Думы инока
В наше время, – время шатания, нравственного разложения, пропаганды безбожия и всякого рода гнилых теорий, – глаза невольно останавливаются на монастырях, – разбросанных по всей широкой Руси и когда-то не раз служивших большую службу, об одной из которых ещё недавно вспоминала Сергиева Свято-Троицкая Лавра. Не могут ли, думается, эти монастыри оказать и ныне необходимой поддержки в борьбе с сильно размножившимися идолами, которых столь тщательно перечисляет достопочтенный казанский епископ Алексий в своем «нововременском» письме (№ 12498 за 28 дек. 1910 г.: «Нечто об идолах» etc.), к слову сказать: довольно удивительном по многим причинам, о чем поговорю когда-либо после, – а ныне ограничусь добавлением к перечисленным ещё одного из главнейших: любостяжания (Еф. 5:5)..? Не могут ли, – тем более, что число их превосходит тысячу, а количество насельников монастырских – выше девяноста тысяч (см. у Л. И. Денисова: «Православные монастыри Российской империи»... Москва, 1908 г.)?
Подобные надежды на монастыри возлагают и сами иноки. Один из них – обитатель отдаленного черноморского монастыря, пожелавший, чтоб его имя в печати не оглашалось, – при этом предварительным условием (conditio, sine qua non…) считает оздоровление жизни самих иноческих обителей, нуждающихся в данном случае во многом... и после известного монашеского съезда 1909 г., пока еще не давшего осязательных результатов в монастырской жизни.
«Некий инок», о котором у нас идет речь, рисует даже целую программу желательных улучшений, исправлений и проч.
Положение вещей, говорит он, воистину ужасное. На кого ни посмотришь из представителей так называемой «интеллигенции», все это – или безбожники, или в лучшем случае люди безразличные к христианству (в роде тех, кои, будучи христианами, спокойно строят языческие капища и отказываются понимать ревность возмущающихся введением идолослужения, столь энергично изгонявшегося нашими предками и святыми отцами: см. святого Корфагенского собора правила: 69-е, 95-е и др.). Они, рассуждает инок, лишь по паспорту значатся христианами, но даже и Евангелия частенько в руках не держали, а между тем имеют дерзость утверждать, что, кроме Толстого, никто правильно Евангелия Христова не растолковал, что в данном случае ошибались и самые св. отцы..., или – что магометанство выше христианства и т. п. При этом на поверку оказывается, что подобные господа, не видавшие св. Евангелия, в то же время не прочитали и строчки из пресловутых писаний Толстого, а тем более – из творений святоотеческих, о Магомете же слышали лишь случайно, да и то явный вздор, в роде того, что последний-де разрешил вступить в брак и разводиться хоть ежедневно и с кем угодно, без стеснений, как бы отвечая духу нашего времени, порнографическим наклонностям нашей «интеллигенции»... Сами пастыри, которых иноку приходилось наблюдать, или предаются картежной игре и служению Бахусу, или гласно ратуют за Толстого, поют в унисон с «жидами» и называют своих псов фамилиями лучших русских деятелей, даже и имен которых они недостойны были бы произносить... Чему от этих пастырей, спрашивает инок, пасомые научатся? Их слова и дела не учат ли тому же, чему и пресловутые интеллигенты? Т. е., безбожию, безнравственности... Все же иное не «поповские» ли только выдумки? Придя к такому выводу, народ перестает уже бояться чего бы то ни было и разрешает себе все: ежедневные газетные сообщения иллюстрируют это, к сожалению, слишком красноречиво... Церковное дело падает, – влияние Церкви более, чем слабеет, и исчезает!...
Помочь горю в силах был бы, по мнению инока, прежде всего всероссийский церковный Собор, который бы тщательно и заботливо упорядочил своим продуманным и высокоавторитетным словом все церковное на Руси дело. Нужда в таком Соборе – огромная...
