Отдел внешних церковных сношений (ОВЦС) (1960–1972)

В те годы ОВЦС размещался на тихой улице Рылеева, 18/2, недалеко от станции метро «Кропоткинская». В «мирное время» это был Гагаринский переулок, известный старым москвичам по аристократическим особнякам. В Отделе работали люди «с биографией». Чего стоил один Александр Казем-бек (1902–1977), видный деятель эмиграции, репатриировавшийся в Советский Союз!

Предки Казем-Бека были туркменские ханы. Он любил рассказывать о том, что его прадед имел гарем с десятками жён. Его дед после покорения Средней Азии стал приспешником Скобелева, принял крещение и женился на графине Толстой. Дед Александра Львовича сблизился с духовенством. Его отец – Лев Казем-Бек, окончивший Пажеский корпус, вошёл в круг русской аристократии и был близок к церковным кругам. Революция застала Александра Львовича 16-летним юношей в Петербурге. В 1920 г. вместе с семьёй отца он через Финляндию отправился в эмиграцию.

Молодой Александр учился в университетах Белграда, Мюнхена, Парижа. Париж, конец гражданской войны, нащупывание новых путей. В начале 20-х годов ярко сияет восходящая звезда нового вождя – дуче Муссолини. Раб божий Александр увлёкся сильным человеком, он горел желанием стать русским Муссолини. Как неглупый человек, он, однако, понимал, что Россия имеет свой исторический путь и механически перенести сюда опыт фашизма невозможно. И вот в голове честолюбивого юноши возникает грандиозный план: соединить две русские традиции – монархическую и советскую. Так возникает партия «младороссов» – единственная партия русских эмигрантов.

Наиболее экстравагантной чертой этой партии была идея реставрации русской монархии во главе с законным претендентом на русский престол из дома Романовых – великим князем Кириллом Владимировичем, при полном сохранении всех форм советской государственности (Советами, исполкомами, народными комиссарами и т. д.). В то же время должна была произойти некоторая «подстановка»: Коммунистическую партию должна была вытеснить и заменить новорождённая партия «младороссов», ну, а место вождя – Ленина, Троцкого и тогда ещё только претендовавшего на эту роль Сталина – великодушно брал на себя русский Муссолини – Казем-Бек¹⁹⁸.

Будучи в эмиграции, Казем-бек выдвинул девиз: «Советы без коммунистов!» Казем-Бек завязал связи с Кириллом Владимировичем и добился у него «апробации». Затем он завязал отношения с Муссолини, сподобился у него аудиенции и определённых денежных субсидий. Ему наконец удалось заинтересовать своим планом советское полпредство (посольство) в Париже, с которым поддерживалась негласная связь и от которого (как можно догадываться) также получаются определённые денежные средства. Наконец, благодаря талантливой пропаганде ему удаётся привлечь к этому делу многих русских молодых эмигрантов, которые основывают полувоенную организацию типа гитлеровских штурмовиков, носят особую форму, по-военному салютуют Казем-Беку на собраниях и встречают его криками: «Глава!» (по образцу «Heil Hitler!»).

В тридцатые годы это движение угасло, война заставила вообще забыть о русских эмигрантских движениях двадцатых годов. К чести Казем-Бека, он не пошёл на сговор с гитлеровцами. В 1940 г., будучи в оккупированной немцами Франции, он, за свои «советские» убеждения, был посажен в концлагерь.

Казалось бы, за что? Ведь вскоре после разгрома Франции посол Шуленбург телеграфировал из Москвы в МИД Германии: «Молотов пригласил меня сегодня вечером (17 июня 1940 г.) в свой кабинет и выразил мне самые тёплые поздравления советского правительства по случаю блестящего успеха германских вооружённых сил»¹⁹⁹.

С большим трудом Александру удалось освободиться из неволи, и он переехал в США, где преподавал в Йельском университете. Растерявший старые связи, бывший кандидат в вожди вёл тихий и скромный образ жизни в Канзасе. Ему уже под пятьдесят, но энергия ещё бьёт ключом.

Советского концлагеря Александру Львовичу удалось избежать по простой причине: он обратился за советским гражданством лишь в 1954 г., после смерти Сталина. В 1956 г. Казем-Бек возвращается в Советский Союз; в 1957 г. он был «восстановлен в правах». Репатриант публикует ряд статей, выступает по московскому радио, он говорит о том, что, будучи по профессии журналистом, собирается посвятить свою деятельность разоблачению капитализма. Здесь явный намёк и заявка: он претендует не иначе как на роль редактора крупного советского журнала. В это время – разоблачения культа личности, он заговорил языком сталинской эпохи. Это вызвало резкий отпор со стороны Ильи Эренбурга, который выступил со специальным письмом в редакцию «Литературной газеты», направленным против выступлений Казем-Бека.

Талантливого журналиста задвинули. И вот он появляется в коридорах Московской патриархии. Он хорошо знает Ватикан; как оказывается, он всегда интересовался Русской Церковью и русской «Фиваидой» (северной монашеской волной). С его умением завязывать отношения он преуспел во многом: стал бывать у патриарха, пробился и к митрополиту Николаю, помощником которого он стал. Что касается патриарха, то с ним Казем-Бек нашёл общий язык: они вспоминали форму гвардейских полков, значки; патриарх любил расспрашивать про Париж, про места, виденные в детстве. Он жил в фешенебельном районе Москвы, на Фрунзенской набережной, в доме Министерства обороны, куда простым людям вход был заказан.

Впоследствии, когда во главе ОВЦС встал митрополит Никодим и Ватикан стал одним из главных объектов его деятельности, Казем-Бек с его знанием ватиканской кухни стал незаменим²⁰⁰. Старшим консультантом ОВЦС Казем-бек стал в 1962 г.²⁰¹

Вернувшись в коммунистическую Россию, Александр Львович о своих «идейных шатаниях» на людях не вспоминал. Но коммунисты ничего не забыли и, когда пришло время, – припомнили. В 1971 г., на Поместном соборе Русской православной Церкви, Казем-бек горько жаловался архиепископу Брюссельскому Василию, что его никуда не выпускают за границу. «Не только в настоящую заграницу, во Францию или Америку, но и в «братские страны». Подал прошение поехать в Югославию. Отказали. А между тем мне нужно туда поехать для одной церковной исторической работы, которую я хочу написать. С трудом пустили только раз в Болгарию, да и то потому, что Патриарх Болгарский потребовал. А другие постоянно ездят»²⁰².

Своей аристократической выправкой и манерами Александр Львович чем-то напоминал Вертинского. В ОВЦС он заведовал католическим сектором.

В отделе переводов трудился сын генерала Кутепова, похищенного в Париже и ликвидированного агентами НКВД. Павла Кутепова война застала в Югославии, и в сентябре 1944 г. он вступил в ряды Советской армии-освободительницы, не скрывая свою «подноготную». Владея французским, немецким и сербско-хорватским языками, Павел Александрович служил в Советской Армии в качестве переводчика.

В конце войны он был арестован СМЕРШем, отсидел десять лет во Владимирской «крытке». Его «оформляли на 9 грамм», но следователь, ведший дело, заболел, а тут подоспел указ об отмене смертной казни. По словам Павла, у него в тюрьме было два желания: съесть сразу килограмм хлеба и увидеть в тюремном дворике зелёную траву.

Владимирская тюрьма была построена по указу Екатерины II в августе 1783 г. После 1917 г. централ официально назывался уже не временной каторжной тюрьмой, а Владимирским политизолятором. Во Владимирском централе содержались крупные партийные и государственные деятели, репрессированные в предвоенные и послевоенные годы.

Сюда после суда скорого и неправедного отправили на «исправление» ныне всемирно известного русского прозаика и поэта Даниила Андреева, создавшего в неволе знаменитую «Розу мира». Здесь же сидел один из идеологов белого движения в революционной России, монархист, депутат нескольких созывов Государственной думы, принимавший отречение последнего российского императора, писатель и публицист Василий Шульгин. В камерах централа в разное время содержались академик Василий Ларин, историк Лев Раков, грузинский меньшевик Симон Гогеберидзе, отсидевший во Владимире 25 лет.

С 1945 по 1955 гг. во Владимирской «крытке» отбывали наказание высшие офицеры гитлеровской Германии. Здесь сиживали члены правительства, как тогда говорили, буржуазных Литвы, Латвии и Эстонии, а также их близкие родственники, арестованные в начале войны. Под № 3 в одиночной камере Владимирской особой тюрьмы томился Константин Орджоникидзе – родной брат наркома. Номер 22 был присвоен Евгении Аллилуевой – жене брата Надежды Аллилуевой – супруги Сталина. Под № 23 высшее тюремное начальство скрывало даже от своих рядовых сотрудников Анну Аллилуеву – сестру Надежды Аллилуевой.

Под вымышленной фамилией Васильев Василий Павлович в начале января 1956 г. во Владимирскую тюрьму особого назначения доставили сына «отца народов» Василия Сталина, осуждённого на восемь лет якобы за «растрату государственных средств и имущества».

В августе 1960 г. во Владимирскую тюрьму доставили американского лётчика-шпиона Пауэрса, сбитого советскими ракетчиками под Свердловском 1 мая того же года. Суд приговорил его к десяти годам лишения свободы. Но уже через год его обменяли на советского разведчика Рудольфа Абеля, раскрытого и осуждённого в США²⁰³.

...В мае 1953 г. по указанию Берия был создан самостоятельный 9-й отдел МВД СССР для проведения террористической и диверсионной работы. Его возглавил опытный чекист Павел Судоплатов (с 1933 г. – в Иностранном Отделе ОГПУ), а его заместителем стал Наум Исакович Эйтингон (он же Котов, он же Наумов – в зависимости от страны, в которой работал). Этот отдел был упразднён после ареста Берия в июле 1953 г. Берия потянул за собой цепочку, и верхушка 9-го отдела была осуждена по статье «за измену Родине». Павел Анатольевич загремел на нары.

И снова Владимирская тюрьма... 9 марта 1966 г. з/к Судоплатов пишет из «крытки» в адрес XXIII съезда: «Мы успешно выполнили поручение ЦК ВКП(б) по делу Троцкого... Подробностей приводить не буду. Они известны в ЦК КПСС из устного и письменного отчёта об уничтожении Троцкого. В особом порядке в июне 1941 г. за это дело мы оба были награждены орденами»...²⁰⁴ Но «плачущий большевик» отсидел «от звонка до звонка» и был освобождён по отбытии срока в августе 1968 г.

В начале 1970-х годов во Владимирской тюрьме сиживал и правозащитник Кронид Любарский. Его письма на волю урезывались цензурой или конфисковывались. Любое сообщение, выходящее за рамки банальных сообщений о благополучном здоровье, вызывало подозрения и страх. Не минуло это и религиозно-философскую тематику. В ответ на протесты политзаключённого к нему явился зам. начальника Владимирского управления исправительно-трудовых учреждений полковник Ларин и сообщил, что впредь ни на религиозные, ни на атеистические темы рассуждать в письмах нельзя, так как в СССР... «Церковь отделена от государства»²⁰⁵.

... Скончался Павел Александрович в декабре 1983 г. на 59-м году жизни и был похоронен в Москве на Бабушкинском кладбище. В «Журнале Московской Патриархии» был опубликован некролог, что по тем временам (последние месяцы «андроповщины») было довольно непросто. «Сын генерала Кутепова, ликвидированного НКВД», – так ведь не напишешь! Читаем: «П.А. Кутепов родился 27 февраля 1925 г. в Париже в семье военного". Про годы тюрьмы – не заикнуться! Читаем: «В сентябре 1944 г. в течение некоторого времени служил военным переводчиком в Советской Армии». И сразу, без перехода: «С 1954 г. работал в г. Иваново на текстильных предприятиях... В октябре 1960 г. был принят на работу в Отдел в качестве переводчика...»²⁰⁶

Но и после 1960 г., в течение 17 лет, Павел Кутепов был «невыездным». Одна из первых его немногих заграничных поездок была в Прагу на миротворческий конгресс ХМК. В ту самую Прагу, которую он, будучи в эмиграции, знал как свои пять пальцев...

Павел Александрович скончался 27 декабря 1983 г., а в феврале 1984 г. ушёл из жизни бывший шеф КГБ Юрий Андропов, за чьей «конторой» Кутепов старший и Кутепов младший числились в течение нескольких десятилетий. Речь Святейшего Патриарха Пимена перед панихидой в Богоявленском Елоховском соборе «по усопшем вожде» была опубликована в том же 3-м номере «ЖМП» за 1984 г., где напечатан некролог, посвящённый Павлу Александровичу.

В речи Святейшего Патриарха было отмечено, что «на всех постах, какие Юрий Владимирович занимал от молодых лет (комсомольский вожак в Карелии, посол в Венгрии – осенью 1956 г. активно подавлял «мятеж»; шеф КГБ, инициатор «карательной психиатрии». – а. А.) он трудился самозабвенно и самоотверженно, не щадил ни своих сил, ни своего здоровья... Кончина Юрия Владимировича Андропова – это огромная утрата не только для нашего народа, но и для всех миролюбивых сил мира... Светлый образ почившего навсегда останется в нашей благодарной памяти. Вознесём же, возлюбленные, наши усердные молитвы о новопреставленном Юрии и возгласим ему «вечную память""²⁰⁷. Сцена, достойная пера Шекспира. «Бедный Юрик...»

Таких почестей Московская Патриархия не воздавала даже умершему «вечно живому».

11/24 января 1924 г. Обращение патриарха Тихона и членов Патриаршего синода в советскую прессу в связи со смертью председателя Совнаркома В.И. Ульянова (Ленина).

«Прошу через вашу газету выразить моё соболезнование правительству Союза Советских Социалистических Республик по поводу тяжкой утраты, понесённой им (а не нами. – а. А.) в лице неожиданно скончавшегося председателя Совета народных комиссаров В.И. Ульянова (Ленина)»²⁰⁸.

Андропов был председателем КГБ в 1967–1982 гг.; создал Пятое («диссидентское») управление. (Аналогом андроповской «пятёрки» была гитлеровская «четвёрка». После создания 27 сентября 1939 г. Главного управления имперской безопасности (РСХА) гестапо вошло в него в качестве IV управления. Внутренняя структура гестапо насчитывала пять отделов, в том числе – IV В – надзор за политической деятельностью католической и протестантской Церквей, религиозных сект, евреев, франкмасонов и оппозиционных течений в молодёжной среде)²⁰⁹.

Андропов же разработал для инакомыслящих метод «сухой гильотины» – высылать из страны и сажать в сумасшедшие дома. Солнечным февральским днём 1984 г. кремлёвские охранники в медленном балетном марше по Красной площади проводили его в забвение. Вскоре после смерти бывшего шефа КГБ ни в чём неповинный Рыбинск был переименован в «Андропов».

Почему именно Рыбинск? А вот почему. В 1936 г., 22-летним юношей, Юра Андропов был назначен на скромное место освобождённого секретаря комсомольской организации техникума в Рыбинске, Ярославской области. Ежовщина расчистила путь наверх, и всего через два года Андропов был уже первым секретарём Ярославского обкома ВЛКСМ.

Но через несколько лет древнему городу было возвращено его прежнее название. За эти годы в печати были подняты «неудобные» вопросы, связанные с провалами во внешнеполитическом курсе страны, выразившимися в кампучийской проблеме, советском участии в афганской военной авантюре, в тайной установке ракет СС-20, взбудоражившей весь мир...

1 сентября 1983 г. произошёл инцидент с пассажирским южнокорейским «Боингом»; решение об его уничтожении было принято не на Камчатке и не на Сахалине, а в Москве – «на самом верху». Короткое правление Андропова отмечено гибелью корейского пассажирского авиалайнера, сбитого советским истребителем над Японским морем. Погибло 269 человек. Трагедия пассажирского самолёта продемонстрировала многие качества советской системы: чудовищный, иррациональный страх перед «нарушением границы», предельную централизованность – приказ о действиях против корейского лайнера пришёл из Москвы; бесчеловечность: даже если пассажирский самолёт сошёл с курса, нарушил границу, приказ о его уничтожении был дан в мирное время²¹⁰.

Нельзя забывать, что не последнюю роль сыграл Андропов (в 1956 г. – посол СССР в Венгрии) в спешном перебазировании бывшего венгерского кровавого диктатора Матьяша Ракоши подальше от народного гнева в глубь советской территории, в Киргизию, в небольшой городок Токмак в 60-ти км от республиканской столицы...

А через четверть века «светлый образ почившего» сильно поблёк, и в «осадке» осталась лишь пара анекдотов.

– Юрий Владимирович, в Москве новый камерный театр открылся!

– Да? И на сколько камер?

– Юрий Владимирович! Кто ваш любимый поэт?

– Пушкин. Это ему принадлежат строки: «Души прекрасные порывы!»

С 1959 г. сотрудником Отдела был о. Виталий Боровой, и нами, «семидесятниками», он воспринимался как живая легенда. Протопресвитер Виталий родился в 1916 г. в Минской губернии; после образования «белопанской Польши» учился в Виленской духовной семинарии, а с 1936 по 1939 гг. – на православном богословском факультете Варшавского университета.

В 1920 г. ленинское правительство пыталось захватить Польшу, и в обозе Красной армии, пересёкшей польскую границу, находилось «советское правительство Польши» – разумеется, с участием бесстрашного рыцаря революции, председателя ВЧК Дзержинского. «Даёшь Варшаву! Дай Берлин!» – заливались песенники Первой конармии. «Даёшь Европу!» – вторили советские писатели. Первый наскок не удался, от Варшавы пришлось отступить. Когда Польша в 1920 г. не покорилась, не приняла привезённого в обозе оккупантов «советского правительства Польши», а организовала контрнаступление, Ленин поспешил заключить мир.

Ясно, что поход Пилсудского на Киев в апреле 1920 г. – агрессия, хотя её формально прикрывал договор с Петлюрой. А как оценить, спрашивают польские историки, поход Тухачевского на Варшаву?

После раздела Польши (пакт Молотова–Риббентропа, 1939 г.) Виталий стал учителем в родной деревне на Витебщине.

23 августа 1939 г. советские люди были поражены до глубины души, прочтя на первых страницах газет сообщение о прибытии в Москву министра иностранных дел Третьего рейха Риббентропа. На следующий день читатели газет могли познакомиться с текстом Договора о ненападении между Германией и СССР и полюбоваться на фотографию: улыбающиеся Сталин и Риббентроп, соединённые дружеским рукопожатием.

«Правда» объявила пакт «инструментом мира», «мирным актом», который будет содействовать «облегчению напряжения в международной обстановке». В секретном дополнительном протоколе к Договору 2-я статья гласила: «Вопрос о том, желательно ли в интересах обеих сторон сохранение независимости Польского государства и о границах такого государства будет окончательно решён лишь ходом будущих политических развитий». В истории дипломатии есть мало документов так цинично провозглашающих намерение ликвидировать и разделить суверенное государство.

Советские газеты опубликовали тост Сталина после подписания Договора: «Я пью за здоровье рейхсканцлера, я знаю, как его любит немецкий народ. Я знаю, – добавил генеральный секретарь, – что немцы хотят мира». Советскими газетами не были опубликованы слова Сталина (их записали немцы), обращённые к Риббентропу: «Советское правительство рассматривает новый пакт очень серьёзно. Сталин может гарантировать своим честным словом, что Советский Союз не подведёт своего товарища»²¹¹.

Счастлив был и Гитлер. Фон Шпеер вспоминает, что получив телеграмму о подписании пакта, фюрер заплясал с криком: «Вот они где у меня теперь», показывая кулак²¹². Хрущёв вспоминал, как Сталин воспринял этот договор. «Он ходил, задравши нос, и буквально говорил: «Надул Гитлера, надул Гитлера"» (Хрущёв Н.С. «Воспоминания»). Вот так красно-коричневые параноик с шизофреником готовили Вторую мировую войну...

Психоавтоматизмы у высших организмов не так однозначны, как может показаться на первый взгляд. Они функционально сложны и более усложняются в зависимости от развитости психики. В стае волков, например, психопатичный волк вряд ли сможет существовать, он будет либо изгнан, либо убит, а в стае обезьян, например, психопат вполне может стать даже лидером, вожаком стаи²¹³. И уж тем более – лидером Третьего Рейха или III-го Интернационала.

Договор о ненападении, подписанный 23 августа, ещё можно пытаться объяснить с помощью очень сомнительных аргументов (желанием Сталина выиграть время, колебаниями Англии и Франции, не спешившими договориться с Москвой). Гораздо труднее объяснить второй договор – «О дружбе и границах», подписанный 28 сентября 1939 г. Советские историки, как обычно в трудных обстоятельствах, обращались к простому способу: договор «О дружбе и границах» в советской историографии не упоминался. Если встречался термин «договор, подписанный в сентябре», то его содержание не излагалось.

Советский Союз обязался поставлять гитлеровской Германии необходимое для ведения войны стратегическое сырье (нефть, металлы, зерно), НКВД и Гестапо сотрудничали в Польше (это записано в договоре) в борьбе с национальным сопротивлением оккупантам. В знак дружбы НКВД выдало Гестапо немецких коммунистов, которые нашли убежище в Москве, а потом в годы террора были арестованы. В немецкой кинохронике запечатлён совместный военный парад советских и гитлеровских войск во Львове. Секретное соглашение о границах уточнило зоны влияния: Советский Союз получил Литву, отдав взамен Германии Варшавское воеводство²¹⁴.

Вспоминает ветеран Великой Отечественной войны полковник в отставке Григорий Браиловский.

– Запевай! скомандовал наш взводный, и я было начал:

Кто Родине нашей грозится войной,

Тот будет сражаться со всею страной.

Лишь землю родную затронет фашист.

Станет танкистом любой тракторист...

Ещё вчера мои однокашники, курсанты Череповецкого пехотного училища, дружно подхватывали припев:

«Знайте, враги, на удар мы ответим...»

В этот раз, едва прозвучало слово «фашист», как наш взводный поспешно распорядился: «Эту песню прекратить!» А потом смущённо про себя добавил: «Теперь они наши друзья». Слово «фашист», ещё вчера звучавшее как последнее ругательство, произносить было запрещено²¹⁵.

В соответствии с соглашением, подписанным германской и немецкой сторонами 16 ноября 1939 г., осуществлялось переселение в Германию жителей немецкого происхождения с занятой советскими частями территории Польши, а в СССР – украинского и белорусского населения генерал-губернаторства.

С германской стороны этим занималась команда по переселению, состоявшая главным образом из эсэсовцев. В течение двух месяцев она совершенно свободно действовала в советской зоне оккупации Польши и контролировала совместно с соответствующими службами НКВД переселение многих тысяч лиц немецкого происхождения. Существенно большие сложности возникали с обратным переселением (украинцев, например, вовсе не мечтавших перебираться в СССР)²¹⁶.

Первые два года Второй мировой войны Сталин и Гитлер были «заклятыми друзьями». Впрочем, предпосылки к этому были и раньше.

Неотъемлемое свойство тоталитарного режима – экспансия, поиск Lebensraum (жизненного пространства). Вспомним заимствованные у нацистского гимна строки славной песни советских авиаторов: «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью, // Завоевать пространство и простор». Гитлер и Муссолини пытались оправдать свои планы ссылками на то, что природные ресурсы распределены на земле неравномерно. Нужно, мол, подправить эту «несправедливость».

В получасе езды от Генуи, на берегу живописной бухты, расположен курорт Рапалло, знаменитый тем, что в 1922 г. в тамошнем отеле «Империал» жили участники Генуэзской конференции. Здесь можно было видеть цвет большевистской дипломатии: Чичерин, Красин, Боровский. На заседания делегаты ездили поездом в Геную, где собирались во дворце Сан Джорджио (Св. Георгия), а вечером возвращались обратно.

Сложные чувства обуревают сегодня наших соотечественников, посещающих этот зал отеля «Империал», где был подписан Рапалльский договор между советской Россией и Германией. Долгие годы придворные историки изображали это соглашение как блестящую победу ленинской дипломатии. Действительно, в то время, как и советская Россия, Германия находилась вне международного сообщества, являясь жертвой политики держав Антанты. Так же как и Германия, советская Россия не поддерживала версальского послевоенного урегулирования.

Но в течение десятилетий от «простых советских людей» скрывалась простая истина: ведь и Берлин и Москва имели кое-что из того, что каждый из них в отдельности хотел от другого. Большевики испытывали необходимость в передовом промышленном оборудовании и технической помощи. Германии же были нужны рынки и территория, где можно было бы тайно перевооружаться. Поэтому-то в 1922 г. в Рапалло две державы и подписали соглашение о расширении экономических связей и взаимно отказались от претензий на репарации, установленные после Первой мировой войны. В 1926 г. Берлинский договор о ненападении и нейтралитете расширил рапалльские договорённости и возложил на стороны твёрдые политические обязательства. В случае, если одна из сторон подвергнется нападению, другая будет соблюдать благожелательный нейтралитет.

Большевистская дипломатия взяла линию на раскол своих потенциальных врагов путём заключения двусторонних соглашений хотя бы с одним из них. Очень выиграли от этих соглашений германские вооружённые силы. Советская Россия предоставила Германии возможность для проведения на своей территории военных учений и испытаний боевого оружия, что запрещалось Версальским договором. В Казани построили специальный танковый полигон, где германские фирмы могли проводить эксперименты с новейшей техникой; в Саратове открыли школу по изучению отравляющих веществ; в Липецке Германии был предоставлен аэродром, где проходили испытания нового поколения немецких истребителей и тяжёлых бомбардировщиков, а сотни молодых немцев приобретали технические и лётные навыки. К 1928 г. 800 офицеров германских вооружённых сил работали в тесном сотрудничестве с Красной армией, осваивая тактику, методы обучения и технологию.

В 1933 г., когда к власти пришёл Гитлер и базы были ликвидированы, маршал Тухачевский заметил, что «рейхсвер был учителем Красной Армии и это никогда не будет забыто»²¹⁷.

В 1931 г. Сталин, признавая: «Мы уважаем американскую деловитость во всем – в промышленности, технике, в литературе, в жизни», уточнял: «Но если уж говорить о наших симпатиях к какой-либо нации, или, вернее, к большинству какой-либо нации, то, конечно, надо говорить о наших симпатиях к немцам. С этими симпатиями не сравнить наших чувств к американцам» (Сталин И.В. Соч. Т. 13. С. 115).

В 1933 г. к власти в Германии пришёл Адольф Алоизович, – «социально близкий» Иосифу Виссарионовичу. В 1934 г. Гитлер разъяснял своим партайгеноссе, что национал-социализм заимствовал у марксистских партий и буржуазии главные идеи, их характеризовавшие: «Национальное сознание – у буржуазной традиции, живой и творческий социализм – у марксистов». Гитлер назвал своей целью «создание «фольксгемайншафт» – всенародного государства, общество трудящихся, союз всех интересов, истребление индивидуализма и создание единой и организованной динамической массы»²¹⁸.

