О необходимости постоянной молитвы⁶⁹

Сегодня мне хотелось бы сказать о самом важном делании в монастыре. Я считаю, что самым важным для нас является Иисусова молитва, или умное делание. Проводя аналогию с историей сотворения мира, описанной в книге Бытия, cтарец Василий Поляномерульский все прочие делания сравнивает с реками, а умную молитву – с океаном, в который впадают все реки. Простое на первый взгляд занятие – повторение Иисусовой молитвы – оказывается самым важным, всеобъемлющим деланием монашествующих, потому что является не только молитвой, но и внутренней борьбой. Внешняя жизнь человека полна всевозможных событий: приятных и неприятных, радостных и скорбных, счастливых и трагических, – внутренняя, духовная жизнь так же разнообразна и переменчива. Повторяя Иисусову молитву и, может быть, до конца не понимая, к чему это приведет, мы неожиданно для себя приходим в особое состояние: начинаем изнутри просвещаться светом. Я имею в виду не тот благодатный свет, который посещает преуспевших подвижников, а свет ведения, позволяющий познать самих себя. Мы видим, чтó представляет собой человек, замечая прежде всего собственные греховные наклонности и немощи; но, наблюдая за собой, мы видим также и возвышенные свойства человеческой души. Таким образом, познавая самих себя, мы начинаем понимать других людей. Получается, что человек, занимающийся как будто бы несложным делом: непрестанно, словно умалишенный, повторяющий одни и те же восемь слов (конечно, слова эти не простые, ведь в них содержится имя воплотившегося Сына Божия, Господа Иисуса Христа), постигает тайны внутренней жизни. Он знает людей гораздо лучше, чем тот, кто имеет обычный житейский опыт и постоянно пребывает в общении с людьми, потому что последний судит о них, наблюдая со стороны, а мы, если живем правильной жизнью, судим о людях по самим себе, знаем человека изнутри. Надо сказать, что мы мало отличаемся друг от друга, у нас гораздо больше общего, чем различного. Часто мы преувеличиваем значение собственной индивидуальности.

Познание самого себя, происходящее от упражнения молитвой Иисусовой, необходимо нам не для получения какого-то отвлеченного знания (вéдения ради вéдения нам не нужно), а для того, чтобы через это познание совершить подвиг покаяния. Этот подвиг начинается с сердечного сокрушения, плача о себе, по крайней мере с духовного плача, при котором человек, может быть и не имея слез, сетует о своем падшем состоянии. А продолжение покаяния – борьба с грехом. В сопротивлении постоянно действующим в нас страстям мы и совершаем истинное покаяние. Бывает, что человек осознаёт свою греховность, огорчается этим, но со страстями не борется. Нельзя назвать это покаянием, в лучшем случае это только его начало. Если же человек закосневает в таком состоянии, не начинает борьбу со страстями, значит, в нем можно заподозрить духовный изъян, например лукавство. Нужно обязательно вступить в борьбу с грехом.

Начиная заниматься Иисусовой молитвой, человек ожидает быстрых результатов, благодатных ощущений, но видит лишь свою греховность. Даже если теоретически он знает, что так и должно быть, все равно для него это печальное зрелище. Однако, если в нас действует благодать, Господь не только дает нам возможность увидеть свою греховность, но и вразумляет нас, внушая самое главное – решимость бороться с грехом.

