Псалом 11

Спаси мя, Господи, яко оскуде преподобный, яко умалишася истины от сынов человеческих (Пс.11:2).

Сколько чувств и мыслей глубоких и сильных предшествовало сему умилительному восклицанию пророка! Вероятно не раз вращал он печальные взоры свои сюду и сюду, желая видети, аще есть разумеваяй и взыскаяй Бога, вероятно не раз приникал он пытливым оком своим в города и сёла, на стогны и торжища, в чертоги и хижины, взыскуя мужей творящих суд и правду и ходящих в заповедях и оправданиях Господних беспорочно; но нигде не обретая их, или встречая их столь же редко, сколь редко встречаются класы на ниве по окончании жатвы, наконец, с тяжкою скорбию и болезненным стенанием сердца, из глубины души растерзанной, воззвал он к Богу Спасителю: спаси мя, Господи, яко оскуде преподобный, яко умалишася истины от сынов человеческих. Как много сказано в сих немногих словах пророка! Мне кажется, что вся страждущая душа его со всем обилием чувств своих мгновенно вылилась здесь и пролилась потоком божественного песнопения. Раскроем подробнее внутреннее значение сих слов. Спаси мя, Господи, вещает пророк, яко оскуде преподобный.

Под словом преподобный разумеется человек святой, или по крайней мере, стремящийся к святости, как такому качеству, которое уподобляет его Богу и к которому все мы обязаны стремиться, по заповеди Божией: свя́ти будите, глаголет Господь, яко же и Аз свят есмь. Чем кто точнее, полнее и выразительнее осуществляет в себе, в своих т. е. мыслях и чувствованиях, в словах и действиях, или, что то же, в образе жизни внешней и внутренней идею святости, тем тот более приближается к Богу и чрез то становится подобным Ему, так что мера приближения к святости есть мера и уподобления Богу. Но поскольку не все стоят на равной степени святости и не все одинаким путём стремятся к ней; то естественно, что об одном можно сказать, что он в некотором отношении только подобен Богу, а о другом, сравнительно с первым, что он подобнее его или преподобен. На сем основании, людям, которые для удобнейшего достижения святыни расторгли союз с миром, презрели удовольствия плоти и посвятили себя исключительно на служение Богу, каковы суть монахи и отшельники, церковь преимущественно усвояет имя преподобных, точно так же, как Писание всех христиан именует святыми, хотя между ними всегда были и есть и грешные, именует же их таким образом по отношению к целому человеческому роду, из среды которого дни, по особенному смотрению Божию, избраны и отделены чрез Таинство Крещения на служение Богу истинному. А потому и называются у апостола родом избранным, царским священием и народом святым. Собственно говоря, никто кроме Бога, даже Ангелы, не могут быть названы ни святыми, ни преподобными в полном смысле слов сих; ибо как, по словам Христовым, никто же благ токмо един Бог, так и никто же свят и преподобен, как только един Бог: не смотря на то, само же слово Божие и Ангелов и человеков называет святыми и преподобными сравнительно первых с Ангелами падшими и человеками, стоящими на низшей степени духовного совершенства, а последних – с подобными им человеками, ведущими жизнь, несообразную с правилами веры Христовой, которая одна только может приблизить нас к Богу; ибо верою, по апостолу, имамы приведение к Богу, след., жизнь не только не возводящую их к богоподобию, но и нередко низводящую даже до состояния бессловесных животных, как совершенно ясно говорит об одном из таковых пророк Израилев: человек в чести сый нe разуме, приложися скотом несмысленным и уподобися им, и как поразительным образом доказал это пример надменного царя вавилонского. И так, пророк в настоящем псалме, говоря об оскудении преподобных и умалении истины от сынов человеческих, говорит, что между людьми не стало святых и мало встречается верных. Но говоря cиe, он скорбит и сетует, болезнует и страшится, ибо взывает о помощи к Богу: спаси мя, Господи, говорит он, яко оскуде преподобный, и яко умалишася истины от сынов человеческих.

О чём бы, кажется, ему здесь скорбеть и сетовать? О чём сокрушаться и болезновать? Не надлежало ли, напротив, ему радоваться и веселиться, что он, яко цвет в тернии, и среди окружающего разврата и нечестия сохранил себя целым и невредимым, соблюл веру отцов своих в той же чистоте, в какой приял её от них, и остался верным Богу, Которому они служили до смерти своей? Не радуются ли мудрые века сего, когда не встречают вокруг себя опасных соперников? Не веселятся ли богачи, когда видят соседей своих час от часу приходящих в большую бедность? Не торжествуют ли сильные земли, когда всё, что окружает их, смиренно преклоняется пред ними?

Не то же ли должен был, по-видимому, чувствовать и пророк, когда видел самого себя преспевающим в подвигах благочестия и спешно восходящим на высоту добродетелей, а своих современников претыкающимися долу во прахе земной суеты и попечений житейских и непрестанно углубляющимися в тину пороков и беззаконий? Не мог ли бы, по крайней мере, подобно упоминаемому в ныне чтенном Евангелии фарисею, с чувством внутреннего самоуслаждения хвалить и благодарить Бога, что он несть, яко же прочии человецы – хищницы, неправедницы, прелюбодеи и проч. Но сердце и чувства Давидовы были не похожи на сердце и чувства фарисеевы, от того и язык его был совсем иной. Не горделивую хвалу Богу, отзывающуюся презрением к ближним своим, но скорбь и сожаление о злополучной участи собратий своих, утопающих в бездне нечестия, и вместе страх и трепет за самого себя и за своё спасение, по причине множества соблазнов и искушений, его окружающих, слышим мы из уст его. Не: Боже, хвалы моя воздаю, яко несмь, яко же прочии человецы, но: Спаси мя, Господи, яко оскуде преподобный и яко умалишася истины от сынов человеческих, вопиет от глубины сердца чистого и духа сокрушённого.