Это было государство, основанное на частной собственности и разделении публичной и частной сфер. По закону от 1 декабря 1933 г. НСДАП характеризовалась как «корпорация публичного права», т. е. (хотя бы на бумаге) была публично-правовым институтом, тогда как РКП (б) – В КП (б) – КПСС таковым никогда не была.

Для справки: фашизм в Европе существовал только в Италии и Испании. У фашистов этих государств не было свастичной символики. Гитлеровская Германия, использовавшая свастичную символику была не фашистская, а национал-социалистическая. Кто сомневается – прочтите статью И.В. Сталина «Руки прочь от социалистической Германии». Данная статья печаталась в газетах «Правда» и «Известия» в 1930-х годах.

«Бифштексы» – так в гитлеровской Германии презрительно называли тех коммунистов и социалистов, которые ради собственной выгоды вступали в нацистскую партию. Про них говорили, что они «коричневые снаружи и красные внутри». В июне и июле 1933 г., вскоре после прихода Гитлера к власти, было сформировано несколько подразделений СА, почти целиком состоявших из коммунистов²¹⁹.

Вальтер Кривицкий, бывший руководитель советской шпионской сети в Западной Европе, рассказывал о том огромном впечатлении, которое произвела на Сталина «ночь длинных ножей», организованная Гитлером летом 1934 г. Ночью 30 июня были схвачены и убиты ближайшие соратники Гитлера – руководители СА. При случае были ликвидированы «беспартийные» противники фюрера. Кривицкий вспоминает, что едва весть о «ночи длинных ножей» дошла до Москвы, Сталин созвал Политбюро. Отвергнув мнения специалистов – разведчиков, дипломатов, экспертов, – Сталин пришёл к выводу, что массовые убийства, организованные Гитлером, приведут к консолидации нацизма и укрепят личную власть фюрера. Убийство Кирова, организованное через полгода после гитлеровской «акции», стало сигналом к завершению строительства тоталитарного государства²²⁰.

Главный враг – гитлеровская Германия – до поры до времени по имени не назывался. С 1938 г. ежедневно звучала по радио песня из фильма Е. Дзигана «Если завтра война...», но с кем именно начнётся война, не говорилось: с будущим врагом дружили и старались его не дразнить. Отпор призывали дать неназванному противнику:

Если завтра война, если завтра в поход,

Если тёмная сила нагрянет,

Как один человек весь советский народ

За свободную родину встанет.

А тем временем немецкие асы, прошедшие подготовку в авиационной школе под Липецком, летали бомбить Варшаву. Будущие солдаты на уроках решали задачки: «Самолёт летит со скоростью 240 км в час бомбить центр мирового еврейства Варшаву, отстоящий на дистанции 210 км. Когда можно ожидать его возвращения, если бомбометание занимает 7,5 минуты?» Только в конце учебника, где приводился ответ, не говорилось о том, что самолёты Люфтваффе прокладывали курс на Варшаву с помощью радиомаяка, расположенного в советском Минске. В Брестской крепости в сентябре 1939 г. был проведён совместный парад частей Красной Армии и вермахта.

Газета «Правда», 20 сентября 1939 г.: «Берлин в эти дни принял особенно оживлённый вид. На улицах около витрин и специальных щитов, где вывешены карты Польши, весь день толпятся люди. Они оживлённо обсуждают успешные операции Красной Армии. Продвижение частей Красной Армии обозначается на карте красными флажками».

Белоруссия родная,

Украина золотая.

Ваше счастье молодое

Мы стальными штыками оградим!

Этот походный марш 1939 г. определял отношения Москвы с братскими республиками. Цели были просты, а задачи ясны.

Из доклада Председателя Совета народных комиссаров и народного комиссара иностранных дел тов. В.М. Молотова на заседании Верховного Совета Союза ССР 31 октября 1939 г. «... Надо указать на такой факт, как военный разгром Польши и распад Польского государства. Правящие круги Польши не мало кичились «прочностью» своего государства и «мощью» своей армии. Однако оказалось достаточно короткого удара по Польше со стороны сперва германской армии, а затем – Красной Армии, чтобы ничего не осталось от этого уродливого детища Версальского договора... Война между Германией и Польшей закончилась быстро, ввиду полного банкротства польских руководителей. Польше, как известно, не помогли ни английские, ни французские гарантии. До сих пор, собственно, так и неизвестно, что это были за «гарантии«». (Общий смех)²²¹.

Солидарен с Молотовым был и генерал-губернатор созданного национал-социалистами польского «генерал-губернаторства» Франк. Он провозгласил: «Отныне политическая роль польского народа закончена. Он объявляется рабочей силой, больше ничем... Мы добьёмся того, что бы стёрлось навеки самое понятие Польша. Никогда уже не возродится Речь Посполитая или какое-либо иное польское государство».

Вот советские фильмы тех же лет: »Ветер с Востока« 1940 г. (сценарий Ванды Василевской, режиссёр – Абрам Роом) и знаменитый »Богдан Хмельницкий« 1941 г., поставленный Игорем Савченко. Сегодня, при просмотре »Богдана Хмельницкого«, поставленного с поистине голливудским размахом, возникает вопрос: что за странность: вбухивать огромные деньги в дорогую постановку, показывающую коварство иезуитов, жестокость польских панов, запорожцев, горящих на столбах, – и всё это накануне войны с Германией?

Но эта жажда вдруг обличать шляхетских панов XVI века, ни с того ни с сего взявшаяся, станет более понятна после просмотра »Ветра с Востока«. Снятый на современном ему материале, этот фильм не скрывает своей цели – объяснить ввод советских войск в Польшу в 1939 г. Тут всё, как в польских фильмах о русских в 30-е годы, только наоборот. Не русский учитель кичится историей, а злобная графиня – великой польской культурой. Не польские гимназисты жаждут учиться на родном языке, а украинские крестьяне – на украинском... И подводящие »базис« титры: »Польское правительство ввергло народ в губительную войну. 1 сентября 1939 г. война началась«.

Кинематограф в виде оружия массового поражения, доходчиво и наглядно формирующий образ врага. Недаром »вечно живой« изрёк: »Из всех видов искусств для нас важнейшим является кино«. Это большая сила, и советская пропаганда пользовалась ею умело. Недаром министр пропаганды Йозеф Геббельс советовал учиться этому именно у русских.

Немецкие корабли, готовившиеся к захвату Норвегии, бункеровались топливом в Мурманске.

Посол Шуленбург – в МИД Германии (9 апреля 1940 г.): «Молотов заявил, что советское правительство понимает, что Германия была вынуждена прибегнуть к таким мерам... В заключение Молотов сказал: «Мы желаем Германии полной победы в её оборонительных мероприятиях»«²²².

А вскоре после немецкой оккупации Норвегии из Москвы в Берлин ушла шифровка.

МИД Германии – послу Шуленбургу (5 сентября 1940 г.): «Наш военный флот намерен отказаться от предоставленной ему базы на Мурманском побережье, так как в настоящее время ему достаточно базы в Норвегии. Пожалуйста, уведомите об этом решении русских и от имени Имперского правительства выразите им благодарность за неоценимую помощь. В дополнение к официальной ноте главнокомандующий флотом (адмирал Редер. – Прим. авт.) намерен выразить свою признательность в личном письме главнокомандующему советским флотом (нарком ВМФ СССР Н.Г. Кузнецов.– Прим. авт.)»²²³.

7 ноября 1938 г. на советские экраны вышел фильм Сергея Эйзенштейна «Александр Невский». Однако вскоре режиссёр взялся за работу прямо противоположную «Невскому». Молотов подписал в Берлине пакт о ненападении с Риббентропом, и на какое-то время «Невского» перестали показывать. Эйзенштейн согласился поставить «Валькирии» – любимую оперу Гитлера, музыкальный символ утверждаемого национал-социализмом национального духа. Лишь бы дали работать, а трактовать тевтонцев как «псов» или «рыцарей» Эйзенштейну было безразлично. Он сказал, что Вагнер воплощает «творческую волю народа» и пора «приблизить к нам эпос германских народов».

В Германии почтовые открытки изображали Гитлера в образе Зигфрида, величественно парящего в воздухе и разящего врагов. Для Гитлера и нацистских идеологов Вагнер был истинным героем. Его музыкальное и литературное творчество представлялось им наиболее выразительным проявлением велико-германского национального духа. Гитлер считал Вагнера своим духовным учителем: «На каждом этапе моей жизни я возвращался к Вагнеру»²²⁴.

Кинорежиссёр Г. Рошаль вспоминал, что это был «вагнеровский парад тевтонских героев в то время, как всё более реальной была война с фашистской Германией», «торжественный парадный спектакль в фарватере советско-германских дипломатических отношений». На сей раз Эйзенштейну не повезло: спектакль, премьера которого состоялась 21 ноября 1940 г., прошёл всего несколько раз – близилась война, и на экраны опять вышел «Александр Невский»²²⁵.

Неужели советские люди всё тогда понимали? Не всё, но многое. «Москва предвоенного времени» – говорилось как само собой разумеющееся, до начала Второй мировой войны. Поэт Павел Коган, выполняя социальный заказ, «пророчествовал»:

Во имя войны 45-го года,

Во имя солдатской породы,

Во имя принявших твердь и вод

Смерть, холод, бессонницу и бои...

«Солдатской породы» он заменил после на «чекистской», так сейчас и начинается, но первый вариант был точнее²²⁶.

После нападения Гитлера на Советский Союз Белоруссия оказалась «под немцем», и Виталий Боровой стал делопроизводителем Минской духовной консистории. (Как тут не вспомнить рассказ о человеке из Закарпатья, чьи документы регистрировали после смерти: «Родился в Румынии, учился в Венгрии, женился в Чехословакии, работал в Польше, умер в Советском Союзе». «Повезло человеку, – позавидовал кто-то, – всю жизнь путешествовал!» «Да он ни разу не выезжал из родной деревни», – сказали ему в ответ.)

Осенью 1944 г. оккупационные власти намеревались депортировать его в Германию, но во время остановки поезда в Гродно Виталий с женой тайно покинули вагон и добрались до Минска. Вскоре Виталий был рукоположен во иерея, служил в Гомеле, а в 1945–1946 гг. возглавлял организацию богословских курсов в Жировицком монастыре (впоследствии – Минская духовная семинария; ныне – Минская духовная академия). В 1953 г. о. Виталий закончил экстерном Ленинградскую духовную академию – на два года раньше о. Никодима. В 1954 г. он был назначен преподавателем истории Древней Церкви, и, возможно, пути о. Виталия и о. Никодима пересеклись уже в то время.

О. Виталий стал сотрудником ОВЦС ещё при митрополите Николае (Ярушевиче) (с 5 июня 1959 г.), а при владыке Никодиме он вырос до заместителя председателя Отдела (с 28 августа 1960 по 15 февраля 1961 г.). С марта 1962 г. на протяжении 13 лет (с перерывами) о. Виталий был представителем Русской православной Церкви при Всемирном совете Церквей (Женева).

О. Виталий был старше владыки Никодима на 13 лет, и это давало ему право отзываться о своём шефе без чрезмерного пиетета. Постепенно между ними произошло негласное разделение сфер влияния. Считалось, что о. Виталий – талантливый богослов, обладающий глубокими знаниями (за плечами Варшавский университет!). Дескать, «мы пишем архиереям доклады, а они их лишь озвучивают». А владыка Никодим («простой рязанский мужик») – талантливый администратор и хитрый дипломат. Но, при мудром наставничестве о. Виталия, он «легко обучаем» и всё схватывает на лету. Между обоими «харизматическими лидерами» нередко вспыхивали споры, велись дискуссии, но не для удовлетворения амбиций, а на пользу общецерковному делу. Если владыка Никодим соглашался с о. Виталием, то обращался к нему ласково: «батюшка!» А если они шли «стенка на стенку», то официально: «отец протопресвитер!»

Это совпадает с тем, что пишет о владыке Никодиме А.Э. Краснов-Левитин.

Что он был за человек? Прежде всего это был практический человек, реальный политик до мозга костей. Человек мужицкой, крестьянской хватки. Человек с живым умом, необыкновенно сообразительный, – обычно он отвечал собеседнику, когда собеседник ещё не успел закончить фразу. Он был человеком с хитрецой, и большой хитрецой, осторожным и гибким. Но это была хитрость умного человека, а не бездарного чиновника, который лжёт тогда, когда это совершенно бессмысленно, и боится сказать лишнее слово.

Это был человек быстрых решений; на месте министра иностранных дел он был бы незаменим. Во всяком случае, в тысячу раз более на месте, чем все на свете Молотовы, Шепиловы, Громыки – пресные люди, люди без выдумки и без фантазии.

Огромное обаяние, которым он обладал от природы, делало его незаменимым дипломатом. В этом отношении он во много раз превосходил своего предшественника – митрополита Николая. Тот умел лишь улыбаться, но улыбаться можно раз, два, ну три, – а дальше улыбке перестают верить. Никодим не улыбался, видимо, понимая, что улыбкам в наш век не очень верят.

Он говорил серьёзно, по-деловому, конкретно, – он говорил, казалось, правду, только правду, ничего, кроме правды, но, конечно, не всю, далеко не всю правду. Он умел маневрировать, отступать, перестраиваться на ходу²²⁷.

Анатолий Эммануилович знал владыку Никодима лично. «Несколько очень продолжительных и довольно откровенных бесед я с ним всё-таки имел, – пишет он. – Мы, разумеется, всегда стояли на совершенно противоположных позициях. Однако между нами существовала личная симпатия. Я любил беседовать с ним: мне нравились его простой и ясный ум, его быстрая сообразительность, живость, пристальный интерес к общественным вопросам. Он также (как это я могу судить по его отзывам, о которых мне говорили) питал ко мне некоторую симпатию и даже говорил: «Как жаль, что такой (пропускаю лестный для меня эпитет) не с нами».

Как ужасны перегородки и глухие стены, которые придумали люди!»²²⁸

С 1973 по 1978 гг. о. Виталий в сане протопресвитера был настоятелем Елоховского Богоявленского собора в Москве. Вспоминает Фэри фон Лилиенфельд.

В 1974 г. я в очередной раз побывала в Москве по линии научного обмена и провела здесь несколько месяцев. Тогда, помню, регулярно ходила на пассии, за которыми проповедовал протопресвитер Виталий (Боровой), бывший тогда настоятелем Богоявленского собора в Елохове. О. Виталий умел придать своим суждениям по поводу евангельской истории актуальное звучание, и все понимали, что он косвенно осуждает власти СССР за нажим на верующих. А в многотысячной толпе, конечно же, были и секретные работники всесильного КГБ (стукачи), так что проповеди о. протопресвитера казались дерзкими и опасными для него.

О. Виталий белорус, происходит из Восточной Польши, и он за пассиями вспоминал о времени перед Второй мировой войной, когда официальной политикой польских властей было всемерное вытеснение из религиозной жизни страны не только православных, но даже и униатов-католиков. Тогда в Польше мало оставалось открытых храмов восточного обряда. Прошла кампания массового разрушения даже самих зданий православных церквей; поляки сровняли с землёй огромный собор св. Александра Невского в Варшаве. Православным верующим приходилось покрывать огромные расстояния, чтобы добраться до ближайшей церкви. Проповедник говорил, казалось бы, о преследованиях Православия в довоенной Польше, о варварстве и религиозной нетерпимости тогдашних польских правителей и ни одним словом не упоминал СССР, но все-все в храме, впитывая его слова, понимали, что имелось в виду положение верующих в Советском Союзе, как теперь говорят, «времён застоя»²²⁹.

В Женеве с 1973 по 1978 гг. подвизался архимандрит Кирилл (Гундяев). Очередной отъезд о. Виталия в Женеву состоялся после перемещения архимандрита Кирилла на должность ректора Ленинградской духовной академии. Однако возвращение о. Витастия из Швейцарии было сопряжено с тяжёлыми испытаниями, о которых поначалу знал только узкий круг посвящённых. Лишь после августа 1991 г. о. Виталий стал рассказывать о пережитом.

В 1985 г. на Лубянке начался переполох: на Запад «свалил» шеф лондонской резидентуры Олег Гордиевский. Последовал ряд провалов по линии ПГУ (Первого главного управления) КГБ (внешняя разведка). Тогдашний шеф КГБ Виктор Чебриков бился в истерике; глава ПГУ генерал Владимир Крючков был в предынфарктном состоянии. Было решено отозвать в Москву «долгосрочников» и поставить их на следственный конвейер: не разложился ли, не завербован ли западными спецслужбами?

Но о. Виталий, как «церковник», был «профилактирован» ещё весной 1984 г., попав в мелкоячеистый невод контрразведки. Он был вызван в Москву под благовидным предлогом, на несколько дней. Отправился в столицу налегке, без вещей, не подозревая, что ловушка захлопнется в аэропорту Шереметьево-2. Многократная выездная виза была аннулирована; о. Виталию было предписано оставаться в Москве и пока работать в ОВЦС. А вскоре последовал вызов в «органы». Но опального протоиерея пригласили отнюдь не в то зловещее здание, перед которым тогда высилась статуя «железного Феликса».

Мы жили в украденном времени. Над Лубянкой долгое время тикали часы, которые ещё Железный Феликс утащил в своё время с колокольни закрытой лютеранской кирхи. Часы были сделаны немецкими мастерами, циферки были латинскими, так что мало кто из москвичей почувствовал разницу. Часики, кстати, до сих пор тикают над крышей этого Дома Без Вывески.

За десятилетия существования ЧК – ГПУ – НКВД – МГБ – КГБ эта контора расширялась и захватывала близлежащие здания, пока в центре Москвы не образовался целый режимный микрорайон. (Центральный аппарат РСХА располагался в Берлине в комплексе зданий на Принц-Альбрехтштрассе, однако многие службы были разбросаны по всему городу, занимая 38 зданий). В один из таких «хитрых домиков» и был приглашён всемирно известный православный богослов.

Оперативник, который вёл дело «гражданина Борового», хорошо подготовился к допросу. На его столе лежали папки с компроматом на маститого протопресвитера: агентурные доносы, материалы оперативной разработки, распечатки прослушки и т. д. Беседа велась подчёркнуто вежливо, но по принципу: «Здесь вопросы задаём мы».

– Виталий Михайлович! Комитет располагает информацией о том, что в таком-то году, такого-то числа, при встрече с господином таким-то Вы сказали то-то и то-то, чем нанесли ущерб престижу советского государства.

– А, так это протоиерей такой-то, наш секретарь в Женеве, подсуетился и донёс на меня! Ведь он был при этом разговоре. И, как всегда, всё перепутал.

– Ну, не будем называть имена! А вот тогда-то Вы в дискуссии по такому-то вопросу допустили клеветническое высказывание, что можно квалифицировать как...

– Да ложь всё это! Там был сотрудник ОВЦС такой-то, разговор шёл без переводчика, а он в английском языке профан. Решил «проявить бдительность» и всё переврал. (Вскоре после 1991 г. приоткрылись архивы Лубянки, и в тогдашней печати был опубликован такой примерно текст: «Источник «Кузнецов» сообщает об изменнических высказываниях протоиерея Борового».)

У о. Виталия хотели вырвать «компромат на Кочеткова», но он не «сдал» опального о. Георгия. Протоиерей Георгий вспоминает: «о. Виталий был одиноким рыцарем. И не только по необходимости и по принуждению, но и по собственному выбору. Это был его путь. Он понимал, что, как он мне однажды сказал, где двое или трое православных собраны вместе, там один стукач. Это была очень горькая шутка, которая, конечно, основывалась на определённом отношении к людям. Он придерживался принципа, что доверять до конца можно только Богу»²³⁰. В те же «окаянные дни» »органы« обложили »красными флажками« и С.С. Аверинцева. Правда, на Лубянку Сергея Сергеевича не тягали, но на несколько лет он стал »невыездным". Из текущих отчётов Пятого управления КГВ СССР: Заведено дело оперативной проверки на С. Аверинцева, доктора филологических наук, зав. сектором Института мировой литературы им. А.М. Горького, осуществляются агентурно-оперативные мероприятия по изучению объекта (Ф. 6. Оп. 6/16. Д. Т-175. Т. 3. С. 48).

И так с утра до вечера, всю неделю... На нервной почве о. Виталий заметно сдал; на лице появились тёмные пигментные пятна. В конце концов «дело» было закрыто «за недоказанностью», но выезд за границу был надолго закрыт. Устное предание приписывает о. Виталию фразу, которая якобы и решила исход дела в его пользу. Когда «опер» стал обвинять протопресвитера в том, что тот «продал Родину», о. Виталий парировал: «А что, нашёлся покупатель?»

Со временем о. Виталий оправился от потрясений, но его здоровье заметно пошатнулось. Тем не менее он «пересидел» в ОВЦС четырёх председателей, и лишь при пятом, в 1997 г. стал внештатным консультантом ОВЦС. И все эти годы о. Виталий, встречаясь в коридорах ОВЦС с «Кузнецовым», благословлял его и лобызался с «источником». («Контрольный поцелуй в голову».) А женевский протоиерей-секретарь, заложивший о. протопресвитера, до сих пор мелькает «по ящику» и учит нас с экрана патриотизму. О таких писали ещё в начале XX столетия:

Тише, тише, господа!

Господин Искариотов,

Патриот из патриотов,

Направляется сюда!

Отсюда – мания к засекречиванию. На этой почве родился анекдот: «Один работник ОВЦС спрашивает у другого: «Сколько сейчас времени?» Ответ: «Тсс... (шёпотом) сейчас три часа, только никому не говори, что это я тебе сказал«».

Впрочем, отец Виталий – не первый и не последний: от женевского священника пострадал ещё Достоевский. Второго августа 1868 г. он пишет Майкову: »Письмо моё пропало... Петербургская полиция вскрывает и читает все мои письма, а так как женевский священник, по данным (заметьте, не по догадкам, а по фактам), служит в тайной полиции, то и в здешнем почтамте (женевском)... некоторые из писем, мною получаемых, задерживались... Каково же вынести это человеку чистому, патриоту, предавшемуся им до измены своим прежним убеждениям, обожающему Государя... Дураки, дураки!.. Достоевского подозревают!«²³¹

Известно, что лидер, поставленный на ответственный пост, подбирает «команду» из людей, близких ему по духу. Так действовал и владыка Никодим, занявший пост председателя ОВЦС. Вспоминает митрополит Минский и Слуцкий Филарет.

Когда я уже был ректором Московской духовной академии, митрополит Никодим как председатель ОВЦС испросил у Святейшего Патриарха благословение, чтобы ректор Московских духовных школ был вторым заместителем председателя ОВЦС. Владыка Ювеналий (ныне – митрополит Крутицкий и Коломенский. – а. А.) тогда был первым заместителем, а я стал вторым. Но, признаться. Святейший Патриарх был не очень этим доволен: »Он должен быть в Академии! Это второе послушание будет отвлекать его от главных обязанностей... « Поэтому назначение состоялось с формулировкой: »... с временным оставлением в должности ректора«. И я семь лет был в должности ректора »временно"²³².

В 1961 г. Председатель ОВЦС архиепископ Никодим совершил посвящение во епископы настоятеля Успенского собора города Тарту о. Алексия (Ридигера).

Оба они родились в 1929 г., но «детство – отрочество – юность» складывались у них по-разному. С детства Алексей Ридигер прислуживал в церкви под руководством своего духовного отца протоиерея Иоанна Богоявленского, впоследствии епископа Таллиннского и Эстонского. Эстония обрела независимость в 1920 г. – по Тартускому мирному договору. 1939 год – начало 2-й мировой войны; Эстония под советской, а затем немецкой оккупацией. Об «освобождении» Эстонии от немецко-фашистских войск вспоминает Святейший Патриарх Алексий II.

Конец спокойной и размеренной жизни пришёл с установлением советских военных баз на территории Эстонии, с вводом войск, а потом оккупации Эстонии и последовавшей за этим массовой высылкой в Сибирь. Вывозили в основном по ночам – на запасных путях стояли товарные вагоны, в которые загоняли людей. Такая же участь должна была постигнуть и нас, и только каким-то чудом мы остались целы. Я сегодня рассказываю об этих событиях в первый раз. Мы жили в пригороде Таллина, все наши родственники переехали к нам, так как шла война, родители и я уступили свой дом, а сами поселились в комнатушке при сарае. В ту ночь мы тоже ночевали там... Две наши собаки крепко спали, хотя энкавэдэшники искали по всей территории. До сарая они так и не дошли... После этого мы уже не ночевали дома. Моя судьба могла бы сложиться совершенно иначе, если бы нас вывезли в Сибирь вместе с десятками тысяч высланных русских и эстонцев²³³.

В 1961 г. епископ Алексий назначается заместителем владыки Никодима на посту главы ОВЦС. «Отдел ставил задачу расширения межцерковных контактов, потому что это был очень сильный аргумент в пользу выживания Церкви в то нелёгкое время, – вспоминал Святейший Патриарх Алексий II в 1999 г. – Мы развивали не только миротворческое служение Русской Православной Церкви, но и межрелигиозное сотрудничество, контакты с инославием. Расширение межцерковных контактов помогло сохранить веру в СССР, особенно в период хрущёвских гонений»²³⁴.

Пост заместителя Председателя ОВЦС помог владыке Алексию приостановить гонения на Церковь в Эстонской епархии, о чём он поведал в одном из интервью.

– 1961 г. вы стали епископом. В советское время епископское служение являлось достаточно тяжёлым. Какие проблемы должен был решать в эту эпоху правящий епископ Эстонской епархии?

– Я сразу же столкнулся с проблемой: в первую же неделю моего служения мне было сказано, что 1 октября Пюхтицкий Свято-Успенский монастырь должен был быть передан под дом отдыха шахтёров. Мне был представлен список 36 храмов в основном эстонских православных приходов, которые были названы нерентабельными и подлежали закрытию. Стоило трудов убедить власти Эстонии, что я не могу начинать епископское служение с закрытия Пюхтицкого монастыря, единственного в Эстонии, поскольку Псково-Печерский монастырь к этому времени уже входил в состав Псковской епархии. Мне говорили: «Решение принято до вас». Но если бы это свершилось при мне, я нёс бы ответственность в полной мере. Тогда мне надо было бы уйти. Но удалось убедить отодвинуть закрытие. В конце апреля 1962 г. я привёз в Пюхтицкий монастырь делегацию Евангелической Церкви ГДР – 18 человек. Условия у нас тогда были весьма скромные, но в газете «Нойе Цайт» появились фотографии Пюхтицкого монастыря и очень хорошее описание приёма и посещения. Потом я привёз делегацию Протестантской федерации Франции, делегацию Национального Совета Церквей Христа в США, и таким образом вопрос о закрытии монастыря отпал.

