О «развитии личности»¹⁴

Сегодня многие, обращаясь к совершенно нехристианскому понятию «подавление личности», стали прикрывать им свои страсти и немощи, в которых надо было бы себе просто признаться и покаяться.

Может быть, я мало читал святых отцов, но нигде в святоотеческой литературе я не встречал понятий: «подавление личности», «гармоничное развитие личности», «всестороннее развитие личности» и вообще – «развитие личности». Святые отцы говорят о спасении, очищении души, борьбе со страстями, даже о чистоте тела, но о развитии личности в их сочинениях ничего нет. Это понятие ввели люди, которые пытались противопоставить или хотя бы представить параллельно христианскому идеалу другой – тот, который ставит целью существования человека развитие личности. Этот идеал возник в эпоху Возрождения в рамках широкого социально-политического и философского течения, которое называется гуманизмом. С позиций гуманизма, целью всей человеческой деятельности является не спасение в вечности, не познание Бога, а сам человек. Человек стал, по выражению античного философа Протагора, мерой всех вещей.

Под гармоничным развитием личности разные люди понимают разное. Обычно под этим имеется в виду нравственное развитие, хотя нравственность – понятие очень неопределенное: например, христиане под нравственностью понимают одно, а магометане – другое. В связи с тем, что границы философского понимания гуманизма были очень размыты, представление о нравственности у гуманистов было весьма туманным. Поэтому когда в рамках этой идеологии говорилось о развитии личности, то одни под этим понимали, может быть, христианскую нравственность, а другие смотрели на вещи более широко и разрешали многое из того, что в христианстве запрещено. Но для нас сейчас важно не определение представлений гуманистов о развитии личности, а то, что это учение в целом не соответствует и даже противоречит учению христианства, которое о гармоничном развитии человека говорит весьма четко и ясно.

Для того чтобы понять, насколько эти мировоззрения различны, нужно разобраться в том, что представляет собой личность человека с точки зрения евангельского, святоотеческого учения. Хочу еще раз подчеркнуть, что понятия «личность» у святых отцов нет, а есть понятия «ипостась», то есть лицо, и «вид», то есть природа. Термин «лицо» (по-латински «персона») западного происхождения, «ипостась» – греческого. Хотя лицо – более образное, а ипостась – более точное философское понятие, по своему терминологическому значению они идентичны. Так же близки понятия «природа» и «вид». Эти святоотеческие определения (о том, что они означают, мы скажем ниже) можно отнести ко всему существующему. Отчасти они заимствованы из древней аристотелевской философии: святые отцы не боялись перенимать многие понятия языческой культуры, чтобы использовать их в изложении евангельских истин. Но применяли они эти философские термины в переосмысленном виде, приспособив их к Евангелию. Святые отцы использовали то доброе и хорошее, что было в языческом образе мыслей от естественного здравого смысла, который вложен Богом во всякого человека, а не то, что было в этом образе мыслей от языческой теологии и «религиозных басней», по выражению Иоанна Дамаскина.

Под природой подразумевается то, что является общим для какого-либо вида: например, для всех, кто называется человеком. Признаками этого вида, отличающими его от других (скажем, от животных или от ангелов), будут все свойства, которые описывают человека как человека. Эти свойства и формируют, и определяют вид. Нельзя считать видовым свойством, например, пол, потому что и женщина – человек, и мужчина – человек. Конечно, может быть, некоторые считают, что женщина не человек, но это их личный взгляд, а не философское определение. Также нельзя считать видовыми признаками образование, возраст людей или их внешний вид, потому что они относятся уже к ипостасным, то есть личным, свойствам, определяющим конкретного человека и отличающим его от других.

Те признаки, которые определяют природу или вид, называются определяющими, а те, которые определяют ипостась, называются случайными. Например, Евдокия Ивановна рыжая, а Ксения – брюнетка, но если Ксения не рыжая, это не значит, что она уже не человек. Такие признаки не отражаются на видовой принадлежности. Если же мы увидим четвероногого человека, то скажем, что это, наверное, все же не человек, поскольку люди четвероногими не бывают. Это уже видовой признак: он не может быть общим у человека с животными. Таким образом, мы делаем вывод, что есть общая человеческая природа и есть та или иная ее ипостась, которая отличается от других полом, образованностью, характером, различными внешними признаками: скажем, один старый, другой молодой, кто-то красивый, кто-то некрасивый и так далее.

Вы видите, что в учении Православной Церкви о природе и ипостаси (или лице) нет ничего, что походило бы на то представление о личности, которое распространено сейчас. Под личностью мы подразумеваем нечто особенное, неповторимое в человеке, его душевные свойства: ведь нельзя же, например, считать признаком личности то, что у человека плохое зрение и он ходит в очках. Таким образом, из элементарного философского рассуждения о том, чтó представляет собой общая для всех нас природа, мы переходим в другую плоскость. Но прежде я еще раз вернусь к рассуждению о нашей природе: можно сказать, что в этом смысле мы все единосущны друг другу. Конечно, отсюда не следует, что наше существо полностью совпадает с существом другого человека, подобно тому как Лица Пресвятой Троицы имеют одну Божественную сущность, но природа наша совершенно одинакова, и мы друг от друга принципиально ничем не отличаемся. Некоторые современные богословы, скажем Владимир Николаевич Лосский, рассуждают о том, что Церковь – это единосущное и многоипостасное человечество: единосущное по природе и многоипостасное по тем лицам, из которых оно состоит. Нужно понимать, что после падения природная воля каждого человека искажена грехом. А если бы мы все были праведной жизни, то в существе каждого человека действовала бы единая общая воля. Как все Лица Пресвятой Троицы имеют одну волю, так и все люди должны были бы иметь одну волю, подчиняясь воле Божественной.

Таким образом, послушание, которого многие боятся и которое воспринимают как подавление личности, на самом деле есть возвращение человека к его природе. Конечно, имеется в виду послушание в идеале – когда мы слушаемся не кого угодно, лишь бы только слушаться, а того человека, который знает волю Божию лучше, чем мы. Мы все стремимся к одинаковому, то есть правильному, поведению – ведь евангельские заповеди даны равно всем: и мужчинам и женщинам, и умным и глупым, и старым и молодым. Нам всем заповедано: Возлюби ближнего твоего, как самого себя (Мф. 22, 39), Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем (Мф. 22, 37) – и даны прочие заповеди. Получается, что, в то время как мы ищем в своем поведении какого-то разнообразия, самостоятельности и самобытности, Евангелие призывает нас всех вести себя одинаково, и нам кажется, что Евангелие уничтожает нашу личность, потому что якобы лишает нас возможности ее проявления. И оказывается, что под личностью мы чаще всего понимаем совокупность нарушений своей природы, появившихся в связи с отклонением от воли Божией, то есть усугублением собственной греховной жизнью первородного греха, унаследованного нами от прародителей. Именно в этих греховных отличиях друг от друга мы и видим свою личность: например, сестра Ксения ленивая, любит спать, а сестра Фотиния злая – бегает и на всех кричит. При этом сестры уверены, что когда им не дают спать или кричать, то подавляют их личность. Я утрирую для того, чтобы стало ясно: мы видим свою индивидуальность именно в многообразных сочетаниях страстей, тонко или грубо в нас действующих. А когда мы начинаем их в себе подавлять, то думаем, что наша личность уничтожается, поскольку не понимаем, что наша истинная индивидуальность заключается в добродетелях.

Святитель Игнатий (Брянчанинов) говорит, что молитва и исполнение заповедей есть смерть для «ветхого» человека, а наш «ветхий» человек – это человек греховный. Отличия в греховности, которые мы принимаем за особенности личности, не всегда проявляются так грубо, как я описал, – они могут проявляться очень тонко. Кто-то, скажем, имеет эстетическое чувство и любит живопись, хотя на самом деле в этом эстетическом чувстве, кроме собственно любви к красоте, присутствуют, допустим, блудная страсть, тщеславие или гордость, которые, разнообразно сочетаясь, порождают то или иное выражение «любви к искусству», а по сути – проявление греховной воли человека. Вся человеческая жизнь, можно сказать, пронизана стремлением к самовыражению, то есть желанием укрепить «ветхого» человека, развить свою греховность. Скажем, блудная страсть может выражаться по-разному: одному достаточно грубого блуда, а другой желает любоваться изящными изображениями обнаженной натуры. Он считает, что любит возвышенное искусство, хотя на самом деле это проявление той же самой блудной страсти (пусть и соединенной с эстетическим чувством), которая, может быть, удерживается от грубого проявления тщеславием или какой-либо другой страстью.