От чего же умоляет Пророк спасти его?

Во-первых, от соблазнов и искушений, которые и для самых праведников не безопасны, ибо и они подвержены падениям, и которых увлекающую силу пророк не раз уже испытал и на самом себе. Посему-то и апостол хотя хвалит веру и добродетели коринфских христиан, но в то же время пишет к ним в предосторожность: боюся, да не како, яко же змий Еву прельсти лукавством своим, тако истлеют разумы ваши от простоты, яже о Христе. Посему также и Сам Бог, по свидетельству Премудрого, восхищает иногда мужей праведных от среды живущих на земли, да не злоба изменит разума их.

Во-вторых, от неправд и беззаконий человеческих, которые, как ржавчина железо, снедают праведную душу его, сокрушают бодрый дух его, возмущают внутренний покой его, изнуряют в непрерывной брани силы его душевные и телесные. Нет скорби столь мучительной и столь убийственной, как скорбь праведника, взирающего на возрастающее нечестие и умаляющееся благочестие, на преобладающую неправду и подавляемую истину, на невинность страждущую и порок торжествующий. Только болезни рождающей, муки предсмертные и мучения адские могут сравниться с сею скорбию. Она рождается от двухъ причин – и от пламенной любви к ближним, невозвратно погибающим, – и от сильной ревности ко славе Божией, ежедневно оскорбляемой и безчествуемой, и потому сугубую оказывает силу и действие на человека, одержимого ею; одна для него отрада в сем случае, одно врачество, если не совсем исцеляющее сию мучительную болезнь, то, по крайней мере, успокаивающее и утишающее жестокость её, это – молитва к Богу крепкому. Посему-то Песнопевец Израиля говорит: объяша мя болезни смертныя беды адовы обретоша мя, скорбь и болезнь обретох и имя Господне призвах. И в другом месте: видех неразумевающия и истаях, яко словес Твоих не сохраниша. Истаяла мя есть ревность Твоя, яко забыша словеса Твоя врази мои. И ещё: ревность дому Твоего сниде Мя (Пс.114:3–4, 118:158,139, 68:10). Сии последние слова произнёс от Своего лица Иисус Христос, когда, по той же ревности к славе Божией, изгонял из храма бесчинствующих. Равным образом списатель апостольских Деяний – св. Евангелист Лука повествует о Павле, что когда он пришёл в Афины и увидел град полный идолов, то разжизался духом своим: разжизашеся дух Павлов, говорит Лука. Что же подумать после сего о тех мнимых праведниках, которые, и видя и слыша славу Божию, уничижаемую злохулением и посрамляемую нечестием, остаются равнодушными зрителями и слышателями? То, что они, образ имут благочестия, силы же его отверглися; что имут страх Господень на языке, а давно уже изгнали его из своего сердца.

Суетная глагола кийждо ко искреннему своему: устне льстивыя в сердце, и в сердце глаголаша злая (Пс.11:3).

Вот признак, по которому пророк заключает об оскудении преподобных и умалении праведных – всеобщая наклонность ко лжи и обману, ласкательство в словах и лукавство в обращении друг с другом, – и признак этот совершенно верен. Кто лжёт и обманывает, кто ласкательствует и лукавствует, тот не любит ближнего своего, не любит и Бога, сотворшего его; не любит ближнего, ибо всякая ложь и обман, всякое лукавство и ласкательство предполагают в человеке, отваживающемся на оные, или тщеславие и своекорыстие, или зависть и зложелательство, или гордость и неуважительность к ближнему, которые заставляют его уклониться от истины ко лжи, дабы тем удобнее достигнуть целей своих, которых не надеется достигнуть посредством истины, а любы, по апостолу, не ищет своих си, не раздражается, не мыслит зла, не завидит, не превозносится, не гордится, не радуется о неправде, радуется же о истине (1Кор.13:4–6); не любит он и Бога; ибо не любяй брата своего, его же виде, Бога, Его же не виде, како может любити? вопрошает св. Иоанн Богослов, и в то же времяговорит утвердительно: аще кто речет, яко люблю Бога, а брата своего ненавидит, ложь есть (1Ин.4:20). Да и неестественно, чтобы человек, имеющий сердце лживое, уста льстивые и язык коварный, мог любить Бога, Который есть сама истина и источник всякой истины. Думать таким образом значило бы то же, что и утверждать, что тьма может быть вместе с светом, и вода с огнём; а это, как всякому понятно, была бы совершенная нелепость. Посему-то пророк в одной из Боговдохновенных молитв своих говорит к Богу: яко Бог не хотяй беззакония Ты еси, не приселится к Тебе лукавнуяй, ниже пребудут беззаконницы пред очима Твоима: погубил еси вся глаголющия лжу: мужа кровей и льстива гнушается Господь (Пс.5:5–7). И в другой подобной: возлюбил еси правду и возненавидел еси беззаконие. По сей также причине и в Откровении Иоанновом изгоняются от врат града небесного, в коем Бог обитает со святыми Своими, все творящие и любящие ложь вместе с чародеями и любодеями, с убийцами и идолослужителями: вне, вещает Ангел Господень, псы и чародеи и любодеи, и убийцы и идолослужители, и всяк любяй и творяй лжу. Напротив, весьма естественно, что человек, позволяющий себе, в каком бы то ни было случае, ложь и лукавство, в то же время, как это позволяет себе, необходимо уклоняется от Бога и обращается к врагу Божию – диаволу; ибо диавол, по словам Христовым, ложь есть и отец лжи, и столь же крепко прилепляется к нему, столь же тесно соединяется с ним, сколь крепко связаны и тесно соединены самою природою дети с родителями. Посему-то Иисус Христос лживым и коварным иудеям, дерзавшим в ослеплении именовать себя сынами Божиими, сказал не обинуяся: вы отца вашего диaвoлa есте, и похоти отца вашего хощете твopити: он человекоубийца бе искони и во истине не стоит, яко несть истины в нем. Но без любви к Богу и ближнему и в таком сообществе с диаволом, конечно, нельзя быть ни праведным, ни святым. Ибо закон правды и святыни необходимо требует той и другой любви и вместе с сим непрестанного и бдительного противления диаволу. Возлюбиши Господа Бога твоего всем сердцем твоим и всею мыслию твоею, и возлюбиши искренняго твоего, яко сам себе. В cию обою заповедию весь закон и пророцы висят, вещает сам святых Святейший. Повинитеся Богу, противитеся же диаволу, и бежит от вас и исправите сердца ваша, двоедушнии, говорит един из праведных. Так верен взгляд пророка и так справедливы скорбь и сетование его об оскудении преподобных и праведных там, где ложь и обман, лукавство и ласкательство заступили место искренности и прямодушия.

