Слово в день пренесения нерукотворенного образа Спасителя
Празднуемый нами день сей, слушатели, радостен для православных, благочестно почитающих святые иконы, но тяжек и прискорбен для всех, безрассудно отвергающих оные. Первые, воспоминая пренесение нерукотворенного образа Христа Спасителя из Эдеса в Царьград, вместе с сим торжественно указывают на те многочисленные чудеса, коими ознаменовалось сие благолепное пренесение на всем продолжении пространного пути из Сирии до Греции, на море и суше, в виду верных и неверных; а последние, чувствуя свое бессилие опровергнуть истину чудес сих, произшедших от пречестного образа и засвидетельствованных безчисленным множеством очевидных свидетелей разного пола и состояния, спешат сокрыть стыд и досаду свою в мрачных вертепах своих.
Первые для удостоверения в чудотворной силе сего образа отсылают неверующих не к христианским только, но и к магометанским историкам, которые единогласно повествуют, как в царствование Иустиниана Хозрой, царь персидский, осадивший город Эдес с многочисленным своим воинством и доведший оный до того, что жители его, томимые гладом и жаждою, готовы уже были сдаться, вдруг, при одном только появлении на стенах градских нерукотворенного образа, предался бегству, никем негонимый, ни преследуемый, оставляя на пути своем съестные припасы и воинские снаряды; а последние, не имея ничего сказать вопреки сему дельного, говорят только в безумии своем, что это неправда, и что этого быть не могло.
Итак, что же? Неужели и магометане, враги Христовы, согласились вместе с христианами лгать в пользу Его образа? Не безумно ли одно сие предположение? С другой стороны, чем можно изъяснить сие странное событие, что Хозрой, государь воинственный, пред которым падали не только грады и веси, подобные Эдесу, но и целые царства могущественные, с таким упорством и терпением продолжавший осаду, при одном появлении на стенах городских образа, несомого пастырями безоружными и сопровождаемого молебным пением, вдруг снял осаду продолжительную, и в безпорядке и замешательстве устремился в бегство постыдное? Чего устрашился завоеватель неустрашимый? От чего бежал неиспытавший бегства?
Скажут, может быть: так ему вздумалось? Но для чего не вздумалось ему сделать сего прежде, нежели потерял столько людей и снарядов, и к чему такая поспешность? Притом же могут сказать это те только, которые нисколько не знакомы ни с образом войны древних, ни с славолюбием Хозроя неутомимым, ни с его характером непреклонным. Взгляните в историю, постигните дух Хозроя, и вы увидите, мог ли он так легко думать и придумывать? Его жажда завоеваний ненасытимая, его мужество непреоборимое, его гордость безпримерная и его воля неукротимая сильнее всего удостоверят вас, что неиначе, как побуждаемый сильным страхом, он решился со стыдом бежать от града маломощного, и лишенного уже всех средств к продолжению защиты своей.
Чем также изъяснить и то, что Роман царь греческий столько дорожил сим образом, что, не могши получить его долговременною осадою Эдеса, по несогласию на то Амиры срацынского градоначальника, предложил за него в роде выкупа 200 пленных сарацын, 12.000 сребренников и письменное обязательство, никогда не воздвигать оружие на Эдес и окрестные города? Чем, говорю, изъяснить это столь необыкновенное уважение к простому вещественному изображению, как не тем, что он знал и уверен был в чудотворной силе его? Иначе, не безрассудно ли бы было предпринимать поход столь отдаленный и вести войну столь разорительную из-за куска полотна, измазанного красками?
Итак, все соединяется к тому единственно, чтобы уверить самых неверующих, что чудотворная сила Божия очевидно действовала как в происхождении сего нерукотворенного образа, так и в пренесении оного из Эдеса в Царьград.
