II. О разделении церквей

11 июля 1854 г. Воскресение. Наконец-то я приглашен к папе Пию IX, и вот печатное извещение меня об этом приглашении:

Anticamera, Pontificia.

Illmo Signor Porfirio

a Sua Eccza incaricato di Russia.

Dali’ anticamera Pontificia.

Vaticano. 22 Luglio 1854.

É pregato giungendo in anticamera

di esibire il presente biglietto.

Si averte, che non potrà essere ammesso se non in uniforme, e non avendone l’uso, in frack nero, cravatta bianca, e scarpa.

Si previene il Signor Porfirio

che Sua Santita

Si degnerà ammetterlo all’ Udienza

Lunedi 24 all’ ore 11 ant.

Il maestro di Camera di S. S.

Ed. Borromeo²⁵⁷

Получив это приглашение и узнав из него, что меня просят явиться к папе в черном фраке, в белом платке на шее и в башмаках и чулках уставных, я не имел времени изготовить такую одежду, да и не хотелось мне представиться его святейшеству таким чучелом, и потому побежал к поверенному в делах наших при папе Александру Яковлевичу Скарятину (за отсутствием посланника Аполлинария Петровича Бутенева) и умолял его съездить к кардиналу Антонелли и спросить его, не может ли папа принять меня в такой одежде, какую я ношу как архимандрит. Скарятин привез мне благоприятный ответ: пусть архимандрит представится папе, не переменяя своей одежды, только пусть не надевает на себя креста, а ежели имеет орден, то может возложить его на себя. Папа желает видеть архимандрита Порфирия, но с тем, чтобы он не жаловался ни на иерусалимского патриарха Валергу, ни на тамошнее духовенство католическое. Как приказано, так и сделано. Скарятин дал мне свой орден Анны 2-й степени, а креста я не надевал, потому что и аббаты являются к папе без крестов, да и к нашим восточным патриархам ни один архимандрит не приходит с крестом на персях.

Папа желает меня видеть. Чтобы это значило? Услышим, узнаем.

Меня просят не жаловаться папе. Я и не думал жаловаться. Благоразумно ли и пристойно ли гостю быть челобитчиком? Да и кто поставил меня судьею над католиками? Никто. Я не посланник русского царя или русской Церкви. Ни он, ни она не дали мне никакого поручения к папе, никакого полномочия у него. По сему я не должен говорить с папою как дипломат. О чем он спросит меня, о том и возглаголю ему. Аминь.

12 июля, понедельник. Настал час отъезда моего к папе. Подали мне наемную карету. Я поехал, взяв с собою иеромонаха Феофана. Подъехали мы к Ватикану. Всходим туда по мраморной лестнице высокой. Я волнуюсь, сам не зная отчего. От волнения подгибаются подколенки мои. Думаю: до сей поры я еще семинарист, робеющий пред всяким высшим лицом и особенно пред архиереем. Медленно приближаюсь к верхней площадке лестницы и слышу тут разговор о нас людей. Кто-то проговорил, что мы марониты ²⁵⁸, а другие ответили, что у маронитов шапки не такие, как на нас. Потом называли нас то греками, то армянами, но противоречили им наши камилавки. Наконец весь этот конклав решил, что мы – кальвинисты, потому что рясы у нас с широкими и длинными рукавами. Конклав замолчал. Нас ввели в предлинную горницу, в которой все стены покрыты фресковою живописью. Тут стояла в строй швейцарская гвардия папы в своем средневековом разноцветном наряде и алебардами своими отдала воинскую почесть; не мне, – подумал я, – а ордену государя моего. Из этой горницы ввели нас напротив, в другую комнату. Здесь стояла так называемая гвардия нобиле, гвардия из благородных дворян, и отдала нам воинскую почесть, приставив свои обнаженные тесаки к своим медным каскам. Я смекнул, что было приказание папы принимать меня с такими почестями. Такой прием нимало не польстил самолюбию моему, а в папе выказал уважение к государю моему и к ордену его.

Из стоянки благородной гвардии ввели нас направо, в третью небольшую комнату. Тут у комода стоял какой-то папский чиновник, одетый в испанскую епанчу из черного бархата, и что-то писал. Он, раскланявшись с нами, попросил нас снять наши камилавки, поставить их на стулах и подождать приглашения. Стоим и ждем. Меня волнует загадочность, таинственность, неизвестность. Подошел ко мне какой-то новый сановник и попросил меня войти в соседнюю, четвертую комнату. Я тут и вижу, подходит ко мне духовный сановник, молодой и красивый, в красной одежде без ничего на голове. Волнуемый, я принял его за самого папу, хотя и знал, что его святейшество не только не молод, но и стар и; поклонившись ему низенько, приветствовав его по-французски, saint реге, святый отец. Сановник, заметив мою ошибку, положил белую руку свою на плечо мое, и сказал мне: я не папа, а кардинал Гогенлое. Потом он спросил меня: что видели вы в Риме особенно замечательное? Я ответил ему: замечательны старинные мозаики в церквах и наипаче святые образа Богоматери, писанные евангелистом Лукою. – «Ужели вы верите этому?» – возразил кардинал, усмехаясь. Его неверие подле непогрешимого папы, неверие непогрешимое в отрицаниях и сомнениях, маленько озадачило меня. Но так как и сам я сомневался в подлинности оных образов, потому что они не походили один на другой, следовательно, написаны не одною кистью, то и ответил собеседнику, улыбаясь: Да ведь вы же подписали под этими иконами: ab evangelista Luca depicta, – евангелистом Лукою написана».

Этим ответом кончился разговор наш, потому что какой-то духовный в белой полурубашке, какую надевают католики в церкви, позвал меня к папе, в пятую комнату. Он вошел туда, склонился к полу и поцеловал туфель папы. А я в эту минуту установился у столика, на котором святый отец подписывал какие-то бумаги, и рассмотрел, что он одет в белый кафтан, застегнутый пуговицами от шеи до ступней, и что голова его прикрыта черною, низенькою камилавочкою доминиканскою. Лицо у него белое и полное, добродушное, но не выразительное. Весь он дороден. Начался разговор наш после поясного поклона папе и после целования его руки, протянутой по столу. Передаю этот разговор слово в слово.

Я. – Святый отец! Бог сподобил меня поклониться святым местам в Палестине и здесь святым мощам верховных апостолов Петра и Павла и многих святых мучеников. К этому блаженству моему присоединилось счастье видеть ваше святейшество.

Папа. – А мое единственное счастье есть соединение Церквей в Иисусе Христе.

Я. – И мы ежедневно молимся о благостоянии святых Божиих Церквей и соединении их в Иисусе Христе.

(...)

22 августа 1854 г. Почин соединения Церквей должен последовать от папы, потому что авторитет его весьма важен во всем католическом мире. Но с чего ему начать это великое и благотворное для человечества дело? Пусть начнет с малого и кончит большим. Пусть внушит своему духовенству и мирским писателям, чтобы они перестали называть нас схизматиками, выкидышами и другими пакостными названиями, так как мы удерживаемся от таких и подобных нареканий и западных христиан называем лишь католиками. На эту сдержанность нашу, сдержанность благоразумия, кротости и христианского братолюбия, ожидается ответ из Рима соответственный нашей евангельской скромности. Я, во время долговременного пребывания своего во многих областях Востока, заметил, что там христиане католические и православные, без вмешательства духовенства, живут между собою мирно. Посему католические священники пусть упрочивают их миролюбие, а не разрушают, пусть прекратят свой прозелитизм везде, где живут православные христиане, и пусть обращают ко Христу магометан, язычников и, пожалуй, протестантов. Ведь мы, духовные, обязаны вести всех в рай, следовательно, ни у кого не должны зажигать адское пламя раздора.

Вы, западные, и мы, восточные, мало знаем друг друга. От малознания происходит взаимное у нас отчуждение. Будем же сближаться и знакомиться не только посредством умных книг, но и лицом к лицу, ходя мы к вам, а вы к нам, и присматриваясь к благотворным действиям христианства у нас и у вас в больницах, в тюрьмах, семействах, училищах, благотворительных обществах. Тогда мы ощутим веяние благодати у нас и у вас, и ощутив это, призадумаемся, и обдумав, поспешим подать друг другу чистые и теплые руки свои. Вас разъединяют с нами учения о Св. Духе, об Евхаристии, чистилище, главенстве папы и еще кой о чем. Но есть еще и одинаковые учения у вас и у нас, например об искуплении, благодати, о воскресении мертвых, о будущей жизни; значит, мы стоим не спинами друг к дружке, а рядом, и когда взываем к Богу «Господи помилуй», «Отче наш... остави нам долги наша», тогда Бог равно слышит вас и нас. Христианские добродетели, смирение пред Богом, преданность Его воле святой, самоотвержение, любовь к врагам и проч., и проч. у нас те же, что и у вас. Значит: и у вас и у нас сердца теплы. А в теплоте-то сила и жизнь. Из-за чего же мы чуждаемся друг друга и даже враждуем? Из-за учений? Будем учить и веровать согласно с Вселенскими соборами: уча так и веруя так, мы соединимся. Никейский собор определил веровать в Духа Святого, от Отца исходящего, так и будем веровать. Константинопольский собор предоставил римскому папе старшинство ради чести древнего Рима, пусть и будет он старший и первый между равными архиереями, но не глава их, потому что у вас и у нас едина глава Церкви, – Христос.

Когда я беседовал с Пием IX, он сказал мне, что единственное счастье его есть соединение всех церквей в Иисусе Христе; слышите, во Христе, а не в нем! Итак, сей папа признал главою Христа, а не себя. Я был рад этому признанию его и благоговейно поцеловал его святительскую руку, прощаясь с ним. Если папа есть старший и первый между равными, то с нашей стороны неотложно должно быть признано его право утверждать решения соборные, а с его стороны должно быть объявлено смиренное подчинение суду соборному наравне с прочими архиереями, по силе равенства его с ними.

Совершая Евхаристию, вы пресуществление хлеба и вина в тело и кровь Христову усвояете силе слов Господа: «Приимите, ядите...», «Пийте от нея вси...», а ваши униаты ²⁵⁹, с благословения пап, усвояют его Богу-Отцу по силе молитвенного призывания Духа Святого на дары. Уступка им сделана. Сделайте ее и нам. По вашему учению, души усопших христиан из чистилища переходят в рай, а по нашему учению им, по вере нашей и по молитве и милостыне нашей, дастся облегчение их участи, то есть производится приближение их к раю. Итак, то и другое учение их равносильно.