И так, братия моя, встречаетесь ли вы с мнимым своим другом или родственником, с давним своим знакомцем или ближним соседом, и если, при первом вашем к ним приветствии, услышите от них слова ласкательные и речь лживую, то не надейтесь обрести в них правды и святыни, хотя бы целый свет стал уверять вас в том, вспомните лучше слова Давида и, сказав вместе с ним: спаси нас, Господи, яко оскуде преподобный; изми нас, Господи, от человека лукава и от мужа неправедна избави нас, – поспешите удалиться от людей сих, как от змиев угрызающих, как от язвы губительной.

Входите ли также в дом какой-либо, вступаете ли в собране, по внешнему виду блестящее и отборное; но если вы примечаете, что ласкательство составляет необходимую приправу разговоров присутствующих там, что искусная ложь не только не предосуждается, но и встречает похвалу и одобрение, что удачно скрытый обман приемлется за признак ума необыкновенного и способностей возвышенных: то знайте, что и здесь оскудели преподобные и умалились верные, что не слуги Божии подвизаются здесь, но рабы диавола трудятся над исполнением человекоубийственных планов его и, сказав с тем же Давидом: спаси нас, Господи, от сего сонма лукавнующих, не медля удалитесь отсюда, дабы в уединении, на свободе, оплакать заблуждение собратий своих и не приобщиться грехам чужим.

Видите ли, наконец, целое общество, в котором ложь и обман обратились в правило жизни, ласкательству изучаются как науке, выражения обоюдные и двусмысленные затверживают, как изречения мудрых, как вещания неба, а на простоту и искренность смотрят как на явление странное, как на свойство душ низких, как на верный признак недостатка вкуса и образованности, – о! пожалейте о таком обществе; в нём наверное оскудели преподобные и умалились праведные, потом, вздохнув с молитвою к Богу, скажите вместе с пророком: спаси нас, Господи, яко оскуде преподобный, яко умалишася истина...

Ах, братия! что если бы взор пророка проник и в наши души и в наши домы, в наши собрания и в наши общества; что если бы прозорливец Божий взглянул и на наше обращение друг с другом, если бы подслушал и наши взаимные приветствия и, так называемые, дружеские беседы, что бы он увидел, что услышал и что сказал бы? Не увидел ли бы, не услышал ли бы и не сказал ли бы он и об нас того же, что сказал о современниках своих: суетная глагола кийждо ко искреннему своему: устне льстивыя в сердце, и в сердце глаголаша злая. Но для чего нам вызывать пророка? Не примечаем ли мы и сами и нашим взором неочищенным и непросвещённым свыше, что язык лживый и ласкательный сделался языком всеобщим: им говорят и богатые и бедные, и знатные и незнатные, и господа и рабы, и начальники и подчинённые; но сего не довольно: на нём нередко объясняются и муж с женою, и отец с сыном, и мать с дочерью, и брат с братом, и дети с родителями; но и этого ещё мало: сами служители Небесной Истины не редко принуждены бывают смягчать строгий голос истины, умерять тон обличения и подслащать горькие упрёки правды Божией, чтобы не оскорбить изнеженного слуха духовных чад своих, чтобы заставить их терпеливо и внимательно себя выслушать и чтобы возбудить в них хотя малое сознание неправд и беззаконий своих и чрез то направить их на путь истины и добродетели. Посему и нам, брат, ничего более не остаётся, как воззвать с пророком к Богу Спасителю: спаси нас, Господи, яко оскуде преподобный, яко умалишася истины от сынов человеческих. Замечательно, что пророк, говоря о лжецах и ласкателях, выражается так: устне льстивыя в сердце, и в сердце глаголаша злая. Не то ли это значит, что у людей сего рода два сердца: одним мыслят и чувствуют, а другим говорят и действуют? нет, но одно и то же сердце иначе мыслит и чувствует, и иначе говорит и действует, и потому в еврейском подлиннике оно и названо двояким. Это хамелеон, изменяющий цвет кожи своей по свойству предметов, его окружающих. И человек – Богоподобное творение, владыка мipa видимого, не стыдится унижать себя до уподобления презренному животному. О, человек, человек! вспомни своё высокое происхождение и ещё высшее назначение, будь верен истине даже до смерти, и она вознесёт тебя до блаженного состояния небожителей, до причастия в Божественном естестве.

Потребит Господь вся устны льстивыя, язык велеречи́вый, рекшия: язык наш возвеличит, устны наша при нас суть: кто нам Господь есть (Пс.11:4–5)?

