О поиске смысла жизни²⁶

Сегодня я постараюсь на основании творений святых отцов изложить православное учение о том, что неверующие люди обычно называют поиском смысла жизни.

Для чего существует человек? Для чего Бог сотворил человека? Задумываясь над этими вопросами, мы должны понимать: невозможно все постичь умом. Нельзя думать, что любые тайны, любые истины познаются одним только рассуждением или чтением книг. Будучи уверены, что мы можем все постичь умом, мы нередко наталкиваемся на такие тайны, которые недоступны либо человеческому уму вообще, либо, как бывает чаще, нашему собственному уму. К тому же мы не такие уж выдающиеся мыслители и не можем рассчитывать на то, что, рассуждая, сравнивая, напрягая свое воображение, самостоятельно постигнем истину. Поэтому даже если мы верим в могущество человеческого разума, то всё равно вынуждены принять мысль о том, что многое нашему рассудку недоступно. Прекрасно рассуждает об этом митрополит Вениамин (Федченков) в книге «О вере, неверии и сомнении». Он говорит, что во времена его юности образование в духовной семинарии и академии настраивало учащихся на то, что все можно объяснить при помощи разума. И он сам был в этом убежден, но по мере того как в нем стала усиливаться вера, он полюбил тайны, ему стало нравиться, что они существуют.

Истинное знание мы получаем через веру. Знание – это не то, что непременно можно объяснить. Многие вещи, которые знакомы нам на бытовом, житейском уровне, совершенно необъяснимы. И тем не менее мы, зная, как и что нужно делать в практическом смысле, применяем все эти свои как будто бы естественные знания, даже не отдавая себе отчета в том, что то или другое явление непонятно. Мы едим ту или иную пищу. Как эта пища превращается в организме в наше собственное тело, как она дает нам силу, умственную и физическую энергию? Этого мы не понимаем. Как мы дышим? Как вообще существует человеческое тело? Что такое болезнь или здоровье? Если бы мы начали во всем сомневаться и делали бы только то, что мы понимаем, тогда, пожалуй, умерли бы с голоду. На таком простом примере из нашей материальной, телесной жизни можно сделать вывод и о жизни внутренней: многие вещи в духовной жизни для нас также непостижимы. Однако если они для нас существуют, если мы духом их ощущаем (а именно это дает нам чувство веры), тогда мы живем той жизнью, которой должны жить христиане, живем спасительной жизнью, хотя бы мы многого и не понимали.

От основания христианской Церкви до наших дней были миллионы людей, которые многого не понимали, для которых большинство предметов вероучения были непостижимы. Они верили так, как им передали учителя, среди которых были не только люди образованные, тонко мыслящие, но и самые простые по уму, совершенно не способные ни, допустим, к изучению истории, ни даже к каким-нибудь рассуждениям.

Сегодня мы празднуем память преподобного Павла Препростого. В его жизнеописании есть такой эпизод. Он, как известно, был учеником Антония Великого. Однажды к Антонию пришли некоторые монахи за наставлением, а Павел при этом присутствовал. Преподобный Антоний Великий рассуждал, видимо, о законах ветхозаветном и новозаветном и в связи с этим упомянул имя Моисея и имя Христа. Павел был человеком совершенно необразованным. Интересно, что из мира он ушел шестидесяти лет от роду, будучи простым египетским крестьянином. А крестьяне, как правило, были людьми неграмотными. И Павел спросил Антония: «А кто был раньше: Моисей или Христос?» Его невежество простиралось даже до того, что он задал такой странный вопрос, ответ на который для всякого христианина очевиден. Антония это несколько смутило, и он сказал: «Молчи». Действительно, что ответить на этот вопрос? И Павел замолчал. Прошло несколько месяцев, Антоний заметил, что Павел все время молчит. Он ему говорит: «Почему ты молчишь?» А тот отвечает: «Ты же велел мне молчать, вот я и молчу». Для чего в «Отечнике» приводится этот пример? Чтобы мы поняли, что добродетель выше отвлеченного знания. И послушание преподобного Павла, простиравшееся до такого необыкновенного молчания, – а хранить молчание, как мы все знаем, очень трудно, – оказалось выше элементарного знания, которым должен обладать всякий христианин.

Можно еще привести в пример трех старцев, которые жили на острове. Они не знали никакой молитвы, кроме одной, несколько странной: «Трое Вас, трое нас, Господи, помилуй нас», однако же ходили по воде. Значит, вера выше, чем отвлеченное знание. Верующий человек, который, может быть, многого не понимает, но умом пребывает в единении с Богом, способен творить чудеса. И на самом деле он знает гораздо больше, чем тот, который может много и красиво говорить, но не живет по евангельскому учению. Можно было бы привести и много других примеров. Святитель Спиридон Тримифунтский, чудотворец, будучи, можно сказать, невежественным человеком, самыми простыми словами обратил к вере языческого философа, который на I Вселенском соборе защищал Ария и его учение.

Если у тебя возникает вопрос о смысле жизни, значит, у тебя в душе что-то ненормально. В здоровой душе таких мыслей, как правило, не возникает. Когда человек ищет истину, хочет познать ее всей душой, так сказать, пережить ее, то этот болезненный процесс может быть иногда и полезным. Не сам по себе, но как некоторая ступенька, как некоторый шаг на пути к Богу. Подобные вопросы возникают тогда, когда человек отпадает от Бога. Когда же человек с Богом, у него не может возникнуть вопроса «для чего Бог меня создал?», потому что этот вопрос выражает сомнение в благости Божией, сомнение в том, что существование человека осмысленно, что он имеет какое-то особенное предназначение. И можно было бы обойтись этим моим объяснением и даже больше ничего не говорить. Просто сказать: «Нужно молиться, каяться, и когда душа ваша будет очищаться и соединяться с Богом, тогда вы будете чувствовать, что, по словам Спасителя, Господь в вас и вы в Господе». Святые отцы, объяснявшие, зачем Бог сотворил человека, прежде сами соединились с Богом. Они почерпнули это знание отнюдь не из каких-то отвлеченных рассуждений, они не задавали сами себе вопросы и не мучились душой. Общаясь с Богом, они понимали, для чего существуют они, для чего существуют все люди. Понимали потому, что на своем опыте это пережили.