А что вы скажете о зачатии Девы Марии безгрешном? В XII (XIII.– Сост.) столетии богослов Скотт ²⁶⁰ проповедовал сей догмат. Вот его аргументация. Бог мог дать Марии всякое совершенство, необходимое для воплощения в Ней Сына Божия; а безгрешность есть совершенство; следовательно, оно дано Ей Богом.

Я ответил так: догматы должны быть эхом Священного Писания. А в этом Писании нет ни слова, ни полслова о безгрешности Марии. Следовательно, такой догмат о Ней не догмат, а выдумка рассудка. Притом нам хорошо известно колебание Римско-Католической Церкви касательно сего учения. Блаженный Августин не решался поднимать вопрос о причастности Марии греху по величайшему благоговению к Ней как Матери Господа ²⁶¹. Мнение о непорочном зачатии Девы Марии в первый раз появилось на Западе в IX веке и выражено Пасхалием Радбертом в его сочинении «О Рождестве Девы» ²⁶². Но это мнение, не имеющее основания ни в Св. Писании, ни в церковном предании, там же одними было принято, а другими оспариваемо. В XII веке аббат Гвиберт в своей книге «О похвале Св. Марии» ²⁶³ утверждал, что она родилась без первородного греха. В том же веке лионская Церковь установила даже праздник в память непорочного зачатия Пресвятой Девы Марии. Но против этого сильно восстал Св. Бернард ²⁶⁴ и мнение лионской Церкви и праздник ее назвал неправославными ²⁶⁵; сам же учил, что Мария рождена была с грехом первородным, но очищена и освящена наитием Св. Духа. В XIII веке мнение, о котором веду речь, было предметом прений и несогласий между доминиканами и францисканами ²⁶⁶. В конце этого века праздник непорочного зачатия Девы Марии, бывший до сей поры праздником одной лионской Церкви, сделался общим в Англии и Германии, чему содействовал дух того времени.

В 1493 г. Базельский собор, в 36-м заседании своем, учение о сем предмете признал за догмат всей римской Церкви и воспретил учить противному. Но так как этот собор, по некоторым определениям его невыгодный для папы, не очень уважается на Западе и определения его остаются не обязательными, то и учение о непорочном зачатии Девы Марии, утвержденное им, потребовало нового подкрепления. Это сделано папою Сикстом V (1585–1590 гг.), который написал книгу «De immaculata beatae Mariae Virginis conceptione» – о непорочном зачатии блаженной Марии Девы, и первый из пап постановил, чтобы вся Церковь праздновала день сего зачатия ²⁶⁷. Учение Сикста признал и Тридентский собор ²⁶⁸, но сам отказался выразить его ²⁶⁹. Однако, смотря на это признание, некоторые из нынешних римских богословов учение о непричастности Девы Марии первородному греху признают только мнением, а не догматом ²⁷⁰.

Притом замечательно, что самый праздник, установленный в память зачатия Марии, в Римском Служебнике, Missale Romanum, изданном в 1828 году и назначенном для повсеместного употребления, называется просто conceptio beatae Mariae Virginis, а не immaculate conceptio, зачатием, а не непорочным зачатием блаженной Девы Марии, притом и в службе, положенной в том же Служебнике на день сего праздника (8 декабря), нет ни одного слова, которое напоминало бы о непорочном зачатии Марии ²⁷¹. Итак, и самая история учения о предмете нашего разговора не располагает нас и никого не расположит принять это учение. Следовательно, римским папам, если они серьезно думают о соединении церквей, надобно умалчивать о нем, а мы, имея в руках их Миссале Романум, будем поговаривать и пописывать, что римская Церковь празднует просто-напросто зачатие Пресвятой Марии, как празднует и Восточная Церковь. (...)

В конце своего пребывания в Риме архимандрит Порфирий встретился с папой Римским, который сказал ему о своем стремлении к соединению Церквей. Тема Рима не раз встречается в дневниках преосвященного Порфирия. Наиболее полно свои раздумья о судьбах Римской Церкви он записал в марте 1848 года, всего через месяц после приезда в Иерусалим и за шесть лет до поездки в Италию

13 марта 1848 г., суббота. Рим подобен умирающему грешнику, который не может жить жизнию колыбели, а гроба боится.

Какова колыбель христианского Рима? Это простые ясли, в которых лежит Библия и соборные свитки. А в Библии и в этих свитках написано:

«Дух Святый происходит от Отца».

«Глава Церкви Христос, а не папа».

«Бог един премудр, а всяк человек ложь» ²⁷².

«Собор всех пастырей и учителей Церкви, а не папа, определяет догматы веры и правила Церкви».

«Римскому престолу усвояется первенство ради Древнего Рима».

«Царство Мое не от мира сего» ²⁷³ и проч., и проч.

Рим не в силах уничтожить Св. Писание и соборные определения, а его превратному изъяснению их ныне верят одни женщины и дети до выхода из школ иезуитских. Что ж остается ему делать? Переродиться и достигнуть в возраст первобытного христианства. А что значит переродиться? Переменить черноту эфиопа на белизну европейца? Ох, более! Переродиться значит умереть и воскреснуть. А если так, то колыбель христианства должна быть страшна для Рима так же, как и гроб.

После Тридентского собора не было ни одного священного собрания епископов и учителей западных. Что ж бы значило сие гробовое молчание Рима, тогда как известно, что этот Собор оставил много вопросов без ответа? Прелаты, расставаясь в Триденте, думали, что они скоро опять увидятся в другом синоде, но их прощание было навеки. А между тем в мире так много запутанностей, а разрешений нет. Почему же нет? Почему в течение двух с половиной веков Рим не предпринимал ничего великого, а из Ватикана не слышалось ни одно повеление Божие? Не обратился ли он подобно жене Лотовой в столп сланый? Не страшны ли для него Соборы? Не боится ли он воскресения идей константских и базельских? Не боится ли он чаянного Лейбницем Собора, на котором уже не прелаты и не папа, а народы чрез своих представителей будут подавать голоса? Как бы то ни было, но духовная неподвижность Рима есть признак его умирания. Рим уже не в силах соединить под своим знаменем племена латинские, германские, греческие, славянские, кои ныне более, нежели когда-либо, любят оставаться под собственными хоругвями своих вероисповеданий. (...)

14, воскресение. Духовный Рим тяжко согрешил против Восточной Церкви, против науки, против прав совести и против многих народов, и за эти грехи наказан, наказывается и еще приимет возмездие полною мерою.

Известна гордая неприязнь Рима к Восточной православной Церкви. Разными средствами, софистическим обаянием, политическим насилием, греховными поблажками, земными приманками и выгодами успел он отторгнуть от нее и увлечь в свой плен несколько миллионов чад ее, заклеймив их печатью, на которой вырезано: Уния. Но, несмотря на то, Церковь православная существует, движется и, подобно Ноеву ковчегу, заключает в себе радужные судьбы многих племен севера и востока. А гордость всемирного преобладания Рима наказана и наказывается. (...)

Римский двор покровительствовал художникам, стихотворцам и ученым, но на гениальных людей, посланных Богом светить миру, смотрел подозрительным оком, так же как и на некоторых св. подвижников, и даже преследовал и казнил их в уверенности, хотя и ложной, что они заблуждаются и что он один непогрешим. Но истина восторжествовала над самообольщением и заблуждением называвших себя наместниками Бога на земле. (...)      .

Римские богословы в оправдание свое говорят, что папа и Церковь непогрешимы только в знании о Боге. Хорошо! Но если папы непогрешимо знают Бога, то они должны знать все, что все праведники знают о Боге; они должны предчувствовать, и видеть, и изрекать все, что в мире и человеческом роде под тем или другим видом носит на себе отпечаток Божества и содержит его законы, намерения и суд. Почему же у них нет и не было сего зрения, сего ведения? Почему оно оказалось у мирян? Римские папы! Не скажете ли вы, что есть сторона Божества, которая не обращена к вам и которой вы не видите? Но если так, то вы не представители и не истолкователи полной идеи о Боге. Не скажете ли вы, что законы мира, т. е. всемогущая воля Бога, которая все сотворила по мере, весу и числу, все держит, и Дух Божий, непрестанно носящийся над бездной, что все это не видно вам? Но если так, то не вы, а ученые миряне имеют дарования пророков и священников и их знание вещей Божеских и человеческих более существенно, нежели вы сами и Церковь ваша.

Рим согрешил перед Богочеловеком, гордо усвоив себе Его непогрешимость.

Римское духовенство согрешило перед Богом и перед народами. Ибо врата Церкви, поставленные апостолом Петром, отворены были для таких ужасных и богомерзких людей, каковы Борджии; святость людей Божиих измеряема была официальными добродетелями иезуитов; Рим не узнавал своих святых и они бежали от него в пустыни, говоря: «Frere! il faut mourir» ²⁷⁴; девственность духовенства – эта чистая печать посредника между Богом и людьми – взломлена, блудное житие его развратило города и столицы. За все это Бог отъял от него видение и пророчество. По причине этих грехов оно не знает вполне вещей Божеских; ибо Боговедение обусловливается чистотою сердца. По причине этих грехов римское духовенство не способно ощущать веяние благодати и слышать глаголы Силы, коими держится вселенная. Омраченное этими грехами, оно доверяло свидетельству внешних чувств более, нежели свидетельству духа, предавалось мечтаниям и язычеству, когда мирские христиане возвышались до чар мира духовного, не дало науке духа и направления евангельского.

И хотя сбылись не все чаяния преосвященного Порфирия, радевшего о благе Отечества и Матери-Церкви, его италийские записки 1854 года, проникнутые любовью к колыбели христианской культуры, спустя полтора века не утратили своей значимости как с научной, так и с художественной точки зрения

Ересь есть прикровенное отвержение христианства. Когда человеки начали оставлять идолопоклонство, по его очевидной нелепости, и приходить к познанию и исповеданию Искупителя; когда все усилия диавола поддержать между человеками идолопоклонство остались тщетными, тогда он изобрел ереси, и посредством ереси, сохраняя для держащихся ее человеков имя и некоторую наружность христиан, не только отнял у них христианство, но и заменил его богохульством.

Что такое значит арианство? – Это отречение от Христа и христианства – отречение от Бога. Если Сын – тварь, как утверждал Арий, то нет и истинного в трех лицах Бога. Если Сын – не Бог, то где же вочеловечение Бога? Где причастие человеческого естества естеству Божию (2Пет.1:4), приобретенное для человеков вочеловечением Бога? Где спасение? Где христианство? – Не веруяй в Сына ни Отца имать (1Ин.2:23), – говорит Слово Божие. Арианство – и безбожие, и богохульство.