То же самое было и с приходами. Я сказал, что не могу начинать с их закрытия. Некоторые приходы в дальнейшем умирали естественным образом. Там уже не оставалось православных верующих. Многие я поддерживал искусственно или из епархиальных, или из своих средств, давая деньги на то, чтобы оплатить налог за строение, за землю и страховку в надежде, что, может быть, увеличится население, будут построены новые предприятия, которые иногда возводились на окраинах Советского Союза, возникнут новые рабочие места. Поэтому административными методами приходы в мою бытность не закрывали.

Я понимал всю трудность епископского служения. Священник отвечает только за свой приход, епископ же – за всю епархию и духовенство. Причём в случае Эстонии духовенство двунациональное! Я поддерживал старое поколение эстонского духовенства, сегодня, к сожалению, почти полностью ушедшее в мир иной. Оно жило в тяжёлых условиях, но главное – у него не было морального удовлетворения, когда оно совершало службу Божию при пустых храмах. Я объяснял русским, что у них есть моральное удовлетворение – люди. А у эстонцев – пустые храмы. Тогда в быт эстонских священников вошла поговорка: «Сам служу, сам пою, сам кадило подаю». Некоторые эстонские священники работали кочегарами, работали в совхозах. И почти всех, ещё до достижения ими пенсионного возраста, я обеспечивал пенсиями из Московского Патриархата – тогда пенсии духовенству выплачивала Церковь. Тем самым эти люди не были связаны с необходимостью работать в светских учреждениях, для того чтобы прокормить себя и семью. Многие из них обслуживали по три-четыре прихода. Но, повторяю, в основном это были не приходы, а храмы.

– Была ли у властей сознательная политика уничтожать именно эстонские приходы?

– Нет. Всё-таки в Эстонии не было такого разгрома Православия, как в Советском Союзе до войны или в хрущёвский период. Мне удавалось убедить эстонские власти в нецелесообразности такой политики. Скажем, в 1962 г., когда я только похоронил отца, сразу после отъезда делегации из ГДР уполномоченный предложил мне выбрать новый кафедральный собор в Таллине, поскольку молодёжь якобы хочет устроить в соборе Александра Невского планетарий, как в Риге. Я ответил, что об этом мы поговорим, когда приеду в следующий раз на Троицу. Меж тем я описал на основании разных источников трагическую судьбу Александро-Невского собора, который хотели взорвать в 1924 г., и собирали деньги среди населения, даже среди школьников, на перестройку русского православного собора, увенчанного традиционными куполами в форме луковиц, в Пантеон эстонской самостоятельности (в оккупационное время собор был закрыт и открылся только в 1945 г.). Мне удалось убедить власти в Москве и Таллине, что закрытие собора будет повторением той истории. Когда же я встретился на Троицу с уполномоченным и предложил поговорить о соборе, то он ответил: «Мало ли что хочет молодёжь, не будем же мы идти у неё на поводу!» В Эстонии власти можно было убедить не делать опрометчивых шагов. Например, было решение райисполкома об отчуждении от Пюхтицкого монастыря и сносе Сергиевского храма. Мне пришлось напомнить, что там похоронен много сделавший для Православия в Эстонии губернатор, считавший, что эстонский народ можно сроднить с Россией через общность религии. За что мы будем разрушать его усыпальницу? Удалось убедить – храм преподобного Сергия и летняя резиденция губернатора остались, а затем храм даже был взят в монастырскую ограду²³⁵.

... В 1964 г. владыка Алексий возводится в сан архиепископа и назначается управляющим делами Московской Патриархии со статусом постоянного члена Священного Синода. Ещё через год назначается председателем Учебного комитета. С 1963 по 1979 г. архиепископ Алексий является также членом комиссии Священного Синода Русской Православной Церкви по вопросам христианского единства и межцерковных сношений. В 1968 г. он был возведён в сан митрополита...

Членом Отдела был профессор-протоиерей Ливерий Воронов, отсидевший десять лет в Норильске «ни за что»: во время войны был в оккупации и, будучи священником Псковской миссии, не партизанил и не пускал поезда под откос. А значит – «немецкий прихвостень». Но были и другие времена, о которых о. Ливерий вспоминал в лагерном бараке.

«Правда», 30 сентября 1939 г.

Перед отъездом из Москвы министр иностранных дел Германии г. фон Риббентроп сделал сотруднику ТАСС следующее заявление:

1. Германо-советская дружба теперь установлена окончательно.

2. Обе стороны никогда не допустят вмешательства третьих держав в восточно-европейские вопросы.

3. Оба государства желают, чтобы мир был восстановлен и чтобы Англия и Франция прекратили абсолютно бессмысленную и бесперспективную борьбу против Германии.

4. Если, однако, в этих странах возьмут верх поджигатели войны, то Германия и СССР будут знать, как ответить на это.

И встаёт вопрос: кто чей прихвостень?

Ещё один тогдашний сотрудник ОВЦС – настоятель Всехсвятского храма протоиерей Анатолий Казновецкий, живший во время войны в г. Кременец Тернопольской области, делился своими воспоминаниями: «Местные жители встречали немцев с хлебом-солью, звонили праздничным звоном колокола и все говорили друг другу «Христос воскресе!» Немецких солдат встречали как освободителей от советского режима. Войдя в село, немецкое командование немедленно открывало закрытые большевиками церкви». Стоит ли удивляться тому, что убеждённый противник «сергианства», некий «архиепископ катакомбной церкви Амвросий Сивере» объявил Адольфа Гитлера "богоданным вождём»?²³⁶

После окончания ЛДА о. Ливерий был владыкой Никодимом «замечен, возвышен и обласкан». Святитель по достоинству оценил его богословскую эрудицию и часто поручал ему составлять проекты своих докладов. Это была его официальная и хорошо оплачиваемая работа в качестве члена Отдела. Но владыка не подавлял творческую инициативу талантливого протоиерея, и тот писал на ту же тему содоклады, а затем вместе с митрополитом выезжал на очередную международную конференцию.

Со временем о. Ливерий представил в учёный совет ЛДА серию своих докладов для защиты на степень магистра богословия. Их тематика была разнообразной, и он успешно защитил свою работу, озаглавленную: «Православие. Мир. Экумена».

На тогдашнем богословском небосклоне это была «звезда первой величины» (как, впрочем, и сегодня). В начале 1960-х годов владыка Никодим намеревался ввести о. Ливерия в руководящие органы Всемирного совета Церквей, где для представителей Русской православной Церкви была «зарезервирована квота». О том, что из этого вышло, о. Ливерий поведал автору этих строк незадолго до своей кончины.

На одной из пресс-конференций о. Ливерию был задан вопрос: каково его отношение к так называемым «людям доброй воли», т. е. коммунистам, с которыми верующим приходится жить бок о бок в Советском Союзе? Ему бы ответить дипломатично, но тут себя дал знать «лагерный синдром». И о. Ливерий решительно заявил, что атеисты-коммунисты преследовали и преследуют (начало 1960-х годов) Церковь, и что они – наши враги. Но, по заповеди Христовой, мы должны любить своих врагов и молиться за них.

Хотя дело было за границей, «сигнал» пошёл «куда надо», и владыка Никодим был вынужден снять кандидатуру «старого лагерного волка». В руководящие органы ВСЦ был введён более дипломатичный протопресвитер Виталий Боровой (наставник о. Ливерия во время его учёбы в ЛДА). Он умел высказать ту же мысль, но не в такой резкой форме.

И ещё об одном эпизоде поведал о. Ливерий незадолго до своей кончины. Будучи в зените своей научно-богословской деятельности, он чуть было не стал жертвой «охотников за черепами». Точнее, охотников за его светлой головой. Один из викарных, но маститых архиереев (ныне покойный) как-то попросил о. Ливерия написать для него (вместо него) магистерскую работу.

Этому архиерею принадлежит удивительный шедевр эпохи «застоя»: «Мы должны создавать видимость конкретности». О тех же годах скажет и социолог: «Всё было брошено на то, чтобы заставить общество поверить в достоверность надуманного»²³⁷.

Не желая портить отношения с «соискателем», о. Ливерий вовремя нашёлся с ответом: «Охотно напишу, но только с благословения моего правящего архиерея – митрополита Никодима». И любитель учёных степеней не решился посягнуть на чужую «каноническую территорию».

Особенно эта мода расцвела в партийных кругах. При Брежневе считалось хорошим тоном, если ответственный работник заботился о приобретении научной степени. При этом расплачивались с помощниками охотно и быстро – одаривали их квартирами, привилегиями и постами.

Согласно давней академической традиции каждый член профессорско-преподавательской корпорации должен был раз в полугодие произносить проповедь за литургией. Отец Ливерий начинал готовиться к проповеди за месяц-полтора до того как выйти на амвон. Он не только вынашивал идею, но и записывал текст проповеди. После блестяще произнесённого поучения о. Ливерий посылал текст в редакцию «Журнала Московской Патриархии», где её с благодарностью принимали и публиковали. (В те годы редакция ЖМП размещалась в бывшем Новодевичьем монастыре, в бывших игуменских покоях [над вратами].) После кончины о. Ливерия был издан сборник проповедей заслуженного профессора, – «венок» на его могилу.

Однажды, по недосмотру корректора, в текст проповеди вкралась досадная опечатка. В авторском тексте говорилось о том, что в древней Церкви бывали отступники от веры, убоявшиеся гонений. Но потом они каялись, их снова принимали в общину, но, в знак покаяния, им обривали головы. Однако в тексте, опубликованном в «ЖМП», значилось: покаявшимся обрывали головы. Отец Ливерий пытался протестовать, требовал сообщить о замеченной опечатке в следующем номере журнала. Но в редакции на такую «мелочь» не реагировали, что почтенного профессора крайне огорчило.

А вскоре произошла ещё одна «накладка», к счастью, не имевшая прямого отношения к о. Ливерию. В разделе «Церковная хроника» была опубликована краткая заметка о том, что в такой-то стране тогда-то была проведена богословская конференция, посвящённая толкованию книги пророка Исаии. Подстрочный перевод с английского редакторской правке почему-то не подвергся, и в русском тексте «Журнала» напечатали: «Конференция пророка Исаии».

Отец Ливерий в разговоре с членом редколлегии посетовал на двусмысленность этой строчки. Но это не смутило собеседника.

– Ничего особенного. Вот если бы мы напечатали: «Пресс-конференция...», – тогда другое дело...

О. Ливерий опасался открыто выражать свои взгляды до конца перестройки. Как-то в конце 1980-х годов, в разговоре за обеденным столом, я высказал уже заурядную по тем временам мысль: Ленин был такой же палач, как и Сталин; оба они – «убийцы за письменным столом». Поперхнувшись супом, о. Ливерий подчёркнуто чётко произнёс: «А я уважаю Владимира Ильича как основателя социалистического государства». Я продолжал настаивать на своём, и тогда профессор, отсидевший при Сталине свою «законную десятку» в Норильске, произнёс фразу, потрясшую меня своей «многоплановостью»: «Отец Августин! Если меня спросят – был ли у нас с Вами этот разговор, я не смогу сказать, что его не было».

(«Семнадцать мгновений весны». Профессор Плейшнер [актёр Евстигнеев] – Штирлицу (Тихонов): "Если меня снова начнут бить палками по рёбрам, я ведь могу и не выдержать!»)

Другой старый лагерник – о. Павел Груздев – в таких случаях «прикидывался ветошью», в крайнем случае – «валенком». Некоторые представители органов проявляли настойчивость. Начнут задавать ему каверзные вопросы:

– А как вы относитесь к Ленину?

Отец Павел, крестясь на столб с электропроводами, отвечает:

– Спасибо Ленину, он свет дал.

Так и Христа испытывали фарисеи, чтобы уличить его в каких-либо неблагонамеренных помыслах против существующей Римской власти. Подав допрашивающим его монету с изображением императора, Христос ответил: «Отдавайте Кесарю кесарево, а Богу – Богово»²³⁸.

Выживали самые осторожные. В те годы в Отделе трудился колоритный старичок «из бывших»; ему было крепко за 80. Он тихо шуршал бумагами и часто брал «тайм-аут» на чаепитие. В разговорах с коллегами был осторожен и отделывался бессвязными фразами, лишёнными смысла. Иногда владыка Никодим приглашал его в свой кабинет и мягко намекал на отставку. Но тут у старца сенсорная афазия сменялась прогрессирующей ремиссией, и он чётко говорил: «В работе смысл моей жизни. Если Вы меня уволите, я сразу умру. Вы желаете моей смерти?»

От лагерной психологии о. Ливерий начал освобождаться только после августа 1991 г.

Переводчицей с японского в Отделе была Нина Сергеевна Боброва, в годы эмиграции жившая в Японии. Трудно сказать, уважала ли она «Владимира Ильича как основателя первого в мире социалистического государства». Держать язык за зубами Нина Сергеевна научилась ещё в Японии. Она скончалась в конце 1990-х годов, так и не узнав, что оказалась в Стране восходящего солнца отчасти благодаря «самому человечному из людей».

В годы русско-японской войны (1904–1905) руководителем разведывательной сети Японии в Европе был японский военный атташе в Вене полковник Акаси. Тот же пост в Петербурге он покинул с началом войны, скрупулёзно выплатив по 500 иен своим агентам в России. Исключительно талантливый координатор разведывательной работы, Акаси неутомимо нащупывал уязвимые места Российской империи. Так, в конце июля 1904 г. Акаси и его подопечный революционер Зиллиакус организовали в Швейцарии встречу всех основных революционных сил России.

Через посредничество В. Засулич (чей брат воевал на Дальнем Востоке) Акаси встретился с Г. Плехановым и В. Лениным. Ленин произвёл на главу японской разведки в Европе большое впечатление. Тот писал в Токио: «Коллеги-социалисты считают Ленина способным на все методы борьбы для достижения своих целей. Он пойдёт на всё ради своей доктрины. Ленин – это личность, способная вызвать революцию»²³⁹. Согласно западным источникам, ссылающимся на японцев, Акаси выделил Ленину 50 тысяч иен.

Японцы вложили деньги и в идейную подготовку революции. Выход первого номера газеты Ленина «Вперёд» был оплачен преимущественно из фонда Акаси. Ленин писал: «Военное поражение неизбежно, а с ним неизбежно придёт и десятикратное увеличение беспорядков, недовольства и восстание. К этому моменту мы должны готовиться со всей энергией»²⁴⁰.

После Женевской конференции полковник Акаси отбыл в столь благословенный для японцев Лондон. Здесь он организовывал отправку в Россию необходимого военного и террористического оборудования, амуниции и снаряжения – бомб, пистолетов и пр. Всё было рассчитано на предстоящее летом восстание. Как вспоминал Акаси, он и Зиллиакус ежедневно принимали множество русских революционеров: «Мы должны были заставить их делать дело, приободрить их, и, конечно же, мы должны были делать всё это в обстановке исключительной секретности»²⁴¹.

Почуяв эффективность подрывной деятельности, настоящего международного терроризма, японский генштаб перевёл Акаси в секретный фонд миллион иен, что было грандиозной суммой. Он израсходовал 750 тысяч иен – в день он тратил сумму, примерно равную 30 миллионам современных долларов.

Когда полковник Акаси 18 ноября 1905 г. отплыл в Японию, он видел результаты своих деяний – русский бунт. Кровь лилась в Москве, в прибалтийских провинциях, в Польше, на Кавказе. Своим агентам и сотрудникам в России Акаси писал из Токио: «Следует надеяться на будущее. Невозможно сместить правительство одним ударом, но мы вторгаемся в его укрепления шаг за шагом. Правительство царя падёт»²⁴².

Как видим, Ильич был «неразборчив в связях» и «пошёл по рукам». Правда, он не довольствовался разовой платой за «интимные услуги», а предпочитал быть на постоянном содержании.

Весна 1917 года. Генерал Людендорф, руководитель военных операций на восточном фронте, пишет в своих мемуарах: «Посылая Ленина в Россию, наше правительство принимало на себя особую ответственность. С военной точки зрения это предприятие было оправданно, Россию нужно было повалить»²⁴³.

В конце Второй мировой войны американской армией в Германии были найдены в пяти замках, расположенных в горах Гарца, архивы Министерства иностранных дел. Они были частично разобраны американцами и англичанами, и в них было найдено множество документов, касающихся немецко-большевистского союза в 1915–1918 гг. Некоторая часть этих документов (всего 136 номеров и два приложения) была издана в 1958 г. в Лондоне 3. А.Б. Земаном под заглавием: «Германия и революция в России, 1915–1918 гг.»²⁴⁴

Прибыв 3 апреля 1917 г. в Петроград, Ленин, вместо ареста, которого он опасался, имел торжественную встречу. Это, естественно, предало ему духу, и он немедленно начал яростную кампанию против Временного правительства и против войны. Немудрено, что Штейнвакс (один из руководителей германской разведки) уже 21 апреля (н. ст.) телеграфировал из Стокгольма в Берлинский МИД: «Приезд Ленина в Россию успешен. Он работает совершенно так, как мы этого хотели бы...» (документ № 51).

По заключении Брестского мира (1918 г.) между Германией и Советской Россией должны были установиться «нормальные» дипломатические отношения, и в Москву прибыл германский посол граф Мирбах. Опубликованные ныне секретные документы германского МИД обнаружили, что имперское германское правительство систематически снабжало графа Мирбаха миллионами немецких марок для поддержки ленинского «социалистического» правительства (документ № 124).

В мае и июне 1918 г. западные державы пытались, через своих агентов, нащупать почву в Москве для выяснения возможности сближения между советским правительством и державами Антанты. Возможность такого сближения, конечно, очень беспокоила немцев, и для предотвращения этой опасности они посылали в Москву всё новые и новые миллионы. 18 мая статс-секретарь Кюльман телеграфировал своему московскому послу: «Пожалуйста, тратьте большие суммы, так как весьма в наших интересах, чтобы большевики удержались у власти» (документ № 129).

3 июня граф Мирбах телеграфировал в германский МИД: «Ввиду сильной конкуренции Антанты необходимы 3 миллиона марок в месяц» (документ № 131).

В 1992 г. стали известны новые факты – об основополагающей роли немецкого кайзеровского правительства в систематическом планировании и финансировании немецким руководством предреволюционной деятельности, революции октября 1917 г., а также послереволюционного ленинского режима. На свет Божий появляются документы, которые ломают все наши прошлые представления об Октябре.

Оригинальные документы немецкого Министерства иностранных дел в Бонне, к которым удалось получить доступ австрийской писательнице Элизабет Хереш, сегодня становятся доступными для всех.

Телеграмма: «Генеральный штаб, 21 апреля 1917 г. ... В Министерство иностранных дел. Штаб главнокомандования передаёт следующее сообщение из отдела политики генерального штаба Берлина: ... Штайнвахс телеграфирует из Стокгольма 17 апреля 1917 г.: Въезд Ленина в Россию удался. Он работает полностью по нашему желанию... Немецкое правительство работой Ленина довольно».

«Берлин, 1/4, 1917. Срочно! Секретно! ... Министерству иностранных дел для политической пропаганды в России надлежит выделить 5 миллионов марок согласно положению, глава 5, абзац 6. Был бы благодарен за возможно более быстрое исполнение. Гос. секретарь».

«Берлин, 9 ноября 1917 г. Сегодня! ... Министерству иностранных дел в соответствии с договорённостью с премьер-министром Шредером для политической пропаганды в России надлежит выделить 10 миллионов марок ... Гос. секретарь».

Телеграмма немецкого посла в Москве графа Мирбаха от 18 мая 1917 г. заверяла, что режим Ленина до́лжно поддерживать: изнутри – кровавым тоталитарным господством, из-за рубежа – умеренными социал-революционными силами. И далее опять указание, что деньги срочно необходимы для поддержания Ленина у власти.

Ответ не заставил себя долго ждать. 12 июня 1918 г. Берлин. Гос. секретарь пишет, что 40 миллионов марок по запросу, касающемуся России, утверждены. После убийства графа Мирбаха его миссия будет продолжена другим послом.

Сегодня известны уже приблизительно 400 документов, и это ещё не всё, что может быть найдено, о финансировании Германией революции. Общая сумма денег, засвидетельствованная в уже имеющихся документах, составляет около 1 миллиарда марок, потребовавшихся кайзеровскому правительству для того, чтобы хитроумным путём начать уничтожение потенциально богатейшей страны, которой являлась Россия времён Столыпина²⁴⁵.

Как говорится, «суду всё ясно». Непонятно одно: почему именно Владимир Ильич упорно называл «политической проституткой» Льва Давыдовича?

В 1940 г. Сталин «достал» Троцкого в Мексике, и «агент влияния», делавший революцию в России на американские деньги, был ликвидирован. А 7 ноября 1941 г., на Красной площади, Сталин приветствовал войска, отправлявшиеся прямо на фронт, – сражаться против немецко-фашистских захватчиков. Вождь напутствовал их, стоя на трибуне мавзолея с гробницей «вечно живого» немецкого агента...

Так и не стала «нашенской» ни Индия, ни Япония, ни Англия, хотя накануне Второй мировой войны молодой поэт Павел Коган «пророчествовал»:

Но мы ещё дойдём до Ганга,

Но мы ещё умрём в боях,

Чтоб от Японии до Англии

Сияла Родина моя!

В 1970–1980-е годы в Отделе отирался переводчик Сергей Гордеев – стукач, закладывавший по-чёрному участников заграничных поездок, с которыми он как «подсадной» вёл «задушевки». Владыка пытался вышвырнуть «любимца органов» из Отдела, но, при всём его влиянии, не смог этого сделать. Серёгу убрал лишь митрополит Смоленский Кирилл, возглавивший Отдел в 1989 г.: времена менялись, надо было выкорчёвывать «сергианство». Это было едва ли не самое первое, что он сделал в должности председателя ОВЦС. Лишился своего кресла и «референт, что из органов»...

Один из таких «двойников» во время работы международной конференции сидел на синхронном переводе. И какой-то немецкий богослов «достал» всех переводчиков: он «сглатывал» глагол, звучащий в самом конце предложения. А это – ключ ко всей фразе. Нервы на пределе; толмач не выдержал и, выскочив из будки в наушниках, крикнул «фрицу»: «Глагол давай! Давай глагол!»

Когда-то бытовало сформулированное в недрах Лубянки выражение: «Добровольная явка с повинной в органы». Но наступало время «уклоняться от объятий», и с «покаянкой» выступил переводчик Отдела Александр Шушпанов, который поведал о своей «деятельности» в телепрограмме «Взгляд», а также на страницах тогдашней прессы. В начале 1992 г. корреспондент газеты «Аргументы и факты» встретился с бывшим сотрудником ОВЦС, переводчиком А. Шушпановым. Вот фрагменты из интервью.

– Вы действительно были агентом КГБ?

– Увы, сия чаша меня не миновала.

– Что побудило Вас работать на КГБ? Может быть, Вас просто вынудили?

– Я давно мечтал работать в Отделе внешних церковных сношений. Когда я сумел туда устроиться, был просто счастлив. И вот однажды знакомый попросил меня помочь вернувшемуся из мест заключения диссиденту Владимиру Буковскому, которого, естественно, нигде не брали на работу, и жить ему было не на что. Я тайком давал Владимиру Константиновичу подработать на переводах, оформляя их как свои, а деньги передавал ему. И как-то нас выследили. А дальше всё пошло по сценарию: меня вышибли из ОВЦС, и полтора года я мыкался без работы. А потом в один прекрасный день меня вызвали в КГБ и предложили: «Мы вернём Вас в ОВЦС, но Вы должны поработать и на нас».

– Что входило в ваши функции как агента?

– Любой переводчик или референт ОВЦС сопровождает иностранные делегации. КГБ требовал от нас предоставлять отчёты о том, когда и куда заходили иностранцы, будь то магазин или туалет. Отчёт подавался в 5 экземплярах, один из которых шёл на стол председателю ОВЦС, второй – в Совет по делам религий, который по сути был филиалом КГБ, остальные экземпляры передавались непосредственно в КГБ.

– Давали ли Вы какую-то подписку о сотрудничестве с КГБ?

– Да. И в конце её стояло: «Все свои донесения обязуюсь подписывать псевдонимом» – источник такой-то.

– Какая кличка была у Вас?

– Мой псевдоним – «Арамис».

– Кто придумал Вам такое оригинальное имя?

– Я сам. Хотя агентам с низким интеллектуальным уровнем, насколько я знаю, имена придумывают в КГБ.

– Проходили ли Вы какое-то специальное обучение?

– Да, меня учили методике сыска, задержания, ухода от слежки и многому другому.

– Оплачивался ли ваш труд?

– Да, и очень неплохо. Мне постоянно шла вторая зарплата.

– А как Вы её получали?

– Непосредственно от хозяев – из рук в руки. Указывал полученную сумму и ставил свой псевдоним «Арамис».

– Как Вы передавали свои отчёты?

– Офицер КГБ, с которым я был на связи, снимал для нашей встречи номер в гостинице «Центральная». Резидентом КГБ в ОВЦС был подполковник Владимиров (настоящее его имя – Погодин Алексей Алексеевич).

– А что ещё помимо слежки входило в ваши функции?

– Я работал главным образом против известного религиозного деятеля, в прошлом диссидента, священника Глеба Якунина. Я не только следил за ним, но и разрабатывал операции против него. КГБ стремился подвести Якунина под шпионаж. Была подготовлена операция, в ходе которой отец Глеб должен был якобы «передать» конфиденциальную информацию протестантскому капеллану американского посольства в Москве Майклу Спенглеру. И во время подстроенной КГБ встречи Якунина арестовали бы за шпионаж, а Спенглера объявили персоной нон грата. Слава Богу, операция эта – не без моей помощи – провалилась.

– Знает ли Якунин о том, что Вы шпионили за ним?

– Да, я всё ему рассказал, и он простил меня. Может быть, и Господь Бог меня простит?

– А какова дальнейшая судьба агентов после завершения ими службы на КГБ?

– Наиболее верные из агентов становятся содержателями конспиративных квартир КГБ. Людям даже улучшают жилищные условия, чтобы, скажем, одну комнату в квартире КГБ мог использовать для встреч с другими своими агентами²⁴⁶.

Впрочем, толмачи-двойники – это мелкие шавки, а владыку контролировали «референты», числившиеся в ОВЦС. 1961 год. Всеправославное совещание на о. Родос. Вспоминает архиепископ Брюссельский Василий.

Нужно сказать, что на образ действий архиепископа Никодима оказывал большое влияние и давление член нашей делегации, служащий «иностранного» отдела Патриархии, некто И.В. Варламов, пренеприятная и нахальная личность. Видимо, он был чекист, во всяком случае, присланный органами советских властей, чтобы наблюдать за действиями архиепископа Никодима и прочими членами делегации. Он всё время занимался пропагандой и рекламой советских порядков, а с нашими архиереями говорил почему-то в начальническом тоне. Со мною он был корректен, хотя относился ко мне с трудно скрываемым подозрением²⁴⁷.