Нужно, как я сказал, различать умственное знание, так сказать, догадку, от знания опытного. Настоящее знание – это опытное знание. Если сравнить какого-нибудь подвижника, скажем святителя Григория Богослова, с кем-то из нас (пусть даже человеком очень умным, серьезным, но не живущим такой жизнью, как Григорий Богослов), то разница будет большая. В чем она? Святитель Григорий написал о том, что пережил сам, а мы, даже если принимаем учение, которое он излагает, принимаем его из чужих уст. Для нас это знание теоретическое, для него – опытное. Это можно сказать о любом из святых отцов, в особенности о тех, которые излагали собственный опыт. Допустим, если я изучу книгу Иоанна Лествичника и буду наизусть ее цитировать, то для меня это будет теория. А для него это было истинное знание.

То же можно сказать и о самом Священном Писании. Для апостолов и, в первую очередь, евангелистов все, о чем они написали в Четвероевангелии и других книгах Нового Завета, не было какой-то философской теорией – это было их жизнью. Они непосредственно общались со Спасителем. Апостолы Иаков, Иоанн и Петр переживали преображение Господа на Фаворе. Они излагали то, что знали опытно, а не одним умом. И может быть, в то время, когда они это переживали, они многого не понимали. Известно, что святые апостолы не осознавали истинного значения тех или иных событий до тех пор, пока на них в день Пятидесятницы не сошел Дух Святой. И только впоследствии им все открылось, но опять же не потому, что они усиленно об этом размышляли, а потому, что на них сошел Дух Святой и у них началась новая жизнь. Их души преобразились от обильного действия благодати. Ум лишь помог им объяснить и последовательно, логично изложить то, что они испытали.

Притом они и не всегда могли всё объяснить. Скажем, невозможно объяснить, почему в день Пятидесятницы Дух Святой сошел на апостолов в виде огненных языков. Святые отцы толкуют так: по всей видимости, это потому, что апостолам нужна была огненная ревность. Но это лишь толкование, сами апостолы ничего об этом не говорят. Интересно, что на преподобного Симеона Нового Богослова благодать Божия также сходила в виде огня, хотя ему, казалось бы, такая огненная ревность, какая была нужна апостолам, не требовалась. Так что можно предположить, что здесь мы сталкиваемся с некоторым свойством Божественного явления, непостижимым для нас. Почему Бог является в виде света? Господь Иисус Христос часто говорил о свете, и Сам Он на Фаворе просиял перед учениками. Почему именно такое ощущение бывает у человека при явлении Божественной славы, тоже никто объяснить не может. Да и что лучше: найти объяснение тому, почему Бог является в виде света, или, не понимая причин, пережить это самим? Конечно же, лучше самим познать это Богоявление, чем прочитать о нем в книге и уметь рассказать о нем другим, а самому иметь сердце пустым, без Божественной благодати.

Поэтому вопрос «для чего Бог сотворил человека?» – это вопрос отвлеченный. Он возникает в известной степени от ропота, от какого-то душевного неудовольствия, от нежелания принять то, что Бог преподает нам в таинствах, от нежелания принять нравственное учение Евангелия и вообще бороться со своими страстями. Сам этот вопрос можно было сформулировать иначе: «А вдруг то, о чем говорится в Библии, неправильно?» Я совсем не считаю себя таким оратором, который может любого человека убедить в том, что смысл жизни человека надо понимать именно так, как учит тому Библия. Вдруг мне это не удастся, и что тогда человеку делать? Искать нового оратора? А вдруг тому тоже не удастся? Пока в нас будет противление воле Божией, нежелание переменить себя, до тех пор у нас будут возникать вопросы, зачем Бог сотворил человека и правильно ли все то, о чем говорится в Библии.

У нас, православных христиан, такого вопроса возникать уже не должно: основы православного учения мы знаем. Но в нас возникает сомнение: справедливо ли это учение? Как можно доказать справедливость библейского учения? Логически доказать это невозможно, да, наверное, и не нужно. Если мы и прибегаем к логическим доказательствам (и некоторые мыслители делают это весьма удачно), то уже задним числом. На самом же деле человек принимает истину отнюдь не потому, что ему что-то доказали, он принимает ее сердцем. Об этом много говорится в Священном Писании и в творениях святых отцов, которые учат прежде всего очищать свое сердце. Для человека, сердце которого противится, все рассуждения о предназначении человека могут оказаться совершенно ненужными и бессмысленными. Он все равно вновь и вновь будет задавать этот вопрос и отвергать все доводы – не потому, что они для него недостаточно умны, но просто потому, что он не хочет в них вникать. Он и не вдумывается в них, не пытается понять, состоятельны они или несостоятельны. Действительно, подчас люди и не способны, и не хотят понять некоторых возвышенных доказательств, которые приводят святые отцы. Иногда какой-нибудь малообразованный человек, может быть, даже глупый, начинает задавать такие вопросы, на которые, по русской пословице, семь мудрецов ответить не могут. Он говорит такую нелепость, что умный человек теряется, не зная, что ему отвечать.

Я говорю это не для того, чтобы посрамить людей, которые задаются вопросом о смысле жизни, а для того, чтобы вы поняли, что все дело в сердце человека. Один философ высказал замечательную мысль: наши убеждения имеют основание в тех чувствах сердца, о которых мы часто не имеем никакого понятия. То есть наши убеждения, рассуждения, образ мыслей зависят от сердца. Все это – оправдание наших сердечных чувств. Это утверждение соответствует и Евангелию. Ведь Спаситель сказал, что злые помышления исходят не из ума, а из сердца. В уме они только приобретают какую-то логическую, образную форму, но основания духовной жизни и даже умственной деятельности находятся в сердце.

Душевная простота иногда соединяется с простотой умственной: человеку, в интеллектуальном отношении простому, проще приобрести душевную простоту. Человек душевно простой верует гораздо больше, чем тот, который пытается постигнуть истины христианства при помощи рассуждений. Да и само Евангелие говорит: Если не будете как дети, то в Царство Небесное не войдете (см. Мф. 18, 3) или Будьте просты, как голуби, и мудры, как змии (см. Мф. 10, 16).