В то время, как мы, напутствуемые благодатными внушениями св. Церкви, готовимся вступить в спасительный подвиг поста и покаяния, Дух Святой, устами пророка Израилева, как будто нарочно для нас и для сего именно времени, изрекает пред лицом нашим свой грозный суд над такими людьми, которые в том, за что ныне осуждаются, едва ли даже почитали себя виновными, и на которых однако ж более или менее похожи и все мы, и столь же мало думаем быть в том обвинёнными, а потому легко могло случиться, что, и войдя в духовную врачебницу, мы могли бы не заметить сего опасного недуга души своей и оставить его без потребного врачевания, если бы так кстати не напомнил нам об нём Дух Господень Своим судом и определением: потребит Господь, вещает Он, вся устны льстивыя и язык велеречи́вый. Слыша сию страшную угрозу, мы естественно должны спросить самих себя: не бывали ли и наши уста льстивыми не только пред высшими, но и пред равными, и не редко и пред низшими, дабы вымолить, или лучше сказать, выманить какую-нибудь милость и покровительство, взаимную хвалу и одобрение, маловажную выгоду или ничтожное преимущество? Не велеречил ли и наш язык на счёт ближнего, дабы остроумными рассказами развеселить публику, привлечь к себе внимание и дать себе какое-нибудь значениe в обществе? И если совесть беспристрастным своим голосом ответит нам, что все cиe не раз случалось с ними и случается, то мы с соболезнованием сердца должны сказать самим себе: значит, и нас потребит Господь, если вскоре не раскаемся и не очистим уст наших от ласкательства и не воспретим языку нашему суесловного велеречия.

Но для чего бы, кажется, наказание столь тяжкое за преступление, по нашему мнению, столь маловажное и извинительное. Ибо что такое ласкательствовать? Говорить ближнему своему приятную ложь. Не значит ли это даже благодетельствовать своему ближнему, доставляя ему чрез то несколько минут приятного наслаждения, которого он, обижен будучи природою, смущён и расстроен обстоятельствами, или тесним и преследуем неутолимою судьбою, без сомнения, не имел бы, а потому постоянное и продолжительное ласкательство не есть ли непрерывное благодеяние? Что до того, что источник сего наслаждения кроется в жалком заблуждении? И заблуждение, коль скоро оно сколько-нибудь облегчает участь страждущего человечества и растворяет его бедствия какими бы то ни было утешениями, должно иметь некоторую цену и, быть может, даже не малую. По крайней мере так обыкновенно судят и говорят в миpe, конечно, не без умных и мудрых людей. Да, возлюбленные! Там действительно много есть умных и мудрых людей, и притом в такой высокой степени, что Сам Иисус Христос отдаёт им преимущество пред сынами света благодатного: сынове века сего, говорит Он, мудрейши паче сынов света суть; только замечательно, что к сим словам присовокупляет Он выражение: в роде своем, а это выражение назначает их мудрости слишком тесные границы, за которые она не должна преступать, а если преступает, то, по необходимости, превращается уже в буйство. Апостол Павел даже ясно говорит, что мудрость мiра сего буйство у Бога есть, и потому Бог угрожает ей погибелью: погублю, глаголет Он чрез пророка Иcaию, премудрость премудрых и разум разумных отвергну. После сего неудивительно, что и суждения премудрых и разумных века сего о предметах, выходящих из круга их ведения, преисполнены буйства и невежества. Таково, между прочим, и суждение их о ласкательстве. Ласкательство, говорят они, есть дело невинное и даже благотворное. Почему? Не потому ли, что оно приятно усыпляет легковерного в минуту опасности? Не потому ли, что закрывает глаза его в то время, когда он готов низринуться в бездну? Не потому ли, что возбуждает и поддерживает в нём мечты и надежды, которые никогда не могут исполниться, и которые, если бы не были возбуждены в нём, или были бы во время остановлены, сделали бы для него и смиренную его долю довольно сносною, а, быть может, даже и счастливою, или, по меньшей мере, избавили бы его от огорчения, из всех тягчайшего – быть жестоко обманутым в последствии. Не есть ли это явный признак их буйства и невежества? По сему правилу надлежало бы и Иоава, который, в то время, как говорил Амессаю: здрав ли eси, брате, и лобызал его, поразил его в чресла мечём, назвать благодетелем Амессая? По сему также правилу и Иуду предателя, подошедшего к Иисусу с дружеским приветствием: радуйся, Равви, и льстивым лобызанием и в то же время предавшего Его на смерть, нужно бы было признать за великого благодетеля Иисуса. По сему, наконец, правилу и всякого изверга, подающего нам сладкую, хотя впрочем смертоносную, отраву, пришлось бы нам не обвинять, а благодарить, как своего благодетеля; ибо что такое ласкательство в собственном смысле, как не тонкий яд, растворённый сладостию мёда, и отравляющий душу и сердце наше на верную смерть, а не редко вместе с ними и самое тело?

Не говорите нам, что ваше ласкательство так далеко не простирается, что оно чуждо всякого зложелательства и злонамеренности, что оно состоит только в словах, притом с доброю целию сказанных. В чём бы оно ни состояло, и с какою бы целию вы ни употребляли его, оно не менее будет преступно для вас и вредно для тех, к кому оно обращается; вся разность будет состоять только в большем или меньшем времени, потребном для того, чтобы сей вред и cиe преступление возросли и созрели. Яд один действует сильнее и поспешнее, другой медленнее, но тем не менее убийственно; во всяком, впрочем, случае яд остаётся ядом.

Вы почитаете свое ласкательство невинным, потому что оно состоит только в словах. Но разве слова суть пустой звук, за который вы не думаете отдать отчёт Богу? Разве вы забыли, что сказал некогда Имущий судити живым и мёртвым? Глаголю вам, вещал Он, яко всяко слово праздное, еже аще рекут человецы, воздадят о нем слово в день судный (Мф.12:36). А слова ласкательные отнюдь непраздны, и потому подлежат ещё большему суду и осуждению. Они не праздны, потому что до преизбытка наполнены:

1) лжею и клеветою,

2) гордостию и презорством,

3) честолюбием и корыстолюбием,

4) соблазном и богохульством.