Что такое несторианство? – Отвержение вочеловечения Бога – Слова. Если родился от Девы простой человек, то где же зачатие от Святаго Духа (Мф.1:18)? Где событие слов Писания: Слово плоть бысть (Ин.1:14)? Где рождение Сына Божия (Лк.1:31)? Где христианство? – Повторяется Несторием Ариева ересь, но под другою личиною: сущность этих ересей одна – отвержение Христа, а посредством отвержения Христа – отвержение от Бога.

То же делают Евтихий и монофелиты: сливая в Богочеловеке два естества и две воли воедино и утверждая, что во Христе человечество исчезло в Божестве, как капля вина в обширном море, они приходят к той же цели, хотя с другой стороны, к какой пришли Арий и Несторий: потому что, отвергая присутствие человеческого естества в вочеловечившемся Сыне Божием, они непременно отвергают все, что претерпел Господь, как человек, следовательно, отвергают и искупление человечества страданиями и смертию Господа, – отвергают все христианство. (...)

(...) То же усиливается совершить папизм; так называется ересь, объявшая Запад, от которой произошли, как от древа ветви, различные протестантские учения. Папизм присвоивает папе свойства Христовы, и тем отвергает Христа. Некоторые западные писатели почти явно произнесли это отречение, сказав, что гораздо менее грех – отречение от Христа, нежели грех отречения от Папы. Папа есть идол папистов; он – божество их. По причине этого ужасного заблуждения благодать Божия отступила от папистов; они преданы самим себе и сатане, изобретателю и отцу всех ересей, в числе прочих и папизма. В этом состоянии омрачения они исказили некоторые догматы и таинства, а Божественную Литургию лишили ее существенного значения, выкинув из нее призывание Святаго Духа и благословение предложенных хлеба и вина, при котором они пресуществляются в Тело и Кровь Христовы. Эта существенная часть Литургии находилась во всех Литургиях, преданных апостолами Христовыми, по всей вселенной, – находилась и в первоначальной Литургии Римской (см. Житие Святителя Григория Акрагантийского, память 23 ноября). Никакая ересь не выражает так открыто и нагло непомерной гордости своей, жестокого презрения к человекам и ненависти к ним. Папизм изобрел ужаснейшие пытки, ужаснейшие казни для человечества. Бесчисленные тысячи людей умерли в душных темницах, сожжены на кострах, замучены разнообразно. И это ужасное, дышащее убийством, жаждущее крови изуверство называется единым истинным христианством, и с иступленною ревностию стремится увлечь всю вселенную в свою ересь. От плод их познаете их, сказал Спаситель о учителях и учении их. По плодам своим папизм весьма близко подходит к магометанству: обе эти ереси признают деянием веры и высшею добродетелию все злодеяния и все убийства, совершаемые ими во всяком обществе людей иного вероисповедания). (...)

Часть III. Разделение между Западной и Восточной Церквами и их последствия

Христианские разделения на Православном Востоке, упорное наступление ислама, резкое сокращение и ослабление Восточных Патриархатов (Константинополя, Александрии, Антиохии и Иерусалима) имели прямым своим следствием усиление могущества и значения римского Папы, его претензий на вселенскую власть над всей Церковью («Преемник апостола Петра, князя апостолов», «наместник Христа»).

Это вызвало сопротивление Православного Востока и привело к конфликту между Патриархом Фотием и Папой Николаем I (IX век). Последующее столкновение Рима с Константинополем при Папе Льве IX и Патриархе Михаиле Керулларии (XI век) произошло из-за наступления Папы на греческое Православие в Южной Италии (замена православной юрисдикции и обрядов на латинские). Конфронтация Рима и Константинополя на сей раз завершилась окончательным разрывом отношений, общения и анафемой 1054 года.

В истории принято условно называть это событие «окончательным разделением Церквей», хотя Церковь Христова всегда была и есть Единая Святая Соборная и Апостольская Церковь, и врата ада не одолеют ее, ибо с Ней и в Ней – Христос, во все дни до скончания века.

Фактически и канонически в 1054 году произошел лишь разрыв отношений, прекращение общений (и анафема) между кардиналом Гумбертом, легатом Папы Льва IX (к этому времени уже умершего и не имевшего преемника) и Патриархом Михаилом Керулларием без участия других Восточных Патриархов.

Тем не менее в силу национальной ненависти между латинянами и греками в ХІ–XIII веках этот разрыв общения был воспринят обеими сторонами (и Восточной, и Западной) как факт реальной жизни, который продолжается и по сей день. Хотя «анафемы» сейчас уже «сняты» соглашением между Патриархом Афинагором и папой Павлом VI ²⁷⁵ и обеими сторонами (Римом и Константинополем) «вменены аки не бывшие».

Разрыв общения и разделение между Восточной и Западной Церквами привели к тяжелым и опасным последствиям для обеих сторон.

После разрыва с Восточной Православной Церковью папство в своем последующем развитии (особенно в экклезиологии) отошло от преданий, идеалов и заветов Древней Церкви и тем затруднило возможные усилия по достижению в будущем восстановления общения с Восточной Православной Церковью.

Одновременно с отходом от идеалов Древней Церкви средневековое папство упорно и постоянно стремилось к экспансии на православном Востоке, чтобы любыми средствами (по большей части с применением насилия) подчинить православных римской власти, навязав им всякого рода унии, которые в сущности своей и в конечных своих результатах приводили к замене православной веры Древней Восточной Церкви римской верой средневековой Католической Западной Церкви.

Появились так называемая Лионская уния (1274), Флорентийская (1439) и множество других уний: Брестская (1596) ²⁷⁶, Ужгородская (1646), Мукачевская (1733); унии на Ближнем Православном Востоке: Армянская, Коптская, Сиро-Яковитская, Сиро-Халдейская и т. п. Униаты возникали во всех Православных Церквах и стали постоянным бедствием и угрозой для всего Православия.

Все это тяжело отразилось на отношении и чувствах православного народа к Риму и Католической Церкви, что кратко выражено в известном изречении: «Лучше турецкая чалма, чем римская тиара».

Психологический и исторический трагизм этого отчаянного, казалось бы невозможного в межхристианских отношениях, изречения является самым выразительным и суровым обличением греха разделения и разрыва общения Западной и Восточной Церквей.

Агрессивная экспансия и чрезмерные притязания средневекового папства на абсолютную и вселенскую власть над всей Церковью и над всем христианским миром не только отрицательно сказались на судьбах многострадального Православного Востока, но и имели тяжелые и судьбоносные последствия для самого папства и средневековой Католической Церкви.

Сначала экспансия средневекового папства на Западе увенчалась полным успехом. Рим стал центром, объединяющим всю Западную и Центральную Европу. Папство добивалось подчинения всей Европы «монархии святого Петра» и утверждения безраздельного господства единой католической абсолютной папской теократии. Абсолютизм и максимализм папской утопии, единой и единственной модели «Священного общества», казалось бы, восторжествовал.

Во имя этого было пролито много крови, была учреждена инквизиция, налагались интердикты и отлучения на целые народы и города. Казалось, что идеал был достигнут. Однако это была лишь декларативная и принудительная видимость. Историческая же действительность и повседневная жизнь находились в вопиющем противоречии с этими обязательными, насильственно навязанными идеалами.

Это привело к всеобщему недовольству, требованиям реформ Церкви и окончилось взрывом Реформации.

ЧАСТЬ IV. Трагедия Реформации и отделение от Римско-Католической Церкви

Протесты реформаторов против коррупции и злоупотреблений папской власти и Римской курии, их горячие обличения внутреннего разложения римской иерархии, соблазн в народе, вызываемый вопиющим упадком нравственной духовной жизни приходского духовенства и монашества в Римско-Католической Церкви того времени – все эти обвинения и народное негодование были по существу справедливы, необходимы и оправданны. Было более чем достаточно причин требовать радикальных реформ в Церкви.

Естественно, это вызвало отчаянное сопротивление папства, Римской курии и иерархии. Концилиарное (соборное. – Сост.) движение, стремящееся к реформе внутренней жизни и разложившейся системы управления в Римской Церкви, было подавлено, и попытки даже робких реформ и улучшений были отклонены.

Тогда реформаторы пошли на разрыв с Римом, с иерархией и церковной властью. Порвав всяческие отношения с иерархией, они порвали их и со всей прежней системой управления, которую считали порочной и противоречащей простоте и чистоте апостольских времен. Желая покончить со злоупотреблениями и пороками римской системы, реформаторы, к сожалению, порвали, по существу, и с Апостольским Преданием Древней Церкви, с апостольским преемством иерархии и епископата, а значит, лишились канонически поставленного и рукоположенного священства, что дало возможность сомневаться в действительности таинств и благодати в таких новых общинах.

Оправдывая свой радикальный разрыв с канонами веры и традиции Римской Церкви того времени ссылками и апелляциями к текстам и авторитету учения Священного Писания (особенно Нового Завета – Евангелий, деяний и посланий Апостольских), реформаторы стали воспринимать, понимать и толковать Священное Писание своим разумением, невзирая на то, что Священное Писание дано и принято Церковью, которая является верной хранительницей и авторитетной толковательницей Божественного Откровения в Священном Писании и Священном Предании, и что Апостольское Предание воспринято мужами апостольскими, святыми отцами и учителями Древней Церкви как незыблемая и обязывающая всех верующих основа и органическая часть Соборной Истины Единой Святой Соборной и Апостольской Церкви, столпа и утверждения Истины, не имущей скверны и порока или нечто от таковых, которой дано Господом право вязать и решить, учить и право править Слово Христовой Истины.

Не признавая иерархического авторитета и апостольского преемства епископата того времени и отклоняя авторитет соборного и святоотеческого Предания Древней Церкви в толковании Апостольского Предания и Священного Писания, Реформация открыла и утвердила право и обязанность каждого верующего свободно и произвольно понимать, воспринимать и толковать Священное Писание, невзирая и не считаясь с вероучительным авторитетом Церкви и ее иерархии. Любой экзегет, библеист, любой пастор и профессор, любой проповедник мог считать себя непогрешимым истолкователем Божественного Откровения, мог считать, что ум и его толкование находятся под воздействием и водительством Святого Духа, Которого Господь обещал Церкви и верующим в Него.

