О духовном трудолюбии³²

Когда человек поступает в обитель или вообще приступает к духовной жизни – не важно, в монастыре или в миру, – он может еще многого не понимать. Тем не менее им движет та сила, которую принято именовать ревностью. Ее необходимо сохранять всю жизнь, и не только сохранять, но и приумножать. Если мы потеряем ревность, значит, лишимся того, что помогает нам терпеть скорби, сопутствующие такому необыкновенному образу жизни, каким является монашество. И может статься, что пройдет несколько лет и мы с удивлением подумаем: а что мы делаем в монастыре, зачем так мучаемся? Проведя в обители многие годы, будем сожалеть, что избрали этот путь, хотя могли бы жить как все, в миру и все у нас, как говорится, было бы хорошо.

В то же самое время необходимо, чтобы наша ревность была разумной, а не стихийной и необузданной. Неразумная ревность не приносит никакой пользы, потому что действует в человеке неправильно или, точнее сказать, толкает его на неправильные поступки. Именно стихийность и неразумность – первопричины того, что ревность в конечном счете пропадает. Разумная ревность – это умеренная ревность. Умеренная не значит слабая. Такая ревность проявляется соразмерно и своевременно: желание угождать Богу усиливается в человеке постепенно. Возрастая, она, с одной стороны, исполняет монаха рассуждения, просвещает его разум, с другой – крепнет сама. Однако нужно иметь в виду, что у новоначальных ревность как раз стихийная, неразумная и, как правило, соединенная с некоторой наивностью, фантастическими представлениями о духовной жизни. Некоторые думают, что монашеская жизнь – это исключительно уединение, молитва, множество свободного времени, которое можно использовать для духовных занятий: например, для того, чтобы много читать. Когда такие люди приходят в монастырь, то сталкиваются с тем, что здесь приходится много трудиться, постоянно быть занятым и жить не по своей воле: не только в мелочах отсекать свои желания и делать то, что тебе делать не хочется, или то, что ты считаешь неправильным с точки зрения здравого смысла, но и ломать себя в самом главном – бороться со своим неверным представлением о духовной жизни.

Духовная жизнь – это не мечтательность, не витание в облаках, не рассуждение о возвышенных предметах, а постоянная борьба с самим собой. Для того чтобы основание нашей молитвы было прочным, оно должно покоиться на послушании и самоотвержении. Даже там, где, казалось бы, слушаться некого, мы, сталкиваясь с разными, часто абсолютно неверующими людьми, бываем вынуждены в силу обстоятельств перед ними смиряться, как-то себя стеснять. Иначе в человеческом обществе жить невозможно. Поэтому отвергать свою волю, смиряться нам придется в любом случае: смиряет ли нас кто-то сознательно, ради нашей же пользы, или неосознанно.

Если не положить в основание духовной жизни отвержение себя, терпение разных жизненных обстоятельств, в которых мы находимся, то благодать, которую мы, может быть, действительно получим, и молитва, в которой мы в какой-то момент, возможно, преуспеем, окажутся непрочными, и мы всё это быстро потеряем, потому что истинная основа преуспеяния – смирение. Где духовное развитие человека, его молитвенное преуспеяние сопровождаются смирением, там все прочно и основательно. Где нет этого, так сказать, содружества, там только иногда, по милости Божией, бывает некоторый подъем в духовной жизни. Иногда в нас самих действуют какие-то искренние, но мало понятные нам чувства. Мы не знаем, по какой причине они возникают и исчезают, и, приобретя или потеряв благодать, также не понимаем, почему это произошло. Духовное устроение человека в этом случае будет непрочно.

Все без исключения святые отцы советовали начинать свою евангельскую, покаянную, монашескую жизнь именно в общежительном монастыре, где мы, смиряясь друг перед другом и уступая друг другу, приобретаем настоящую ревность. Наша, пусть даже весьма искренняя и сильно действующая, но, по сути, детская и наивная ревность из случайной и ни к чему не приводящей становится разумной, размеренной и полезной. Нужно, как ни странно, научиться совмещать ревность с рассуждением, то есть иметь пламенеющее любовью к Богу сердце и печаль о своих грехах и в то же время обладать здравым смыслом. Здравым не в житейском понимании, когда мы печемся о том, чтобы не потерпеть ущерба, боимся лишний раз в чем-то уступить своему ближнему (а то ведь на голову сядет!), а в евангельском, то есть таким здравым смыслом, который помогает исполнить заповеди.