Но от чего потребно столь много и столь сильных доказательств для уверения в истине дел Божиих, тогда как самые невероятные рассказы о делах человеческих легко находят себе веру и без всяких доказательств или при доказательствах крайне слабых? От чего самые непреклонные критики в отношении к делам Божиим, оказываются слишком легковерными судиями в отношении к делам человеческим? Взгляните на Волтера, как читателя священного Писания и как писателя истории; от чего он в первом случае силится, хотя безуспешно, опровергнуть истину самых неоспоримых событий, а в последнем весьма охотно принимает и басни за события? Это обыкновенное явление нравственной природы. Обратим на него внимание наше.
Разум кичит (1Кор. 8:1), говорит Апостол. Но нигде кичливость сия не находит себе столь мало пищи, или лучше сказать, нигде столь много не уничижается, как при созерцании дел Божиих. Вот первая причина, почему разум не охотно им верит, и неиначе, как с крайним принуждением для себя соглашается признать их за истинные. Он хотел бы подвести их под свой размер, но размер сей, к несчастию, оказывается слишком скудным. Ибо мысли и пути Божии, по свидетельству самого Бога, столь же далеко отстоят от мыслей и путей наших, сколь далеко отстоит небо от земли. Не суть бо совети Мои, говорит Он чрез Пророка Исаию, якоже совети ваши, ниже якоже путие ваши, путие Мои. Но якоже отстоит небо от земли, тако отстоит путь Мой от путей ваших, и помышления ваша от мысли Моея (Ис. 55:3:9).
Посему, чувствуя свое бессилие измерять и постигнуть дела Божии, он естественно покушается опровергнуть оные, и сим легким средством избавить себя от стыда и унижения пред самим собою. Будучи сам судиею и свидетелем в своем деле, законодателем и исполнителем своих законов, он без труда достигает сей цели. Только одно препятствие всегда является при его суждениях и приговорах, которого он никак не в состоянии ни устранить, ни преодолеть, и которое нередко смущает его в самые решительные минуты: после сего Бог перестает быть Богом, существо безпредельное сокращается в меру ограниченную, Вседержитель подчиняется тому, что Он содержит в своей длани: но сие маловажное препятствие разум старается забыть, дабы не иметь на пути своем преткновений и продолжает сражаться с тению, тогда как самое дело остается все тоже. Что же выходит отсюда? То, чего и должно было ожидать: он, думая идти непрестанно вперед, только более и более удаляется от своей цели. Низведши Бога в круг обыкновенных существ чрез подчинение Его действий законам своего мышления, он вместе с сим ненамеренно уничтожает бытие Его: ибо тот Бог не Бог, которого действия не выше действий человеческих; а уничтожив бытие Божие, также намеренно уничтожает и весь долговременный труд свой, предпринятый с безумною целию, опровергнуть истину дел Божиих: ибо, судя о делах Божиих, он судит об них, не как о Божиих, но как о человеческих.
При суждении о делах Божиих прежде всего должен быть разрешен вопрос: может ли и должно ли быть в сих делах что нибудь чудесное? На сей вопрос сам разум не может отвечать иначе, как утвердительно. Ибо если и по его понятию Бог есть существо верховное и чисто свободное, то и действовать Он должен по законам высшим, Ему одному свойственным, не стесняясь никакою постороннею силою, а сии действия и будут для нас чудесные: так как мы не знаем их начала, не постигаем образа происхождения, не видим действующей причины, а видим только, и то не всегда, благотворность их.
Если так, то что значит неверие наше каким либо чудесным событиям, не подходящим под законы нашего разумения. Не есть ли это смешное действие ума детского, неумеющего обратиться к началу, дабы вывести правильное заключение? Не обнаруживает ли это в нас постыдного противоречия самим себе, которые в одно и тоже время и верим и не верим, – верим независимому бытию Божию, и не верим независимому образу Его действия? Или не показывает ли это преступного противления Тому, от Коего мы получили и жизнь и дыхание и все, Которым живем, движемся и существуем (Деян. 17:25), и которому однакож никак не позволяем действовать, так сказать, не спросясь нас? Мне кажется, что это нечистые останки того пагубного желания, которое заронилось в душу нашу вместе с соблазнительными словами змия искусителя: будете яко бози (Быт. 3:5): ибо змий сей и ныне еще уязвляет благословенное семя жены в пяту его.