Таким образом, под развитием личности, как его представляют гуманисты, понимается развитие греховного начала, которое святитель Игнатий называет добром падшего человеческого естества и которое всегда смешано со злом и ищет утешения для своих страстей в той или иной деятельности. Иногда эта деятельность у людей, которые верят во Христа, даже прикрывается христианскими целями, тогда как те, кто не верит, действуют неприкрыто. В этом случае всестороннее развитие личности понимается как всестороннее устремление человека ко всему земному и греховному. Пусть это земное по видимости сравнительно безгрешно и нейтрально, но поскольку оно отвлекает человека от мысли о спасении, которая должна его постоянно беспокоить и вести к вечности, то оно становится страшным и опасным явлением. Если самая невинная, ничтожная вещь заставляет человека забыть о покаянии, о молитве, о борьбе со страстями, то она превращается в чудовищную и могущественную. Всякое всестороннее развитие человека, в чем бы оно ни выражалось: в любви к искусству, развитии своей индивидуальности, сохранении своего характера, умственном развитии, – когда совершается ради «личности», то есть ради самого себя, из желания что-то собой представлять, чем-то отличаться от других людей, становится погибельным и разрушительным для истинной личности человека, для его истинного «я» (если все-таки воспользоваться термином нехристианского происхождения).

Что же означает развитие личности с христианской точки зрения? Безусловно, это развитие человека по евангельским заповедям. Под всесторонним же развитием личности нужно понимать совершенствование человека в исполнении всех заповедей, приобретение им всех добродетелей, а не какой-то одной. Когда человек целомудрен, но гневлив или, наоборот, обладает кротостью, но не имеет целомудрия, то это уродство. Такой человек не спасется. По словам апостола Иакова, кто нарушил одну заповедь, тот весь закон нарушил (см. Иак. 2, 10). Таким образом, гармоничное развитие личности можно понимать только как равное исполнение всех евангельских заповедей. Личность в человеке – это образ и подобие Божии. Если воспользоваться идеей и терминологией Лосского, который говорит, что индивидуальность человека состоит в различных сочетаниях греховных свойств, разрушающих природу, отделяющих одного человека от другого, то можно сказать, что именно различное сочетание добродетелей (при условии, что человек исполняет волю Божию, которая выражена в Евангелии) и формирует его личность. Скажем, один отличается смирением, другой – кротостью, иной необыкновенно целомудрен; один более преуспевает в любви к ближнему, другой, подвизаясь в уединении, – в любви к Богу, которая никому не видна и никому не известна, кроме него самого.

Теперь вернемся к вопросу о том, что такое «подавление личности». Если наставник станет смирять человека или он сам начнет понуждать себя к смирению, отсечению своей греховной воли, то это будет подавлением греховной личности «ветхого» человека и того «индивидуального» греха, который отличает его от другого грешника. Грех разделяет людей, а добродетель соединяет. Грех – это то, что противно нашей природе, а добродетель – то, что ей свойственно. Ложное развитие личности делает людей чужими друг другу, лишает человека любви, делает его в конечном счете врагом другому до такой степени, что древние римляне, например, даже говорили: «Человек человеку – волк». Эти слова можно отнести ко всем людям, живущим не по-христиански. Казалось бы, если провозглашен гуманизм, любовь к человеку, то люди должны всё больше преуспевать во взаимном доброделании, но мы видим, что никогда прежде не было таких страшных войн, как в тот период, когда человечество стало отходить от христианства. С течением времени эта нечеловеческая жестокость только усиливается: чем больше мы говорим о любви, взаимопонимании и уважении, тем враждебнее отношение людей друг к другу. Конечно, войны были и в древние времена, но никогда они не достигали такого масштаба, не приносили столько бед и горя человечеству, как это было в XX веке и даже в XIX-м. Все мы будто бы гуманисты, все мы считаем, что человек превыше всего и что он есть «мера всех вещей», но если раньше, чтобы уничтожить человека, надо было хорошо «поработать» мечом и копьем, то сейчас достаточно сбросить одну бомбу, чтобы убить сотни тысяч людей. Вот плоды такого «гуманизма». Некоторые, может быть, скажут, что это просто результаты последовательного развития науки: открыли термоядерную реакцию, создали атомную бомбу... На самом же деле физические законы существовали с древнейших времен. Не открывали их потому, что не желали открывать: умственные способности человека были устремлены в совершенно другую сторону. Что людей интересовало, то они и развивали, созидали.

Развитие культуры в каком-то определенном направлении говорит о том, куда устремлен человеческий дух. Стремление утвердиться, развить свою личность привело к непониманию людьми друг друга, к их совершенной замкнутости и отчужденности. Если мы возьмем даже сравнительно недавние времена, скажем, XIX век или начало XX-го, то увидим, что, по крайней мере в русских деревнях, да и в небольших городах, между людьми были очень простые отношения: все друг с другом здоровались, двери в домах не закрывались, все были радушны и приветливы. Странника, отправлявшегося в паломничество по святым местам, всякий готов был приветить и оказать ему услугу. Сейчас же мы, пожалуй, побоимся принять странника: во-первых, потому что нам не захочется с ним делиться, а во-вторых, мы побоимся, и наш страх может быть и справедлив, поскольку этот человек может вдруг оказаться проходимцем. Мы видим, что люди, с которыми мы общаемся, например, в общественном транспорте, совершенно нам чужие и как бы для нас не существуют. Это говорит об охлаждении любви в обществе, о замкнутости человека внутри самого себя, об отчуждении людей, которое возникло в результате «развития личности».

Мы и сами замечаем, что, как только начинаем беречь свою так называемую «личность», а на самом деле охранять свою греховную волю и бояться, чтобы она никак не пострадала, в наше сердце сразу вкрадывается равнодушие, безразличие ко всем людям. А если мы отсекаем свою волю и смиряемся, когда нашу личность, так сказать, «подавляют», если соглашаемся с этой воспитательной мерой, а не противимся ей, тогда видим, что в нас сохраняется доброе расположение к людям. Истинное, разумное послушание, то есть сознательно принимаемое и исполняемое, делает человека любвеобильным. Подавление «личности», то есть нашего греховного начала, нашего «ветхого» человека, послушанием есть уничтожение только «маски», или «личины», по выражению одного богослова, утверждавшего, что есть лицо, личность и личина. Личина – это маска, личность – истинное внутреннее состояние человека, образ и подобие Божии в нем, а лицо – то исходное, с чего он начинает. Люди либо надевают на себя личину, то есть приобретают некоторую греховную индивидуальность, либо добиваются, чтобы в них открылась личность, проявились образ и подобие Божии, то есть живут по Евангелию и уподобляются Господу. Угодники Божии совершенно не стремились к самовыражению, но тем не менее были необыкновенными, неповторимыми людьми. Это видно не только из святоотеческих писаний, отличающихся особым стилем, изяществом слога, образностью, в которых отразились яркие личности авторов, но и из житий святых угодников Божиих, не оставивших никаких письменных трудов. Прочитав, например, житие преподобного Серафима Саровского и наставления, которые были записаны с его слов другими людьми, мы увидим, что он был необыкновенной личностью, возле которой людям, стремящимся к спасению и истине, всегда было отрадно и утешительно: они с готовностью принимали от него даже обличения. Те из нас, кто бывал у отца Николая Гурьянова, могут вспомнить, как приятно было находиться в его присутствии. Пусть он говорил очень кратко и просто, иногда, может быть, туманно и непонятно, но любому было видно, что он действительно человек особенный, что от него исходит какая-то энергия и вокруг него создается неповторимая атмосфера, хотя он ничего для этого не делает и ведет себя очень скромно, даже несколько юродствует. А с человеком, который пытается всячески показать свою индивидуальность, образованность, ум или высказать оригинальное мнение по какому-то вопросу, бывает скучно и тяжело; чувствуешь, что общение с ним бесплодно и даже мучительно.