Это открывало дверь все новым и новым толкованиям, новым пониманиям и новым учениям, а значит, и все новым христианским разногласиям и разделениям, что и стало причиной распада и разделений западного христианства (...).

ЧАСТЬ VIII. Православная Церковь в отношении к инославному миру и его разделениям

В основе отношений нашей Церкви к инославному миру лежит заповедь Христа «Да будут едино, да уверует мир» (Ин. 17: 21–23) и наша верность Единой Древней Церкви.

Православная Церковь всегда сознавала себя в непрерывной связи с верой, жизнью и наследием Древней Церкви эпохи Семи Вселенских соборов, являясь историческим, органическим и благодатным продолжением Единой Святой Соборной и Апостольской Церкви. Православная Церковь не только верила в Единство Церкви, но и постоянно, ежедневно на всех своих службах молилась и молится «о благостоянии святых Божиих Церквей и соединении всех».

Христиане не соблюли заповедь о единстве. После отделения Западной Церкви от Восточной, в процессе дальнейших разделительных тенденций, западные христиане во многом отошли от Предания и Наследия Древней Церкви.

Сознавая себя в непрерывной связи с верой, жизнью и Преданием Древней Церкви, наша Церковь считает своим прямым и священным долгом свидетельствовать о неповрежденном Апостольском и Святоотеческом Предании разделенным христианам, чтобы помочь восстановлению их единства в Единой Святой Соборной и Апостольской Церкви.

В этом – основной смысл наших межхристианских контактов, сношений, а также нашего участия в экуменическом движении и во Всемирном совете Церквей.

В духе такого православного понимания отношения к инославным и руководствуясь соображениями «православного экуменизма» (по выражению о. Георгия Флоровского ²⁷⁷) наша Церковь все свои межхристианские сношения и богословские беседы с отдельными неправославными братьями всегда проводила в духе братской любви, однако на основе верности и внутренней целостности нашего свидетельства о вере, жизни и Предании Древней Церкви, не смущаясь трудностями и частыми препятствиями, строго православно, но с присущей Православию «пастырской икономией, оскудевающе восполняющей».

Эта «пастырская икономия» особенно была нужна ввиду того, что исторически сложившаяся в нашем народе подозрительность к «западным еретикам» осложняла наши отношения к инославному Западу и создавала трудности нашему свидетельству.

ЧАСТЬ IХ. Исторические причины, осложнившие отношение нашего народа к неправославным Запада как к «еретикам»

Исторически так сложилось, что при появлении в Церкви ересей и расколов именно Вселенские и Поместные соборы определяли истинно православное учение (догматические оросы), они объявляли ложное учение ересью, а распространителей такого учения – еретиками и в случае упорства отлучали их от Церкви, т. е. от церковного общения – евхаристического, молитвенного и даже бытового.

После разделения Церквей (1054) Православные Церкви и их верующие стали жертвами политической и религиозной агрессии (наступлений и завоеваний) и с Востока, и с Запада: с Востока – постоянное наступление ислама (арабские завоевания, турецкое иго, татарское иго и т. д.), а с Запада постоянно наступала Католическая Церковь (немцы, крестоносцы, поляки, уния и т.п.). Затем господство протестантско-немецкого влияния, начиная с реформ и ломки церковной жизни при Петре Великом. Этот процесс шел параллельно с отрывом аристократической, дворянской и интеллигентской верхушки от народа, с шоком, вызванным прокатолической политикой императоров Павла I и Александра I, с развитием западных атеистических и революционных симпатий и движений в русском обществе второй половины XIX и начала XX века.

Все это приводило к политической изоляции и психологической отчужденности основной массы православных верующих, страдающих от наступления на них западных влияний и западных инославных христиан. Создались бытовые и психологические предпосылки видеть в лице этих западных пришельцев людей, чуждых нашему православному укладу жизни, с которыми трудно, опасно и даже нельзя вовсе иметь общение.

В повседневной психологии простых верующих легко совершился перенос понятия «ересь» и «еретики» (о которых они читали в житиях святых и в памятниках Древней Церкви и слышали от Церкви и духовенства во время служб и проповедей) на всех инославных (католиков и протестантов) и иноверных с Запада.

Наша Церковь и наши богословы остались верны определениям Вселенских соборов и принятым Церковью Поместных соборов, что «еретики» – это только носители и распространители лжеучений, которые как «ереси», осуждены Вселенскими соборами и отлучены от Церкви.

Католики отпали от общения с Православной Церковью, но не были осуждены соборно как еретики, хотя у них неправильная, с нашей точки зрения, экклезиология (и филиокве).

Англикане и протестанты явились продуктом Реформации; никогда в общении с Православной Церковью они не были осуждены ни Вселенскими, ни Поместными соборами, и каноны Древней и Византийской Церквей не имели их в виду, когда издавались, хотя и в догматике, и в экклезиологии, и в основах канонического устройства они во многом заблуждаются по сравнению с верой, Преданием и наследием Древней Церкви. Однако еретиками Церковь соборно и официально их не объявляла.

Официально и канонически они заблуждающиеся в вере наши братья во Христе, братья по единству в крещении и по их сопричастности Телу Христову (т. е. Церкви как Телу Христову) вследствие крещения, действительность которого у них как Таинства мы признаем. Это наши отделенные братья, которым мы свидетельствуем Истину Святого Православия, Предание и неповрежденную веру Древней Церкви, продолжением которой является Православная Церковь.

ЧАСТЬ X. Православный экуменизм русской Церкви в XIX и начале XX века

В духе такого православного понимания отношения к западным христианам и руководствуясь такими соображениями «православного» экуменизма и православного свидетельства наша Церковь уже в XIX веке (и в начале ХХ-го) вела очень серьезные переговоры и сношения с англиканами (епископалами), старокатоликами и восточными дохалкидонитами о единстве и восстановлении общения. Результаты были очень обнадеживающие. Отец Георгий Флоровский написал даже специальное исследование о «православном экуменизме» нашей Церкви в XIX-ХХ веках. В нем он показал, что все внешние церковные и межцерковные сношения и переговоры нашей Церкви того времени были проявлением православного экуменизма и православного свидетельства ²⁷⁸.

Богословские и исторические основания, которыми руководствовалась Русская Православная Церковь в своих экуменических отношениях и переговорах с инославными Церквами Запада уже в XIX веке, засвидетельствованы в богатой литературе по этим вопросам, в многочисленных заявлениях, материалах и документах того времени.

К примеру, можно упомянуть авторитетное для всей Церкви учение святителя Филарета («великого Филарета», по выражению проф. В. Н. Лосского ²⁷⁹), в то время митрополита Московского, а ныне причисленного Церковью к сонму прославленных Святителей Московских и всея Руси. Здесь имеются в виду его знаменитые «Разговоры между испытующим и уверенным в православии Греко-Российской Церкви» (1815–1832). Говоря об инославных и неправославных христианах, святитель Филарет учит: «Христианин – это член Тела Церкви Христовой, т.е. тот, кто получил таинство крещения, признаваемое Ею действительным, хотя бы оно и было совершено в отделившемся от Нее, но не еретическом обществе. Как член естественного тела никогда не перестает быть членом – разве только через окончательное отсечение и совершенную смерть, так человек, облекшийся в крещении во Христа, никогда не перестает быть членом Тела Христова – разве только через безвозвратное отпадение от Церкви Христовой и вечную смерть» ²⁸⁰.

Тело Христово, согласно учению святителя Филарета, составляется из верующих всех времен и мест ²⁸¹.

Разделение христианства вызвало образование существующих отдельно от Православной Церкви «разномыслящих от Нее Церквей» ²⁸², которые, однако, отнюдь не обязательно являются «ложными» Церквами, уже не имеющими никакого отношения к Телу Христову, каковым является Церковь Вселенская Православная. «Никакую Церковь, верующую, яко Иисус есть Христос, не дерзну я назвать ложной. Христианская Церковь может быть только либо чисто истинной, исповедующей истинное и спасительное Божественное учение без примешения ложных и вредных мнений человеческих, либо нечисто истинной, примешивающей к истинному и спасительному веры Христовой учению ложные и вредные мнения человеческие» ²⁸³.

Церковь не православная, но и не ложная, принадлежит, очевидно, к Телу Христову по своей природе как его отделившаяся часть, сохраняющая в себе в какой-то мере жизненные силы, от него заимствованные.

По учению святителя Филарета, «одесную часть» нынешнего христианства составляет «Восточная его половина», или, что то же, «Святая Восточная Церковь» ²⁸⁴. Другая же половина нынешнего христианства – это «разномыслящие Церкви», или «западные» христиане, и в их числе Западная Церковь ²⁸⁵, или «Церковь Римская» ²⁸⁶.

Сказав о «двух половинах нынешнего христианства», святитель решительно заявляет: «Изъявленное мною справедливое уважение к учению Восточной Церкви никак не простирается до суда и осуждения западных христиан и Западной Церкви» ²⁸⁷.

Святитель утверждает: как Восточная, так и Западная Церковь «равно суть от Бога», поскольку «они имеют один общий дух, который от Бога есть» ²⁸⁸.

Дух Восточной Церкви соответствует духу Христову, ведет ее чад к соединению с духом Христовым, и притом ведет «прямым и верным путем» ²⁸⁹.

Таким образом, чисто истинную Церковь святитель видит в Восточной половине христианства. Что же касается Западной половины христианства, то в рассуждении о ней он проявляет определенную терпимость, кротость и мудрую осторожность. «Вера и любовь, – говорит он, – возбуждает меня к ревности по Святой Восточной Церкви: любовь, смирение и надежда научают терпимости к разномыслящим» ²⁹⁰.

Богословские и исторические основания экуменических отношений нашей Церкви к инославному миру и инославным Церквам особенно проявились также, к примеру, и в ходе плодотворных богословских переговоров и собеседований со старокатоликами о восстановлении общения с ними как частью Древней Западной Церкви.

Для ведения переговоров Святейший Правительствующий Синод русской Церкви образовал представительную и сильную Богословскую комиссию из выдающихся иерархов и богословов русской Церкви во главе с председателем – архиепископом Финляндским и Выборгским, затем митрополитом Санкт-Петербургским и Ладожским Антонием (Вадковским). Старокатолики ²⁹¹ со своей стороны образовали представительную и авторитетную Комиссию из епископов и богословов. Обе комиссии работали более 20 лет (1892–1914).

Кроме того, серьезные переговоры всегда имели место на всех старокатолических конгрессах и конференциях, в которых неизменно участвовали русские богословы и церковные деятели. В истории обе эти комиссии (православная и старокатолическая) известны под одним названием Петербургско-Роттердамской комиссии.

