Дионисий Зобниновский, архимандрит Троице-Сергиева монастыря: (очерк жизни и деятельности его, преимущественно до назначения в Троицкие архимандриты)

С приложением иконы-портрета преп. Дионисия.

(Читано в заседании Тверской Ученой Архивной Комиссии 14 апреля 1889 г.)

Каждой стране вполне свойственно гордится лицами, вышедшими из нее и потом много послужившими на пользу отечества. Это не та гордость, которая называется матерью всех пороков, а совсем другая, в основании которой лежит чистое гражданское чувство, – чувство любви к своему отечеству. Одно это обстоятельство, помимо многих других, должно быть сильным побуждением к сохранению памяти о своих знаменитых земляках. Из нашей Тверской земли вышло немало деятелей, имена которых хранит история; но еще сравнительно о немногих из них имеются подробные сведения. В настоящий раз мы уделим внимание одному из таких деятелей – преподобному Дионисию Зобниновскому, политическая и церковная деятельность которого была весьма разнообразна. Собственно подробно мы коснемся только того периода его жизни, который он провел в Тверской Епархии и о котором наши древние памятники сохранили меньше всего сведений. Собрать все эти сведения, дробные, разбросанные по разным рукописным и печатным источникам – вот наша настоящая задача². Если предметом исследования является такая историческая личность, которая носит фамилию какого-либо знаменитого дворянского или княжеского рода, то историки начинают свои изыскания о такой личности обыкновенно с отдаленной древности, когда в первый раз упоминается эта фамилия, они стараются разыскать родоначальника или тех или других носителей ее во все время до того момента, в который вступает уже исследуемая личность. Предметом же нашего исследования является деятель, – известный в истории, но не носящий знатной фамилии, – и потому-то не только об его предках, но даже о родителях очень мало известно. Все, что мы могли узнать о родителях преподобного Дионисия, заключается в следующем. Отец Дионисия Федор и мать Иулиания жили сначала в городе Ржеве, а потом переселились в г. Старицу. В Старице Федор был выбран в старосты Ямской слободы и, вероятно, в земские, хотя существовали еще старосты торговые, старосты таможенные, старосты кабацкие и др. Но на основании того, что составитель жития преподобного Дионисия³ говорит, что «Отец Дионисия старейшинство прием Ямския слободы», нужно думать, что Федор был земским старостой⁴. Обязанности же земского старосты заключались в следующем: они должны были собирать и представлять в Москву казенные подати, наперед записав их в «разметные» книги, должны были вести дела по гражданскому суду в своей земской избе. Если же земский староста был начальником судебных дел у своей братии, то, естественно, что в эту должность народ избирал людей более уважаемых, которым можно бы было довериться и которые по общему мирскому голосу признавались честными и разумными. На основании этого можно догадываться, что и Федор – отец преподобного Дионисия обладал этими прекрасными качествами души.

Долго ли и как Федор проходил должность старосты, мы не знаем. Только знаем, что впоследствии, как он, так и его жена постриглись в монашество под именами Феодосия и Юлии. Это узнаем из надписей, сделанных преподобным Дионисием на книгах, пожертвованных им в разные церкви «в вечный поминок» по своим родителям; в этих надписях отец и мать Дионисия называются иноком и инокиней⁵. Трудно сказать, в каких монастырях они приняли пострижение в том же Старицком Успенском монастыре, в котором ранее постригся сын его преподобный Дионисий. Умерли родители преподобного Дионисия в конце 1616 года, так как под этим годом они внесены в Троицкий Лаврский синодик⁶ и можно предполагать, что погребены были в Троицкой обители, так как в списке надгробий Троицко-Сергиеева монастыря, составленном в XVII в., в числе погребенных в этом монастыре упомянут «род Троицкого архимандрита Дионисия»⁷. В связи с этим предположением можно установить и другое, именно, что Феодор проводил монашескую жизнь в самом Троицком монастыре, где умер и погребен. Но все это не более, как предположение, достоверно же известно только то, что родители Дионисия приняли монашество и умерли в этом звании в 1616 году; да еще с полной достоверностью можно утверждать, что мать Дионисия умерла даже схимницей. Это можно видеть из того места помянника, помещенного при первопечатн. Служебн. 1602 г., где при перечислении рода Дионисия сказано: «Инока Феодосия, иноку схимницу Улею, иноку Евфросинию, Вассу»; на полях: «священноархимандрита Дионисия» (т.е. род). Эта схимница Улея – никто иная, как мать Дионисия. (См. печ. служб 1602 г., л. 461 об. при библиотеке Моск. Дух Академии).

Преподобный Дионисий родился еще тогда, когда родители его были в Ржеве; в крещении он наречен был Давидом. По месту своего рождения он, обыкновенно, называется Ржевитином, но в последнее время сделалось известным, что помимо этого Дионисий носил в миру и особую фамилию, каковою была Зобниновский⁸. Год рождения Дионисия точно неизвестен: Симон о нем не упоминает. Но на основании некоторых соображений можно думать, что преподобный Дионисий родился около 1570–71

годов⁹. В Старицу родители Дионисия переселились тогда, когда ему было около 6–7 лет. Здесь отрок Давид был отдан «в научение грамоте» двум Старицким монахам Гурии Ржевитину и Герману Стареченину. Следовательно, училище, которое Давид посещал вместе с другими детьми, находилось при Старицком Успенском монастыре, где жили его учителя. В определении Стоглава (гл. 26) было постановлено быть училищам при домах духовных лиц, но, естественно, что учителя-монахи не могли жить и заниматься в своих частных домах. Впрочем, «если первоначальное учение Давида падает на то время, когда Герман был еще белым священником при Старицкой Предтеченской церкви (см. опис. Рукоп. Троиц. Лавр. Библ. № 427), то он мог ходить учиться к Герману в его дом, где согласно постановлению Стоглава могло быть училище¹⁰. Так как учителями в то время были преимущественно монахи и вообще духовные лица, да и само направлении умов наших предков было религиозно-нравственное, то понятно, что все обучение юношества носило религиозный и церковный характер. Поэтому в древних азбуковниках сама «мудрость» говорит ученику, что когда он выучит азбуку и будет знать ее в совершенстве, должен выучить потом Часослов и Псалтырь, и относительно этих книг выражается так, что без них и учения никогда не бывает: «К тому не глаголю ти о Часослове и Псалтири, без них же сие не бывает»¹¹, хотя то как замечает г. Мордовец, и «в начальных школах тогдашних» ученье не ограничивалось умением читать Часослов и Псалтырь, а распространялось на другие знания, бывшие вне круга церковных книг¹². Каково было вообще первоначальное обучение юношества, таково же было и обучение Давида. Из двух его учителей более замечателен Герман¹³. Это тот самый Герман Тулупов, который известен как списатель «Четьи-Миней». Сначала он был белым священником Предтеченской церкви в Старице и носил имя Юрий; затем был монахом Старицкого монастыря (опис. рук. Тр. Лавр. Библ. № 427)¹⁴.

Из Старицкого монастыря он перешел в Троицкий, где во время архимандритства своего ученика и занимался списыванием и собиранием житий святых. С 1627 по 1632 год он написал Четьи-Минеи за целый год, за исключением апреля. Кроме того, он собрал и переписал много отдельных житий святых, переписал также Каноник, Минею – служебную – месяц декабрь, Трефолог и Пролог¹⁵. Труд переписки Четьи-Миней Герман предпринял по поручению архимандрита Дионисия. Относительно качества этого труда необходимо сказать, что Герман старался дать место в своем сборнике Четьи-Миней всему, что находил под рукой: он не только переписывал памятники целиком, но даже охотно помещал рядом разные редакции одного и того же памятника; в этом отношении он отличается от другого списателя Четьи-Миней священника Милютина, который, пользуясь впоследствии трудами Тулупова, старался писать, как говорит сам «с разумных списков тщася обрести правая», и дорожа временем, сокращал и переделывал памятники, опуская в житиях предисловия и похвальные слова¹⁶. И так, мы видим, что Герман был очень трудолюбивый переписчик. «Между творениями рук человеческих, – говорит Кассиодор, – Я отдал бы преимущественно труду переписчиков духовных манускриптов, если они делают свое дело с самою возможною точностию»¹⁷; труды Германа не могут к сожалению, похвалиться этой точностью. Это происходило отчасти от того, что он уже очень много занимался переписыванием и за старостью был слаб зрением. Умер Герман в глубокой старости в 1637 году, переживши своего ученика на 4 года¹⁸. О другом учителе Дионисия Гурии Ржевитине мы не имеем сведений.

По отзывам названных учителей преподобного Дионисия, а равно земляков его старца Сергея и Никиты Кучина¹⁹, из которых первый был потом келейником Дионисия, а последний слугой, отрок Давид отличался скромным характером и был самым прилежным учеником: он большей частью уклонялся от игр и разных детских шалостей. Как это часто бывает во всех училищах, скромность и доброе поведение Давида давали случай и повод шаловливым и резвым детям посмеяться и поглумиться над ним. Дети нередко обращают в свою игрушку того, кто им поддается. Потому то скромному мальчику в школе приходится нередко терпеть от товарищей, получать от них разные щипки, пинки, заушения и пр. Тоже самое перенес в школе и отрок Давид, так что, кроме разных глумлений и насмешек, и «язвы от них (т.е. от товарищей) на теле своем нонаше». Давида прозвали даже каким-то ругательным именем. Как бывает даже и сейчас, в училищах того времени в отношениях между учениками были разные ненормальности: они дрались, давали друг другу прозвища и т.п. Это мы видим из древних Азбуковников, которые предостерегают от таких неразумных шалостей. «Егда же учитель отпустит вас, – говорится в одном Азбуковнике, – Со всяким смирением до дому своего идите: шуток, кощунств, пхания же друг друга и биения резвого бегания и каменовержения и всяких ненадобных детских глумлений да не водворится в вас»²⁰. В другом Азбуковнике прямо говорится: «Не потесняй местом ближнего твоего и не называй прозвищем товарища своего»²¹. Отсюда вполне понятными становятся выражения Симона, в которых он говорит, что дети глумились над Давидом, «кличь творящее» – это просто значит: ругали его каким-нибудь прозвищем или «ово длани своя согнувшее, бияху пхающе», т.е. дрались кулаками; или наконец: «ово свертки холщевые в руках имущее, уязвляху святого»²², т.е. хлестали Давида холщевыми, скрученными из полотна жгутами. И так, Давиду, как мальчику скромному, порядочно пришлось перенести неприятностей в школе, что не осталось без влияния на образование его характера. Однако Давид в школе не был забит ни в умственном, ни в нравственном отношениях: он не сделался ни озлобленным, ни запуганным, как это случается с некоторыми мальчиками. Сколько школа принесла ему пользы в образовательном отношении – неизвестно: не себе ли больше, чем школе, он обязан теми сведениями и тем умственным развитием, которые проявились в его последующей многосторонней деятельности. Впрочем, и в школе он был замечено со стороны талантливости своим духовным отцом Григорием, который удивлялся его смирению и крепкому разуму, а потому ставил его в пример своим детям: «Зрите, – говорил он, – чада моя, сего сына моего духовного, сей некогда будет отцом нашим»²³. Обучался Давид, надо думать, не короткий срок, потому что Симон окончание образования Давида и его совершенный возраст ставит рядом.

Неизвестно, впрочем, сколько именно времени продолжалось обучение Давида в школе, но только что будучи от природы скромным и тихим, Давид, по окончании учения, достигши «совершенного возраста», хотел постричься в монашество. Желание Давида поступить в монастырь, может быть, обусловливалось не только одним стремлением отрешиться от мира, а и тем, чтобы в монастыре удовлетворить пробудившейся в нем жажде знания. Даровитый от природы юноша, он отведав сладости знания и просвещения; а где было искать полного и высшего удовлетворения этой жажде духа в то время, когда школ было так мало, да и те доставляли ученикам самые скудные знания? Только в монастырях и можно было находить тогда утоление этой жажды. Книжное богатство монастырей и сосредоточение в них просвещения привлекали в монастырь²⁴. Но желание Давида расходилось с желаниями его родителей: последним непременно хотелось, чтобы сын женился. Вопреки своим внутренним влечениям он, всегда послушный, исполнил волю родителей: женился на некой девице Вассе. Женившись же, он, вместо монашеского звания, принял на себя священническое, какого, по свидетельству Симона, был сподоблен «благочестия его ради». По предполагаемому нами вычислению, это было около 1595–96 годов. Священником Давид был определен к церкви Богоявления Господня, в село Ильинское, отстоящее от Старицы в 12 верстах, где и прослужил в звании священника 6 лет. О его жизни и деятельности за этот период времени нам ничего не известно. По прошествии же шести лет супружеской жизни жена Давида умерла²⁵, тогда же умерли и два сына его Василий и Косьма. И вот Давид снова сделался свободен от брачных уз и вместе от связей с миром.