Таким образом, мы можем выделить в человеческой жизни две составляющие. Первая – это природа человека, которая может быть разрушена ложным самовыражением, потому что самовыражение есть сочетание и развитие греховных качеств человека и попытка отличиться от других именно ими. Вторая – это ипостась человека. Здесь можно говорить о различиях внешних и внутренних. Внешние различия – это так называемые случайные свойства: пол, образование, возраст, национальность, воспитание. Различия внутренние описать и даже уловить труднее. Это наши отличия в добродетелях: скажем, иному больше свойственна милостыня, иному – молитва, иному – смирение, иному – покаяние, а иному – кротость. Хотя, конечно, в этом отношении мы должны стремиться к всестороннему развитию и исполнять все заповеди, но одному человеку дается легче одно, другому – другое. В развитии этих ипостасных душевных свойств, собственно, и состоит развитие истинной личности.

Например, есть жизнь монашеская и есть семейная, есть одни добрые дела и есть другие. Не нужно думать, что если человек молится, то он, поскольку не подает милостыню, поступает плохо. О другом же, который более способен к добродетели питать алчущих и одевать нагих, не следует думать, что он не спасается, потому что пренебрегает молитвой. Рассуждать о подавлении и о развитии личности можно так: подавлять мы должны в себе греховное, а развивать – евангельские добродетели. Если же мы станем развивать в себе греховные различия, то истинно личностные, духовные проявления будут в нас все слабее и слабее, потому что дух человека развивается и живет свободно только по заповедям и истинную свободу мы обретаем во Христе, в Евангелии.

Нам нужно понимать, что такое свобода и что такое рабство. Апостол Павел говорит: Вы поработились Христу и стали свободными от греха – и прибавляет: Говорю это из-за немощи вашего ума (см. Рим. 6, 18–22), потому что, действительно, как можно поработиться Христу? Ведь Христос освобождает. Но апостол выражается так для того, чтобы мы поняли, чтó с нами происходит. И апостол Иаков говорит, что мы призваны к закону совершенному, к закону свободы (см. Иак. 1, 25). Если мы порабощаемся Евангелию, значит, освобождаемся от греха, если же порабощаемся греху, ищем так называемого развития личности и боимся ее подавления, то мы этот грех в себе развиваем и освобождаемся от Христа. Конечно, порабощаться Христу тяжело: многое становится непозволительным. «Меня подавляют, меня уничтожают: ни то, ни другое, ни третье – ничего делать нельзя», – так греховный человек воспринимает евангельскую, и в частности монашескую жизнь. Но в действительности подавляют не человека, а то греховное, что в нем есть. Душа человека, как говорит Антоний Великий, по природе добродетельна. И поэтому, когда мы, по заповеди Самого Господа Иисуса Христа, берем на себя Его иго, то есть порабощаемся Его заповедям, тогда эти ограничения дают свободу тому доброму, что есть в нашей душе; добродетели начинают действовать всё более и более могущественно, развиваться, в то время как греховная наша индивидуальность подавляется и нивелируется. В результате человек действительно становится личностью – христианином.

Нам прежде всего нужно самим понять, с чем мы себя отождествляем: с нашей греховной индивидуальностью или с нашей евангельской личностью. В первом случае послушание и вообще евангельские заповеди (потому что послушание есть средство к их исполнению) становятся мучительными, страшными, действительно подавлением личности, ибо мы считаем, что разрушается наше «я». Если же мы отождествляем себя с тем добрым, что есть в нашей душе, например с кротостью, смирением, любовью к ближним, то послушание освобождает нас и делает способными к исполнению Евангелия. Например, когда кто-нибудь сознательно или нечаянно, по немощи, уничижает нас и мы принимаем это правильно, то этот человек освобождает нас от гордости; когда кто-нибудь отнимает наше имущество, намеренно или ненамеренно, – он освобождает нас от корыстолюбия. Конечно, подобные вещи легче вытерпеть в монастыре, потому что там все для освобождения человека делается сознательно: например, запрещают иметь ту вещь, которая тебе нравится, или делать то, что тебе хочется. Но поскольку эта деятельность в отношении нас целенаправленна, то нам кажется, что нас третируют, что к нам относятся тиранически. В миру другое дело: там люди действуют по отношению к нам бессознательно. Отнимая наше имущество или претендуя на то, чтобы занять нашу должность, они преследуют свои корыстные интересы, а не думают о нашей пользе. Перенести такое испытание нам было бы гораздо труднее. Но мы все равно должны были бы терпеть – от этого никуда не денешься, потому что законы Евангелия, как законы физического мира, действуют везде. Сила тяготения или скорость распространения света везде одинаковы – и в монастыре, и за его забором. Так и евангельские заповеди, и нравственные законы везде одинаковы: человек везде один и тот же, и Бог везде один и Тот же. Мы совершенно напрасно противимся послушанию, отсечению воли, уничижению, так как они на самом деле имеют целью помочь нам освободиться от власти греха, сбросить с себя «ветхого» человека, как шелуху, как некую скорлупу, из которой должен появиться птенец. Если мы не сбросим скорлупу, значит, останемся мертвыми, как яйцо, из которого так и не вылупился птенец и которое остается только выбросить.

Итак, личность, если воспользоваться определением Лосского, – это христианское начало в человеке, развитие его христианских свойств, то есть добродетелей, а индивидуальность – это развитие греховных качеств человека. Нам нужно различать подавление и освобождение личности, понимая, в чем состоит то и другое. Послушание – это освобождение личности, а ослушание как раз и есть ее подавление. Если же мы не желаем быть личностями в том смысле, в каком учит нас Евангелие, значит, хотим отличаться друг от друга, прославиться чем угодно, даже, подобно Герострату, какими-нибудь преступлениями, лишь бы не быть как все. На это остается ответить словами народной мудрости: дуракам закон не писан – что хотите, то и делайте. Но ведь нужно понимать, чтó такое свобода и чтó такое рабство.

Я напоминаю вам, что мы пользуемся выражением «развитие личности» лишь потому, что его обычно употребляют в наше время. Ни такого понятия, ни такой цели, как развитие личности, в христианстве нет. Цель христианства – спасение человека, и неважно, будет он развитой личностью или неразвитой. Я приводил пример того, как простые, невежественные крестьяне сияли благодатью, и, конечно, в христианском смысле слова это были личности. Мы знаем, что простой русский народ в своей массе был весьма добродетелен, а люди высшего, образованного класса в духовном и нравственном отношении были развращены. Они отвратились от Бога, впали в маловерие или даже неверие и, хотя представляли собой индивидуальности, но с христианской точки зрения были людьми падшими и негодными. Например, мы читаем Пушкина и восхищаемся им как гениальным писателем. Это справедливо, но в то же время мало кто знает, что в обыденной жизни он был человеком настолько тяжелым, что некоторые люди переносили его с трудом. Он много раз участвовал в дуэлях и в конце концов сам был убит из-за ревности, которую заставлял испытывать других в течение своей жизни. Мы этими фактами как-то пренебрегаем, а столкнись с таким человеком в жизни, – пожалуй, избегали бы его, несмотря на гениальность.

Не нужно стремиться к самовыражению, которое навязывает нам мир. Мы должны в этом смысле быть самостоятельными, очистить свой ум от некоего дурмана, избавиться от представлений о свободе и развитии личности, предлагаемых миром, потому что они совершенно чужды христианским идеалам. Человеку необходимо смириться, потому что где смирение, там и начало освобождения. Преподобный Иоанн Лествичник называет смирение искоренительницей всех страстей. Поэтому и нам самим всеми способами надо стараться смириться, и старец или старица обязаны заботиться о том, чтобы помочь человеку прежде всего именно в этом. Если в нас зародится даже тень гордости, то это страшная беда – это прелесть. А такое случается именно с теми, кто желает сохранить свою индивидуальность, свой взгляд на вещи, свою волю и считает, что ущемление его в этом является посягательством на самое дорогое, что у него есть. Пусть такой человек даже и разовьет свою личность во всех смыслах, пусть он даже станет кем-то необыкновенным, допустим напишет такую же книгу, как Иоанн Лествичник, но что проку от всего этого, если он погибнет для вечности?