О чем здесь всякому благомыслящему должно заботиться? О том ли, чтобы действия, выдаваемые за чудесные, могли быть или не могли, должны быть или не должны? Совсем нет. Здесь должно заботиться о том только, чтобы действия сии были засвидетельствованы людьми достойными вероятия. Но и в сем последнем случае как мы мало походим на самих себя! В делах человеческих для своего удостоверения мы не требуем более двух или трех свидетелей, а нередко даже довольствуемся и одним. При сем случае мы слишком мало обращаем внимания как на нравственные и умственные качества сих свидетелей, так и на особые отношения их к тем лицам, о которых или против которых они свидетельствуют. Если сии обстоятельства не входят в рассмотрение наше, то разве потому только, что сего требуют наши страсти или наше самолюбие. Пусть не будет ни того ни другого, мы с полным доверием примем самое нелепое свидетельство, от кого бы оно ни было передано нам. Сего еще не довольно: иногда достаточно для нас бывает одной неопределенной молвы, неизвестно кем вымышленной, неизвестно как распространенной, для того, чтобы усвоить ее себе, дополнить и раскрасить своими вымыслами и выдать другим за непреложную истину. Но совсем не таковы мы бываем, когда слышим о делах Божиих. Здесь наши сомнения и подозрения возрастают, кажется, по той мере, как возвышаются и увеличиваются достоинство и важность, количество и качество свидетелей. Здесь и свидетельство целого полсвета и вера многочисленных веков не много значат на весах нашего маловерия. Здесь и мужи честности испытанной, образования высокого и святости прославленной не больше производят в нас убеждения, как в другом случае слова отъявленного негодяя. Мы с намерением входим во все подробности известного события, с неумолимою строгостию следим все обстоятельства его, противоположные догадки и предположения принимаем за доказательства, и с неимоверным торжеством хватаемся за какую нибудь вероятность, нисколько недоказанную, или даже вовсе неуместную, а оставляем без внимания доказательства прямые и верные, дабы только навести тень сомнения на это событие и провозгласить его подозрительным.
Суд наш в этом случае весьма походит на суд иудеев, совершенный над Господом Иисусом. Евангелист повествует, что многим лжесвидетелем приступльшим, не обретоша (Матф. 26:60). Что же? оправдали ли после сего Иисуса? Нет, судии ожидали нового лжесвидетеля: ибо собрались не для того, чтобы судить, но чтобы осудить. Лжесвидетель явился с доносом, что Иисус Христос угрожал в три дни разрушить церковь. Донос сей не важнее истинен, нежели первые, уже отвергнутые; но Иисус Христос не смотря на то осужден, потому что хотели осудить. Угрожаемая разрушением церковь стояла неповрежденною в глазах судей, но это не остановило их от обвинения. Не спрошен Христос Иисус, в каком смысле Он предрекал трехдневное разрушение церкви: ибо Егангелист замечает, что Иисус Христос говорил о церкви тела своего (Иоан. 2:21), а не о церкви иерусалимской. Допрос сей мог разрушить придуманное осуждение Господа Иисуса, а сего осуждения столь много и многие желали! Как же пропустить столь дорогой случай, погубить Его? Высокое учение Иисуса Христа, Его многочисленные чудеса и благотворения Израилю, исцеление больных, воскресение мертвых были в виду у всех: но об этом молчат опять с тою же целию, дабы не помешать осуждению.