Естественно, что при таких обстоятельствах в молодом священнике со всей силой проснулось прежнее влечение к монашеству. Смерть жены и смерть двух сыновей были ему как новым указанием перста Божия, призывавшего его к новому званию. Кроме того положение вдового священника в то время было очень степенно: он не имел права служить литургию (Стогл. гл. 77–8). Поэтому-то Давид, нисколько не медля, оставляет в Старицу с твердым намерением принять в местном Успенском монастыре пострижение в монашество, что действительно и исполнил, назвавшись при пострижении именем Дионисия; это было около 1601–1602 года. Постригал Дионисия, вероятно, архимандрит Пимен, бывший в то время настоятелем Старицкого монастыря, так как за ним непосредственно настоятелем называется Дионисий²⁶. Как монах по призванию, а не по случаю или расчету, Дионисий, поступив в монастырь, стал проводить жизнь истинно-монашескую «подвизаяся о спасении своем, якоже от юности своея извыче»²⁷. С этого же времени известия о нем становятся как будто несколько определеннее. Можно думать, что вскоре после пострижения он был замечен с хорошей стороны монастырскими властями, потому что хотя он еще не занимал в монастыре никакой должности, однако ему поручают вместе с другими монахами поездку в Москву для церковных треб монастыря, а так как нужды эти касались, между прочим, и церковных книг, то Дионисий был отправлен в Москву за книгами, естественно, потому что он был замечен властями со стороны его начитанности и образованности. Вполне вероятно, что в период своего иеромонашества в Старицком монастыре, как в более свободное время, Дионисий путем чтения обогатил себя знаниями, преимущественно, конечно, богословскими. В упомянутую поездку в Москву какой-то негодный человек нанес Дионисию то оскорбление, о котором довольно подробно рассказывает Симон Азарьин. Однажды преподобный Дионисий вышел на торг для покупки книг. Здесь некто, увидя среди народа молодого, красивого, высокого и цветущего здоровьем монаха, соблазнился и сначала подумал про себя, что такой монах вряд ли может удержаться от соблазнов плоти, высказал эту мысль Дионисию и высказал в такой грубой форме, что по выражению Симона «не токмо инокам, но и мирским человекам нелепо слышать это»²⁸. Но на эту грубую выходку смиренный Дионисий нисколько не рассердился, но кротко сказал: «Ей, брате, тако, якоже ты помыслил еси о мне и таков есмь аз грешный, якоже изрек еси: Бог тебе о мне открыл. Аще бы аз истинный инок был, не бых по торжищу сему бродил, и не скитал быхся сице между мирскими людьми, но сидел бы в своей келии, прости мя Бога ради грешного,яко безумен есмь»²⁹. Конечно, такой ответ преподобного на грубую брань произвел на окружающих очень сильное впечатление в его пользу, и потому-то бывшие тут все «на глумника того крикнуша, буим и невежею нарицающе его». Но смирению Дионисия еще не был тут конец, он опять кротко говорит: «Ни, братие, аз буй и невежа есмь, той же, яко от бога послан и глаголы его ко мне вси праведны суть на утверждение мое, да не буду впредь по торжищу сему скитатися, и пребуду в келии своей»³⁰. Это новое и сильнейшее проявление христианского смирения подействовало и на самого «глумлика», и он сознал свою дерзость и испросил прощения. Этот случай в Москве в первый раз со всей ясностью обнаружил те главные черты характера преподобного Дионисия – кротость и добродушие, которыми он потом руководился во все время своего настоятельства в Троицком монастыре.

Замеченный еще раньше монастырскими властями, Дионисий скоро по возвращении из Москвы в свой монастырь был поставлен казначеем монастыря; а потом и архимандритом.

В котором году преподобный Дионисий был сделан архимандритом Старицкого монастыря? Известно, что 10-го июня 1605 года первый патриарх Иов был свержен с патриаршего престола по тонко-высказанному желанию Лжедмитрия I, который в грамоте в Москву писал, что он только тогда вступит в Москву, когда враги его будут истреблены до последнего. В числе этих врагов был и Иов. Поэтому-то он и подвергся свержению с патриаршего престола и был сослан на изгнание в город Старицу – в тот самый Успенский монастырь, в котором он был пострижен и некоторое время настоятельствовал. В этом-то монастыре встречает его архимандрит Дионисий, который угостив приставов, прибывших с патриархом, отпустил их и явился к Иову. Хотя было приказано держать Иова как можно строже «в озлоблении скорбнем», Дионисий напротив постарался сблизиться со сверженным патриархом и стал испрашивать у него наставлений и приказаний, причем старался успокоить невинного страдальца³¹. И так, если Дионисий встречает Иова в звании архимандрита монастыря, то ясно, что он был поставлен на этот пост ранее, т.е. до 10 июня 1605 года. Поэтому-то, обыкновенно, на 1605 год указывают, как на год назначения Дионисия на архимандрию в Старицкий монастырь³². И это должно признать верным. Однако существуют сведения, которые, по-видимому, ясно доказывают, что Дионисий в это время не мог быть Старицким архимандритом. Таких сведений два. Во-первых, «Описная книга» Старицкого монастыря, по которой имущество монастыря после прежнего архимандрита Пимена передавалось Дионисию³³. Так как такие описи производились при каждой перемене монастырского настоятеля³⁴, а опись, по которой передано имущество монастыря Дионисию, помечена 6 августа 1607 года, то, следовательно, назначение Дионисия в настоятели произошло только в этом году (1607). Другое сведение, стоящее в противоречии с указанием на 1605 год, как на время назначения Дионисия архимандритом в Старицу, находится у Симона Азарьина. Симон Азарьин говорит, что преподобный Дионисий в звании архимандрита пробы в Старицком монастыре «мало больше двух лет». А известно, что после настоятельства в Старице Дионисий прямо был назначен в архимандриты к Троице, что было в начале 1610 года и, следовательно, архимандритом в Старицу он был назначен не раньше конца 1607 года и не позже начала 1608. Известие Симона тем более заслуживает внимания, что оно записано им со слов самого Дионисия: «Яко же сам поведа».

Обратимся к разбору первого сведения, сохранившегося в «описной книге». Действительно, нельзя спорить против того, что описи монастыря производились не периодически, т.е. не по истечении известного времени, например, десятилетия, а только при каждой перемене настоятеля монастыря. С другой стороны нужно признать вообще верным и то, что эта опись по возможности производилась вскоре по назначении нового настоятеля. Но значит ли все это, что не могло быть никаких отступлений от этих правил? Если случалось, что обстоятельства задерживали обнародование или издание указов или каких либо грамот, имевших государственное значение, то что удивительного, что дела менее важные откладывались иногда на неопределенный срок?! Дело в том, что опись монастыря производилась «по Государеве и цареве грамоте»³⁵. А Государь и его правительство на Руси около 1605 г. были так заняты другими делами, не терпевшими отлагательства, что они никак не могли обратить внимание, что там в каком-то монастыре пора быть описи. Когда Дионисий был назначен архимандритом, тогда приближалось появление самозванца в Москве, было ли это назначение еще при Борисе (ум. 1605 г. апр. 13 г.), или его сын Федор – все равно: внимание всех царевых органов было поглощено приближением Лжедмитрия к Москве. Одним словом, скорому изданию грамоты об описи препятствовало наступающее смутное время. Что эта грамота не была послана при Лжедмитрии, то это опять понятно: дел и без того было ужасно много. Царь Шуйский со своим правительством тоже был постоянно занят смутой и не вдруг удосужился дать такую грамоту³⁶. Итак, царской грамоты о передаче архимандриту Дионисию монастыря долго не издавалось по смутным обстоятельствам: тогда, несомненно, об этом маловажном сравнительно с другими деле совсем забыли. На это указал и Преосвященный Макарий³⁷. Но что всего интереснее, так это то, что та же самая опись, на основании которой можно было утверждать, что Дионисий был поставлен в архимандриты в 1607 году, дает нам доказательство, что он поставлен раньше этого года. На странице 25-й читаем: «7115 года октября в 20 день (т.е. чуть не за год до опии) дал в дом Пречистыя Богородицы святейший Иов патриарх Московский и всея Руси при своем животе по своей душе и по своих родителях, при архимандрите Дионисие Божиия милосердия»³⁸, и потом перечисляется много образов, пожертвованных Иовом. Значит, 20 октября в 1606 году Дионисий уже был архимандритом, хотя еще ему и не сдан был монастырь по описи. Так устраняется мнение, которое бы можно обосновать на «описи», что Дионисий был назначен архимандритом в Старицкий Успенский монастырь в 1607 году.

Гораздо больше внимания заслуживает другое известие, сохранившееся у Симона.

Тут, кажется, не может быть никаких споров и объяснений: дело основано на арифметике. Если Дионисий был назначен на архимандрию в Троицкий монастырь в 16010 году, а перед этим «два года с небольшим» был настоятелем в Старицком монастыре, то ясно, как Божий день, что в Старицу настоятелем он был назначен в 1610 году – (минус) 2 года с небольшим, т.е. в 1607–8 году.

Но это только так кажется. Не подозревая Симона в этом случае в неверности сообщения, мы вместе с тем думаем согласить его известие в нашим мнением о годе назначения Дионисия в архимандриты Старицкого монастыря. Но для этого наперед нам нужно изложить ход некоторых событий того времени и указать, когда, где и какое деятельное участие принимал преподобный Дионисий в этих событиях. Как будто говорить о деятельности Дионисия в звании архимандрита раньше окончательного установления года его назначения в архимандриты представляется преждевременным, но так как знакомство с этой самой деятельностью дает нам возможность сделать некоторые выводы, могущие послужить к примирению двух разноречивых известий о первом годе архимандритства Дионисия, то мы и решились сказать о ней раньше.

Царствование Василия Шуйского все прошло в смутах. Не более, как через два месяца после венчания Василия разнесся слух, что Димитрий, которого убили в Москве, жив и убежал в Польшу. Вместе с этим началось и движение в пользу нового Лжедимитрия и, прежде всего, вся северская земля приняла его сторону. Во главе этого нового движения стоял некто Болотников: он именем Димитрия собирал около себя казаков и беглых людей, возбуждая их против владельцев. Движение это мало помалу приняло очень грозные размеры. Из северской земли, где оно началось, Болотников с огромной толпой всякого сброду подвигался к Москве и по дороге ему сдавались новые города. 2 декабря он уже был в селе Коломенском. Но так как в среде полчищ Болотникова проявилось недовольство дворян и боярских детей тем, что холопы хотят быть равными им, то они начали отступать от него. И Болотников был отбить Скопиным-Шуйским и ушел в Калугу.