А пока надлежит-де возможно шире развить миссионерское дело как в центре Руси, так и на ее окраинах. Инок живет на одной из окраин и, с одной стороны, видит, как не по дням, а по часам здесь распространяется и усиливается сектантство, систематически развращающее православных и делающее их «какими-то отщепенцами», людьми «грубыми и дерзкими», а с другой, с сожалением убедился, что имеющиеся там всего лишь два (!) миссионера «живут только для счету», и что, если ему и удалось лицезреть «два раза» «одного» лишь из них, то лицезреть только – не больше, – «бесед» же «его никто не слышал»: «он какой-то больной»...; другого же он даже и не видал... Очевидно, на них плохая надежда. И сектанты, при таком порядке вещей, разумеется, могут только ликовать... и ликуют, а с тем вместе все больше и больше усиливаются, укрепляются, – все сильнее и нахальнее запускают свои цепкие гнусные руки...
Как же тут быть? Кого ж противопоставить сектантам и прочей, взявшей и берущей засилье, гнили? Кого..., – спрашивает инок, – да монахов, – вот кого, отвечает он. Только «подготовьте их»... «Вот Вам и миссионеры», которых «может содержать на свой счет» тот или другой монастырь. Не за чем будет обращаться к казне и ждать от нынешней «любвеобильной» Думы обычного почти отказа на дела православной церкви... Но в тоже время не будет недостатка и в делателях на Божией ниве... Мысль прекрасная действительно..., и приготовить из монахов кадр хороших миссионеров не столь уже трудно. Примеры, правда, и не многочисленные у нас под руками...
Упорядочьте монастырскую жизнь так, чтоб иноки сделались достойными носителями своего великого имени, – и увидите, что уже одна жизнь их, одни дела сослужат великую миссионерскую службу: пример Оптиной пустыни у всех пред глазами и в комментариях, как говорят, не нуждается. Не только никто не скажет дурного слова об оптинских иноках, но, наоборот, всех неудержимо влечет туда – поучиться жизни, отдохнуть душой, набраться энергии для духовных подвигов... Туда потянуло и самого яснополянского несчастного графа... Если б побольше было таких спасительных оазисов: «Оптиных», «Валаамов»..., тогда можно было бы и полегче вздохнуть...
Чтобы «поднять истинно-подвижнический дух в монастырях», рассуждает инок, необходимо монахам всем «сообща» «выработать» надлежащий, соответствующий существу и условиям дела, монастырский «устав», при котором «нравственный контроль» над иноками был бы неослабным и, хорошо поставленный, являлся бы серьезным воспитывающим средством...
Особенно важное значение инок придает «старчеству», «восстановление» коего в монастырях рекомендует с особенною настойчивостью. Необходимо, рассуждает он, «чтоб каждый инок» имел «своего старца – руководителя». «Добровольные ученики», – говорит в своей книге о. А. Соловьев («Старчество по учению святых отцов и аскетов»; Семипалатинск, 1900 г.), – «во всякое время идут к избранному» ими «старцу, раскрывают пред ним всю свою душу», обнажают все свои «помыслы», тайные «желания, спрашивают советов» и указаний и только «по его благословению делают» то или иное. Они «отказываются от своей воли, мыслей и разумений, все это передают старцу-руководителю» и затем «повинуются ему безусловно, беспрекословно, без размышления»... «Старец становится для учеников» его «умом, совестью и сердцем, чрез которое кровь естественным образом распределяется, движется и обращается». «Старец» такой – «кормчий корабля» (стр. 51–52 и др.)... Инок советует: каждого монаха, с «первого» же дня его жизни в монастыре, непременно «отдавать под руководство какого-либо старца». Из рук последнего, – говорит он, ссылаясь, между прочим, и на свой личный опыт, на то, что «сам» он «пережил и переживает», – может выйти только истинный, идеальный монах, какие лишь и желательны в монастырях, согласно их назначению, их задачам, целям... А теперь пока что видим в обителях? А то, что монахи, – говорит мой инок-корреспондент, – «предоставлены» лишь самим себе, брошены «на произвол судьбы», и «каждый» в сущности «живет, как хочет»... И никому собственно нет никакого дела до его души, до его «святая святых», до его внутреннего настроения и заветных дум... Быть может, его обуревают страсти, – быть может, он близок к отчаянию и готов наложить на себя руки и проч..., – никому в сущности нет до этого никакого дела. Важно для монастырского начальства лишь то, чтоб каждый монах «вышел на работу», какая ему назначена, и внешне-прилично ее выполнил, – и довольно! «Но ведь» в этом, возражает инок, «толку мало: и осел работает много, а все-таки ослом и остается» (грубая фраза, но полна здравого смысла, остроумия)!... Один епископ – почтеннейший святитель, выслушав соображения инока и по существу одобряя их, возразил моему корреспонденту: «все это – так, но где же мы возьмем старцев"-руководителей? На это вопрошаемый ответил уверенно: «Владыка! Война родит героев, – так и иночество даст старцев», необходимых для дела. «И хотя все они Амвросиями» (намек на оптинского старца Амвросия: род. в 1812 г., а скончался в 1891 г.) «не будут, но руководителями опытными все же окажутся, а больше пока ничего и не требуется»... Лишь бы только «положить начало» делу, и оно, «бесспорно, наладится»...