Есть в них ложь и клевета; ибо правдою не ласкательствуют, след., в сем случае нарушается прямая заповедь Апостола: глаголите истину кийждо ко искреннему своему, и вместе с сим расторгается союз с Богом, Который есть сама Истина, и образуется связь с диаволом, который есть отец лжи и во истине не стоит, яко истины несть в нём.

Вот первый грех в ласкательстве. Есть в них гордость и презорство; ибо нельзя решиться на ласкательство, прежде нежели унизить в своём мнении того, кому намерен ласкательствовать, как тщеславного глупца, которого легко будет обмануть. Вот второй грех ласкательства. Есть в них честолюбие и корыстолюбие, ибо желание чести или домогательство корысти обыкновенно движет и управляет языком ласкателя. Вот третий грех ласкательства. Есть, наконец, в них соблазн всякого рода и даже богохульство; ибо кто ласкательствует, тот вводит другого в заблуждение, а заблуждение открывает лёгкий путь ко всем порокам, и от того лесть называется в Писании сетию диавола, которою он наиболее уловляет души человеческие в свою его волю, как во времена Илии и Елисея, Исаии и Иеремии чрез лжепророков Израилевых и Иудиных. Но, вводя ближнего своего в заблуждение, ласкатель в тайне посмеивается над его доверием к себе и вообще над недостатками его умственными и нравственными, посмеиваясь же над ним, посмеивается вместе и над Богом, сотворшим его, и таким образом богохульствует и справедливо подвергается осуждению Судящего всей земли, Который говорит: иже аще речете брату своему: рака, т. е. пустой человек, повинен есть сонмищу, а иже речете: уроде, повинен есть геенне огненней (Мф.5:22), ибо ласкатель не только тысячекратно говорит это в уме своём, но и сообразно с сим действует. Вот четвёртый и самый тяжкий грех ласкательства. Но я выставил в нём черты только более видные, а сколько ещё сокрытых и столь же гнусных и преступных! И не смотря на то, ласкательство в свете почитается делом невинным, едва не добродетелию или, по крайней мере, необходимою потребностию всякого образованного человека и общества! Боже мой! откуда произошло cиe столь ужасное ослепление в сынах Церкви, просвещённых светом веры Твоей, и доколе продолжится oнo? Hет, братия моя, язык ласкателя не меньше, как и язык злоречивого, есть, по выражению Апостола, огнь и лепота неправды, скопище грехов и беззаконий; он заражает всё тело и душу, воспаляет весь круг жизни, будучи сам воспаляем от геенны (Иак.3:6), и уготовляет употребляющим его одну только геенну. Пощадим убо души наши и спасём живот наш. Удержим язык наш от зла, и устне наши, еже не глаголати льсти (Пс.33:14), да не положит нам Господь злая за льщения наша, и да не низложит нас, внегда разгордетися нам; да не потребит нас в праведном гневе Своём от лица земли, наипаче же от лица блаженнотворного Своего присутствия в день суда и воздаяния вечного.

Страсти ради нищих и воздыхания убогих, ныне воскресну, глаголет Господь: положуся во спасение и не обинюся о нем (Пс.11:6).