Характерным эпизодом была пресс-конференция архиепископа Никодима. Активным организатором был всё тот же Варламов. Его «тактика» была цинично простая. «Мы предложим слушателям, – говорил он нам громко и не стесняясь, – побольше бутербродов с икрой, затем водки, тоже побольше, и когда хорошенько нажрутся и напьются, тогда и начнём говорить. Так они лучше воспримут...»²⁴⁸

Членом ОВЦС был профессор ЛДА Николай Гундяев (ныне – настоятель Спасо-Преображенского собора в Санкт-Петербурге). По благословению владыки Никодима он был включён в целый ряд международных богословских комиссий и часто выезжал за границу. (Одно время оформлением выездов за границу в ОВЦС занимался владыка Иов, а зарубежными гостями – владыка Платон. В Отделе ходила шутка: «Платон мне друг, но Иов мне дороже».) Однако в 1977 г. о. Николай поплатился за излишнюю откровенность в общении с отдельскими «источниками». Об этом мне стало известно при необычных обстоятельствах.

Неожиданно для себя получаю из ОВЦС письмо с извещением: «Вы назначаетесь членом Комиссии ВСЦ по диалогу с людьми живых вер и идеологий (DFI)». Вполне естественно, интересуюсь: кто работал в этой комиссии до моего назначения? Оказалось – о. Николай Гундяев. Тогда с вопросом к нему: почему такая замена? С первых лет знакомства мы интуитивно почувствовали себя единомышленниками, и о. Николай не стал уклоняться от ответа. Упомянув имя одного из старейших сотрудников ОВЦС, он артистично изобразил «доверительную беседу» этого влиятельного мирянина («агент влияния Кузнецов») в Совете по делам религий.

– Знаете, о. Николай – хороший человек, но такой антисоветчик! Такой антисоветчик! (Оно и понятно: ведь о. Николай рос в семье репрессированного. Его отец – протоиерей Михаил Гундяев – провёл годы жизни на Колыме в сталинском ГУЛАГе.)

А через несколько лет после кончины владыки Никодима, при сходных обстоятельствах, Лубянкой была заблокирована моя работа в Комиссии DFI и в ряде других межхристианских комиссий. Руками митрополита Антония дожимали и в Союзе. Получаю, бывало, приглашение в Москву на заседание Комиссии по христианскому единству. Прихожу в канцелярию академии за билетом и слышу: «А Вас нет в списке». Но, в отличие от прежних лет, всё делалось по-тихому, и указы об освобождении от членства в комиссиях на руки не давались.

Прошли годы, рухнула проржавевшая заслонка. Появилась возможность свободно выезжать за границу. Но на «свои кровные» по Западу особо не поездишь – цены кусаются. Зато в «третьем мире» примут как родного. И перед глазами – не бетонные билдинги и хайвэи, а причудливый экзотический мир. Сикхские гурдвары, буддистские пагоды, индуистские святилища, конфуцианские храмы, зороастрийские «башни молчания». Ночёвки бок о бок с паломниками у истоков Ганга; скромный приют при буддийском монастыре близ подножия Эвереста. И на всё это смотрю не только глазами туриста и журналиста, но и как член Комиссии ВСЦ по диалогу с людьми живых вер. Ведь справку об освобождении на руки до сих пор не получил...

От владыки Никодима мне не приходилось слышать прямой оценки деятельности Совета по делам религий. Но он с сочувствием рассказывал об одном архиерее, приезжавшем в Москву для решения важных вопросов. Ему надо было получить и благословение в Патриархии, и разрешение в Совете. Переделав все дела, архипастырь потирал руки.

– Управился за один день. Посетил и Святейший, и Правительствующий...

Провинциальные архиереи умели как-то находить общий язык с чиновниками Совета по делам религий. Сложнее было с заграничными, не «просовеченными» архипастырями. Вспоминает архиепископ Брюссельский Василий. 6 октября 1964 г. Беседа с П.В. Макарцевым, помощником Куроедова в Совете по делам религий.

Я был удивлён неожиданной встречей. Сели ужинать, митрополит Никодим – во главе стола, я – направо от него, Макарцев – налево, напротив меня. Видно было по всему, что он здесь бывает часто и чувствует себя как дома. Говорили, что он с митрополитом Никодимом «на ты», но я этого не заметил. Слышал я и о том, что владыка Никодим спаивает его и тогда добивается уступок для Церкви и разрешения тех или иных вопросов, но насколько это была правда, я не знаю. Впрочем, это было распространённое явление в Советском Союзе, когда архиереи спаивали уполномоченных, чтобы они лучше относились к Церкви. Таким «методом» особенно пользовался, как говорят, рижский римско-католический архиепископ. Сейчас, однако, Макарцев оставался всё время трезвым.

Разговор за столом почему-то стал принимать странный оборот, затрагивались «патриотические темы». Макарцев меня спросил: «Вы прибыли, конечно, на советском самолёте?» «Нет», – ответил я. «А почему не на нашем?» – «В этот день недели нет самолёта Аэрофлота. Если бы дожидаться следующего, я бы опоздал на празднование в Лавре». – «А Вы бываете в Советском посольстве на наших больших национальных праздниках. Октябрьской революции и Первого мая? Вас приглашают?» – «Нет, – ответил я, – не бываю, и не приглашают». – «Хотите, мы напишем, чтобы Вас приглашали?» – оживлённо сказал Макарцев. Но тут в разговор вмешался митрополит Никодим и произнёс: «Владыка Василий постоянно живёт за границей, и ему не нужно бывать на приёмах в посольстве. Это могло бы только повредить нашей Церкви там, прихожане стали бы смущаться. И не надо писать, чтобы приглашали»²⁴⁹.

Вспоминает диакон Андрей Рыбин, бывший сотрудник ОВЦС.

В церковных кругах были хорошо известны полковники КГБ Милованов и Тимошевский. Первый был, ни мало ни много, заместителем председателя Совета по делам религий при бывшем Совмине СССР, второй же начальником 4-го (церковного) отдела Пятого управления КГБ. Эти славные контрразведчики были озабочены не только выработкой направлений внешней деятельности Русской православной Церкви, получением информации, касающейся международных религиозных организаций, их лидеров и официальных представителей.

Не гнушались они сбором компромата по интересующему их «объекту», поощряя самое обыкновенное мерзкое стукачество одного «агента» на другого. Некоторые мои бывшие коллеги изрядно поднаторели в таком роде деятельности и с большим успехом для своей карьеры. Помню, как и на меня наседали, чтобы получить «чернуху» на митрополита Филарета и людей из его ближайшего окружения. Цели подобной «контрразведывательной» операции позже стали ясны. Владыка в конце 80-х стал предпринимать попытки хоть как-то ослабить опеку спецслужб над внешней деятелъностъю Церкви, что никак не входило в планы церковных контрразведчиков. Готовилось его снятие, и на смену ему уже был подобран кандидат²⁵⁰

А весной 1991 г. судьба сыграла злую шутку с самим Миловановым. Ночью 4 апреля в 7-е отделение милиции г. Москвы из служебного помещения Совета по делам религий в нетрезвом состоянии были доставлены заведующий отделом Совета Н. Мухин и заместитель председателя Совета Е. Милованов. Последний оказался сотрудником КГБ СССР²⁵¹. Вот как комментировалось это в тогдашней прессе.

История, случившаяся с товарищем Миловановым Евгением Евгеньевичем, побуждает нас к некоторым выводам. Начать с того, что одной тайной в нашей жизни стало меньше. Кроме того, становятся очевидны непростительные изъяны в чисто профессиональной подготовке сотрудников советских спецслужб – не все из них могут пить, не теряя человеческого облика и необходимой для секретного работника бдительности. Евгений Евгеньевич несколько обмяк и растренировался под надёжнейшей – как у них говорят – «крышей».

В самом деле: чем не «крыша» – Совет по делам религий. Отменные условия были созданы Евгению Евгеньевичу партией и правительством, чтобы с пользой для Отечества действовать среди архиереев и клира Русской православной Церкви, среди баптистов, католиков, мусульман и прочей публики, от которой он с холодной головой и горячим сердцем, с помощью щита и меча защищал нас с вами, сограждане и налогоплательщики²⁵².

Кто же сдал чекиста ментам? Простой вахтер, в полночь вызвавший милицейский наряд. После чего работники МВД извлекли сотрудника КГБ из служебного кабинета и на патрульной «раковой шейке» доставили в околоток.

А вредоносный журналист продолжает «очернять органы».

Омерзительная двойственность советской жизни давно стала достоянием литературы – так появилось министерство правды, которое фабрикует ложь, и министерство любви, специализирующееся на пытках. В этом ряду как нельзя более кстати и сотрудник КГБ СССР, занимающий видный пост в ведомстве, призванном обеспечить определённую законом норму отношений государства и Церкви. Секрет службы Евгения Евгеньевича лопнул при самых пошлых обстоятельствах.

В связи с этим хотелось бы спросить у председателя КГБ СССР в. Крючкова: неужто Милованов действовал на свой страх и риск? Неужто он посмел ослушаться главного своего начальника, не раз публично отрекавшегося от всякого вмешательства служб советской госбезопасности в дела Церкви? И наконец: почему все материалы, документально отразившие похождения Евгения Евгеньевича и его соратника, были изъяты из 7-го отделения милиции и без всякого следа исчезли в недрах КГБ, а сам товарищ Милованов и по сей день как ни в чём не бывало ходит на службу?²⁵³

Но так ли уж виноват сей «рыцарь печального образа»? «О бедном гусаре замолвите слово», – ведь у него было «делать жизнь с кого».

В 1955 г. блаженной памяти Никита Хрущёв и Николай Булганин побывали с визитом в Индии и обратно летели через Ташкент. Визит этот тогда раздували, как могли, и узбекские власти решили устроить грандиозный митинг, который, по замыслу, должен был транслироваться по радио на весь Советский Союз и за рубеж. На митинге должны были выступить оба советских руководителя.

Была проведена колоссальная подготовительная работа. На центральную площадь и все прилегающие улицы согнали массу народу, по всему Ташкенту были развешаны громкоговорители. Вся страна замерла в ожидании того, что скажут два её высших руководителя... Но узбекские власти совершили ошибку. Они устроили обед перед митингом, а не после...

Как рассказывали очевидцы, Булганин уснул сразу по прибытии в президиум, а Хрущёв вышел на трибуну и стал говорить. Жаль, магнитофонной записи не осталось с тех времён. Короче говоря, прочим руководителям, сохранившим трезвую голову, пришлось принимать непростое решение: сначала вырубили трансляцию на зарубеж, потом, по мере того как, клеймя империализм, Никита Сергеевич всё больше расходился, отключили трансляцию на страну, а ещё немного погодя, когда матерные слова стали встречаться всё чаще, были отключены и репродукторы на площади.

Но Хрущёв этого не заметил – к вящей радости тех, кто их отключил. А народ, который согнали по этому случаю чуть ли не со всего Узбекистана, стоя под палящим среднеазиатским солнцем, пугливо недоумевал: что это размахивает руками маленький лысый человек? Вроде кого ругает, а кого – не слышно.

А вы говорите – Милованов, Милованов!..

В ОВЦС поступали различные материалы на иностранных языках, касающиеся церковных проблем. Целый штат «толмачей» переводил их на русский язык, после чего документы ложились на стол председателя отдела. Вторые экземпляры полагалось передавать в Совет по делам религий, где они также ложились на соответствующий стол.

ОВЦС – это учреждение международного масштаба. Оно нуждается в людях, знающих иностранные языки. В людях, знакомых с зарубежной религиозной литературой, поэтому пришлось открыть особую аспирантуру при Московской духовной академии, в которой изучаются общеобразовательные предметы и иностранные языки. Приходится выписывать из-за границы иностранные источники, переводить их. Они лежат в библиотеке Отдела, никому не выдаются, они не должны попадать в руки посторонним лицам²⁵⁴.

Перевод – дело дорогостоящее, и Совет, по существу, паразитировал за счёт церковной казны. Десятки «идеологических работников» отирались в читальном зале Совета на втором этаже и, сидя под гипсовым бюстом Ленина, делали выписки для своих кандидатских и докторских... По иронии судьбы, эта контора размещалась на углу Садового кольца и 2-й Неопалимовской улицы.

Именно здесь «религиозники», отправлявшиеся за рубеж, получали заграничные паспорта с выездными визами. В Совете полагалось брать разрешение на вывоз докладов, написанных для прочтения на международных конференциях. Однажды мне пришлось представить «советскому» чиновнику обширный доклад на тему: «Буддизм в России». Из его содержания явствовало, что в царской России, этой «тюрьме народов», буддисты пользовались широчайшими правами, имели несколько десятков монастырей (дацанов), совершали паломничество в Тибет и т. п. А при советской власти – массовое закрытие дацанов, аресты ламаистского духовенства, «депортация из приграничной зоны» (т. е. на лесоповал). И, в качестве камуфляжа, открытие двух дацанов после Великой Отечественной войны, – чтобы ублажить заграничных буддистов-миротворцев, друзей страны Советов.

Негативная тенденция доклада от клерка-цензора не укрылась, и он заявил, что доклад «непроходной». Возражать было бесполезно.

– Но я же составлял его на основании открытых источников!

– Да, но при таком подборе фактов и в такой концентрации открытая информация становится закрытой!

И невольно вспомнилась байка из жизни папанинцев. Радистом станции «Северный полюс» на дрейфующей льдине был беспартийный Эрнст Кренкель. Вся информация из Москвы шла Папанину через него. Но когда полярники собирались в палатке на партийное собрание, чтобы обсудить очередную «эпохалку», то в определённый момент начиналась комедия. Папанин объявлял: «А теперь открытая часть партсобрания объявляется закрытой, а закрытая открытой». И Кренкель бегал вокруг палатки на морозе, приговаривая: «Партийные собрания – как переломы; бывают открытые и закрытые».

В эпоху Интернета запрет на распространение информации кажется диким, но в те годы материалы визировались, и была хитрая свобода печати: у кого печать, у того и свобода. Ещё в середине 1990-х годов на российской таможне спрашивали: «Печатные материалы? Электронные носители?»

А вот история конца 1990-х годов. 27 октября 1999 г. по обвинению в шпионаже был арестован научный сотрудник Института США и Канады Игорь Сутягин. ФСБ утверждала, что Сутягин передал иностранной разведке секретную военно-техническую информацию. Учёный возражал, что не имел доступа к секретам, а для докладов использовал открытые источники информации. До вынесения решения по делу учёный провёл за решёткой 4,5 года. В апреле 2004 г. присяжные Московского городского суда вынесли Сутягину обвинительный вердикт, а суд приговорил его к 15 годам колонии. Верховный суд оставил приговор без изменения. (Есть основания считать, что процесс по делу Сутягина был срежиссирован: впоследствии выяснилось, что среди присяжных были сотрудники российских спецслужб). «Международная амнистия» признала Сутягина политзаключённым.

Одним из аргументов обвинения против Сутягина был тот, что «собственный анализ информации привёл к формированию государственной тайны в его мышлении», которую он затем передал иностранцам...

А вот как Совет «курировал» редакцию «Журнала Московской Патриархии». Статья, прошедшая через опытные руки А.С. Буевского, поступала в Совет по делам религий. Там третьестепенный чиновник из работников КГБ, имеющий о литературе и о богословии такое же представление, как «заяц о геометрии», снова марал, снова вычёркивал, снова исправлял. Придирки цензуры были совершенно фантастичны. Так, нельзя было цитировать, конечно, никакие заграничные источники. Но что более удивительно – нельзя было ссылаться и на советские источники, на книги, изданные в СССР. «Что же, выходит, что мы работаем на вас?» – говорил чиновник²⁵⁵.

Несколько лет назад был снят гриф «Совершенно секретно» с некоторых материалов Национального архива Республики Беларусь. В одном из документов, скромно озаглавленном «Справка», рассказывается о том, как Совет по делам религий совместно с тогдашним архиепископом Минским и Белорусским Антонием (Мельниковым) «дожимали» сосланного в Жировицкий монастырь архиепископа Гермогена (Голубева). (В 1961 г. владыка Гермоген – единственный из отечественных архиереев – выступил против гонений на Русскую православную Церковь, после чего был уволен на покой с Калужской епархии и отправлен в ссылку).

Предназначено только для внутреннего пользования

Совершенно секретно

СПРАВКА

30 июля 1969 г. Заместитель Председателя Совета (по делам религий) т. Фуров В.Г. принял архиепископа Минского и Белорусского Антония по его просьбе и имел с ним беседу.

Архиепископ Антоний сообщил, что находящийся на покое в Жировицком монастыре архиепископ Ермоген (Голубев) отказывается подчиняться ему, Антонию, как правящему архиерею, а наместник монастыря Михей во всём потворствует Ермогену и не обеспечивает выполнения определения Синода о Ермогене.

Предосудительное поведение Ермогена выражается в том, что он без разрешения правящего архиерея служит в церкви, допускает к участию в церковной службе священников со стороны, в том числе и из других епархий, установил на месте широкие связи, находит среди части верующих поддержку и сочувствие, как страдалец за правые церковные дела, принимает приезжих неизвестных лиц, а также получает из многих мест корреспонденцию с помощью своих курьеров. Иногда он отлучается из монастыря в неизвестном направлении и на неопределённое время. Его обслуживают две женщины, сравнительно молодого возраста, которые ранее проживали в Калуге и с его помощью прописались в г. Слониме, что в 12 км от монастыря, они бывают в монастыре ежедневно. Местный сельсовет относится к Ермогену доброжелательно и содействовал ему в оформлении этих женщин в качестве домработниц.

Все эти обстоятельства, продолжал Антоний, привели к мысли о необходимости замены Михея и назначении на его место другого человека, более послушного и способного держать Ермогена в составе братии и не давать ему поблажек.

Несколько дней назад, отметил Антоний, мною был заготовлен указ об освобождении Михея от обязанностей наместника и при посещении монастыря ему об этом было объявлено. Однако Михей в ответ на это сказал, что он не находит возможным подчиниться моему указу, поскольку наместником его назначил патриарх и поэтому снять с себя возложенные на него обязанности он может только по письменному благословению патриарха Алексия. Такой ответ Михея вынудил меня прибыть в Москву и доложить патриарху рапорт о снятии Михея.

Архиепископ Антоний высказал мнение, что он решил написать рапорт коротким, без конкретных фактов, поскольку опасается, что его содержание станет известным Ермогену и Михею, и они всё будут отрицать, завяжется тяжба и даже возможно материал попадёт за границу.

В связи с замечанием о необходимости конкретизировать рапорт, Антоний согласился с этим, но сказал, что может быть целесообразно составить два варианта рапорта: один лаконичный, без фактов, а второй обоснованный, с фактами. Он, Антоний, доложит Патриарху суть дела устно и если последний согласится с предложением об освобождении Михея, даст ему первый вариант. В случае несогласия предоставит развёрнутый рапорт.

На вопрос о кандидатуре, которая могла бы заменить Михея, архиепископ Антоний сказал, что такая кандидатура подобрана, мыслится назначить наместником иеромонаха Ровинца, с которым беседовал уполномоченный по БССР Г.В. Ковалёв и согласен с этой кандидатурой.

На вопрос о деловых качествах кандидата Антоний сказал, что Ровинец неграмотный и безвольный человек, по виду мужик, а по способностям на две головы ниже Михея, до 1960 г. был плотником и вряд ли наведёт порядок в монастыре. В тоже время Антоний заметил, что Ровинец послушный иеромонах, братия монастыря может его поддержать.

Архиепископу Антонию было высказано замечание, что он несёт ответственность за положение в епархии и в монастыре и за действия подчинённых ему лиц. Вызывает поэтому удивление, что Ермоген и Михей игнорируют его как правящего архиерея. Выражена надежда, что он примет действенные меры к нормализации положения в монастыре.

В этот же день, после беседы в Совете, архиепископ Антоний посетил Патриарха Алексия и внёс предложение об освобождении Михея от обязанностей наместника монастыря. (Так архиепископ Антоний пытался сдать органам голову о. Михея в обмен на белый клобук. – а. А..) Патриарх Алексий заметил, что освобождать и назначать наместника дело управляющего епархией, но в то же время заявил, что было бы несправедливо освобождать доброго монаха Михея из-за того, что неправильно ведёт себя Ермоген. Следует перевести из монастыря Ермогена.

Антоний заявил, что он вполне согласен с мнением патриарха и что такое же мнение о переводе Ермогена из Жировицкого монастыря в другое место высказывал и Г.В. Ковалёв.

Инспектор Г. Шкловский

31 июля 1969 г.

(Материалы взяты из Национального архива Республики Беларусь, Ф. 136. Он. 1. Д. 66. Л. 166–167. Публикуются с небольшими сокращениями).

Опытные московские батюшки на годы вперёд безошибочно предугадывали «продовольственную программу» страны по... фамилии очередного председателя Совета по делам религий. С 1943 г. его возглавлял многолетний сотрудник НКВД Г.Г. Карпов. И московские клирики радовались: на обеденном столе рыбка будет! В начале 1960-х годов Карпова сменил Куроедов, – значит, полакомимся нежным птичьим мясцом. В горбачёвскую эпоху Совет возглавил Харчев: разносолов не будет, но как-нибудь прохарчимся. Но в 1989 г. Харчева сняли, и духовенство забило тревогу: не пойти бы с сумой по миру! На Неопалимовский прислали... Христораднова!

Был ещё один знак приближения тяжёлых времён. 9 мая 1985 г. в газете «Труд» появился жуткий снимок. На трибуне Кремлёвского Дворца съездов перед высшим советским руководством лежала... голова Горбачёва! Сам генсек стоял поодаль. (И это при том, что в народе его называли «меченым»!) Как выяснилось, при монтаже двух фотографий в суете со второго снимка забыли убрать голову генсека.

... Приближалось 1000-летие Крещения Руси, и «Старая площадь» не могла игнорировать этот факт. О том, как началась подготовка к этому юбилею, вспоминает Святейший Патриарх Алексий II.

– Это была целиком инициатива Русской Православной Церкви, и когда мы осознали, что необходимо образовать комиссию по подготовке празднования 1000-летия крещения Руси, то обратились в Совет по делам религий. Нам в ответ было совершенно определённо сказано, что ни государство, ни деятели науки, ни общественность не будут принимать в этом участия. Что это внутренний церковный юбилей, который мы должны отмечать в рамках Церкви. Мы, образовав в 1983 г. комиссию, поставили вопрос о том, чтобы Церкви в качестве духовного и административного центра был передан один из московских монастырей. Члены комиссии ездили и в Донской, и в Новоспасский монастыри, но в них исключалась возможность нового строительства. А Данилов монастырь, как говорил потом Куроедов, власти просто постеснялись нам предложить – в таком он был состоянии. Когда мы приехали в Данилов монастырь, в нём ещё находился детский приёмник МВД. Я был назначен председателем комиссии по приёму монастыря, по реставрации и строительству на его территории. Имевшая поначалу удручающий вид обитель за несколько лет обрела былой облик. И только находившийся рядом храм Воскресения Словущего, где ещё работала фабрика зонтов, был обезглавлен. Мы пригласили на заседание комиссии её директора и сообщили ему, что есть постановление правительства о том, что фабрика будет работать до 1987 г., и попросили его позволить нам привести внешний вид храма в надлежащее состояние. Через неделю директор фабрики сказал, что этот вопрос обсуждался на партийном комитете и было принято решение, что по идеологическим мотивам коллектив не может работать под крестами. Я спросил его: «А как же в Кремле в окружении крестов кремлёвских соборов проходят съезды партии?". Он не ответил, но через неделю было получено согласие.

В 1986 г. я послал Михаилу Сергеевичу Горбачёву письмо, в котором подчеркнул, что церковно-государственные отношения необходимо пересмотреть. Что у нас есть вопросы, за которые мы совместно отвечаем: нравственное здоровье общества, сохранение памятников и т. д. Но моё письмо не встретило понимания, хотя и было роздано всем членам Политбюро. Может быть, в результате этого письма я оказался на Ленинградской кафедре, потеряв пост управляющего делами Московской Патриархии. Только после встречи в 1987 г. Патриарха Пимена и членов Священного Синода с Горбачёвым, когда мы поставили перед ним порядка тридцати вопросов, начали изменяться отношения государства и Церкви и передаваться верующим храмы и монастыри. Празднование 1000-летия крещения Руси стало всеобщим праздником, в нём приняли участие и государство, и научные круги, и общественность. Празднование 1000-летия крещения стало, по сути, вторым крещением Руси. Я возглавлял это празднование и на Ленинградской кафедре, и в Новгороде, и в Петрозаводске, и в Пскове, и в Нижнем Новгороде и видел, что эти дни стали всеобщим осознанием того, что у нас единая киевская купель и все мы вышли из неё, неся традиции Православия на протяжении тысячелетней истории²⁵⁶.

Казалось бы, – «Торжество Православия», но позиции Совета по делам религий были всё ещё сильны. Когда в 1986 г. владыка Алексий был освобождён от должности управделами Московской Патриархии, а затем и председателя Учебного комитета, об этом решении ему объявил не тогдашний Патриарх Пимен, а председатель Совета по делам религий Константин Харчев. Впрочем, авторитет митрополита Алексия был настолько высок, что его устранение с поста управделами МП требовало соответствующей компенсации. Поэтому сразу после отставки его переводят на Ленинградскую кафедру, сохранив за ним также управление Таллинской епархией.

Из отчёта 4-го отдела Пятого управления КГБ. «... В период подготовки празднования 1000-летия введения христианства на Руси совместно с УКГВ Горьковской области проведена проверка сигнала о намерении группы рабочих стройуправления Даниловского монастыря организовать посещение на территории Горьковской области места, якобы связанного с жизнью Серафима Саровского, и провести там богослужение. В результате принятых мер попытка сорвана»²⁵⁷.

И действительно, почему бы представителям передового рабочего класса не совершить экскурсию, например, в Ульяновск, – на родину вождя и не поклониться «ленинским святыням»? Вот, например, с 1933 г. дом в Оберзальцберге, где жил Гитлер, стал местом паломничества, кусочки ограды часто забирали как реликвии, а одна женщина собрала землю со следом ноги Гитлера. Свидетельства о религиозном значении фигур вождей, лидеров – Ленина, Сталина и Гитлера – бесчисленны²⁵⁸.

Казалось бы, рабочие решили совершить паломничество на место молитвенного подвига преподобного Серафима Саровского – какая опасная антигосударственная акция! Но откуда простодушные пилигримы могли узнать, что они посягнули на «святая святых» тогдашнего режима: чуть было не вторглись в ЗАТО (помните, – «ЗАТО мы делаем ракеты...»?) – Закрытое Административное Территориальное Образование. Это – ныне широко известный «Арзамас-16» (здесь куётся ядерный щит родины), образованный по приказу Лаврентия Берии в 1940-х годах, курировавшего «Атомный проект». А тут под ногами, близ «объекта» путаются какие-то паломники: источничек, водичка, землица, иконочки, лампадки, маслице, поплавочки, фитилёчки...