После этого царь Василий задумал устроить торжественную религиозную церемонию, чтобы нравственно подействовать на народ, который, конечно, чувствовал себя тогда очень плохо, так как на его глазах в несколько лет совершилось столько кровавых событий, виновником которых он (народ) мог считать и себя: он столько раз присягал и столько раз изменял присяге. Для этого-то, по совету с патриархом Гермогеном, царь вознамерился вызвать заключенного в Старице патриарха Иова, чтобы последний вместе с Гермогеном простил и разрешил православных христиан в их клятвопреступлениях, которые народ допустил еще при патриаршестве Иова. И вот, за Иовом были отправлены 5 февраля 1607 года митрополит Сарский и Подонский Пафнутий, Симоновский архимандрит Пимен, архидиакон Алимпий; 14 февраля того же года Иов уже приехал в Москву, а 20 числа совершил то, для чего приезжал. Не имея на то положительных указаний, мы догадываемся все-таки, что вместе с Иовом отправился тогда в Москву и архимандрит Дионисий. Патриарх Иов, который, конечно, полюбил Дионисия за его услужливость и истинно-христианскую жизнь, мог пригласить Дионисия сопутствовать ему в таком важном путешествии, да и сам Дионисий мог иметь внутреннее побуждение отправиться с патриархом. Если впоследствии, как увидим, он так горячо относился к разным государственным бедам, то, конечно, и теперь имел сердечное влечение видеть, в каком положении находится Москва, а если будет нужно, то и самому вложить долю труда в предпринимаемое царем дело. Если эту догадку нельзя признать за несомненную истину, то во всяком случае можно признать за очень вероятное предположение³⁹. В это с вероятностью предполагаемое нами посещение Дионисием Москвы вместе с Иовом патриарх Гермоген и мог в первый раз познакомиться с преподобным. Хотя Дионисий по своему характеру был нисколько не похож на Гермогена, потому что один их них – Гермоген – был суров, тяжел в обращении, строг и сердит, другой – Дионисий – был всегда спокоен, кроток и благодушен, однако эти две личности имели то общее, что обе были одинаково прямодушны, честны, благочестивы и одинаково любили отечество. При первом же знакомстве с Дионисием Гермоген не мог не заметить тех высоких качеств его души, которыми преисполнен был сам, а заметив не мог не обратить не него особенного внимания. Все это, говорим мы, произошло в первое знакомство Дионисия с Гермогеном и это тем более вероятно, что спустя год после этого, по известию Симона, мы видим Дионисия уже в большой любви у Гермогена. В этот же приезд преподобного Дионисия в Москву он мог дать движение тому делу, о котором в Москве за смутами позабыли, т.е. мог ускорить дело о высылке грамоты, по которой бы можно произвести опись в Старицком монастыре. И действительно, такая грамота была получена в Старице в том же 1607 году. Сделавши свое дело, Иов опять возвратился в Старицу, а с ним и преп. Дионисий, которого видим при погребении патр. Иова, скончавшегося в том же году 19-го июня⁴⁰ и погребенного при Старицком монастыре, откуда потом мощи его были перенесены в Москву⁴¹.

Между тем царь Василий Шуйский снова принужден был иметь дело с Болотниковым и Лже-Петром, называвшимся сыном Феодора Ивановича. На этот раз Болотников с своими шайками был осажден в Туле и принужден был сдаться, так как благодаря догадке боярского сына Кравкова, Тула была затоплена. Взятых в плен – Болотникова утопили, а Лже-петра повесили. Но это не остановило движения, поднявшегося в северской земле. Так по-прежнему поддерживалась мысль, что Димитрий жив, и вот наконец 1-го августа 1607 года в Стародубе проявился тот, в пользу которого еще никем невиданного и незнаемого совершалось движение. Около этого-то лица и собрались бродячие польские дружины под предводительством Сапеги и Лисовского, а равно казаки и беглецы. И с этими полчищами новый Лже-Димитрий стал подвигаться к Москве, и чем ближе подвигался, тем грознее становилось это движение. В Москве же, между тем, волнения против Шуйского и недовольство его правлением все более увеличивалось. Наконец, новый самозванец в конце июня 1608 года утвердился в Тушине, в верстах от Москвы. С этого времени положение царя Василия в Москве стало самое жалкое: им, по выражению современника, играли как ребенком. Всякий, кто имел какое либо неудовольствие на Шуйского, бежал в Тушино, а таких было очень много. Были неоднократные бунты против Шуйского. «А в Москве народи, возмутившись, – говорит Симон, – собирахуся часто и прихождаху к своему Государю царю и великому князю Василию Иоанновичу всея Руссии с великим шумом, вопиюще нелепыми глаголы на помазанника Божия, хотяху посох царский от его царских рук исхитить и с царства свести»⁴². В это время для поддержания царской власти Шуйского и выступила великая нравственная сила, носителем которой явился патриарх Гермоген: он горой стоял за права Шуйского и тем еще долго поддерживал его упадающую власть. А подле Гермогена в это же время мы уже видим верного помощника в лице Дионисия – твердого в делах веры и правды. По сказанию Симона Азарьина, деятельность преподобного Дионисия на Москве обнаруживалась тогда в двух сферах: во-первых, он вместе с Гермогеном постоянно отправлял церковную службу, а во-вторых, вместе с ним же бывал на советах у царя и выходил для усмирения бунтовавшегося народа. Усердие Дионисия к церковной службе было так велико, что сам патриарх – этот адамант – дивился его бодрости. Гермоген ставил его в образец своей пастве: «Зрите, – говорил он, – на Старицкого архимандрита, как он сподвизаяся, от соборныя церкви никогда не отлучается»⁴³. Также усердно подвизался Дионисий с Гермогеном и в деле усмирения бунтовавшихся: «Он всегда был на царских и «всемирных» соборах, во всем способствуя самодержцу и патриарху»⁴⁴. Если под царскими соборами должно разуметь совещания царя, для которых он приглашал и патриарха с Дионисием, то под «всемирными» нужно видеть те шумные собрания народа⁴⁵, где противники царя требовали его свержения, а патриарх и Дионисий увещевали возмущавшуюся толпу быть послушными власти. Дионисий свои увещания народа заимствовал от Священного Писания и нередко сопровождал их слезами. Заступничество патриарха и Дионисия за царя иногда вызывало в буйной толпе оскорбления и побои, которые сыпались в 1609 году, 19 февраля. Тогда взбунтовавшаяся толпа, руководимая Григорием Сумбуловым, князем Романом Гагариным и Тимофеем Грязным, стала требовать свержения царя Василия. Эта толпа вышла на Красную площадь и потребовала патриарха; но когда тот не хотел идти, заговорщики потащили его насильно, подталкивая его сзади и всячески ругаясь над ним, обсыпая его песком, сором и смрадом. Несмотря на такое насилие, Гермоген крепко встал за царя. Ему кричит толпа: «Князь Василий Шуйский не люб нам на царстве; он тайно убивает и сажает нашу братию в воду», а он отвечает вопросом: «А кого же казнил Шуйский?», и толпа молчит. Ему кричат: «Из-за Василья кровь льется и земля не умирится, пока он будет на царстве; его одна Москва выбрала, а мы хотим избрать нового царя», а он отвечает: «До сих пор Москва всем городам указывала, а ни Новгород, ни Псков, ни Астрахань и никакой другой город не указывал Москве; а что кровь льется, то это делается по воле Божией, а не по хотению вашего царя»⁴⁶. Хотя толпа после этого устремилась во дворец к самому царю; но все это кончилось ничем: твердость Гермогена спасла тогда царю власть. Когда Гермоген так геройски защищал царя, то тут во все время находился подле него и преподобный Дионисий. От вместе с ним перенес и побои, и поругания и «ни мало в таковых бедах не отступи от патриарха», но умолял народ от Божественных книг оставить бесчинства. Сказав об этом, Симон прибавляет: «Якоже мнози о сем самовидцы свидетельствуют, дивящееся многому дерзновению и разуму его, от инех же и писанием известихся»⁴⁷.

Итак, еще будучи Старицким архимандритом, преподобный Дионисий заявил себя со стороны охранения Москвы и народа от волнений и бунтов, и тогда же, таким образом, встал впервые на пост оберегателя отчизны от козней изменников, на котором он так доблестно стоял, будучи Троицким архимандритом. Важно бы для нас определить, когда преподобный Дионисий явился из Старицы в Москву, чтобы здесь стать, так сказать, правой рукой патриарха. Из сказанного раньше видно, что во время стоянки второго самозванца в Тушине он был уже в Москве. Но как можно догадываться по смыслу сказания Симона, он явился в Москву раньше появления Лжедимитрия II в Тушине, потому что прежде чем сказать о Тушинской стоянке самозванца и о бедствиях, бывших от того в Москве, о бунтах против царя, Симон говорит уже о Дионисии, о том, как он приобрел великую любовь у Гермогена, как вместе с ним совершал службы, как Гермоген ставил Дионисия в пример духовенству и пр. Если это обстоятельство не дает нам права решительно утверждать, что Дионисий явился в Москву раньше появления самозванца в Тушине, то по крайней мере оно делает возможным это предполагать. Очень возможно, что как только стали разноситься более тревожные слухи о самозванце и как только открылась важность приближавшихся событий, патриарх сознал необходимость составить крепкую охрану царя и потому постарался собрать около себя единомышленников, проникнутых истиной преданностью царю и отечеству и вместе горячих ревнителей по вере, и тогда-то вот он мог вспомнить о Старицком архимандрите, который оставил о себе в душе патриарха приятное воспоминание еще в свой приезд с Иовом. Вспоминая о нем, Гермоген рассчитал, что Дионисий и был одним из тех лиц, какие тогда были ему нужны, и он не ошибся. В виду этого можно предположить, что при первых слухах о самозванце, т.е. в августе или сентябре 1607 года патриарх позвал к себе Старицкого архимандрита. Дионисий явился тогда в Москву и уже не возвращался в Старицу до своего назначения на архимандрию к Троице. Могло, конечно, случиться, что Дионисий явился в Москву тогда и по другим каким обстоятельствам, нам вовсе неизвестным, но что после этого своего приезда в Москву он уже не возвращался в Старицу – это не подлежит сомнению в виду таких выражений Симона: «Дионисий служил в церкви «ни мало не отлучаяся», или «от соборныя церкви никогда не отлучается», «на царских и всемирных соборах всегда обретается», «всегда с патриархом у царя Василия на таковых соборах прилучашеся»⁴⁸. Нельзя же предположить для объяснения этих выражений, что Дионисий всякий раз, как происходил какой-нибудь собор, или обнаруживался бунт в Москве, приезжал из Старицы и потом опять уезжал до первого случая. Нет: ясно, что он постоянно жил в Москве и был постоянным участником в царских и всемирных соборах вместе с Гермогеном, который, конечно, и удержал его в Москве.

Следовательно, в звании Старицкого архимандрита Дионисий значительную, если не большую часть времени, провел в Москве неотлучно около патриарха⁴⁹. Наше предположение, что он явился в Москву скоро после того, как пронеслись слухи о появлении в Стародубе самозванца, т.е. в сентябре или октябре 1607 года, будучи вполне вероятным, имеет и то несомненное достоинство, что дает возможность удачно примирить два разноречивые известия относительно времени назначения Дионисия Старицким архимандритом: известие, находимое в «Истории о первом патриархе Иове» и известие Симона Азарьина. Симон Азарьин, когда говорит, что Дионисий в сане архимандрита «пребысть в Старице мало больше двух лет», то определяет здесь только то время, которое Дионисий прожил в Старицком монастыре в сане архимандрита до его последней поездки в Москву, из которой уже он не возвращался. Это время и определяется именно в два с небольшим года, если мы признаем, что преподобный Дионисий назначен Старицким архимандритом в 1605 году около июня, что дает право утверждать «История о первом патриархе Иове». Что именно так нужно понимать известие Симона, показывает и самое слово «пребысть тамо», т.е. пробыл там, прожил, а также и то, что непосредственно за этим идет рассказ о деятельности Дионисия в Москве, которая, таким образом, по рассказу, имела место после того, как он прожил в Старице два с небольшим года. При ином же понимании этого известия Симона Азарьина было бы необъяснимо известие, сохранившееся в «Описи Старицкого монастыря», что патриарх Иов сделал пожертвование в Старицкий монастырь в 1605 году 20 октября при архимандрите Дионисии6 никак нельзя понять это место в описи, если признать, что всего в звании Старицкого архимандрита Дионисий был два с небольшим года, потому что в таком случае в 7115 году в октябре (1606 г.) он никак не мог быть архимандритом.