Твердо верит мой инок в силу и значение «старчества», и его вера, – как ясно для всякого, сколько-нибудь знакомого с последним, – имеет основания. Необходимые дальнейшие разъяснения в данном случае всякий найдет, напр., в цитов. книге о. Соловьева или еще, напр., у проф. С. И. Смирнова («Духовный отец в древней восточной Церкви. История духовничества на Востоке. Часть 1. Период вселенских соборов». Серг. Посад, 1906 г.) и у друг.
А пока что наладилось бы со «старчеством», – необходимо, по мнению инока, устраивать в монастырях «два – три раза в неделю» «религиозно-нравственные собеседования». Собеседования может вести сам Настоятель или, если последнему почему-либо нельзя, кто-нибудь другой под его руководством и в его присутствии. Собеседования можно устраивать или «в послеобеденное время, или же по окончании повечерия». На собеседованиях должно обсуждаться, конечно, лишь то прежде всего, что имеет ближайшее значение для монастырских насельников, – именно – условия и обстоятельства «подвижнической жизни»; также «должны даваться ответы на недоуменные вопросы», возникающие у иноков, и т. п. Частности выяснит сама уже жизнь. Правда, – рассуждает инок, – трудно будет на первый раз «наладить это важное дело». Может по этому поводу возникнуть, пожалуй, даже «ропот среди иноков»: ведь «лентяям» и «дармоедам» все это, конечно не «понравится», а монастыри, разумеется, от подобного рода лиц нисколько не застрахованы: мало ли кто сюда приходит и с различными целями, не только идейными, и не вдруг их – этих лиц разгадать можно... А путем собеседований можно достигнуть многого: и узнать «братию», и понемногу внушить ей надлежащее понимание иночества и уважение к последнему, и подготовить монахов для миссионерского дела, каковое можно вести сначала хотя бы в самых монастырях, которые ведь обычно никогда не остаются без богомольцев, особенно же в известные дни года, дни монастырских праздников... Простой люд, из какого большей частью и состоят толпы паломников, всегда с увлечением слушает душеспасительные и нехитрые беседы или с восторгом читает «божественные» книжки, т. е., о подвигах святых, о предметах веры и пр. Посему хорошо было бы, если б обители занялись распространением христианских истин и таким путем, в противовес обильной сектантской и атеистической литературе. Пример с «листками», издаваемыми Свято-Троицкою Сергиевскою Лаврою, или в последнее время выпускаемыми СПБургским Епархиальным Миссионерским Советом, весьма поучителен и слишком красноречив: даже трудно хотя бы приблизительно учесть ту громадную пользу, какую эти «листки» простому люду приносят, отучая его от пороков, от дурного времяпрепровождения, от суеверия, от сектантских бредней... и просвещая народ истинным Христовым светом... Монастыри могли бы здесь сделать многое: разбросанные по обширному нашему отечеству, они могли бы стать высокими духовно-просветительными центрами, чем и были некогда и чем иные из них являются и доселе... И этой мощной силы не могли бы поколебать никакие вражеские полчища социалистов, безбожников, революционеров, сектантов, столичных язычников... Припомните, что, например, делали некогда нитрийские (в Египте) монахи, когда видели опасность, угрожавшую православной вере?.. Да, – необходимо сделать из монастыря цитадели против врагов христианства... Ясно, посему, почему на монастыри и на их обитателей столь энергично и неудержимо обрушились и нападают все, кто понимает грозящую их безбожным начинаниям опасность, – опасность от хорошо организованных и наполненных идеально-настроенными иноками обителей... Припомните для иллюстрации хотя бы немногое из того, что было говорено «левою» (обычно безбожною тож) печатью по поводу упоминавшегося у нас выше монашеского съезда. Каких только небылиц, какой только клеветы... не было там выдумано, лишь бы только дискредитировать опасное известным лицам монастырское дело?!.