И вот, в результате операции «Перехват», была сорвана попытка тяжкого преступления. («К Серафиму нельзя – он в «зоне"»!) А тогдашний первый секретарь Горьковского обкома Христораднов вскоре стал председателем Совета по делам религий при Совмине СССР...

Осенью 2007 года 12-е Главное управление Минобороны (ГУМО) отметило 60-летие, причём в храме Христа Спасителя. 12-е ГУМО проводит ядерные испытания, принимает от промышленности ядерные заряды, отвечает за их сохранность и боеготовность. Церковное благословление потенциального Армагеддона выглядит как-то непривычно. Но так как наше ядерное оружие создавалось в Сарове (Арзамас-16), то теперь оно находится под покровительством преп. Серафима Саровского²⁵⁹.

«Зачистка» Саровской обители началась вскоре после революции. 5 августа 1919 г. Расстрел близ Сарова в канун праздника Преображения почитаемой народом болящей девицы Дуняши, разбитой параличом и 30 лет прикованной к постели, а также четырёх других девушек, пожелавших разделить её участь и оставшихся при ней во время ареста.

Видение одному из очевидцев Духа Святого в виде голубя: когда девушек везли на расстрел, красноармейцы по дороге их секли, и большой белый голубь закрывал девушек своими крыльями, принимая на себя удары. В дополнение к этому свидетельству другие очевидцы сообщали, что один солдат в страхе отказался стрелять, так как увидел «что-то белое», закрывавшее Дуняшу, которую подруги держали под руки²⁶⁰.

4 декабря 1920 года. Вскрытие мощей преподобного Серафима Саровского. Мощи (якобы) выкрадены при перевозке и сохраняются благочестивыми верующими (народное предание)²⁶¹.

Впрочем, некоторым «церковникам» удавалось проникнуть «к Серафиму» ещё до Великой Отечественной войны. Одним из них был будущий епископ Гермоген (Голубев). Арестованный в 1931 г., архимандрит Гермоген пребывал «на покое» десять лет в лагерях, в бывшей Саровской Пустыни. Клуб лагеря, где часто устраивались лагерные суды, находился в соборе Пустыни, где когда-то покоились мощи преподобного Серафима²⁶².

Облавы на богомольцев проводились в Дивеево регулярно, но особенно сильные «зачистки» бывали накануне церковных праздников. Вот как два молодых москвича чудом ускользнули от щупальцев охранки.

С детства Кирилл Каледа и Юра Минулин любили путешествовать, но не просто как туристы, а со смыслом, по святым местам своей родной Москвы, своей родной страны. 31 августа 1984 г. – день памяти преподобного Серафима Саровского, Кирилл и Юра с друзьями отправляются в Дивеево. Народу понаехало туда чуть ли не со всей России. Все храмы в этом провинциальном знаменитом посёлке были разрушены, поэтому ближе к ночи паломники потянулись в лес к тому камню, на котором, по преданию, молился Преподобный. Люди читали акафист за акафистом, как вдруг тишину разрезали грубые голоса, затрещали ветки деревьев. Со всех сторон паломников окружала милиция. Быстро сообразив в чём дело, старушки (им-то терять было нечего, и ясно, что стражи порядка интересовались не ими) взяли в кольцо священника и молодёжь. Всю ночь милиция пыталась хоть кого-то выдернуть из-за бабушкиного оцепления, но это им не удалось. Осада длилась довольно долго. Закончилось молитвенное стояние только к утру. Терпение же милиционеров иссякло намного раньше, и они без всякого «улова» покинули дивеевский лес...²⁶³

Но не всем удавалось безнаказанно вырваться из подобной переделки. В начале 1980-х годов в стенах Ленинградской духовной академии появился новый преподаватель. Александр Михайлович Копировский, научный сотрудник музея Андрея Рублёва, регулярно приезжал из столицы и читал студентам IV курса церковную археологию. Так продолжалось несколько лет, но к началу 1984/1985 учебного года блестящий специалист в списке преподавателей уже не числился, и чтение курса церковной археологии было поручено мне. (Через несколько лет «эстафету» принял преподаватель Санкт-Петербургской академии художеств игумен Александр [Фёдоров].)

Естественно, интересуюсь: в чём причина? Окольными путями, через третьих лиц, дошли слухи: летом Александр Михайлович «с сотоварищи» отправился в паломничество к преподобному Серафиму, в Дивеево. Ну, а где Дивеево, там и «Арзамас-16», – они отдельно не бывают. И на пути «к источничку» нашего богомольца «взяли» «люди из органов». (Из каких «органов» – объяснять не надо. Это молодая поросль может спутать НКВД с КВЖД.) «Сигнал» пошёл «куда надо», и рабу Божию Александру с академией пришлось расстаться. Ведь «Арзамас-16» – гордость ВПК (военно-промышленный комплекс) – числился за Средмашем (Министерство среднего машиностроения). А со «Средней Машей» не шутят...

Но время госпартконтроля шло к концу. В октябре 1990 г. был принят закон, согласно которому Совет по делам религий лишался властных полномочий по отношению к Церкви и превращался в информационный, консультативный и экспертный центр. А вскоре эту контору вообще упразднили; вместо неё в Верховном Совете была образована Комиссия по свободе совести и вероисповеданиям...

Но это – в Москве, а в Киеве выживший там, в отличие от России, Совет по делам религий напомнил о своём существовании. В заявлении Совета, оглашённом в июне 1992 г., отмечалось, с одной стороны, что государство не вмешивается во внутренние дела Церкви. Но тут же решительно утверждалось, что Совет поддерживает и признаёт только митрополита Филарета (Денисенко; агентурная кличка – «Антонов»).

Остальных же 18 украинских епископов (из 20-ти архиереев Украины) за то, что они выступили против киевского владыки, Совет считает отныне самозваными. Причиной непризнания решений Архиерейского собора УПЦ, сместившего Филарета, Совет назвал несоблюдение процедуры: по уставу-де только предстоятель Церкви может созвать собор. Однако Совет «забыл», что УЦЦ ещё не являлась автокефальной Церковью, а предстоятель единой Русской православной Церкви этот собор благословил. Для властей, видимо, чем скомпрометированнее «партнёр», тем удобнее им управлять. И донельзя скомпрометированный Филарет оказался удобнее вновь избранного митрополита Владимира (Сабодана) (Московский патриархат)²⁶⁴.

Таким образом, «советские» действия поставили Церковь на грань раскола, который вскоре выплеснулся из митрополичьих канцелярий на приходы и на улицы. Так напоследок Совет по делам религий спровоцировал на Украине «духовный Чернобыль». В самой Церкви нашлись люди, которые воспользовались государственной поддержкой в своих делах, а затем за это стали расплачиваться. Расплачиваться душами пасомых.

На одном из миротворческих форумов владыка познакомился с Александром Чаковским, тогдашним главным редактором «Литературной газеты». Представляясь собеседнику, владыка отрекомендовался: «Митрополит Никодим, сын рязанского коммуниста». А шеф «Литературки», назвав своё имя, добавил: «Внук одесского раввина». Кстати, у владыки были хорошие личные отношения с раввином ленинградской хоральной синагоги; они тоже вместе должны были время от времени «бороться за мир». Ежегодно, к празднику еврейской Пасхи, в епархиальное управление для владыки Никодима курьер из синагоги привозил мацу, а митрополит Никодим направлял в синагогу пасхальный кулич.

Как-то в Ленинград приехал Святейший Патриарх Пимен. По тем временам это было редкое событие, поскольку власти не одобряли частые разъезды иерархов внутри страны. За границу – без проблем! Но если в Союзе, то сразу вопрос: а нужно ли устраивать пышные богослужения и «активизировать» религиозные настроения простых верующих?

Согласно программе, предложенной владыкой Никодимом, перед отбытием патриарха в Москву оба архипастыря нанесли визит в фотоателье, чтобы сделать официальный снимок. Тамошний фотограф – Золий Яковлевич (выходец из еврейской семьи, Закарпатье) – был профессионалом высокого класса, но понятия о Церкви не имел (как, впрочем, и о синагоге). О том, что было дальше, владыка поведал с долей иронии.

Усадив именитых клиентов в кресла, поправив им панагии на груди, Золий поставил треногу и, накрывшись черным покрывалом, приник к окуляру-видоискателю. И, из-под тряпки, – руководящие указания:

– Товарищ с бородой (к Патриарху)! У Вас зрачки бликуют!

– Так, теперь хорошо!

– А теперь – дайте мысль! У соседа хорошо! А у товарища – плохо! Не вижу мысли! Дайте мысль!

Митрополит Никодим стал приглашать Золия Яковлевича на архиерейские богослужения, и тот постепенно «воцерковлялся». Он уже не бегал с фотокамерой через Царские врата и не ложился на пол у престола, чтобы «поймать ракурс». Как-то он был со своей треногой на миротворческом конгрессе и обслуживал делегацию Русской православной Церкви. В перерыве между заседаниями он оказался в холле рядом с членами общины московской хоральной синагоги, и был такой обмен репликами.

– Слушай, ты наш?

– Конечно ваш! Но и их тоже!

Владыке нередко доводилось на миротворческом поприще общаться с руководством протестантских общин. Однажды он был в гостях у одного из пресвитеров, тёща которого была православной. Среди икон, висевших в красном углу, владыка увидел портрет о. Иоанна Кронштадтского, а также и свою фотографию, по поводу чего выразил недоумение. Пастор «поддержал» владыку, сказав, что нельзя молиться умершим праведникам, и тем более живым людям. Но старушка осадила зятя: «Вася! Ну не твоё же фото ставить в иконостас!» Рассказывая об этой истории, владыка смеялся с видимым удовольствием.

Впрочем, с иконопочитанием бывали и не такие истории. Вспоминает киноартист А. Панкратов-Чёрный.

Когда умер Сталин, мне было уже 4 годика. И вот я запомнил: дедушка мой вбегает – и... к портрету Сталина. В красном углу висел этот портрет, на который дед, набожный человек, всё время крестился. А тут дед, не крестясь, взял портрет Сталина – и об колено. Говорит: «Всё, ирод!» А за портретом стояла наша родовая икона Николая Угодника. Вот на кого он крестился, оказывается²⁶⁵.

Однажды владыке довелось возвращаться из-за границы в Москву с очередного миротворческого форума. В салоне 1 класса рядом с ним сидел пресвитер одной из баптистских общин; он начал разговор об «истинной» Церкви. По его мнению, истинная Церковь существовала лишь в первые три века по Р. X. После того как в 313 г. император Константин издал Миланский эдикт, она стала государственной. Началось вмешательство государства в церковные дела, и вскоре от Церкви осталась одна видимость. И только в XVI в., когда Мартин Лютер начал Реформацию, истинная Церковь возродилась.

На это последовал мгновенный ответ владыки: а как тогда быть со словами Спасителя: «Я создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют её» (Мф. 16:18)? Получается, что одолели? Пытливого собеседника выручило то, что самолёт пошёл на снижение и на табло вспыхнула надпись: «Пристегните ремни». И пресвитер предложил: давайте помолимся, чтобы посадка была успешной. К вопросам экклезиологии он больше не возвращался.

У митрополита Никодима были добрые отношения с местной общиной евангельских христиан-баптистов. По его инициативе в городе на Неве порой проводилась неделя молитв о христианском единстве. В числе прочих гостей на богослужении в храме Ленинградской духовной академии присутствовали евангельские христиане-баптисты, христиане веры евангельской (пятидесятники) и др. Ответный визит владыка нанёс в молитвенный дом евангельских христиан-баптистов, что близ Поклонной горы. Старший пресвитер Сергей Петрович Фадюхин, проводивший молитвенное собрание, просил владыку «послужить словом» при завершении богослужения. Митрополит произнёс проникновенную проповедь на тему «Да будут все едино» (Ин. 17:21), после чего гости были приглашены на чаепитие.

Доброжелательную атмосферу пытался нарушить один из «несознательных» членов местной общины. Громко и с явным вызовом он обратился к митрополиту: «А вот что Вы скажете насчёт такого-то места из Священного Писания?» У владыки в глазах появился охотничий блеск, и он уже приготовился устроить «совопроснику» «детский мат в три хода». Но «поборника истины» нейтрализовали свои же: на него зашикали и оттеснили на «задний план». Куда, дескать, сельскому шахматисту тягаться с гроссмейстером! Да и живём ведь в одном «бараке соцлагеря», на всех давят те же самые «глыбы», так что на данном этапе межконфессиональные споры совсем ни к чему.

Начавшееся с 1958 г. развитие отношений Московского Патриархата со Всемирным Советом Церквей в ноябре 1960 и марте 1961 г. завершилось переговорами о вступлении Русской православной Церкви в ВСЦ. На III Генеральной Ассамблее ВСЦ в Нью-Дели (1961 г.) архиепископ Никодим возглавил делегацию Московской Патриархии. На этой Ассамблее Русская православная Церковь была принята в члены ВСЦ, а архиепископ Никодим был избран членом его Центрального Комитета. На III, IV и V Ассамблеях ВСЦ он возглавлял делегации Русской православной Церкви; с 1961 по 1975 гг. он состоял членом ЦК и Исполнительного комитета ВСЦ.

Какую цель преследовала Московская Патриархия, участвуя в работе ВСЦ? «Участие в подобной деятельности помогало митрополиту Никодиму убеждать власть в полезности Церкви для укрепления общественной жизни и тем самым предупреждать, или, по крайней мере, тормозить осуществление намерения истребить Церковь как идеологически чуждую силу, – пишет профессор С.-Петербургской духовной академии протоиерей Владимир Мустафин. – Сейчас по поводу этого участия некоторые не по разуму ревнители чистоты Православия разглагольствуют, что митрополит Никодим и его единомышленники («никодимовцы») хотели соединиться с иноверцами, основать некую новую церковь, тем самым отказаться от Православия, даже «продать» его за деньги, полученные то ли от масонов, то ли от католиков, и несут прочий бред. На самом же деле участие РПЦ в межхристианских контактах, которые вызывали заметный отклик у международной общественности, имело целью укрепить авторитет Церкви внутри страны и тем самым хоть в какой-то степени оптимизировать её фактическое существование»²⁶⁶.

Долголетним другом владыки Никодима был митрополит Делийский Григорий (Павел) Вергезе. Он часто летал на международные конференции на самолётах Аэрофлота, за (рублёвый, не валютный) счёт Московской Патриархии. Однажды ему предстояла длительная стыковка рейсов в Москве, и была достигнута предварительная договорённость о том, что ему, по прилёте, сотрудник ОВЦС сделает транзитную визу, с проживанием в столице. А тогда были предпасхальные дни, и про митрополита... забыли!

– Прилетаю, никого нет. Бродил по залу час-другой, пока меня не увели в «камеру» (небольшой номер, без права выхода в зал транзитников). Звоню в ОВЦС – никто не отвечает, все молятся по храмам. Принимать пищу водили в аэропортовский ресторан, с сопровождающим, без права общения с соседями по столику...

... Митрополита хватились на третий день, извлекли из «темницы», и он предстал перед очами владыки Хризостома, зам. председателя ОВЦС. Все претензии «индийского гостя» отскакивали, как от стенки горох. По поводу его эмоциональных восклицаний («Я сидел в тюрьме!») были выражены «недоумение» и «озабоченность». Но это не омрачило дальнейшего сотрудничества делийского миротворца со страной Советов. В те годы влияние Кремля в Индии было весьма велико.

Особая папка. Совершенно секретно.

СССР. Комитет государственной безопасности при Совете министров СССР.

28 августа 1969 года. № 2169-А. Город Москва. ЦК КПСС.

Поджог израильтянами мусульманской мечети Аль-Акса в Иерусалиме вызвал острую реакцию индийской общественности. 26 августа с. г. этот вопрос обсуждался в парламенте Индии, и министр иностранных дел Динеш Сингх выступил с заявлением, в котором отметил, что «правительство и народ Индии глубоко потрясены этим событием».

Резидентура КГБ в Индии располагает возможностями организовать в этой связи демонстрацию протеста перед зданием посольства США в Индии, в которой примет участие до 20 тысяч мусульман. Расходы на проведение демонстрации составят 5 тысяч индийских рупий и будут покрыты за счёт средств, выделенных ЦК КПСС на проведение спецмероприятий в Индии в 1969–1971 годах.

Просим рассмотреть.

Председатель Комитета госбезопасности АНДРОПОВ²⁶⁷

Кто-то спросит: какое право имело кремлёвское руководство вмешиваться в дела суверенного государства? Ответим. В юриспруденции есть понятие «естественного права»; Маркс ввёл понятие «жизненного пространства» («лебенсраум»), а Гитлер воплощал марксистскую идею в жизнь. И на определённом этапе интересы нацистов и марксистов начали совпадать.

Из беседы Риббентропа с Молотовым 12 ноября 1940 г. Берлин.

Имперский министр иностранных дел интересуется, не повернёт ли в будущем на юг и Россия для получения естественного выхода в открытое море, который так важен для России ... Может ли Советская Россия извлечь соответствующие выгоды из нового порядка вещей в Британской империи, т. е. не будет ли для России наиболее выгодным выход к морю через Персидский залив и Аравийское море, и не могут ли быть в то же самое время реализованы и другие устремления России в этой части Азии, в которой Германия абсолютно не заинтересовано?²⁶⁸.

На следующий день обсуждение «индийского вопроса» было продолжено. Место беседы: бомбоубежище в доме Имперского министра иностранных дел. Проект соглашения, статья 3: «Центр тяжести интересов Советского Союза предположительно лежит южнее территории Советского Союза в направлении Индийского океана»²⁶⁹ (Привет Жириновскому!).

... В 1975 г. в Найроби (Кения) проходила V Генеральная ассамблея Всемирного совета церквей (ВСЦ). Владыка Никодим возглавлял делегацию Московского патриархата на этом форуме. На повестке дня были разные вопросы – острые и «так себе». Во время дебатов по «горячим» темам владыка брал ответственность на себя, и все члены делегации должны были голосовать единогласно, глядя на святителя. По второстепенным вопросам – вразнобой, демонстрируя свободу мнений. А как определить «уровень вопроса»? Очень просто. Владыка сидит впереди, и все смотрят на его длани. Если вверх пошла правая рука, значит все – «заединщики». Если левая – полный плюрализм. Домой вернулись, как тогда говорили, «с победой», – на V Ассамблее ВСЦ митрополит Никодим был избран одним из президентов ВСЦ. Но часть здоровья владыка оставил в Найроби.

Как вспоминала Фэри фон Лилиенфельд, владыка прислал ей открытку из Найроби, где проходила V Ассамблея ВСЦ. На открытке были изображены огромные толстокожие слоны. Владыка написал ей: «Вот такую кожу надо иметь, чтобы всё это выдерживать»...

... 1995 г. Уже два года как выезд из России безвизовый. При въезде в Кению виза оформляется за пять минут прямо в аэропорту. Иду по Харамби-стрит, поворачиваю на Парламентскую и выхожу на Сити-сквер. Передо мной – Центр конференций им. Джомо Кениаты. Здесь в 1975 г. проходила работа V Генеральной ассамблеи ВСЦ. Центр, с примыкающей к нему круглой высотной башней, – своеобразный конвейер. Одна конференция сменяет другую, и вот уже чёрные бои меняют растяжки-транспаранты: «Привет участникам такого-то конгресса!».

Но мне не надо суетиться у стойки регистрации делегатов, искать своё имя в списках комиссий, подкомиссий; единиц, подъединиц; секций, подсекций; «кластеров», «драфт-групп». А потом биться за каждую строчку в результативном документе: «Выражаем озабоченность...», «Новый аскетизм – экуменический вызов самообеспечивающегося общества всеобщего участия...» и т. д. и т. п. Сегодня, когда у нас в стране все разбежались по «конфессиональным квартирам», этот экуменический жаргон может вызвать только улыбку. «Отшелестела роща золотая...» Но, путешествуя по кенийской саванне, бороздя воды озера Виктория, поднимаясь на Килиманджаро, осматривая закоулки арабских кварталов на Занзибаре, иногда с грустью вспоминаю владыку Никодима: «За что боролись?»

Делегации Московского патриархата крупно повезло на IV Генеральной Ассамблее ВСЦ. Она состоялась в Упсале (Швеция) весной 1968 г., в «мирное время», и у владыки Никодима особых стрессов тогда не было.

Митрополит Никодим был решительным противником столь модного на Западе в «прогрессивных» католических и протестантских кругах синтеза между христианством и марксизмом, всякого «христианского атеизма», богословия «смерти Бога» и т. д. Диалог между марксизмом и христианством он отвергал, считал его нечестным взаимным обманом. Об этом он открыто говорил на IV Ассамблее Всемирного Совета Церквей в Упсале в 1968 г. и во многих других местах на Западе. Нужно сказать, что держаться так твёрдо такой позиции ему было не трудно. Помогало то обстоятельство, что и советская власть настроена тоже против всякого диалога между марксистами и христианами. Вернее, там, где марксисты ещё не у власти, они стоят за диалог с христианами. А там, где они уже захватили власть, они и слышать не хотят ни о каких сравнениях и параллелях²⁷⁰.

А между тем наступала Пражская весна. Чехословакия окончательно порывала со «сталинизмом брежневского розлива». Вплоть до 1960 г. на левом берегу Влтавы возвышался массивный постамент; на нём стояла статуя Сталина. Она поражала воображение своими размерами. За «вождём всех народов» тянулась – в соответствии с классовой табелью о рангах – высеченная из камня цепочка людей. Естественно, рабочий, крестьянин, представитель «прослойки» – интеллигент. В 1960 г. было решено скульптурную группу убрать. С тех пор и сохранился опустевший, прочно вросший в землю постамент.

Надо полагать, убрать статую Сталина особого труда не составляло. Труднее оказалось освободиться от сталинизма. К тому же из года в год ситуация осложнялась ещё и тем, что на него – на «местный сталинизм» наслаивались последствия советского застойного периода. А в сторонниках брежневских методов правления здесь недостатка не было.

Вспоминает Владлен Кривошеев, с 1965 по 1968 гг. собкор «Известий» в Праге.

– Не буду повторять про «социализм с человеческим лицом», порыв к демократизации – это общеизвестно. Напомню то, что забылось. Например, что до 1968 г. Чехословакия была единственной соцстраной, где не стояли советские войска – так повелось со времён Готвальда и, естественно, смущало наших генералов. Одновременно чехи были традиционно очень расположены и к России, и к СССР в целом. Исторические русофилы. С давних пор у них бытовало поверье: освобождение от немцев придёт с Востока, когда казацкий конь омочит копыто во Влтаве. Символическим подтверждением этого – бросок войск маршала Конева в мае 1945-го на выручку Пражскому восстанию.

Уважение к СССР доходило до нелепостей: помню надписи в пражских ресторанах: «Советский ресторан – образец для нас!» (это для чехов-то!). Конечно, в 1960-е свободнее стали границы, усилился туризм, чехи ездили к нам, на всё уже смотрели трезвее, преклонение сменилось шутками, подковырками – но не более! До 1968-го на моей памяти – единственная неприятная выходка: какие-то юнцы раз сожгли советский флаг (их вывешивали везде и по любому поводу); скорее, дурное ухарство, чем политический акт.

И вот – 1968-й. Восторженная атмосфера – как у нас в начале перестройки. «Антисоветские настроения»? Глупости, пражское руководство как раз рассчитывало, что Москва всё одобрит. Реформы? «Известия» публиковали материалы о них под рубрикой «Опыт друзей». В соседней Венгрии Кадар без лишнего шума реформы проводил куда более глубокие. «Атаки против СССР»? Дальше мелких газетных шпилек дело, поверьте, не доходило. Но чехам не повезло ещё и в том, что советским послом у них в то время сидел человек ограниченный и трусоватый. И из посольства летели в Москву панические, всё преувеличивавшие донесения...²⁷¹

4 марта 1968 г. во всех католических храмах Праги было прочитано послание апостолического администратора городской епархии епископа Франсиско Томашека. В этом послании чешское церковноначалие требовало отмены существующего законодательства о религии и принятия новых законоположений, которые обеспечивали бы действительную свободу совести и свободу действия для Церкви.

Во-вторых, требовалось ликвидировать государственные органы, осуществляющие контроль над деятельностью Церкви.

В-третьих, – расширить возможность использования в религиозных целях радио, телевидения, прессы, издательств, обеспечить широкое распространение в стране религиозной информации.

В-четвёртых, – предоставить Церкви право беспрепятственно воспитывать в религиозном духе детей, школьную молодёжь.

В-пятых, – осуществлять неограниченную подготовку священнослужителей²⁷².

Франтишек Томашек, кардинал и до конца 1991 г. пражский архиепископ, умер 4 августа 1992 г. в возрасте 93 лет. Он родился в 1899 г. в моравском городе Студенка в семье учителя, в 1922 г. стал католическим священником, позже – профессором теологического факультета в Оломоуце. В 1949 г. он был возведён в епископский сан и назначен в Оломоуцскую епархию. Однако даже этот высокий сан не остановил коммунистов: в 1950-е годы Франтишека Томашека арестовали, как и сотни других священников. Три года он провёл в концлагере.

Франтишек Томашек не поколебался и в трудные времена после возвращения из концлагеря, когда коммунистическая власть толкала католиков к компромиссу; некоторые епископы и священники, сотрудники организации «Pacem in terris», стали тогда ближе к коммунистам, чем к Церкви.

После оккупации Чехословакии в 1968 г. Франтишек Томашек требовал от имени чешских епископов освободить представителей тогдашнего чехословацкого правительства, насильно увезённых в Москву.

В 1977 г. Франтишека Томашека возвели в сан кардинала; в том же году он стал 34-м (с 1344 г.) пражским архиепископом. Во времена коммунизма кардинал Томашек активно защищал священников и прихожан, требовал соблюдения свободы вероисповедания, уважения человеческого достоинства. На Пасху 1987 г. он объявил начало «Десятилетней молитвы о духовном обновлении чешского народа». Позднее он активно протестовал против полицейского насилия над гражданами, почтившими в январе 1989 г. 20-ю годовщину самосожжения Яна Палаха.

Благодаря твёрдому характеру и силе его личности католики в Чехословакии включились в движение сопротивления коммунистической партии и связанным с ней государственным органам. В течение десятилетий кардинал Томашек оставался символом сопротивления строю, жестоко ненавидевшему Церковь...

... Вернувшись из очередной поездки в Прагу, владыка Никодим рассказывает в Совете по делам религий о ситуации в Чехословакии. После чего Макарцев (заместитель Куроедова) заявляет: «Ничего страшного! Там стоят наши войска!». А будешь перечить – пошлют туда, куда Макарцев телят не гонял.