Итак, нужно признать, что преподобный Дионисий был назначен Старицким архимандритом в 1605 году до июня, и из пятилетнего периода своего архимандритства там около половины прожил в Москве, посвящая свои силы на служение царю и отечеству. Что касается его деятельности собственно в Старицком монастыре, то, конечно, в два года с небольшим он не мог сделать для монастыря многого; потому-то об этой деятельности его известно мало или, лучше, почти ничего. Из упоминаемой нами описи монастыря видно, что ко времени вступления Дионисия в должность настоятеля, Старицкий монастырь как в церковном, так и в экономическом отношениях был очень нескудным. Управлялся он архимандритом, а братия в монастыре священников и дьяконов было 73, «да служек монастырских, поворков и конюхов и церковных сторожей», т.е. разной прислуги в монастыре было 43 человека⁵⁰. Храмов в монастыре было три. Денег в монастырской казне было 200 рублей, да 79 кабал на 106 рублей и 116 кабал на 660 четвертей хлеба. Потом, монастырь владел несколькими селами и деревнями в Старицком, Тверском и Кашинском уездах; по описи сел насчитывается около 20 со многими деревнями. Наконец, монастырь обладал очень ценной ризницей, дорогими иконами и разными вкладами высоких особ, из которых стоит упомянуть Ивана Ивановича Грозного, который дал по сыне своем Иване Ивановиче два серебряных стакана⁵¹. При архимандрите же Дионисии монастырь обогатился новыми вкладами, из которых он сделал 20 и 22 октября 1606 года. Эти вклады состоят преимущественно из икон, то обложенных серебром, то позолоченных, то украшенных драгоценными камнями: драгоценные камни положены на иконах Вседержителя (9 камней разных), Пречистой Богородицы Одигитрии (четыре жемчужины да цата сканная), Николая Чудотворца (три жемчужины да три камышка)⁵². После смерти же Иова в монастырь поступило все его имущество, за исключением тех вещей, которые отданы за его погребение⁵³, или же родственникам. Кроме вкладов Иова и вещей, поступивших в монастырь после его смерти, при архимандрите Дионисии поступили в монастырь книги после старца Афанасия: несколько Евангелий, одно из них толковое, две триоди, два октоиха, две общие Минеи: печатная и письменная, псалтырь и др.⁵⁴ Наконец, известно, что и сам преподобный Дионисий сделал много вкладов в Старицкий монастырь; но в несравненно большей своей части эти вклады сделаны преподобным тогда, когда он был уже архимандритом Троицким. Более ценные вклады его следующие: образ Успения Пресвятой Богородицы, образ Живоначальной Троицы, серебряные сосуды (потир, дискос, два блюдца и звезда) весом 3 фунта 14¼, золотников, серебряное кадило весом 2½ фунта, Евангелие, крест благословляющий, обложенный чеканным серебром и позолоченный, книга Пролог с марта по сентябрь⁵⁵. Эти дорогие вклады Дионисия все, кроме разве только сосудов, даны им тогда, когда он был уже Троицким архимандритом, но они, показывая его заботливость в позднейшее время о том монастыре, в котором он постригся и был не долгое время настоятелем, убеждают нас в том, что за время управления этим монастырем он тем более был внимателен к нему. К сказанному об отношении Дионисия к Старицкому монастырю следует прибавить, что за время архимандритства его в этом монастыре жил в ссылке патр. Иов, который и умер при Дионисии, о чем мы уже говорили, а над могилой Иова Дионисий поставил каменную гробницу⁵⁶.

Но, конечно, не эта малоизвестная деятельность Дионисия по управлению Старицким монастырем, а его вышеизложенная нами деятельность на Москве стяжала ему любовь и уважение царя и патриарха: из расположили в пользу Дионисия его благочестивая жизнь, честность и твердость, которые он имел случай показать, живя в Москве – особенно в такое смутное время. Потому-то, когда вскоре после 16-месячной осады Троицкого монастыря его архимандрит Иосаф, утомленный бедами, удалился в Пафнутиев монастырь, и место Троицкого архимандрита оставалось вакантным, тогда царь с патриархом прямо остановились на Дионисии, как на лице вполне достойном и способном занять это место. Симон Азарьин рассказывает об этом новом Дионисия с любопытными подробностями. Однажды преподобный Дионисий, вероятно, по повелению патриарха, ездил из Москвы в Ярославль хоронить какого-то вельможу. Проезд тогда был очень опасен, так как повсюду бродили шайки воровских людей. Но интересно, что долговременная и неудачная осада Троицкого монастыря, избавление от которой тогда повсюду приписывали преподобному Сергию, произвела такое впечатление на эти разбойнические шайки, что они пропускали не трогая только того проезжего, который объявлял себя жителем Сергиевой обители. Зная это, преподобный Дионисий, возвращаясь из Ярославля, решился называться Сергиевым: «Аще, – говорил он сопровождающим его старцам и слугам, – поедем так дорогою просто, то ограбят нас воровские люди, или побьют до смерти, аще-ли будем нарицатися именем чудотворца Сергия, всяко спасении будем»⁵⁷. И, действительно, называясь так, Дионисий и слуги его проехали благополучно очень многие опасные места и нигде не подвергались каким-либо насилиям. Когда же они подъезжали к Троицкому монастырю, их встретил один слуга этого монастыря и спросил: «Кая власть едет?» Слуги Дионисия отвечали, как и всем: «Троицкого Сергиева монастыря старец из сел едет». Слуга же этот, зная всех старцев своего монастыря, не поверил, и потому опять спросил, но получил тот же ответ. Наконец, он сказал: «Рвите мне истину, аще той есть Старицкого монастыря архимандрит, его же ради послан есмь от самодержца и от первосвятителя с грамотами». Когда же ему сказали, что едет именно Старицкий архимандрит, то он вручает ему грамоты. Дионисий же, прочитавши их и узнав, что это грамоты о его назначении в Троицкие архимандриты, удивился судьбам Божиим, «Яко ни на мысль его семь не взыде, еже уготова и еже самодержцу изволися»⁵⁸. Получив на дороге грамоты, он поспешил в Москву и здесь приносит благодарность царю и патриарху; после чего отправляется на место своего назначения – в Троицкий Сергиев монастырь.

Время назначения преподобного Дионисия на архимандрию в Троицкий монастырь определяется следующим сообщением. В одной из рукописей Московской Духовной Академии (№ 201) на первых листах ее находим перечень всех настоятелей Сергиева монастыря, начиная с основателя – преподобного Сергия; и здесь-то читаем: «7118 году Дионисей взят от Пречистыя Богородицы из монастыря из Старицы – 23 года и 3 месяца»⁵⁹, т.е. был Троицким архимандритом. Следовательно, преподобный Дионисий назначен Троицким архимандритом 10 февраля 1610 года, так как он умер 10 мая 1633 года. Но неизвестно, на каких основаниях автор «Словаря исторического о бывших писателях духовного чина» говорит, что Дионисий назначен на архимандрию в Троицкий монастырь 29 июня⁶⁰, а Н. И. Костомаров относит это назначение даже к июлю⁶¹. Оба эти показания не верны. Кроме указанной выше выписи из Академической рукописи, против показаний митрополита Евгения и г. Костомарова говорит то обстоятельство, что имеется «память» от 8 апреля 1610 года на имя головы Мисюря Ивановича Соловцова, которому повелевается сопровождать казну Троицкого архимандрита Дионисия от монастыря до Москвы⁶². Следовательно, несомненно, Дионисий был в то время Троицким архимандритом, так что если бы даже допустить неточность сообщения рукописи № 201 (для чего, впрочем, нет никакого основания), то и тогда назначение Дионисия на архимандрию в Троицкий монастырь должно отнести не к июню и июлю, а к более раннему времени, и именно никак не позже, как к началу апреля⁶³.

Итак, в начале 1610 года преподобный Дионисий был сделан Троицким архимандритом, и в этом-то звании он прославился своей деятельностью на пользу отечества, церкви и своего монастыря. Первые годы своего пребывания у Троицы он посвятил преимущественно служению государству, возбуждая русский народ на защиту своего отечества. Тогда было смутное время Московского государства, а несомненно, что время это представляет собой одну из самых печальных страниц нашей истории. Как церкви, так и государству русскому тогда грозила опасность потерять свою самостоятельность; а народные бедствия и невзгоды достигли тогда крайней степени. Не вдаваясь здесь в изложение всех событий этой несчастной эпохи, мы вспомним только, что дело дошло тогда до того, что в Московском государстве распоряжались и были главными правителями не русские, а поляки: в самой боярской думе заседал поляк Гонсевский. Сделавшись же обладателями Москвы, они уже не стеснялись в своих действиях. Русские ни на минуту не были обеспечены на целость своего имущества, своей чести и своей жизни; им запрещено было даже оборонять себя от насилий и притиснений поляков: запрещено было ходить с саблями, ножами, топорами, которые отбирались и у плотников. Обезоруженных русских поляки били и притесняли, как хотели, почему русским не было проходу ни утром, ни вечером. Хотел бы православный помолиться у заутрени, но поляки не давали проходу к храму Божию не только мирянам, но и масим священникам. Государственные беспорядки необходимо отзывались на церкви. Недаром патр. Гермоген горько жаловался тогда, обращая свои слова к изменнику Салтыкову: «Вижу прав. вере поругание, вижу разорение святых церквей, слышу в Кремле пение латинское и не могу терпеть». Нашей вере православной и церкви, по справедливому сознанию всех лучших людей того времени, грозила страшная опасность от поляков. Вот самая краткая характеристика смутного времени. Но бедствия этого времени явились и пробным камнем русского народа, обнаружив в нем внутреннюю силу и живучесть. Понятно отсюда, как велико должно быть значение тех людей, которые возбуждали эту силу народа к действию и которые нравственным влиянием на народ заставляли его соединяться и идти на спасение своего государства и своей веры. На голос и призыв таких людей откликались лучшая часть народонаселения. «Когда ударили бури смутного времени, – говорит С.М. Соловьев, – то потрясли и свеяли много слоев, находившихся на поверхности, но когда коснулись оснований общественных, то встретили и людей основных, о силу которых напор их должен был сокрушиться». Как на представителей таких основных людей в смутное время, мы можем указать на Скопина-Шуйского, патр. Гермогена, кн. Дмитрия Пожарского, земск. старосту Кузьму Минина и др. На ряду со всеми этими личностями, с пользою и самоотвержением послужившими отечеству в горькую годину его, мы должны поставить и Троицкого архимандрита Дионисия. В своей деятельности на пользу государства Дионисий был продолжателем такой же деятельности патр. Гермогена. Известны нам из той эпохи три народные движения, имевшие задачей очищение Московского государства. Первое, самостоятельно зародившись в восточном уголке нашей Владимирской губернии и юго-западном Нижегородской, соединилось потом с ополчением Скопина-Шуйского, который вместе с наемным шведским войском усиленно было начал дело очищения Московского государства. Но это движение со смертью Скопина, оживлявшего его, стушевалось и потеряло силу. В нем нравственное влияние и искусство вождя принадлежали одному Скопину, и потому-то он оставил по себе такую светлую память. Нравственное влияние во втором ополчении, поднимавшемся на избавление Москвы и отечества от поляков, принадлежало патр. Гермогену – человеку несокрушимой силы характера, твердому адаманту и столпу. Авторитетный голос патриарха повсюду находил себе отклик. Призыв его на защиту веры и святынь Москвы, как нельзя более, пробуждал патриотические чувства народа, для которого гибель этих святынь равнялась гибели всего отечества. Второе народное движение отхватило чуть ли не всю Россию: из конца в конец ее перелетали грамоты Гермогена и Ляпунова – дополняясь по местам новыми известиями. Но и это ополчение не достигло своей цели: оно окончилось печально. Казалось, после печального результата такой грандиозной попытки спасти отечество, – не на что уже было надеяться: России грозила гибель. Однако, нет: поднимается новое ополчение чисто земского характера, и, след., более самоотверженное, способное пожертвовать личными интересами общественным. В возбуждении этого нового движения принял участие и Троицкий монастырь во главе со своим архимандритом Дионисием. Три силы созидали движение: религия, сила торговая и сила военная. Если представителем силы военной был кн. Пожарский, силы торговой – Кузьма Минин, то представителем религиозного чувства был архимандрит Дионисий. Итак, преподобный Дионисий выступает пред нами среди деятелей смутного времени. Деятельность его в этом случае проявилась, главным образом, в рассылке патриотических грамот по разным городам с приглашением русских людей на защиту отечества. Известны три случая рассылки таких грамот. Первые его патриотические грамоты были разосланы вскоре после сожжения Москвы поляками (19 марта 1611 года). Этими грамотами преп. Дионисий приглашал ополчение Ляпунова, уже шедшее к Москве, идти как можно скорее. Но когда в ополчении, собравшемся в Москву для выручки ее, между главными вождями Трубецких, Заруцким и Ляпуновым начались неудовольствия, когда казаки, пришедшие в Москву с Заруцким, стали своевольничать и безобразничать, – и общему делу грозила опасность, тогда препод. Дионисий нашел нужным снова разослать патриотические воззвания по городам, чтобы призвать свежие силы на помощь русскому ополчению, стоявшему под Москвой. По совету с прилучившимися в монастыре боярами и воеводами, он действительно 13 июля 1611 года рассылает грамоты в Казань, во все Понизовые города, в Великий Новгород, Поморье, на Вологду и в Пермь. Но как бы ни усиливалось ополчение вновь приходящими отрядами, так как в нем были враждебные элементы и происходили постоянные раздоры, так как самые главные вожди были не в ладах между собой, то в конце концов оно естественно должно было расстроиться. Это скоро и случилось. Сам Ляпунов, – лучший вождь ополчения, по проискам Заруцкого, был убит. Смерть этого лучшего человека в ополчении была очень пагубна для России. Он, по выражению Карамзина, пал на гроб своего отечества. Тогда-то еще раз выступает в роли возбудителя народных сил и патриотических чувств преп. Дионисий. Собрав в монастыре собор, на который позвал бояр, дворян и дьяков, прилучившихся тогда в монастыре, и посоветовавшись с ними, преп. Дионисий в третий раз написал грамоты, которые и разослал по всем городам России. Они были разосланы 6 октября 1611 года. Эти последние грамоты важны по тому влиянию, какое они произвели на нижегородцев. Нижегородцы были уже сильно возбуждены раньше против врагов веры и отечества; но так как вследствие частых войн силы их были истощены, то для того, чтобы они выступили в новый поход – и притом поход, имевший целью такую обширную задачу, как очищение Московского государства, – для этого требовался сильный подъем духа. Мы знаем, какие жертвы потребовались для того, чтобы поход этот состоялся, – требовалось: «не пожалети животов своих, да не токмо животов своих и дворы продавати, и жены и детей закладовать». В образовании такого самоотверженного настроения нижегородцев действовало несколько сил, – и ко времени получения Троицкой грамоты нижегородцы были уже довольно подготовлены к нему: грамота Дионисия была в этом случае последним толчком для нижегородцев, она так сказать, прибавила к прежней настроенности их те несколько градусов, которые были необходимы для того, чтобы она перешла на степень самоотверженности. В рассылке этих патриотических грамот заключается главная государственная заслуга преп. Дионисия: в грамотах своих он с одной стороны сообщал о тех или других событиях, происходивших под Москвой, а с другой рисуя скорбную картину народных бедствий, усердно и именем Бога призывал всех русских спешить на защиту отечества. Всякое сильное слово, которое могло бы расшевелить душу русского человека, могло бы воодушевить его на геройские подвиги, – много значило в то бедственное для нашего отечества время. И Дионисиевы грамоты далеко не были бесплодны, как это некоторые думают. Стоит только прочитать все эти грамоты, чтобы убедиться, что изображение бедствий во всех их одинаково было рассчитано на то, чтобы затронуть самое известное и родное в душе русского человека.