Это голос с неба, исходящий из уст Самого Бога в пользу нищих и убогих, притесняемых и обидимых. Пророк здесь только передаёт нам то, что, озарённый Духом Божиим, видел и слышал он в таинственном совете Божием, и передаёт не только верно, как верно всякое слово пророческое, из самого источника истины почерпаемое, но и со всею подробностию и точностию благоговейного наблюдателя и провозвестника судеб Божиих. Он видел и слышал, как страдания нищих и убогих вседержавным Царём неба и земли усмотрены и воздыхания их услышаны, как те и другие потом исчислены, взвешены и определены, какую сердобольную жалость возбудили в Нём и какой утешительный приговор исторгли из уст Его, и всё это, как очевидный свидетель и самоличный слушатель, возвещает нам: ныне, говорит он, глаголет Господь, когда же ныне? Когда страдания нищих и убогих достигли последней степени, молитвенные воздыхания их ко Мне усугубились, а мера Моего долготерпения истощилась, ныне, глаголет Господь, воскресну, т. е., восстану от Моего долготерпения и перейду к правосудию; ибо так обыкло Св. Писание изображать состояние долготерпения и правосудия Божия, – первое, применяясь к мыслям и нравам человеческим, представляет под образом сна, и покоя, а последнее – под видом напряжённой деятельности, возбуждённой и поддерживаемой сильным негодованием Бога, сколько милосердого, столько же и правосудного на неправды и злоупотребления сынов противления; посему-то, утомлённые своими страданиями и бедствиями от злобы и ненависти нечестивых, праведники в другом месте у того же пророка вопиют ко Господу; воскресни, Боже, суди земли, яко Ты наследиши во всех языцех (Пс.81:8). Положуся во спасение, глаголет Господь далее, и не обинюся о нем, т. е. защищу и спасу нищих и убогих, непременно это сделаю, не постыжду надежды их на Меня и не постыждуся пред ними Сам. Обетование для беззащитных страдальцев мiра отрадное и утешительное! Но кто здесь разумеется под именем нищих и убогих? По мнению, св. Афанасия Великого, разумеются нищие и убогие по духу; их-то, говорит он, воздыхания услышав, глаголет Господь: воскресну, положуся во спасение, не обинюся о нём, т. е. для всех соделаю явным спасение их и устрою так, что правда их возсияет яко полудне, и исповедуемое ими учение повсюду будет слышимо. В самом деле, здесь речь идёт о таких нищих и убогих, которые не только, страждут, но и воздыхают к Богу, помощнику своему, и Бог воздыхания их слышит и поспешает к ним на помощь: вем же, говорит евангельский слепец, яко грешники Бог не послушает, но аще кто Богочтец есть и волю Его творит, того послушает; след., речь здесь не о простых нищих, страждущих от недостатка в жизненных потребностях, часто по вине своей, как то: лености и нерадению, или в наказание за свою прежнюю расточительность, и притом не хотящих ни сознаться в том, ни исправиться; таких нищих Сам Бог гнушается, поставляя их на ряду с лжецами и прелюбодеями: три виды, говорит Он, возненавиде душа моя, и зело Ми омерзе живот их: убога горда, и богата лжива, и стара прелюбодея (Сир.25:3–4), а о таких, которые ради Бога, для вернейшего и удобнейшего исполнения закона Его, сами себя обрекли на нищету добровольную, не прилагая сердца своего к богатству, хотя бы оно само обильно текло к ним и в руках их независимо от них множилось, но напротив охотно разделяя оное, по заповеди Божией, неимущим и нуждающимся, умеряя желания плоти своей до самого необходимого и смиряя возношение духа своего до уничижения себя не только пред Богом, но и пред людьми, и притом не только высшими, но и равными и низшими, ничем слишком не смущаясь и не огорчаясь, но всегда и во всём, с непоколебимою надеждою и благим упованием предаваясь и покоряясь воле Божией, которые если и страждут от насилия и притеснения сильных земли, то не потому, чтобы они заслужили это своими поступками, а потому, что вообще тьма не терпит и ненавидит света, что их нравы и обычаи составляют резкую противоположность с поведением последних, что последние, находя в их добродетели тяжкий для себя упрёк и жестокое обличение, одним присутствием их сильно тяготятся и смущаются, и желая всячески от них освободиться, если не словами, то распоряжениями и действиями своими говорят, подобно упоминаемым в книге Премудрости нечестивцам: приидите, сотворим насилие убогу праведному, уловим его лестию, яко непотребен нам есть, и противится дело́м нашим; бысть нам на обличение помышлений наших, тяжек есть нам и к видению, яко неподобно есть иным otcumie его и отменны суть стези его. В поругание вменихомся ему, и удаляется от путей наших, яко от нечистот (Прем.2:10–16). Если они, по временам изнемогая под тяжестию гнетущих их бедствий, и скорбят и воздыхают, то скорбят без крика и ропота на своих притеснителей и обидчиков, и воздыхают только в молитве своей к Богу, неповинных защитнику, от Него единого ожидая себе помощи, и таких-то именно нищих и убогих здесь обещает Бог защитить и спасти, и действительно всегда неотложно защищает и спасает, как свидетельствует о сем пророк Израилев по собственному опыту: юейший бых, говорит он, ибо состарехся, и не видех праведника оставлена, ниже семене его просяща хлебы (Пс.36:25). Таких также нищих и убогих ублажает и Христос Спаситель, говоря: блажени нищии духом, яко тех есть Царствие Небесное (Мф.5:3). В числе их есть, конечно, и бедные по плоти и вместе по духу, каков был упоминаемый в Евангелии Лазарь, который, при тяжкоболезненном своём состоянии, не имея ни пищи, ни одежды, ни даже крова, лежаше пред враты богатаго и желаше насытитися от крупиц, падающих от трапезы, его; внегда же умрети ему, несен бысть Ангелы на лоно Авраамле (Лк.16:20–22); но есть и такие, и без сомнения их пред очами Божиими должно быть не мало, которые, быв богатыми по плоти, в то же время нищи по духу, каковы были Авраам и Иов, Иаков и Иосиф, которые своё богатство, силу и славу употребляли не на свои прихоти, но на пользу ближних и во славу Божию, раздробляя алчущим свой хлеб, вводя нищие и бескровные в свои домы, помогая сирым и убогим, защищая слабых и немощных, вразумляя. заблуждающих, утешая скорбящих и болезнующих, подкрепляя изнемогающих и подъемля упадших. Аз бех, говорит о себе один из них, око слепым, нога хромым, одеяние нагим, щит обидимым отец немощным, спасох убогаго от руки сильнаго, и сироте, ему же не бе помощника, помогох, ока вдовича не презрех и на сироту руки моя не воздвигох; вне дома моего странник не водворяшеся, дверь же моя всякому приходящему бе отверста (Иов.29:12,15–16, 31:16:19). У них есть общее, то, что те и другие равно ревностно и неуклонно служат и благоугождают Богу, первые своею бедностию, благословляя десницу Его в лишениях своих и благодушно перенося обиды и притеснения других, а последние – богатством своим, расточая оное на дела богоугодные, смиряя и порабощая плоть свою со страстьми и похотьми постом и воздержанием и возвышая дух молитвою и богомыслием, или, по выражению Писания, не себе собирая, а в Бога богатея, и сокровища тленные преобразуя в нетленные, на небеси нас ожидающие. Потщимся убо, возлюбленные, и богатые и бедные, быть нищими и убогими по духу, и Господь сил станет одесную нас с мечом охраняющим и защищающим нас и речет к нам: ныне воскресну и проч.

Словеса Господня, словеса чиста, сребро разжжено, искушено земли, очищено седмерицею (Пс.11:7).