Также точно судим и мы вообще, когда речь идет о делах Божиих, особенно чудесных. События, засвидетельствованные мужами богопросвещенными, предсказанные пророками за несколько столетий и тысячелетий в различные времена и в различных местах, и потом подтвержденные самим Сыном Божиим, не находят в нас полной веры, потому единственно, что какой нибудь один или несколько развратных изуверов новейшего времени отважились усомниться в них. Евангельския истины утверждены единогласным и письменным свидетельством четырех Евангелистов и четырех других Апостолов, а потом запечатлены кровию безчисленного множества мучеников и исповедников, Апостольских мужей и их преемников и последователей, – и не смотря на то есть люди, которые с трудом верят им или по крайней мере хотели бы не верить им.
Божественное происхождение иконопочитания принято Апостольскою Церковию, защищаемо мужами просиявшими святостию и нетлением мощей, утверждено чудотворениями, и не смотря на то поздний пример нескольких невежд, именующих себя духовными христианами, возмущает веру малодушных и отторгает безрассудных от соединения с Церковию и вместе с сим от наследия живота вечного. Сколь безрассудно, сколь постыдно и сколь преступно легковерие наше в делах человеческих и маловерие в делах Божиих!
Но это маловерие не всегда и не во всех происходит от кичливости разума, не приемлющего яже суть Духа Божия (1Кор. 2:14). Многие охотно желали бы верить всему, что проповедует им вера, если бы только сия вера вместе с принятием ея не налагала на них обязанностей тяжких и трудных. Исключите сии обязанности, и число маловерных и неверных уменьшится вполовину, если не больше. Спросите каждый у совести своей, от чего все почти мы неохотно верим вечности адских мучений, а напротив желали бы, чтобы сии мучения, если только должны уже оне быть, были и легки и кратковременны? От того, что все мы грешны и в тайне сердца своего – еще прежде суда Божия уже признаем себя заслуживающими оные мучения.
От чего также молоканы столь упорно противятся иконопочитанию: ибо они и ходя в наши храмы и смотря на иконы, столь же удобно могут совершать свое духовное богослужение, как и в домах своих, смотря на голые стены, да и мы не требуем, чтобы они покланялись древу и краскам, но Богу дивному во святых своих, изображаемых на иконах, и таинственно присущему во храмах и на всяком месте? – От того, что они тогда должны будут соединиться с обществом и во всех действиях своих быть открытыми правительству, а это лишит их многих выгод, которыми они ныне безопасно пользуются. От чего они также отвергают всех святых, не исключая ни Пророков, ни Апостолов, ни даже Богоматери? – От того, что святые не так жили и действовали, как они, и что, признав святых, они по неволе должны будут соединиться с православною Церковию, ходить во храмы, чтить святые иконы, принимать таинства и прочее; ибо все это святые делали и чрез сие спаслися.
От чего, наконец, многие подобные им изуверы нападают на те или другия истины и правила христианства? – От того, что христианский закон не любит праздных почитателей, а любит творцев и исполнителей (Иак. 1:22), тружеников и подвижников. Царствие Божие нудится, сказал небесный Учитель, и нуждницы вохищают е (Матф. 11:12). – Бдите и молитеся, да не внидите в напасть (Матф. 26:41), Он же сказал. Бодрствуйте, стойте в вере, мужайтеся и крепитеся (1Кор. 16:13). Подвизайся добрым подвигом веры, молися за вечную жизнь (1Тим. 6:12). Буди верен до смерти, и дам ти венец живота (Ап. 2:19), сказал Господь чрез св. апостолов, проповедников христианства. – От того, что сии истины и правила противны их чувственности, несогласны с их порочными наклонностями и желаниями, обуздывают их страсти, связывают привычки, воспрещают негу и прохладу, осуждают безплодную праздность и буйное веселие, ограничивают роскошь, стесняют насилие, не терпят разврата, изгоняют непотребства.