Рассылая патр. грамоты, препод. Дионисий в тоже время подвизался на поприще широкой благотворительной деятельности, в которой тогда особенно была нужда. После разорения и сожжения Москвы множество московских жителей осталось без крова и всяких средств к жизни. Удрученные нуждой, раненые, искалеченные и больные, они толпами оставляли Москву и бродили в ее окружностях, отыскивая убежища. Таким убежищем для них и сделался главным образом Троицкий монастырь. Здесь, благодаря преподобному Дионисию и его сотрудникам в этом деле, несчастные находили успокоение. По свидетельству Симона, в монастыре «нагим одежда бысть, странным упокоение, нищим и гладным прокормление, от мраза изгибающим теплое утешение, странным и раненым и конечно издыхающим отпуск от сего света с напутием вечного живота, мертвым же погребение»⁶⁴. «Сия вся сотворяшеся, – прибавляет Симон, – добрым строителем в чудотворцов обители (разумеется, конечно, Дионисий)». Поэтому-то от современников своих Дионисий удостоился сравнения с Товием и Иосифом: «Якоже во время подобное Господь Египту в прокормление Иосифа, и Тофия праведного в Вавилоне Израилю; тако ныне в разорение наше сего мужа святаго и дивного архимандрита Дионисия воздвиже житомерителя по Господню словеси, во время подобно раздавающа пищу рабом, комуждо до достоянию его».

Дружными усилиями «основных» русских людей Москва, наконец, была очищена от польских и литовских людей, и из нее полетели грамоты с этой радостной вестью. Москва начала мало-помалу восстанавливаться. По выражению грамот, церкви Божии в прежнюю лепоту облеклись и Божие имя славится в них по-прежнему. Но так как без Государя «Московскому государству стоять нельзя, печься об нем и людьми Божиими промышлять некому», то грамоты и предписывали городам выбрать от всех сословий и прислать в Москву «лучших, крепких и разумных людей, несколько человек пригоже, для земского совета и государского избрания». Выборные люди явились в Москву и после нескольких смут и волнений на Московский престол был избран Михаил Федорович Романов. После такого страшного погрома, какой Московское государство пережило в смутное время, новому государю и правительству предстояло много забот. Состояние церкви, как и государства также требовало забот нового царя. Одной из сторон церковной жизни, на которую молодой царь скоро обратил внимание, является печатание богослужебных книг. Типография сгорела во время страшного пожара, произведенного поляками, и потому теперь, задумав печатание, занялись ее восстановлением. Но прежде чем печатать книги, необходимо было исправить их, так как в книгах, печатанных до смутного времени, замечалась страшная рознь и несогласие. Кому поручить это исправление: образованных и сведущих людей среди духовенства было очень немного. Суждено было поручить его прославившемуся в смутное время Троицкому архимандриту. С усердием и энергией принялся преподобный за этот нелегкий труд. Ревностными помощниками ему в этом деле были подмонастырский священник Иван Наседка, Троицкий инок Арсений Глухой, моп. Антоний Крылов, иеродиакон Закхей и некоторые другие лица. Все эти исправители настолько прилежно занимались рассматриванием и исправлением книг, что нередко просиживали за ними целые ночи. Так они трудились в продолжении полуторных годов и окончили свой труд в мае 1618 года. Много погрешностей нашли исправители в разных богослужебных книгах, которые, по возможности, все и исправили. Более важные погрешности они усмотрели в книге Потребник. Здесь в молитве водоосвящения, совершаемого в навечерие Богоявления, они нашли лишнее слово «и огнем», т.е. было напечатано: «сам и ныне, Владыко, освяти воду сию Духом твоим святым и огнем». Признав слово и огнем лишним и неуместным в этой молитве, исправители вычеркнули его. Затем, они изменили конечные славословия в очень многих молитвах. Дело в том, что в прежних книгах многие молитвы, обращенные к одному какому-либо лицу св. Троицы, имели славословия полные, т.е. «Тебе славу воссылаем Отцу и Сыну и св. Духу», чем сливались лица св. Троицы. Поэтому исправители конечные славословия в молитвах, обращенных к одному Отцу, исправили так; «Тебе славу воссылаем со единородным Ти Сыном и святым Духом», а в молитвах, обращенных к одному Сыну, так: «Тебе славу воссылаем со безначальным Ти Отцем и со святым Духом». Окончив свой труд по исправлению книг, Дионисий представил исправления книги на благоусмотрение того местоблюстителя патриаршего престола Ионы, митр. Сарского и Подонского. Для рассуждения об исправленных Дионисием и его сотрудниками книг в июле был созван собор. Но вместо беспристрастных и просвещенных ценителей дела на собор явились люди, с одной стороны, весьма враждебно настроенные к Дионисию, а с другой стороны – невежественные, и потому, естественно, они не только не могли пропустить исправленных Дионисием книг, но постарались улучить самого Дионисия в ереси. Некоторые из этих лиц явились на собор с заранее приготовленными речами, в которых дело Дионисия выставлялось ересью. То были, большей частью, иноки Троицкого монастыря, как-то: уставщик Филарет, головщик Логин, ризничий диакон Маркелл и др. Благодаря усилиям подобных обвинителей, дело Дионисия было на соборе признано еретическим, и Дионисий за это присужден к заключению в Кириллов Белозерский монастырь с запрещением священнодействия. Но так как туда нельзя было проехать по причине занятия дороги неприятелем, то Дионисия заключили в Новоспасском Московском монастыре. Здесь преподобный выстрадал очень многое. Он должен был каждодневно класть по 1000 поклонов, затем в течении 40 дней его ставили на палатях в дыму; преподобный все это терпеливо переносил, – и мало этого, сверх наложенной эпитимии он нередко еще клал 1000 поклонов в день. Между тем враги Дионисия распространили в народе слух, что появились такие еретики, которые хотят огонь из мира вывести. Поэтому, когда преподобного Дионисия вывозили для осмеяния на площадь на кляче, то здесь народ – особенно кузнецы, встречали его грубыми насмешками, ругательствами и даже побоями. Нередко, наконец, преподобный принужден был простаивать под окнами келий митрополита в продолжении целых знойных июльских дней. Все такие подобные страдания Дионисий переносил терпеливо в продолжении 9 месяцев. Но в апреле 1619 года в Москву приехал иерусалимский Феофан, обративший, между прочим, внимание и на дело Дионисия. С этого времени судьба Дионисия изменяется к лучшему. А когда вскоре после этого возвратился из плена митрополит Филарет Никитич и был возведен в патриархи, то он через неделю после восшествия на патриарший престол собрал собор, на котором присутствовали и царь и патр. Феофан, Дионисий и его дело были признаны правыми. Поправки, сделанные Дионисием в книгах, на этом соборе, большей частью, были одобрены. После этого Дионисий был возвращен в Троицкий монастырь на место прежнего своего служения, – и здесь удостоился посещения патр. Феофана. Феофан в знак особенной своей расположенности к Дионисию торжественно возложил на него свой белый клобук.

