Псалом 7
Мы остановились на седмом псалме. Он воспет был Давидом Господу, как говорит его надписание, о словесех Хусиевых, сына Иемениина. Но кто этот Xycий, и что за слова, по случаю которых воспет был Господу псалом сей? Хусий, как видно из второй книги Царств, был первый друг Давидов, благородный царедворец, верно служивший своему государю и во дни его счастия и славы, и в годину бедствия и уничижения; и в то время, как облечённый во все цapские утвари, среди двора роскошного и среди пышной прислуги своей, он величественно восседал на великолепном престоле своём и щедрою рукою раздавал дары и почести окружающим его, и тогда, как лишённый царства и крова, и оставленный войском и народом, в одежде раздранной, с перстию на главе и слезами в очах, в сопровождении небольшого числа слуг, ему преданных, босыми ногами шёл он поспешно в пустыню искать безопасного себе убежища; и cиe-то последнее достоинство столь редкое в царедворцах, особенно и прославило Xycия и предало имя его памяти потомства; вот обстоятельства, в которых открылось оно в полном блеске и величии. Против Давида, в его старости, восстал любимый, но недостойный любви, сын его Авессалом, объявив себя внезапно царём; народ и войско к нему пристали, все города от Хеврона до Иерусалима охотно ему сдались; услышав о сем, Давид, нисколько не готовый ко встрече неприятеля, принужден был для спасения своей жизни бежать из дворца в пустыню; его семейство и некоторые из военачальников и придворных, оставшись верными своему долгу, за ним последовали; в числе последних явился к Давиду и Хусий. Но посмотрите, как принимает его Давид? Если ты пойдешь со мною, говорит он ему, то будешь мне в тягость. Если же возвратишься в город и скажешь Авессалому: я видел твоих братьев и царя, отца твоего, за ними выходящим из города, но не пошёл в след их, а явился к тебе, государь с моею покорностию; теперь я раб твой; пощади жизнь мою, я был рабом отца твоего до ныне, а теперь я твой раб, государь. Сказав cиe, Давид присовокупил: разрушь мне совет Ахитофелов. Ахитофел был знаменитый военачальник Давидов, предавшийся на сторону Авессалома; Давид знал его опытность в войне и искусство в делах и потому больше боялся его одного, нежели Авессалома со всем его войском, вот почему просил он Xycию разрушить совет Ахитофелов, и Хусий покорствовал воле несчастного государя своего, и пошёл против воли своей в город почти на явную смерть; ибо нельзя было угадать, как примет его Авессалом, знавший преданностьего Давиду, и как встретит его свита Авессаломова, в которой он, вероятно, имел и личных врагов своих. Если его не пригласили к участию в возмущении, то, без сомнения, потому, что на него не надеялись: не больше ли он представится подозрительным теперь, когда, так сказать, невольно присоединяется к стороне торжествующей. Но для Xycия, исполнить волю государя своего было законом, и он, в надежде на помощь Божию в деле правом, отважно идёт на все опасности и на самую смерть. Что же ожидало его во дворце Авессалома? Колкий и жестоко-оскорбительный упрёк самого Авессалома в измене и предательстве Давиду, и причиною сего упрёка был не столько Авессалом, сколько сам Давид, вызвавший Хусию на сей двуличный поступок. Едва Хусий успел сказать обыкновенное приветствие новому царю, как Авессалом с коварною насмешкою сказал ему; такова ли милость твоя к другу твоему, т. е. к Давиду? Почему ты не пошёл вместе с другом твоим? Заметьте, слушатели, преступный сын боится произнести имя своего отца, называя его только другом Хусииным. Изменник и предатель легко предполагает и в других измену и предательство и не стыдится упрекать других в том, в чём сам всего более виноват. Таково обыкновенное свойство порочных, которые во всех видят самих себя, и не терпя себя в других, тем больше пристращаются к себе и от того обыкновенно делаются безрассудными и легкомысленными до ослепления едва вероятного, как это увидим и на Авессаломе. Хусий впрочем нисколько не смутившись сим упрёком, как к нему не относящимся, хотя и к нему лично обращённым, спокойно отвечал: нет, государь, но я прихожу к тому, кого избрал Господь, кого избрали сии люди и все мужи Израилевы; тому и я принадлежу, с тем и я буду; притом же кому я буду служить теперь, не сыну ли того, которому служил я прежде? Как я служил отцу твоему, так буду служить и тебе. Сих слов довольно было для легкомысленного Авессалома, чтобы принять Хусия в число первых друзей своих, и потому, когда, в след за сим, собран был военный совет для совещания, что должно предпринять к утверждению нового царя и царства, и когда Ахитофел, как опытный военачальник и прозорливый политик, подал своё мнение – немедленно преследовать Давида, изумлённого событием, утомленного от пути и не готового к защите и, сим нечаянным нападением поразив его совершенно и самого его предав смерти, тем кончить все дело, – позван был на совещание и Хусий, который, выслушав мнение Ахитофела, с притворным изумлением опрометчивости его, сказал Авессалому: совет этот не хорош, и я удивляюсь, от чего это так: Ахитофел всегда, бывало, подавал советы мудрые. Ты знаешь, продолжал он, обращаясь к Авессалому, отца твоего и мужей, которые находятся с ним, как они сильны и жестоки во гневе своём? это тоже, что медведица, у которой отняли детей; тоже, что свирепый вепрь, который водится в дубраве; отец твой человек отважный и мужественный, он не даст спать своим людям, теперь он укрылся на каком-нибудь холме или в какой-нибудь долине, и если напасть на него в начале, то, узнав о сем, верно он скажет: в войске Авессаломовом произошло возмущение; тогда он бросится на нас, как разъярённый лев и сокрушит нас в конец: всему Израилю известно, как он силен, и как сильны мужи, при нём находящиеся. По моему мнению, лучше собрать многочисленнейшее войско из всего Израиля от Дана до Варсавии, как песок морской; тогда мы под твоим личным предводительством войдём, и там, где найдём его, ополчимся на него, подобно poсe, падающей на землю, и истребим его и всех находящихся с ним до единого. Если бы даже случилось, что он убежал бы в какой-нибудь город, то и тогда весь Израиль верёвками стащит весь города в поток и не оставит в нём ни единого камня; и совет Xуcия был одобрен и принят Авессаломом и всем собранием, а Ахитофел с досады и огорчения пошёл и удавился. Такой совет подал Xyуcий для того, чтобы дать Давиду, поражённому внезапною и тяжкою скорбию, время прийти в самого себя, ободрить своих спутников и собрать потребное число войска. Последствия сего совета известны, думаю, каждому из вас: похититель престола и сын неблагодарный погиб в сражении с войском Давида, отца своего, а низверженный Давид возвратился на престол, с горестью впрочем в сердце о потере сына преступного, но тем не менее любимого. Вот в каких обстоятельствах воспет был Давидом псалом, нами рассматриваемый, и вот о каких словах Xуcии, сына Иемениина упоминается в его надписании, о словах совета его, которым он ниспровергнул совет Ахитофела, и тем доставил войску Давидову победу над Авессаломовым, а самому Давиду возвратил престол и царство. Как велик был Xуcий в сем поступке своём! Как мало имён может представить история древняя и новая для состязания с Хусием о славе первенства в честности и бескорыстии, в мужестве и великодушии, в верности и преданности своему законному государю. Xуcий имел пред собою два пути – на одном из них видел он торжествующего Авессалома и при нём войска и народ величающий его царём, а на другом – Давида, в бедности и уничижении убегающего из своей столицы и угрожаемого неминуемым преследованием;на первом ожидали его богатство и слава, почести и достоинства, безопасность и спокойствие, а на последнем – нищета и бесславие, труды и опасности, и холод и, быть может, самая смерть. Но Хусий не долго размышлял с собою и ни на одну минуту не оставался в недоумении, какой ему избрать из двух сих путей; он знал, что на первом порок и порочные, а на последнем правда и праведные, и выбор его peшён; он не пошёл на встречу к Авессалому торжествующему, а пошёл в след за Давидом yбегющим, почему? потому, что он видел в первом братоубийцу, готового сделаться отцеубийцею, а в последнем только страждущую невинность, только добродетель, напряжённую несчастием. Но вот новое искушение представилось великодушию Xуcия. Тот, для которого он всем пожертвовал, не приемлет его услуги и повелевает возвратиться в город, говоря: если ты пойдёшь со мною, то будешь мне в тягость. Кто другой кроме Xуcия не огорчился бы сими словами Давида и, огорчённый в самолюбии своём, не решился бы передаться на сторону его противников? Но Xусий беспрекословно повиновался своему государю и в рубище и в изгнании, и, возвратившись в город с опасностию жизни, исполнил его поручение. Xусий был достойный друг Давида и за то соделался другом Божиим, и сам Дух Святой начертал его имя письменами священными в память и подражание потомству.