Антоний Великий говорил, что благодаря простоте святые соединяются умом с Богом. А этот человек, как известно, был и чудотворец, и великий учитель монашествующих. Отец отцов, как его называли. Великий русский праведник, чудотворец последнего времени, отец Иоанн Кронштадтский, говорил, что в молитве надо быть как дитя лепечущее. Таким образом, душевная простота делает человека способным не просто понять истину, а принять ее внутрь себя. Истина в этом человеке живет, и он уже не задается никакими вопросами: ему все ясно не потому, что ему объяснили или он сам додумался, а потому, что он по своему опыту понял, для чего он живет. Его жизнь полна смысла, и он не нуждается ни в каких объяснениях. Поэтому прежде всего нужно стремиться к стяжанию простоты, простой веры. Люди, имевшие простую веру, творили чудеса. Мы знаем, что в первые времена христианства было много чудотворцев, не только среди апостолов, но и среди новообращенных. Мы знаем, что многие мученики также творили чудеса. Но по мере того, как проходили века, эта простая вера иссякала. Появлялись прекрасные обряды, глубокомысленные богословские произведения, но простая вера все иссякала, иссякала, иссякала… Сейчас мы можем всё объяснить, все мы грамотные, можем прочитать много книг, но самого главного почти не имеем.

Разумеется, я не против изучения творений святых отцов. Чтобы вернуться к первоначальной апостольской простоте, нам нужно идти именно через изучение писаний святых отцов, а не каким-то собственным, изобретенным нами способом, каким-то коротким путем, которого, впрочем, не существует. Но тем не менее познание основополагающих истин христианства должно быть познанием опытным. Оно достигается не при помощи теоретических рассуждений, а при помощи душевной простоты. Последнее гораздо выше и важнее первого. Если бы мы прочитали творения всех святых отцов, но не пережили того, что переживали они, а сделали бы для себя это их опытное знание отвлеченной наукой, то это ничего нам не дало бы. Более того, такой подход растлевает ум и охлаждает душу. Некоторые, предполагая, что они уже чрезвычайно много знают, и кичась изучением писаний святых отцов, бывают совершенно холодны сердцем и от гордости еще более опустошаются. Предположим, мне легко прочитать богословскую книгу, скажем самые возвышенные, трудные для понимания рассуждения Григория Богослова, Иоанна Дамаскина, Григория Паламы или других отцов. Я их прочитал, усвоил умом, но жить так, как жили эти отцы, я не могу и в отношении подвижничества оказываюсь просто младенцем, глупее ребенка, а кичусь тем, что я профессор богословия.

Конечно, ничего нового я сейчас не рассказываю, мне кажется, вы всё это и так знаете. Святитель Игнатий (Брянчанинов) в свое время говорил, что христианство стали изучать не по заповедям, а по книгам. Но когда читает книги, пытаясь постичь смысл жизни, умный человек – это одно. А когда в книгах ищет ответа на такие вопросы человек простой, который многого понять просто не способен, это другое. Я не порицаю людей, имеющих скромные умственные способности, и не вижу в этом особенного недостатка. Но самоуверенность делает человека смешным. Ему говоришь: «Нужно молиться, подвизаться, очищать свое сердце, и ты сам все узнаешь, тебе не нужно будет ничего объяснять». А он возражает: «Нет, вы мне объясните». Говоришь: «Прочитай такую-то книгу, там все объяснено». А он не может ее понять. И что делать с таким человеком? Молиться он не хочет, читать он не может. Безвыходная ситуация. Значит, надо объяснять ему так, чтобы он понял. Надо возвышеннейшие истины каким-то образом примерять к его скромным возможностям, к уровню его восприятия. Это очень трудно. Поэтому лучше, конечно, идти первым путем – путем молитвы, он подходит для всех.

Мы, как православные христиане, знаем довольно много. Если бы даже из всего православного вероучения мы знали только один Символ веры и притом плохо его понимали и не могли его объяснить, то этого уже было бы для нас достаточно в деле спасения. Это минимальные догматические познания, необходимые для всякого христианина. Приведу такой пример. В первые века христианства некий мученик, чрезвычайно простой, малообразованный, боялся, что во время допроса его собьют с толку и он запутается, не сможет правильно ответить. В темнице, где он находился, был священник, у которого он и спросил: «Как мне себя вести? Я боюсь, что меня запутают на допросе». Тот ему ответил: «Ты на все вопросы отвечай только одно: „Я – христианин“ и больше ничего не говори». И вот начался допрос. Обычно сначала человека просто расспрашивали, все делалось формально, по правилам. А затем, если он отказывался поклониться римским богам, это воспринималось как нелояльность к Римскому государству, и тогда применялись пытки: человека заставляли отречься от Христа. На все вопросы этот мученик отвечал: «Я – христианин». Потом, когда начались пытки с требованиями отречься от веры, он также отвечал: «Я – христианин». Так он исполнил свой христианский долг и пострадал за Христа. И это, конечно, лучше, чем все понимать, но не иметь благодати, не иметь твердости, чтобы исповедовать Христа перед гонителями.

Приведу другой, противоположный пример. Всем известен выдающийся, гениальный мыслитель древности Ориген. Во многом он уклонился от православного вероучения, но в то же самое время был учителем многих святых отцов, которые отзывались о нем с похвалой, помня то доброе, что они от него получили. Он руководил Александрийской огласительной школой. Это было самое знаменитое философское учебное заведение именно христианского направления. Языческое образование в то время было на весьма высоком уровне, а христианское как нечто самостоятельное стало только появляться. Ориген проделал огромную работу по сбору и сопоставлению различных переводов Библии и издал так называемые «Гекзаплы» – синоптическое издание Ветхого Завета. Это был необыкновенно гениальный человек. Но он явился родоначальником многих ересей и впоследствии был осужден сначала Поместным собором Александрийской Церкви (еще при жизни), а потом – V Вселенским собором. Помимо всего этого существует мнение, что он отрекся от Христа. Интересно, что Ориген с юности мечтал пострадать за веру, его отец умер как мученик. Когда возобновились гонения на христиан (Ориген жил в ту эпоху, когда христианство еще окончательно не восторжествовало), то его схватили и он под пытками отрекся от Христа²⁷. Так что же лучше: быть таким мудрым, как Ориген, но не устоять и отпасть от Христа или таким простым, как тот мученик, который не умел ничего сказать, кроме как «я – христианин»? Конечно же, все прекрасно понимают, что лучше быть простым и твердым в вере, как этот необразованный мученик.