Мы должны понимать, что мы стремимся к совершенствованию не ради совершенствования, а только ради спасения в вечности. И лучше нам несовершенными или весьма ущербными войти в вечную жизнь, чем, будучи всесторонне развитыми, быть вверженными в геенну огненную. Само Евангелие учит нас несовершенству, понимаемому именно в таком смысле. Спаситель говорит: Если рука твоя или нога твоя соблазняет тебя, отсеки их и брось от себя. Лучше тебе хромому или однорукому войти в Царствие Божие, чем с двумя руками и двумя ногами быть вверженным в геенну огненную (см. Мф. 18, 8). Посмотрите, по Евангелию получается, что лучше быть несовершенным и даже уродом – одноруким, одноногим, одноглазым, лишь бы только войти в Царство Божие, а мы стремимся к какому-то всестороннему развитию.

Повторю: христианство ставит своей целью спасение человека в вечности. Нужда в таком спасении – это не какая-то условность, а реальность. Когда человек думает о спасении, он готов на все: не только на то, чтобы ему «вырвали глаз» аллегорически, в духовном смысле, но, пожалуй, чтобы ему сделали это на самом деле. Такую готовность проявляли мученики Христовы, которые шли на страдания, а часто и на смерть ради того, чтобы наследовать Царствие Небесное. Это не образное сравнение, а действительность, мы же этого не понимаем и потому относимся к серьезным вещам легкомысленно, как бы играем с огнем. Оберегая свой покой, свои мелкие страсти, свою ничтожную в действительности личность, мы теряем надежду на свое спасение в вечности или по крайней мере ставим его под сомнение. Разве можно шутить с такими вещами?

Надо понять, что послушание – это средство, которое освобождает нас от власти грехов. Это та лестница, которая одной ступенью возводит человека на небо, – так с восхищением, с восторгом говорит о послушании преподобный Григорий Синаит. Конечно, я согласен с тем, что у нас недостаточно опытные старцы и старицы, но если взять тех людей, которые недовольны их опытностью, то уверяю, что у «неопытных» стариц опыта гораздо больше, чем этим недовольным людям может понадобиться в данный момент: вопросы, которые их волнуют, и страсти, которые их мучают, элементарны. Например, если я скажу какому-нибудь алкоголику, что пить нельзя, а иначе у него прихватит сердце и он умрет, то он мне ответит: «Что ты в этом понимаешь! Ты нарколог? Где ты учился? Какое у тебя образование?» Но если я дам ему такой совет, не будучи врачом-наркологом, разве я не буду прав? Моих элементарных знаний достаточно, чтобы дать наставление такому страстному человеку. А мы хотим невесть чего: чтобы нас учил арифметике в первом классе какой-нибудь профессор, лауреат Нобелевской премии. Мол, если ты не лауреат Нобелевской премии, чему ты нас можешь научить, как ты нам сможешь объяснить, сколько будет дважды два?

* * *

Вопрос. Я не вижу в себе никаких добродетелей, относящихся к моей индивидуальной природе, так откуда же они появятся после смерти во мне «ветхого» человека? Неужели я совершенно изменюсь и ничего из того, что есть во мне сейчас, не останется? Получается, это уже буду словно и не я?

Ответ. Между прочим, другое имя при постриге дается именно в знак того, что постриженик начинает новую жизнь, становится иным. Если кто-либо полностью отождествляет себя с «ветхим» человеком – со своими страстями, то ему, конечно, кажется, что, изменяясь, он как бы исчезает и вместо него появляется некто новый. Но на самом деле по мере духовного развития человек понимает, что он представляет сам по себе: в нем раскрывается именно христианская личность. Ведь страсть не есть нечто положительное, как нет ничего положительного в болезни. Болезнь – это отсутствие здоровья, страсть – это отсутствие добродетели. По мере умаления страстей появляются противоположные им добродетели, допустим по мере умаления гнева появляется кротость и так далее. Так человек обновляется.

И если он не видит в себе никаких добродетелей, то это не значит, что их в нем нет: он может не видеть их, например, по смирению или по той причине, что они действуют в нем очень слабо. Бывают люди, достигшие высокого духовного преуспеяния, весьма добродетельные, которые в себе не видят вообще ничего доброго, считают себя худшими из всех. Но это тоже есть добродетель, может быть величайшая и самая необходимая для спасения, – смирение. Мы же сейчас говорим не о том, что человек ощущает, а о том, что происходит на самом деле. Не ощущать, что с тобой происходит, можно по разным причинам, об этом скорее должен думать тот, кто тобой руководит. Некоторые люди из смирения не находят в себе ничего особенного. Обычно это бывает с простыми людьми: им кажется, что они ничего собой не представляют, хотя они могут и чудеса творить. А другой человек понимает, чтó он собой представляет, но смиряется, потому что не видит ни в чем своей заслуги, а все приписывает одной благости Божией. Нельзя описать в нескольких словах, что с человеком происходит, когда он обновляется, и что с ним станет: он это будет или не он. Но невозможно, чтобы в человеке не было никакого добра: в самом страшном преступнике и то есть некая добрая черта, даже во время совершения преступления. Я уже не говорю о том, что самый злой человек, бывает, раскаивается и совершенно меняется. Поэтому если мы в себе ничего хорошего не видим, то это не значит, что с нами на самом деле ничего не происходит.

Вопрос. Как избавиться от желания преждевременного уединения, желания избежать людей любой ценой с целью воздержаться от празднословия и не терять молитвы?

Ответ. Преждевременно ли для человека уединение, должны разбираться старец или старица. Конечно, если в монастыре есть возможность избежать общения с людьми, то нужно это делать. Когда ты закончил свою работу по послушанию и у тебя есть свободное время, то уединись и молись. Это прекрасно. Но если ты хочешь избегать людей таким образом, чтобы убежать с послушания, ни с кем не разговаривать, спрятаться и лечь спать, как это у некоторых бывает, тогда это неправильно. К тому же молитва происходит не от уединения, а от смирения. Бывает, человек уединится, а смирения нет, и он теряет благодать, которую, казалось бы, искал во время суеты: когда был среди людей, ему очень хотелось помолиться, а оказался наедине с самим собой – и молиться уже не хочется, сухо в душе. Там было послушание и вместе с ним благодать, которая и влекла человека в уединение, когда же он достиг уединения по своей воле (а своеволие – это гордость), то благодать его оставила. Но вообще, если вы придерживаетесь обычного уклада монастырской жизни: выполняете послушание, ходите на правило и при этом имеете возможность еще и уединиться, то, конечно, ее нужно использовать. Если у вас получилось в день час или два побыть в уединении, конечно с ведома вашей старицы, – это прекрасно.

Вопрос. За все ли грехи нужно пострадать, чтобы их искупить?

Ответ. Смотря какие страдания имеются в виду. Допустим, у человека были блудные грехи и его терзает блудная страсть. Он борется с собой, и эта борьба приносит ему ужасные мучения – вот так он и страдает за свои блудные грехи. Или человек имел, скажем, пристрастие к вещам, был корыстолюбив и, наконец, от всего отрекся, а его по-прежнему мучает привязанность к своему имуществу, беспокойство о завтрашнем дне, и он не может положиться на волю Божию. Для него борьба с этой страстью корыстолюбия и есть то страдание, которым он искупает свои прошлые грехи. Страданием, искупающим человека, является прежде всего именно борьба с грехом, брань, и это не обязательно болезни: например, за такую-то страсть заболела правая рука, а за такую-то – левая. Важно не то, что человек мучается, а то, что он борется с грехом и что своими страданиями, пусть это даже и болезнь, он заглаживает свою прошлую греховную жизнь, – конечно, при условии, что он относится к своей болезни правильно. Можно болеть и роптать, не делая никаких выводов; а когда человек смиряется и обращает болезнь в средство покаяния, тогда получает от своей скорби пользу, и только тогда она спасительна.