* * *
В свете господствует мнение, которое, думаю, и каждый из вас многократно слыхал в обществе и, быть может, даже не раз повторял в след за другими, что в настоящее время люди достигли самых крайних пределов величия в духе своём, что современное просвещение, при помощи вековых опытов и наблюдений, раскрыв и образовав все способности души, возвело их на такую степень духовного совершенства, о которой древние и мечтать не умели: но сравните беспристрастно сих исполинов нового миpa с Хусием – смиренным обитателем миpa древнего, едва заметным во множестве подобных ему, и вы увидите, как они малы и ничтожны пред ним! Как мало нужно для того, чтобы поколебать их мнимую честность и прямодушие, чтобы затмить их светлый взгляд и остановить стремление к высокому! Небольшой перевес внешних выгод, ничтожное прибавление к титулу, маловажное возвышение прав и преимуществ, надежда, часто не верная, низложить своего соперника, увеличить свои сокровища, умножить средства к разнообразным наслаждениям, словом, открыть новые и лучшие пути для себя и для потомства своего к, так называемому, счастию – и этого уже довольно и даже слишком довольно. Стоическая твёрдость в добродетели сих новых подвижников добродетели едва ли устоит против одного из сих искусительных побуждений. Но взгляните на Xycия при дворе Давидовом и при дворе Авессаломовом: он, среди всех обольщений порока и среди всех невыгод добродетели, остаётся твёрд и непоколебим в правилах чести и верности к своему государю. Правда, он пользовался любовию и доверенностию у Давида; но сии любовь и доверенность он должен был разделять с другими, а здесь у Авессалома он один над всеми господствует: его слова не встречают ни в ком противоречия; его мнение одерживает верх даже над мнением Ахитофела, военачальника мудрого, которого военная слава давно уже упрочена во всём Израили и в странах иноплеменных, а что всего важнее – Давид не был похож на Авессалома; у Давида можно было заслужить его благоволение и благоразумно им пользоваться, но управлять им было не возможно: любимцы Давидовы, любя его, трепетали пред ним за каждый шаг свой не менее последнего из подданных его, Авессалом же быль весь в руках Xуcия, и потому для Xуcия стоило только изменить Давиду, без войска, без народа, без всех средств к обороне блуждающему в пустыне, чтобы сделаться царём в лице Авессалома, и сколько обольстительных видов он мог представить себе в будущем! сколько разного рода выгод он мог обещать себе от своего нового положения! но всё это он пренебрёг и отвергнул, как недостойное себя, и захотел лучше блуждать и бедствовать вместе с государем своим, нежели, изменив ему, торжествовать и благоденствовать среди изменников. Так, если Писание Моисея называет великим за то, что он отвержеся нарицатися сын дщере Фараоновы и паче изволи страдати с людьми Божиими нежели имети временную греха сладость, то не менее велик и Xуcий, который не захотел постыдною ценой измены купить себе жалкую известность и могущество, столь завидное для душ низких и столь презрительное для душ истинно возвышенных. О! если бы в одной из просвещеннейших наций, современных нам, от которой с такою жадностию мы заимствуем правила для нашего поведения, нашлось хотя столько же человек подобных Xуcию, сколько оказалось их при Давиде, то верно государи её не были бы возводимы на эшафоты, изгоняемы с бесчестием и сопровождаемы с посрамлением; верно кровь человеческая не лилась бы потоками по лицу земли и народы под кровом самодержавия мирно и безмятежно покоились бы, как во дни Соломона кийждо во Израили покоился под своим виноградом и смоковницею.
Пример Xуcия научает нас:
1) не увлекаться множеством так или иначе действующих, но неуклонно следовать путём добродетели, хотя бы на нём никого не встречали, кроме самих себя или очень не многих, твёрдо помня, что многолюдство всегда было и есть верным признаком уклонения от пути истинного;
2) не страшиться и не избегать опасностей, когда вызывает нас на оныя законная власть, ибо, повинуясь власти, мы повинуемся самому Богу, который силен нас исхитить из самых челюстей ада и стропотные пути претворить для нас в пути гладкие;
3) сохранять верность к государю во всех случаях и обстоятельствах жизни, при всех превратностях судьбы его, с пожертвованием чести и славы, богатства и жизни: cиe бо добро, говорит Апостол, и приятно пред Спасителем нашим Богом.
Теперь от Хусия обратимся к Давиду. Давид хорошо понимал заслугу Xуcия и высоко ценил её, почему и поспешил возблагодарить за неё, только не Xуcия, а Бога. Не подумайте, впрочем, чтобы Давид остался неблагодарным и пред Хусием, нет; но первое чувство благодарности, первую мысль и первое слово признательного духа он посвятил Богу, как главному виновнику столь благоприятного для него оборота дела: ибо в успешном окончании предприятия Хусиина он видел просвещёнными верою очами своими невидимую руку Божию, тайно помогающую ему, и потому, при первом известии о том, воскликнул из глубины души благодарной: Господи, Боже мой, на Тя уповах, спаси мя от всех гонящих мя, и избави мя (Пс.7:2), так же как и в восстании на него Авессалома, он видел только наказание Божие за грехи свои, и потому, когда один из царедворцев его, некто Семей, во время бегства его беззащитного, начал поносить и злословить его, упрекая в таких пороках и беззакониях, в которых он вовсе невинен был, и сопровождая свои упрёки даже камнями и грязью: изыди, изыди, говорил Семей, мужу кровей и мужу беззаконный, возврати на тя Господь вся крови дому Сауля, и се ты в злобе твоей, яко муж кровей ты; и когда двое из окружающих его хотели заключить уста злоязычнику отъятием главы его, Давид не только не позволил сего сделать тогда, но и после не наказал его; ибо и злословие Семея он принимал как наказание Божие, и потому на вызов ревностных слуг своих, в справедливом негодовании желавших отмстить честь государя своего, глубочайшим смирением сказал следующие достопримечательные слова: оставьте его, пусть от проклинает меня; вот собственный сын, изшедший из моего чрева, ищет души моея, а кольми паче сын Иемениев. И так, оставьте его; пусть проклинает меня; ибо Господь повелел ему проклинать Давида; кто же после того смеет сказать ему, почему он поступил таким образом? Авось либо призрите Господь на смирение мое и возвратит мне благая вместо клятвы его во днешний день (2Цар.16:10–13). Как высоко и как свято чувство, в том и другом случае одушевляющее Давида! Давид и во врагах и в друзьях своих видит одного Бога, вся действующего. Не искусству, не мудрости Xycия, и даже не своей сообразительности, хотя первая мысль и первый совет, как мы видели выше, поданы были им самим, приписывает он успех предприятия, а единственно помощи Бoжиeй и своему упованию на Бога. Господи, Боже мой, говорит он, на Тя уповах, спаси мя. Так, братия, должны поступать и мы: сами ли что делаем особенно замечательное, или другие в чём помогут нам, должны приписывать это не себе или другим, не своим силам и достоинству, не своей дальновидности и проницательности, не своему могуществу и благоразумию, равно как не силам и содействию ближних наших, а единственно силе и благопоспешению Божию; ибо мы сами и ближние наши в нашей судьбе и в наших делах суть причины только второстепенные и посредствующие, а главная и действительная – всегда и везде есть один только Бог, без Которого ничтоже бысть, еже бысть, и без воли Которого и полевая лилия не иссыхает от зноя, и мравий не издыхает под ногою путника, и врабий не падает на землю, и влас с главы нашей не отделяется от тела. Какая опять приметна в словах Давида, при обращении к Богу, искренность, какое пламенное усердие, какая любовь и преданность к Нему; ибо не говорит просто: Господи, на Тя уповах, но говорит: Господи, Боже мой, как привык он говорить и во многих других случаях, например: Господи, Боже мой, Царю мой или Боже, Боже мой, вонми ми (Пс.22:2), или ещё: не остави мене, Боже, Спасителю мой! (Пс.26:9), стараясь, так сказать, усладить уста своя столь вожделенным и столь сладостным для него именем, чрез многократное повторение оного, и глубже напечатлеть оное в сердце своём чрез сугубое и усиленное возглашение оного, а чрез то возбудить и привлечь к себе тем обильнейшее благоволение Божие. С тою же целию и по той же причине называет он Бога своим Богом, говоря: Господи, Боже мой! Как будто бы Бог ему одному принадлежал, хотя, без сомнения, Давид совершенно понимал и знал, что Бог есть Бог всех, а не его одного; ибо он же называет Его в других местах Царём всея земли (Пс.46:8); Господом, сотворшим небо и землю и обладающим ими (Пс.120:2), наконец, Богом и Судиею самих богов (Пс.81:1). Что же хотел Давид сим выражением сказать? То же, что и каждый из нас нередко говорит, называя кого-либо своим благодетелем, хотя знает, что сей благодетель не менее и другим благодетельствует, т. е., Давид сим выражением означает с одной стороны всецелую преданность свою Богу и свою полную надежду на Его благопромыслительное попечение о нём, а с другой – особенное благоснисхождение Божие к праведникам, по которому Бог, пpиeмля их, как избранную часть и наследие Своё, под Свой особенный покров и защиту, и Себя Самого предаёт им как бы в исключительное обладание их, именуя Себя Богом Авраама, Исаака, Иакова и других подобных им, и притом не только при жизни, но и по смерти их: Аз есмь Бог отца твоего, говорил Он Моисею, Бог Авраамов, и Бог Исааков и Бог Иаковль (Исх.3:6). На сем-то основании и сам Давид, в восторге восхищенного духа от блаженнотворного обладания Господом, сказал некогда: что мне на небе? И се Тобою ничего не хочу на земле. Томится по Тебе плоть моя и сердце мое; Бог твердыня сердца моего, и часть моя, Ты, Боже, на веки (Пс.72:25–26). В том же духе, ободрённый в тяжкой скорби своей видимою помощию свыше, говорит, и теперь, называя Бога, от избытка чувства благодарного и благонадежного, своим Богом и Господом: Господи, Боже мой, на Тя уповах, спаси мя.
* * *
Но заметьте, слушатели, строгую бдительность над самими собою и осторожность мужей праведных при получении благодеяний Божиих: получив помощь и милость Божию, они не предаются ни безумной радости, ни преступной беспечности; ибо знают, что легко могут и лишиться оных за своё тщеславие и своё нерадение, а спешат упрочить для себя оные теми же средствами, какими и удостоились получить их, т. е. молитвою и упованием на Бога. Так поступил в настоящем случае и Давид. Дело Давида, при содействии Божием добродетельному Xycию, приняло столь благоприятный оборот, что, по расчётам человеческим, надлежало ожидать верного и полного успеха; но Давид не доверяет сим расчётам, сколько ни казались они основательными, и даже не приметно, чтобы он хотя сколько-нибудь остановил свои мысли на них, а что он делает и чем занимается в такие критические минуты, в которые ему, как государю и как военачальнику опытному, казалось бы, надлежало прежде всего обратить свой ум и всё своё внимание на предстоящую битву, ибо сею битвою должна решиться судьба его и его царства? Что, говорю, делает, он?.. Он в пустынном убежище своём стоит и молится, и для несомненного успеха в молитве указывает на своё упование на Бога, которое уже исходатайствовало ему помощь от Святого. Господи, Боже мой, на Тя уповах, спаси мя от всех гонящих мя и, избави мя. Нет, Авессалом не так поступает: дети, подобные Авессалому, всегда умнее действуют отцов своих. Вступив в Иерусалим в качестве царя и победителя, он делает всё, что только предписывает в подобных случаях развращённая мудрость человеческая; он не остаётся, ни одной минуты в бездействии, не теряет напрасно времени на праздную, по его мнению, молитву, но помышляет о средствах утвердить себя на престоле, довольно ещё не твёрдом, и одно за другим приводит в исполнение. Во́йска у него было много, но оно утомлено от пути и не имеет ещё полной доверенности к нему; надлежало воодушевить и ободрить его и заслужить его к себе доверенность, и для того он даёт ему праздник истинно царский; народ, присягнувший ему, мог ещё не доверять его твёрдости и опасаться примирения его с отцом, а потому действовать слабо и нерешительно для поддержания его стороны: надлежало предупредить столь невыгодное состояние духа народного и каким-нибудь разительным действием показать народу всю невозможность подобного примирения, и он, по совету Ахитофела,восходит нa кров и пред лицом всего Израиля оскверняет ложе отца своего; нельзя было думать, чтобы Давид, всю жизнь проведший в вoйне со врагами, уступил ему престол без борьбы: надлежало приготовиться к брани и он созывает совет, судит сам и выслушивает суждения других, взвешивает мнения, отвергает одни и одобряет другие и наконец решает; Саул и Давид пред начатием каждой брани являлись, бывало, в скинию и пред кивотом завета вопрошали Бога о судьбе своего оружия, но Авессалому казалось средство это излишним и бесплодным, и потому он оставил его, смеясь, вероятно, сему обычаю; как плоду cyевеpия предков: имея на своей стороне народ и войско, города и столицу, он не нуждался в кожаной палатке, в которой, как верили предки и уверяли священники, будто бы Бог обитает. Какая разительная противоположность между отцом и сыном! Давид и без скинии ищет молитвенным взором своим Бога, обитающего в скинии и обретает Его, а Авессалом и при скинии не находит Бога, обитающего в скинии: он видит в ней не больше, как только кожаную палатку, устроенную cyeвеpиeм предков и хитростию священников, – за то слишком противоположна и судьба их: Давид торжествует, а Авессалом погибает, и погибает не телом только, но и душою на веки.