Я хочу, чтобы вы осознали: даже если мы ничего не понимаем, то это не страшно. Если бы мы хотели всё понимать, то не молились бы Иисусовой молитвой и не приходили бы к своим наставникам для откровения помыслов, а устроили бы здесь вместо монастыря богословский институт. Мы хотим сами измениться так, чтобы нам стало ясно, в чем состоит смысл жизни. Одно дело – только прочитать об этом и усвоить прочитанное, и другое – самим пережить это. Одно дело – думать о том, для чего Бог создал человека, и другое – стать таким человеком, который знает, что Бог создал его не напрасно. Это и есть самое главное, единственно важное знание. А если я думаю: «Да, жизнь человека имеет смысл, но моя жизнь смысла не имеет», то это отнюдь не поиск смысла жизни, а страшнейшее, глубочайшее отчаяние, с которым нужно бороться.

Вы знаете, что, когда в человеке действует какая-нибудь страсть, она его ослепляет. Если человек, допустим, пьяница, ему никак не объяснишь, что пить – это плохо. Он может ответить: «Я чужие деньги не пропиваю, сам их заработал, никому не мешаю. Почему это плохо?» Есть люди, которые не понимают, почему блуд – это плохо. Мол, супружеская измена – это да, а если я никому вреда не причиняю, даже счастье каким-то людям приношу? Для таких людей нет объяснения, они ослеплены страстью и не хотят слышать никаких доводов, желая удовлетворять свою страсть и дальше.

Когда та или иная страсть действует слабо, человек может как-то с собой совладать, но когда она действует сильно, человек готов все что угодно сделать, лишь бы ее удовлетворить. То же можно сказать и о страсти отчаяния, которая также ослепляет человека, лишает его всякого рассуждения. Он не способен ничего понимать и не хочет слышать никаких объяснений. Он только задается вопросом о смысле жизни, на который, как ему кажется, никто ответить не может. А на самом деле все просто: человека ослепила страсть. И если мы ослеплены страстью, то не будем переносить свое безумие на того человека, который пытается нам что-то объяснить, или на те книги, в которых мы стремимся найти ответ на мучающий нас вопрос. Бывает, что человек, жаждущий услышать необходимое ему объяснение, даже очень умный, образованный, находит для себя что-то подходящее даже в проповеди простого сельского батюшки, который хотя и просто, безыскусно, но искренне говорит о каких-либо общеизвестных вещах. Поэтому все зависит не столько от предлагаемых нам объяснений, сколько от нашего собственного состояния.

Итак, истины христианства мы должны постигать прежде всего опытно. Пока мы не постигнем их на опыте, у нас всегда будут возникать вопросы. Вопросы, которые часто имеют своим основанием не действительную жажду знания, а желание себя оправдать. Когда же мы истины христианства переживаем, усваиваем всем своим существом, когда мы живем по Евангелию, а не только смотрим на него со стороны, тогда различные отвлеченные вопросы перестают нас волновать. Заметьте: подвижники благочестия, так называемые исихасты, как говорит Григорий Палама, часто избегали даже чтения святоотеческих книг. Читали только то, что относится к внутренней жизни. Преподобный Иоанн Лествичник рассуждает о том, что безмолвствующему небезопасно пускаться в исследование догматов. Об этом говорят и другие святые отцы. Таким образом, для некоторых людей умственные упражнения, связанные с изучением каких-либо предметов и вообще с чтением книг, были вредны, так как мешали молитве, и они искали внутренней простоты, искусственно создавали ее для себя, чтобы больше сосредоточиться. Отрекались от образования, от знания умственного ради знания истинного, опытного. И когда человек приобретает цельность натуры (заметьте, что слова будьте просты, как голуби по-славянски звучат так: Будите цели яко голубие), тогда он уже действительно живет в благодати, тогда он, может быть, и чудеса способен творить. По крайней мере, одно чудо с ним обязательно происходит – это его собственное нравственное преображение.

Читать святоотеческие книги нужно и полезно – но не ради насыщения умственного голода, а ради того, чтобы знать, как нам исполнять волю Божию. Иногда как будто бы очень возвышенные, отрешенные от обыденной реальности вещи на самом деле многое нам объясняют и помогают нам сориентироваться в собственной жизни. Так мы должны читать все святоотеческие книги, даже догматические, которые как будто бы не имеют отношения к нашему образу жизни. Пусть какой-нибудь возвышенный догмат не имеет отношения к нашей жизни именно теперь, но он является общим ориентиром для всех христиан, в том числе и для нас. И может быть, когда-нибудь, в этой жизни или в будущей, мы приблизимся к постижению этого догмата, познаем, например, тайну Пресвятой Троицы. Если же мы эти возвышенные ориентиры потеряем, то в конечном счете можем заблудиться и вообще отпасть от Церкви. Потому и теория имеет значение, но именно как руководство. Пусть даже мы никогда и не дойдем до глубокого познания догматических истин, но все равно мы должны их знать, для того чтобы пребывать в границах Церкви.

На следующей беседе я продолжу тему нашего разговора и попытаюсь рассказать о том, как святые отцы рассуждают о сотворении человека, о его предназначении.

* * *

Вопрос. Простота душевная и простота умственная – это разные вещи?

Ответ. Умственная простота – это та, о которой говорится: простота хуже воровства. А про душевную простоту сказано: «Где просто, там ангелов со сто, а где мудрено, там ни одного». Умственная простота – это, проще говоря, глупость или, скажем так, ограниченные умственные способности.

Вопрос. Сопутствует ли простоте ума простота душевная?

Ответ. Не всегда. Человек может быть очень умным, образованным, иметь необыкновенно развитый интеллект и при этом обладать душевной простотой. А человек простой по уму, глупый, может быть очень самоуверенным, воображая, что он великий философ.