Нектарий Оптинский, когда ему одна женщина сказала, что страдание искупает человека, ответил: «Нет, это не так. Посмотрите, два разбойника страдали возле Спасителя, но один, благоразумный разбойник, был спасен, а безумный, который хулил Господа, был осужден». Значит, искупают человека не сами по себе скорби, а то, что он переносит их со смирением и покаянием, сознавая, что достоин их за свои грехи. Под скорбями, повторюсь, имеются в виду не только внешние беды, но чаще именно страдания в борьбе с грехом. В самом деле, такое страдание – страшная мука: монахов называют иногда нравственными мучениками, потому что борьба со страстями достигает иногда столь сильного напряжения и накала, что действительно превращается в мученичество. Иной монах даже рад был бы умереть, чтобы избавиться от этого внутреннего страдания, которое может переходить и в физическое.

Вопрос. Чем можно объяснить желание создать произведение искусства: оно от Бога, от тщеславия или от чего-то еще? Не знаю, как относиться к этому состоянию души. В миру я была с ним знакома.

Ответ. Вдохновение можно понимать по-разному: языческие писатели под вдохновением имели в виду посещение их музами или Аполлоном. Но, с христианской точки зрения, посещение человека музой – это посещение его демоном, так об этом пишет святитель Григорий Палама в своих «Триадах». Критикуя знаменитых языческих философов и мыслителей древности, он говорит, что они сами признавали, будто получают вдохновение от демонов. Сократ рассказывал, что с юных лет с ним не разлучался некий дух, который всегда ему подсказывал, чего делать не нужно, но что делать нужно – не говорил. Можно воспринимать это по-разному, но Григорий Палама толкует это как присутствие какой-то нечистой силы. Вдохновение может пониматься как усиленное действие страстей, когда человек способен сделать нечто особенное, допустим написать стихотворение. Поэтому часто произведения искусства открыто выражают собой те или иные страсти, скажем блудную. Иногда же страсти отражаются в произведениях искусства в скрытой форме: например, для нас совершенно очевидно, что творчеству часто содействует тщеславие, так как автор в большинстве случаев хочет создать нечто необыкновенное, чтобы прославиться и быть не хуже, а может быть, и лучше, чем остальные писатели или художники.

Но иногда под вдохновением можно понимать некоторое напряжение мысли и чувств: человек думает, что-то ищет, стремится совершить научное открытие или создать художественное произведение. У него долго ничего не получается, но, наконец, наступает момент, когда это напряжение мыслей и чувств достигает такой степени, что происходит некий «прорыв». Такие состояния были знакомы не только светским писателям и художникам, но и людям духовным, например святителю Игнатию (Брянчанинову). Однажды он размышлял над тем, что утешительного можно написать своим духовным чадам по случаю смерти их близкого родственника. Святитель Игнатий описывает, как внезапно ночью на него нашло такое вдохновение, что он вскочил и начал писать. Может быть, вы и читали это письмо: позднéе святитель Игнатий сделал из него произведение «Голос из вечности».

Таким образом, некоторое напряжение мыслей и чувств образует иногда сочетание, которое можно назвать вдохновением. Приведу пример и из мирской жизни. Дмитрий Иванович Менделеев долго думал о том, как систематизировать химические элементы. И однажды во сне к нему пришло вдохновение. Все душевные и мыслительные силы, устремленные к познанию этого закона природы, в его уме сконцентрировались – и он, вскочив, начертил свою знаменитую периодическую таблицу. Но это произошло, конечно, не потому, что его вдохновил Бог: Бог не дает людям знаний, которые не имеют никакого отношения к спасению души. Это было вдохновение в смысле чрезвычайного напряжения всех человеческих сил, которое, достигнув своего крайнего предела, позволило человеку объяснить нечто из земной природы.

Вопрос. Мне иногда кажется, особенно на службе, что я люблю Бога. Но старица говорит, что это невозможно: если бы я любила Его, то соблюдала бы заповеди и боролась с грехом. Нам в самом деле невозможно любить Бога?

Ответ. Вывод сделан странный: ведь старица не сказала, что Его любить невозможно. Она говорит, что если бы ты любила Бога, то боролась бы с грехом. У тебя получается так: раз я с грехом не борюсь и бороться не хочу, значит, и Бога любить невозможно. Почему бы не сделать другой вывод: буду бороться с грехом, чтобы на самом деле возлюбить Бога?! Одно дело – внутренние порывы, которые от нас не зависят и бывают тогда, когда благодать Божия касается нашего сердца и возбуждает в нем некоторую любовь, и другое дело – любовь, которая понимается как постоянное сильное чувство, подтверждаемое всей нашей жизнью. Порыв может быть даже у человека неверующего, ведь и его иногда может коснуться благодать, но потом порыв проходит и сердце остывает. Как сказано в притче Спасителя о сеятеле, иное семя скоро взошло, но скоро и увяло (см. Мф. 13, 5–6).

Вопрос. Батюшка, правильно ли я понимаю: чтобы стяжать добродетели, в главном надо слушаться старицу, а в остальном – слушаться окружающих?

Ответ. Конечно, послушание и смирение перед всеми, кто нас окружает, очень важная добродетель. Во всем основном мы должны руководствоваться тем, что нам говорит старица, а в вещах нейтральных, случайных, если они не противоречат наставлениям настоятельницы или нашей старицы, мы должны смиряться перед всеми. Этим мы приобретем истинное смирение, и тогда можно будет преуспеть и в прочих добродетелях.

Вопрос. С помощью чего можно стать простой и победить лукавство?

Ответ. Лукавство побеждается как раз через послушание. Что такое лукавство? Это желание хитростью исполнить свою волю. Допустим, тебе говорят: «Тебе нельзя есть много сладкого». А ты думаешь: «Ладно, варенье не буду, а малину я могу поесть». Это тоже лукавство. Простой человек скажет: «Нет, я буду есть», а лукавый: «Да, я не буду есть сладкое, – и про себя добавит: – сегодня».

Вопрос. Многие люди, очень образованные и ученые, становились священниками. Значит, процесс развития личности, который, конечно, таких людей не обошел, не помешал им найти истину?

Ответ. Образованность по-разному влияет на человека. Один ради истины готов отказаться от того, к чему он стремился, и тогда он может послужить Богу, даже не столько знаниями, сколько развитыми умственными способностями, допустим в деле проповеди. Другой же так дорожит своими знаниями, что никогда от них не откажется. Я однажды беседовал с одним очень образованным и культурным человеком, для которого одним из важных доводов против принятия христианства было то, что ему тогда придется отказаться от любви к поэзии, искусству и так далее. Он понимал, что без истинной веры жить невозможно, но отречься от своих пристрастий не мог, не хотел; развитие личности, которым он очень дорожил, ему помешало. А для другого развитие личности ничего не значит, он может этим пренебречь.

Вопрос. Я с вами во всем согласна, но как только я слышу слово «послушание», во мне от ненависти все переворачивается.

Ответ. Конечно, мы всё понимаем, но когда в нас восстают страсти, у нас действительно внутри «все переворачивается». Одно дело – понимать умом, как нужно поступать, другое – приступить к деланию. Тогда в нас сразу же возмущается страсть. Например, многие алкоголики понимают, что для них пьянство – гибель, но справиться с этой страстью не могут и, понимая, что губят себя, бегут в ларек, покупают бутылку. При этом говорят: «Пропал я, жизнь моя такая-сякая…» – а бутылку выпивают. Или наркоман – еще более яркий и страшный пример. Человек понимает, что наркотики – это смерть, что он может погибнуть в любой момент, однако ничего с собой не может поделать. То же можно сказать и в отношении любой другой страсти: мы осознаём, что с ней необходимо бороться, что нужно исполнять добродетели, но когда страсть возмущается и, подобно алкоголю, опьяняет человека, то он не понимает, что делает. Это особенно очевидно при действии таких сильных страстей, как гнев или блудная страсть. У человека затуманивается рассудок, и он способен если не на деле, то по крайней мере в намерениях совершить все что угодно, хотя, будучи в здравом уме, понимает, что это мерзость и глупость.