He менеe разительна противоположность и во взаимных чувствах одного к другому. Авессалом дышит злобой и мщением, ненавистию и завистию к отцу своему, а Давид скорбит и болезнует, сокрушается и плачет о безрассудстве сына, извиняя его поступок молодостию и легкомыслием; Авессалом равнодушно выслушивает намерение Ахитофела – нечаянно напасть на Давида и убить его, и даже сам готов вонзить меч в сердце отца, столь нежно любящего, не щадя ни седин, ни достоинств его и не помня его благодеяний, а Давид умоляет и заповедует всем и каждому сохранить жизнь отрока Авессалома, а получив известие о смерти его, рыдает неутешно о нём и желает лучше сам умереть вместо его, восклицая в слезах: сыне мой, Авессаломе, сыне мой, сыне мой, Авессаломе, кто даст мне смерть вместо тебе? Аз вместо тебе, Авессаломе, сыне мой, сыне мой Авессаломе (2Цар.18:33).
Ту же отеческую любовь выражает Давид и в словах своей молитвы к Богу: спаси мя от всех гонящих мя, и избави мя, взывает он. Кто же гонящие его? Не сын ли Авессалом восстал на него и возбудил других? Не сын ли Авессалом поднял против него знамя бунта и ищет его погибели? Но Давид не упоминает об нём, не обвиняет его в неблагодарности, не жалуется на его ненасытимое честолюбиe, не проклинает его звероподобного жестокосердия, но что я говорю: звероподобного? Авессалом был жесточее зверей, свирепее и кровожаднее львов и тигров; ибо и звери любят родивших их, питают и оберегают в старости, а не растерзывают их; не смотря на всё это Давид не упоминает даже имени его: для отеческого сердца его больно было назвать сына своим врагом и гонителем; он видит в нём только увлечённого, а не увлекшего других в преступление, и потому молит Бога о спасении его от всех гонящих его, никого не именуя и ни на кого, в частности, не возлагая вины преступления, но всем прощая прежде, нежели они будут просить его прощения.
Избави мя, говорит он далее, да не когда похитит, яко лев душу мою, не сущу избавляющу, ниже спасающу. Странное дело! Когда Давид был один, с, небольшим только числом приверженных к себе, не почитал себя беззащитным и питал даже надежду увидеть снова Иерусалим и кивот Господень, а теперь, когда окружает его войско, полное отваги и усердия к нему; когда большая часть народа обратилась к нему сердцами своими, он боится быть жертвою врага, не сущу избавляющу, ниже спасающу его. Что бы это значило? Не достаточно ли одного войска для того, чтобы избавить и спасти его? Нет, отвечает он, не спасёт того войско и народ, кого не спасёт Бог. Не спасется царь многою силою и исполин не спасется множеством крепости своея (Пс.32:17), и в другом месте: не в силе констей восхощет, ниже в лыстех мужеских благоволит Господь. Благоволит же Господь в боящихся Его и во уповающих на милость Его (Пс.146:10). И так Давид, при виде войска, достаточного для поражения врагов, боялся самого себя, боялся, чтобы мысль его от надежды и упования на Бога не уклонилась к надежде и упованию на войско, а он испытал уже некогда и слишком дорого заплатил за такое упование, и потому, предупреждая cиe вящшее бедствие, говорит: Избави мя Ты, Господи, ибо кроме Тебя нет у меня избавления.
* * *
Вы, я думаю, не забыли, слушатели, в каких тяжких и болезненных обстоятельствах находился пророкоцарственный Давид, когда произнесён им был рассматриваемый нами седмый псалом. Душа его была полна скорби мучительной и до такой степени, что казалось бы и не должно было оставаться места для какого-либо другого чувства, кроме чувства скорби, и между тем из уст его вы слышите не вздохи и стенания о злополучной своей участи, не вопли и проклятия против сына неблагодарного, не упрёки и порицания народу и войску мятежному, в одну минуту забывшему все его долголетние заслуги и бесчисленные благодеяния и шумною толпою с торжественными кликами идущему ко вратам Иерусалима, дабы свергнуть его с престола, толико им прославленного, поругаться над его сединами, пред которыми и враги иноплеменные оказывали своё почтение, и утолить жажду безрассудной мести своей в крови его царственной, но что? вы слышите из скорбных уст его, подобно тихому журчанию ручья, стройно льющуюся пред лице Божие молитвенную песнь его. Когда всё вокруг его мятётся и тревожится, или ропщет, или ужасается, или дышит мщением, или безмолвствует от уныния, Давид один, покойный и мирный, возводит орошённые слезами очи к небу и туда воссылает мольбу свою. О! как жестоко постыждает нас пример Давида, спокойно и благодушно молящегося в такое время и при таких обстоятельствах когда всякий другой на его месте, поражённый и растроенный внезапною переменою счастия и славы в состояние бедствия и уничижения, вероятно, не нашёл бы ни слов, ни мыслей, ни памяти, ни чувства для молитвы, и даже легко мог бы повергнуться в безотрадное состояние уныния и отчаяния, нас, которые, и при лёгких неприятностях и огорчениях, при малейшем приражении к нам неприязненных случаев, чувствуем уже себя неспособными к молитве, виним Провидение, что оно само же лишает нас возможности и способности наслаждаться собеседованием с Ним, и безрассудно выжидаем для сего лучшего времени и лучших обстоятельств, когда, по нашему мнению, дух молитвенный сам собою придёт к нам, возбудить усыпленную душу и воспламенить охладевшие чувства. Суетное ожидание! Дух молитвы никогда не придёт к нам, если мы сами не призовём его к себе, а чтобы он всегда был послушен призыванию нашему, для сего нужно, по наставлению Спасителя, непрестанно бдеть и бодрствовать над самими собою, над своими склонностями и пожеланиями, над своими мыслями и поступками, и постоянно содержать их в направлении к невидимому везде присутствию Божию, или, что тоже, выну зреть Бога пред собою, яко одесную себе, к Нему непрестанно обращаться и умом, и сердцем, и мыслию, и взором; Ему поверять судьбу свою и свои надежды, в Нём искать для себя и защиты, и покрова, и подкрепления, и утешения; к Его определениям о нас прислушиваться и в них успокаиваться, по примеру Давида, который говорил в минуту опасности сам с собою: услышу, что речет о мне Господь, и потом, услышав во глубине души своей утешительный ответ, радостно воскликнул: речет мир на люди Своя и на преподобная Своя и на обращающия сердца к Нему (Пс.84:9). Только такая постоянная бдительность над собою и непрестанное общение с Богом или, по выражению древних, хождение пред лицем Божиим, делают человека способным достойно молиться во всякое время и во всяком случае и мужественно отражать, или выдерживать удары всех возможных бедствий. Бдите и молитеся, говорит Небесный Учитель, да не внидете в напасть. Кто не приучил себя поступать таким образом, кто, хотя на одну минуту, так сказать, исторгал себя из присутствия Божия, предполагая в другое более удобное время легко возвратиться в оное, тот не молится и тогда, когда молится; тот без Бога и тогда, когда думает беседовать с Богом. Вот почему и мы, братия, так часто, чтобы не сказать всегда, испытываем в себе неготовность и нерасположенность к молитве, какую-то непонятную тягость, нестерпимую скуку и ужасное утомление во время продолжения оной, между тем как утехи миpa, забавы света и даже дела житейские, сами по себе тяжкие и изнурительные, всегда находят нас для себя и готовыми и сильными и бодрыми и неутомимыми.