Возьмем для примера наших большевиков. В основном это были люди малограмотные, хотя среди них были и образованные, допустим Ленин. Среди вождей встречались люди умные (хотя Иосифа Виссарионовича умным не назовешь), а вот те, кто к ним примкнули, так называемые рабоче-крестьянские массы, были люди совершенно простые, но настолько уверенные в своей правоте, фанатично уверенные, что готовы были мать родную расстрелять, – так они и делали. Так что глупость при необыкновенной самоуверенности – это страшно. Неизвестно, что страшнее: человек умный и лукавый или глупый и самоуверенный. Ведь эти простые и самоуверенные люди сколько дров наломали! Собственно, все делалось их руками, кровь проливалась их руками. Если бы эти фанатики не послушались кучки негодяев, интеллигентных или полуинтеллигентных, тогда бы ничего этого у нас в стране не произошло.

Простота душевная должна быть в человеке обязательно, вне зависимости от того, умный он или глупый. Если нет душевной простоты, простота умственная, иначе говоря, необразованность не делает тебя автоматически добрым человеком. Поэтому русская пословица (а пословица – это вековая народная мудрость) и говорит, что простота хуже воровства, то есть от глупого человека больше вреда, чем от вора.

Вопрос. Вы сказали, что Спиридон Тримифунтский был невежественным, но ведь он был святителем? Разве он не знал даже грамоты?

Ответ. Я не знаю, был ли он грамотным, но он был малообразованным. Когда на I Вселенском соборе он пытался выступить, произнести речь против одного философа, то прочие святители его удерживали: ты, мол, необразованный, не говори. А он все-таки настоял и сказал очень простую речь, но она дышала такой верой, такая благодать была в его словах, что этот философ обратился в христианство. Известно чудо, которое святитель Спиридон сотворил на этом же Соборе в доказательство того, что Бог Един в Трех Лицах, в Трех Ипостасях. Он взял кирпич, сдавил его, и вверх пошел огонь, вниз потекла вода, а в руке осталась глина. Это означало, что если в кирпиче совмещаются огонь, вода и глина, то нет ничего невозможного и в том, чтобы Бог был Единым в Трех Лицах.

В этом же Соборе участвовали и образованные люди, такие как Афанасий Великий, настоявшие на введении в Символ веры слова «единосущный», как точного термина, правильно изображающего учение о Пресвятой Троице, о единосущии Бога Сына Богу Отцу. Так что, получается, все нужны: и простые, и образованные.

Самое главное – это духовная жизнь. Если она есть, значит, будет польза и от ума, а если нет, тогда что толку от нашей образованности? Нужно понимать, что мы поступили не в богословский институт, а в монастырь. Мы пришли не изучать богословие, а спасать свою душу от вечных мук. Конечно, изучать богословие не запрещается, некоторым это, может быть, нужно и полезно, но все же для нас самое главное – это забота о своей душе. Как говорили некоторые отцы, богослов тот, кто чисто молится.

Вопрос. Можно ли видеть смысл жизни в стяжании Иисусовой молитвы? Или нужно думать о спасении вообще?

Ответ. Важнее думать о спасении вообще. Если мы сосредоточимся на мысли о стяжании Иисусовой молитвы, то мы средство превратим в цель. Поэтому не нужно думать о стяжании Иисусовой молитвы, о достижении высоких молитвенных состояний. Иисусова молитва – это средство. Наше дело – напрягаться в молитве, искать в ней внимания и, может быть, даже некоторого развития, но все это делается ради спасения. Собственно, необходимо искать одного только внимания, и сосредоточение ума в сердце нужно для того, чтобы преуспеть во внимании. Чем внимательнее ты молишься, тем большим будет твое покаяние, и ты сможешь умолить Бога о прощении своих грехов и о том, чтобы Он помог тебе очиститься от страстей. Вот для чего мы занимаемся Иисусовой молитвой. Поэтому делать целью саму Иисусову молитву – это неправильно, это очень серьезная ошибка, которая может привести к прелести или по крайней мере к искажению системы ценностей. Получается, что мы ищем не спасения, а совершенства. А мы должны понимать совершенство в том смысле, что мы всё совершили для своего спасения, а не в том, что достигли какого-то абсолютного состояния. Всякий человек, даже великий праведник и чудотворец, нуждается в спасении. Сын Божий, пришедший на землю, принял на Себя имя Иисус, которое означает, по разным переводам, либо «спаситель», либо «спасение Божие».

Вопрос. Как понять слова игумена Никона (Воробьева) о том, что можно исполнить все заповеди и оставаться при этом гордым человеком? Значит, можно иметь и сердечную молитву и быть гордым?

Ответ. Наверное, игумен Никон имел в виду внешнее исполнение заповедей: человек вроде бы ведет нравственный образ жизни, а внутреннего внимания к себе у него нет, тогда в нем бывает гордость, фарисейство. Об этом же рассуждает схимонах Василий Поляномерульский. Он говорит, что мы, внешне всё делая правильно, таким образом можем питать внутреннего фарисея. В чем состояло собственно фарисейство? Фарисеи (в переводе с древнееврейского «отделенные») отделяли себя от прочих, нерадивых иудеев и считались людьми особенно праведными. Может быть, некоторые из представителей этой секты и были лицемерами, но в основном это были люди, старавшиеся исполнять все предписания Моисеева закона. Однако вместе с тем они приобретали гордость – самый страшный из пороков. И мы также можем начать гордиться, исполняя заповеди, которые относятся к внешней деятельности. Гордость возникает в нас и тогда, когда мы исполняем заповеди, не понимая их до конца: мы не умеем строго применить к себе ту или иную заповедь и нам кажется, будто мы ее уже исполнили.

Человек, внимательный к себе (а такими бывают, за редким исключением, только те, кто занимается непрестанной Иисусовой молитвой), видит, что, исполняя всякую заповедь, он оставляет некоторую примесь нечистоты. Допустим, примешивается гордость, тщеславие, какие-то другие страсти. Он видит, что он исполняет заповедь не до конца, что можно соблюсти ее еще более строго, преуспеть в исполнении этой заповеди еще больше. Такой человек никогда не бывает собою доволен, он все больше и больше смиряется, почитает себя ничего не сделавшим и только начинающим. А человек, не занимающийся умным деланием, из-за своего, если так можно выразиться, поверхностного взгляда на вещи предполагает, что он уже все или хотя бы самое главное исполнил, и потому гордится.