После сего, особенно если примем в рассмотрение всеобщую наклонность человеческого рода к пороку, нельзя не удивляться, что христианство еще нашло и имеет доселе верных последователей в сем мире грешном и прелюбодейном. Если в чем более, то наипаче в том очевидно открывается чудодейственная сила Божия, что на ниве мира сего, усеянной волчцами и тернием, благопоспешно ростет еще пшеница Христова, и что избранные сыны царствия, не смотря на тьму, отвсюду облежащую их, подобно звездам на тверди небесной, во время ночи сияющим, сияют невещественным светом своим во всех концах вселенные, и не погасают. Путие праведных подобно свету светятся (Притч. 4:18), свидетельствует премудрый наблюдатель путей праведных.
Наконец во многих неверие или маловерие происходит от безрассудного опасения – стать чрез веру в ряду обыкновенных людей, тогда как самолюбие каждого желает и всеми мерами домогается быть необыкновенным. Опасение сие изредка проявлялось и в древния времена: ему обязаны своею безчестною знаменитостию Порфирий, Цельс, Ливаний, Арий, Юлиан богоотступник и некоторые другие подобные им еретики; но особенно оно усилилось ныне и производит удивительное действие над умами слабыми и душами безхарактерными. Откуда оно образовалось? – Из самого смешного и постыдного начала. В свете, по какому-то странному и непонятному заблуждению ума, принято почитать того и умнее и сильнее других, кто наглее и дерзновеннее других. И потому, чем важнее и священнее лица и предметы, на которые обращается его дерзость и наглость, тем более успевает он во мнении общества об его уме и различных талантах. Но, так как нет ничего выше Бога и священнее веры: то дерзновенно рассуждающий о Боге и вере, по суду людей века сего, должен быть не менее, как гений и гений необыкновенный. Итак, чтобы сделаться гением, и заслужить славу человека с обширными талантами, ныне немного потребно: побольше других и наглости и бесстыдства, и довольно.
Но оставим сих гениев, пользоваться своею славою, купленною столь постыдною ценою: она слишком незавидна; а обратимся к вопросу, справедливо ли опасение, сделавшееся ныне почти общим, чрез веру низойти в круг обыкновенных людей? – Нет, вера не унижает, а возвышает и облагороживает человека. Правда, она ублажает нищих духом (Матф. 5:3); но посмотрите на сих нищих духом в их жизни и действиях, сколь они высоки и велики! Укажите на жертву, которую бы они отреклись принести для Бога и ближних, для Церкви и отечества. Потребуйте от них для сей цели их имущества: они охотно повергнут его к ногам вашим. Призовите их к труду и подвигам: их безкорыстие и деятельность неутомимая, их правота и великодушие безпримерное – изумят вас. Скажите им, что жизнь их нужна для спасения общества: они не колеблясь отдадут ее вам. Теперь сравните их с вашими гениями. Ах! Как они малы и низки пред нищими духом!
Сего еще не довольно: вера производит слабыми орудиями чудеса великия. Прочитайте одиннадцатую главу послания ко Евреям, и вы увидите какия неимоверные дела производила вера. Там вы встретите Моисеев великих по любви и самоотвержению для соотечественников, Авраамов славных по преданности Богу и неимоверной твердости в искушениях, и других патриархов, чудотворцов и победителей народов. Верою победиша царствия, говорит об них Апостол, содеяша правду, заградиша уста львов; угасиша силу огненную, быша крепцы во бранех, обратиша в бегство полки чуждых. Но и сим еще благодеяния веры не оканчиваются: она творит человека причастником Божественного естества (2Петр. 1:4), на земле делает из него Ангела, а на небе почти Бога.
Итак, христиане, не будем стыдиться благовествования Христова, столь высокого и столь благодетельного для нас: сила бо Божия есть во спасение всякому верующему (Рим. 1:16); откроем души и сердца наши для приятия веры столь благотворной и спасительной, устраним от себя все призраки неверия, издавна рассеяваемые пред лицем нашим духом лжи и обмана, да не лишимся благих обетований веры в сем и будущем веке. Аминь.