Очень много для укрепления такого православного экуменизма и для успеха богословского сближения со старокатоликами, а значит, и для приближения христианского единства сделал профессор В. В. Болотов. Весьма правильно оценил значение В. В. Болотова в этом деле профессор протоиерей Ливерий Воронов, отметив, что «профессор В. В. Болотов твердо придерживался позиции православного экуменизма... Каждое ученое исследование этого корифея русской православной богословской науки имеет своею целью убрать какой-нибудь камень, лежащий на пути к восстановлению христианского единства» ²⁹².

В. В. Болотов участвовал в работах Петербургской комиссии и изложил собственные взгляды в своих прославленных «Тезисах о филиокве» ²⁹³. Они имеют громадное и решающее значение в истории споров о «Филиокве» и являются образцом научной точности, патристической эрудиции и объективности в методологии церковноисторических и богословских исследований, особенно связанных с вопросами, по которым нет согласия между Православием и инославными исповеданиями.

В. В. Болотов установил и обосновал четкое различие между догматом, теологуменами и богословскими мнениями (школьными, частными, личными).

По утверждению В. В. Болотова относительно того, что такое догмат, не должно быть никакого разногласия. Теологумен же – это богословское мнение святых отцов Единой Неразделенной Церкви.

Содержание догмата истинно, и это истина веры.

Содержание теологуменов только вероятное.

Область догматов обязательна для всех (necessario).

Область теологуменов – это область вероятностей, требующих к себе внимания и уважения, но это все же область, подлежащая рассмотрению и обсуждению.

Отсюда заключение: в догматах необходимо единство (in necessariis unitas), в теологуменах – свобода выбора и принятия (in dubiis libertas).

По В. В. Болотову, общее правило для всех таково: «Если этого теологумена не держусь я сам, я все же не вправе осуждать тех, которые ему следуют. И если в силу обстоятельств я буду вынужден на обсуждение этого теологумена, и тогда я буду держать себя почтительно, с благоговением, подобающим авторитету святых отцов» ²⁹⁴.

Применяя это общее для всех правило разграничения догмата и теологумена к различиям в понимании характера «Филиокве» между Востоком и Западом, В. В. Болотов после тщательного анализа всего богословского патристического наследия пришел к решающим для дискуссии со старокатоликами выводам, которые сформулировал с математически-логической точностью в своих знаменитых 27 тезисах о «Филиокве». Из них можно привести для примера следующие:

Тезис 20 – «Многие Западные, проповедовавшие «Филиокве» своим паствам, ни с чьей стороны не встречали возражения, жили и умирали в общении с Восточной Церковью».

Тезис 23 – «Если Западные на VI и VII Вселенских соборах своего «Филиокве» Восточным не предъявляли, то и Восточные не ставили им вопросов об этом для окончательного разъяснения недоумений».

Тезис 25 – «Фотий и его преемники имели общение с Западной Церковью, не получив (и, видимо, не требуя) от нее Соборного отречения (в «прямых словах») от «Филиокве"».

Тезис 26 – «Не вопрос о «Филиокве» вызвал разделение между Церквами».

Тезис 27 – «Следовательно, «Филиокве» как богословское частное мнение не может считаться «непреодолимым препятствием» для восстановления общения между Восточной Православной и Старокатолической Церквами (т. е. Восточной и Западной)».

В 1902 и 1904 годах Константинопольский Патриарх Иоаким обращался ко всем Православным Церквам с двумя посланиями (энцикликами), где вопрошал о их отношении к разным христианским исповеданиям и Церквам, в том числе и к старокатоликам. Ответы Русской Церкви (от 1903 и 1905 гг.) представляли собой солидные богословские доклады в весьма положительном и конструктивном духе (...).

Комиссии не были распущены. Петербургская комиссия продолжала существовать и заниматься старокатолическими и англиканскими вопросами.

7 января 1910 года Синод своим Указом напомнил Комиссии о необходимости продолжать работы и запросил ее мнение об ответе старокатоликов.

При сопоставлении тезисов Петербургской комиссии с замечаниями Роттердамской комиссии оказалось, что Церкви Православная и Старокатолическая:

а)      единомысленны в исповедании догмата о Святом Духе;

б)      признают друг за другом условную свободу богословских мнений, и это не должно быть основанием для церковного разобщения и отлучения друг от друга.

В докладе отмечалось, что при наличии взаимного понимания степень такого единомыслия может быть признана достаточной для решения вопроса о взаимном сближении и желательном объединении.

Комиссия выразила пожелание, чтобы Святейший Синод нашел благовременным «подвинуть хотя бы на шаг разрешение сорокалетнего вопроса о воссоединении старокатоликов – не еретиков, а лишь, по невинному своему несчастию, раскольников с Православною Церковью Восточной» ²⁹⁵.

По смыслу этого последнего ответа (доклада) Петербургской Богословской комиссии, одобренного Синодом (от 1913 г.), перспектива успешного завершения переговоров со старокатоликами становилась вопросом недалекого будущего, так как между старокатолической и православной сторонами не было каких-либо спорных вопросов.

Оставался нерешенным и очень трудно поддающимся решению вопрос о форме и структуре канонических действий для восстановления и осуществления евхаристического и канонического общения и единства в Единой Святой Соборной и Апостольской Церкви, исторически и зримо существующей здесь, на Земле, в данных условиях, в данном месте и в данное время.

Переговоры со старокатоликами шли достаточно успешно. Они подтвердили восприятие и исповедание старокатоликами догматического учения и Предания Древней Церкви Востока и Запада – эпохи Семи Вселенских соборов (до разделения), когда Западная Церковь была в полном союзе и общении с Древней Церковью на Востоке.

Из этого для старокатоликов, по мнению епископа Ямбургского Сергия (Страгородского), ректора Санкт-Петербургской духовной академии, следовал конкретный вывод: им необходимо завершить свои усилия по восстановлению общения и единства по образцу их Древней Западной Церкви через вхождение в общение и единство с Православной Церковью, которая сохранила веру, учение. Предание и жизнь Древней Единой Церкви (до разделения) и которая является исторически и канонически продолжением этой Единой Церкви для Востока и Запада, а потому для старокатоликов вхождение в общение и единство с Православной Церковью будет вхождением в общение и единство жизни в Единой Святой Соборной и Апостольской Церкви. (...)

В 13-м № журнала «Revue Illustree de la Terre Sainte et de l’orient catholique», 1893 года, перепечатана статья из «Римского вестника», заслуживающая внимания не только по своему содержанию, но и по своему происхождению, так как этот журнал – издание высоко-официозное, помещающее на своих страницах лишь то, что одобрено куриею, что служит выражением ее мнений (...).

Статья, о которой идет речь, – полемического свойства; она направлена против тех православных, которые будто бы противятся воссоединению церквей.

Воссоединение Востока и Запада вопрос современный и очень важный! Рим напрягает все свои силы для того, чтобы ввести унию и на Балканском полуострове, и в Западной Азии, и в Египте, – не забывает, конечно, и нас. Успехи эти даются ему, однако, не без борьбы: понятно, стало быть, что ему хочется поддержать своих сторонников, приобрести новых, и в особенности дискредитировать своих противников. Озаглавлена эта статья – «Une partie d’opposition а l’union des Eglises» – «Партия сопротивления соединению Церквей». Основная мысль ее та – что православные Церкви могут выйти из своих затруднений лишь с помощью папы, соединившись с его Церковью – другими словами – подчинившись ему. Весь Восток и весь Север, утверждает автор статьи, только этого и желают, но вот этому благому намерению противится означенная партия!

Статья «Римского вестника» написана очень умно и лукаво. Ложь искусно переплетена с правдой, подтасовки сделаны опытной рукой, и притом при несомненном сотрудничестве какого-то православного (действительно считающего себя таковым или прикидывающегося таковым). Последуем за автором – шаг за шагом. «Все добросовестные православные (tous les orthodoxes de bonne foi), – говорит он, – возликовали и встрепенулись (tressaillent) при мысли о возможности воссоединения Востока и Запада; они рукоплещут усилиям первого епископа христианского мира, намеревающегося осуществить эти надежды». Таково начало статьи – и начало подтасовки: «Все добросовестные православные желают видеть воссоединение Церквей». Конечно, против этого никто и не спорит. Но – какое это соединение? Что значит соединиться с Церковью? С кем именно будет соединен Восток? Кто будет представителем западного христианства? Конечно, все мы, православные, возрадуемся воссоединению с Западом православным, но, конечно, никто – с Западом в смысле современного инфаллибилистического латинства! Но та сторона дела намеренно замалчивается. Затем сказано: «все добросовестные православные». Можно бы, казалось, сказать просто «все православные», зачем же это прилагательное (добросовестные)? А затем, – что оно пригодится впредь, когда нужно будет пояснить, что те, которые не хотят соединения с теперешним Западом, с папой, т. е. не хотят подчиниться ему, отдать ему свою совесть и свою веру – недобросовестные православные!

«Миролюбивое это веяние охватило уже (envahi) Восток и Север, и Лев XIII сделался надеждою умиротворения во Христе (l’espoir de la pacification chretienne) во всех странах, называющихся православными! (tous les pays qui s’appellent orthodoxes)». Какое полунаивное, полунахальное хвастовство! Написано это, очевидно, самой редакциею, а не русским ее сотрудником: никакой русский, мало-мальски знающий положение дел, не напишет такой чепухи! Кто же в России возликовал и возрадовался? Кто так смотрит в России (говорю о православных) на папу, кроме какой-нибудь дюжины полукатоликов, которым следовало бы откровенно отказаться от своей веры и своей национальности!?

«Но, среди этих народов (ces pays) и Церквей, есть секта (une secte), дышащая ненавистью (que ni respire que la haine) к латинской Церкви и папству. Секта эта хвастается (se vante) тем, что служит верной представительницей духа Восточной Церкви. Ее главари (les chefs) отказываются даже и рассматривать вопрос о воссоединении Церквей; они яростно (fureur) набрасываются на латинскую Церковь, ругают (couvrent d’injures) папство, стараются оклеветать (calomnient) его авторитет, представляя его (cette autorite) тираниею, а Латинскую Церковь – сборищем рабов (esclaves)».

Поистине страшная и преступная секта!

Очевидно, это мы, славянофилы.