Если мы осознаём свою греховность, но не стремимся к идеалу (может быть, знаем о нем теоретически, но не имеем его своей жизненной целью), то едва ли можно говорить о настоящем покаянии. Не познав всю тяжесть и горечь напряженной борьбы со страстями, мы не сможем стяжать глубокого сердечного сокрушения, того плача о своих грехах, который имели святые отцы. В нас не может быть, выражаясь не совсем аскетическим языком, подлинного огорчения из-за своих согрешений и немощей, потому что мы не вступаем в борьбу. Кто-то оправдывает себя тем, что не совершает тяжких смертных грехов, другой находит иное более или менее убедительное оправдание, но на самом деле человек притупил лишь первую горечь, притупил, так сказать, жало греха и, почувствовав некоторое спокойствие, уже не хочет вести ожесточенную борьбу со страстями. Допустим, он немного возвысился над блудной страстью и уже не боится падений или едва преодолел страсть уныния и больше не страшится отчаяния, неверия. Человеку кажется, что он живет правильно, что этого минимума достаточно для его спасения, однако это не так, потому что идеалом для христианина является Евангелие. Если мы, подобно пророку Давиду, который попытался облечься в воинские доспехи Саула, примерим на себя евангельские заповеди, то увидим, что они для нас тяжелы, непривычны, поэтому, облекшись в них, сражаться мы не можем. (Я сейчас говорю о евангельских заповедях в смысле внешней деятельности.) Деятельная жизнь по Евангелию без помощи Божией, одними собственными усилиями для человека невозможна. Пророк Давид выступил против могучего единоборца Голиафа с пращей и пятью камнями, надеясь на то, что Бог его не оставит. Так и мы, приступая к жизни по Евангелию, должны всю свою надежду возложить на Господа и усиленно молиться Иисусовой молитвой. Между прочим, в сокращенном варианте Иисусовой молитвы («Господи Иисусе Христе, помилуй мя») пять слов, поэтому мы вполне можем уподобить Иисусову молитву тем пяти камням, с которыми Давид не побоялся выйти против Голиафа.

Дух Иисусовой молитвы – это смирение, ненадеяние на себя. Я думаю, что блаженный Нифонт, предвидя именно такой образ духовного подвига, сказал, что в последние времена монахи пойдут путем делания, растворенного смирением (то есть соединенного с ним), удобно скроют свои дарования и в Царстве Небесном окажутся выше отцов, прославившихся чудесами. Ему же принадлежат слова о том, что подвижники последнего времени будут благоговеть даже перед Божиими попущениями. Мне кажется, что сейчас и наступило то время, когда другого способа вести духовную жизнь не существует. Конечно, вряд ли мы будем выше отцов, прославившихся чудесами, но, может быть, кто-то из среды людей, живущих подобным образом, и достигнет такого состояния (всегда есть те, кто возвышается над средой). Я говорю это не для того, чтобы вызвать в вас высокоумие или внушить вам, что мы занимаемся чем-то особенным. Мне просто кажется, повторю, что другого пути нет.

Мне приходится слышать о монашествующих, которые не молятся Иисусовой молитвой, и я не понимаю, как же они тогда борются с помыслами. Становится даже страшно. Мне кажется, что без молитвы человек безоружен и беззащитен. Тяжело бывает даже тому, кто молится Иисусовой молитвой, а что же делать человеку, который не молится?! Нужно понимать, что и в начале, и в середине, и, наверное, в конце подвига самым главным является ненадеяние на себя и деятельное (то есть проявляемое на деле) упование на Господа Иисуса Христа, Сына Божия, выражающееся в молитвенном призывании Его.

Я уже сказал, человек, просвещаясь, видит вначале свою греховность, и это зрелище бывает для него весьма печальным и даже страшным. Иногда это приводит к малодушию. Однако за этим должно последовать и действие благодати, внушающее решимость бороться со своей греховностью и одновременно подающее силы. Бывает, что от действия молитвы Иисусовой даже новоначальные чувствуют некоторое утешение, но мы должны понимать, что борьба со страстями – это не какое-то приятное занятие, а жестокая, кровавая схватка, требующая крайнего напряжения сил даже тогда, когда, казалось бы, ничего сделать нельзя. Если человек понуждает себя: простите за светский язык, мобилизует все свои внутренние ресурсы, то и благодать начинает ему содействовать. Без усиленного, крайне напряженного призывания имени Господа Иисуса Христа никакую страсть победить невозможно. Нужно помнить непреложные, истинные слова Спасителя (ведь это Откровение получено не через пророка, а от Самого Господа): И если правая твоя рука соблазняет тебя, отсеки ее и брось от себя, ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не все тело твое было ввержено в геенну (Мф. 5, 30). Иисусова молитва и является тем мечом, при помощи которого мы можем отсечь соблазны, столь же естественные и привычные для нас, как члены нашего тела. Трудно представить человека, который сам отсек бы себе руку, тем более правую. Но именно такого внутреннего напряжения требует от нас Господь Иисус Христос. Если же мы не хотим этого делать, значит, пренебрегаем заповедью Божией.