В первые годы своего архимандритства в Троицком монастыре преп. Дионисий, как видели, был весьма занят делами политическими и общественными, однако и тогда он находил время заботиться об устройстве и благосостоянии своего монастыря. Несмотря на то, что монастырь в смутное время потерпел сильные повреждения и убытки, Дионисий во время своего управления им успел окончательно восстановить в нем хозяйство, благолепие и порядок. Он озаботился о восстановлении прежних прав монастыря и о приобретении новых, его старанием преподобный нередко тратил и свои деньги. Наконец, он старался ввести строгий порядок в отправлании богослужения и внимательно следил за жизнью монашествующей братии. Но и в этой деятельности, подобно как при исправлении книг, Дионисий столкнулся со своими недоброжелателями и врагами. Заботы Дионисия о вотчинном хозяйстве монастыря вооружили против Дионисия какого-то «эконома» монастыря⁶⁵. Этот «эконом», враждуя против Дионисия особенно за то, что тот не дозволял ему наживаться на счет монастыря, стал клеветать на своего настоятеля перед царем и патриархом, донося им, что Дионисий не слушает и не исполняет царских и святительских повелений – и даже замышляет сделаться патриархом. В тоже время он не пропускал ни малейшего случая, чтобы тем или иным способом оскорбить Дионисия, – и, действительно, раз, по словам Симона, «лукавою своею хитростию до толикаго безчестия доведе сего мужа праведнаго, яко и в скаредное место и темно ввержен бысть, и ту три дни в смраде пребысть никому не ведом», а другой раз эконом этот запер Дионисия на четыре дня в его келье⁶⁶. Немного менее неприятны и тяжелы были для Дионисия столкновения при устроении им богослужебного чина. В этом случае он столкнулся он столкнулся с головщиками и уставщиками, из которых двое – Логин и Филарет – особенно ненавидели преподобного. Головщик Логин и уставщик Филарет были люди крайне невежественные и гордые своими чисто внешними качествами: первый гордился своим голосом и умением петь одни и тот же стих на 17 распевов, а последний – своей долговременной жизнью в монастыре и знанием устава. Дионисий иногда указывал Логину на неуместность его крайне искусственного пения, замечая при этом, что Логин, хотя и мастер петь, но не понимает того, что поет. Филарету Дионисий замечал, что он дошел до такого самомнения, что впал даже в ересь, потому что стал проповедывать, что будто Божество человекообразно и имеет человеческие уды. Подобные справедливые замечания преподобного все сильнее и сильнее возбуждали ненависть гордых старцев к настоятелю, пока она наконец не выразилась в самых грубых формах. Раз преподобный хотел сам читать на утрени первую статью. Логин вообще не мог слышать и видеть, когда Дионисий пел или читал, потому что видел в этом случае в лице Дионисия своего соперника: Дионисий пел и читал настолько приятно, что народ заслушивался его. Поэтому-то Логин, когда увидел, что Дионисий хочет сам читать на утрени, подскочил к нему и вырвал у него книгу. Аналой с книгой полетел на землю и произвел большой шум в церкви. Но и на этом не остановился дерзкий головщик. Когда он окончил чтение, тогда подскочил к Дионисию, ставшему на клирос, вырвал у него посох и, изломав его на четыре части, бросил в колени. Вот какие жестокие неприятности приходилось переносить Дионисию от своей же братии, – от подчиненных ему лиц. Впрочем, Дионисия ненавидели в монастыре только лица, имевшие там какое-нибудь значение, занимавшие ту или иную должность, «совладающии ему», как называет их Симон Азарьин. Что же касается рядовой братии, то она в большинстве любила своего настоятеля. Да это и не могло быть иначе. В то время настоятели монастырей в своих отношениях к подчиненной братии были, большей частью, грубы и самовластны. Дионисий же напротив в обращении с братией был гуманен, обходителен и ласков, так что даже свои начальнические распоряжения производил не в форме приказаний, а в виде советов. «Если хочешь, – обыкновенно говорил он тому или другому брату, которому нужно было что-нибудь приказать, – сделай то-то». Но тут Дионисий сталкивался с непониманием своей гуманности со стороны братии, которая привыкла слушать резкое повеление, крикливое приказание, а не тихое и гуманное распоряжение начальника: нередко случалось, что монах, получивший приказание от Дионисия в такой гуманной форме, считал себя необязанным исполнять его. Поэтому Дионисию часто приходилось повторять свои распоряжения и понятно в форме более строгой; в таком случае он говорил; «Время настоит, брате, повеленное содеяти, иди и сотвори». Заботясь о нравственности и благоповедении подчиненной братии, сам Дионисий подавал всем лучший пример христианской и монашеской жизни. «Келлия устава не имать», часто говаривал он, чем хотел выразить то, что в келии можно и должно молиться всегда (не стесняясь правилами и уставами), лишь только когда придет в душу молитвенное настроение. По свидетельству Симона, Дионисий в своей келье каждодневно совершал молебнов по 6–8 и больше, потом вычитывал акафисты Иисусу, Божией Матери и чудотворцам Сергию и Никону. Посвящая, таким образом, большую часть времени молитве, он другую часть употреблял на чтение священных и святоотеческих писаний. После таких трудов Дионисий ложился спать только часа за три до благовеста к утрени.

Тревожная и многострадальная жизнь с одной стороны и келейные подвиги с другой сломили некогда крепкое и цветущее здоровье преподобного Дионисия. К концу своей жизни он ослабел и стал болеть; однако до последнего дня не хотел оставлять церковной службы. Накануне смерти он сам служил литургию, – и даже в самый день ее ходил к утрени и к обедне. Но вот заблаговестили к вечерне, и преп. Дионисий, по обычаю встал, надел на себя клобук и мантию и хотел идти к службе; но уже не мог. Почувствовав близость последнего часа, Дионисий выразил желание принять схиму. Во время совершения этого обряда изнемогавший Дионисий едва держался на ногах; а к концу его он уже не мог стоять и в окончательном изнеможении опустился на свою постель. Благословляя братию, он лег и тихо умер. Это было 10 мая 1633 года, вечером. Смерть не исказила красивого и представительного лица Дионисия: на устах его осталась та же добрая улыбка, с какой он имел обыкновение обращаться со своей братией, когда поучал и наставлял ее. Добродушие и кротость, основные черты его характера, теперь отразились и как бы застыли на его лице. Поэтому тут же некоторые иконописцы пожелали списать с него портрет, чтобы «таковой блаженный муж у всех в памяти вечно пребывал». По описанию Симона, Дионисий «браду долгу имел и широку, досязающу до пупа, а власы брады его русы бяху, очи ему веселы»⁶⁷. В «иконописном же подлиннике» под 10 мая записано о Дионисии: «Подобием мало надсед, брада аки Власиева, гораздо шире; ризы архимандрические и в схиме»⁶⁸. Ныне в архимандричьих кельях Троицкой Лавры хранится древний портрет преп. Дионисия. Затем очень древняя икона Дионисия, написанная, по преданию, вскоре после кончины его и изображающая лик его очень верно, находится во Владимирской церкви г. Ржева⁶⁹.

Более или менее подробные сведения о преп. Дионисии можно найти в следующих рукописных и печатных источниках. Полное житие Дионисия, составленное Симоном Азарьиным, находится, между прочим, в рукописях Лаврской Троицкой библиотеки № 700 и Московской Синодальной биб. № 416. Оба эти рукописные сборники по своему содержанию одинаковы; но как на особенное достоинство последнего из них нужно указать на то, что он писан рукой самого автора – Симона Азарьина. В этих сборниках, кроме жития Дионисия, находятся разные речи, написанные Дионисием, Арсением Глухим и Иваном Наседкой по поводу исправления богослужебных книг, а также чудеса преп. Дионисия. Эти речи и чудеся не вошли в печатные издания жития, да и в других местах в печатных изданиях сделаны некоторые сокращения сравнительно с рукописным житием. Затем, в сборнике Синодальной биб. № 822, на корешке которого приклеена бумажка с надписью «О огни», заключаются те речи, послания и грамоты, которые появились по поводу исправления книг преп. Дионисием, а жития Дионисия в нем нет, а в сборнике той же библиотеки № 85 (XVIII в.) заключается только одно житие. Далее, несколько сведений о деятельности преп. Дионисия в смутное время можно находить в «Сказании об осаде Троицкого монастыря», составленном Авраамией Палицыным. Наконец, патриотические грамоты Дионисия напечатаны: две в Актах Арх. экспедиции т. II-й и одна (октябрьская 1611 г.) в «Собрании государственных грамот и договоров» – том второй-же. Последняя находится и при печатном житии Дионисия.

Что касается нашей исторической литературы, то в ней специальных исследований о преп. Дионисии нет, кроме одной журнальной статьи свящ. Поспелова, напечатанной в «Чтениях общества любителей духовного просвещения» за 1865 год во второй части под заглавием: «Преп. Дионисий, архимандрит Троицкого Сергиева монастыря». Статья эта, не лишенная некоторых достоинств, далеко не удовлетворяет строго-научным требованиям. Автор ее, большей частью, очень кратко излагает те или другие сведения о Дионисии, и при этом нисколько не заботится критически отнестись к некоторым из них⁷⁰. Говоря о источниках, необходимо упомянуть о исследовании г. Кедрова «Авраамий Палицын», вышедшем в 1880 г. Насколько Авраамий Палицын в своей жизни и деятельности был близок к преп. Дионисию, настолько, конечно, и предмет исследования г. Кедрова имеет значение для исследователя о преп. Дионисии. Что касается, наконец, исправления Дионисием богослужебных книг, то этот вопрос исследован в нашей церковно-исторической литературе несколько обстоятельнее, чем другие вопросы, касающиеся Дионисия. Кроме того, что в каждой русской церковной истории посвящается этому вопросу довольно внимания, имеются по нему и специальные изыскания. Таковы две довольно большие журнальные статьи, из которых она помещена в «Чтениях общества истории и древностей российских» за 1848 № 8, а другая в Православном Собеседнике за 1862 г. в книжках 2 и 3-й. Первая статья принадлежит проф. П. С. Казанскому; автор второй статьи неизвестен.

Считаем, наконец, нужным к нашему очерку жизни Дионисия присоединить повествование о его чудесах, составленное Симоном Азарьиным и не вошедшее в печатные издания жития Диоинисия. Чудес этих записано всего 13; одно из них относится впрочем, еще к тому времени, когда преподобный был жив, остальные проявились по его смерти. В повествовании о чудесах можно найти немало дов. интересных и ценных данных для биографии Дионисия. В них находятся, между прочим, сведения о многих их тех личностей, с которыми преподобному при его жизни приходилось так или иначе сталкиваться, с которыми он или жил в одной келье, или был связан разными отношениями. Таковы, напр., некоторые иноки Троицкого и других монастырей, священники Сергиевского посада и т.п. лица. Вообще, можно сказать, что из Симонова повествования о чудесах Дионисия мы знакомимся с кружком друзей и знакомых Дионисия, объединяющим центром которого был сам преподобный. Наконец, из чудес этих мы выносим убеждение, что имя Дионисия долго хранилось у людей очень различного звания и положения. Следовательно, преподобный Дионисий оставил впечатление в свое время. Повествование о чудесах преп. Дионисия мы приводим буквально по рукописи Троицкой Лаврской библиотеки № 700.

Перепечатано из №№ 20, 21, 22 и 24 1889 и из №№ 1, 2 ,3, 4 и 5. Твер. Епар. Впд. 1890 гл.

Дозволено цензурою 15 октяб. 1889 и 1 марта 1890 гг. Твер. Тип. Губ. Правления.

Некогда-ж прилучися во обитель святыя Троицы и к чудотворцем приход Самодержцев, яко же обычай есть на праздники. И по исполнении вечернего и утреннего пения и литургии, Самодержец бысть за столом и по обычаю царскому властем подачи подавая. В келии же в архимандричье подачи царския приимая некий слуга, именем Иван Бабарыкин, родом Стариченин, архимандриту-ж и преж знаем сый, у него в келии часто пребывая. Наветом же диаволим обольстився обонянием тех еств, отрезывая по малу от всех подач, наполнив блюдо, насытив утробу свою, не очютив в себе в то время никоея пакости. Егда-ж прииде архимандрит в келию свою, той же Иван Бабарыкин, прием у него клобук и мантию. Приидоша-ж гости к архимандриту, и по обычаю архимандрит гостем сести повелевает, а Ивану Бабарыкину приказывает о потребных, яже гостей ради. Он же, на архимандрита взирая, видит уста его, яко шепчюща и рукою указующа и ничто-ж ушима своима обреете себе слышаща. Архимандрит же, много попретив ему, дивися, не ведая ему наказания Божия за его дерзость, мнев пиянством его обезумена, повел его в задние сени выслати, в него же место пригласив иного от входящих к нему. Той же Иван Бабарыкин, дивяся внезапной глухоте своей, подшел тихо к передним сеням, приницая из задних сеней и уши свои прикладывая, хотя нечто слышати от уст преподобнаго архимандрита или от уст гостей, и ничто же слышав, токмо устне движущееся видев; и познав в себе грех дерзости своея, зазирая в совести своей нескупость и благоутробие преподобнаго, всегда-бо насыщен таковыми ествами у него со благословением его, ныне же, яко тат алчен обрететесь, без благословения его, дерзнув насытитися. И нача в себе каятися со слезами таковаго дерзновения; и егда гости изыдоша, тогда припад к предобныма ногама его, поведая грех свой, прося прощения. Преподобный же много наказав и прости его. Он же в мнозем наказании, ничто же преже слышав, токмо се от уст его, еже есть: Бог просит. К тому не дерзал таковая творити и отъиде от него, радуяся. Сицеву повесть исповеда мне недостойному сам преподобный отец архимандрит, и последи и той Иван таяжде нам сказав о себе, благодаря Бога и преподобнаго сего архимандрита Дионисия, яко молитвами его сподоблен бысть исцеления.