Что касается того, можно ли иметь сердечную молитву и быть гордым, то это возможно. Бывает, что человеку даруется сердечная молитва за какие-то душевные качества, или ради ожидающих его искушений, испытаний, или вообще по каким-то необъяснимым причинам, но это не значит, что он достиг бесстрастия. В нем могут очень мощно действовать все страсти, порой самые гадкие и для монашествующих совершенно неподобающие, такие как блудная страсть или сребролюбие. Может действовать также и гордость. Поэтому человек, имея сердечную молитву, должен обращаться с ней как с оружием, которое ему дано для борьбы со страстями, а не считать ее дарованием или наградой. И пусть он не думает, что, имея такую молитву, он уже спасен. Он может потерять все, в том числе и молитву, если будет проявлять нерадение в борьбе со страстями, в особенности, если поддастся гордости.

Вопрос. Мне гораздо труднее отогнать греховное чувство, чем конкретные помыслы. И помысел, и чувство исходят из сердца, но как приходит помысел, я вижу, а как возникает чувство, не понимаю. Насколько надо быть внимательной, чтобы уметь различать и чувства?

Ответ. Когда человек преуспевает во внимании, он начинает видеть в себе малейшие изменения. Чем помысел отличается от чувства? Бывают помыслы явные, грубые, их мы различаем, а бывают очень тонкие. Мы приняли такой тонкий помысел, согласились с ним, он вызвал чувство, а мы недоумеваем: «Почему мы не различаем чувства?» Все начинается с помысла. Если ум чистый, то в нем не может быть и никакого греховного чувства. Я думаю, что чувство – это либо незамеченный и принятый помысел, либо помысел столь постоянный и привычный, что это, можно сказать, уже страсть, поэтому и отогнать его трудно. Представьте: приходит человеку какая-то явно нелепая, дикая мысль. Он думает: «Экая глупость!» – и помысел отбрасывает. А если, допустим, у болтливого человека возникает желание с кем-то поговорить, то он, пожалуй, этого греховного помысла и не заметит: он для него привычен и естественен. Вот, у него в душе тоже «чувство» – желание поговорить.

Вопрос. Батюшка, а разве не бывает так, что без всякой причины возникает, например, чувство уныния или какой-то безотчетный страх? Могут ли подобные ощущения быть вызваны демонами?

Ответ. Как это может быть – страх без помыслов? Ты же все равно что-то думаешь, например: «А вдруг у меня за спиной кто-то стоит!» Бывало, конечно, что у некоторых подвижников возникал беспричинный страх, ощущение присутствия нечистого духа, но они ведь тоже, чувствуя страх, начинали думать, почему он появился.

Наверное, демоны могут вызвать у человека некоторые ощущения. Если же мы с помощью молитвы отрешаем ум от возникшего чувства, пусть это даже будет блудное ощущение, страх или какое-то болезненное состояние, – оно остается для нас посторонним. Все равно на это должно быть наше согласие или несогласие.

Вопрос. Батюшка, а как быть, если с помыслом ты вроде не согласна, отвергаешь его, а чувство все равно есть?

Ответ. Если чувство есть, значит, и помысел тоже есть. Значит, тебе только кажется, что ты отвергла помысел. Под помыслом имеется в виду не только конкретная мысль, но и некоторое смутное ощущение – хочешь, называй это чувством. У тебя есть помысел страха – ты боишься. Если есть чувство, значит, ты уже поддалась помыслу, приняла его, согласилась с ним.

Вопрос. Но бывает такое, что чувствуешь страх без помыслов. Вроде ничего тебе в данный момент не угрожает, а чувство присутствует.

Ответ. Если ты видишь в себе страх, а помысла не видишь, значит, ты конкретные образы отбрасываешь, а общие – не можешь, принимаешь их. Страсть не обязательно действует так, что сразу возникает явный помысел. Сначала может возникнуть общий помысел, как бы напоминание о страсти, и когда ты его принимаешь, он становится более конкретным. Например, у тебя помысел, что тебя ударят. Ты замечаешь, как принимаешь его: сначала прилог, потом сочетание и так далее. Но может прийти помысел общий, что кто-то может причинить тебе боль. Ты согласилась, что может быть такая ситуация: допустим, идешь ты по улице и кто-нибудь к тебе подскочит, ударит. Потом ты начинаешь думать: а кто может ударить? Ты уже начинаешь собеседовать с помыслом, и он развивается, хотя и не так, как бывает при сочувствии ему, а в смысле большей ясности и четкости.

Нужно молиться и не глядеть умом на то чувство, которое у тебя возникает. Ты отврати от него свой ум и увидишь, что это не чувство, а тот же самый помысел, только смутный. Какая разница, как его назвать? Важно, что принимать его не нужно. Ты назвала его чувством, и сама запуталась. Дело ведь не в термине, а в том, какое явление за ним скрывается.

Вопрос. Получается, чувство – это вторая стадия помысла?

Ответ. Можно сказать, что это неразвившийся, неясный помысел. Есть помыслы, имеющие конкретное выражение, например, в зрительном образе или в словесной формулировке. А может этой конкретной формы, словесной или образной, не быть. Но помысел есть.

Вопрос. Рассказывая о ереси антропоморфизма, вы говорили о том, что нельзя во время молитвы представлять себе Бога в виде человека. А я в одной книге прочитала такую историю. Одного простого сапожника укорили в том, что он молится Богу как человеку. Он говорил, что хотел бы развязывать ремни у сандалий Спасителя. Сапожник от укора сильно огорчился. Однако Бог упрекнул обличителя, сказав: «Зачем ты отогнал от меня моего раба?» Получается, Ему была угодна такая молитва?

Ответ. Этот сапожник не воображал себе Бога в виде человека и не приписывал Ему человеческих черт, просто он в молитве беседовал с Ним, как с человеком. В этом ничего плохого нет, наоборот, к этому нужно стремиться. Я не имею в виду, что надо проявлять некую дерзость и молиться без благоговения, но говорю о стремлении общаться с Богом так, как будто ты общаешься с человеком, который стоит с тобой рядом. Видимо, этот сапожник преуспел в молитве благодаря своей детской простоте, о которой говорили и преподобный Антоний Великий, и святой праведный Иоанн Кронштадтский, и другие подвижники благочестия. Поэтому никакого противоречия здесь нет.