Заповеди Божии – это не только не убий, не прелюбодействуй, блаженны нищие духом... Заповеди – это все учение Господа Иисуса Христа, содержащееся в Евангелии. Если мы не в силах, как нам кажется, справиться со своими страстями, то это означает, что мы не соблюдаем заповедь о мужественной борьбе с самим собой и уповании на единого Бога. Без Мене не можете творити ничесоже, – сказал Господь наш Иисус Христос (Ин. 15, 5). Мы же думаем, что мы способны сделать что-то и без Бога, что можем спастись, не отсекая соблазны, страсти. Рассмотрим любую нашу греховную привычку, будь то гнев, блудная страсть или такие пороки, как многословие, пустословие, и мы увидим, что наше поведение по страсти столь же для нас естественно, как, например, владеть двумя руками или смотреть двумя глазами. И мы не представляем, что можно вести себя так, чтобы эти страсти не проявлялись.

Если человек хочет взять какой-либо предмет – он, не задумываясь, протягивает к нему руку, чаще правую. Так и мы, увидев что-то соблазнительное, действуем по страсти, будто так и нужно поступать, хотя именно в этот момент и следовало бы отсечь этот кажущийся нам естественным, а на самом деле противоестественный нарост на своей душе. Но мы не сможем сделать этого, иначе как призыванием имени Господа Иисуса Христа.

Всем известны слова апостола Павла, которые говорят новопостриженному при вручении четок: Приими, брате, меч духовный, иже есть глагол Божий (см. Еф. 6, 17). Этот духовный меч мы должны направлять против своих страстей, уметь с жестокостью, безжалостностью к самим себе отсекать им греховные члены своей души. Лучше в «противоестественном» состоянии войти в Царство Небесное, не удовлетворив своих желаний, чем, осуществив все, что нам кажется естественным, дозволенным, быть ввергнутыми в геенну огненную. Этому учит нас молитва Иисусова. Учит не столько словами, которые в ней содержатся (ведь она очень лаконична), сколько благодатью, которая через нее действует при усердном в ней упражнении.

Мой покойный духовник игумен Андрей (Машков), когда я спрашивал у него, как мне приобрести память смертную или какую-нибудь другую добродетель, отвечал: «Молись, и все». Я слушался, но не понимал, почему он так говорит. Он не умел объяснять; может быть, молился, чтобы Господь меня вразумил, иногда я это чувствовал. Его простые слова о молитве означали то, что все приходит именно от нее. Спустя много лет я прочитал об этом у святителя Игнатия (Брянчанинова). Он пишет, что от молитвы приходят и терпение скорбей, и память смертная. Иоанн Лествичник называет молитву матерью всех добродетелей. Это не означает, конечно, что мы ни о чем ином не должны заботиться, но предпочтение необходимо отдавать именно этой высочайшей добродетели. Под молитвой мы подразумеваем всеобъемлющее внутреннее делание, которое на вид может показаться одним лишь повторением краткой Иисусовой молитвы. Однако молитва – это целый мир, в который человек должен погрузиться так, чтобы почти не обращать внимания на что-либо внешнее.

