Какое беспокойство, владыка? Это радость, праздник и торжество для нас – ваше присутствие. Прошу ваших молитв.

Митрополит: Это я прошу ваших молитв, батюшка.

Отец Ефрем: Нет, худшее от лучшего благословляется.

Митрополит: Но вы и есть то лучшее.

Отец Ефрем: Не говорите так, владыка.

Митрополит: Но это так. Так я чувствую.

Отец Ефрем: Вы можете чувствовать так, как вы чувствуете, но на самом деле все по-другому. Вы ведь епископ, а мы...

Митрополит: Я пришел просить твоих молитв, батюшка.

Отец Ефрем: Ладно, ладно, помолюсь... Слава Богу, владыка, мы имеем добрых и высоконравственных иерархов. Ну а героев? Храбрецов?.. Что же происходит? Вот слушаю я, читаю про Севастиана, хотел бы его встретить.

Митрополит: Это я Севастиан.

Отец Ефрем: Знаю, владыка, потому и говорю – честь для нас ваше присутствие. Большую радость вы нам доставили. Ждали вас, владыка, в нашей пустыньке. Очень вам благодарны, очень, владыка.

Митрополит: (рассказывает о трудностях и проблемах в северном Эпире)⁵⁵.

Отец Ефрем: Господь да укрепит вас. Мы вас считаем за мученика, вы и есть мученик, и ваше мученичество не кончается, владыка. Братья наши в Албании столько времени мучаются, и вы вместе с ними. Кто сострадает – награду мученика получает. Это делает вам честь, владыка. Так вы становитесь причастны Честной Крови, которую Господь излил на Кресте. Чего уж более – Кровь Христа, поэтому и говорю вам, что не существует большего достоинства, чем мученичество. Желаю, чтобы и ваши труды запечатлелись через мученичество крови. Великая вещь! Благословение и честь непредставимые.

Митрополит: И я, батюшка, часто об этом думаю. Кто знает, думаю, может, вечером тебя найдут в канаве без головы.

Отец Ефрем (приподымается, воздевая руки): Я вам желаю этого, владыка! Дай-то Бог! Великая честь! Правильно сказали – в канаве, без головы. Если судить по вашим трудам, недалеко то время, как может прийти это благословение. Великое благословение – мученичество. Церковь наша созиждена на мученической крови. Святые престолы основываются на мощах мучеников, а не преподобных. Велик преподобный Антоний, велик и преподобный Пахомий, однако же ни один святой престол, ни один жертвенник не основывается на их мощах. А мощи неизвестных мучеников имеют эту честь. И, если бы вы, владыка, удостоились мученичества кровью! Не то, чтобы мученичество болью и соучастием было недостаточно, но полноту дает только мученичество кровью. О, какая будет это честь, немногого надо, это вам может дать Господь.

Митрополит: Я готовлюсь к этому и к тому, что укажет Бог.

Отец Ефрем: Дай-то Бог!

Митрополит: Хочу попросить тебя дать мне твое благословение.

Отец Ефрем: Благословение? Сказал же, я не могу! Помолиться – да, всем сердцем, ежедневно, это могу и вам обещаю. Буду молиться, владыка.

Митрополит: И на проскомидии вынимайте частицу за нынешних новомучеников северного Эпира.

Отец Ефрем: Да, новомучеников! Конечно, будем это делать. Сейчас же запишем их имена... И вас будем поминать вместе с новомучениками.

Митрополит: Помолитесь о северном Эпире.

Отец Ефрем: Ну конечно, владыка. Сказали же, – и за вас, и за новомучеников.

Митрополит: Теперь, батюшка, хочу тебя спросить. Я встречаю противодействия. И даже от христиан. «Этот Севастиан перебарщивает, – говорят, – все время о северном Эпире говорит. Существуют и другие духовные темы. Достаточно уже сказано, а он все об одном и том же». А ты что скажешь? Какое твое мнение?

Отец Ефрем: Нет, владыка, они не правы, не слушайте их. Остановимся? Но не прекращаются мучения, они продолжаются. Потому и вы продолжайте трудиться и говорить об этом, а мы постоянно будем молиться. Это вопрос духовный. Все остальное – ничто, в сравнении с этим.

Митрополит: Хочу, батюшка, чтобы ты мне сказал, что ты чувствуешь глубоко-глубоко в своем сердце касательно меня и той борьбы, в которой я участвую? Как именно чувствуешь? Не скрывай от меня, скажи как есть.