Но пример Давида, и в смутные часы бедствий, внезапно его постигших, спокойно и благодушно молящегося, постыждая наше малодушие и нерадение, не только научает нас молиться, но и вместе показывает, как должны молиться, дабы быть, подобно ему, услышанными. И так, смотрите и внимайте! Господи, Боже мой, взывает он из глубины души, отягчённой бременем, на Тя уповах, спаси мя от всех гонящих мя и избави мя. Какая нежность в словах, какая сила в чувствах, какая возвышенность в мыслях, какая святость и чистота в желаниях и намерениях, какое глубокое смирение пред судьбами Вышнего, всегда благими и всегда праведными, и какая беспредельная преданность в волю Его! Давид видит в своём бедствии наказание Божие, но не ропщет, а смиряется и благоговейно лобызает руку, Его поражающую. Называя Бога своим Богом и Господом, признаёт чрез то себя рабом Его и от Него ожидает, от Него единого просит себе защиты и помилования: Господи, Боже мой, вопиет он, спаси мя. Называет Его своим Господом и Богом не потому, как замечает св. Златоуст, что как будто бы хотел исключить других из под Его владычества и себе одному усвоить Его, а по чрезвычайной горячности и преданности к Нему, так же, как и Сам Бог, по особенной любви и благоволению к праведным Аврааму, Исааку и Иакову, называет Себя исключительно Богом сих праведников: Аз есмь Бог Авраамов, Исааков и Иаковль, говорит Он Моисею при купине. Давид не крови врагов своих жаждет, а ищет только своего спасения; не просит Бога своего ниспослать на них громы и молнии на поражение их, а только желает и молит, чтобы Он избавилего от них. Спаси мя и избави мя от всех гонящих мя, и почему? Фарисей Евангельский без сомнения сказал бы: потому, что я праведник, а они грешники; я знаю Твой закон и исполняю его заповеди; пощуся в субботы, даю десятинны; а они во грехах родились, во грехах и живут; но Давид не так поступает: спаси мя, Господи, Боже мой, говорит он, и избави мя от всех гонящих мя не потому, чтобы я заслуживал лучшей участи правдою моею; нет, я не больше, как непотребный раб твой, всегда виновный пред Тобою, и потому достойный вящшего наказания, я знаю суды Твои, сколь они праведны: оправдишися, внегда судити Ти, и потому не смею пререкать определениям Твоим; но спаси мя и избави мя не по заслугам моим, а по Твоей единой благости, спаси мя потому, что я на Тебя уповал: Господи, Боже мой, на Тя уповах, спаси мя. Не ради меня, но ради Тебя, Господи, ради имене Твоего избави мя, да не рекут врази мои: где есть Бог его, на Него же упова? теперь пусть превитает по горам, яко птица (Пс.10:1), да еси видящии мя не поругаютмися, глаголюще устнами и покивающе главою: упова на Господа, да избавит его, да спасет его, яко хощет его (Пс.21:9). Видите, братия, что мужи праведные в самых злоключениях своих заботятся, скорбят и болезнуют не столько о себе, сколько о вере, вместе с ними и в лице их страждущей; хотят торжества над нечестивыми, но не для того, чтобы насладиться торжеством сим, как праведным воздаянием нечестию в возмездием за своё терпение, а для того, чтобы оправдать свою надежду на Господа, защитника неповинных, посрамить злохуления беззаконников и оградит имя Божие от несправедливых упрёков и порицаний. Между тем, сколь они человеколюбивы в отношении и к врагам своим – это видно на Давиде, даже в настоящем случае. Давид клянется пред лицем Божиим, что он никогда не платил злом за зло, в противном случае сам осуждает себя на конечную погибель. Аще воздах, говорит он далее, воздающим ми зло, да отыду убо от враг моих тощ; да поженет убо враг душу мою, и да постигнет, и поперет в землю живот мой, и славу мою в персть вселит (Пс.7:5–6). Т.е., если я когда либо мстил врагам моим, то пусть враги мои настигнуть меня и погубят смертию жестокою и мучительною.
Любовь Давида ко врагам своим видна и из того, что он, прося у Бога защиты от преследования их, никого из них не укоряет, никого не порицает, никого даже не упоминает, а всех их заключает под общим именем гонящих его. Спаси мя от всех гонящих мя. Любовь его не различает в них ни Авессалома, сына столько им любимого, а теперь столь жестоко к нему неблагодарного, ни Ахитофела, военачальника, столько к нему близкого, а теперь воздвигшего знамя бунта против своего благодетеля, ни Семея царедворца льстивого, столь долго и много пользовавшегося его милостями, а теперь пришедшего к нему напомнить о себе камнями и грязью, бранью и угрозами. Для любви Давидовой есть враги, от которых он бежит и от которых просит у Бога избавления, но нет ни одного врага, которому бы он хотел отмстить хотя жалобным или укорительным словом.
* * *
Давид знает опасность своего положения; но боится не столько тех врагов, которых видит пред собою, сколько другого врага, которого не видит, о котором однако же знает, что он ходит, яко лев рыкаяй, иский кого поглотити и ему-то особенно, его козням и ухищрениям приписывает Давид и честолюбивые замыслы Авессалома, и коварные планы Ахитофела, и безрассудную дерзость Семея, и ослепление войска и заблуждение народа, и потому он всего более опасается сего врага жестокого и неумолимого, да не когда он похитит и его душу, яко лев, не сущу избавляющу, ниже спасающу. Опасение Давида было не без причины. Хусий известил уже его, что совет Ахитофелов, столь для него страшный, уже разрушен; сам Ахитофел, огорчённый пренебрежением совета своего, удавился; Авессалом и войско в столице бесчинствуют; оставшиеся после Ахитофела военачальники не имеют ни силы, ни искусства его; народ, вразумлённый бесчинствами царя-самозванца, ропщет и сожалеет о Давиде. С другой стороны Давид видел, что небольшая свита его верных служителей, сопровождавшая его в бегстве, неожиданно увеличилась многочисленным войском, для которого не трудно было, по-видимому, рассеять и уничтожить беспорядочную, хотя и многолюдную, толпу мятежников, тем более, что на стороне Давида были военачальники знаменитые и опытные: Иоав, Авесса и Еффей, между тем как на стороне; Авессалома не было ни одного им равного. Чего же, казалось бы, опасаться Давиду, когда обстоятельства сами собою столь благоприятно устроились в пользу его. Опасался он сих самых благоприятных обстоятельств, сего многочисленного войска, или, лучше сказать, опасался самого себя, своего собственного сердца, т.е. боялся Давид, дабы оно, при сей благоприятной перемене, не оскудело в уповании на Бога и не лишило чрез то благоволения Божия. Да, возлюбленные братия! Не враги внешние опасны: да не когда похитит (враг) яко лев душу мою, не сущу избавляющу, ниже спасающу (Пс.7:3). Видите смиренномудрие Давида: его окружает народ, одушевлённый к нему любовию; войско сильное и многочисленное, готовое умереть за него; военачальники искусные и опытные, не раз доказавшие ему свою преданность непоколебимую, – всё это видит и знает Давид, и однако ж говорит, что нет у него избавляющего, ниже спасающего. Знает также и чувствует он, что и его рука не разучилась ещё поражать и побеждать врагов, что его мышцы довольно ещё крепки и сильны и что в его сердце не погас ещё прежний дух мужества и отваги, и при всём том взывает он к Богу крепкому и живому, что нет у него избавляющего, нет спасающего. Он знает, наконец, и слышит, что Авессалом слишком слаб и безрассуден, чтобы измерять силы свои с мужем силы, совета и браней от юности его; что неприятельское войско страшно только числом, но слабо и расстроенно по недостатку единства и порядка; что новый царь-самозванец успел уже в один день потерять и любовь народа и уважение двора, и доверенность войска; что если он ещё держится на престоле, то потому только, что его имя, его лицо, или, лучше сказать, одна его тень нужна для поддержания и продолжения беспорядков своевольства и безначалия, – и, не смотря на то, Давид почитает не только возможным, но и совершенно верным, что и слабый враг, яко лев, может удобно восхитить его душу, не сущу избавляющу, ниже спасающу. Кто же этот Избавляющий и Спасающий, без Которого благочестивый царь Израилев, при всех человеческих средствах защиты и безопасности, не находит себя ещё довольно безопасным, и в котором одном чает обрести свою безопасность? Это – Бог, слушатели, к Которому он выше обращался с мольбою своею о защите и помощи, взывая: Господи, Боже мой, на Тя уповах, спаси мя и избави мя. Без Него действительно все человеческие пособия, сколько бы ни были, по-видимому, огромны и надежны, совершенно ничтожны и часто даже обращаются в пагубу тем, кто на них возложит надежду свою. Oни подобны, по словам пророка, жезлу тростяну сокрушенну, на него же аще опрется муж, внидет в руку его и прободет ю (Ис.36:6), или стене восклоненной, которая внезапным падением своим сокрушит всех почивших под нею, яко сосуды глиняны, от глины дробны, так что после не можно будет обрести в них и чрепа, им же огнь возмеши и в онь же влиеши воды мало (Ис.30:13–14). Давид знал это, верил и не раз исповедовался пред лицем Господа, что суетна надежда на князей земли и всех сынов человеческих, в них же несть спасения: изыдет дух их, и возвратятся в землю свою: в той день погибнут вся помышления их (Пс.145:4); что благо есть надеятися на Господа, нежели надеятися на человека, благо есть уповати на Господа, нежели уповати на князи (Пс.117:8–9); зная же cиe, тем меньше доверял первым и тем больше уповал на последнего; не отвергал и первых, потому что признавал их орудиями промысла Божия, но искал и чаял обрести себе помощь и защиту в едином токмо Господе. Господи, Боже мой, вопиял он, на Тя единого уповаю, спаси мя и избави мя; не сущу Ти избавляющу, ниже спасающу мя, злобный враг, яко лев, похитит душу мою, при всём множестве защищающих меня. Ты, Господи, буди мне помощник, и затем не убоюся, что сотворит мне человек, Ты буди мне защитник, и аз воззрю на враги моя.
Таким образом, в молитве Давида, гонимого и преследуемого, мы, во-первых, научаемся тому, что главная и первая забота молящегося должна быть обращена на то, чтобы всякое надеяние на человеческую помощь и на все внешние пособия было совершенно изгнано из сердца; чтобы ни одна мысль, ни одно желание, ни одно намерение и предположение не останавливались и не утверждались на чём-либо другом, кроме Бога: потому что всё, что не есть Бог, может и должно служить нам в пользу, только не иначе, как по соизволению Божию; в противном же случае самые крепкие опоры падают и самые верные расчёты оказываются на деле суетными и ничтожными, и чтобы в благоприятных и неблагоприятных обстоятельствах жизни видел он только руку Божию, всем движущую и всем распоряжающую, и от неё единой ожидал и искал своего спасения, ибо десница только Господня творит силу, десница Господня возносит нас.
Но возвратимся к Давиду молящемуся. Господи, Боже мой, говорит он далее, аще сотворих cиe, аще есть неправда в руку моею, аще воздах воздающим ми зло, да отпаду убо от враг моих тощ, да поженет убо враг душу мою, и да постигнет, и поперет в землю живот мой и славу мою в персть вселит (Пс.7:4–6).
От Бога Давид обращается к самому себе, от неба низводит очи свои в бездну своей совести и, взором судии строгого и нелицеприятного рассматривая и поверяя все свои поступки, все тайные помыслы и сердечные желания, испытует, не сделал ли он когда-либо, или, по крайней мере, не пожелал ли и не желает ли чего-либо, достойного постигшей его участи; ибо он знает, что в таком случае и молитва его тщетна и надеяние суетно, доколе не загладит своих поступков покаянием и не отринет от сердца своего беззаконных желаний, и среди сего самоиспытания вдруг восклицает: Господи, Боже мой! аще сотворих cиe, аще есть неправда в руку моею, да отпаду убо от враг моих тощ и проч. Вот второй урок в молитве Давидовой для назидания нашего!