Только при помощи самоотверженной борьбы с собой можно исполнить Евангелие. Может быть, вы надеетесь сделать это иным способом. Я не могу сказать, что это невозможно, но кáк это сделать – я не знаю. Все вы – мои духовные чада и в деле спасения своей души должны меня слушаться. Я преподаю вам то, что знаю сам, по крайней мере теоретически. Возможно, кто-то подвизается иначе, знает другие способы борьбы с собой, но нам рассуждать об этом бесполезно, поскольку эти способы нам неизвестны. Чтобы не получилось как в русской сказке: пойди туда – не знаю куда, принеси то – не знаю что. Некоторые люди свое нерадение и скромное преуспеяние оправдывают тем, что их наставники недостаточно мудры. Разумеется, мы не можем сравнивать себя с великими русскими старцами XIX или XX веков. Но вы и сами знаете уже очень много, знаете самое главное и если бы имели ревность, то скромного руководства, которым вы располагаете, было бы достаточно, чтобы со временем преуспеть и достичь высоких духовных состояний. Есть люди, которые говорят, что ничего нового они здесь не слышат, что все им уже известно, но эти люди забывают об одной простой вещи: все, что им сейчас известно о духовной жизни, они узнали от нас, Промыслом Божиим оказавшись в духовной среде нашего монастыря.

Еще находясь в миру, я сказал об Иисусовой молитве одному своему знакомому, а он ответил, что все наши друзья уже и так знают об Иисусовой молитве и молятся ею, и назвал нескольких человек. Но все эти люди узнали про молитву от меня, а сам я по-настоящему узнал о ней от отца Андрея; раньше же только краем уха слышал об умном делании, но не придавал этому особого значения. Вообще, это знание, это вéдение правильной духовной жизни и осознание истинного значения Иисусовой молитвы – большая редкость (несмотря на то, что сейчас издаются книги, из которых можно об этом узнать. Мы уже привыкли к умному деланию и воспринимаем его как нечто само собой разумеющееся, но у других людей отношение к нему совсем иное. Я спрашивал у отца Андрея, молится ли кто-нибудь Иисусовой молитвой в N-ском монастыре в городе N, в ответ он только пожимал плечами. Я был самонадеянным юношей, не имел рассуждения, опыта, и мне казалось, что все должны молиться Иисусовой молитвой. С удивлением я спрашивал отца Андрея: «Неужели они не читали книг?» А он снова пожимал плечами: мол, не знаю. Я забывал о том, что извлечь из множества книг самое важное, первостепенное можно только с помощью наставника, каким для меня был отец Андрей.

В наше время знанием о необходимости молиться Иисусовой молитвой и вести внутреннюю борьбу нужно дорожить как особой Божией милостью. И надо не только быть благодарным тем людям, которые преподали нам умное делание, но и деятельно подвизаться, уметь применять приобретенное вéдение (намеренно использую такое возвышенное слово) в каждом конкретном случае, чтобы оно не лежало в памяти, как запылившаяся библиотечная книга, которую никогда не раскрывают.

Только занимаясь умным деланием, человек может надеяться на то, что исполнит Божии заповеди и сумеет уничтожить свои душевные и телесные страсти. Если же он мало преуспевает, значит, либо придает недостаточное значение умному деланию, пребывая в нерадении, либо считает, что молитва Иисусова хотя и хорошее, но не единственно важное делание, а есть много других, не менее значимых добродетелей, при помощи которых можно духовно преуспеть.

Я говорю это для того, чтобы вдохновить и подбодрить вас, чтобы вы занимались умным деланием и не думали, что спасаетесь только благодаря моему присутствию. Если у вас будет усердие к Иисусовой молитве, значит, мы близкие по духу люди, если же его не будет, то даже частое личное общение ничего не даст.

* * *

Вопрос. Чем окрадывается молитва?

Ответ. Молитва окрадывается любым грехом: гневом, злопамятностью, завистью, тщеславием, гордостью. Господь снисходит к неопытным новоначальным, и они не претерпевают справедливого оставления благодати. Труднее бывает тем, кто духовно более опытен и способен отразить действие страсти, но не делает этого, добровольно ей поддаваясь. Эти люди чувствуют лишение благодати даже за малейшее уклонение ума от заповедей Божиих.

Вместе с тем оставление благодати обучает человека вниманию к себе, постоянному хранению христианской совести: он бывает чрезвычайно щепетилен и строг к себе. Те же, кто себя жалеет, постоянно лишаются благодати, может быть даже не понимая, почему так происходит. Допустим, человек ропщет оттого, что болеет. Конечно, болезнь – подлинная скорбь, но это не значит, что можно роптать или унывать. Перенося телесные страдания, ты мог бы испытывать благодатные утешения, а поддаваясь ропоту, наоборот, чувствуешь сверх того душевные мучения, пустоту. Подобное можно сказать и о любой другой страсти.