Отец Ефрем: Что я чувствую в отношении вас? Чувствую... Позвольте мне это сделать, так мне хочется... (поднимается и горячо обнимает владыку). Здесь присутствуют и другие, но пусть поймут нас правильно, владыка. Теперь понимаете, что я чувствую!..

Митрополит: Батюшка, ты меня очень успокоил. Начатое продолжу всеми своими силами. Тем более, что ты согласен со мной.

Отец Ефрем: Согласен ли я? Какое это имеет значение? Да и как я могу быть не согласен? Продолжайте, владыка, с тем же, и даже с большим напряжением, с болью и со смирением. Новомученики этого требуют. Господь и Церковь вместе с вами. Результат только Он знает, а вы святое дело совершаете.

Митрополит: Батюшка, ты дал мне радость. Говорю тебе, ты дал мне крылья, успокоил меня, и я чувствую огромную силу.

Отец Ефрем: И я очень рад, владыка.

Митрополит: Однако мы вас утомили и нарушили ваш распорядок.

Отец Ефрем: Ну, что вы говорите, мы получили великое благословение, радость такая, что и представить себе не могли. Видите, один и тот же дух у нас, он нас объединяет. Есть и... взаимо... как это сказать. Забыл это слово... В молчании и тишине нашей пустыни забываем и язык наш.

Митрополит: Взаимопонимание?

Отец Ефрем: Да, взаимопонимание, вот это слово. Поэтому и день сегодня для нас значительный. Редко мы имеем такие благословения. Сердце мое трепещет от радости и благодарности.

Митрополит: Мы дадим вам и некоторые книги, которые издаем.

Отец Ефрем (смотрит обложку книги «Распятый северный Эпир»): Вот такой он сейчас, распинание и кровь. (Смотрит книгу «Трагедия одного народа»). Живут в тюрьме. Страдают! Продолжайте свое дело, владыка. Бог вас просветит и даст вам силы. И мученичество даст, как уже сказали, в скором времени.

Митрополит: Благослови меня, батюшка. Чувствую нужду в этом.

Отец Ефрем: Ну, зачем это? Так тебе хочется?

Митрополит: Благослови, уйду наполненный.

Отец Ефрем: Ну, если настаиваешь... (с чувством): Бог да благословит вас, владыка, и меня не забывайте в вашей молитве.

В 1981 году старец Ефрем по причине болезни на короткое время оказался вне Святой Горы, и его посетила одна супружеская пара. Что-то у них случилось, и ближайшие родственники, желая им помочь, говорили одни – одно, другие – другое, так что произошло у молодоженов смущение. Отец Ефрем ответил им со свойственной ему категоричностью: «Послушайте, что я вам скажу. Идите к себе домой, выставите всех вон и закройте дверь». Проблема разрешилась, все успокоились.

Многие спрашивали: «Прозорлив ли старец Ефрем?» Некоторые люди рассказывали случаи, которые убеждали в чем-то подобном. Мы можем ответить так, что главным даром Старца было нечто другое, а именно – дар молитвы и слез. Но и по нему самому можно было почувствовать, что, вследствие его высоких духовных состояний, и этот дар Божий не был неизвестен для него, но и не был, однако, постоянно действующим в его душе. Господь знает и рассудит.

Как-то раз мы все вместе были в трапезной. С нами обедал и один, зашедший к нам, монах. Во время благодарственной молитвы Старец повернулся к монаху и, кивнув ему головой, сказал: «Желаю дальнейшего продвижения»⁵⁶. Одновременно, ребром ладони правой руки начерчивая крест на своей груди, он сказал со значением: «Свят, свят, свят...»⁵⁷ Спустя некоторое время, этот монах нам признался, что он пришел, чтобы испросить благословение Старца на диаконское рукоположение.

Когда отец Ефрем остался один вместе с отцом Никифором, его посетил один студент. Отец Ефрем отвел его в заднюю часть каливы, где была какая-то могила, и начал говорить ему о смерти и о жизни после смерти. Через два дня, уезжая со Святой Горы, юноша узнал о смерти своего отца.