Вопрос. Вы сегодня сказали, что все наши индивидуальные качества случайны, но Ефрем Сирин убежденно высказывается о том, что случайностей не бывает, и Вы сами неоднократно говорили о человеческом факторе в истории. Может быть, они все-таки не такие уж случайные?

Ответ. Я говорил о случайных человеческих свойствах с философской точки зрения: случайных не в том смысле, что их могло бы не быть, а в том, что они не обязательны по отношению к нашей природе. Это качества, которые отличают нас не от тварей другой природы, а только друг от друга, например образование, бóльшие или мéньшие умственные способности и так далее. По отношению к человеческой природе есть свойства определяющие и случайные: если убрать одно из определяющих свойств, то человек уже не подпадет под определение «человек». Например, человек без разума уже не человек. Конечно, есть люди сумасшедшие, но это искажение, это не свойственно человеческой природе. Разум – одно из важнейших, определяющих свойств, а пол – уже случайное свойство, потому что люди бывают и мужского и женского пола. Старость и молодость – также случайные свойства, они не изменяют нашей природы. Определяющие же свойства составляют понятие о том, что человек собой представляет. Приведу самое распространенное определение, его употреблял Иоанн Дамаскин: человек – это животное разумное и смертное (имеется в виду животное не в значении «зверь», а в значении «живое существо»). Если убрать из этого краткого, но емкого определения какое-либо определяющее свойство, например «смертное», то получится животное разумное и бессмертное, то есть ангел, а если убрать «разумное», то будет животное смертное и неразумное, то есть зверь.

Вопрос. Простите, я иногда думаю, что преуспеваю, хотя ничего подобного нет. Не могли бы вы дать мне какой-нибудь совет, чтобы не думать об этом?

Ответ. Апостол Павел говорит: Забывая заднее, простираюсь вперед (см. Флп. 3, 13). Надо думать не о том, преуспеваем мы или не преуспеваем, совершенствуемся или нет, а о вечной жизни. Поскольку мы еще не в вечности, то мы ни в чем не можем быть уверены: вдруг мы развратимся или подвергнемся наказанию за какой-нибудь грех, который не видим, или за страсть, с которой мы совершенно не боремся? Если человек весь будет устремлен в вечность, будет думать о смерти и о спасении, а не о том, совершенный он или несовершенный, больше он усовершенствовался или меньше, тогда у него все эти нелепые тщеславные мысли пропадут.

Вопрос. Мне кажется, что я становлюсь все хуже и хуже. Что мне делать?

Ответ. То, что человек считает сам, – это одно, а то, что видно со стороны, – это другое. На самом деле, может быть, от некоторой простоты человек не видит своего исправления, а замечает все больше своих грехов и осуждает себя. В таком случае ему нужно обратиться к тому, кто им руководит, и спросить, действительно ли он становится хуже или это ему только кажется. Кроме того, такие помыслы могут быть и от уныния: человек ими обезоруживается и ничего уже не делает, раз у него все равно ничего не получается, – тогда он становится не хуже и хуже, а просто плохим. Если же человек на самом деле становится все хуже и края этому не видно, значит, ему надо как-то привести себя в чувство: начать молиться, поститься, слушаться, смиряться, каяться – и так каждый день, тогда он будет становиться все лучше и лучше.

Бывает, человек жалуется, что у него ничего не получается, потому что у него ничего получиться не может, и никогда не получалось, и в будущем никогда не получится. Конечно, этому человеку лучше бы заняться делом, чем сидеть и ныть. Он, может быть, просто не хочет ничего делать, ему лень: одному лень работать, другому лень молиться, третьему лень книги читать, потому что он не привык глазами за буквами следить, ведь это очень трудно – сначала глазами ползешь по букве вверх, затем вниз, а потом еще и в сторону. Ну что такому человеку сказать? Нужно себя заставлять. Все очень просто. А все эти рассуждения о том, что ты становишься хуже и хуже, нужны, на мой взгляд, для оправдания своего нерадения. Если бы человек, например, на протяжении нескольких дней страдал от голода и чувствовал бы себя все хуже и хуже, тогда бы он в конце концов поел. Когда речь идет о наших естественных потребностях, то мы, хочешь не хочешь, начинаем о себе думать: как бы поесть, если мы голодны, или поспать, если мы долго не спали, переутомились и так далее. А когда дело касается нашей души, мы готовы быть всё хуже и хуже, оправдываясь тем, что выхода никакого нет. Значит, мы не понимаем, что такое вечность, что такое смерть и загробная жизнь, поэтому и позволяем себе такое дурачество. Иначе не назовешь.

Вопрос. На каждой беседе я думаю: «Все понятно, теперь начну новую жизнь, буду слушаться и молиться», – но этот помысел быстро проходит. А с чего начать конкретно?

Ответ. Самое главное – это Иисусова молитва и послушание. Это две основополагающие вещи, к которым нужно себя понуждать, всячески превозмогая свое бессилие, свое слабоволие. А если мы думаем, что сможем сразу исполнить какую-то добродетель, то заблуждаемся. Кроме того, для новоначального естественно падать и восставать, тут уж никуда не денешься, придется себя заставлять: упал – вставай, опять упал – опять вставай. Вот так постепенно, шаг за шагом человек будет выправляться. А если он хочет сразу начать новую жизнь и тотчас перемениться, то, уверяю, у этого человека ничего не получится: во-первых, он переоценивает свои силы, а во-вторых, уже в самом этом намерении есть скрытая гордость, побуждающая человека думать, что падения уже никогда не повторятся.

Вопрос. Бывает, что-то внутри толкает меня написать стихи о своих грехах, например о тщеславии, гордости, я сажусь и пишу. Потом лежу, засыпая, а в голове строки: «Меня обуяла гордость…» Что это значит?

Ответ. Когда тебя обуяла гордость или другая страсть, нужно каяться, а не стихи сочинять. Это искушение. Литературная деятельность, как говорит святитель Игнатий, очень мешает молитве, в особенности сочинение стихов, так как стихи являются изощренной, очень искусной литературной формой и требуют чрезвычайного умственного напряжения. Поэтому человек, который начинает заниматься такой умственной работой, безусловно, оставляет молитву. Лучше прочитать какое-то количество Иисусовых молитв, чем написать стихотворение, даже самое хорошее.

Вопрос. Мой родственник в миру хочет оставить Иисусову молитву по причине страхований. Что ему посоветовать?

Ответ. У меня была знакомая бабушка, огородница, не знаю, жива она или нет. Благодаря моему влиянию эта старушка стала молиться Иисусовой молитвой – сначала понемножку, а потом привыкла. Она не могла долго работать без перерыва, уставала: поработает часик, ляжет на кровать и молится Иисусовой молитвой, потом опять идет работать на полтора-два часа. Она так проводила весь день, еле ходила, за мотыгу держалась, как бы на трех ногах работала. Когда она жила одна, у нее тоже были всякие страхования: то будто кто-то пробежит по комнате, то с ней рядом лежит что-то холодное, то словно кто-то прошлепает ластами под окном. Тут нет ничего удивительного: бес смотрит не на то, мирянин ты или монах, а на то, как ты молишься. Если монах будет молиться плохо, то его никакой бес искушать не станет, а если мирянин будет молиться усердно, значит, бес на него начнет нападать. Пусть твой родственник перекрестится и не обращает на такие явления никакого внимания. Если он будет к ним слишком внимателен, они усилятся. Если же ими пренебрегать и вести себя мужественно, то все пройдет. Молитву оставлять не нужно.

Вопрос. А если женщина душевнобольная и слышит различные голоса, то, может быть, лучше не ей самой молиться, а чтобы за нее молились, отчитывали ее?

Ответ. Если она действительно душевнобольная, то, наверное, надо ее отчитывать, но молитву оставлять ей все равно нельзя. Пока человек молится, он в меру сил борется с грехом, с бесом, который в нем находится и его искушает.

Вопрос. Душевнобольным молиться можно только устно?