Вопрос. Скажите, что обозначают слова «расслабление телесных членов при духовном утешении»?

Ответ.Наверное, по-настоящему это знает человек, испытавший подобное состояние. Оно бывает при обильном действии благодати. Если во время молитвы на человека нападает лень, сонливость или расслабление членов, это не значит, что его посетила благодать. Как описывают святитель Игнатий (Брянчанинов) и другие отцы, благодать изливается из сердца на все члены тела, словно переливаясь через край некоего котла или сосуда. Это значит, что благодать из-за чрезвычайного обилия наполняет не только средоточие души, где находятся основные ее силы, то есть сердечное место, но и всю душу, которая содержит в себе все тело. Таким образом, сначала человек чувствует полное душевное утешение, а потом оно переходит на телесные члены, и человек испытывает нечто подобное опьянению. Конечно, такое состояние нельзя сравнивать с алкогольным опьянением (это лишь отдаленное подобие). По словам преподобных отцов, человек испытывает «легкое упоение», благодать действует на телесные члены, в целом умиротворяет, и он испытывает некоторое расслабление, блаженство, становится неспособен к обычной деятельности.

Такое особенное духовное состояние бывает, как правило, у людей весьма преуспевших, а иногда, по особенному Промыслу Божию, и у новоначальных: иной раз и грешному человеку может быть показано особенное благодатное состояние, ради того чтобы побудить его к покаянию, исправлению своей жизни. Однако, как я уже сказал, в основном это бывает у преуспевших в умном делании подвижников, которые обладают даром непрестанной молитвы: углубившись в нее, сосредоточившись, они достигают высоких духовных состояний. Стремление достичь этого состояния искусственно есть заведомое заблуждение, прелесть, искусственным образом действие благодати вызвать невозможно. В молитве нужно искать только внимания и понимать, что при нашем скромном преуспеянии едва ли возможно достичь столь возвышенного духовного состояния. Оно начинается лишь с того момента, когда в человеке рождается непрестанная молитва. Подчеркиваю: только начинается!

Вопрос. Можно ли молиться за умершего человека, который вел нехристианский образ жизни?

Ответ. Молиться можно за любого умершего человека, какой бы греховной жизнью он ни жил. При этом нужно помнить, что это тяжелый духовный труд и мы должны рассчитывать свои силы, как рассчитываем их, занимаясь физическим трудом, иначе можно надорваться. Усталость от духовного труда выражается в особенных искушениях, наплыве тех или иных греховных помыслов, унынии или отчаянии, поэтому молиться за другого человека можно только по благословению, хорошо подумав, обсудив со старицей, нужно ли это делать.

Я знаю о таком случае: новообращенный молился за свою умершую родственницу, которая была баптисткой и в этом заблуждении умерла. На него нашло сильнейшее отчаяние, уныние, были даже мысли о самоубийстве. Он не видел связи между этими явлениями, не понимал, в чем причина его подавленности. Однажды он рассказал о своем состоянии приснопамятному отцу Андрею, и тот сразу догадался, а может, прозрел. «Ты за кого молишься?» – спросил он. Этот человек рассказал, что молится за свою родственницу, баптистку. Тогда отец Андрей объяснил ему, в чем причина его отчаяния. Он прекратил молиться, и тягостное состояние довольно быстро прошло. В житейских делах мы понимаем причинно-следственную связь между явлениями, а в духовных нет: не хватает здравого смысла, рассуждения. Мы молимся и думаем, что ничего особенного не происходит, будто бы все легко: тяжелого не поднимаем, не потеем, телесно не напрягаемся. Многие люди, даже монашествующие, относятся к молитве очень легкомысленно. Но если бы мы трезво посмотрели на свои возможности и имели бы при этом истинную веру в вечную жизнь, то, пожалуй, забыли бы обо всем и со слезами, днем и ночью молились бы только за себя.