Была полночь, и некий старец в Святой Анне отсчитывал последние часы своей жизни. В ту же ночь он почил о Господе. Отец Ефрем, будучи в Катунаках, в эти часы молился и ничего не знал об умирающем старце. Когда пришел черед тянуть четки за тех, кто ему помогал или благодетельствовал каким-либо образом (каждую ночь старец Ефрем поименно молился о них), подошла очередь и помолиться за того старца, который был из их числа. Закончив положенное число четок, он хотел перейти к следующему имени, однако ум его все время возвращался к имени старца. Волей-неволей он еще много молился о нем, и не просто тянул четки, а со многими слезами. На следующий день он узнал о смерти старца и тогда понял, почему так все произошло.

Отец Рафаил, который жил один недалеко от каливы святого Ефрема, имел обыкновение в час вечерни и во время службы стучать не в била, как в монастырях, а в несколько пустых консервных банок из-под кальмаров, которые он надлежащим образом развесил на палках. Однажды, как раз в то время, когда он стучал в свои банки, один соседний монах поднимался по тропинке напротив и, слыша эти звуки, вслух разговаривал сам с собой: «Ну что он делает? Совсем с ума сошел?» Отец Ефрем, копая неподалеку, услышал эту осудительную речь и впоследствии говорил: «Увидел я тогда в духе, что душа этого брата пала. Я был потрясен разрушительной силой греха осуждения».

Много было и таких, которые приходили и впоследствии признавались, что старец Ефрем или им говорил о событиях их жизни, о которых невозможно было узнать, или отвечал на их вопросы, прежде чем они его спрашивали.

Множество раз он подвизался в молитве в течение длительного времени и с большим трудом, чтобы Господь известил его о чем-то, что его беспокоило. Так, например, пять месяцев он ждал и потом только получил ответ, что некий послушник не должен оставаться у него. Когда его спрашивали, может ли он получить просимое извещение, то признавался, что это нелегко. Не Бог следует за нами, а мы за Богом. И как Он желает, так и делает.

Как-то раз его посетил один молодой монах и попросил остаться у него жить. Тогда еще был жив старец Никифор, и отец Ефрем не решался брать послушника, да и старец Иосиф посоветовал ему не брать послушников прежде, чем он закроет глаза своему Старцу. Тем не менее, он сказал монаху, что помолится, и какое извещение получит, так ему и ответит. Спустя несколько дней, когда его опять посетил тот же монах, Старец сказал ему: «Не бе гласа, ни послушания» (3Цар.18:26) и не принял его. Тогда монах сказал отцу Ефрему, что он пойдет в послушники к одному соседнему старцу, отцу Хризостому, и отправился туда. Прежде чем монах успел выйти за ворота, отец Ефрем почувствовал всем своим существом благодать, как бы, омывающую его, и подумал тогда, что это от Бога, чтобы этот монах закрепился там, куда идет. Так и случилось.

Один молодой по возрасту святогорец, игумен хорошего монашеского братства, рассказывал нам о том расстройстве, которое он почувствовал, когда старец Ефрем задолго ему предсказал, что он станет монахом и священником. Сам-то он хотел стать семейным иереем. «Ты из рода нашего, – сказал ему старец Ефрем, оглядывая его своим проницательным взором, и продолжил: – да, и епитрахиль будешь носить».

Этот молодой игумен еще нам рассказал, что как-то, будучи в большом расстройстве, он прилег, чтобы заснуть, и тогда увидел просветленного старца Ефрема, наставляющего его: «Направляй монахов к большей внутренней работе». Он проснулся и почувствовал, что душевная тяжесть растворилась.

Один молодой киприот, желая стать монахом, часто посещал Старца. Чем мог, Старец ему помог. Став монахом, он снова посетил Катунаки. Старец был очень обрадован. В какой-то момент разговора он говорит монаху: «Послушай меня! Это братишка твой, который сейчас на небесах, сделал тебя монахом». Молодой инок был удивлен, но промолчал. Когда его навестил приехавший с Кипра отец, представилась возможность разрешить загадочные слова Старца. Монах спросил отца: «Скажи, кроме братьев моих, которые все живы, был ли еще другой?» И, потрясенный, услышал ответ: «Да, один твой брат умер младенцем, но мы тебе этого никогда не говорили».