Опять неправда, написанная для обморочения иностранных читателей. Вопрос преднамеренно затемняется: ведь нужно выяснить, ведь дело в том, как разуметь воссоединение Церквей; с кем придется воссоединяться? Вот тут и являются «недобросовестные» православные, т. е. те, которые отвергают подчинение папе. Их то и обвиняет «Римский вестник» в том, что они отвергают воссоединение Церквей. Но, это неправда! Мы от соединения Церквей не отказываемся и не думаем отказываться, но папа и Церковь не одно и то же, это далеко не тождественные понятия! Точно такое обвинение было уже однажды выставлено В. Соловьевым против православных, «нежелающих» будто бы «воссоединения Церквей»; оно было направлено специально против нас, славянофилов, И. С. Аксакова и меня. Я отвечал на него в «Руси» [см. ч. II, стр. 108]. И тогда прием наших противников был тот же самый: мы говорили, что не желаем подчиняться папе, а нас обвиняли в том, что мы не хотим воссоединения с Западной Церковъю! С тех пор дело значительно выяснилось; подобными обвинениям теперь никого не смутишь! Повторяю, никто из православных не отказывается от воссоединения с той Церковью Запада, о которой говорится в начале разбираемой статьи, «l’Eglise, qui а eteunie а l’Eglise orientale pendant onze siecles», с той самой, которая начала от нас отделяться в конце IX столетия. Мы даже были бы готовы снова признать и папу первым епископом «среди равных», ежели бы на так называемом «престоле Петра» сидел такой папа, какие на нем сидели до разделения Церквей, хоть бы такие поклонники сильной власти, как Лев I или Григорий I. Мы, может быть, могли бы сговориться даже и с таким деспотом, как Иннокентий III, допускавшим, однако, что «ради вины (заблуждения) лжеверия» (propter infidelitatis errorem) Церковь может низложить (dimittere), прогнать римского первосвященника (Sermo in consecratione Pontificis), но теперь на этом же престоле сидит человек, считающий себя непогрешимым, вице-Богом, возведший это еретическое мнение в догмат, обязательный для всех тех, которые с ним в единении. Да, с таким человеком, с такою Церковью – мы не хотим соединяться, и причисляем себя охотно к секте «недобросовестных православных»; а что мы готовы воссоединиться с древней Западной Церковью, которая была с нами единою в продолжение одиннадцати веков (unie pendant onze siecles), это мы доказываем тем, что вошли в переговоры со старокатоликами, которые и суть именно эта Церковь!

Представителями этой «секты» (нежелающих воссоединения) являются в Греции – Диомид Кириакос и бывший епископ Патрасский ²⁹⁶, в России же – К. П. Победоносцев, объявивший в английском «Review of Reviews», что «русский народ никогда не согласится надеть на себя ярмо папского авторитета», чем де и доказал недостаток почтения (manque de respect) к учреждению, с которым императорское российское правительство сохраняет дипломатические сношения. «Письмо это, – продолжает «Moniteur de Rome», – по крайней мере, относительно его формы (au moins dans sa forme), не было одобрено многими высокопоставленными русскими (notabilites russes)» (?).

Опять неправда: ни один русский не откажется от этих слов Константина Петровича Победоносцева; что касается до каких-то «нотаблей», отнесшихся к ним неодобрительно, то они, конечно, существуют лишь в воображении автора статьи.

Далее читаем – нечто комичное:

«Г-н Победоносцев нуждался в апологете (М-г Pobedonostzeff, dans son laconisme grosser, avait besoin d’un apologiate): вот и явилась г-жа Новикова, отбрасывающая совершенно воссоединение с Церковью римскою, которой она предпочитает старокатоликов – эту смесь отступников (apostats), янсенистов ²⁹⁷, рационалистов и протестантов».

К.П. Победоносцев ни в каких апологетах не нуждается. Что касается старокатоликов, то никакого янсенизма в их учении нет (оппонировать теории иезуита Молини ²⁹⁸ можно и не будучи янсенистом). Рационализма у них менее, нежели у латинян, ибо они придерживаются учения древней Церкви, которое было искажено Римом, введшим в свою догматику рационалистические новшества, мало-помалу превратившиеся в новые догматы. Что касается до протестантов, то с ними у старокатоликов относительно догмата ничего общего нет. Это д-р Вебер высказал минувшей весной самым положительным образом слушавшим его протестантам (на митинге в Штутгарте; я на нем присутствовал). Они живут с протестантами большею частью в мире и ладу, как подобает согражданам, но, повторяю, никакого влияния протестанты на учение старокатоликов не имеют. Все эти обвинения «Римского вестника» – пустой набор слов и ни одного из них латиняне не могли бы поддержать мало-мальски серьезными аргументами!

Но вот нечто более серьезное и более лукавое: «Г-жа Новикова, – говорит «Р. в.», – не вникнула в основания своей собственной религии, которая – точно так же как и католическая, признает непогрешимость своего догматического учения. Это их общий базис (une base commune). И восточные и западные христиане принимают одинаково непогрешимость своего догмата». Совершенно верно; но что же из этого? Конечно, и мы принимаем необходимость такой непогрешимости (l’infaillibilite dans l’enseignement dogmatique), но нужно знать, чье учение признается непогрешимым? Какое учение? Кто непогрешим? Тут снова подтасовка, снова преднамеренное затемнение, смешение понятий. Действительно, мы преклоняемся перед авторитетным учением Церкви; но какой? – той Вселенской Церкви, которой ее Божественный Основатель обещал, что ее не одолеют врата адовы, той Единой, Святой, Вселенской, Апостольской Церкви, установившей непогрешимое догматическое учение, перед которым мы преклоняемся. Но у латинян такой Церкви уже нет, там нет непогрешимой Церкви, есть «непогрешимый» папа, которому, понятно, Христос никогда ничего не обещал; а это не одно и то же, даже не только не одно и то же, а, напротив, нечто совершенно противоположное. Итак, фраза об общем базисе (base commune) является тоже хитрой, но неудачной, подтасовкой.

Та же самая подтасовка понятий продолжается и далее.

«Церковь,– говорит «Рим. вести.», – которая в продолжение одиннадцати столетий была соединена (unie) с Церковью Востока, которая и поныне обладает такою жизненностью (vitalite), что может победоносно выдерживать приступы (les assauts) протестантизма и рационализма... которая находит в себе достаточно силы (force), чтобы не только устоять против всяких испытаний, но еще и распространяться по всему свету, должна обладать чистым учением; она всего этого не могла бы исполнить, если бы не обладала тем учением, которое передал ей сам Спаситель. Ежели бы эта Церковь не сохранила в полной чистоте (dans toute sa purete) учения, данного ей Христом, она не могла бы побороть всех этих препятствий».

Тут снова и очевидно преднамеренно смешиваются различные Церкви и отождествляются совершенно различные понятия – отождествляются сила и правда, а это далеко не одно и то же! Говорится «о Церкви» как будто о какой-то единой Церкви, а между тем разумеются две совершенно различные. Церковь древняя одиннадцати первых веков и семи Вселенских соборов отождествляется с современной инфаллибилистической Церковью собора Ватиканского ²⁹⁹. Но Церковь Киприанов, Августинов, Львов и Григориев Великих совсем не тождественна с церковью Гильдебрандтов, Бонифациев и Торквемад, с Церковью Исидоровых декреталий и Грациановских конкордаций, и в особенности новых Пиевых догматов. Это две совершенно различные Церкви – у них, правда, одно и то же непрерванное рукоположение, но совсем не один и тот же догмат! А это-то важнейшее обстоятельство и замалчивается! Повторяю: с той – древней Святой Католической Церковью мы с радостью готовы соединиться, с современной же еретической римской Церковью – нет!

Не менее осязательное смешение понятий представляет, в статьях «Римского вестника», отождествление силы и правоты. Автор повторит на все лады, что латинство сильно, указывает на его мощь. Да он точно так же мог бы указать и на несомненное внешнее величие его, на потрясающее впечатление его блестящих церемоний и т. п. Но какие же это аргументы в пользу православности, истинности учения Церкви?! Все это может озадачивать, может «импонировать», но разве все это может служить доказательством истинности латинского догмата?! Сила ничего не доказывает. Мало ли где и в чем она проявлялась! Разве мусульманство, о которое сокрушилась вся сила средневековой, «Крестоносной» Европы, не сила? Оно и теперь, говорят, распространяется в Индии и по направлению к Тибету. Да и в этом отношении хвастливая аргументация «Р.в.» не выдерживает критики; он уверяет, что католицизм победоносно отразил и отражает приступы протестантства и рационализма! Какое же это «победоносное отражение», когда протестантство отторгло у него именно наиболее образованные страны, когда-то входившие в состав Римского патриархата? Не совсем понятно и хвастливое уверение о торжестве над рационализмом. Под этим выражением понимается, конечно, атеизм, неверие? (хотя это не совсем точно). Но ведь католичество борется с ними даже менее успешно, нежели с самим протестантизмом! В последнее время по всей Западной Европе чувствуется некоторый подъем религиозного чувства, но он чувствуется едва ли не более в странах протестантских; в германской науке происходит некоторый поворот от материализма в сторону религии или, по крайней мере, к идеалистическим началам, но в массах неверие и индифферентизм растут не по дням, а по часам. Говорю о южной Германии и о Франции. То, что приходится слышать об Италии, едва ли более утешительно. Стало быть, и тут хвастливая неправда!

В том же параграфе сравнивается латинская Церковь с нашими автокефальными Церквами Востока. Автор повторяет, что «латинская Церковь сильна именно вследствие того, что содержала (consenre) чистоту Христова учения. Ежели бы, утверждает он, она не исповедовала истины, переданной ей Христом, она, конечно, пала бы совершенно (tomber inevitablement) или, по крайней мере, обессилела бы, как обессилены автокефальные Церкви нашего православия». Эта последняя фраза принадлежит, стало быть, какому-то псевдоправославному. Как же ему не стыдно участвовать в писаниях, где так много неправды?!