Бысть же во обители святыя Живоначальныя Троицы и у преподобных чудотворцев Сергия и Никона священноинок, бывый преже архимандрит в Володимере в Рождественском монастыре, именем Перфилий, постриженик же и ученик сея честныя обители и сожитель бысть преже единыя келии преподобнаго архимандрита Дионисия, во всем подражая того жития чистым сердцем; и той, видев преставление его, немало оскорбися разлучения его, воспоминая нелицемерную любовь его к себе, паче-ж видев, яже по Бозе подвиги и много терпеливое безлобивое изволение жития его, еще же и не у дозрилу сущу в старости изволение праведных судеб Божиих преставити от здешняго века к вечному оному покою, не могий удержатися от слез, но присно памятуя о нем незабытно в сердце своем, помяная многажды страдание его, терпение; многожды бо Самодержцу оболгань, паче же и первосвятителю злослолен, ово в заточении, яко же и преже речеся⁷¹, ово во ипитимиях, ничто-ж злаго сотворше; но паче правды ради вся страдаше, еще же и от своих совладающих частыя и оболгания и укоры и поносы восприят. Сия вся собра во уме сей, прося у Всемогущаго милости явити ему о сем, аще восприять мзду своего многостраданнаго терпения-ж и подвигу. И в такове мысли пребывающу ему на долзе времени Владыку Христа многажды молить открыти ему о сем, яко той сам сказа мне грешному, и по мнозем молении видит во сне по прежнему подобию желаемаго ему архимандрита Дионисия, седяща; он же радостен бысть и припаде к нему, яко же мневшу ему на яве живу сущу, тая-ж помнившу, яко же уже к Богу отшедша и главу свою к нему наклоняя, прося благословения, и со слезами радостными глагола ему: «Господине мой архимандрит Дионисий, повеждь ми аще обрел еси благодать от вседающаго за таковое многострадательство и крепкия подвиги»; он же, яко на яве благославляше его рукою осеняя и глаголя утешая его: «о, Перфилие, радуйся Бога; мнозим сказав, последи же и мне недостойному исповеда. Сего же священноинока Перфилия по изволению Самодержцеву вскоре от тоя обители емлют и посылают во Псков в Печерский монастырь в архимандриты; потом же взять бысть оттуда на Москву в Андроньев манастырь, и ту к Богу отъиде, в добром устроении жития век сей препроводив.

В тоже время Служни слободы⁷² священник именем Феодор, его-же любяще преподобный благонравия его ради, к сему-ж и в присвоении⁷³ ему бяше. И той, слышав, яко архимандрит изнемогает, бежать к нему спешно, хотя последнее прощение принятии, и не успе, уже бо душу свою Господеви предаде; плакав же неутешно отлучения своего, еже не прилучися ту, изыде в дом свой, плача-ж и рыдая. Потом же видит во сне архимандрита, о нем же присно скорбяше; видение сицево бяше. Слышит паки сказуюущих ему же между прочими подходяй, и главу свою наклоняя к благословению, и ничто же получив, паки наклоняя пред ним главу свою, требуя благословения. Той же рече ему тихо: «почто нудишися; тии благословения просят, здесь оставаются, ты-ж, рече, и сам вскоре за мною будеши, прочее же не стужай ми». И он же, возбнув ужасен бысть, и в себе быв, сказав видение неким от ближних своих; и по осмии днех и той ко Господу отойде.

Бывшу ми некогда недостойному послану бытии от самаго преподобнаго отца архимандрита Дионисия и келаря Александра в монастырь строителем на Алатырь, яж есть под их паствою; и пребывающу ми тамо изволением же праведных судеб Божиих, осиротех тамо, улишихся преподобнаго сего отца архимандрита Дионисия. Егда преселися от жизни сея в вечныя обители, сне не сущу ту, но на Алатыре, яко же выше рех⁷⁴, и нападе на мя беда неискупима по оболганию неких злокозненных людей ко первоосвятителю; и преже неже свитетельству о мне бытии, предан бых мучителю немилосерду на правеж в тысяще рублех, всего града и уездных людей по челобитью, прежние бо строителие согрубивша им, аз же предан им вместо всех, преже мене бывших, ни в чем ниповинен им бысть. Мне же недостойному от таковых напастей неистерпимых в скорба во мнозей бывшу, паче-ж и о сиротстве своем, еже есть о разлучении отца своего, на него-ж и надеяхся в таковых напастях помощника себе, и почаях уже и животу голзнути (?), не имущи помощи ни откуду, яко и сами власти не возмогаху пособити; ярость бо первосвятителя превозмогаше многих пособников. И мнози во обители чудотворцев братья-ж и мирстии, видивше напрасную мою беду, роптаху на тех, их же ради предан есмь, пособити же не доумеваху; вси чаяху смерти предану бытии. Некая же инокиня, именем Вера, пребывая у чудотворцевых Сергиевых родителей в Хотоковском девичьем монастыре, слышав о мне таковыя неискупимыя напасти, и часто со слезами иоляся о мне Богу и Пречистой Богородице и преподобным чудотворцем Сергию и Никону, паче же призывает на помощь преподобнаго архимандрита Дионисия, припадывая мыслию, яко и живу моляся о поможении в напрасных напастях страждущему. И в частых призываниях видит во сне, яко на яве, храмы высокия и преукрашены, их же немощно сказати, и мнозех святителей в те храмы во святительских одеждах входящих по лествицам к верху, из же бе не знаяше. И ко всем припадая прося помощи злостраждущему, от прочих же слышит: «жди, рече, архимандрита Дионисия, вскоре идет той к Небесному Царю служити». Она-ж, много стояв с пожданием, видит архимандрита Дионисия, к тем же лествицам грядуща во освященном сану со двемя дьяконы. Припаде к преподобныма ногам его, мня, яко и живу сущу, со слезами прося помощи безпомощному: «воспомяни, рече, его же любил еси, и се ныне зло стражет, и не имеет ни от кого помощи». Он же, коснуся ей рукою, повел возстати, глаголя: «не скорби, будет ему милость Божия и избавление от таковыя напасти, а от меня вам благословение». И рукою ея благослови, отойде от очию ея тою же лествицею в верх. Она-ж, возбнув радостна бысть, сказа сыну своему, именем Михаилу. Он же слышав написав и принесе ми писание сие, егда приезавшу ми свобождену сущу, молитв ради преподобных.

Мнозем же о сих всех слышавшим таковая про отца архимандрита Дионисия радующимся душею, инеем же усумневающимся и неверием одержимы бываху, яко и самому иконному обители тоя, от него же тогда и многи беды и напасти поносив преподобный, властолюбия его ради, яко же и преже рех, неверием одержими быти, и слышанная ни во что же вменяти, еще же и инеем запрещати. И по неколицех летех преставления его восписуют х келарю Александру северныя страны и Помория Каргопольскаго уезда, Кожеозерскаго монастыря старцы Феодосей и прочии иноцы, яко Богом наставляемы на уверение неверующим. Писание жи их сицево бысть рече: у них вдалее монастыря, яко пятнадесять поприщ среди лесу пустынник инок, Никодим именем, хижицу токмо имяше зело малу на непроходимех болотных местех постриженик Чудова монастыря святаго архистратига Михаила и чудотворца Алексия Митрополита, иже на Москве, и по явлению святаго чудотворца Алексея, сей инок Никодим сниде в тоя пустыню еще преже Московскего разорения пребывая в той пустыни на речке Хоюге 3о лет, подвизаяся постом и молитвами; и егда изволение дойде праведнаго суда Божия преселити его от мира сего к вечным обителем, присылает некоего от посетителей ко игумену и к братии, моля их взятии себя в монастырь той. Бывшу-ж сему тако, поведает игумену и братии явление святаго Алексея Митрополита, с ним же, рече, и ин муж чуден со крестом, благословляюще его преосвященный Митрополит рукою, а другий крестом ограждаше его, поведающе ему отхождение от мира сего в вечныя обители. Ему же вопрошающу святаго Алексея о друзем, иже с ним, понеже самаго святаго Алексея чудотворца по образу узная, яко постриженик его обители; другого же не зная, иже крестом благословляя его. Святый же Алексей рече ему: «той есть Троицкаго Сергиева монастыря архимандрит Дионисий». Он же, слышав, дивися, яко преже того в мире, ни во иноцех не знаяше его, и сподоблен бысть видения его. И во днех четыренадесятых паки по части тии являхуся ему, утешающее его, поведающе, яко вскоре, рече, с нами у Бога в покои будеши, и по чыренадесяти днех перваго явления их к нему преставися, душу свою в руце Божии предаде. Потом же о сем повести по неколицех днех писания его слышахом о сем достоверно от инока Гедеона того-ж монастыря, ижде и послужив ему пре ево смерти; последи-ж боголюбивый инок Боголеп Львов того-ж Кожеозерскаго монастыря постриженик бяше, иже и понудивый мя сия написати преже бывый палаты царевы, писанием возвести о сих святейшему Иосифу патриарху Московскому и всея Русии, яко сам тамо быв, и от преподобнаго инока Никодима пустынножителя уверився, и от его Никодимых уст слышав таковая и писанию предает.

Еще же и паки сумневаюся слышанная писанию не предати и опасаюся глаголанная умолчати конечнаго ради забытия. Аще кто ложь приносит, сам на главе своей понесет, аще-ли истину исповедает, то истина сама во уверение приведет всяк глагол праведен. Мы ж, яде слышахом, сице и написахом. Уже писанию сему, яже есть о преподобнем архимандрите Дионисии совершившуся по прошению инока Боголепа, того-ж 156 году по написании сем вскоре внезапу прииде ко мне вышепомянутый слуга Никита Кучин, возвещает же слышав от инока Романа Базлова, да от слуги Василия, имянуемаго Львова о приезде донских казаков и о поклонении у гробницы архимандрита Дионисия по его же извету. Тии призвании быша и в роспросе своем поведаша сице: идущим нам мимо Никонову церковь и увидевшим у гробницы архимандрита Дионисия кланяющихся триех человек, спросившу же нам их, почем знали есте архимандрита Дионсия, яко гробу его кланаяетеся. Они же исповедаша нам со слезами, глаголющее: незнаем нам был преже, но велику нам помощь подал явлением своим на море, на супротивныя, уже бо, глаголаху, всем нам бытии побитым от турок, егда же явися нам той, свет велик осия нас, а на враги наша нападе тьма и ослепоша, мы же спасении быхом явлением его и врагов своих победихом, и сего ради приидохом поклонитися чудотворцем Сергию и Никону помолитися и архимандрита Дионисия гробу поклонитись. И исполнивши обещание свое, поидоша, благодаря Бога во свояси; мне же о сей повести написавшу и зело о том усумневающуся, яко о сем свидетельства крепкаго не прием и помышлении своими присно смущаем, да не именится в ложь бытии; и в таковых помышлениях многи времяна преидоша, и в лето 7163 году сентября в день случися мне побеседовати о словеси духовне с государевым ключником с Никоном Протопоповым; и яко Богом наставляем той вопроси мя о архимандрите Дионисии и о житии его и о донских казаках подлинное свидетельство мне разсказав, иже на море явлением его от безбожных турок спасошася. Он, Никон, тех казаков по царской милости в Государеве дворе кормил и подчивал и от них ту повесть достоверно слышал и сказал у себя о том записочку о той повести и казаком тем имяна и хотел тое записочку прислати.

Во 157 году августа в 4 день прииде в обитель святые Троицы помолитися и чудотворцевым мощем поклонитися дворянин Государев, ему же имя Петр Головин. И по исполнении молитв, яже к чудотворцем, прииде ко гробу сего преподобнаго архимандрита Дионисия и достойное поклонение на гробе его сотворяет, сказуя архимандриту Адреану и мне келарю Симону и казначею Калинику и страрцем соборным: бывшу ми, рече, на государеве службе за Сибирью, в далечайшем граде, на реке, глаголемой Лене, до него же от царствующаго града Москвы треми леты шествие творят, тамо слышах о сем архимандрите Дионисии, яко с митрополитом Алексеем Московским чудотворцем купно чудеся содевают, и в посещении же преподобнаго инока Никодима со Алексеем митрополитом вместе обретеся в Помории Каргопольскаго уезда в Кожеозерском монастыре. Мы же от него сышахом и дивихомся неизреченным судьбам Божиим, яко от таковаго дальняго града и страны такову пречудную повесть о отце нашем принесе на уверение истины и на радость веселие душам нашим, слышащим величия чудесем, яже прославляет Бог угодника своего, поборника по истине и поспешника по правде в наша лета подвизавшегося и написахом сия памяти ради.