В те же дни, во время интервью в своём кремлёвском кабинете, Брежнев не удержался и показал корреспондентам «Штерн» телефон с красными кнопками прямой связи с первыми секретарями ЦК партий социалистических стран. Нажмёшь кнопку, справишься о здоровье, передашь привет семье – и дашь «совет»²⁷³.

Накануне интервенции в Чехословакию советская номенклатура применяла метод, официально именовавшийся «сплочением здоровых сил партии». Эта оптимистически звучавшая формула означала, что если руководитель какой-либо зарубежной компартии начинал проводить курс, почему-либо неугодный советской номенклатуре, в этой партии срочно подыскивались более покорные, которые были рады сделать карьеру, отличившись перед московским сюзереном. Со «здоровыми силами» проводились беседы в ЦК КПСС, им оказывалась помощь в свержении проштрафившегося руководства. Как происходили такие беседы, описал Смрковский, которого лично Брежнев убеждал выступить против Дубчека, выразительно намекая, что Смрковский сможет сам занять в этом случае пост Первого секретаря ЦК КПЧ. Смрковский отказался, – но нашлись другие²⁷⁴.

В ночь на 21 августа началась самая большая военная операция в Европе после окончания Второй мировой войны. Армии стран Варшавского Договора – 650 тысяч человек – оккупировали Чехословакию. Успех операции был обусловлен тем, что Дубчек давно уже объявил, что чехословацкая армия сопротивления не окажет.

Чтобы не сбивать заданного темпа движения войск, был отдан жёсткий приказ: сбрасывать с проезжей части дорог любую остановившуюся из-за поломок технику, но не создавать пробок и задержек колонн ни на минуту, дабы любой ценой обеспечить ввод дивизий в Прагу в утренние часы 21 августа. В Рузине на бетонных полосах аэродрома шла высадка советских войск из военно-транспортных самолётов.

В полдень, как по команде, во всех районах Праги громко завыли заводские гудки крупнейших промышленных предприятий. На главных улицах разлилось живое море людей. Полностью остановился общественный транспорт. На площадях и перекрёстках дорожные указатели и магистральные стрелки были повёрнуты в ложном направлении. Появились первые лозунги на стенах домов: «Ленин, вставай, – Брежнев сошёл с ума!», «Ваши отцы – освободители, а вы – оккупанты!».

Ввод войск, – шаг грубый и безумный. Боялись НАТО? Ну, перебросьте танки к границе! Зачем же демонстративно ставить их посреди цветущего города, на позор себе и пражанам, вызывая ужас, растерянность и озлобление местного населения?

В давнем романе Милана Кундеры «Невыносимая лёгкость бытия», кстати, очень популярном в России, особенно у молодёжи, есть такое место: «Все предшествовавшие преступления русской империи совершались под прикрытием тени молчания. Депортация полумиллиона литовцев, убийство сотен тысяч поляков, уничтожение крымских татар – всё это сохранилось в памяти без фотодокументов, а, следовательно, как нечто недоказуемое, что рано или поздно будет объявлено мистификацией. В противоположность тому вторжение в Чехословакию в 1968 г. отснято на фото- и киноплёнку и хранится в архивах всего мира...»

Здание ЦК КПЧ в непосредственной близости от набережной Влтавы было со всех сторон окружено боевыми машинами советского танкового батальона. На призыв спокойно расходиться по домам чехи, собравшиеся перед зданием ЦК, отвечали многократным дружным скандированием: «А мы дома! А мы дома!».

Во второй половине дня во двор неожиданно вошла колонна из пяти-шести малых разведбронемашин (БРДМ). Толпы демонстрантов с флагами и портретами Дубчека были оттеснены десантниками с флангов здания ЦК, чтобы они не могли наблюдать за происходящим во дворе. Вскоре гебисты стали выводить по одному членов так называемой «партийно-правительственной делегации ЧССР» во главе с Александром Дубчеком для этапирования в Москву на переговоры. Каждому арестованному охрана помогала взобраться на ВРДМ и опуститься в люк, который сразу закрывался. Вся эта операция со стороны выглядела так, словно имели дело с закоренелыми преступниками.

В Праге с каждым днём нарастала лавина уличной агитации и печатной пропаганды. Создавалось впечатление, что все полиграфические мощности столицы были поставлены на службу идеологам Пражской весны, писателям, журналистам, художникам и карикатуристам. К 1 сентября весь город был буквально раскрашен и обклеен плакатами, лозунгами, призывами, листовками и воззваниями... Многие советские офицеры от души потешались, разворачивая свежие номера газет «Правда», «Известия», «Красная звезда», в которых помещались материалы о «напряжённой» обстановке в столице Чехословакии.

А потом было возвращение «партийно-правительственной делегации ЧССР» из Москвы. После приземления самолёта первым по трапу спустился А. Дубчек. Он стоял прямо и гордо, а из его глаз неудержимо катились слёзы. Весь его облик свидетельствовал о том, что над Дубчеком совершено насилие, что он в Кремле был отчитан, подавлен и унижен, но, будучи теперь уже бессильным что-либо изменить, готов, смирившись, нести свой крест до конца.

А теперь слово Иржи Гаеку, бывшему министру иностранных дел Чехословакии (1968 г.)

После переговоров в Праге с Тито и Чаушеску я отправился в Югославию недельку отдохнуть на берегу Адриатики. Там услышал о вторжении войск. По разным причинам в Белграде тогда оказались члены нашего правительства О. Шик, В. Власак, Ш. Гашпарик. Связаться с занятой войсками Прагой было затруднительно. Посоветовавшись с ними, я вылетел в Нью-Йорк на заседание Совета Безопасности ООН.

Постоянный представитель СССР Яков Малик успел известить мировое сообщество о чехословацком правительственном «приглашении» союзных армий. Я обязан был ознакомить Совет Безопасности с документом Президиума ЦК КПЧ: войска пяти стран введены в ЧССР без ведома президента республики, высших государственных и партийных органов. Это было нарушение международного права, положений Варшавского договора.

После моей речи Малик, не поднимая головы, снова стал читать заготовленный текст о «братской помощи». На галёрке смеялись, мне было жалко умного, опытного дипломата, с которым мы не раз встречались, были дружны, и которому теперь приходилось выполнять не самое лучшее поручение.

Вскоре я вернулся в Чехословакию. Новые власти меня исключили из партии, освободили от работы, лишили звания члена-корреспондента Академии наук. Подобно полумиллиону моих соотечественников, я перебивался случайными заработками, чтобы содержать семью. За моим домом велось круглосуточное наблюдение, по пятам ходили сотрудники госбезопасности. Не выдержав испытаний, ушла из жизни моя жена. Таков был удел многих активистов «пражской весны» в затянувшийся период «нормализации». ("Известия». 1991).

Политика запугивания населения, в том числе рядовых активистов компартии, не прекращалась с августа 1968 г., – с момента удушения «пражской весны». В печати сообщалось, что около 500 тысяч коммунистов были исключены из КПЧ, столько же чехов и словаков решили за это время покинуть страну.

Итак, в Прагу вошли советские танки... В это время владыка Никодим находился за границей. Первая реакция святителя на «миротворческую» акцию брежневского Политбюро: «Идиоты! Они не понимают, что сделали!» Но это – «частное богословское мнение», высказанное (без прослушки) одному из членов делегации, находившемуся с митрополитом в доверительных отношениях. А по возвращении в соцлагерь владыка, как «лицо официальное», должен был занять более «взвешенную» позицию.

Вспоминает Фэри фон Лилиенфельд: «Когда советские войска в 1968 г. вступили в Чехословакию, то митрополит Никодим (Ротов), которого впоследствии я научилась уважать и любить, публично оправдывал ввод советских войск в суверенную страну»²⁷⁵.

Как это бывает в уголовной среде, кремлёвские «паханы» »повязали кровью» «смотрящих» в странах соцлагеря. «Интернациональную помощь» Чехословакии вынуждены были оказать воинские части Польши, Венгрии, Болгарии, ГДР (уклонился Чаушеску, Румыния), а Югославия, хоть и была социалистической, но в соцлагерь не входила). Говорят, в составе восточно-немецкой группы «интернационалистов» всё ещё служили офицеры, которые вторгались в Чехословакию в рядах гитлеровского вермахта...

В Восточной Германии в те годы некоторые земельные епископы также были готовы идти на значительные компромиссы с властями.

Фэри фон Лилиенфельд: «Вот почему я обычно не осуждаю ваших бедных архиереев советского времени, – они-то были в куда худшем положении, чем наши епископы. Даже сравнивать нельзя! Не хочу ни оправдывать, ни осуждать их. Предоставим их дела и особенно намерения суду Божию. Что они делали ради церковной пользы, а что делали ради собственного благополучия и из трусости – Бог весть. Я бы ни за что не хотела очутиться на месте архиерея в Советском Союзе в хрущёвское и брежневское время. Может быть, среди церковных людей, внешне проявивших себя как коллаборанты, были и такие архиереи и священники, которых смело можно назвать исповедниками и даже мучениками.

Разумные люди у нас говорили в таких случаях: эти архиереи взяли на себя наитягчайший вид мученичества – мученичество лжи (das Martyrium der Luge). Выражение бытовало среди друзей Русской православной Церкви во времена холодной войны. «Советские» архиереи перед лицом внешнего мира безоговорочно отстаивали политику своего правительства, но внутренне с ней согласны не были! Мы, христиане 50-х годов, очутившиеся в ГДР, к этому не привыкли: в нашей Церкви, даже во времена нацистов, а потом и коммунистов, всё-таки можно было, соблюдая известную осторожность, говорить свободно»²⁷⁶.

Вспоминаю, с какой горечью митрополит Никодим воспринял весть о вторжении советских танков в Чехословакию. Ему пришлось оправдывать такое вторжение, что владыка скрепя сердце и делал, – иначе Церковь в России понесла бы урон. Тем не менее конфликт с совестью не давал ему покоя...²⁷⁷

Власти понимали слишком хорошо, что социализм с человеческим лицом невозможен. (Вы когда-нибудь слышали о волке-вегетарианце?) Послав танки в Прагу, они фактически посылали танки в Киев и Вильнюс, на Кавказ и в Среднюю Азию. Более того – в Москву.

А по заводам и фабрикам, как водится, шли собрания трудящихся, единодушно одобрявшие ввод войск в Чехословакию. Газеты печатали письма доярок, оленеводов, учителей и сталеваров, писателей и академиков. И все – от президента США и генерального секретаря ООН до последнего надзирателя в лагере – преклонили голову перед грубой силой.

Честь России в августе 1968 г. спасли семеро смельчаков – Лариса Богораз, Виктор Файнберг, Наталья Горбаневская, Константин Бабицкий, Вадим Делоне, Владимир Дремлюга, Павел Литвинов. 25 августа они вышли на Красную площадь и развернули плакатики с протестом против вторжения в Чехословакию. Им удалось продержаться несколько минут, после чего они были схвачены оперативниками. Расплата была тяжёлой: минута свободы – годы неволи, кого в лагерь, кого в ссылку, кого в спецпсихбольницу.

28 августа Наталья Горбаневская передала в редакции газет «Руде право», «Унита», «Морнинг стар» и другие своё письмо, в котором говорилось: «Мои товарищи и я счастливы, что смогли принять участие в этой демонстрации, что смогли хоть на мгновение прервать поток разнузданной лжи и трусливого молчания и показать, что не все граждане нашей страны согласны с насилием, которое творится от имени советского народа. Мы надеемся, что об этом узнал или узнает народ Чехословакии. И вера в то, что, думая о советских людях, чехи и словаки будут думать не только об оккупантах, но и о нас, придаёт нам силы и мужество»²⁷⁸.

«За вашу и нашу свободу» пострадали и те, кто в тот день на Красной площади не был. Так, председатель крупного колхоза в Латвии, убеждённый коммунист Яхимович в 1968 г. написал открытое письмо в ЦК, с коммунистических позиций осудив оккупацию Чехословакии. Вскоре он был арестован и направлен на психиатрическую экспертизу. Вся описательная часть экспертного заключения состояла из хвалебных эпитетов. Если бы не заглавие – можно подумать, что читаешь характеристику человека, представленного к государственной награде.

«Заявляет, что никогда и ни при каких условиях не изменит идее борьбы за коммунистический строй, за социализм... На основании вышеизложенного комиссия приходит к заключению, что Яхимович обнаруживает паранойяльное развитие психопатической личности. Состояние больного должно быть приравнено к психическому заболеванию, а поэтому в отношении инкриминируемых ему деяний Яхимовича И.А. следует считать невменяемым. Нуждается в прохождении принудительного лечения в больнице специального типа»²⁷⁹. И таких «швейков» в стране были сотни...

О тех августовских днях, «которые потрясли мир», вспоминает поэт-шестидесятник Евгений Евтушенко.

Придя домой, я бросился к радиоприёмнику, и в него попал голос моего старого друга-журналиста Мирека Зикмунда, объехавшего со своим соратником Иржи Ганзелкой на чешской «татре» почти весь мир, включая станцию Зима, где они спали на сеновале моего дяди Андрея.

– Женя Евтушенко, ты слышишь меня? – кричал Мирек. – Помнишь, как мы сидели с тобой у костра в твоей родной Сибири и говорили о социализме с человеческим лицом? Женя, почему же ваши танки на наших улицах?

– Я пошёл за письменный стол и написал две телеграммы одну на имя Брежнева с моим протестом по поводу нашего вторжения в Чехословакию и другую – в чехословацкое посольство в Москве с выражением моей моральной поддержки правительству Дубчека. По пути на коктебельский телеграф я зашёл к Аксенову – показать ему телеграммы. Я еле разбудил его. Он с трудом продрал глаза и, когда прочёл, махнул рукой:

– Всё это напрасно... и снова заснул мёртвым сном.

Молоденькая телеграфистка, принимая от меня телеграммы, считала слова и боязливо приговаривала:

– Ой, чего делается, чего делается...

Она боялась не зря. Через три дня она прибежала ко мне вся в слезах и сообщила о своём увольнении за то, что приняла мои телеграммы. Я поехал в феодосийское КГБ и пригрозил им, что, если они не отстанут от этой ни в чём не повинной девчушки, я поеду в Москву и созову пресс-конференцию иностранных журналистов.

– Мне, может быть, не сносить головы, – сказал я. – Но и вам тоже.

Им пришлось замять дело. Когда я вернулся в Москву, началась бесконечная промывка мозгов. Запретили выступления. Разбили матрицы выходивших книг. Однажды ночью мы сидели в Переделкине с моей женой Галей и жгли так называемую нелегальную литературу, уверенные, что меня арестуют. Жаль, что сожгли. Потом от меня как бы отстали. Как бы...²⁸⁰

«Органы» не тронули «властителя дум», – виновника «брожения умов». Из материалов «дела Яхимовича».

В своих показаниях в период следствия испытуемый указал, что своими действиями он преследовал одну лишь цель – добиться того, чтобы восторжествовала правда, так как правду «надо сработать собственными мозгами, прощупать собственным сердцем, каждой клеткой своего тела». Свои показания испытуемый закончил стихотворением Евтушенко²⁸¹.

Евгений Евтушенко принадлежал к «непоротому» поколению; сложнее было тем, кто был надломлен в 1930-х годах. Евгений Евтушенко о Дмитрии Шостаковиче.

Он был непримирим в своих личных беседах к конъюнктурщине, трусости, подхалимству так же откровенно, как и был добр и нежен ко всему талантливому. К сожалению, насколько мне нравились эти его суждения в узком кругу, настолько не нравились многие его статьи, доклады. Это были пустые восхваления партии, социалистического реализма. Практически это не было написано Шостаковичем, а лишь подписано им. Я однажды упрекнул за это Дмитрия Дмитриевича. Он был человек совестливый, беспощадный к себе и признал, что я прав, но грустно объяснил: «Однажды когда-то я подписался под словами, которых не думал, и с той поры что-то со мной произошло – я стал равнодушен к подписанным мной словам. Но зато в музыке я ни разу не подписал ни одной ноты, о которой бы я не думал... Может быть, мне хотя бы за это простится...»²⁸²

Молодому поколению, подраставшему в годы горбачёвской «гласности» и отмены цензуры, трудно представить ту атмосферу психоза, которая нагнеталась в стране в августе 1968 г. В автобиографической книге «Бодался телёнок с дубом» А.И. Солженицын так пишет об этом.

Считая наших не окончательными безумцами, я думал, они на оккупацию не пойдут. В ста метрах от моей дачи сутки за сутками лились по шоссе на юг танки, грузовики, спецмашины – я всЁ считал, что наши только пугают, манёвры. А они – вступили и успешно раздавили, значит, по понятиям XX века, оказались правы.

Эти дни – 21, 22 августа, были для меня ключевые. Нет, не будем прятаться за фатум: главные направления своей жизни всё-таки выбираем мы сами. Свою судьбу я снова сам выбирал в эти дни.

Сердце хотело одного – написать коротко, видоизменить Герцена: стыдно быть советским! В этих трёх словах – весь вывод из Чехословакии, да вывод из наших всех пятидесяти лет! Бумага сразу сложилась. Подошвы горели – бежать, ехать. И уже машину я заводил (ручкой).

Я так думал: разные знаменитости, вроде академика Капицы, вроде Шостаковича, ищут со мною встреч, приглашают к себе, ухаживают за мной, но мне даже и не почётна, а тошна эта салонная лескотня – неглубокая, ни к чему не ведущая, пустой перевод времени. А ну-ка, на машине быстро их объеду – ещё Леонтовича, а тот с Сахаровым близок (я с Сахаровым ещё не был знаком в те дни), ещё Ростроповича (он в прошлом году в Рязани вихрем налетел на меня, знакомясь, а со второго свидания звал к себе жить), да и к Твардовскому же, наконец, – и перед каждым положу свой трёхфразовый текст, свой трёхсловный вывод: стыдно быть советским! И – довольно юлить! – вот выбор вашей жизни – подписываете или нет?

А ну-ка, за семью такими подписями – да двинуть в Самиздат! через два дня по Би-Би-Си! – со всеми танками не хватит лязга у наших на зубах – вхолостую пролязгают, осекутся!

Но с надрывом накручивая ручкой свой капризный «москвич», я ощутил физически, что не подниму эту семёрку, не вытяну: не подпишут они, не того воспитания, не того образа мыслей! Пленный гений Шостаковича замечется как раненый, захлопает согнутыми руками – не удержит пера в пальцах. Диалектичный прагматик Капица вывернет как-нибудь так, что мы этим только Чехо-Словакии повредим, ну, и нашему отечеству, конечно; в крайнем случае, и после ста исправлений, через месяц, можно написать на четырёх страницах: «при всех успехах нашего социалистического строительства... однако, имеются теневые стороны... признавая истинность стремлений братской компартии к социализму...» – т. е., вообще душить можно, только братьев по социализму не следовало бы. И как-нибудь сходно думают и захлопочут искорёжить мой текст остальные четверо. А уж этого – не подпишу я.

Зарычал мотор – а я не поехал.

Если подписывать такое – то одному. Честно и хорошо.

И – прекрасный момент потерять голову: сейчас, под танковый гул, они мне её и срежут незаметно. От самой публикации «Ивана Денисовича» это – первый настоящий момент слизнуть меня за компанию, в общем шуме.

А у меня на руках – неоконченный «Круг», не говорю уже – неначатый «Р-17».

Нет, такие взлёты отчаяния – я понимаю, я разделяю. В такой момент – я способен крикнуть! Но вот что: главный ли это крик? Крикнуть сейчас и на том сорваться, такого ужаса я не видел за всю свою жизнь. А я видел и знаю много хуже, весь «Архипелаг» из этого, о том же я не кричу? все пятьдесят лет из этого – а мы молчим? Крикнуть сейчас – это отречься от отечественной истории, помочь приукрасить её. Надо горло поберечь для главного крика. Уже недолго осталось. Вот начнут переводить «Архипелаг» на английский язык...

Оправдание трусости? Или разумные доводы?

Я – смолчал. С этого мига – добавочный груз на моих плечах. О Венгрии – я был никто, чтобы крикнуть. О Чехословакии – смолчал. Тем постыдней, что за Чехословакию была у меня и особая личная ответственность: все признают, что у них началось с писательского съезда, а он – с моего письма, прочтённого Когоутом.

И только одним сниму я с себя это пятно: если когда-нибудь опять же с меня начнётся у нас в отечестве²⁸³.

И если от прямого противостояния советскому «дубу» уклонился матёрый «антисоветский телёнок», то что уж говорить про «официальных лиц»! Что было, то было; как сказали бы в Париже, «назвался шампиньоном – полезай в ридикюль». Когда руководимый А. Яковлевым журнал «Журналист» открыто поддержал Пражскую весну, в частности, в её борьбе с цензурой, это ему даром не прошло. В ту пору один из советских литературных мракобесов прославился фразой, что, прежде чем в Прагу, танки надо было ввести в журнал Твардовского «Новый мир». Солженицын вспоминает о том, как повёл себя в эти августовские дни редактор «Нового мира» А.Т. Твардовский.

Верховоды СП (Союза писателей. – а. А.), чтобы шире и надёжней перепачкать круг писателей, в эти дни прислали А.Т. подписать два письма: 1) об освобождении какого-то греческого писателя (излюбленный отвлекающий манёвр) и 2) письмо чехословацким писателям: как им не стыдно защищать контрреволюцию? Твардовский ответил: первое – неуместно, от второго отказываюсь.

Отлистайте сто страниц назад – разве это прежний Твардовский?

Я ему, в сентябре: – Если это подлое письмо появится за безликой подписью «секретариат СП», можно ли рассказывать другим, что Вы туда не вошли?

Он, хохлясь: – Я не собираюсь делать из этого секрета.

(Три года назад: «нежелательная огласка»!..)

– Я глубоко рад, Александр Трифоныч, что вы заняли такую позицию!

Он, с достоинством: – А какую я мог занять другую?

Да какую ж? ту самую... Ту самую, которую в этих же днях совсем неокупаемо, бессмысленно подписал «Новый мир»: горячо одобряем оккупацию! Гадко-казённые слова в соседних столбиках «Литературки» – одни и те же у «Октября» и «Нового мира»!..

Глазами чехов: значит, русские – все до одного палачи, если передовой журнал тоже одобряет...

Да, конечно, жали: не обычный секретариат СП, к которому уже привыкли, но райком партии (дело партийной важности!) звонил в «Новый мир» каждые два часа и требовал резолюцию. Замечешься! А Твардовского в редакции не было: он формально в отпуске. И Лакшин с Кондратовичем поехали к нему на дачу за согласием.

Твардовский уже распрямлял свою крутую спину, уже готовился – впервые в жизни! по такому важному вопросу! к необъявленному, молчаливому устоянию против верхов. С какой же задачей неслись к нему по шоссе его заместители? Какие доводы везли? Если бы к этому новому Твардовскому они приехали бы с горячим движением: «на миру и смерть красна, а может и выстоим гордо!» (и выстояли бы! – чувствую, вижу!) – решение состоялось бы мгновенно и ясно какое: плюс на плюс даёт только плюс. Но если позиция Твардовского была плюс, это мы знаем, а умножение дало минус, то позиция Лакшина открывается нам алгебраически. Ясно, что, приехав, он сказал Твардовскому: «надо спасать журнал!».

Спасать журнал! Дать визу на публичную позорную резолюцию – и сосморкано на земь собственное одинокое горделивое устояние главного редактора. Разъезжались ноги – одна на земле, одна на плотике. Устоять душой – и сдаться публично!²⁸⁴

Но Твардовский вынужден был «прогнуться». Ведь в январе того же 1968 г. скончался давний автор «Нового мира» Валентин Овечкин (1904–1968). Его повесть «Районные будни» («Новый мир», сентябрь 1952 г.) предвещала ряд реформ хрущёвского периода. В 1962 г., выдвинутый кандидатом в депутаты Верховного Совета СССР, он выступил перед избирателями с критикой нового культа личности, после чего его кандидатура была снята. Осенью он подал в ЦК записку с требованием колхозной реформы по югославскому образцу, за что и был помещён в психиатрическую лечебницу. Однако вскоре после того, как сообщение о заключении Овечкина в психушку было передано на Запад, власти отступили, и он был освобождён.

Продолжая ещё числиться в редакции «Нового мира», Овечкин больше не печатался, особенно после того, как отказался написать очерк об успехах колхозников Калиновки (места рождения Хрущёва). По непроверенным слухам, Овечкин вскоре после заключения в психиатрическую лечебницу пытался покончить жизнь самоубийством. Какой-то таинственностью покрыта и его кончина: в официальном некрологе не было даты смерти, а лишь дата похорон²⁸⁵.

... Александр Исаевич промолчал, чтобы не подставить под удар «Архипелаг ГУЛАГ». Александр Трифонович не промолчал, чтобы «спасти журнал». Владыка Никодим – чтобы не подставить под удар Церковь. И умалчивать об этом было бы неверно: ведь эти заметки – попытка нарисовать портрет владыки, а не икону; жизнь, а не житие.

«Старая площадь» «ломала» не только Высокопреосвященнейшего, но и Святейшего. Из документов.

Д-ру И. ГРОМАДКЕ, ПРЕЗИДЕНТУ ХРИСТИАНСКОЙ МИРНОЙ КОНФЕРЕНЦИИ

Дорогой д-р Громадка, мы только что получили пресс-бюллетень Всемирного Совета Церквей № 31 от 29 августа 1968 года, в котором с удивлением прочли, со ссылкой на Немецкую Евангелическую Службу Печати, об остром протесте «против незаконного вторжения советских и других восточноевропейских войск в Чехословакию», который издал будто бы 21 августа «Секретариат Пражской Христианской Мирной Конференции». По имеющимся у нас сведениям, это заявление было сделано в Праге двумя работниками аппарата Христианской Мирной Конференции, не обладающими на это правами и не могущими представлять своими особами ни Христианскую Мирную Конференцию в целом, ни какой-либо орган этой Конференции, правомочный делать публичные заявления.

Это заявление уже 22 августа с. г. было опубликовано в Западной Германии и получило широкое распространение в международных церковных сферах.

Такой поступок сотрудников аппарата ХМК требует, по нашему мнению, осуждения со стороны руководства Конференции, ибо мы знаем, что и многие члены Христианской Мирной Конференции не разделяют точки зрения авторов упомянутого заявления.

В самом деле, неприложимо понятие «оккупация», которое употребляют авторы заявлений, в данном случае, когда армии пяти союзных с ЧССР стран защитили социалистический строй в Чехословакии, находившийся под угрозой, к чему привели разрушающие действия противо-социалистических сил. Мы убеждены, что временное вступление на территорию Чехословакии союзных с ЧССР войск предотвратило большое кровопролитие и, возможно, международный вооружённый конфликт.

Мы молимся о братском народе Социалистической Чехословакии и о всестороннем его развитии.

С неизменной братской к Вам во Христе любовью

АЛЕКСИЙ, ПАТРИАРХ МОСКОВСКИЙ И ВСЕЯ РУСИ

г. Одесса, Успенский монастырь, 14 сентября 1968 года²⁸⁶.