Как говорится, сердцу не прикажешь, но в случае молитвы за кого-либо дело не только в любви, но и в смирении. Желание молиться за близких людей может быть проявлением любви, но в иных случаях – одного лишь пристрастия. Пусть даже это будет объективное, непредвзятое отношение к тому, за кого ты собрался молиться, тем не менее необходимо иметь смирение и оценивать свои возможности правильно, понимать, способен ли ты на такой подвиг. Может быть, мы и не принесем пользы тем, за кого молимся. В результате и человека, за которого молились, не спасем, и сами, пожалуй, упадем. Любая добродетель начинается со смирения, и подлинная любовь без смирения невозможна: вначале наше чувство будет искренним, а потом под влиянием гордости обернется для нас каким-нибудь грехом.

Вопрос. Что означает выражение Петра Дамаскина: «Смиренномудрие бо есть порождение разума, разум же порождение искушений»⁷⁰?

Ответ. Похожую мысль высказывает Григорий Синаит. Выражаясь более современным языком, можно сказать: смиренномудрие есть порождение понимания. Смиренномудрие появляется у того человека, который обрел естественное понимание вещей, прежде всего понимание самого себя. А слова о том, что разум, то есть понимание, есть порождение искушений, означают, что истинный, трезвый взгляд на вещи появляется тогда, когда человек пройдет через многочисленные искушения и приобретет опыт. Григорий Синаит перечисляет виды смирения и постепенно приходит к высшему, истинному смирению. Одна из необходимых ступеней, через которую человек должен пройти, – это смирение от бесов. При многочисленных падениях, преткновениях, ни от кого не получая помощи, человек думает о себе смиренно, даже уничиженно. И без этого невозможно по-настоящему смириться. Может быть, некоторые люди (в виде исключения) обретают смирение иначе, получают какую-то особенную благодать, в их душе все меняется, но здесь речь идет о естественном, обычном порядке. Мне кажется, то же самое имеет в виду и Петр Дамаскин, говоря, что разум – это порождение искушений: понимание истинного положения вещей, ведущее к смирению, происходит от многочисленных искушений, преткновений, при которых человек на опыте видит свою немощь, свое ничтожество.

Вопрос. Если сейчас невозможно иметь такое смирение, какое было у христиан в древности, то поможет ли нам спастись смирение от бесов?

Ответ. Я не говорил, что сейчас невозможно иметь смирение, подобное тому, какое было у христиан в древности. Мы не можем совершать телесных подвигов, на какие были способны древние подвижники, пребывать в таком же беспрекословном послушании, как они, потому что сейчас нет великих старцев; не можем так же уединяться и так далее. Пусть даже мы не обладаем знанием святоотеческого предания, но смирение мы можем и должны иметь. Оно никогда не станет невозможным и недоступным. Через умное делание, послушание, покаяние можно достичь такого же смирения, какое имели древние подвижники. Внешнее делание изменилось, а внутреннее осталось тем же. Поэтому нелепо утверждать, что в наше время невозможно иметь такое же смирение, какое было у христиан в древности. Речь идет о том, каким путем оно достигается. Григорий Синаит, живший в XIVвеке, говорил, что смирение от бесов, то есть от наших падений, является одной из ступеней восхождения к истинному, глубочайшему и полному смирению.

Под падением подразумевается не блуд или убийство, а мысленное падение, которого люди, живущие невнимательно, чаще всего не осознают. Человек тысячу раз на дню падает, но не видит этого. Мысленное падение может замечать лишь тот, кто предъявляет к себе строгие требования и понимает, что он эти требования многократно нарушает, а это свойство людей, живущих очень внимательно. Кроме того, если человек не достигает глубочайшего и полного смирения, это еще не значит, что он не спасается: мы спасаемся покаянием, и не всем дано достигнуть совершенства. Иногда человек подвергается падениям от гордости, которая обычно сопутствует духовному преуспеянию. В этом случае ему попускается действие страстей, для того чтобы он смирялся и через смирение и покаяние спасался, хотя Господь Своей всесильной благодатью мог бы сделать бесстрастным всякого человека.