Этот здравый смысл и необходимое нам рассуждение возникают от послушания более опытным братьям, которые подсказывают, чтó нам нужно делать, чтобы было легче исполнить евангельские заповеди, и руководствуются при этом как опытом святых отцов, так и своим собственным, пусть даже горьким, извлеченным из ошибок. В этом послушании, собственно, и должна больше всего проявляться ревность. А в нас она зачастую действует совсем по-другому: хочется всем пренебречь, удалиться в келию или спрятаться в такое место, где нам никто бы не мешал молиться. Мы начинаем роптать на монастырскую жизнь, думаем, что в наше печальное и бездуховное время нет такого места, где можно было бы жить истинной монашеской жизнью в нашем понимании. А наше представление о ней основано на неопытности и гордости. Такое духовное состояние – самое худшее. Бывает, что человек стремится к уединению неполезному, даже погибельному, но он еще не безнадежен. Тот же, кто считает, что в наше время не осталось такого места, где можно было бы жить духовной жизнью, остывает, фактически пребывает в пасти отчаяния. Такому трудно вернуться к прежней горячности, так сказать, к духовному трудолюбию.

Между тем правильная ревность состоит именно в духовном трудолюбии. Обладающий им человек на протяжении долгих лет изо всех сил усердно трудится над возделыванием своей души. Если иметь постоянное горячее желание проводить таким образом свою жизнь, то и скорби будут переноситься с легкостью. А если оно пропадает, то и от легкого замечания мы будем страдать так, как будто нас необыкновенно сильно унизили. Почему я говорю о ревности как об одном из самых главных, начальных свойств, необходимых православному христианину, а в особенности монашествующему? Потому, что все остальное дается со временем и благодаря трудам. Бывает, что человек в душевном отношении совершенно развращен, то есть подвержен всем страстям: гордости, лукавству, чревоугодию, унынию и так далее. Но если он имеет ревность, то будет усердно трудиться и постепенно меняться.

Ревность усиливается от правильного прохождения монашеского подвига, а в особенности от Иисусовой молитвы. Но упражнение в ней требует определенных условий, которые состоят в подчинении монастырскому быту. В этом как будто бы совершенно прозаическом делании на самом деле заключена великая польза. Если мы сидим в келии и мечтаем о том, что мы ниже всей твари, как думали о себе святые отцы, или, подобно старцу Силуану Афонскому, говорим, что когда мы умрем, наша душа пойдет в ад, то все это по большей части оказывается наивным мечтанием и, может быть, даже игрой перед самим собой. А когда мы реально смиряемся друг перед другом, то совершаем самое настоящее великое дело. Допустим, сосед по келии всю ночь ворочается, храпит, не дает спать: вытерпишь – проявишь подлинное смирение. Это на самом деле трудно вынести. Смиряться по-настоящему, как старец Силуан, конечно, гораздо выше, но для нас это недоступно: мы, если перефразировать евангельские слова, думаем, что имеем нечто, на самом деле не имея ничего. Когда кто-либо из братии не хочет работать, считая, что достоин лучшего времяпрепровождения и что бóльшую пользу он получит, сидя в келии, то на самом деле он ничего не приобретает, а только мечтает. Когда же мы постоянно уступаем друг другу, смиряемся перед старшей братией, тогда и происходит настоящее, глубокое, истинное изменение, причем в душе, в действительности, а не в мечтах. Иное дело, когда мы прочитаем какую-то книгу, правильно поймем наставление, может быть даже сами до чего-то додумаемся, а иное – когда мы на самом деле изменимся. Что-то понять, измениться умом, то есть изменить свои убеждения, – это сравнительно легко, а вот измениться самому соответственно собственным взглядам (даже если ты имеешь добродетель рассуждения, внимаешь святоотеческому учению) – это уже гораздо тяжелее и иногда представляется почти невозможным. В жизни даже один реальный шаг сделать гораздо труднее, чем мечтать о великих свершениях.

Я так много говорю об этом для того, чтобы направить вашу ревность в нужное русло, туда, где она действительно будет приносить пользу, то есть, усиливаясь от действия благодати, менять вас. Ревность должна сохраняться в человеке всю жизнь и с течением времени не угасать, а все более и более усиливаться.

Многие братья до прихода в монастырь о монашестве ничего не читали, а потому имеют о нем весьма поверхностное представление. Может быть, прочитали «Жития святых» Димитрия Ростовского, а ведь там все идеализировано. Если сравнить, например, Серафимо-Дивеевскую летопись митрополита Серафима Чичагова и житие Серафима Саровского в том виде, в каком оно помещено в «Четьях-Минеях», мы увидим большую разницу. В последнем не сообщается о тех притеснениях, которые пришлось претерпеть преподобному Серафиму от братьев, не понимавших его подвига, о тех скорбях, которые терпели сестры Серафимо-Дивеевского монастыря от лжеученика старца, – поэтому все выглядит, так сказать, в розовом свете. Но в жизни-то бывает иначе. Такие книги хороши и по-своему полезны, потому что возбуждают ревность, но они не дают правильного, точного понятия о том, чтó представляет собой действительная монашеская жизнь. Они не подготавливают человека к тому, с чем ему придется на этом пути встретиться. Такой человек приходит в монастырь, видит там столь же несовершенных людей, как и он сам, и этим соблазняется.