При изъяснении стиха сего прежде всего представляется вниманию размышляющего читателя или слушателя вопрос: какую он имеет связь с предыдущим и последующим стихами? Судя потому, что в первом из сих стихов, как вы уже видели, говорилось о всегда готовой у Бога и верной защите нищих и убогих от насилия и притеснений сильных земли, а в последнем как в своё время увидите, говорится о той же защите и охранении Божием, только в применении оной пророком в частности к себе и ко всему избранному сонму верных Израильтян, между тем как в настоящем стихе слово пророка так неожиданно обращается к словесам Божиим, изображая их высокое достоинство: словеса Господня, говорит он, словеса чиста и проч. Не нарушается ли этим стройный порядок мыслей и логическая последовательность рассуждения? Не прерывается ли естественное течение речи? Не вносится ли в среду предметов однородных предмет посторонний, не имеющий к ним близкого отношения, и потому мешающий, или ослабляющий действие целого? То правда, что от пророков, как говорящих и пишущих под сильным и непреоборимым влиянием Духа Божия, след., находящихся в неестественном или восторженном состоянии ума и сердца, нельзя и требовать строгой методической постепенности и последовательности в ходе мышления, сделавшихся для нашего вялого и близорукого рассудка основными законами: они, сильно увлекаемые быстро сменяющимися во глубине их духа проявлениями несозданной Истины, нередко быстро переходят, или точнее сказать, перелетают, подобно молнии, от предмета к предмету, но оставляя за собою, или оставляя только слабые и едва приметные следы, по которым не всегда легко бывает открыть направление и цель полёта их; но тем не менее правда и то, что они, или паче Сам Дух Божий в лице их, из снисхождения и применительно кнашей духовной немощи, большею частию следуют обыкновенному и для нас привычному ходу в изложении истин божественных, допуская отступление от оного только изредка, и то по нужде неизбежной и причинам особенно уважительным. И так, что же? Должно ли здесь – в рассматриваемом нами стихе, признать подобное увлечение пророка к предмету постороннему, и потом, по возвращении его в прежнее состояние, возвращениe его к прежнему предмету? или надобно искать и указать в нём связь с предыдущим и последующим весьма естественную, но только для простого, не вооруженного усиленным вниманием и опытом, глаза незаметную? Утверждаю последнее и нахожу, что между сими стихами имеется связь существенная и необходимая. Вот на то доказательство: припомните, что пророк в предыдущем стихе представил нам не свои слова, но Божии: ныне воскресну, глаголет Господь, там было сказано. После сего неудивительно, что пророк, в следующем стихе, от глагола Божия частного перешёл к словесам Господним вообще; переход от частного к общему, так же как и от общего к частному – самый естественный; поставленные рядом одно за другим, они взаимно и сильно сами себя поддерживают. Кроме того ещё несколько выше, в начале псалма и продолжении оного, говорено было о слове человеческом, как оно суетно и лживо вообще, а в устах ласкателя – низко и постыдно, и для него самого пагубно, поколику богопротивно. В противоположность сему естественно также было показать, каково слово Божие, не скажу, в своей сущности: оно в сущности неизреченно и необъяснимо, а в своём проявлении роду человеческому чрез откровение, и пророк исполняет это в настоящем стихе, говоря: словеса Господня, словеса чиста и проч. То и другое он делает для того, чтобы проповедуемую им истину представить в более ясном и убедительном виде, т. е., что если Бог сказал, что Он восстанет и защитит нищих и убогих, то непременно это и исполнит; потому что слово Его, не как слово человеческое, непричастно лжи и обмана. Таким образом оказывается, что в настоящем стихе заключается причина для предыдущего стиха. Что может быть вернее и теснее сей связи?

Словеса Господня, словеса чиста, сребро разжжено, искушено земли, очищено седмерицею. Пророк, желая дать возвышенное пoнятиe о глаголах Божиих, уподобляет оные серебру, многократно переплавленному; ибо слово: седмерицею, не означает здесь числа определённого, а неопределенное, или многократное, и чрез то от всякой примеси земли очищенному. Почему же, подумают иные, не сравнивает он их с золотом, которое гораздо выше серебра, и потому, казалось бы, вернее могло представить высокое достоинство слова Божия? Потому, что пророк имел в виду изобразить здесь не вообще достоинство слова Божия, а одно частное свойство его, именно – святость и чистоту; серебро же, многократно переплавленное, своею чистотою и белизною всего более способно было изобразить cиe качество слова Божия, в противоположность слову человеческому, которое всегда более или менее тёмно и нечисто от примешения к нему самолюбия и тщеславия, лукавства и ласкательства и прочих страстей, омрачающих душу, чего в слове Божием не только нет, но есть сила очистительная (Ин.15:3).

Ты, Господи, сохраниши ны и соблюдеши ны от рода сего и во век (Пс.11:8).

В сих словах Пророк, от общей мысли о защите Бoжиeй для нищих и убогих, обращается к частной защите самого себя и всех, подобно ему, избранных сынов Израиля, и говорит с такою уверенностию, веря изглаголанному выше обетованию Божию, что не оставляет и тени колебания или сомнения. Не говорит: Ты, Господи, сохрани и соблюди нас, но говорит: Ты, Господи, сохранишь и соблюдёшь нас. Так сильна вера и непоколебимо упование мужей праведных! Для них будущее, как настоящее, обетование, как исполнение; между словом и делом Божиим, в их очах, нет промежутка, так как действительно и должно это быть; ибо сказано в Писании о Боге: Той рече, и быша, Той повеле, и создашася (Пс.32:9). Посему-то и Апостол Павел вообще об обетованиях Божиих даёт следующий отзыв: елика обетования Божия, в Том ей и в Том аминь (2Кор.1:20). Если же между изречением обетований и действительным исполнением оных бывает иногда значительное расстояние времени, а некоторые простираются даже за пределы времени, то это не потому, чтобы у всемогущего слова Божия не достало силы тотчас же, как изречены, исполнить их, а потому, что, по премудрым и праведным судьбам Божиим, одни из них должны совершиться в предопределённые периоды времён, а другие – по скончании века – в вечности.