Да, говорит мой корреспондент, могли бы возвратиться «времена Пахомиев и Антониев Великих», если б была приложена надлежащая забота к делу реорганизации иноческой жизни, – если б лица, которые способны к столь великому воссозданию последней, вложили в это огромной важности дело все свое сердце, положили за него свою жизнь... А такие лица нашлись бы и теперь...
Начертывая свою программу обновления монастырской жизни, инок, естественно, не оставляет без внимания и условий и особенностей чисто внешнего иноческаго быта, которые, разумеется, имеют свою долю значения.
«Пища, одежда»... – все это, – резонно рассуждает инок, – конечно, «мелочь»..., но «в духовно-аскетической жизни нельзя пренебрегать и мелочами», которые нередко имеют здесь «огромное значение». Так, различие даже в «пище» и «одежде» у иноков, живущих в «общежительном монастыре», при чем одни одеваются роскошно: «в шелк»... и питаются «отборными яствами», тогда как другие носят порыжевшую рясу и имеют скудную пищу, – и оно небезразлично: помимо того, что оно в обители не может быть ничем достаточно мотивировано, а иногда и прямо бывает более, чем случайно..., – кроме того, подобное различие часто вызывает «внутренний ропот», «зависть», и пр., а что из всего этого выходит «в конце концов», иноки, – говорит корреспондент, – «конечно, хорошо знают сами»... «Мною», – продолжает он, – в данном случае руководит «не зависть» и не другое какое-либо подобного же рода чувство, так как я-де «легко мог бы достигнуть всяких отличий, против которых ратую, – если б только того захотел».
Огромное зло в монастырях составляют, в свою очередь, и всякого рода «награды»: «ордена», «медали», даже «золотые кресты», «набедренники» и т. под. О каких внешних отличиях говорить бы и мечтать бы, казалось, человеку, отрекшемуся от мира и всех его прелестей (чит., напр., Архим., ныне Экзарха Грузии Иннокентия «Пострижение в монашество»... Вильна, 1899 г.)? Пусть бы эти отличия оставались уж на долю людей «мирских»... Ведь «Пахомий Великий, Антоний Вел., Евфимий Вел., Савва Освященный, Харитон и Феодосий»..., – говорит мой инок, – «были знамениты на весь мир, кажется, и без наград»... А «сколько зла из-за них происходит», трудно и исчислить. «Зависть, укоры, пререкания»... там, где прежде всего должны бы царить чувства как раз противоположные: «любовь беззаветная», взаимная «услужливость», полнейшее «благожелательство», «беззавистье» (!)... И вообще подвижническое дело – трудное, а тут еще вносят затрудняющее условие, как бы приходя на помощь тем, кто хотел бы всячески противодействовать отшельниками. Не лучше ль было бы поступать наоборот и устранять всякие тормозящие дело подвижничества препятствия? Получивший отличие инок, – пишет мой корреспондент, – невольно проникается чувством горделивости, сознанием превосходства над другими, не отмеченными отличиями монахами... Какое уже тут отречение от мира? От страстей мирских и наклонностей!.. А между тем стоило бы отнять это зло, и с тем вместе как легче могли бы упорядочиться взаимоотношения иноков, – как легче могли бы по-монашески (в лучшем смысле слова) настроиться и сами иноки, особенно сравнительно слабые из них, всего скорее поддающиеся сторонним влияниям и дурным примерам?! «Кто хочет спасаться, тот должен», – восклицает инок, – «стряхнуть с себя все мешающие ему узы, все стесняющие его оковы»..., и тогда «отличит» его Сам Господь «в царстве Своем небесном»...