Ответ. Это зависит от того, в каком состоянии находится больной. Конечно, если при такой страшной болезни человек будет заниматься умным деланием в полном смысле слова, то кто знает, какие будут последствия: душевная болезнь может усугубиться еще и прелестью. Поэтому выдавать общий рецепт опасно, в каждом конкретном случае необходим особый разговор. Правда, человек может слышать голоса совсем не обязательно от душевной болезни. Может быть, он просто привык поддаваться бесовскому внушению до такой степени, что ему кажется, будто он слышит чей-то голос.

Вопрос. Развитие умственных и других способностей не мешает раскрытию личности в подлинном смысле?

Ответ. Не мешает, когда не является самоцелью, но такое развитие совершенно не обязательно. Конечно, и благочестивые люди развиваются в определенном направлении. Скажем, человек, живущий аскетической жизнью, развивает свои умственные способности, чтобы иметь рассуждение о том, что с ним самим происходит. Но если он будет развивать свой ум, изучая, например, высшую математику, или у него возникнет желание заняться шахматами и стать выдающимся шахматистом, то это нелепо и не нужно.

Вопрос. Вы часто говорите, что невозможно жить среди людей и ни к кому не привязаться, а святые отцы учат быть мертвым для всякого человека. Как к этому стремиться?

Ответ. Я не знаю, как к этому стремиться и как быть мертвым для всякого человека. У нас часто получается, что быть мертвым для всякого человека – это значит никого не слушаться. Мы еще не достигли такого совершенства, о котором говорят святые отцы, мы и так безжизненны, как мертвецы: на работе как мертвецы, на молитве как мертвецы, только спим как живые. Сначала надо ожить как следует, а потом уже заниматься умерщвлением себя. Не может не быть привязанности к тем людям, с которыми мы общаемся, если мы испытываем к ним хоть какую-то любовь. А мертвость – это особенное духовное состояние, когда человек не привязан ни к чему земному, и оно не противоречит любви. Для нас это пока неактуально.

Вопрос. Когда человек свои добродетели приписывает благости Божией, то это смирение?

Ответ. Если это делается искренне и если у него действительно есть добродетели, то это смирение. Но надо иметь в виду, что страсти лукавы и гордость может притвориться смирением, так что какая-нибудь совершенно ни в чем не преуспевшая новоначальная послушница или монахиня станет говорить, будто у нее есть такая-то и такая-то добродетель и это от Бога. На самом же деле у нее и добродетели никакой нет – естественно, что тогда Богу приписывать нечего, и под личиной смирения в нее вкрадывается гордость. Такой вид смирения больше подходит людям весьма преуспевшим, а не новоначальным.

Вопрос. Старица говорит, что у меня сложился такой характер, что меня заносит в крайности: то излишнее смирение, то наоборот. Что это значит?

Ответ. Это только так говорится: «излишнее смирение», на самом деле это разновидность гордости, которая прикрывается видом добродетели. Если у человека действительно есть смирение, то оно не может быть излишним, сколько бы человек ни смирялся. Поэтому «излишнее смирение» возникает, когда человек только думает, что он смиряется, а на самом деле поддается гордости или какой-нибудь другой страсти. Святитель Игнатий называет это ложным смирением. Крайности состоят в том, что человек либо не слушается, либо притворяется смиренным, может быть даже сам для себя, а на самом деле он не таков, и поэтому никакой пользы от такого его поведения нет.

Вопрос. Как уловить разницу между фанатичной привязанностью к духовнику и той любовью к нему, которая укрепляет истинный духовный союз?

Ответ. Фанатичная привязанность предполагает своего рода обожествление духовника, то есть абсолютную веру без всякого рассуждения, даже без желания понять, что он имеет в виду. При таком отношении к духовнику его даже и слушаться точно нельзя: ты думаешь, что по-настоящему слушаешься, а на самом деле ты делаешь это без рассуждения. Такое послушание сопровождается еще и непониманием того, как важно чтение святоотеческих писаний. А ведь они помогают научиться истинному послушанию и разобраться в самом себе. Говорить с человеком, который начитан в творениях святых отцов, гораздо легче: ему всегда можно привести оттуда пример, напомнить что-то, да он и сам себя лучше понимает, лучше рассказывает о том, что с ним происходит. А слепая, фанатичная преданность часто сопровождается ослушанием. С одной стороны, мы чрезмерно превозносим духовника, с другой – пренебрегаем тем, чему он нас учит. Он нас интересует сам по себе, а не как духовный руководитель; мы создаем себе своего рода кумира.

Об этом святитель Игнатий хорошо пишет в «Приношении современному монашеству». При таком отношении к наставнику возникает обратное явление: уже не духовник управляет своим духовным чадом, а чадо пытается управлять духовником: допустим, чрезвычайно заботится о его здоровье, советует, какой образ жизни ему нужно вести, или пытается как-то повлиять на его жизнь. При разумном же отношении человек обретает свою привязанность от доверия и благодарности, которые у него появляются именно из-за послушания. Он, возможно, и возражает, но возражает добросовестно: не из упрямства, а из желания лучше понять. Иногда, может быть, следует откровенно говорить духовнику, что такой-то его совет оказался неуместным, неполезным, неподходящим. И духовник в своем руководстве сделает какую-то поправку. А фанатично настроенный человек, даже если явно видно, что совет духовника не подходит, потому что духовник не разобрался в ситуации, не знал всех обстоятельств или появилось дополнительное обстоятельство, все равно слепо стремится этот совет исполнить. Из-за этого бывают всякие скорби и неудачи, а в конечном счете все заканчивается полным разочарованием, непослушанием, по той причине что тобой якобы плохо руководят. На самом деле не тобой плохо руководят, а ты плохо, неразумно слушаешься.

Вопрос. Батюшка, как разобраться в такой ситуации: кто-либо принял совет духовника или старца и начинает его исполнять, но в себе какое-то время чувствует борьбу, его тяготит помысел, что совет неправильный. Не проявляется ли здесь упрямство или самомнение?

Ответ. Нужно рассказать о своем смущении духовнику, и он рассудит, что это. Ты сам не определишь. Одно дело – исполнять совет с рассуждением, а другое – самому рассуждать. Сам наставляемый не должен разбираться в своих сомнениях и неудачах, а должен рассказать о них духовнику, если, конечно, наставник у него более или менее рассудительный. Мы сейчас не говорим о таком случае, когда священник просто не имеет права называться духовником и руководить.

Вопрос. Когда меня укоряют, во мне вспыхивает возмущение. Как с этим бороться?

Ответ. Когда отец наказывает своих детей, конечно, дети сердятся, но от этого отец не прекращает их любить и не меняет любовь на ненависть: он понимает, что ребенок есть ребенок и что в конечном счете это наказание пойдет ему на пользу. Нужно бороться с собой, смиряться, молиться, но едва ли у немощного человека получится, чтобы возмущение при укорении ушло раз и навсегда. А если он уже окончательно смирится, тогда всякое уничижение, не только от духовника, но и от постороннего человека, будет пить как воду во время жажды в жару. Только смиренный человек радуется всякому уничижению, насыщается им, а пока мы не стяжали добродетели смирения, нужно бороться, преодолевать себя.

Вопрос. Когда я записываю помыслы, то сама себе даю оценку и добавляю, как нужно было бы поступить. Надо ли так делать или это от гордости и самомнения?

Ответ. Это не помешает, только при рассказе нужно прибавить: «У меня возникло такое-то мнение». Я здесь не вижу ничего плохого. Но если ты, оценивая помысел, исказила его, тогда ты поступила неправильно. Если же ты рассказала помысел беспристрастно и дала беспристрастную оценку, тогда дело старицы определить, справедлива твоя оценка или нет. Если она справедлива, тогда наставница должна ее поощрить, и ты таким образом научишься правильно относиться к этому душевному или внешнему явлению.

Вопрос. Я никак не могу понять, как можно видеть в себе действие многих страстей и быть при этом радостной и беспечальной?