Т.е. не довольно молиться, но и при молитве надобно строго и беспристрастно испытывать и поверять себя – нет ли чего-либо в нас, и даже в самой молитве нашей, препятствующего успеху молитвы. Для успеха же молитвы нужно, во-первых, чтобы мы были достойны, по жизни нашей, получить то, о чём просим: так молился Корнилий сотник и получил просимое; во-вторых, чтобы молились сообразно с законом Божиим, а не по своему вымыслу и изобретению: так молился Аарон, и слава Божия не раз озаряла скинию при молитве его; в-третьих, чтобы молились тщательно, со всем усердием и постоянством: так молилась упоминаемая в Евангелии Сирофиникианка, и была услышана; в-четвёртых, чтобы молились не о земном, а о небесном, а если и о земном, то для небесного: так молился Соломон о даровании ему премудрости, и, похвален быв от Самого Бога за молитву свою, получил в избытке не только то, о чём просил, но и то, чего не просил. За неже просил еси от Мене глагола сего, сказал ему Господь по молитве, и не просил ecи от Мене ни дней многих, ниже богатства, ниже душ враг твоих, но просил ecи разума, еже слышати суд: се сотворих по глаголу твоему, и еже не просил еси, дах тебе и богатство, и славу (3Цар.3:11–13); в-пятых, чтобы в молитве мы испрашивали для себя только полезное: так Давид молился о сыне своём Соломоне и просил Бога, чтобы дал ему сердце смысленно, во еже судити люди: сыну же моему Соломону даждь сердце смысленно, и сердце смысленное дано ему; так молился и сам Соломон, прося Бога избавить его от богатства и нищеты, а дать только потребное и необходимое для жизни: богатства же и нищеты не даждь ми, говорил он в молитве своей, но потребная и самодовольная да будут ми, и молитва его была услышана; в-шестых, чтобы в молитве своей мы и судьбу и все дела свои повергали в волю Божию: так молился Иисус Христос о крестной Своей чаше: Отче, взывал Он, да мимо идет чаша cия, обаче не яко же Аз хощу, но яко же Ты, и, по свидетельству Апостола, услышан бысть от благоговеинства; так повелел Он и нам молиться к тому же Отцу Небесному: Отче наш! да будет воля Твоя, якоже на небеси, и на земли, научал нас взывать к Небесному Отцу нашему. Кто, при совершении молитвы, не соблюдает сих условий или всех, или хотя одного из них, тот лишается плода своей молитвы, и это случается не только с людьми грешными и нечестивыми, но и с мужами праведными. Так Моисей Боговидец молился, чтобы ему дозволено было войти в землю обетованную и молитва его была отринута: довлеет ти, сказано ему было, не приложи к сему глаголати словесе сего (Втор.3:26). Так апостол Павел, сам о себе рассказывает, что он трикраты Господа молил, да отступит от него ангел сатанин, и cия троекратная молитва осталась без успеха, ибо в ответ ему было сказано: довлеет ти благодать Моя, сила бо Моя в немощи совершается (2Кор.12:8–9). Так пророк Иepeмия, услышав грозное прещение Господа на всю Иудею и живущих в ней, неоднократно молился о помиловании их, и получил отказ. Ты же не молися о людех сих, вещал к нему Господь, и не проси, еже помилованным быти им, и не моли, ниже приступай ко Мне о них, яко не услышу тя. Еда не видиши, что сии творят во градех Иудиных и на путех Иерусалимских (Иер.7:16–17)? Давиду известен был сей порядок судеб Божиих, и потому, чтобы молитва его не осталась тщетною, он прежде испытует свою совесть, с светильником веры и законаобозревает свою жизнь, взвешивает поступки, рассматривает побуждения, судит и оценивает помышления и мысли сердечные, и потом, с уверенностию о своей неповинности, взывает ко Господу, защитнику неповинных: Господи, Боже мои! аще сотворих cиe, аще есть неправда в руку моею, да отпаду убо от враг моих тощ. Вникая в сокровенный смысл сего воззвания, нельзя не заметить, что при сем самоиспытании первая мысль бедствующего царя и пророка остановилась на законе праведного возмездия, положенного Правосудным в непреложное основание судеб человеческих, на законе, который Иисус Христос ясно выразил в следующих словах: в нюже меру мерите, возмерится и вам. Остановив своё внимание на сем законе, Давид думал сам с собою и вопрошал себя: любимый сын мой теперь меня преследует и ищет души моей; не нарушил ли и я моей обязанности в отношении к моим родителям, всегда ли был к ним почтителен, постоянно ли сохранял к ним мою любовь и преданность? О! нет, нет, я верно сохранил cию обязанность; я искренно любил и сердечно чтил их; я, как покорный сын, всегда благоговел пред ними. Но аще сотворих cиe, если я в чём-либо законном преслушал волю их, если я не любил их паче всего на земли, кроме Бога единого, да отыду убо от враг моих тощ. Дети! внимайте Давиду, глаголющему пред лицем Божиим, напечатлейте слова его в сердце своём, и пример его осуществите в делах ваших!
* * *
Пророк, осмотрев свою совесть и поверив дела с беспристрастием судии строгого и правосудного, и не нашедши ни в первой, ни в последних ничего предосудительного и порочного, что, конечно, могло бы препятствовать успеху молитвы: ибо вем, говорил евангельский слепец, яко грешники Бог не послушает, но аще кто Богочтец есть и волю Его творит, того послушает (Ин.9:31), благонадёжно уже взывает к Богу, защитнику неповинных: воскресни, Господи, гневом Твоим, вознесися в концах враг твоих, и востани, Господи Боже мой, повелением, им же заповедал ecи, и сонм людей обыдет тя, и о том на высоту обратися. Т.е. восстань, Господи, во гневе Твоём, подвигнись против буйства гонителей моих, пробудись на помощь мне, открой суд, и сонм народов станет вокруг Тебя: над ним взойди на высоту (Пс.7:7–8). Пророк, говоря таким образом, показывает, что Бог может восставать и не во гневе. Так он сам в другом месте говорит: воскресни, Господи, спаси мя, Боже мой (Пс.3:8). Когда же слышишь пророка, возбуждающего Бога к восстанию, как будто от сна, тогда не представляй себе ничего телесного, человеческого. Ибо, как не телесно должно понимать o Бoге, когда говорится в Писании, что Он сидит, так не телесно тоже должно разуметь, когда говорится об Нём, что Он восстаёт. О сидении пророк говорит в другом месте: Бог седит на престоле святем Своем (Пс.46:9). А каков этот престол? послушайте о сем его же самого: престол Твой Боже, в век века, говорит он (Пс.44:7). И так, сидение Бoжиe есть сидение вечное. Что же этим означается? Твёрдость, постоянство, непоколебимость и неизменяемость существа Божия; потому-то и сказано: Господь сядет, Царь во веки (Пс.28:10). А как сидение, в частности, означает царскую власть: седи одесную Мене, говорит Бог Отец Сыну Божию, приемлющему царство, приобретённое кровию Его; то сидение Божиe означает как непоколебимость и неизменяемость существа Божия, так и непоколебимость и непременяемость Его царства. Но закон сего Царя и царства есть закон любви, всегда и всех милующей и всем желающей блага и блаженства совершеннейшего, так как и самое существо Божие, по свидетельству Иoaннa Богослова, есть любовь высочайшая: Бог любы есть, говорит он. И так, доколе Бог действует в Своём царстве по сему закону любви, или, что тоже, по природе Своей, преисполненной благости и любви, дотоле сей образ Его действия называется сидением Его; но как скоро наши неправды и беззакония вызывают Его, так сказать, из Его собственной природы, и Его любовь, по крайней мере для нас, превращают в правосудие, судящее и наказующее оные, тогда это состояние Бога, иначе действующего на нас, нежели как действовал Он доселе, называется, в отношении к нам, восстанием. След., восстание Бoжиe, на языке пророка, означает восприятиe Богом права суда и наказания. Но что значит выражениe: гневом, или во гневе Твоём? Сим выражешем усиливается мысль, заключающаяся в предыдущем слове: восстать или воскреснуть, т.е. восстань для наказания. Но здесь опять слово гнев должно разуметь в значении приличном Богу; ибо в Боге гнев не означает возмущенного состояния, а только власть и силу наказывать. Последующие же за тем слова: подвигнись противу буйства гонителей моих, пробудись на помощь мне, открой суд – служат только повторением или объяснением сей самой мысли, так как и вообще должно заметить, что пророки, желая быть удобопонятнее для других, имеют обыкновение объяснять в другой половине стиха то, о чём сказали в первой половине. Очевидно, что пророк сими словами возбуждает Бога к наказанию врагов своих. Слушая таким образом говорящего пророка, с первого раза подумаешь, не забыл ли он своё недавнее исповедание, в котором утверждал, что он никогда не воздавал злом за зло: аще воздах воздающим ми зла, говорил он, да отпаду убо от враг моих тощ, а теперь как будто желает сего воздаяния и не только сам желает, но дерзает и Бога призывать к тому же. Что бы это значило? От чего произошла такая внезапная перемена в мыслях пророка? ибо, что почитал он прежде непозволительным для себя, то почитает теперь не только позволительным, но законным и необходимым для Бога. Не чрезвычайность ли бедствий вывела его, наконец, из терпения и вынудила из него cиe желание и cиe призывaниe? Нет, но ревность по славе Божией, уничижаемой и поругаемой от ненаказанности врагов Его. На сию причину указывает сам пророк в следующем стихе; ибо сказав: воскресни, Господи, гневом Твоим и вознесися в концах враг Твоих, он присовокупляет далее: и сонм людей обыдет Тя, т.е. прославит Твою силу и правду, явленный в защите неповинного и в наказании нечестивых. И так, пророк и в настоящем случае верен своим началам; ибо и здесь он заботится не о себе, а о Боге, не об отмщении врагам своим за свою обиду и притеснения, но о поддержании славы Божией противу укоризн и порицаний беззаконников. Так мужи праведные всегда и во всём одну имеют в виду цель – славу Божию, и для сей цели все предпринимают, всё делают, на всё отваживаются и всё переносят. Вся во славу Божию творите, говорит апостол. Вот правило деятельности общее для праведников Ветхого и Нового Заветов; ибо законоположник того и другого Завета есть один и тот же Бог.