Собкор «Известий» в Праге Владлен Кривошеев после 1968 г. потерял работу: «Антисоветчик!» Отказался писать, что благодарные чехи встречают нашу армию хлебом-солью. Вот его оценка тогдашней ситуации.

Ноябрьский пленум – «пражская осень». Какой она была? Танки к тому времени уже вышли из Праги. Развёртывались гарнизоны. На низовом уровне (жизнь есть жизнь!) отношения налаживались: наши солдаты помогали чешским крестьянам, порой крутили романы с местными девушками. Доходило до свадеб... Дубчека и его соратников принудили к покаянию... Была боль, словно кто-то очень близкий, тот, кого всегда любил, уважал, вдруг ударил ножом в спину. Боюсь, это ощущение у чехов живо и ныне²⁸⁷.

В то время митрополит Никодим был председателем Комитета продолжения работы Христианской мирной конференции (Прага), и при всем желании он не мог уклониться от изложения официальной точки зрения: «Московский Патриархат уполномочен заявить...»

Из определений Священного Синода от 28 ноября 1968 года. Слушали: Доклад Преосвященного митрополита Ленинградского и Новгородского Никодима, вице-президента ХМК, о совместном заседании Рабочего комитета и Международного секретариата ХМК в Масси, близ Парижа, с 1 по 4 октября с. г.

Постановили. 1. Доклад принять к сведению. 2. Одобрить позицию представителей Московского Патриархата в ХМК, занятую ими при обсуждении участниками заседания событий в Чехословакии. 3. Указать представителям Московского патриархата в Христианской мирной конференции на необходимость и в будущем столь же принципиально отстаивать реалистическую позицию в вопросах сохранения мира в Европе и во всем мире²⁸⁸.

Есть присловье: «Глас народа – глас Божий». Вспомним, что говорили в то время «на кухнях».

– Приснился танк. К чему бы это?

– К другу.

– Что такое наручники?

– Узы дружбы.

– Что такое танк?

– Карета скорой помощи.

– Какая страна самая нейтральная в мире?

– Чехословакия. Она теперь не вмешивается даже в свои внутренние дела.

После 21 августа 1968 г. президент Свобода переменил свою фамилию на Осознанная Необходимость.

Новая реклама Интуриста: «Приезжайте в СССР, пока он не приехал к вам!»

Офицерские жены:

– Ты где отдыхала?

– В Карловых Варах.

– Я тоже собираюсь туда, но наш танк поломался.

– Какая страна самая большая в мире?

– Чехословакия. Вот уже год, как советские войска уходят из неё, а не могут дойти до границы...

На политзанятиях в чехословацкой армии офицер спрашивает рядового, что тому известно об империалистах.

– Империалисты всегда хотели завоевать нашу родину!

– Правильно. Что вы ещё можете сказать?

– Но Советский Союз их опередил!

– Откуда чехи знают, что земля круглая?

– В 1945 г. они прогнали оккупантов на запад, а в 1968 г. они вернулись с востока.

В те годы в Праге располагалась штаб-квартира Христианской Мирной Конференции (ХМК). Это была хитрая контора, учреждённая вроде бы прогрессивной христианской общественностью, вроде бы независимо от Москвы (так было удобнее). Владыка Никодим принимал участие в работе ХМК с 1960 г.

Общественные организации (по-западному их называют неправительственными – non-government organisation, NGO) бывают разные. Некоторые специально создавались «органами» и «инстанциями», чтобы с их помощью проводить в жизнь «интересы государства». Для таких возникло название «гонго» (CONGO, Government Organisated Non-Government Organisation – «организованная правительством неправительственная организация»). Одни из них «боролись за мир во всём мире», другие – на конкретных направлениях: с сионизмом или со злобными измышлениями о психиатрических репрессиях.

Через «братские страны» осуществлялась перекачка денег из Москвы на Запад с помощью международных представительств в Будапеште, Берлине и особенно Праге. В Праге располагалась ещё одна хитрая контора: редакция журнала «Проблемы, мира и социализма». Редакция и издательство при нём превратились в настоящий почтовый ящик для операций по финансовому трансферту. Сколько миллионов долларов ушло в чемоданчиках-дипломатах через пражские гостиницы и карлово-варские санатории на финансирование пропагандистских программ, развёртываемых западными коммунистическими партиями!

Любой, кто приезжал в начале восьмидесятых годов в Париж, мог стать свидетелем «запуска» во французских книжных магазинах очередного творения теоретиков «развитого социализма». За сборником статей Брежнева, выпущенным в престижном парижском издательстве, следовал сборник Суслова, за Сусловым – Андропов, Пономарев, Гришин, Черненко. Сколько инвалютных рублей всё это обходилось советским налогоплательщикам?²⁸⁹

На IV Всехристианских мирных конгрессах владыка Никодим возглавлял делегации Русской православной Церкви. Митрополит Никодим был последовательно членом Рабочего комитета ХМК, вице-президентом, председателем коллегии вице-президентов, председателем Комитета продолжения работы ХМК и, наконец, на IV Всехристианском мирном конгрессе в октябре 1971 г. был избран президентом ХМК. На V-м ВМК в июне 1978 г. митрополит Никодим был избран почётным президентом ХМК.

Особенно тяжело пришлось миротворцам после 1968 г., когда они должны были оправдываться перед всем миром за ввод советских танков в Чехословакию. Ряд западных церковных деятелей в знак протеста вышел из ХМК, но оставшиеся «ещё теснее сплотили свои ряды вокруг ЦК с его закрытым распределителем». Там подвизались колоритные личности: чего только стоят фамилии чешских протестантских «лидерш»: Совокупова, Бардакова...

После ввода «братских танков» в Чехословакию из ХМК вышел ряд «левых западников»; советскую агрессию осудили такие «друзья страны Советов», как певец Ив Монтан, писатель и философ Жан-Поль Сартр (1905–1980) и другие.

Сартр защищал Сталина, Мао, Кастро, Че Гевару, Хрущёва, Тито, Пол Пота, террористическую организацию Rote Armee Fraktion в Германии. Он демонстративно приехал в тюрьму для особо опасных преступников, чтобы повидаться с Андреасом Баадером, одним из лидеров рафовцев.

Посещая Советский Союз, Кубу, Китай, Югославию, Сартр, обладатель острого аналитического ума, с удивительной лёгкостью попадался на пропагандистскую удочку. «В СССР можно критиковать кого угодно, – убеждённо говорил он в 1954 г. Если кто-нибудь ещё раз дерзнёт сказать мне, что в Советском Союзе преследуют верующих или что религия там вообще вне закона, я дам этому человеку по морде».

Он расхваливал пяти- и девятиэтажки, спешно возведённые на окраинах Москвы, и советовал своим соотечественникам брать пример с советской столицы. Увы, пригороды Парижа застраивались именно таким образом, что вело порой к тяжким социальным последствиям, например к возникновению районов, густо населённых преступным элементом.

В Литве один советский журналист спросил Сартра, как он расценивает заявление Вашингтона о том, что прибалты в Советском Союзе угнетаются. «Я не встретил там рабов, – ответил Сартр, – люди производят радостное впечатление». Однако это не помешало КГБ прикрепить к видному идейному попутчику в качестве гида молодую женщину, которая без труда соблазнила его и писала о нём донесения, потрясающие своей доскональностью. С коммунизмом в советском варианте Сартр, разумеется, всё же порвал: окончательно в 1968 г., после удара кнутом по Пражской весне²⁹⁰.

Лубянка и Старая площадь плотно «курировали» работу ХМК. Так, в октябре 1968 г. «для контрразведывательного обеспечения работы Христианской мирной конференции и проведения агентурно-оперативных мероприятий совместно с друзьями (НРБ, ВНР, ГДР, Куба, ЧССР) в ГДР... маршрутировались (жаргон-то какой! – а. А.) 12 агентов органов госбезопасности. В ходе мероприятий не допущены невыгодные кадровые изменения, приняты политически выгодные итоговые документы и поправки к Уставу»²⁹¹.

Впрочем, агентов госбезопасности (безпеки) хватало и в Праге. В 1969 г. в США перебежали два высоких чина из чехословацкой разведки. Чехословацкие перебежчики были «солидняками». Джозеф Фролик курировал Британию в пражской разведке с 1960 по 1964 г., потом служил резидентом в Лондоне. Франтишек Аугуст тоже трудился в чехословацком посольстве на берегах Темзы – под «крышей» консула. Именно Аугуст, как он сам признался, завербовал члена британского правительства Джона Стоунхауза, подолгу гуляя с ним в чехословацких парках (министра пригласили на отдых в Прагу).

В истории Соединённого Королевства такого ещё не было. Чтобы в «святая святых» – в самом правительстве – зарылся «крот» из КГБ! Во второй половине 1960-х годов Джон Стоунхауз занимал кресло министра – вначале авиации, а затем почты и телекоммуникаций. Тогдашний премьер-министр Гарольд Вильсон считал его крепким профессионалом и вообще своей надеждой и опорой.

Будучи министром авиации, Стоунхауз отвечал помимо самолётов в немалой степени за оружие для них, а также за тогдашнее «небесное чудо» – сверхзвуковой пассажирский лайнер «Конкорд». А в кресле министра телекоммуникаций контролировал департамент, который занимался прослушиванием телефонных разговоров, перлюстрацией почты. И тесно контактировал со сверхсекретным агентством по радиотехнической и радиолокационной разведке, чья штаб-квартира по сей день расположена в местечке Челтенхэм.

Вербовку осуществили по заданию и на деньги КГБ, ведь Чехословакия была сателлитом СССР, находилась под его жёстким контролем. Таких шпионов называли «агентами советского блока», и некоторых удалось раскрыть. Стоунхауз был для Москвы гораздо важнее, чем подавляющее большинство других шпионов. Он не только входил в правительство, но и имел доступ к самым сокровенным тайнам Соединённого Королевства, которые, без сомнения, чрезвычайно интересовали СССР.

Министр ушёл в отставку лишь после всеобщих выборов в 1970 г. До этого Вильсон ограничивал его только в одном – не пускал в Чехословакию. Отбыв в США, Стоунхауз имитировал там свою гибель – якобы утонул в океане. Однако вскоре «возродился» с новыми документами в Австралии, где в середине семидесятых его арестовали. Но – за финансовые преступления, а не за шпионаж²⁹².

... После 1968 г. над Восточной Европой сгустились тучи сталинизма. Правда, раздавались голоса протеста: «Восстановить уважение к Сталину, зная, что он делал, – значит установить нечто новое, установить уважение к доносам, пыткам и казням». Но кто это мог тогда услышать?

Перед ХМК стояла задача создавать в мире имидж Советского Союза как государства миролюбивого, а для кого это было важно, также и «христопослушного». Это митрополит Никодим не мог не понимать. Но вместе с тем его участие в этих чисто политических мероприятиях придавало им действительно христианскую окраску. «В своё время была создана т. н. Христианская мирная конференция (ХМК), учреждение исключительно политизированное, имевшее целью поддержать международную политику СССР и его союзников по социалистическому лагерю, – пишет протоиерей Владимир Мустафин. – Митрополит Никодим активно участвовал в ХМК, был даже одним из её организаторов и руководителей. Но совершенно ясно, что никакого искреннего интереса к советской политике «установления мира во всём мире» у него не было, как не было этого интереса у всякого мало-мальски серьёзного человека (включая и самих руководителей и пропагандистов этой политики)»²⁹³.

С годами владыке Никодиму всё труднее было осуществлять руководство этим движением, и он остался лишь на посту почётного президента ХМК. А в руководящие структуры ХМК был внедрён тогдашний митрополит Киевский и Галицкий Филарет (Денисенко, он же «Антонов»). Эту агентурную кличку можно обнаружить в отчётах КГБ ещё 1967 г., в которых, в частности сказано, что «Антонов» вместе с другими агентами, будучи на заседаниях исполкома и Центрального комитета Всемирного совета Церквей, в пику западным Церквам «требовал обсуждения положения негров в США»²⁹⁴. И теперь этот старый, проверенный и опытный кадр был брошен на фронт борьбы за мир: надувать щеки в президиуме ХМК.

Вот выдержка из отчёта, который начальник четвёртого отдела полковник В. Тимошевский направил руководству КГБ СССР. Год 1985-й: «В ВНР на заседании рабочего комитета ХМК (Международная религиозная организация »Христианская мирная конференция») направлены агенты «Антонов», «Кузнецов», «Вадим», «Прохоров» с заданием осуществить подготовку 6-го конгресса ХМК в приемлемом для нас плане. Решением рабочего комитета определён состав ряда руководящих органов, куда будет продвинута наша агентура"²⁹⁵.

Но вся эта мышиная возня продолжалась уже после кончины владыки Никодима. Через 20 лет после Пражской весны в одной лишь Чехословакии стояло больше советских дивизий, чем США имели во всей Европе; в ГДР было размещено больше советских дивизий, чем их было во всей американской армии; на Кольском полуострове против трёх норвежских лёгких пехотных батальонов были выдвинуты три советские дивизии, флот и дивизия морской пехоты²⁹⁶.

В недолгий период горбачёвского правления начали «сыпаться» восточноевропейские режимы. Предчувствуя это, «пражские миротворцы» разбегались, как крысы с тонущего ХМК-овского корабля, попутно «приватизируя» миротворчские фонды. О том, как разворовывалась собственность ХМК, мог бы поведать Филарет (Денисенко) (на Украине его нынче кличут «Филя-анафема»), но тайну сию он унесёт с собой в могилу: закон мафии – омерта (обет молчания).

Мог ли владыка Никодим предположить, что в декабре 1989 г. КПСС и КПЧ дадут тождественную оценку вводу войск пяти государств Варшавского договора на территорию Чехословакии в 1968 г.? («Эта акция явилась вмешательством во внутренние дела ЧССР, несовместимым с нормами отношений между суверенными государствами»). Что в конце 1980-х – начале 1990-х годов в Чехословакии произойдёт «бархатная революция» («глазик за глазик, зубик за зубик») и главой государства станет бывший политзаключённый Вацлав Гавел? Что в Прагу из Мюнхена переберётся радиостанция «Свобода»?

Милослав Петрусек, декан факультета политических наук Карлова университета, президент Чешского социологического общества, опубликовал интересное исследование самиздата в Чехословакии. В 1969–1989 гг. в самиздате в ЧССР выходило более 80 журналов (средний тираж 132 экземпляра), было напечатано несколько сотен литературных произведений. Изданием и распространением занималось 5% населения страны. С властями существовал негласный уговор. «Тоталитарный режим» требовал лишь соблюдения некоторых условных формальностей. Например, писать на титульном листе: «Для друзей размножил в количестве 7 экземпляров Вацлав Гавел». А за печатание тиража журнала Гавел уже не отвечал.

Самиздат создал его авторам политическую рекламу, что сказалось в «бархатную революцию» 1989 г. – интеллектуалы, вовлечённые в самиздат, сразу заняли важные государственные посты²⁹⁷.

... 15 июля 1992 г. в пражскую резиденцию Вацлава Гавела позвонил Борис Ельцин. Российский президент сообщил, что в архивах КПСС обнаружены документы чрезвычайной важности, проливающие свет на августовские события 1968 г. На следующий же день в Прагу прибыл специальный представитель Ельцина и передал их Вацлаву Гавелу. Среди них оказалось и так называемое «пригласительное письмо».

Речь идёт о письме, существование которого его авторы отрицали с самого августа 1968-го и на которое, в свою очередь, ссылались инициаторы вторжения во главе с Брежневым (но письма не публиковали). Поскольку письмо оставалось неизвестным, и не нашлось ни в каких подборках документов, переданных новому руководству Чехословакии сначала Горбачёвым и уже потом – Ельциным, очень многие считали этот документ мифическим. Оказалось, однако, что это не так.

На это письмо ссылался Леонид Брежнев на встрече пяти руководителей стран Варшавского Договора в Москве 18 августа 1968 г., не упоминая, правда, имён авторов. Тогда же было предложено использовать письмо в качестве политического обоснования агрессии. Ульбрихт, Гомулка, Живков и Кадар согласились.

– Почему советские войска так долго находятся в Чехословакии?

– Они до сих пор ищут того, кто позвал их на помощь.

«Максимальное засекречивание» было обеспечено хорошо (письмо хранилось в конверте с надписью: «Не вскрывать»). Письмо было передано Брежневу, по-видимому, 3 августа в Братиславе (есть свидетельство Шелеста о том, что Басил Биляк передал ему это письмо для Брежнева тайком, в туалете), затем было прочитано на коммунистической встрече в верхах 18 августа в Москве и стало формальным обоснованием вторжения.

16 июля 1992 г. Вацлав Гавел прочитал на пресс-конференции чешский перевод «письма-приглашения». Вот текст письма, – образец советской «туалетной дипломатии». Оно написано по-русски – приводим его дословно, не исправляя ошибок.

Уважаемый Леонид Ильич, с сознанием полной ответственности за наше решение обращаемся к Вам со следующим нашим заявлением.

Наш по существу здоровый после-январский процесс, исправление ошибок и недостатков прошлого, и общее политическое руководство обществом постепенно вырывается из рук центрального комитета партии. Печать, радио и телевидение, которые практически находятся в руках правых сил, настолько повлияли на общественное мнение, что в политической жизни страны сейчас без сопротивления общественности начинают принимать участие элементы враждебные партии. Они развивают волну национализма и шовинизма, вызывают антикоммунистический и антисоветский психоз.

Наш коллектив – руководство партии – совершил ряд ошибок. Мы не смогли правильно защитить и провести в жизнь марксистско-ленинские нормы партийной жизни, и, прежде всего принципы демократического централизма. Руководство партии уже не способно в дальнейшем успешно защищаться перед атаками на социализм, не способно организовать против правых сил ни идеологического, ни политического отпора. Само существо социализма в нашей стране стоит под угрозой.

Политические средства и средства государственной мощи в нашей стране в настоящее время уже в значительной степени парализованы. Правые силы создали благоприятные условия для контрреволюционного переворота.

В такой сложной обстановке обращаемся к вам, советские коммунисты, руководящие представители КПСС и СССР, с просьбой оказать нам действенную поддержку и помощь всеми средствами, которые у вас имеются. Только с вашей помощью можно вырвать ЧССР из грозной опасности контрреволюции.

Мы сознаём, что для КПСС и СССР этот последний шаг для защиты социализма в ЧССР бы не был лёгким. Поэтому мы будем изо всех своих сил бороться собственными средствами. Но в случае, если бы наши силы и возможности были исчерпаны или если бы не принесли политических результатов, то считайте это наше заявление за настойчивую просьбу и требование ваших действий и всесторонней помощи.

В связи со сложностью и опасностью развития обстановки в нашей стране, просим вас максимальное засекречивание этого нашего заявления, по этой причине пишем его прямо лично для Вас на русском языке²⁹⁸.

Сегодня имена «подписантов» хорошо известны – Алоис Индра, Драгомир Колдер, Антонин Калек, Олдржих Швестка и Васил Биляк. После того, как Вацлав Гавел передал фотокопию оригинала письма генеральному прокурору ЧСФР, репортёры разыскали Басила Биляка.

Василу Биляку, единственному здравствовавшему автору письма, которое дало в 1968 г. повод для оккупации Чехословакии войсками Варшавского Договора, грозил судебный процесс. «Ничего не подписывал, ничего не знаю, подпись – подделка», – заявил он журналистам. Конверт передавал, но что в нём было, не ведал. Биляку грозил 10-летний срок тюрьмы за «преступление против мира»: авторы письма могли спровоцировать широкомасштабную войну.

Тогдашний прокурор генеральной прокуратуры ЧСФР Владимир Неханицкий считал, что Биляку не избежать возмездия. Правда, следствию предстояло доказать подлинность подписи. Состояние здоровья 75-летнего Биляка могло стать препятствием для привлечения его к суду²⁹⁹. Такова была расплата за интервенцию...

Всего этого владыка Никодим не знал; он не мог также предположить, что в начале XXI столетия Чехия вступит в НАТО. И что «чехов» (чеченских боевиков) «федералы» будут «мочить» не в Праге, а в Грозном, как до этого «воины-интернационалисты» «гасили» «духов» (душманов) в Афганистане.

А как же с десятками статей и докладов по «текущему моменту», прочитанных владыкой на заседаниях ХМК и разом утративших свою актуальность? Утешает лишь одно: эти тексты готовили сотрудники ОВЦС, и владыка мог сберегать свои силы для более важных дел.

Конец 1970-х годов. Беседуют два пожилых актёра.

– Да! Сколько мы с тобой дерьма переиграли!

– Не дерьма, а нужного в своё время драматургического материала!

Как-то, вернувшись из очередной миротворческой поездки, владыка служил всенощную в Троицком соборе Александро-Невской лавры. Маститые протоиереи, стоявшие в алтаре, о чём-то оживлённо переговаривались. Начинается шестопсалмие; раскрываю архиерейский молитвослов, а святитель, подойдя к беседующим, назидательно изрекает: «Отцы! Здесь вам не британский парламент!» А потом, вынув очечник из кармана подрясника, подбрасывает застрявшую в нём чешскую крону: «Всё, что осталось от Праги!».

По словам архиепископа Брюссельского Василия, митрополит Никодим никогда не навязывал просоветской линии зарубежным архипастырям Московского патриархата. «Раз только он мне сказал: «Вот Вы всё критикуете Пражскую христианскую конференцию (ХМК, или ХМЫК, как он иронически её сам называл в последние годы своей жизни. Но когда я её так ему назвал, он встревожился: «Откуда Вы это знаете? Кто Вам это сказал?»). Вы бы вошли в неё и действовали в ней, как считаете правильным. А то Вы критикуете извне». «Владыко, – ответил я, – боюсь, что если бы я так сделал, это не пошло бы на благо Русской Церкви». Митрополит Никодим промолчал»³⁰⁰.

Любопытный эпизод содержится в «воспоминаниях семинариста», каким в середине 1970-х годов был Юрий Рубан: «Помнится, мне пришлось сетовать на «неразумное» использование людей, выказывающих явные способности к научным занятиям. Часто бывало, что человек, оставленный по окончании Духовной Академии «профессорским стипендиатом» для подготовки к преподавательской деятельности, очень скоро начинал надолго исчезать, а то и исчезал навсегда. Он ездил по всему миру и выступал с докладами на бесконечных тогда конференциях по проблемам «миротворчества», «разоружения» или чего-то аналогичного, явно не имеющего отношения к церковной науке, или же назначался представителем во Всемирный Совет Церквей. Это означало начало карьеры «церковного политика», но полный крах так и не начавшейся карьеры преподавателя и учёного богослова.

Выслушав, владыка кивнул головой, как бы в знак согласия, затем немного помолчал и, наклонившись ко мне, доверительно шепнул: «Знаешь, брат Георгий, если бы они там не ездили и не выступали, мы бы с тобой здесь не сидели и не говорили». Мне стало стыдно, и к этой теме мы больше не возвращались»³⁰¹.

... Генеральный секретарь ЦК компартии Чехословакии Милош Якеш, сброшенный «бархатной революцией» 1989 г., обосновался на прежнем месте жительства – в квартире престижного пражского района Ханспаулка. Средства на существование Милош черпает из небольшой пенсии и хороших гонораров за публикацию мемуаров. Против него было предпринято два судебных процесса – «о свержении законной власти в 1968 г.» и «попытке подавления народных выступлений в 1989 г.» – на обоих Милош был оправдан, так как действовал «согласно Конституции». Якешу уже за 80; он переписывается по Интернету с друзьями из Чили и регулярно получает приглашения поправить здоровье на кубинском курорте. Жизнью своей он вполне доволен³⁰².

... Летом 2000 г. лондонский аукционный дом Сотби выставил, что называется, тяжеловесов. Самым крупномасштабным – в прямом смысле этого слова – лотом стал Владимир Ленин высотой 3,3 метра. С 1955 г. бронзовый монумент стоял на центральной площади чешского города Горколов. Однако в 1989 г. в результате «бархатной революции» Владимир Ильич «сменил прописку», а затем был приобретён американским антикваром³⁰³. А в 1968 г. «чехи гибли за металл»...

Одна из немногих сфер деятельности, где Церковь была «полезна» атеистическим властям, было её участие в Фонде мира и в «борьбе за мир во всём мире». О том, как это было на самом деле, рассказывает митрополит Смоленский и Калининградский Кирилл (Гундяев): «Бо́льшая часть церковных денег переводилась на счёт так называемого «Фонда мира». Возможно, этот Фонд действительно делал какие-то добрые дела и его материальные ресурсы следовало пополнять (разумеется, на добровольной основе). Но в те времена декларировавшаяся властями необходимость ежемесячных взносов в Фонд мира на поверку оборачивалась изощрённо-циничным способом ограбления Церкви, тогда как многие храмы стояли с прохудившимися крышами. Бесценные памятники архитектуры медленно умирали, но государство не позволяло Церкви отреставрировать их за её собственные деньги»³⁰⁴.

Первый инфаркт случился у владыки в 1972 г., а второй последовал незадолго до проведения межрелигиозного миротворческого конгресса в Москве (октябрь 1973 г.). Прикованный недугом к постели, он поручил возглавить форум от Русской православной Церкви своему ближайшему сподвижнику – владыке Ювеналию (Пояркову). Сам он лишь мог смотреть по телевизору фрагменты заседаний, транслировавшиеся в вечерних новостях. С грустью в голосе он говорил: «Ведь я «срежиссировал» этот форум, определял порядок рассадки президиума, порядок чтения докладов...» Многое при подготовке пришлось «замкнуть на себя», и вот случилось «короткое замыкание» на сердце...

В 1972 г. после перенесённого инфаркта митрополит Никодим подал прошение Святейшему Патриарху и Святейшему синоду об освобождении его от должности председателя ОВЦС. Эта просьба владыки была удовлетворена. Однако он продолжал труды на посту председателя Комиссии Святейшего синода по вопросам христианского единства и межцерковных сношений.

Рассказывает архиепископ Брюссельский Василий.

Об отставке владыки Никодима от должности председателя «иностранного» Отдела я впервые узнал от него в Брюсселе в июне 1973 г., куда он приезжал на какую-то «общественную конференцию по безопасности в Европе»; что любопытно: он был в составе делегации не по церковной линии. Я не расспрашивал владыку Никодима, что там обсуждалось, всё равно ничего не изменишь, только расстроишься. Но и он меня ни к чему не привлекал. Итак, почти первое, что он мне сказал на аэровокзале, где я его встречал, было то, что он больше не во главе «иностранного» Отдела. «Но, – начал он объяснять с какой-то даже наивностью, – это не нужно понимать, будто бы меня »понизили«, нет, только перераспределили работу, а я всё равно буду стоять во главе». «Кому же писать по делам?» – спросил я его. «Митрополиту Ювеналию, а в случае чего важного – мне», – был ответ³⁰⁵.