В 1981 году Великая Лавра перешла с особножительного на общежительный устав. Некоторые из лаврских монахов начали готовить почву в монастыре, чтобы призвать отца Ефрема для игуменства. Старец был в полном неведении о происходящем, но, в то же самое время, будучи в Катунаках, он нам жаловался, что чувствует какое-то душевное давление во время молитвы. Он не знал, откуда оно происходит, и недоумевал о причине его. Вскоре ему сказали о желании возвести его в игумены Лавры, и причина стала ясна. Через некоторое время Старца посетили три представителя монастыря и предложили ему принять участие в выборах для избрания игумена. Старец испросил у них необходимое время для того, чтобы помолиться об этом; как известит его Господь – так он и ответит. Он также посоветовал представителям монастыря, чтобы они совершили всенощное бдение, дабы Господь явил Свою волю. Прошло несколько дней, и Старец пришел к выводу, что нет воли Божьей ему быть игуменом в монастыре. Так известилась его душа. Он позвонил в монастырь и сообщил отцам свой ответ. Вопрос был исчерпан.

Старец часто говорил, что некоторые тяжелые грехи он чувствовал, как зловоние. Грех смердит. Так, он рассказывал, что старец Иосиф почувствовал вонь, когда к нему приблизился некий дарвинист, и во время беседы он удостоверился в истинности своего ощущения. Случилось, что и сам старец Ефрем как-то недоумевал, почему он не чувствует зловония от одного человека, который заявлял, что он буддист. В какой-то момент он нарочно сел возле него: «Фу-у! Что это была за вонь, что я почувствовал», – рассказывал нам Старец, делая жуткую гримасу.

Как-то один епископ его спросил об экуменизме. Старец помолился, чтобы Господь его известил. «Одно лишь зловоние, с привкусом кислоты, солености и горечи... Вот таков был результат», – рассказывал нам Старец с отвращением.

Осенью 1981 года старец Ефрем был вынужден лечиться в афинской больнице для клириков. Старые язвы на его ноге опять открылись. С этой поры он целое десятилетие мучился от страшной боли. Питался только фруктами и овощами с небольшим количеством растительного масла. Если отваживался вкусить немного сыра или рыбы, то расплачиваться за это приходилось дорого.

В 1992 году это мучение закончилось парадоксальным образом, как бы, само по себе; однако на смену пришло другое испытание. Оказывается, что не узнанным доселе врагом Старца было обезвоживание. Одним из симптомов было то, что очень часто он не испытывал жажды после вкушения соленой пищи, а также, что после тяжелой работы со многим потом он выпивал огромное количество воды, добавляя немного лимона и сахара. Старец говорил, подшучивая: «В жизни своей я никогда не был пьян от вина, а от воды раз или два опьянел». Головокружения последних лет, как выяснилось, были связаны с обезвоживанием и расстройством электролитов, а не из-за сосудистой системы, как это показывали рентгеновские снимки. Таким образом, обманулись и врачи, и он сам, когда говорил, что якобы страдает от атеросклероза. Да разве это было возможно? Такой радостный человек – и склеротик.

После того, как ему исполнилось восемьдесят лет, эти небольшие обезвоживания с началом лета сгустили кровь и, при частом низком давлении, начали вызывать ишемические инфарктные эпизоды. Так, потихоньку, начиная с глаз, члены его становились расслабленными и обессиленными. Тогда его очи потеряли свое орлиное сияние. Вместо них виделись два старческих глаза, добрых и ласковых. Он говорил нам, что просил Пречистую дать возможность ему до самого конца обслуживать самого себя, однако он прибавлял: «Пресвятая моя, не как я хочу, но как Ты изволишь».

В ноябре 1994 года, когда он уже почти не видел, только лишь, как бы, тени, его посетили два монаха из монастыря Симонопетра. Один из них сделал запись об их посещении:

«Первым в келлию вошел отец Е. Старец, почти ослепший, лежал в кровати. Каждый, кто приходит к нему поговорить, в первую очередь должен был назвать свое имя, это касалось даже его послушников. Старец хорошо слышал левым ухом и почти совсем не слышал правым. Нам сказали, что слух у него значительно улучшился с того времени, как он перестал видеть.

– Отец Е. из Симонопетра, – представил его послушник.

– А! Отец Е.! – Старец, опираясь на подушку, обнял его и поцеловал. – Как поживает госпожа М.?

– Очень хорошо.

– Дети у нее есть?

– Двое.

– Бог да благословит их и соделает их сосудами благодати. (Старец благословил двумя руками.) Ты меня очень обрадовал, сказав, что у нее двое детей.

Приветствие, исполненное сердечности, продолжалось приблизительно от пяти до семи минут. Позднее подошел и я, а отец Е. прислонился к окну, сбоку, как раз над головой Старца.

– Иеромонах Г. из Симонопетра, – представился я.