Во всех монастырях материальный достаток иноков должен быть приблизительно «одинаков». Вот о чем, говорит корреспондент, обязаны позаботиться те, от кого «это зависит», как бы то трудно ни было и каких бы хлопот подобное (приблизительное хотя бы) уравнение ни стоило. «Ведь теперь обычно что происходит?» Только и разговаривают (особенно «послушники», да и не одни они лишь!) о том, в каком монастыре «какую кружку» получают, – где доходнее, богаче..., – где теплее живется? И естественно, что слабые, поддающиеся соблазнам, настроенные недостаточно по-иночески... бегут из одного монастыря в другой, из этого в третий и т. д., – все к более доходной кружке и к более богатому и беспечному житью... Сами бегут, да «сманивают и других»... Большое зло! Но стоило бы по мере возможности уравнить условия жизни всюду: и в Лавре, и в захолустной обители, уничтожить «жалованье» во всяких видах..., да кстати ввести везде одинаковые «строгости» и пр., – и зла убавилось бы, бесспорно, много.
Да и вообще «расширенное монастырское хозяйство», – убежденно говорит инок, – обычно сильно вредит иноческому делу: «вовлекает старших в излишние заботы и житейскую многопопечительность», не давая им возможности сосредоточиваться на их прямом деле. Луга, поля, усадьбы... – все это слишком возвращает иноков в тот мир, от какого они уже отреклись, и трудно здесь не переступить безопасной грани, – трудно иногда не превратиться монастырю в какую-либо богатую «экономию»... «Умеренность» в пределах «необходимого» лишь и только она должна быть и может быть дозволительна для обителей. Все же сверх этого – «от лукавого», тем более, что на излишек можно было бы сделать массу добра или другим обителям же, или окружающему «мирскому» населению, которое с другими чувствами стало бы относиться к инокам и благословляло бы их... Маммоне и Богу служить нельзя (Мф. 6:24. Лк. 16:13). Что-нибудь уж одно... А что именно, об этом нужно ли еще иноку вопрошать...
О многом думает корреспондент-инок, всей душой преданный монашескому делу, которое его глубоко интересует и возможное улучшение коего составляет его заветную мечту. Он, – знаю не от него, – выписывает на скромные средства немало хороших книг, читает журналы, отвечающие его высокому настроению..., а тем более и прежде всего святоотеческие творения..., стараясь отовсюду извлечь себе духовную пользу и духовно развить себя, усовершенствовать... Он выработал, как мы отчасти уже видели, свой взгляд на иночество и иноческую жизнь... Иные, быть может, с ним окажутся и несогласны в тех или других пунктах, тем более, что у нас и доселе заметны некоторое шатание и известная неустойчивость в освещении зерна иноческого делания (припомните происходившую не столь давно полемику между архим., ныне епископом, Никоном и его противниками)... Пусть будет даже и так (хотя я лично симпатизирую почтенным взглядам инока – корреспондента моего... и с удовольствием подписываюсь вообще под ними), но, во всяком случае, каждый читатель, – я уверен, – отнесется к нему с почтением и уважением. Я сам когда-то долго жил в монастыре у своего брата-инока, любил паломничать по многочисленным обителям Новгорода Великого, шесть лет учился в стенах монастыря преп. Антония Римлянина..., совсем недавно еще провел лето в Тихвинской Борисовской пустыни (см. мою брошюру: «Борисовский Тихвинский монастырь»; «Странник»: 1907 г., сент. Есть и отдельное изд.)... и потому монастырскую жизнь и знаю, и люблю, и не менее всякого другого желал бы ее возможных улучшений, ее возрождения, – желал бы, чтобы обители русские выступили на великое миссионерское и духовно-просветительное дело, на борьбу с неверием, сектантством, надвигающимся язычеством..., берущим засилье духовным хулиганством всякого рода и проч. и проч.
А своего корреспондента – достопочтеннаго инока, где-то чуть не на краю «крещеного» света исполняющего послушание на морских «рыбных промыслах» и во время рыбной ловли непрестанно помышляющего об уловлении в христианские сети рыб другого рода, разумных, словесных, – я представляю себе отчасти похожим на тех великих «рыбарей», которые когда-то просветили всю вселенную. Дай Бог ему все более и более уподобляться этим беспримерным «ловцам человеков»!..