Что касается ереси антропоморфизма, то ее суть состояла в том, что Богу приписывали человеческие свойства. Когда мы пытаемся понять некоторые свойства Бога, мы приписываем Ему человеческие качества, но при этом осознаём, что на самом деле Бог ими не обладает. Допустим, в одном из псалмов говорится: Востани, вскую спиши, Господи (Пс. 43, 24). Конечно, Бог не спит, но мы изображаем Его спящим, поскольку нам кажется, что Он забыл о нас. Можно привести много других подобных примеров. В сегодняшней проповеди я говорил, что Господь Иисус Христос в притче изобразил Бога Отца как милосердного родителя, для того чтобы мы поняли, какую любовь Он к нам испытывает. Он как ласковый отец, который и добрым и злым детям делает добро, потому что он их любит, потому что это его родные дети. И когда Священное Писание или святые отцы приписывают Богу некоторые человеческие свойства, то делается это лишь для того, чтобы объяснить некоторые истины Божественного бытия. В то же время они всегда делают оговорку, что на самом деле то или иное сравнение – это только образ. Бог есть Дух, и описать Его невозможно. Антропоморфисты же считали, что Бог имеет человеческий облик.

Вопрос. Вы нам говорили, что нельзя молиться так, как молятся дети, обращаясь к Господу «Боженька». Но ведь дети искреннее взрослых, и их искренность, мне кажется, лучше нашей безвидной молитвы.

Ответ. Не думаю, чтобы дети молились лучше, чем взрослые, за редким исключением. Может быть, какой-нибудь избранник Божий уже в детстве молился так, как молятся взрослые. Пусть дети и обращаются к Богу искренне – «Боженька», но мы редко слышим, чтобы дети творили чудеса, ходили по воде, пророчествовали или во время молитвы поднимались на воздух. Для того чтобы стяжать милость Божию, одной простоты мало, нужен подвиг. Детская простота – это по большей части простота ума, а не души. Она сопровождается простотой души лишь потому, что дети – существа еще неразвитые. И одно дело – быть простым ребенком, и другое – быть простым, как ребенок.

Так что это представление о том, будто наша безвидная молитва менее угодна Богу, чем молитва детская, – наивно. Если ребеночек четырех лет будет говорить: «Боженька, прости мою мамочку, папочку и бабушку», неужели это будет Богу угоднее, чем молитва какого-нибудь подвижника благочестия, созерцающего Божественный свет?

Вопрос. Как понять изречение «догмат выше заповеди»?

Ответ. Это значит, что вероучение выше нравственности. Не в том смысле, что мы можем знать догматы и пренебрегать заповедями, а в том, что нравственность без правильной веры не будет спасительной. Впрочем, справедливо и обратное: если будет правильная вера, но не будет нравственности, то одна вера нас тоже не спасет.

Вопрос. Я знаю людей простых, искренних, но неверующих. Когда начинаешь говорить с ними о Боге, то они становятся даже злобными. Какие душевные качества необходимы человеку для того, чтобы он был верующим?

Ответ. Под простотой мы имеем в виду не только искренность человека, но и то, что он не гордый, не тщеславный. Мне кажется, что и целомудрие тоже есть некоторое свойство простоты. Искренность – это не единственное качество, нужное для того, чтобы быть верующим. Бывает иногда, что к вере обращается человек гордый и лукавый и потом кается, подвизается, старается очистить себя от этих отвратительных страстей. И бывает, что простой человек остается холодным к вере. Так что простота – это не единственное свойство, необходимое для спасения, хотя одно из самых важных.

Кроме того, нужно отличать врожденную простоту от той простоты, которая приобретается подвигом. Конечно, человеку простому от природы, если он трудится над собой, легче приобрести благодатную, евангельскую простоту, но это не значит, что человек от природы хитрый или горделивый не может с помощью благодати Божией изменить свою натуру. И наоборот: человек, имеющий от природы душевную простоту, может увлечься соблазнами и потерять ее, сделаться лукавым или же, оставшись простым и искренним, стать, скажем, развратником, пьяницей или вором.

Человек свободен. Нет такого душевного свойства, которое предопределяло бы поведение человека, порабощало бы его. Он может пренебречь как внешними факторами: воспитанием, образом жизни, накопленным опытом, грехами, так и душевными свойствами, которые стесняют его и мешают прийти к Богу. Но он может, как я уже сказал, пренебречь и добрыми свойствами, которые помогли бы ему прийти к вере, и тогда, наоборот, отдалиться от Господа.

Вопрос. Когда читаешь о том, какие страдания претерпевали христиане в периоды гонений, становится страшно: если бы мне пришлось испытать нечто подобное, то перенес бы я это? Можно ли к таким страданиям как-то подготовиться?

Ответ. К страданиям нужно готовиться в борьбе со своими страстями. Замечу, что одно из значений церковнославянского слова «страсть» – «страдание». Нужно понимать, что греховные навыки, имеющиеся у нас, в аскетике расцениваются как страдания, от которых мы должны избавиться. Действительно, для человека, стремящегося к целомудрию, блудная страсть – это страдание. Для того, кто хочет быть кротким, гнев – это страдание, для человека, жаждущего смирения, гордость – это страдание. Борьба со страстями приносит человеку душевное, а в некоторых случаях (например, при блудной страсти, гневе, чревоугодии) и телесное мучение.

Готовиться к страданию – это значит, повторю, бороться с теми страстями, которые в нас есть, и стяжевать благодать Божию. С помощью благодати Божией мы сможем подготовиться к этому настолько, насколько для нас возможно. Все зависит от произволения человека. Если придут такие тяжелые испытания (не дай Бог, конечно), то человек сможет устоять только в том случае, если будет усердно молиться, прилепляясь всей душой к Богу, и если он будет подготовлен предыдущей борьбой со страстями. Ведь физическое мучение – это та же самая борьба, что и духовная, только проходит она бурно и стремительно. То, что монашествующие переживают на протяжении многих лет, мученики испытывали, может быть, в течение нескольких часов, но суть их подвига та же. Если же человек не имеет твердого произволения и навыка сопротивления страстям, то он в этой борьбе теряет благодать, а силами своего естества устоять не может и падает.