– А! Отец Г., ты еще не спел мне «Свете Тихий»!

– Батюшка, мы сейчас вам споем.

– «Свете Тихий» – это умозрение. Говорит о Творце – о Святой Троице, возносит ум от творения к Творцу. Сейчас вижу много умозрения в «Свете Тихом», и оно меня утешает. Хочу, чтобы ты мне спел его.

Мы с отцом Е. пропели ему «Свете Тихий...» Мне повезло – я сидел на краю кровати, очень близко к Старцу, так как я вошел вторым. Левой рукой я упирался в стену, а правую мою руку держал Старец. Он молча выслушал наше пение.

– Спойте это всей братией и запишите мне на кассету...

Мы пообещали исполнить. Затем достаточное время он разговаривал с нами. В основном, говорил он. Временами воодушевлялся и оживлялся, и тогда он прижимал мою голову к своей груди, целовал или хлопал по щекам. Эти «ласкательные» шлепки, скорее, напоминали довольно сильные оплеухи. И они были бы непереносимы, если бы исходили не от старца Ефрема и если бы не были связаны с наивысшими моментами духовного подъема во время нашей беседы.

– «Свете Тихий» – это умозрение. Слушаю и утешаюсь.

Сейчас, когда потерял свет, терплю. Христос мне дал крест. Иногда он немного тяжел, не могу его поднять, но призываю молитвы моих родителей (они стали монахами) и моих Старцев. Так и укрепляюсь.

– Батюшка, какой-то великий дар готовит вам Христос.

– Да, да. Какой-то грех хочет мне изгладить, какой-то неизвестный грех. Все, что Он дает, да будет благословенно. Но временами он бывает тяжеловат, этот крест. Потерпим. Сейчас иногда бывает, что я не различаю, когда сон и когда действительность. Вот, несколько дней назад я видел сон, а потом подумал: что это было? Мне снилось? Или, может быть, сейчас мне снится, а тогда бодрствовал? – смеется Старец.

– Батюшка, вы сейчас, как тот патриарх Исаак, который слышал, что не...

– Да-да, но он сказал: «Голос, голос Иакова; а руки, руки Исавовы...» (Быт.27:22).

– Батюшка, может, мы вас утомляем?

– Наоборот, отдыхаю с вами. Вот ведь я теперь все время один и сижу здесь. Делаю что могу, хожу и на вечерню, но, скажу вам правду, сколько раз ходил – пожалел об этом. Не слышу, потому что эти послушники все читают тихо, и я не понимаю...

Конечно, «Свете Тихий» – это великое умозрение. «Поем Отца и Сына и Святаго Духа». А в конце вечерни «Феотокарий»⁵⁸. В нем все есть. На литургию хожу. То, что хочу услышать, – это «Благословенно Царство Отца и Сына и Святаго Духа». Все остальное я не слышу... Предпочитаю лучше здесь находиться и тянуть свои четочки. Ну, конечно, читаю акафист Божией Матери.

– Помните его наизусть, батюшка?

– А как же!.. Что тут такого? Читаю его... знаю его.

Общение наше было очень радостным. Все втроем смеялись, когда он нам что-то говорил. Опять нам рассказал известную историю с котом, которого старец Никифор привязал, так как тот бегал в огород, выкапывал лапами луковицы и сажал свои собственные «луковицы».

Зашел один из его послушников, чтобы дать ему ложку меда. Ложка была переполненная.

– Батюшка мой, – очень нежно сказал отец Н., – Ну-ка быстренько скушайте мед, чтобы он не накапал на вашу одежду.

Старец действительно поторопился, но все же успело достаточно накапать на подрясник. Тогда случилась одна умилительная сценка. Послушник ложкой стал собирать с подрясника большую каплю и говорить Старцу:

– Батюшка мой, ваш подрясник вам позавидовал и съел немного меда.

– Кто позавидовал? – спросил Старец, который не понял, что случилось.

– Вот сейчас, когда я вам дал меда, подрясник вам позавидовал и сказал: «Дайте и мне немного сладкого меда», вот мы и дали ему немного.

– Что ты такое говоришь, чудак...

– Да-да, подрясник закричал, и мы ему дали, – сказал послушник и засиял от радости, потому что Старец понял шутку и заулыбался.

Затем служили вечерню. За ним пришли послушники, чтобы подготовить его. Старец оказывал бесконечное молчаливое послушание во всем, что ему говорили.