Важнее – соображение авторов о выгодах, которые получат православие и Россия от соединения с Римом, «Римский вестник» ставит вопрос о воссоединении очень категорично. Мы, православные, делаемся униатами. Папу мы признаем главой Церкви. Обряд наш нам оставляют, но догмат мы, конечно, принимаем Римский (а со временем, несомненно, изменится и обряд: это мы видим в Галиции). О каких бы то ни было гарантиях противу незаконных действий папы и не упоминается! Напротив: «Католичество, –_ говорит автор, – органически связано с папством. Требовать, чтобы Католическая Церковь отказалась от прав первенства папы (Pretendre que l’Eglise Catholique renonce au droit de primaute de la Papaute), все равно что требовать, чтобы христианство отказалось от своей центральной силы (c’est demander, que le christianisme renonce a sa force centrale). Сила Католической Церкви заключается в организме папства» (dans l’organisme de la Papaute). Ясно, что тут папство понимается в его современном смысле и что оно всецело перенесется со всеми своими деспотическими правами и на нас, когда мы сделаемся униатами. Конечно, о тяжести этого бремени умалчивается, – говорится лишь о великих выгодах и благах, которые, по словам «Римского вестника», получат от союза с Римом православные автокефальные Церкви: они усилятся, находясь в союзе с латинством. Это увеличение и обновление сил обещается специально России (l’union avec le St-Siege serait une force nouvelle pour l’Empire du Czar!). «Католический мир приветствовал бы его (царя) как нового Константина», – продолжает соблазнять «Римский вестник».

Что мир католический, или, вернее, папа, очень бы обрадовался такому обороту дел – не подлежит, конечно, ни малейшему сомнению. Все правительства Запада от него отказываются, ему, стало быть, было бы очень кстати завербовать в свои слуги такую силу, как Россия! В искренности этого желания сомневаться нечего; думаю только, что папе было бы приятнее видеть в русском царе заместителя Пипина Короткого или Карла Великого, а не Константина, не подарившего ему никакой территории, не давшего ему никакой мирской власти, как уверяют некоторые латинские ученые.

Везде забота о власти, о силе. Правда, право точно и не существуют! Даже и самая истинность догматического учения латинской Церкви доказывается ее силой! Автор рассуждает, как истый католик – сила! власть! успех! Но какая польза в этой силе, если она не служит правому делу? добру? Ведь она не есть цель сама для себя, а лишь средство для достижения добра и истины!

Далее автор переходит к рассмотрению наших порядков и критикует их.

He подлежит сомнению, что многое в наших порядках – неудовлетворительно; этого не будут отрицать и самые «преданные» и официозные голоса. Ведь в Церкви действуют два элемента: божеский и человеческий: неужели можно утверждать, что у нас и человеческий элемент свят и непогрешим, как и божеский? что все, что им совершается, непременно и всегда хорошо, что у нас все хорошо и ничего не требует исправления? Мне случалось встречаться с такими апологетами; и думается мне, что их апологии никуда не годятся, что они и безнравственны – ибо не соответствуют истине, и неудачны – ибо, защищая явную неправду, вселяют вполне законное недоверие и ко всему тому, что в них говорится bona fide и справедливо. Я читал много полемик, и должен сказать, что наши полемисты часто терпят поражение именно благодаря такому способу защиты. Они не только защищают действительно непогрешимый (божеский) элемент нашей Церкви, наше догматическое учение, не только то, что у нас действительно хорошо и в сфере элемента человеческого, но твердят и уверяют, что у нас все хорошо, и нет ничего подлежащего исправлению! А можно ли уверять, напр., что отношения нашей государственной или общественной жизни к Церкви вполне удовлетворительны, правильны, согласны с канонами, что каноны соблюдаются вполне точно? Не говорю о тех канонах, которые вследствие новых условий жизни стали или бесцельны или неприменимы, или о тех, которые имели лишь временное значение как протесты против еще не совсем упраздненного язычества и т.п. Канон не догмат, не имеет безусловного значения, не безусловно обязателен и может, стало быть, быть отменен постановлением Церкви, но есть и такие каноны, коих нарушение преступно. Для примера укажу на кан. 37 св. ап. ³⁰⁰, подтвержденный первым, четвертым и шестым Вселенскими соборами; или на каноны, относящиеся до заключения и расторжения браков. В подтверждение моих слов укажу, напр., на Румынию, где гражданские законы о расторжении брака понижают его важное значение общественное ³⁰¹. Нарушения эти стали особенно часты со времени введения в Румынии гражданского брака, этой насмешки над святостью таинства (Гражданское таинство?!). О том, как некоторые относятся к святости брака в Сербии, можно судить по несчастному примеру бракоразводного дела короля Милана Сербского ³⁰². Как у нас к этому же таинству относились Иоанн Грозный или Петр Великий – известно. Примеры того, как перемещаются без их согласия епископы с одного престола на другой, мы видим в Болгарии... Все это справедливо и на это указывает «Римский вестник». «Государство, – говорит он, – становится (s’erige) в России покровителем Церкви и дает чувствовать свое влияние во всех проявлениях (actes, действиях) ее жизни. Если влияние это не уравновешено властью (souverainite), находящейся в самой Церкви, то управление (direction, направление) церковными делами попадает, если не de jure, то de facto, в руки государства». Кто же, спросим мы г-жу Новикову, в состоянии в русской Церкви уравновесить это влияние государства? Епископ? Да правительству не составит труда заставить его замолчать, удалив виновного из его епархии (en le releguand hors de son diocese)! Св. Синод? Но ведь всякое его сопротивление было бы сочтено бунтом (rebellion) и немедленно подавлено! Так говорит «Римский вестник»; но что же он предлагает? «Если бы Россия, – уверяет он, – была в унии (unie, соединена) с папой, Синод возвратил бы себе свою независимость, ибо между ним и государством стоял бы авторитет (l’autorite) папы. Св. Синод вышел бы из своего состояния подчиненности (рабства, servilisme); его постановления, получая одобрение высшей власти, независимой от государства, были бы уважаемы» (respectee).

Все это написано очень умно и лукаво, хотя несколько темно и на не безукоризненном французском языке. Тут есть и доля правды, но под ее прикрытием, под ее маской, проводится и масса неправды... Разберем дело подробнее...

Единство с Римом, говорит «Римский вестник», усилило бы православные Церкви, подняло бы их, ослабило бы их зависимость от мирской власти! Дело, конечно, крайне желательное. Рим хвалится, что его могущество убережет нашу Церковь от посягательств на нее государства. Так ли это? В такой ли мере это справедливо, как уверяет автор статьи? Теоретически этот вопрос не разрешается, приходится, стало быть, обратиться к фактам. Для примера возьмем католическую Францию, эту первенствующую дщерь Римской Церкви, первенствующую во всех отношениях и по могуществу, и по культуре, и по месту, которое французская богословская наука, если не занимает, то занимала в католичестве (Сорбонна). Что же мы видим? Много ли, действительно ли защищает папа французскую Церковь от посягательств французского правительства? Нет! К чему, напр., послужили его протесты против лаицизации школы? Ведь школьный вопрос – вопрос капитальной важности! От его решения зависит в значительной степени будущность Франции – и что же? Несмотря на протесты папы, школы лаицизированы, Распятие из них выброшено, нелепый «гражданский» катехизис Поля Вера введен и преподается! Где же та сила, та защита, которую обещает папа против беззаконий государства? Папа протестует – и только, никто не двигается: даже почтенный, с незапятнанной репутацией граф де Мэн, вождь католической партии в палате, и тот проваливается на выборах. «А bas le calotin!» – кричат ему. В Италии дела идут еще хуже. Государство еще более провинилось противу римской Церкви: «кесарь», впрочем, весьма справедливо, отобрал у нее свое достояние, предоставив «вице-Богу» Ватикан и храм св. Петра, чего по-настоящему для него вполне достаточно; ну, и что же? Папа еще более протестует, даже отлучает «кесаря» от Церкви, и опять-таки из всего этого ничего не выходит; и если итальянское правительство находится в денежных затруднениях, то никак не вследствие протестов папы, а лишь вследствие сильной страсти его играть в солдатики и великодержавие, на которое оно разоряется. Эту ли силу, эту ли защиту сулит нам папа? Защита эта, как видно, не из сильных.

Не подлежит сомнению, однако, что соединение с папой придало бы деятельности нашей Церкви недостающее ей единство; в этом главная наша беда. Восстановление этого единства крайне желательно, оно, несомненно, важное условие успеха. Многое из того, что, к сожалению, делается теперь, несомненно, бы не делалось или делалось бы гораздо труднее. Далее, может быть, что, если бы мы были соединены с папой, личный состав духовенства бы поднялся, в него бы, вероятно, снова стали поступать люди высокого общественного положения, которые могли бы крепче стоять на страже прав и привилегий Церкви – нежели теперь. Я отнюдь не думаю, чтобы они оказались лучше теперешних, оказались бы более нравственными, более учеными и т.п., отнюдь нет, но они, несомненно, были бы не столь беззащитны; с ними светской власти пришлось бы более считаться, а это было бы несомненным благом. Но далее я никаких благ не вижу, да их мы можем достигнуть и сами, без помощи папы!

Папа будет защищать ваш Синод, обещает далее «Р. в.». Каким же образом? – спросим мы. В Средние века папа имел острастку на своих врагов: против одного враждебно настроенного государя можно было немедленно восстановить другого, согласного играть роль палача и – очень часто провинившийся покорялся или погибал! Так папы и вели свою политику, не щадя даже семейных уз; восстановляя сына против отца и т.д.... Но ведь теперь не то! В услужение папы теперь никто не пойдет: теперь никакой король, никакой парламент и пальцем не двинут для наказания другого короля или парламента, провинившихся перед папой. Если наше мирское правительство вздумает притеснять нашу Церковь и если мы сами, все православные, не встанем и не двинемся в защиту своей святыни, то, конечно, никакие папские протесты не спасут Церкви! И действительно: если русское государство не устыдится посягнуть на права русской Церкви, то что может его заставить остановиться перед протестом папы? Что побудит государство преклониться перед его авторитетом? Конечно, не убеждение в его силе – ее нет! Его может остановить уважение к тому божественному началу, коего он представитель. Но разве не только св. Синод, но и всякий епископ не есть представитель того же начала? И каждый из них разве не может в свою защиту сослаться на тот же божественный закон? Разве папа стоит ближе к божественной истине, нежели всякий другой епископ? Где доказательства такого странного предположения? Повторяю: если за протестами и угрозами папы, обращенными к какому-нибудь правительству, посягающему на права Церкви, не будет активного или хотя бы пассивного протеста подданных того же государства, то из его угроз ничего не выйдет! Если в этих подданных не вытравлено религиозное чувство, то они сумеют восстать в защиту попранных чувств своей Церкви и без всякого протеста и подговаривания со стороны папы. Они восстанут сами, или совсем не восстанут!