Пророк в помянутых словах молитвенно исповедует, что Господь верующих словесем Его, как чистым и совершенным, яко сребро седмижды огнём искушённое, и твёрдо уповающих на Него сохранит и соблюдёт от рода сего. От какого же это рода? От рода людей, о которых Пророк говорил выше (Пс.11:3–4), т. е. от людей лукавых и строптивых, притеснительных и обидливых, одно думающих, а другое говорящих, и опять иное говорящих, а другое делающих, на языке носящих мёд, а из-под языка источающих яд, на словах обещающих приязнь и дружбу, готовность к услугам и ревность к благотворению, а в сердце питающих вражду и злобу и на деле выказывающих обман и коварство, клевещущих на своего ближнего и злословящих, роющих под ним яму и расстилающих сети. Обе избавлении от таких людей Пророк и в других местах неоднократно молит и просит Бога. Так в одном месте взывает он: суди ми, Боже, и разсуди прю мою: от языка непреподобна, от человека неправедна и льстива избави мя (Пс.42:1); в другом болезненно вопиет: изми мя, Господи, от человека лукава, и от мужа неправедна избави мя, и выставляет побудительную к тому причину – в опасном при них для себя и своей добродетели положении: иже, говорит он далее, помыслиша неправду в сердце, весь день ополчаху брани, изостриша, язык свой яко змиин; яд аспидов под устнами их, помыслиша запяти стопы моя, скрыша гopдии сеть мне, и ужы препяша сеть ногама моима, при стези соблазны положиша ми (Пс.139:1–6). Это совершенно равносильно другой его молитве к Богу: избави мя от клеветы человеческия и сохраню заповеди Твоя (Пс.118:134). Он просит избавления от клеветы, для чего же? Не для достижения каких-либо мирских выгод и даже не для охранения своего внешнего спокойствия, а для соблюдения заповедей Божиих. Пророк в клевете видит важное препятствие к исполнению закона Божия, много поводов и случаев ко греху, часто непредвиденных и неотвратимых, и потому желает и просит Бога избавить его от неё. Ах, братия мои! Кто из нас более или менее не страдал или не страждет от клеветы людей строптивых и ненаказанных, кто не желал бы от сей неотвязной и докучливой спутницы избавиться и кто многократно и, как казалось, усердно не просил и не молил о том Бога? И однако ж как часто случалось, что клевета не оставляла нас и продолжала гнать нас и, преследовать по-прежнему. От чего же это? От чего и молитвы наши не были услышаны? Видно от того, что другое у нас было в мыслях и желаниях, другое в намерениях и предприятиях, нежели что было у Пророка, не соблюдение закона Господня, а спокойное и беспрепятственное исполнение воли своей и вернейшее достижение видов человеческих и целей своекорыстных. Предвидя это, благость Отца Небесного оставляет при нас клевету, как необходимую узду, востягающую браздами челюсти нашего своеволия. Для нас клевета людская нужна и полезна, как горькое врачевство против недуга душевного, в нас кроющегося и часто нами самими непримечаемого, как крепкая ограда и верная стража для нашей добродетели, ещё неокрепшей и неустановившейся, и как сильное побуждение и поощрение к молитвенным подвигам о помощи свыше, при беспомощности от людей. Конечно, тяжко это искушение, но велико и возмездие. Мы здесь, собственно говоря, ничего не теряем, а приобретаем весьма многое, приобретаем осторожность и бдительность над самими собою, чистоту души и непорочность нравов, а с тем вместе и особенную любовь и благоволение к нам Божие. Послушайте, вот как Сам Господь Ангелов и Архангелов невинно поносимых и восхваляет и ублажает: блажени есте, глаголет Он, егда поносят вам и пронесут имя ваше яко зло, Сына Человеческаго ради (Мф.5:11), а людям противных качеств угрожает противным: горе вам, вещает Он, егда добре рекут вам все человецы (Лк.6:26). Что же сами клеветники? Ответ на это даёт пророк в следующих словах:

Окрест нечестивии ходят (Пс.11:9).

Они, ободрённые, но в то же время ещё недовольные успехами злобы и коварства своего, прибегают к новым козням и хитростям, и для того ходят вокруг жертв своих беспокойные и озабоченные, всё об них разведывают, везде за ними подсматривают и на всех входах и исходах подыскивают, выжидая благоприятного случая, снова уловить их в свои сети, и своим злобным словом запятнать их имя и дела, или, как говорит блаженный Феодорит, оставив путь Божий, блуждают туда и сюда, покушаясь окружить и как бы в осаде держать добродетельных. Они в сем случае подражают отцу своему диаволу, который, по словам Апостола Петра, непрестанно ходит вокруг нас, яко лев, рыкая, иский кого поглотити (1Пет.5:8). Но в то время, как они, мечтая себя на высоте недосязаемой, дерзновенно замышляют и стремятся погубить неповинных и самый корень их исторгнуть от земли живых и славу их вселить в персть, Живый на небесех посмеивается и поругается им, и, по высоте беспредельной своей благости, охраняет и умножает семя праведных: но по высоте Твоей, прибавляет пророк, умножил еси сыны человеческия, а их самих, по выражению Писания, внезапу постигает всегубительство, якоже болезни во чреве имущия, и не имут избежати (1Фес.5:3), и таким образом сбывается на них слово премудрого: делаяй сокровище языком лживым, суетная гонит в сети смертныя. Всегубительство на нечестивыя устремляется: к стропотным бо стропотныя пути посылает Бог (Притч.21:6–8), или другое подобное: сетию уловляются веселящиися о падении благоверных. Вергаяй камень на высоту, на главу свою вергает. Ископаваяй ров, падется в он, и распростираяй сеть, увязнет в ней. Поругание и поношение гордых и отмщение, яко лев уловит их (Сир.27:28–32).