Ответ. Радость и беспечалие происходят не оттого, что мы видим страсть и сознаем свои грехи, а оттого, что чувствуем в себе действие благодати, которое происходит от покаяния. Когда мы плачем о своих грехах или по крайней мере сокрушаемся о них, тогда благодать Божия нас утешает – потому мы и радуемся. В этом парадокс духовной жизни: трудно объяснить, почему чем более человек удручает себя воспоминанием о своих грехах, сокрушением о них, тем более радостным бывает. Если рассуждать логически, то это невозможно, непоследовательно, но в действительности происходит именно так. А как у Сисоя Великого, который воскрешал мертвых, получалось считать, что Бог его может не простить? Такой помысел тоже невозможно объяснить с точки зрения здравого смысла, но здесь действует другой – евангельский – смысл. И человеку, который не испытал подобного на себе, это никогда не будет понятно.

Вопрос. Вы сегодня сказали, что есть среди нас те, кто хотел бы, оставив послушание, пойти и забиться в подушку. Я такая. Как вести себя, когда появляется подобное желание? Так трудно молиться, делать поклоны и читать в этом состоянии.

Ответ. Если это происходит от уныния, в таком случае нужно заставить себя делать то, что тебе положено в данный момент: молиться – молись, на послушании находиться – трудись. Но если тебе захочется спрятаться в подушку, чтобы внимательно, покаянно помолиться, то, наверное, с благословения старицы можно найти подходящие моменты и предаться такому чувству.

Вопрос. Когда я была в миру, то терпела обиды и с радостью уступала, а когда пришла в монастырь, чувствую, что уступаю с понуждением. Почему?

Ответ. Потому что в монастыре брань усиливается: в миру человек иногда смиряется даже из тщеславия, к тому же у него есть возможность уединиться, предаться самому себе, получить некоторую свободу и отдохнуть, а в монастыре человек утомляется и «срывается». В миру легче терпеть неприятное, потому что там нет постоянного контроля со стороны наставников, нет сознательного руководства человеком, оно осуществляется от случая к случаю. Здесь же контроль сознательный, постоянный и целенаправленный, поэтому и бывает трудно терпеть: человек находится под своего рода прессом, здесь, как некоторые говорят, «подавляется личность». Такой контроль, послушание, режим и все монастырские порядки с легкостью обнаруживают недостатки человека и его страсти, тогда как в миру они могут обнаружиться лишь нечаянно.

Вопрос. Принято считать, что болезнь, немощь умаляют страсти, делают их слабее. А если немощь есть, но страсти действуют сильно, что это значит?

Ответ. Во-первых, не все немощи и болезни умаляют страсти. Святые отцы говорят о том, что при болезнях бывают особенные нападения демонов на человека, поскольку ему в это время труднее им сопротивляться. Кроме того, есть болезни естественные и есть болезни от диавола, которые он как искушение наводит на подвижников, в особенности на уединенно молящихся. Бывает, что и к естественной болезни примешивается бесовское наваждение, и человеку его болезнь кажется гораздо страшнее, чем есть на самом деле. Бывает, что страсть мнительности действует и в отсутствие всякой болезни: человеку кажется, что он жестоко страдает, и он действительно страдает, но такую болезнь невозможно исцелить никакими лекарствами – здесь помогут только молитва и другие духовные средства.

Поэтому нельзя сказать, что болезнь и немощь умаляют страсти обязательно и всегда, это происходит только в том случае, если немощь подается от Бога. Когда же человек в самом деле находится в болезни, то нужно еще рассудить, не от диавола ли она, – тогда она, наоборот, усилит страсть. Все не так просто, как кажется. К своим болезням мы должны относиться разумно, тогда они будут полезны. А если мы думаем, что страдание принесет нам пользу само по себе, без правильного настроения, без правильного душевного состояния, то это ошибочное мнение: болеют ведь и верующие и неверующие, магометане и буддисты, не получая от болезни никакой пользы. Человек получает пользу от страданий и немощей, когда переносит их разумно, ради Христа: со смирением, с сознанием, что скорби посылаются ему за грехи и ради его спасения, ради сокрушения его духа.

Вопрос. Вы сказали, что если человек обладает кротостью, но не имеет целомудрия, то это уродство. А разве может кротость сочетаться с нецеломудрием?

Ответ. Конечно, та кротость, которая дается по действию благодати и от подвига, с пороком сочетаться не может. А вот природная кротость может совмещаться с плотской развращенностью: человек может быть очень спокойным, но развратным и, наоборот, целомудренным, но очень злым. Если эти добродетели достались нам от природы, а не приобретены подвигом, тогда они могут сочетаться со страстями.

Вопрос. Объясните, пожалуйста, я не понимаю такие места в Евангелии: Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что строите гробницы пророкам и украшаете памятники праведников, и говорите: если бы мы были во дни отцов наших, то не были бы сообщниками их в пролитии крови пророков; таким образом вы сами против себя свидетельствуете, что вы сыновья тех, которые избили пророков; дополняйте же меру отцов ваших (Мф. 23, 29–32) и Горе вам, что строите гробницы пророкам, которых избили отцы ваши: сим вы свидетельствуете о делах отцов ваших и соглашаетесь с ними, ибо они избили пророков, а вы строите им гробницы... Да взыщется от рода сего кровь всех пророков, пролитая от создания мира (Лк. 11, 47–48 и 50).

Ответ. Это значит, что иудеи времен Спасителя якобы почитали пророков, но их пророчествам не внимали. Они прославляли пророков только потому, что это прославление для них ничего не значило и ни к чему не обязывало. Когда же живые пророки, например Иоанн Креститель или Сам Господь Иисус Христос, свидетельствовали им об истине, то они ее не принимали. Смысл же слов Спасителя применительно к нашему времени состоит в том, что некоторые лицемерно прославляют умерших святых, чтобы почитанием чужой святости прикрыть свою греховность, свое безразличие к христианству и даже враждебность к нему. Иначе говоря, можно быть по видимости христианином, почитать христианских святых, а на самом деле вести себя не по-евангельски и быть врагом этих умерших, уже отшедших от мира сего истинных христиан.

Вопрос. Простите, что значит «исповедовать помыслы, испытывая наставника»? К чему это ведет?

Ответ. Исповедовать помыслы, испытывая наставника, – значит не доверять ему и рассказывать все не полностью или неискренне. Ведет такая исповедь к искушениям и путанице, из-за которой послушник получает вред; при этом сам он делает вывод, будто духовник плохо его наставляет.

Вопрос. Если преуспеяние зависит от покаяния, как говорит святитель Игнатий, то истинное покаяние может быть лишь у преуспевших? Что же делать, чтобы достичь покаяния?

Ответ. Нужно понуждать себя к Иисусовой молитве, к послушанию, памяти смертной, к исполнению евангельских заповедей – и достигнешь покаяния. Все делается с понуждением, нельзя посоветовать сделать то-то и то-то, чтобы тут же появилось покаяние, – такого не бывает. Когда человек усердно, с понуждением себя упражняется в духовном делании, то этим достигается вступление во внутреннюю брань, а брань – это борьба с грехом, что, собственно, и есть покаяние. Внутренне сопротивляясь греху, по-настоящему борясь с ним, человек иногда спотыкается, иногда противостоит ему – вот это и есть покаяние, а не только когда кто-либо плачет о своих грехах.

Вопрос. Как различить раскаяние и тщеславный стыд?

Ответ. А зачем отличать самому? Надо все искренне рассказать старице – старица и будет различать. Если вы самостоятельно будете рассуждать, то в дебри залезете. Пусть будет поначалу стыд от тщеславия, лишь бы только ничего не скрывалось. А то станешь разбираться в себе: «Это у меня от тщеславия, это от гордости – это я рассказывать не буду, а это у меня от смирения – это я расскажу». Такое никуда не годится.

Вопрос. Когда мы все причащаемся в воскресенье, у нас становится одна воля?

Ответ. Во время причащения, конечно, все люди объединяются, но сказать, что у нас становится одна воля, было бы большим преувеличением. Это зависит не только от нашего участия в таинстве, но и от нашего расположения: если бы мы все одинаково исполняли евангельские заповеди, тогда у нас была бы одна воля. Нельзя признать, что мы все живем по одной воле только из-за участия в таинстве, вне зависимости от нашего достоинства, от усвоения благодати, которую мы получаем.