Признавая, что союз с папой может принести некоторую пользу (но далеко не столь большую, как некоторые думают), мы, православные, вправе, однако, осведомиться и о той цене, какую придется заплатить за эти услуги папства. Эту сторону дела «Moniteur de Rome», конечно, забывает выяснить; он на нее указывает лишь слегка. Воссоединитесь с латинской Церковью и станьте под сень любвеобильной власти папы, повторяет он; другими словами – отступитесь от веры ваших отцов и перейдите в латинство! Легко сказать! Но прежде следовало бы доказать, что наша религия не истинна, а латинская истинна, т. е. что догматы, исповедуемые нашей Церковью, разнятся от тех, которые исповедовала Церковь семи Вселенских соборов, а что, напротив, Церковь латинская исповедует именно все те, которые исповедывала Церковь древняя, что она не прибавила ни одного нового и не убавила ни одного старого. Вот, когда нам латиняне это докажут, тогда мы и перейдем в унию, и перейдем под «любвеобильную сень Ватикана». Латиняне гарантируют нам неприкосновенность наших обрядов, – конечно, каждый дорожит своим обрядом, он с ним свыкся и охраняет его, но ведь это вопрос не существенный, один предпочитает ходить «по солонь», а другой наоборот, у одного орган – у другого нет, один отращивает волосы, а другой стрижет или бреет. Дело не в этом, конечно, это не религия; вопрос идет о догмате, о том, что составляет именно сущность веры! Папа берется защитить нас от государства, – прекрасно; но кто защитит нас от папы?

Вот вопрос, на который мы желали бы получить ответ от желающих нас воссоединить! Но ответ может быть только один:

Никто!

Затем, признавая долю пользы, которую могло бы нам принести соединение с папой (преимущественно в отношении единства действий), следует спросить: действительно ли мы нуждаемся в папе для достижения обещаемых благ? Вопрос очень серьезный.

Ответ на него вполне ясен – Нет, для всего этого мы не нуждаемся в папе!

Нам не нужно платить за это апостазией и из православия переходить в ересь!

У нас у самих, в нашей собственной Православной Соборной Единой Святой Апостольской Церкви есть средство достигнуть всего того, в чем мы нуждаемся. – Стоит вспомнить о той верховной власти, которая устрояла основанную Христом Церковь, которая снова может все устроить, может разрешить безапеллятивно и окончательно все вопросы нашей церковной жизни и вывести нас на торную дорогу.

Разумею Вселенский собор.

Выше я спросил: кто, в случае воссоединения нашего с Западом, защитит нас от папы? от его новых еретических догматов? Ответ не может подлежать сомнению: – Никто! В этом отношении наше теперешнее положение несравненно лучше того, в котором мы бы оказались после нашего воссоединения с папой. Государство, мир, пользуясь своей материальной силой, могут совершать разные беззакония в области церковной жизни, оно может велеть задушить митрополита Филиппа или сгноить в тюрьме Арсения Мацеевского, но оно окажется бессильным в области веры. Ежели бы, сделаем невозможное предположение, оно вздумало поднять на нее святотатственную руку, оно встретило бы надлежащий отпор; оно не имеет ни права, ни возможности изменять веру, а папа имеет и то, и другое. Вот вопрос, который «Moniteur de Rome» оставляет в стороне: а ведь все дело именно в этом.

Позволю себе повторить то, что мне не раз приходилось говорить и доказывать: никто не думает отрицать, что в нашей церковной жизни есть недостатки и даже крупные; в этом отношении латинское врачи-диагносты правы, но эти врачи плохие терапевты: они предлагают (и не в первый раз) такие средства, которые хуже самой болезни! Болезни наши излечимы, преходящи, они имеют временный характер; отдать же себя во власть папы, признать за ним право изменять наш православный догмат и предписывать нам законы нравственности, это – подписать свой смертный приговор; и в этом случае сто раз прав К. П. Победоносцев, утверждая, что никогда русский народ не согласится надеть на себя римское ярмо, даже ежели бы, как думает отец Ваннутелли, русское правительство выразило на сие свое желание.

И это не пустая фраза. Ежели многие миллионы старообрядцев и раскольников отделились от Православной Церкви из-за пустых, иногда не имеющих никакого значения слов и обрядов, то что же было бы, ежели бы светское правительство, обезумев, вздумало затрагивать нашу веру! Конечно, этого никогда не случится, ибо у нас нет повода к принципиальному антагонизму между государством и Церковью. У нас нет папы. Догмат устанавливается у нас Вселенским собором. По православному понятию епископы, заседающие на соборе, не законодатели, измышляющие догматы, а свидетели нашей веры («констатирующие» ее – lestes fidei). Мы – и государство, мы же – и Церковь. Как в единении с нашим царем мы составляем государство, так мы же в единении с нашим епископатом составляем Церковь. Поэтому между нами как государством и нами как Церковью могут быть лишь недоразумения, временные размолвки, а не принципиальная борьба, – как на Западе (...).

Павловск.

14 сентября 1893

Я прочел заключительную статью А. А. Киреева, сообщенную мне в корректуре с согласия почтенного автора. Я охотно оставил бы последнее слово за моим уважаемым оппонентом, если бы его возражения ³⁰³ были направлены только против моих мыслей. К сожалению, А. А. Киреев счел себя вправе решительно и безусловно обвинить весь католический мир в ереси и даже в грехе против Духа Святого и провозгласить, что Католическая церковь более не существует, а следовательно, и вопрос о соединении Церквей не имеет смысла. Конечно, это было бы самое простое решение дела, если бы только можно было с этим согласиться.

Свое страшное осуждение католичества А. А. Киреев основывает единственно на несогласии своего понятия о Церкви с католическим учением об этом предмете. По мнению г. Киреева, самостоятельность Церкви исключает папский авторитет: ему нет места в Церкви. По католическому учению, напротив, Церковь включает в себя папский авторитет как один из основных элементов своего правильного устройства. Этот католический взгляд на Церковь существует не со вчерашнего дня. Прежде чем говорить об «узурпации» Пия IX, следовало бы вспомнить, как смотрели на церковное значение римской кафедры представители древней Церкви. Определения Ватиканского собора согласны в существе дела с заявлениями св. Льва Великого, который считал свой голос достаточным для решения важного догматического вопроса. Что же – и он еретик? и он хулитель Духа Святого?.. Конечно, можно, благодаря двусмысленности русского слова «непогрешимость», вкладывать в католическое учение всевозможные ужасы. Но зачем же это делать? Зачем также утверждать, что условие «ex cathedra loqui» ³⁰⁴ зависит от произвола папы, когда ни один католик в мире никогда не допускал и не допустит возможности папского произвола в деле веры и нравственности? По католическому учению папа (равно как и Вселенский собор) имеет обязанность формулировать церковные догматы, но не имеет никакого права выдумывать свои собственные.

Как бы кто ни относился к этому учению, во всяком случае должно признать, что в нем нет ничего уничтожающего церковный характер католичества: авторитет здесь не отделяет себя от Церкви, не присваивает себе никакого безусловного авторитета, не дает себе никакой произвольной и деспотической власти, ибо он пользуется per assistentiam divinam ³⁰⁵ только тою властью, которою Христос благоволил снабдить свою Церковь.

Так мыслили епископы, провозгласившие ватиканские определения, так мыслит и весь католический мир, принявший эти определения, католики, признающие в папе видимого главу своей Церкви, ибо это по их понятиям значило бы обезглавить церковное тело. Согласно католическому взгляду, цапский авторитет существует не вне Церкви и не против нее, а в ней и для нее. Да и каким образом папство могло бы (если бы даже хотело) навязать католическому миру насильственную и деспотическую власть, когда оно лишено всяких средств насилия и деспотизма? В особенности настоящее положение папства делает совершенно очевидным тот факт, что авторитет ватиканского затворника опирается на любовь, доверие и религиозное уважение католиков к римскому престолу, и кажется, в этих чувствах нет ничего противоцерковного.

Восточное православие не определило и не формулировало на Вселенских соборах своего учения о Церкви. Все, что для нас обязательно по этому предмету, стоит в Символе веры: «Верую во единую, святую, кафолическую и апостольскую Церковь». Эта вера не отрицается католичеством, не отрицается Ватиканским собором, и следовательно, обвинять католиков в ереси мы не имеем никакого права.

Этого права не присваивали и не присваивают себе и иерархи нашей Церкви. Известно мнение знаменитого Филарета. Но и у современных нам иерархов мы находим подобные же взгляды. На одного из них я имел случай сослаться в другом месте (в последней главе «Великий спор и христ. полит.»).

Еще более твердое и прямое выражение истинно церковного взгляда на католичество представляет речь высокопреосв. Митрополита Киевского, недавно им произнесенная и напечатанная в некоторых газетах. В этой превосходной речи достойнейший архипастырь хотя и не предвидит близкой возможности для формального воссоединения двух Церквей, но никак не потому, чтобы находил между ними какую-то бездну в области веры и духовных начал, а совершенно напротив лишь потому, что раздор этих двух Церквей как самых близких и родственных между собою является наиболее крепким. Этот раздор признается здесь только de facto, а не de jure. Вот взгляд совершенно правильный, несомненно более христианский и бесспорно более авторитетный, нежели взгляд А. А. Киреева. В основу этого последнего, отвергаемого мною взгляда легло, если не ошибаюсь, такое понятие о Церкви, которое едва ли может быть защищаемо с православной точки зрения. По этому странному понятию существование Церкви обусловлено правом всех мирян подавать свой решающий голос в церковных делах, что будто бы они и делали на Вселенских соборах чрез епископов как своих уполномоченных. На мой взгляд, это есть прямое отрицание Церкви.

Жизнь Церкви не от мертвого человечества, а от Бога Живого, и власть Церкви не от собрания человеческих немощей с их мнимыми правами, с их мнимой свободой, а от Бога всемогущего, Который Сам избирает свои пути, Сам назначает Свои орудия. Церковь управляется не снизу, а свыше; образ ее устройства не демократический, а теократический. Вот почему избранные апостолы Христовы и их преемники, епископы Вселенской Церкви, когда постановляют свои решения, не говорят: «изволися народу чрез нас», а всегда говорили и говорят: изволися Духу Святому и нам.

Статья А. А. Киреева озаглавлена: «Воссоединение Церквей и славянство». Ясно, однако, что при обвинении католичества в ереси и в грехе против Духа Святого не может быть никакой речи о воссоединении Церквей, а если церковный антагонизм, разделяющий славян между собою, признается непримиримым, тогда нельзя серьезно говорить и о славянстве как о едином и солидарном целом.

России предстоит выбор между единством и раздором, между истиной и ложью. Чтобы выбрать истину, нужен нравственный подвиг, и с Божьей помощью Россия совершит его.