Егда же сицеву повесть слышахом от Петра Головина и написахом и мнозем даша прочитати, понеже всякий в сладость хотяше слышати, яже о нем поминающее благочестивое житие его, и слышав сия тоя же обители Троицкой слуга именем Феодор Каменев, преже бывый близ его келии и во мнозей службе поработав у преподобнаго и се исповеда ми. Егда, рече, сей святый архимандрит преставися от жизни сея в вечныя обители, по изволению-ж первосвятителя отвезоша тело его на Москву погребальных ради, и поставиша в церкви Богоявления Господа нашего И. Христа за Ветошным рядом. По случаю же некоему в то время болезнова телом некий вельможа, именем князь Алексей Воротынской; любим бяше от сего архимандрита Дионисия, и егда уведав тело его в церкве той вельможа, воспомянув любовь его к себе и ведая благонравное его житие, веру ем, посылает над ним панихиду отпети; и по отпении егда принесоша ему кутию, он же ея вкусив, здрав бысть молитвами святаго, аз же слышав сие, написав, да незабвенна будут чудеса святого сего.

В 158 году июня в 19 день поведа ми грешному, паче же писанием извести ми сея же святыя обители инок Антоний, рекомый Яринский. Пловущу, рече, на монастырском насаде из Астрахани вверх с рыбою и солию, и егда минувшим нам град Царицын постигоша нас за денежным островом в малой лодке донских казаков пять человек, и умолиша нас, дабы им быти у нас в работе на большем насаде в прибылых ярыжных, яко же обычай есть и на прочих больших насадех. Сему же тако бывшу по их прощению, и в пути том един от них поведа нам повесть сицеву. Были-де мы на море с прочими казаки в войне и принесло-де нас волнами ко острову некоему и нашему-де старейшине явися святая Богородица со апостолы с Петром и Иоанном да с чудотворцы Сергием и Никоном, да с ними же-де явился и третий инок незнаем ему же имя. И спросившу у чудотворцов, яко на яве: вас-де государей чудотворцев знаю, сего же инока, иже с вами вижу, не знаю. И чудотворец де Сергий рече ему: «то есть Троицкий архимандрит Дионисий», и поведа ему бытии от турских людей в победе и дасть-де Бог тишину и вы-де идите к берегу; и егда-де старейшина наш сие явление нам поведа вскоре турские люди нас разгромили, а иных побили, а мы-де от того разгрому разбегалися. А ныне по своему обещанию идем вверх и хотим помолитися в Соловецком монастыре.

Во 159 году Троицкаго Сергиева монастыря Пушкарские слободы церкви Пречистыя Богородицы Казанские и святаго пророка Илии священник Федор был в недуге смертнем; и сказав мне видение, еже виде октября в 26 день на праздник святого великомученика Димитрия. В 9 часов нощи лежащу ми, рече, больну при смерти в дому своем явися мне архимандрит Дионисий во всем освященном чину, а пред ним ходящее со свещею горящею инок, и глагола ми архимандрит Дионисий, взяв мя за руку с постели, и повелел мя тому иноку вести с собою в церковь, яко на яве мневшу ми, и перед местныя иконы свечи поставляше архимандрит своима рукама, а говорил пред иконою святыя Троицы сице: «слава Тебе, Господи, что церковь святаго пророка Илии устроилася а мне-де велел часу того облещися в ризы и молебен пети Пречистой Богородице, чудотворней иконе Казанской, и пророку Илее; и после отпуста архимарит, осеняяся крестом, да и меня осенил, и в то время в церкви шум бысть. А я-де возбнув в дому своем и воззрив на образ Пречистыя Богородицы Казанские, а в монастыре-де учали ко всенощному благовестили, и оттоле здрав бысть, и сему своему видению прислал ко мне списочек. Аз же прочет мою, яко не просту сему быти видению; и сего ради Дионисий благодарил Бога, что церковь устроена, понеже еще при своем животе сей преподобный многое тщательство имел, еже устроити церковь пророка Илии под монастырем, на месте, идеже ныне поставлена, яко же мы от уст его многажды слышахом. Теплейший бо сый верою и молитвою, крепок в подвизех и часто со кресты соборне хождаше овогда о дожде, овогда же о ведре простирая молитвы за всех православных христиан о умножении и плодов земных, сего ради и о церкви Илии пророка печашеся о строении, и не случися ему при себе сея устроети, но по нем неколико лет прейдоша; народи-ж или его тщательство о сем воспомянувше, или его молитвами Богом наставялеми, начаша приходити ко властем с молением да будет у них храм Ильи пророка. Архимандрит же Адреян, келарь Авраамий Подлесов и аз Симон, тогда бывшу ми казначеем, умоления ради народнаго воздвиже храм чудотворныя иконы Богородичны Казанские вверху, пророка Илии в высподь. И сего ради присещение, мню, преподобнаго архимандрита Дионисия в церкви исполнися, яко по его обещанию дело сие в совершение прииде, и чего ради видение сие священнику Феодору, а не иному явлено есть, мню, яко той никогда за имя преподобнаго Дионисия тяжки раны приял на телесе своем за едино слово, еже рече: ныне-де у нас уже не Дионисий архимандрит. И сего ради посещения от преподобнаго сподобися; вразумити же и сие должно, яко видение сие на праздник Димитрия Селунскаго случися видети, и то, мню, не по просту, преже бо никогда слышахом от священно-иерея рекомаго Наседки, еще вскоре после осаднаго сидения Троицкаго Сергиева монастыря, ту в монастыре ему живушу и служащу Богови в порученей ему церкви на воротех чудотворца Сергия, на покой же телесный идеже препочити, хижицу малу имый в стене городовой, в ней же ему сидящу некогда, помыслишу на настоящее время, и в мысли своей размышляше пророчество Ивана Богослова от апокалипсиса, разсуждая о жене и о змии, колики, рече, страны великия от православныя в еретичество отпадоша: Рим великий и вся западныя страны, а ныне-де уже, мню, что и до нас дойде; и мневшу ми не быти уже и на Руси православию, сице размышляющу склячеся седя под оконцем много плакався неутешно. Внезапу же слышить у оконца того пришед некто, поносив его много и многи укорныя речи ему изглаголав, «кто еси ты, рече, иже помышляеши не бытии на Руси благочестию, а того, рече, не ведаеши, что за вас молит Бога чудотворец Димитрий Селунский да Василий Великий да и ваш чудотворец Сергий за вас молит Бога и будет на Руси благочестие, яко же и прежде». Он же возбнув прииде в чувство, возрадовася, вшед поведа архимандриту Дионисию, еще тогда живу сущу. И ныне убо сия, мню, яко того ради тогда сему священно-иерею Иванну гласом Димитрий и Василий великий купно с Сергием объявлен бысть за всю русскую в молебниках. Ныне же паки на его памяти сему священнику Федору архимандрита Дионисия бысть явление. Доведавшужеся мне ныне, яко храм брусяной чудотворца Димитрия Селуанскаго был преже разорения в троицком монастыре у церкви каменные Сергия чудотворца, еже есть на воротех по левую сторону олтаря, на всходе против лестницы, а разобрану, сказывают, та церковь в осадное время, и та церковь стала в забытии и досех мест. А что пред ним инок свещу носящее, и то знатно есть: той ученик его Дорофей, его же крепкое житие сам архимандрит еще в животе своем свидетельствоваше.

В нынешнем же во 159 году случися мне на Москве на Троицком Сергиеве подворьи у Богоявленья в монастыре побеспдовати Пречистые чудотворнаго ея образа Казанскаго с протопопом Иваном Нероновым, и между прочими глаголании воспомянув мне той о житии сего преподобнаго архимандрита Дионисия, хотя у меня взяв, яже писана бысть о нем, положити пред самодержцем. Мне же о сем неудоволившусь и глаголах ему, еже написано быша вчерне, а исправити на бело недостигшу времени, паче-ж в размышлении мнозе бывшу ми, бояся от преподобнаго, да не вместо благости, яже от него, нечто постражу винами, достойныя дерзости ради своея, воспоминая его крепкое житие и потови трудов его благочестивых и людям благочестия учителя своего проповедую, а свое житие в небрежении препровождаю; и в сицевых сомнениих с Москвы съехавшу ми в обитель преп. Сергия в большой монастырь, и в тых днех поведа мне сеяж великия обители слуга, именем Никита Кучин, о нем же и в прежних повестях глаголано бысть: «апреля-де в 7 день нощию во сне видит человека незнаема, и вручив ему грамоту да образы складни, глагола ему, что архимандрит Дионисий сия к тебе послал, а велел тебе их отдати келарю Симону и словом-де велил келарю изговорити: вскую спешить келарь Симон житие мое писати, все-де мое архимандричье житие будет ему видомо; и я-де складни прияв почал прочитати на складнях подписи и не возмог прочесть, потому что мелко зело. Добре испросив того человека, какое то письмо, и он-де мне сказал: то-де житие писано архимандрита Дионисия, а сам-де живет архимандрит на востоке в величайшем монастыре, а ныне-де пошел в большой Троицкой Сергиев монастырь во святую обитель. И сия глаголя невидим бысть; той же возбнув дивися такому видению, написав принесе ми сицеву повесть.

В 160 году декабря в 23 день беседующих нам некогда с братиею и во многих беседах воспомянувше о житии архимандрита Дионисия, и бысть егда услыша брат Дионисий, рекомый Бирячин, про архимандричье Дионисиево житие, и поведа нам сицеву повесть. Бысть, рече, лета за три или мало более до сего лета в Троицком Сергиеве монастыре брат в келии со мною во единой пребывая, именем Гермоген, природою скопец бысть, и всегда начать пренемогати к смерти, бысть во исступлении памяти, и дух в нем умолче, яко мнети нам уже умерша его, и сего бысть до трою часов и внезапу отдохнув, и бысть в целой памяти, яко и прежде, и сед на постели победе нам, яко бывшу ми, рече, в прекрасных садовиях, их же сказати не мощно, и от некоего приставника водим бяше по многим местам, и видев многих святых прежних святителей и преподобных и мучеников, их же обыкохом в молитвах своих призывати; мне же много молящуся, иже мя водяше, дабы место показал, идеже архимандрит Дионисий, и душа моя желает видети его, понеже знаем был ему ах; той же рече ему: ныне возвратись вспять и по четырех днех узриши, его-ж желаеши видети и с ним зде будеши. И егда четыре дни минувша, преставися от жизни сея; мы же слышавшее сия благодарившее Бога и написахом.

160 году во святый великий пост изволением государя царя и великого князя Алексея Михайловича всея России преосвященный Варлаам митрополит Ростовский и Ярославский да болярин Михайло Михайлович Салтыков во граде, нарицаемом Старице в Богородичном монастыре обретоша мощи святейшаго Иова патриарха московскаго и всея Русии. В нощь же ту, в неже восхотеша двигнутися с мощми святейшаго патриарха Иова к московскому государству, является преосвященному митрополиту Варлааму преподобный архимандрит Дионисий сицевым образом. Пред заутренями стоящу митрополиту на своем месте, молитву изо усть Господу Богу приносящу и мневшу ему сон зрети, слышит глаголющих, поведающих ему пришествие к нему архимандрита Дионисия. Он же зрит его вшедша, кадильницу в руку имуща и углие раздувающа, и первые покадив образы, потом его покадив, и абие возбнув и бысть в себе; той же невидим бысть от очию его, точию благоухание велие ощутив, дивяся в мысли своей о таковом видении. Еще же ему обмышляющусь о посещении преподобнаго, в то время пономарь прииде благословитись благовестити к заутрени. Сицеву повесть поведа нам сам преосвященный Варлаам митрополит. И некогда в дому святыя Троица у преподобнаго чудотворца Сергия во обители беседующим нам с архимандритом Адреяном, дойде ж речь и до сего и удивляющимся нам о посещении преподобнаго архимандрита Дионисия, како явися митрополиту Варлааму, глагола же нам архимандрит Адреян: бывшу ми, рече, некогда в обители сей, еще архимандриту Дионисию живу сущу, и глагола ми: что векую, рече, обещался, не прейдеши к нам в чудотворцеву Сергиеву обитель с нами пребывати. Мне же отрицающуся, идеже, рече, обещался, ту пребывати хощу, той же рече ми: аще и ныне не изволяеши зде пребывати, но по времени огу изволяющу зде на сем месте поживеши. И по неколицех летех после его преставления изволением самодержцу и первосвятителю взять есмь от пречистые Богородице из Толскаго монастыря в Троицкой Сергиев монастырь в архимандриты; и егда зде нача пребывати воспомянух о себе пророчение архимандрита Дионисия; аз же сия слышав повеле написати.