Наш монастырь молодой, и хотя у нас есть более опытные братья, но на самом деле мы все молодые, неопытные монахи, и тот, кто хочет соблазниться, легко найдет у нас для этого повод. В обители много такого, что может оказаться не соответствующим представлениям новоначального брата о монашестве: здесь не встретишь Антония Великого или Антония Печерского. Но если мы и от того малого, чтó предоставил нам Промысл Божий, откажемся, то потеряем ревность. А если и останемся в обители, то не будем ревностно трудиться над собой, а будем жить спокойно, «приспособимся», а то и вовсе захотим уйти, потому что не сможем терпеть, но не скорби, а самих себя. И тогда уже точно ничего не приобретем. А что значит терпеть самих себя? Когда мы сталкиваемся с теми или иными обстоятельствами, то можем или их изменить, или им подчиниться. Как можно изменить что-либо в монастыре? Думаю, никто не станет совершать здесь революцию. Поэтому человек либо уходит из обители и таким образом меняет неудобные для него обстоятельства, либо подчиняется им. Слово «подчинение» означает, что человек принимает то, что ему изначально не нравилось (да и не может быть так, чтобы человеку все подходило). Допустим, кто-то любит спать, а здесь нужно рано вставать. Кто-то привык вечером плотно есть, а его не благословляют. Кому-то нравится читать книги, а его заставляют молиться. А кто-то как раз любит молиться неумеренно и неправильно, но его понуждают работать на послушании.

Мы ставим себя в жесткие рамки монастырского устава, который предписывает послушание настоятелю, духовнику, даже эконому – в тех случаях, когда он может распоряжаться нами. Здесь все наши страсти: гордость, тщеславие, уныние и другие – выходят наружу. С ними нужно бороться, уничтожать их в себе с Божией помощью, с помощью таинств, в первую очередь – исповеди и причащения, а также посредством непрестанной молитвы, внутренней борьбы и тех епитимий, которые для нашей же пользы налагают на нас старшие братья. Все это или должно помочь нам измениться, или будет нас возмущать, однако долго в состоянии возмущения находиться невозможно: мы будем терзаться душой до тех пор, пока не сдвинемся в ту или другую сторону. Придется подчиниться обстоятельствам и начать бороться с собой, потому что на самом деле все обстоятельства монашеской жизни премудро устроены святыми отцами именно так, чтобы помочь нам исполнить заповеди. Монашеская жизнь выявляет наши страсти, нашу греховность, показывает, в чем мы должны исправиться.

Можно было бы так жить и в миру, но это гораздо труднее – сложно самого себя заставить жить по-евангельски. И в миру можно было бы взять на себя евангельское иго заповедей, о котором Спаситель говорит так: Возьмите иго Мое на себя (Мф. 11, 29). Если бы мы жестко требовали от себя исполнения всех заповедей: не смотреть с вожделением на лиц противоположного пола, не гневаться всуе и так далее, тогда в миру наши страсти тоже обнаружились бы и нам пришлось бы с ними бороться. Но мы не можем добровольно взять на себя это иго, у нас недостает силы духа для того, чтобы самостоятельно жить по-евангельски. У нас хватает силы воли только на то, чтобы сделать один шаг – уйти в монастырь, туда, где заповеди исполнять удобнее. Мы понимаем, что сами с этим не справимся, нам нужна посторонняя помощь, мы ищем ее и потому уходим в обитель. В таком внутреннем расположении нет ничего принципиально нового по сравнению с тем, чему учит Евангелие: согласно учению преподобного аввы Дорофея, монашеский путь – это путь, изобретенный святыми отцами для более удобного исполнения евангельских заповедей. Поэтому тот, кто, живя в монастыре, не хочет терпеть монастырского устава, одновременно не хочет исполнять евангельские заповеди на деле.