И сонм людей обыдет Тя, и о том на высоту обратися (Пс.7:8). Сими словами пророк намекает на тот образ песнопений во славу Божию, какой употребителен был сначала в Скинии, а потом во храме Иерусалимском. Там хоры певцов, составив из себя обширный круг, при звуке гуслей и тимпанов, при стройных тонах кимвалов доброгласных и псалтири десятиструнной, воспевали Богодухновенные песни в честь Бога Израилева; в сем положении представлялись взору верующего как бы окружающими Бога, невидимо среди их присутствующего. О сем-то благолепном и усладительном для всякого верного Израильтянина зрелище молит и просит пророк и его предрекает, по торжестве над врагами своими. Но cиe благолепное зрелище, при всём велелепии своём, сколь мало важно в сравнении с тем, какое ежедневно представляет нам Христианская Церковь во храмах своих, где не человеки токмо, но сонмы Ангелов вместе с человеками воспевают трисвятую песнь Богу Триединому, и где Сам Сын Божий не духовно токмо – Своею благодатию, но и вещественно – в таинственных видах Тела и Крови Своей присутствует, но, не смотря на то, мы нередко бываем равнодушными при сем зрителями, иногда испытываем нестерпимую скуку и отягощение, а часто даже намеренно уклоняемся от посещения храмов Божиих, дабы не быть даже невольными свидетелями и участниками в сем божественном зрелище. Что, если бы увидел нас в сем состоянии пророк Израилев? Не воскликнул ли бы и об нас, как некогда о врагах своих, по ревности о славе Божией: воскресни, Господи, гневом и вознесися в концах враг Твоих, недостойно нарицающихся именем Христа Твоего. Но дадим славу, братия, Божию долготерпению; оно доселе щадит нас, ибо ожидает нашего покаяния и исправления.
И о том, продолжает пророк, обратися на высоту, или точнее, над ним взойди на высоту. Над чем это – над ним? Над сонмом людей, прославляющих Бога, избавителя напрасно утесненных и невинно страждущих. Доколе ложь и коварство торжествуют, а невинность и простодушие бедствуют, дотоле Бог унижается, не Сам впрочем в Себе, ибо Он всегда высок и равен Самому Ceбе, а во мнении людей слепотствующих, не постигающих тайны судеб Божиих; но когда нечестие наказуется, а правда изводится, яко полудне, тогда высокая мышца Его видна и ощутительна бывает и для самых неразумных; тогда самые враги Его невольное оказывают пред Ним благоговение; тогда Он, так сказать, возносится на высоту из юдоли пренебрежения, в которую повергло Его неразумие человеческое. Пророк, снедаемый ревностию по славе Божией, скорбит о первом и желает последнего, и потому, в подкрепление надежды своей, присовокупляет Господь судит людем, ибо за судом естественно следует одним награда, а другим наказание. Видите, братия, что и здесь пророк сокрушается не столько о своих бедствиях, сколько об уничижении славы Божией, которую хочет, чтобы она открылась в суде и наказании нечестия. Призывая же на суд Бога Сердцеведца, он не щадит и себя, ибо просит Его: суди ми, Господи, по правде моей и по незлобе моей на мя, т.е., если обращусь неправым пред Тобою, да будет мне по делам моим. Для чего же всего этого желает и просит пророк? Для того, говорит он, да скончается злоба грешных, и исправиши праведнаго, испытаяй сердца и утробы, Боже, праведно, т.е., да пресекутся успехи нечестивых и подкрепятся праведные. Не видите ли и здесь того же самоотвержения Пророка?
Помощь моя от Бога, спасающаго правыя сердцем. (Пс.7:11). Бог судитель праведен, и крепок, и долготерпелив, и не гнев наводяй на всяк день (Пс.7:12).
Пророк продолжает ободрять и утверждать себя в надежде и уповании на Бога, и вот что особенно его успокаивает в сем случае: с одной стороны – его собственная правота сердца, а с другой – правосудие, всемогущество и долготерпение Божие. Правота сердца служит для него залогом, что Бог не оставит его без Своей защиты и помощи, правосудие Божие предвещает ему, что Бог не попустит восторжествовать над ним врагам его; всемогущество Божие показывает, что Бог силен извлечь праведнаго из самой бездны адовой, а долготерпение Божие объясняет ему, что временное торжество нечестивых есть последняя мера благости Божиeй к их исправлению и вместе верное предвестие их скорого падения, в случае их ожесточения и нераскаянности.
Но пророк, успокоив себя, желает, чтобы и враги его предупредили грядущее на них бедствие искренним раскаянием в своих преступлениях и скорым обращением к Богу милосердому, и потому, с прискорбием сердца, болезнующего и о чужом несчастии, как о своём собственном, взывает к ним: аще не обратитеся, оружие Свое очистит, лук Свой напряже и уготова и, и в нем уготова сосуды смертныя, стрелы Своя сгараемым содела (Пс.7:13–14.) Видите благодушие мужа праведного, который не того желает, не о том просит, чтобы враги его погибли, хотя и достойны были погибели, ибо сами себе приготовили оную, – но чтобы обратились и спаслися. С сею целию вызывал он прежде Бога-мстителя к суду и наказанию врагов своих и вмеcтe Божиих: воскресни, Господи, гневом Твоим, говорил он тогда, и вознесися в концах враг Твоих (Пс.7:7); с сею же единственно целию угрожает и теперь им самым мщением Божиим; а дабы вернее и ycпешнеe достигнуть сей благотворной цели, он представляет Бога не только в полном всеоружии гнева своего – с мечём при бедре, и с луком, и стрелами в руках, но и совершенно приготовившийся к нападению – очистившим уже и изострившим свой меч, натянувшим лук и возложившим даже на него стрелы, и стрелы палящие. Изображение человекообразное, употребленное пророком по нужде, дабы сильнее подействовать на грубое воображение тех, к кому он обращается в настоящем месте, а он обращается здесь к людям плотским и чувственным, которые не могут понимать духовных предметов иначе, как под образами чувственными: душевен человек, говорит Апостол, не приемлет, яже Духа Божия; юродство бо ему есть, и не может разумети, зане духовен востязуется (1Кор.2:14); ибо люди душевные, или, что тоже, плотcкиe, по свидетельству апостола Иуды, суть духа не имущии, след., они не имеют даже органа, потребного для приятия впечатлений от предметов духовных. При всём том, как живо, полно и удобовразумительно и для плотского разума, сиe изображение! Как верно соответствует оно и намерению пророка и досточудным свойствам Бога, невидимого! Намерение пророка было изобразить гнев Божий, смешанный с милостию, устрашить и поколебать нечестивых в их враждебных замыслах против Бога и помазанника Его, и вот, вы видите Бога, готового поразить их мечём и стрелами палящими, но не поражающего ещё, а чего-то выжидающего. Чего же ожидает Он? Чего, кроме обращения их на путь истины и добродетели, кроме покаяния и благих плодов оного, о чём пророк и предварил их, сказав выше: аще не обратитеся? Но горе им, горе, сто крат горшее прежнего, если они сию драгоценную минуту долготерпения Божия пропустят без внимания и поспешно не прибегнут к покаянию; между тем, как мера беззаконий их до верха наполнится, тогда тысячи стрел палящих, несущих язвы неисцельные или смерть жестокую, яко от благокругла лука на намерение полетят и поразят их; тогда вознесённая десница Его ниспустит обоюду острый меч свой и сокрушит жестоковыйные главы их. Помышлявши ли сие, о человече, говорит Апостол к нераскаянному грешнику, яко ты избежиши суда Божия? или о богатстве благости Его, и кротости, и долготерпении нерадиши, не ведый, яко благость Божия на покаянье тя ведет? по жестокости же твоей и непокаянному сердцу собираеши себе гнев в день гнева и откровения праведнаго суда Божия. Помышляете ли и вы, возлюбленные братия, что если благость Божия долготерпит на нас, то для того только, да вcи в покаяние приидем и, отвергшеся нечестия и миpcкиx похотей, праведно и целомудренно поживем? Не примечаете ли, что и против нас правосудный Бог оружие Своё уже очистил, и лук Свой напряг и в нём уготовал сосуды смертные? Не видели ли уже я стрел Его палящих и в знойном ветре мимошедшего лета, окаменившем землю, заразившем воздух, иссушившем реки и источники, пожегшем поля и леса и истощившем жизненные соки в человеках и скотах, – и в губительных пожарах, превративших в груду пепла многолюдные селения и отъявших у стольких семейств и покойный приют и последний кусок хлеба, и в буйном стремлении черни довершить своё бедствие безрассудным ропотом, нелепыми разглашениями и изуверным ожесточением? Мы ищем причины сих поразительных явлений то в том, то в другом, то там, то здесь. Ах, други мои! зачем далеко нам искать её? Обратите лучше беспристрастное внимание на самих себя, загляните в вашу совесть, поверьте ваши поступки и тайные помыслы и желания, и вы увидите, что первоначальная причина всех сих беспорядков и опустошений, от которой произошли и все прочие, заключается в нас самих, в нашем охлаждении к веpе отцов наших и в пренебрежении к закону Господню. Вы удивляетесь и колеблетесь верить сему? Послушайте же Самого Бога, глаголющего к вам. Аще в повелениих Моих ходите, и заповеди Моя сохраните и сотворите я, и дам дождь вам во время свое, и земля даст плоды своя и древеса сельная отдадят плод свой, и снесте хлеб ваш в сытость и дам мир земли вашей, и уснете и не будет устрашаяй вас. Аще же преслушаете Мене, ниже сотворите повелений Моих, и Аз сотворю сице вам: наведу на вас скудость, и красту, и желтяницу, вреждающую очи ваши и душу вашу истаявающую. И положу небо вам аки железно, и землю вашу аки медяну. И будет вотще крепость ваша и не даст земля ваша семене своего и древа не дадут плода своего (Лев.26). И поразит вас Господь, прибавляет Моисей Боговидец, неимением, огневицею, и стужею, и жжением, и убийством, и ветром тлетворным, и бледностию. И даст Господь дождь земли вашей прах, и персть с небесе снидет на вас, дóндеже сокрушит вас и дóндеже погубит вас. И поразит вас Господь неистовством, и слепотою, и изступлением ума. И будет живот ваш висящ пред очима вашима и убоитеся во дни и в нощи и не будете веры яти житию вашему. Заутра речете: како будет вечер, и в вечер речете: како будет утро, от страха сердца вашего, им же убоитеся (Втор.28). Не видите ли в сих словах Господа и угодника Его Моисея верного изображения судьбы нашей, недавно нами испытанной, хотя слова сии изречены слишком за пять тысяч лет прежде? Не дождил ли Господь и на нас персть с небеси? Не посылал ли и нам огневицу и жжение, и голод и жажду и страх мучительный? Не поражал ли некоторых и из нас неистовством и слепотою и исступлением ума? Правда, всё это случилось с нами только в малом виде, а не во всей силе прещения Божия; но это значит, что правосудие Божие, и в то время, как наказует нас, ещё щадит и милует нас, и только, так сказать, по капле изливает на нас фиал гнева Своего; это значит, что нам есть ещё время и средство избежать грядущих зол и бед. Благословим убо, возлюленные братия, Бога, наказующего нас с милостию и дарующего нам время на покаяние. Но на сем не остановимся: расторгнем всяк соуз неправды и всякое неправедное писание раздерем, дадим алчущим хлебы, нищия и безкровныя введем в дом свой, будем око слепым и нога хромым, заблуждающих наставим, малодушных утешим, сирых защитим, прекратим роскошь, обуздаем распутство, удержим язык наш, во еже не глаголати льсти, отвратим очи во еже не видети суеты, заградим слух, во еже не слышати ни бесчинных кликов радости земной, ни суесловных споров о вере, ни праздных пересудов на счёт ближнего, вместо домов пира и веселия будем чаще посещать храмы Божии и здесь, вместо трапезы бесовской, приступать к трапезе Господней, вместо хлеба насыщаться словом Божиим, вместо вина напаяться Духом Святым. Словом, утвердим страх Господень пред очима нашима и во свете лица Божия будем совершать все дела наши. Благодать же Господа нашего Иисуса Христа, немощное врачующая и оскудевающее восполняющая, да благопоспешит нам во всём!