Во время чтения кафизмы пришел один из послушников, который оставался на скитском причале с какими-то вещами. Он подошел и положил поклон Старцу, который сидел глубоко в стасидии. Чтец приостановился:

– Батюшка, я (такой-то). Вот, пришел.

– Пришел, дитя мое? Ну, хорошо.

Чтение продолжилось. Ответ послушнику был таким нежным, таким мирным, что он мне показался прекрасной мелодией.

Затем мы спустились в трапезную. Спуск по лестнице и переход в трапезную, который длится две минуты, для Старца продолжался около десяти минут. Послушник, который вел Старца, должен был в подробности информировать о каждом шаге, о каждой ступеньке и о малейшем движении.

– Батюшка, сейчас пойдем в трапезную. Повернитесь, я сниму рясу с вас. Не сюда, повернитесь туда. Сейчас находимся в дверях церкви. Поднимите ногу, сейчас начнем опускаться по лестнице. Становитесь на первую ступеньку. Палку возьмите в другую руку, а левой рукой держитесь за перила. Хорошо, спускайтесь по ступенькам. Сейчас спустились вниз, там, где немножко сворачиваем. Будьте внимательны, сейчас уже последняя ступенька. Хорошо. Пойдемте теперь по коридору. Сейчас достигли поворота. Прекрасно... Батюшка, сейчас шагнем по ступеньке на кухню. Будьте внимательны.

Старец не понял и шагнул не подготовившись. Немного возбужденный, он воскликнул:

– Ну, осторожно же, ты убьешь меня! Здесь ведь ступенька!

– Я же сказал вам, батюшка, что здесь спускаемся. Вы что, не услышали?

– Да я что, вижу, что ли? Ах, совсем ты невнимательный. Сейчас куда дальше? Тихо-тихо, не тяни меня!

– Этой рукой опирайтесь на стол. Прекрасно. Сейчас садитесь в кресло...

Когда мы все сели, его послушники сказали ему, что и мы, вдвоем, здесь же находимся.

– Батюшка, я отец Г., который вам когда-то сказал, что хотел бы стать отшельником, а стал певчим Симонопетра.

– К чему у кого сердце больше расположено, там пусть и будет. Все едино. Хорошо быть в общежитии, хорошо быть и в тишине, куда хочет каждый, пусть и идет. Только пусть живет в терпении и послушании. Оба пути спасительны. Но все же лучше общежитие.

Беседа, которая протекала во время еды, была так непосредственна и неподдельна, что чувствовалось, что перед тобой нежный отец со своими детьми. Старец ел очень медленно. Он мог лишь, как во мгле, едва различать стакан с водой, тарелку, хлеб. Ел он сам, без посторонней помощи. Иногда делал замечания:

– Много масла налил! Невозможно есть эти овощи!

– Батюшка, – обратился к нему отец Е., – в округе, по соседству с вашей келлией, знали вы других старцев с высоким духовным состоянием?

– Не жди, что придет другой и скажет, что у него духовные дары. Святые прячутся, не хотят, чтобы их узнали другие. Желают славы в другой жизни, не в этой. (Затем, повысив голос, продолжил.) Если приходит кто-то и спрашивает: «Отец, ты Ангелов видишь?» – что ты ответишь? Скажешь: «Да, вижу Ангелов»? Если и видят Ангелов, то тебе этого не скажут. Не можешь знать, что скрывает внутри себя человек, пока он не заговорит с тобой. Многие старцы открывались только после смерти. Никто их не знал...

Молча и очень медленно он продолжал кушать. Мы обсуждали разные вещи. Через десять минут или чуть больше Старец сказал:

– Один монах, когда искал место, чтобы построить келлию возле Святой Анны, начал копать и нашел остов целого тела. Место благоухало. Он хотел сказать другим монахам, что нашел такое сокровище. Но во сне тот святой, чьи это были кости, явился ему и сказал: «Оставь меня спокойно там, где я нахожусь, и никому ничего не говори. Перед своей смертью скажешь, что нашел тело мое, которое благоухало. Ничего другого. Не скажешь, и где меня нашел». Видишь – святые прячутся и не желают славы здесь, на земле, во имя славы в другой жизни.

Мы продолжили обсуждать разные вещи, и эта тема забылась. Однако ум Старца был занят тем же вопросом до самого конца трапезы, когда мы опять внезапно услышали его голос:

– Об этом говорит и апостол Павел: «Ибо не имеем здесь постоянного града, но ищем будущего» (Евр.13:14). Туда приготовляемся для вечной жизни. Здесь все временно. Не ищут святые славы в этой жизни. Скрывают свое состояние...