Казалось бы, какая связь между заповедями и монастырским уставом? Я уже говорил, что мы мечтаем о христоподражательном смирении, а на деле не можем вытерпеть брата, который доставляет нам неудовольствие какой-нибудь неприятной привычкой. Мы мечтаем об исполнении заповедей, но бываем не в состоянии исполнить того малого, что нам предоставлено обстоятельствами, того, что является более простым и легким, то есть монастырского устава. Под уставом я имею в виду не только режим, но и всю полноту установленных порядков: откровение помыслов, послушание настоятелю, келейное четочное правило, непрестанную молитву – все это объемлется нашим уставом, который вы, я думаю, знаете почти наизусть.

Мы не можем исполнить малого, а мечтаем о великом. Нам необходимо приобрести правильную, разумную ревность – такую, которая будет приносить плоды, а не такую, которая заставляет нас мечтать и впустую тратить время.

* * *

Вопрос. Вы говорили, что стяжать ревность можно понуждением себя к молитве. А понуждать себя нужно вообще ко всем добродетелям?

Ответ. Понуждать себя нужно, конечно, ко всему. Но более всего к молитве, потому что в молитве мы получаем помощь Божию. Если мы умом осознаём, что, допустим, нужно идти выполнять тяжелую или какую-то унизительную работу, а нам лень, сердце противится, тогда нужно усиленно молиться, просить помощи у Бога. Если мы не будем молиться, то собственных сил нам не хватит. Можно сказать, что их вообще ни на что не хватает, за исключением исполнения тех добродетелей, которые свойственны нам от природы или, может быть, даны хорошим воспитанием. А когда в нас нет доброй наклонности к какой-либо добродетели, нам бывает очень трудно – не только потому, что мы не хотим ее исполнить, но и потому, что мы не можем, так как у нас такого качества нет. В этом случае мы должны молиться и просить помощи у Бога. Молитва есть самая важная добродетель, и не потому, что можно ради нее все оставить, а потому, что без ее помощи ничего сделать нельзя.

Вопрос. Батюшка, у меня часто случается следующее: когда читаю святых отцов, допустим преподобных Симеона Нового Богослова или Силуана Афонского, появляется ревность, но когда в какой-либо ситуации эту ревность нужно проявить, она охладевает. Иногда, кажется, пылаю ревностью, и это отражается на моем послушании. Но иногда бывает, хочется поспать, отдохнуть и ничего не делать – махнуть на все рукой.

Ответ. Можно и поспать, и отдохнуть в положенное время. Может, ты просто нуждаешься в восстановлении сил. А когда необходимости в этом нет и ты в ущерб делу предаешься отдыху, – это, наверное, уныние. Одно дело – воспламениться ревностью от чтения книг, а другое – на деле исполнить то, о чем ты читаешь. Для исполнения необходимы усиленная молитва и, конечно же, понуждение себя, поскольку бывают разные препятствия.

Вопрос. Почему на утренней службе я нахожусь в состоянии дремоты?

Ответ. Немощь естества и немощь душевная препятствуют исполнению доброго намерения. Во-первых, ревность сталкивается с препятствиями, которые нужно преодолеть, и у многих она сразу же после этого угасает. Например, человек решил, что сейчас он все сделает, но потом, столкнувшись с трудностями, которые нужно преодолеть, чтобы исполнить это веление совести, отказывается от этого дела и ничего не хочет приобретать. Во-вторых, часто ревность действует неразумно, то есть мы беремся за то дело, которое нам не под силу. И, между прочим, упускаем из виду то, что нам предстоят препятствия: нам кажется, достаточно захотеть и в нас воспламенится ревность. Это самонадеянность. Мы часто даже не имеем представления о том, что нам нужно делать, например, для того, чтобы научиться меньше спать, не понимаем, какую цель преследуем и до какой степени мы можем ограничить свой сон. Сколько часов мы должны спать? Пять, четыре, три?

Мы, повторю, из неразумной ревности часто ставим перед собой нереальные цели. Кроме того, даже если мы поставили правильную цель, то не понимаем, что нам нужно сделать, чтобы ее достигнуть. Например, кто-нибудь решил, что с завтрашнего дня будет спать четыре часа в сутки. Допустим, ему это под силу. Но он же не понимает, что необходимо приучаться к этому постепенно, преодолевая себя, терпя многие искушения: тут и немощь плоти, и бесовское наваждение, может быть даже от людей какое-то искушение. Чтобы ревность была разумной, необходимо, во-первых, постоянно советоваться с духовником, а во-вторых, помнить, что без труда не выловишь и рыбку из пруда. Качество, мешающее трезво оценить свои возможности и трудности, которые нам предстоят, называется самонадеянием. Мы часто надеемся на свои силы, полагаемся на свой разум в том смысле, что нам кажется, что мы всё уже правильно поняли и точно знаем, что нам нужно делать. Поэтому у нас ничего и не получается.