* * *
Пророк, желая самых врагов своих спасти от предстоящей гибели, не довольствуется тем, что, представив пред очами их Бога-мстителя в полном всеоружии гнева Своего, как бы перстом указует им, как вседержавный Господь неба и земли, раздражённый их неправдами, приготовляется к отмщению за их буйство и дерзновение, уже изъемлет и очищает меч Свой, наляцает лук и возлагает стрелы на поражение их, но в подтверждение истины слов своих, дабы не оставить в уме их ни малейшего сомнения и тем не ослабить спасительного страха, который хочет возбудить в них для обращения их на путь правды и истины, выставляет им и пример в злополучной участи, постигшей нечестивого. Се, говорит он далее, боле неправдою, зачат болезнь и роди беззаконие, или, ближе к подлиннику, обман. Ров изры и ископа ѝ, и падет в яму, юже содела. Обратится болезнь его на главу его и на верх его неправда его снидет (Пс.7:15–17). Правда, в примере сем Пророк не высказывает имени, но трудно ли угадать его? Впрочем, прежде нежели откроем, на кого именно намекает пророк сими знаменательными словами, обратим ближайшее внимание на внутренний смысл оных. Слова сии сами по себе довольно ясны и почти не требуют никакого объяснения, но как много в малом объеме своём, под внешним покровом буквы, заключают они? Здесь выразительно высказана вся судьба нечестивого от начала до конца, а путь нечестивого сколь многосложен и продолжителен, извилист, пресечён, непостоянен, обманчив! Путь истины прям и потому есть самый кратчайший; а путь неправды крив и потому всегда длиннее первого. Протяжение пути сего увеличивается по той мере, как неправда уклоняется от центра истины, а уклонение cиe доколе не достигнет предала, за которым вместо милосердия встречает уже её правосудие Божие, столь же неизмеримо, как неизмеримо милосердие Бога беспредельного. Потому-то, между прочим, стези нечестивых называются в Писании стезями непроходными и хождение по оным продолжительным блуждением: заблудихом, говорят у пророка кающиеся грешники, от пути праваго и ходихом в стези непроходныя. И однако же cии стези непроходимые и неизмеримо-продолжительные ожесточённые грешники, при упорстве развращенной воли своей, проходят до конца, и чего они не переносят в сем прохождении? Сколько страхов и опасений, сколько беспокойств и сомнений, сколько досад и огорчений, сколько мук и томлений?.. Но послушаем лучше пророка, что он, обозревая сей путь неправды, усматривает на нём. Вот, говорить он, заболел нечестивый неправдою, зачаль злодейство и родил себе обман. И так, видите, братия, пророк на сем пути прежде всего усматривает болезни, и какие болезни? Болезни рождения; ибо далее говорить он о зачатии и рождении, след., болезни самые жестокие и внезапные, ибо Писание обыкновенно употребляет cиe сравнение, когда хочет выразить чрезвычайность и неожиданность бедствия. Так пророк Ocия, угрожая Израилю пленом Ассирийским за отступление его от Бога своего, говорит: болезни, аки раждающия, приидут ему (Ос.13:13). Так и апостол Павел, желая изобразить непрочность мира грешников, выражается следующим образом: егда рекут мир и утверждение, тогда внезапу нападет на них всегубительство, якоже болезнь во чреве имущия (1Фес.5:3). Подобным образом и здесь пророк чрез cиe сравнение показывает как жестокость, так и внезапность мучений, испытываемых нечестивым. Ибо, в самом деле, какой беззаконник и прежде и после совершения беззакония не испытывает тысячи скорбей и бедствий, терзающих его внутренность? Что нечестивее было Ахава? И не смотря на cиe, в то время, когда хотел он восхитить виноградник Навуфея и получил в том отказ, смущённый, печальный и расстроенный входит в свою ложницу, и в скорби и отчаянии повергается на одр болезненный и в самом лице своем терпит ужасную перемену, в чём и упрекает его жена его. Что также беззаконнее было Иуды предателя? Но и по совершении преступления, не мог перенесть болезненных упрёков совести, и, повергши сребреники в церкви, шед удавися. Вообще, как добродетельные наслаждаются постоянным спокойствием и неизменным веселием духа своего, так нечестивые терпят бесчисленные страдания в сердце своём и чрез то сами в себе восприемлют, по Апостолу, возмездие, еже подобаше прелести их (Рим.1:27). Ибо, посудите, если кто желает мстить кому-либо, то сколь много он страждет уже прежде, нежели отмстит другому! исполняется гневом, терзается яростию, приходит в бешенство и исступление, потом волнуется бесчисленными замыслами, строит тысячи планов, решается то на то, то на другое, трепещет, трясётся, краснеет и бледнеет, скрежещет зубами, отвергает пищу, забывает сон, день и ночь занят одною мыслию – как бы лучше и чувствительнее оскорбить своего ближнего, когда и как удобнее привести своё злое намерение в действие, и таким образом, прежде нежели причинит ближнему вред, себе самому причиняет уже ужаснейший вред. А кто, напротив, отвергает мщение и чуждается гнева, тот от всего этого свободен. Притом, отвергнуть гнев и мщение в нашей состоит воле, но, предавшись ему однажды, мы не можем, по своей воле управлять его движениями, а напротив, он управляет нами и, можно сказать, самым тиранским образом. Тогда, по его внушению, мы обязаны избирать место и время для совершения злого умысла, строить козни, придумывать хитрости, расставлять сети, изменять оружие, в одно время оскорблять, в другое ласкательствовать, но всегда притворствовать и мучиться тысячею подозрений и опасений, заботиться о своей безопасности и в то же время отваживаться на самые опасные предприятия. Видите, братия, как легка и удобна добродетель, и как труден и тягостен порок: первая приносит спокойствие, а последний рождает мятеж и смущение. Cиe-то самое свойство порока и описывает пророк, когда говорит о нечестивом: се болѐ неправдою, зачат болезнь и роди беззаконие. Сим он показывает, что неправда нам не только не свойственна, по природе нашей, но совершенно нам. не естественна, и потому тяжка и болезненна, доколе не освободимся от неё. Ибо плод, находящийся во чреве жены, доколе, образуясь по законам природы, не достиг ещё определённой зрелости, дотоле остаётся во чреве спокойно и, не производит никакой боли; но как скоро он созреет до назначенной природою степени и, не смотря на то, остаётся ещё во чреве, тогда и появляются, так называемые, болезни рождения: ибо природа силится чрез cиe освободиться от плода, коего образование совершилось уже и дальнейшее пребывание во чреве противно законам её. Но вот что здесь особенно замечательно. В порядке природы зачатиe предшествует болезням рождения, а в родах неправды бывает напротив: здесь зачатию предшествуют болезни; ибо пророк сначала говорит: болѐ неправдою, а потом уже: зачат злодеяние. Это новое доказательство, что порок не сроден естеству нашему. Что же это значить? то, что порок, прежде нежели возникнет или зачнётся в уме и сердце нашем, уже беспокоит и мучит нас смущением духа, представлениями ума и упрёками совести. Посмотрите, вот человек, замышляющей коварство против соседа своего. Вчера он был весел, покоен, приятен и обращателен, а сегодня мрачен, угрюм и безмолвен. На челе его – печать внутреннего беспокойства, в глазах – дикость и смущение, в лице – озабоченность и досада. Хотите ли знать, что происходит в душе его? Боже мой! это ад со всеми его ужасами, со всеми казнями и мучениями. Какой мятеж в мыслях, какое волнение в чувствах, какое непостоянство в желаниях, как быстро сменяются его намерения и стремительно увлекают его то в ту, то в другую сторону, не позволяя ему ни на чём остановиться и нигде успокоиться, и как тягостна, изнурительна, убийственна для него каждая из сих перемен. Жалкое создание! И всё это происходит от того, что коварство закралось в его сердце и хочет зачать и родить злодейство. Но не то же ли производит в человеке и всякий другой порок, только в большей или меньшей мере? Не те же ли болезненные ощущения предшествуют в нём и зачатию зависти и ненависти, и роскоши и сребролюбия, и гордости и тщеславия, и честолюбия и сладострастия? Так, порок есть плод злого сердца, но плод противозаконный и противоестественный, плод этот есть плод змеиный, расторгающей утробу, породившую его. Это яйца аспидска, о которых пророк Иcaия говорит, что хотяй ясти их, разбив запорток его, обретет в нем василиска (Ис.59:5). Посему Иоанн Предтеча и самих нечестивых называл порождениями ехидновыми. Порождения ехиднова, воззвал он к пришедшим к нему фарисеям, кто сказа вам бежати от грядущаго гнева. Но если столь болезненны и мучительны роды неправды не только в минуту зачатия и рождения исчадий аспидских, но и прежде самого зачатия, то будем тщательно удаляться неправды и глаголать, по Апостолу, кийждо истину ко искреннему своему.