После окончания трапезы встали.

– Благодарственные уже прочитали? Ну, начинайте малое повечерие. Здесь, на месте, как мы есть, – распорядился он твердо.

Когда закончили малое повечерие и взяли у него благословение, он спросил:

– Сегодня чья очередь?

– Моя.

– Ну давай, пойдем.

Каждый из послушников хотел ухаживать за ним и во всем ему служить. Чтобы не было недоразумений, делали это каждый по очереди.

Говорят, что у него случались преходящие инсульты. Я не знаю, что это значит. То, что я вижу в Старце, – это прискорбный упадок душевно-телесного состояния, который превышает границы возможных его сил. Он сам это видит в себе и называет это «телесное разрушение». Сверх того, он замечает в себе некое затемнение мыслительных сил. Старец не может понять, что в этом помрачении уже не действует его воля, а лишь болезненное состояние, в котором он находится. Он этого не понимает и воспринимает все как факт духовной природы – как крест, который он должен нести со смирением. И когда он замечает, что теряет терпение, тогда расстраивается до отчаяния и переживает глубокую скорбь. Однако бывают моменты, когда затемнение отходит, ум очищается, и всякий ясно видит, что душа его чиста и исполнена кротости, сладчайшей радости и мира.

В старце Ефреме поражает удивительная естественность и непосредственность, которую редко находишь в людях. Ничего притворного, ничего ложного или лукавого. В духовном восхищении⁵⁹ видел Святую Троицу, лобызал Христа, беседовал с Ангелами, наполнялся сладостью Божественной любви, получал сверхъестественные дары. А сейчас он находится пригвожденным ко Кресту. Как наивны и несмысленны все те, которым не нравятся его стенания, когда он взывает: «Или, Или! Лама савахфани?»⁶⁰ Но и Христос так вопиял, дабы показать, что истинные последователи Его будут вопиять так же. А впоследствии, они войдут во славу Христову.

Во всяком случае, за эти дни я ни разу не заметил, что Старец не в своем уме или не понимает, что говорит. Многие вещи он не помнит, но знает очень хорошо, что с ним происходит и что он говорит. А также слышит очень хорошо и понимает все, что ему говоришь.

Вчера, когда мы были у Старца вдвоем, а послушник его отсутствовал, он внезапно мне сказал:

– Хорошо служишь.

Сказал это серьезно и твердо. Старцу Ефрему чужды комплименты и любезничество. Вот почему я на службе чувствовал, что меня сопровождает чей-то взгляд. В час Божественной литургии, когда я думал, что, возможно, он спит, Старец занимался тем, что духовно наблюдал, как служит иерей.

Он и раньше несколько раз нам говорил: «Я помолюсь, чтобы Бог мне сказал, что ты есть"».

В ноябре 1996 года сильный приступ свалил Старца навсегда в кровать. Он стал почти совершенно неподвижным, безгласным и неспособным к проглатыванию пищи. Казалось, что Старец не имеет никакой связи с внешним миром. Он не пытался ничего сказать, даже жестами. Незаметно было, что он что-то слышит, когда его спрашивали. В этом была какая-то тайна. Только когда он чувствовал очень сильную боль, стонал.

Один из любящих его братьев писал ему: «И когда очень часто меня затягивает обыденность, то мысленно ловлю внутри себя Ваш взгляд и устыжаюсь, жалкий, видя Ваше терпение и Ваши испытания».

А вот еще другой, более поэтичный и откровенный:

В старости, в болезни тверд и терпелив,

сораспявшись Богу, страсти умертвив,

выпало на долю быть тебе вне стен

почестей и славы, участь коих – тлен,

выпало на долю, как Христу в Свой час,

стать угодной Богу жертвой за всех нас.

Пресвятая Дева собственной рукой

сшила тебе саван в час последний твой.

Провожая душу к Жизни неземной,

тело обернула тонкой пеленой:

нежной, как былинка, легкой, как пыльца,

яркой, как алмазы

царского венца.

Тот небесный саван бережно храня –

как завеса в храме, святость алтаря –

тело твое, Старец, станет для тебя

брачною одеждой для Святого Дня.

И на браке Сына, когда грянет Суд,

ты услышишь: «Вот Мой избранный сосуд!»