И хотя после «первого звонка» владыка должен был снять с себя часть «миротворческой» нагрузки, ХМК всё же «достала» его: в октябре 1975 г., во время заседания рабочего комитета ХМК в Бад-Саарове (ГДР), святитель перенёс пятый инфаркт. И где теперь те важные резолюции, и где теперь ГДР? И где её высшее руководство?

... Весна 1989 г. Истекают последние месяцы «эпохи стены». Иду вдоль берега Шпрее. Посреди реки – сторожевая вышка, стоящая на бетонном островке. Гэдээровский пограничник зорко следит за вверенной ему зоной. Автоматная очередь поразит любого, кто попытается пересечь границу. Будет ликвидирован даже «голубь мира»,– а вдруг он почтовый? В «Музее стены» у Чек-пойнт-Чарли только что довелось увидеть образцы гэдээровских подводных заграждений. Невидимые взору, они идут вдоль фарватера реки в пределах Большого Берлина. Аквалангист, избравший свободу, сможет доплыть только до середины Шпрее, и его свобода закончится вместе с жизнью. Течение прижмёт пловца к решётке, усеянной шипами, и незадачливый «Ив Кусто» наткнётся на один из них в кромешной тьме. Сделанные по принципу рыболовных крючков, они неохотно отдают свою добычу.

А вот что рассказал мне местный лютеранский пастор Гердт Веттиг. Подготавливая 4-сторонние соглашение по Берлину, тогдашние союзники не задумывались о мелочах. Так, чья-то пьяная рука провела границу кое-где кое-как: не по фарватеру Шпрее, а по береговой линии. И получилось так, что ступив в воду у своего берега, житель Западного Берлина нарушал границу. А у пограничника инструкции. «Зафиксировав объект», он не должен размышлять: то ли это пловец-"осси» всё-таки добрался до свободного берега, то ли подгулявший «весси» решил покуражиться. У него приказ; стрелять на поражение. И стреляли. И поражали.

Играет ребёнок на берегу, срывается и падает в воду. Мать бросается за ним и получает с вышки «контрольный выстрел в голову» (второй – вверх, предупредительный). После нескольких «инцидентов» такого рода высокие договаривающиеся стороны достигли консенсуса. И вдоль набережной Шпрее через каждые 300–500 метров были установлены тумбы с «мигалками». Отныне, прежде чем спасатель ринется в воду, он должен добежать до стояка, разбить стекло, нажать на красную кнопку. Если завоет сирена и заработает «проблесковый маяк», то только тогда пограничник на вышке не станет досылать патрон в ствол.

«Жертвы стены» и «жертвы реки» тяжким грузом легли на совесть кремлёвских старцев, советской марионетки Хонеккера и долголетнего шефа «штази» Мильке. После падения стены «дедушку Хо» по-воровски вывезли в Москву с одного из аэродромов ЗГВ, неподконтрольных властям ФРГ. А Мильке загремел на нары как «убийца за письменным столом». Ведь инструкции «стрелять на поражение» выходили за его подписью. Оказавшись за решёткой, он стал симулировать старческое слабоумие и попросил принести ему в камеру плюшевых медвежат. Sic transit gloria mundi...

Август 1992 г. Бывшему руководителю ГДР предъявлено 800-страничное обвинение и он приступил к его изучению. Ожидать суда Хонеккер будет в белоснежно выкрашенной камере в больничном отделении следственного изолятора. Почти шесть десятилетий назад Хонеккеру уже пришлось отсидеть в тюрьме Моабит полтора года, прежде чем молодого коммуниста отправили с десятилетним сроком в тюрьму Бранденбург-Герден.

Хонеккер будет получать от германских властей небольшую – марок 700–800 – пенсию. Юридическим основанием для её выплаты являются взносы молодого Эриха в фонд социального страхования в бытность свою кровельщиком и партийным функционером в первые послевоенные годы до образования ГДР. Проверкой установлено: взносы в пенсионную страховку Хонеккер платил регулярно.

По данным телефонного экспресс-опроса, проведённого среди 5.000 берлинцев, две трети из них убеждены, что Хонеккер несёт личную ответственность за происходившее в ГДР, и посему должен быть осуждён. 67,1% опрошенных считают его виновным в том, в чём он официально обвиняется: в убийстве 49 человек и в 25 покушениях на убийство, совершенных погранвойсками ГДР согласно его приказу стрелять в перебежчиков. 18,6% действия Хонеккера оправдывают. 51,9% уверены, что осуждение Хонеккера поможет справедливой оценке прошлого Восточной Германии³⁰⁶.

Февраль 2004. Семья свергнутого в 1989 г. бессменного правителя ГДР (с 1971-го) Эриха Хонеккера практически в полном составе перебралась в Чили. В 1992-м туда уехала его дочь Соня вместе со своим мужем, чилийским эмигрантом Фердинандом Янесом, чуть позже к ним присоединились жена Хонеккера Маргот и сам Эрих – будучи уже серьёзно болен раком печени.

Бывший лидер ГДР умер в 1994 г., и с тех пор его семейство покидало Чили лишь для поездок на Кубу. В кубинских закрытых клиниках дважды лечился от кокаиновой зависимости внук Хонеккера – 27-летний Роберто, а Маргот прошла успешный курс избавления от рака. Отношения с Фиделем Кастро у неё по-прежнему прекрасные, и тот каждый год приглашает семью экс-главы ГДР бесплатно отдыхать на лучшем курорте острова – Варадеро.

75-летняя вдова Хонеккера не даёт интервью, хотя германские телевизионщики сутками дежурят напротив её виллы в пригороде Сантьяго – Ла-Рейна. Иногда они выводят бабушку Маргот из себя, и она обливает журналистов водой: обычно же у входа в домик (примерная цена которого $300.000) дежурят телохранители. До последнего времени имелось лишь одно фото Маргот в изгнании – год назад она предстала перед фотокамерами в Национальной библиотеке Сантьяго, на презентации совместной с лидером чилийских коммунистов Луисом Корваланом книги «Другая Германия», мгновенно ставшей бестселлером на её родине.

Экс-министр образования ГДР фрау Хонеккер получает убогую пенсию в 300 евро: от властей Германии она берёт лишь деньги, не покупая ничего немецкого в супермаркетах и отказываясь лечиться немецкими лекарствами. Несмотря на многочисленные приглашения, на родину Маргот ехать не хочет, пока ей не будут принесены официальные извинения за «преследование её семьи» – как она заявила, «её тошнит от Германии в современном виде». Урна с прахом умершего мужа всегда рядом с ней – пепел Хонеккера хранят в комнате, соседней со спальней Маргот³⁰⁷.

Митрополит Никодим был председателем комиссии по подготовке и проведению празднования 60-летия восстановления Патриаршества в Русской православной Церкви (1977 г.). И он же председательствовал на торжественном заседании, посвящённом этому знаменательному юбилею. Это было последнее участие владыки в праздновании выдающихся событий Русской православной Церкви.

Долгие годы председателем Ленинградского (Санкт-Петербургского) комитета защиты мира был известный поэт-фронтовик М.А. Дудин. Однажды, в канун Дня Победы, он был приглашён на торжественный акт в Ленинградскую духовную академию. Михаил Александрович оставался в этой должности до конца своих дней. И чувствовалось, что роль «свадебного генерала» его тяготила. Своё слово, обращённое к студентам и преподавателям ЛДА, он произнёс «на автопилоте», как делал это сотни раз в разных учреждениях. Запомнилось часто звучавшее клише: «обвальный грохот войны».

Свои симпатии к Церкви в те годы нельзя было демонстрировать даже в стенах Духовной академии. (Это уже после 1991 г. в алтаре академического храма иногда присутствовал за богослужениями народный артист Евгений Лебедев, служивший в БДТ.) Зато неприязнь к мертвящей советской идеологии могла находить выход. Михаил Александрович любил юморной народный фольклор, неподцензурные частушки, которых знал множество, да и сам время от времени сочинял так, что его строки уходили в тот же самый фольклор, теряя законное его, дудинское, авторство. Сохранилось множество его язвительных эпиграмм. Например, написал он о Мариэтте Шагинян, которая много писала о рабочем классе, заводах и электростанциях, в молодые годы была знакома с Лениным и вхожа в семью «вождя мирового пролетариата». Была она маленькая полная старушка, оснащённая слуховым аппаратом, что и отразил поэт в своём шуточном четверостишии:

Железная старуха.

Товарищ Шагинян,

Искусственное ухо

Рабочих и крестьян.

Вот дневниковая запись одного из друзей Дудина: «Январь 1994 г. Рождественский сочельник. Из Питера привезли тело Михаила Александровича Дудина. Тихо и скромно его отпели в Преображенском соборе. А потом так же тихо и скромно, без помпы предали земле в сельце Вязовское, рядом с его мамой. Вернулся домой! В родную провинцию». Одну из своих последних книг Михаил Александрович назвал символично – «Доро́гой крови по дороге к Богу».

В те годы брежневское Политбюро вело психологическую войну против населения Западной Европы. Смысл этой войны – без всякого риска запугать европейцев своими ядерными ракетами и вызвать в Западной Европе массовую истерию. В этом и состояла в первую очередь цель установки советских ракет «СС-20», нацеленных на Западную Европу. Показательно, что первые «СС-20» были установлены в 1975 г., в апогее разрядки, почти сразу же после торжественного подписания Брежневым заключительного акта конференции в Хельсинки. Целью такой операции было вызвать шок среди задремавших в сладостной разрядке европейцев и ввергнуть их в панический страх. Затея удалась. На волне страха в Западной Европе поднялось движение «за мир», а по плану Москвы – за капитуляцию³⁰⁸.

«Неправда, что я или кто-либо другой в Германии хотел войны в 1939 году, – писал Гитлер в своём политическом завещании. – Я внёс слишком много предложений по ограничению вооружений и контролю над ними»³⁰⁹. Очередной Нюрнбергский съезд НС ДАН, запланированный на 1939-й год, по иронии судьбы был назван «Съездом мира». Но он не состоялся ввиду нападения Германии на Польшу и начала Второй мировой войны³¹⁰.

В ответ Запад стал устанавливать «Першинги», и мир стал «заложником компьютеров». Ведь подлётное время до цели – всего пять минут, и именно компьютер «решает»: то ли это ракеты противника, то ли стая гусей. А если «системный сбой»? Но кремлёвские старцы, с их «застреванием акцентуации личности» (в просторечии – «упёртость»), не желали давать задний ход. Помню, на лекции в актовом зале ЛДА докладчик из общества «Знание» восклицал: «У советских людей крепкие нервы, товарищи!».

Впрочем, кое у кого нервы сдали... Однажды в студёную зимнюю пору отец одного семейства вдруг понял, что вот-вот начнётся война. Единственный способ избежать гибели – забраться под стол и окружить себя водной преградой. Он открыл это своим ближним. И вскоре жена, муж, взрослые дети стали проводить большую часть времени под столом, поставив вокруг себя тазики, тарелки, банки с водой. И так неделями. Хорошо, что соседи это заметили. Всё семейство попало в больницу. Оказалось, что у его главы психическое расстройство. Домочадцы же были здоровы, но стали жертвами так называемой «наведённой шизофрении». Случай этот описан в медицинской литературе. И всё это из-за милитаризма советского, довёл-таки он беднягу. Но глава этой семьи только ближним открыл тайну. Он ни на Шаболовке не работал, ни в Останкино. Не было у него возможности транслировать свои мысли на десятки и сотни тысяч зрителей. А то сколько воды было бы залито! Сколько тазиков, тарелок и банок раскуплено!

«Взявшие от жизни всё» члены Политбюро словно повторяли слова бесноватого фюрера: «Мы уйдём, но так хлопнем дверью, что содрогнётся весь мир!» (апрель 1945 г.).

«Вельтмахт одер нидерганг» («Мировое господство или крах») – лозунг, которым Гитлер оправдывал собственную агрессивную политику. Если мировое господство недостижимо, говорил он, то он, как Самсон в Газе, предпочитает умереть в катастрофе. «Если мы будем не в состоянии покорить мир, – заявил Гитлер в 1934 году, – мы должны втянуть полмира в уничтожение вместе с собой»³¹¹. «Жертвы будут огромны... Нам придётся отказаться от многого из того, что было ценным для нас и сегодня кажется невосполнимым. Города превратятся в руины, замечательные памятники архитектуры исчезнут навсегда. Это время не пощадит нашу священную землю. Но я не страшусь этого»³¹².

Кто-то скажет: это сравнение кощунственное! Приношу извинения. Тогда обратимся к «первоисточнику». 13 июля 1921 г. московская «Правда», повторяя более раннее обещание Троцкого «перед уходом хлопнуть дверью на весь мир», писала: «...тем, кто нас заменит, придётся строить на развалинах, среди мёртвой тишины кладбища». И лишь Горбачёву удалось добиться того, чего не сумели сделать Андропов и Черненко – удаления американских ракет «Першинг» из Западной Европы – в обмен на удаление СС-20 из Восточной.

В 1977 г. была проведена очередная Всемирная конференция («Религиозные деятели за прочный мир, безопасность и справедливые отношения между народами». Москва, 6–10 июля 1977 г.). Она проходила уже без участия владыки Никодима. Очередной миротворческий конгресс 1982 г. состоялся уже после кончины митрополита (1978 г.). Уже были введены советские войска в Афганистан (1979 г.), в Польше было объявлено военное положение. Как писал в мемуарах Эдвард Терек, однажды по прямому проводу ему позвонил Брежнев и без излишней дипломатии прошамкал:

– У тебя-я-я контра-а-а. Надо взять за морду. Мы поможем.

Легко сказать – «взять»! Кого? Легко сказать – «контра». Это рабочие-то? То, что происходило в Польше, мы называли контрреволюцией. И наводили тень на плетень. Это была типичная, хоть и без моря крови, революция. И случилось то, что рано или поздно должно было случиться. В отличие от российского орла, у польского – одна голова. Повёрнута она в сторону Запада³¹³.

И снова пошли резолюции.

Из заявления руководителей ХМК о положении в Афганистане.

«...Угрозам свести на нет завоевания Апрельской революции оказали решительное сопротивление прогрессивные силы самого Афганистана. В свете анализа этих событий совершенно очевидны и понятны те причины, которые побудили правительство Афганистана просить о помощи соседнюю державу – Советский Союз и почему Советский Союз оказал эту помощь.

... Мы обращаемся ко всем Церквам и христианам с настоятельным призывом, чтобы они старались составить для себя неискажённое представление об обстановке в Афганистане, избегать поспешных, необдуманных решений, содействовать тому, чтобы у общественного мнения сложилось правильное понимание всех этих проблем»³¹⁴. И подписи:

Епископ д-р Кароли Тот, президент ХМК (Венгрия);

Митрополит Киевский и Галицкий Филарет (ныне – Киевский патриархат, в расколе с Московской патриархией).

Д-р Любомир Миржеевский, генеральный секретарь ХМК (Чехословакия).

Прага, 16 января 1980 года.

Люди свои, проверенные: один пережил подавление венгерского восстания в 1956 г., другой – подавление Пражской весны (1968 г.), а третий – просто «агент влияния Антонов».

Но вот беда – Запад решил бойкотировать Олимпиаду-80, проводившуюся в Москве. Успеху Олимпиады помешало новое обострение отношений между СССР и США. После ввода советских войск в Афганистан в конце 1979 г. администрация президента США Картера пыталась организовать массовый бойкот Игр в Москве.

«О, спорт, ты – мир!». И снова миротворческое заявление: «Мы, церковные люди, понимаем и разделяем причины, приведшие к этому шагу Советское правительство, и не считаем ни в какой мере оправданным использование событий в Афганистане со стороны США и ряда других стран для бурного нагнетания напряжённости в отношениях между Востоком и Западом. Мы решительно осуждаем использование событий в Афганистане как повод для раздувания недопустимой кампании по срыву проведения в Москве Олимпийских игр 1980 года, Игр, призванных укреплять элементы братства, взаимопонимания и мирного сотрудничества между всеми народами, населяющими нашу землю»³¹⁵.

Игры, хоть и в усечённом виде, худо-бедно состоялись, но в народе их насмешливо называли «Спартакиада-80».

Московская Олимпиада-80... Вишнёвый сок с мякотью из запотевшего пакетика серебряной фольги с приложенной запечатанной индивидуальной коротенькой соломинкой – финский. Стограммовые вакуумные упаковочки тонюсенько нарезанной салями различных сортов – финские. А ещё сыры разные, джемы – всё финское. Финляндия выиграла право снабжать олимпийские буфеты. Поставки все рекламные, халявные.

Халява сыпалась на Москву как из рога изобилия. Шри-Ланка поила её настоящим цейлонским чаем. Германия катала на настоящих «мерседесах» (микроавтобусы для участников и индивидуальные авто для членов МОК и НОК). Япония оснастила все пресс-центры телевизионным оборудованием. Концерн «Кока-Кола» успел прислать в Москву до объявленного Штатами бойкота немереные тонны концентрата с фантастическим названием «Фанта», а аппаратов, которые превращают этот концентрат в напиток, смог прислать лишь считанные десятки. Их поставили в пресс-центрах, что-то напутали с дозировкой, поэтому любой желающий бесплатно получал огромный стакан ярко-оранжевого, почти непрозрачного пенящегося напитка, обжигающий вкус которого вдохновлял многих на химические опыты, главным из которых было «отмывание денег». За какие-нибудь полчаса пребывания в этой жидкости замусоленные пятаки начинали сверкать, как солнце. Оставленный в стакане полиэтиленовый пакет за рабочий день растворялся без остатка. Поразительные очищающие свойства «Фанты» чиновники нашего Олимпийского комитета тут же применили к делу. Излишками концентрата они до блеска мыли выданные им, на время «мерседесы». Химию – в жизнь!

Последний дождик пролился за день до открытия. Аккурат во время репетиции зажигания огня, отчего лучший баскетболист всех советских времён Сергей Белов не смог добраться с факелом до чаши: щиты, образующие эффектную дорожку прямо через зрительскую трибуну, которые подняли над собой в нужный момент специальные люди, тут же намокли и превратились в каток. К настоящему открытию на них прибили планочки, но дождя не было, и Белов с лёгкостью и достоинством огонь к чаше доставил³¹⁶.

В это время родился такой анекдот: с торжественным словом на открытии Олимпиады в Лужниках обращается генеральный секретарь ЦК КПСС, открывает папку, сосредоточивается и произносит: «О!..» Трибуны замирают. Генсека как будто заклинивает, и он многозначительно повторяет: «О... О... О...» К Брежневу подбегает один из спортивных руководителей и говорит: «Леонид Ильич, это кольца – олимпийская символика. Текст – ниже».

А через четыре года Кремль нанёс Белому дому ответный удар. На одном из заседаний Политбюро в мае 1984 г., после долгих дебатов, советским спортсменам было предписано отказаться от участия в Олимпийских играх, проводившихся в США. Решение было принято экспромтом, без консультаций со странами Восточной Европы, по рекомендации Романова и Чебрикова, полагавших, что многие члены советской спортивной делегации могут оказаться невозвращенцами³¹⁷.

Тем не менее на Западе по-прежнему не переводились «друзья страны Советов»; ещё Ленин откровенно называл их «полезными идиотами», а социал-демократ Карл Моммер – «троянскими ослами». Прикормленные Москвой, профессионалы-миротворцы охотно приезжали на очередную Ассамблею и единогласно голосовали за любые «политически выгодные резолюции» («Свободу Анджеле Дэвис!»). Одним из таких «леваков» был известный в своё время каноник Кир. Прошли годы, и его сменил каноник Гор. Готовясь встретить влиятельного французского клирика «на уровне», сотрудники ОВЦС сочинили четверостишье:

Из-за леса, из-за гор

Едет к нам каноник Гор.

Ай люли! Ай люли!

C’est jolie, c’est tres jolie!

(Это мило, это очень мило)

... По Европе вот уже несколько лет бродил призрак – пацифизма. Он был вызван к жизни Москвой и призван был служить её интересам – позволял ей манипулировать общественным мнением. Но неожиданно движение «За мир», предназначенное для того, чтобы направить народы западных стран против американских ракет, повернулось против Советского Союза. Оно захватило государства Восточной Европы, и сотни тысяч людей в этих странах протестовали не только против американского, но и против советского оружия. В Польше, Чехословакии, Венгрии появились и распространялись пацифистские памфлеты, в газеты шёл поток писем с просьбой не устанавливать и не размещать в их странах ядерных ракет. Даже в Болгарии, самом конформистском коммунистическом государстве, глава партии Живков выступил с инициативой создания на Балканах безъядерной зоны.

В течение долгого времени кремлёвские руководители отмалчивались – были растеряны и не знали, как реагировать. Нельзя же было открыто выступить против собственной идеи и политики «борьбы за мир». Выяснилось, однако, что можно. В апреле 1984 г. Громыко в Будапеште обрушился на тех, кто, выступая за разоружение, «утрачивает классовый подход». Это был первый случай откровенного выпада против миролюбивых настроений в Восточной Европе³¹⁸.

А на зимней сессии Верховного Совета 27 ноября 1984 г. было объявлено об увеличении военных расходов с 17 миллиардов рублей до 19. Цифры сами по себе не имели существенного значения, так как подлинные размеры советского военного бюджета были скрыты в бесчисленных статьях государственных расходов. Значение, однако, имел сам факт заявления Советского Союза об увеличении расходов на оборону. Он должен был предостеречь западные страны от вывода оружия в космос; им также давалось понять, что силой, экономическим давлением или ограничениями в торговле не удастся склонить Советский Союз к уступкам³¹⁹.

Теперь все знают, что реальная цифра расходов Советского Союза на оборону была в несколько раз выше тех 17, 19, 20 миллиардов, что оглашались в газетах. Но считалось, что точная величина была неизвестна никому. Сам Михаил Горбачёв, представляя впервые полную цифру военного бюджета, сетовал, что сделать это было очень трудно, так как расходы были разбросаны по бюджетам самых разных министерств.

Между тем существовала «точка», в которой все военные финансы собирались воедино и уже отсюда переправлялись подрядчикам – оборонным заводам. Это было так называемое Парковое отделение Госбанка (Паркбанк). Разведслужбы Запада, ежегодно публиковавшие прикидочные цифры советских военных трат, выводимые по косвенным данным, так и не узнали о его истинной роли. Что неудивительно, ибо о его существовании знали не более полусотни человек. Даже в Центральном финансовом управлении (ЦФУ) Министерства обороны, которому подчинялся Паркбанк, только несколько руководителей были осведомлены о том, чем занимается «2-й отдел управления спецработ» – так назывался Паркбанк в структуре ЦФУ. Секретность дополнялась тем, что находился он в здании, стоящем впритык к «Аквариуму» – Главному разведывательному управлению Министерства обороны³²⁰.

Банк был создан в 1978 г., в его штат принимались лучшие военные финансисты. До того оплата производства вооружений шла через Управление кассового исполнения бюджета Московского отделения Госбанка. Но видимо, способность его штатских руководителей держать язык за зубами оценивалась в военных кругах невысоко. И они добились создания своего карманного банка.

Паркбанк с успехом выполнял свою задачу, скрывая военный бюджет так долго, как того хотели политики. С оглашением действительных военных расходов нужда в его сверхсекретной работе отпала. Но сверхсекретность сохранилась. Работники банка категорически отказывались отвечать на любые вопросы, ссылаясь на грозившую им уголовную ответственность за разглашение военной тайны. Да и само местонахождение банка и его телефоны держались в строжайшем секрете.

В Паркбанке по-прежнему было что прятать. Но теперь, скорее, не от чужих, а от своих. Дело в том, что огромная военная машина, ассоциирующаяся только с расходами, имеет и свои доходы. В прежние времена – от военторгов, военных ателье, предприятий Минобороны. В нынешние – от различной коммерческой деятельности. Эти доходы не контролировались со стороны гражданской власти никем и никогда³²¹.

... Когда шла подготовка к очередному миротворческому форуму, то его участников уже насмешливо называли «писники» (англ. peace – мир), а к одному из слов девиза конгресса добавляли приставку, убийственную по смыслу: «Религиозные деятели – за прочный мир, за разоружение и установление госбезопасности в Европе».

В том, что это не просто игра слов, показало начало правления Горбачёва. «Минеральный секретарь» устраивает в Кремле миротворческую встречу с религиозными деятелями. Под бдительными взорами «шестёрок» из «девятки» (9-е управление КГБ – правительственная охрана) иерархи шествуют в зал заседаний. Рассадка свободная, но главы Церквей желают быть «в первых рядах». Среди них – армянский католикос Вазген I. Удобное кресло, хороший обзор...

И откуда было знать первоиерарху, что он сел «не по чину» и что это место – «служебное»? Молодой наглый комитетчик в штатском, наклонившись к старцу, строго говорит: «Попрошу освободить!». – Возмущённый католикос: «Я – глава Армянской Апостольской Церкви!». – Гебист невозмутимо: «Да хоть папа римский! Я при исполнении! Это кресло – для сотрудников!"

Католикос в гневе встаёт; впереди всё занято, надо искать местечко в середине зала. Но и там уже всё забито, народ прибывает, и приходится идти всё дальше и дальше. И ведь не будешь суетиться, походка должна быть величавой, вид невозмутимый – высокий сан обязывает. Так и проследовал первоверховный католикос на выход и, стоя на ветру, тщетно пытался поймать машину...

Уже при Брежневе никто не хотел мировой коммунистической революции и не верил в неё. (Даже Сталин не хотел мировой коммунистической революции.) Но система жила по своим законам. Потому на очередном съезде принимается компромиссная формула, согласно которой необходимо сочетать разрядку международной напряжённости с ростом национально-освободительного движения. Казалось бы, ну и что – пустые слова. Но нет! Именно под эти лозунги различные лоббисты «выбивали» в брежневском кабинете энные суммы на новые порции ракет «СС-18», на строительство танковых и иных заводов по производству конвенционального оружия и т. д. Таким образом и выстраивался консенсус. Но за счёт страны. В результате страна согнулась под двойной гонкой вооружений. Ни одно государство мира, даже более богатое, чем СССР, не могло себе позволить такой гонки сразу по конвенциональной и неконвенциональной линиям.

Именно при Брежневе впервые возникла ситуация, когда вся верхушка, упражняясь в официальных клятвах по поводу верности коммунизму, на самом деле чуралась этой идеологии, как чёрт ладана. Это не могло не привести к обрушению и привело к нему. На Западе Суслова называли не иначе как «убийцей смысла».

А убийство энергии, убийство смысла, ложный консенсус и негативный отбор – инструменты гибели великой державы. Точнее, то, что лежит у истоков этой будущей гибели... Остаётся вспомнить предупреждение Священного Писания: «Когда будут говорить: «мир и безопасность», тогда внезапно постигнет их пагуба» (1Фес. 5:3).