Подготовиться к страданиям можно усердным подвигом, и если бы кто-то стяжал обильную благодать Божию, какая была у первых христиан, то он, наверное, был бы готов к мученичеству. Хотя мы знаем, что и во времена, близкие к нашим, в 20–30-е годы XX века, новомученики Российские – обыкновенные люди, жившие в обществе, похожем на нынешнее, – терпели за Христа ужасные страдания и проявляли твердость. Мы не знаем, что именно они испытывали, но известно, что некоторые из них даже и в лагерях приобретали благодать Божию, совершенствовались. Они не боялись смерти. Правда, они так страдали, что смерть для них была приобретением, хотя бы в смысле избавления от страданий.

Вопрос. Замечаю, что при умственной молитве внимания больше, чем при сердечной. Из-за этого я не молюсь сердечной молитвой. Почему так происходит?

Ответ. может быть, еще не получается молиться в сердце. Иногда бывает, что человек уже обладает навыком молиться умственно, но еще не имеет навыка молиться в сердце. Он выбирает ветхое, устоявшееся вино, а нового вкушать не хочет. В Священном Писании сказано: кто пьет ветхое, тот не хочет пить новое. Но если человек будет упражняться в сердечной молитве (конечно, с совета старицы) и несколько преуспеет, тогда уже не захочет отвлекаться от нее, потому что почувствует бόльшую пользу, бόльшее утешение.

Вопрос. можно ли выработать в себе душевную простоту и как это сделать?

Ответ. От лукавства человека избавляет прежде всего исповедь, откровение помыслов, послушание. Молитва Иисусова и вообще умное делание также постепенно изменяет человека: во внутренней борьбе со страстями он вынужден постоянно познавать свою немощь и смиряться, а от этого душа его упрощается. Потому что на самом деле гордость и лукавство – это почти одно и то же. Смирение и простота также почти одно и то же. Если человек смиряется, то начинает смотреть на себя проще, ничего из себя не строит, избегает всего, что может лишить его благодати, и таким образом его душа постепенно изменяется.

Вопрос. Преподобный Амвросий Оптинский пишет о том, что человеку, молящемуся устной Иисусовой молитвой, невозможно впасть в прелесть. По этой ли причине святые отцы советуют новоначальным начинать именно с устной молитвы?

Ответ. Я не согласен с тем, что человеку, молящемуся устной Иисусовой молитвой, невозможно впасть в прелесть. В прелесть можно впасть даже и не молясь Иисусовой молитвой, а читая, допустим, псалмы. Это происходит не от того, что мы читаем ту или иную молитву, а от гордости и, пожалуй, от неопытности. Предположим, при устной молитве впасть в прелесть труднее, потому что в этом делании нет каких-то опасных моментов. Но неужели при устной молитве не может развиться, например, неправильное воображение? Конечно, может. Человек, молясь устно, может представлять себе, допустим, райские обители или что-то еще – таким образом, он уже на пути к прелести.

Вопрос. Иногда в житиях читаешь о том, чтό святые подумали в той или иной жизненной ситуации. Откуда составители житий узнавали о внутренней жизни святых, разве они открывали это кому-либо?

Ответ. Во-первых, они могли и открывать. Во-вторых, если мы знаем об образе жизни святого, о том подвиге, который он нес, то мы можем догадаться и о его мыслях. В-третьих, может быть, сами составители жития приписывали им те или иные мысли или слова, чтобы сделать житие более интересным и поучительным, – так сказать, влагали в их уста свои рассуждения.

Вопрос. Может ли духовная жизнь развить в человеке эстетическое чувство?

Ответ. Это необязательно. Но бывает, что у человека возникает любовь к красоте. Можно привести в пример размышления о природе, которым часто предавались многие подвижники благочестия, их богомыслие при созерцании красоты природы. Эти люди видели в совершенстве природы любовь и премудрость Божию. Значит, здесь было и эстетическое чувство. Некоторые подвижники (не только монахи, но и просто люди святой жизни) строили монастыри, храмы.

Как появилась наша великолепная церковная культура? У людей, проводивших истинно христианскую жизнь, изменялось душевное состояние, и это отражалось на том, что они делали. Ведь не было так, что подвижники жили духовной жизнью, ничего не делали, нанимали каких-то людей – бездуховных, чуть ли не неверующих – и те им строили храмы, писали иконы и так далее. Понятно, что подвижники сами занимались и тем и другим. Так что, я думаю, духовная жизнь может повлиять на эстетическое чувство. Но это, повторю, необязательно. Может быть такое, что человек весьма высокой духовной жизни имеет возвышенные духовные дарования, а эстетическое чувство у него не развито.

Вопрос. Можно ли заниматься земными науками ради прославления Бога?

Ответ. Я не думаю, чтобы в этом прославлялся Бог, разве только тогда, когда человек благодарит Господа за дарованные ему способности. Вообще, это занятие направлено отнюдь не к тому, чтобы прославлять Бога, а скорее к тому, чтобы удобно и уютно устроить свою земную жизнь и найти такой способ существования, при котором не возникало бы нужды искать помощи Божией. Хотя в некоторых людях, усердно занимающихся земными науками, проявляется чрезвычайное благочестие и благоговение.

Вопрос. Можно ли извлечь какую-то пользу в духовной жизни от такого чувства, как злость?

Ответ. Если у тебя много злости, лучше ее все-таки никак не использовать, а искоренять в себе. Святые отцы говорят, что гнев можно и нужно направлять против греха и против ересей, то есть заблуждений, но злость и гнев – это все-таки, мне кажется, разные вещи. Гнев – это, можно сказать, нейтральное свойство: все зависит от того, на что он будет направлен. А злость предполагает, что человек уже поддался страсти. Само слово происходит от слова «зло», как же из этого может выйти добро?

Вопрос. Нужно ли начинать приобретение добродетелей с механического исполнения заповедей, ничего не анализируя? Например, на каждый помысел осуждения отвечать себе: «Молчи, ты хуже всех» – и так напряжением воли подавлять в себе по мере сил любую страсть?

Ответ. Я не знаю, уместно ли именно так возражать помыслу – об этом надо посоветоваться со старицей. Но бороться со страстью действительно нужно «механически», ничего не анализируя. Если мы будем анализировать, то всегда найдем оправдание своей страсти: как же не осудить сестру, когда она такая-то и такая-то? Мол, все же это видят, а вы мне говорите не осуждать. Пока мы поймем, что этот помысел греховный, то уже согрешим тысячу раз. Помысел нужно отсекать, а не анализировать его. Анализ – это собеседование с помыслом.