Несмотря на все трудности, Старец все же видел, пусть хоть и чуть-чуть, и неплохо слышал. Доказательством было то, что он отвечал улыбкой, и даже смехом, когда ему рассказывали его любимые веселые истории, которые он сам раньше часто рассказывал. Это был единственный способ общения с ним при его состоянии паралича рук и ног. Ему всегда нравилось шутить, рассказывая поучительные истории из греческой мифологии или народных преданий. Он шутил над самим собой или остроумно и по-доброму поддразнивал других.

Когда кто-либо по собственной воле воздерживался от трапезы, то Старец рассказывал про ослика, которого Хаджи⁶¹ не покормил один раз, не покормил второй и все радовался, что ослик работает без всяких затрат. Наконец, в какой-то момент дверь стойла не смогла открыться, потому что ослик испустил дух и растянулся внизу.

Иногда, подражая детскому голосу, разыгрывал беседу двух маленьких детей: «А где виноград? – А зачем тебе? – Посмотреть...» Так Старец высмеивал ребяческое лукавство кого-нибудь.

Тому, кто не хотел выучить элементарные правила устава, он напоминал про фляжку попа. Поп был неграмотный и счет вел по бобам, которые были у него в специальной фляжке. Съедая один боб каждый день, он вычислял, когда надо будет служить Пасху. Попадья заметила, что он ест бобы, и, чтобы сделать попу приятное, подсыпала ему побольше. Когда же односельчане стали жаловаться, что он не служит Пасху, он им ответил, что, судя по бобам (как показывает фляжка), ни в этом году, ни в следующем Пасхи не предвидится.

Если кто-то был послушлив только внешне, Старец кивал головой, улыбаясь, и низким, деланным голосом говорил: «Антоний, Антоний...», – напоминая осуждающую фразу одного святого старца, которого его послушник слушался только тогда, когда были посторонние рядом.

Эти и другие похожие истории, коротенькие или подлиннее, поддерживали его веселое настроение в течение 13 месяцев прикованности к ложу в непрестанной боли. Когда температура повышалась и болезнь усиливалась, улыбка увядала на его старческих губах. Лежать ему было неудобно, он предпочитал сидеть на кровати, опустив ноги на пол и с подложенной под спину подушкой, как всегда, низко наклонившись, – излюбленное положение при молитве. В этом положении Господь тихо забрал его 14/27 февраля 1998 года.

Старец неоднократно давал указания, чтобы его похороны состоялись в тесном кругу соседей. Но тайна раскрылась, и многие монахи успели дать отцу Ефрему последнее целование. Один из них пишет: «Старец был человек преподобной, святой жизни, исполненный благодати Божьей, извещаемый от Бога в ту меру, в какую он мог вместить, но жил, сознавая себя грешником, и просил молиться о нем: «Дитя мое, прошу тебя, когда я уйду, отслужи по мне сорокоуст и всегда меня поминай». Он дал указание, чтобы на его отпевании были только соседи, вместе с которыми он провел земную жизнь. Мне он дал благословение быть среди званых. Я благодарю его. В ночь, когда он умер, я увидел его во сне, облаченным в белоснежное священническое одеяние, сияющим, радостным, сказавшим мне: «Батюшка мой, иду служить».

И вот, я оказался на его отпевании.

Я вижу в усопшем одного из преподобных, который уже вошел в лик отцов Святой Горы. И благодарю Господа и Старца, который любил меня и запечатлел мою жизнь своею. Наконец его тело приняла мать-земля, им освященная. Святую же его душу воспринял радующийся лик всех преподобных, в подвигах просиявших, память которых в тот день начиналась вечерней, дабы и он ее отпраздновал, аки преподобный вкупе с преподобными.

Нам он оставил память и пример добродетельной исихастской жизни, жизни святогорского монаха, а также ностальгическое воспоминание о честном его облике.

На панихиду сорокового дня я не имел возможности прийти, так как в нашей келлии был постриг. Я был расстроен, что меня не будет на панихиде. На литургии, после освящения Даров, во время поминовения усопших, говоря: «Помяни, Господи, отца нашего Ефрема...», почувствовал две руки на моих плечах, нежно меня обнимающие. Меня пробила дрожь. Остановился. Повернулся назад. Никого не вижу.

Благодарный Старцу за его посещение, я продолжил литургию. Верю, что любящее сердце его наблюдает за нами. Молится о нас, и мы это чувствуем».