* * *
Мы оставили нечестивого на болезненном одре неправды, готового пpиять во чреве и родить; видели также, что он и приял уже во чрево своё змеиное семя неправды и зачал злодейство; теперь болезни рождения усугубились, и вот уже возросли они до той степени, что не остаётся ни малого сомнения в скором разрешении от бремени; приближимся же, братия, к одру сего несчастного страдальца и посмотреть, что родится от сего беззаконного союза. Родился обман, ответствует пророк. Се болѐ, говорит он, нечестивый неправдою, зачат злодеяние и роди обман. Во чреве приимет нечестивый болезни, предсказывал ещё древних лет проповедник Иов, сбудется же ему тщета, чрево же его понесет лесть (Иов.15:35). Не порадуется же нечестивый с другинею своею неправдою о исчадии своём; здесь не случится того, что Иисус Христос говорил о жене рождающей: жена, егда раждает, скорбь имать, яко прииде год ея, егда же родит отроча, ктому не помнит скорби за радость, яко родися человек в мiр (Ин.16:21). Ибо, там жена, за понесённые ею скорби, довольно вознаграждается радостию, что родился человек в мiр – утеха её в юности, подпора в старости и даже надежда по смерти; поскольку Апостол свидетельствует, что спасется жена чадородия ради, аще чада своя воспитает в страсе и наказании Господнем и сама пребудет в вере и любви и во святыни с целомудрием (1Тим.2:15); и что в сем случае исполнились её желания, сбылись ожидания и свершились чаяния. А здесь что? Скорби в начале, скорби в продолжении, скорби и досада нестерпимая в последствии. Началось с болезней и кончилось обманом. Такого ли плода ожидал ceбе нечестивый от союза с неправдою? Того ли чаял он от зачатого им злодеяния? Для того ли столько беспокоился и страдал он, чтоб быть обманутым? Так, справедливы слова песнопевца Израилева; солга неправда себе; неправда сулила нечестивому богатство и славу, власть и силу, торжество и победу, радости и удовольствия, и он ей поверил и беззаботно пошёл вслед её и, переходя со стремнины на стремнину, из бездны в бездну, наконец пришёл, или, лучше сказать, низвергнулся, куда же? – в ров погибели, в тот самый, который изрыл и ископал он для ближнего своего. Ров цзры, продолжает пророк, и ископа ѝ, и падет в яму, юже содела (Пс.7:16). Тогда только познал он свою ошибку и обман неправды, но уже поздно: участь его решена и погибель его неизбежна. Таким образом, говоря словами пророка, болезнь, или точнее, злоба его обратилась на главу его и на верх (главы) ниспала неправда его (Пс.7:17). Таков конец, неправды неправдующих и таково возмездие злобы злобствующих противу ближних своих. Правда, иногда она успевают довольно много, уловляют невинных, губят беззащитных, притесняют бедных, отъемлют скудное наследие вдов и сирот для восполнения своих сокровищ, и среди сих нередко продолжительных успехов до того забываются, что дерзновенно глаголют неправду на высоту и полагают уста свои на небеси (Пс.72:9), мечтают наконец взойти на небо, выше звёзд поставить престол свой и соделаться подобными Вышнему; иногда даже представляется, что Сам Бог как будто особенно покровительствует им, благоприятствуя их замыслам, исполняя их намерения и охраняя пpиoбpетeния, так что самые избранные Божии, смотря на cиe и не постигая сокровенных судеб Вышнего, приходят в недоумение и едва не колеблются в путях правды своей. Так один из них сам сознаётся в сей минутной слабости своей. А я, говорит он, едва не уклонились ноги мои, едва не поскользнулись стопы мои; ибо я вознегодовал на беззаконных, видя благоденствие нечестивых. Ибо нет им огорчений до самой смерти и тело их тучно. В трудах человеческих нет их, и с прочими людьми не страждут они. От того гордость, как ожерелье, обложила их, и дерзость, как наряд, одевает их. От тучности выкатился глаз их и бродят мечты в сердце их. Насмехаются и злобно говорят о притеснении. Но, так размышляя, прибавляет он, я был невежда и не разумел, пока наконец вошёл я во святилище Божие и узнал конец их. Так, на скользком месте поставил Ты их, Господи, и низвергаешь их в пропасти. Как мгновенно разоряются они, гибнут, исчезают от внезапных ужасов. Как сновидение по пробуждении, так Ты пробудив их, сделаешь ничтожным призрак их (Пс.72:2–22). Другой из них, и именно Давид, зная по опыту, сколь соблазнительно торжество нечестивых для самых праведных и предупреждая подобное поползновение праведника, так увещавает его, не ревнуй лукавнующим, ниже завиди творящим беззаконие; зане яко трава скоро изсшут, и Яко зелие злака скоро отпадут. Потерпи Господа, сохрани путь Его, и узриши истребление грешников. Видех нечестиваго, заключает он, превозносящася и высящася яко кедры ливанския, и мимо идох, и се не бе, и взысках его, и не обретеся место его (Пс.36:1–2:34–36). Словом, сколь бы ни были велики успехи нечестивых, сколь бы ни продолжительно было торжество их, сколь бы ни упрочено казалось благоденствие их, но рано или поздно Господь посмеётся и поругается им; рано или поздно они, по слову Господню, возволнуются и почити не возмогут (Ис.57:20); рано или поздно мечь, извлечённый ими, во еже заклати правыя сердцем, внuдeт в сердца их, и лук напряжённый, во еже низложити убога и нища, сокрушится (Пс.36:14) к останками сокрушения поразит и разбиет главы их. А праведные что?
Они будут воспевать хвалы и песнопения Богу, защитнику своему, будут прославлять Его правосудие и всемогущество, явленные и постоянно являемые внизложении сильных земли и в расточении гордых мыслию сердца их, к чему и в настоящем псалме обращается пророк, видя нечестивого ниспадшего в ров, им самим изрытый, и конечно не для себя, а для других.
Исповемся Господеви, восклицает он наконец торжественным гласом своим, по правде Его и пою имени Господа Вышняго (Пс.7:18).
Но кто этот нечестивый, которого злополучную судьбу изображает здесь пророк и которого внезапное падение вызывает из уст его хвалебно-торжественную песнь Богу правосудному? Толкователи думают – одни, что Давид имел при сем в виду Ахитофела, другие Авессалома, а иные того и другого вместе. Но мне кажется, нет нужды теряться в различных догадках и предположениях. Сто́ит только припомнить, когда и по какому случаю произнесён был псалом сей, и тогда вопрос сей разрешится сам собою. Надписание показывает, что псалом сей воспет был Господеви о словесех Хусииных, а слова Хусиины к Давиду, между прочим, состояли в известии, что совет Ахитофела о немедленном преследовании и умерщвлении Давида был отвергнут Авессаломом, и оскорблённый сим Ахитофел с отчаяния удавился. И потому, естественно, что при сем изображении первый взор пророка падал на Ахитофела, как главнаго возмутителя его cпoкoйcтвия; но поскольку слова его были не его собственные, а Духа Божия, вещавшего в сердце его, так что он сам себя называл не больше, как только тростию сего книжника скорописца, то не удивительно также, что Дух Божий, прозирающий и грядущее, яко же настоящее, так соразмерял и уравновешивал слова сии, что они, изображая судьбу Ахитофела, уже совершившуюся, изображали вместе и судьбу Авессалома, ещё имущую совершиться, тем, более, что в судьбе первого решалась и судьба последнего, и, может быть, по сей самой причине, не называя ни того, ни другого, заключил их под общим именем нечестивого. И как верно и полно соответствует cиe изображение участи того и другого! Тот и другой копали ров погибели для Давида, и оба низверглись в сей самый ров даже не от рук Давида. Тот и другой готовили смерть Давиду, и оба нанесли смерть самим себе. Тот и другой стремились к славе и господству и оба мгновенно потеряли то, что имели, и сверх того покрыли себя стыдом и бесславием вечным! Ахитофел был друг и ближний советник Давидов, пользовался уважением и славою в народе, слыл мудрым при дворе, коего словам внимали, как вещаниям Ангела; но, не довольствуясь сим, он надеялся, чрез измену своему законному государю, увеличить свою силу и умножить славу, и что же? При первом же случае он пренебрежен и отвергнут был царем-самозванцем, которого вчера только возвёл он на престол, и, вместо искомой им силы и славы, нашёл он только верёвку, которою мог удавиться. Авессалом был любимый сын Давидов и наследник престола Израилева; чего, казалось бы, недоставало к его счастию и славе? Но для его честолюбия было больно видеть отца сидящим на престоле, а себя у подножия оного, и он поспешил низвергнуть отца и воссел сам, что же нашёл там? Бесславие и смерть поносную. Замечательна также казнь Божия, постигшая того и другого за преступления равные – за измену измена, за нарушение верности в присяге – виселица. Ахитофелу изменил Авессалом, для которого он изменил своему долгу, а Авессалому конь, который занёс его в чащу дубравы; первый повесился на верёвке им самим избранной, а последний – на волосах, им самим взращенных и столь часто намащаемых. Ахитофел гордился мудростию советов своих и погиб от них, как скоро были пренебрежены они, а Авессалом тщеславился волосами своими, и обрёл в них смерть. Замечательно, наконец, что Авессалома поразил стрелами в самое сердце тот, который исходатайствовал ему некогда прощение у отца, а Ахитофела сразил в совете тот, который был другом его сердца, и что тела̀ того и другого были с пренебрежением повержены одного в дебрь пустынную, а другого в ров безводный. Так точны и определённы в роде, мере и степени наказания Божии! Праведен убо еси, Господи, и правы суды Твои; не зриши бо на лице человеков. Но если Господь праведен и нелицеприятен, то потщимся, возлюбленные, быть всегда правыми пред Ним и в словах и делах наших, и да воздаст нам Господь по правде нашей и по незлобию руку нашею.