Слово в день Преображения Господня
Поем Иисус Петра и Иоанна и Иакова, взыде на гору помолитися. Петр же и сущии с Ним бяху отягчени сном (Лук. 9:28:32).
Как неуместен и неблаговременен сон сей! На Фаворе, в присутствии Господа славы, при явлении небожителей, при сладостном гласе Отца небесного, время ли и место ли было думать о сне и покое? Призванные для молитвы Апостолы должны ли были заниматься чем-либо другим кроме богомыслия и славословия? Не имели ли они пред очами своими поразительного примера в своем Господе и Учителе? Не видели ли пред собою отверстого неба, и Ангелов Божиих, восходящих и нисходящих над Сына человеческого (Иоан. 1:51)? Не слышали ли душеспасительной беседы горних о горнем? И, не смотря на все это, вежди их смыкаются, глава преклоняется долу, бодрый дух покаряется немощной плоти и вместе с нею засыпает – засыпает, а молитва, для коей призваны были, для коей взошли на гору Фавор, забыта – пренебрежена. Жалкий, удивительный опыт слабости человеческой!
Быть может мы не поверили бы ему, и без сомнения обратились бы с жестокими упреками на Апостолов, если бы он столь часто, и еще в поразительнейшем виде, не повторялся в глазах наших и над нами самими. Я говорю о самих себе: ибо для чего нам искать обличения в других, когда мы сами повседневно и почти ежечасно подвергаемся тойже участи? И в сию самую минуту, когда с одной стороны готовы бы были произнести суд над Апостолами за их неблаговременный сон, а с другой все – и место и время призвает нас к молитве, испытываем тоже усыпление и в мыслях, и в чувствах, и в душе и в сердце!
Так, слушатели, мы стоим теперь на невещественном Фаворе – во храме Бога живого; пред лицем нашим преднаписан преобразившийся Господь, велелепное сияние славы Его еще озаряет взоры наши; умилительный глас Его: бдите и молитеся (Матф. 26:41), еще отзывается в ушах наших. Но, будем признательны, все ли мы, или лучше, кто из нас совершенно покорен сему гласу? Кто сохранил и сохраняет в должной чистоте и непорочности молитвенный дух свой в продолжении всего богослужебного времени? Кому не напоминала бренная плоть и в сие краткое время о своей слабости и изнеможении, и кого не призывала она к покою и бездействию? Словом, место молитвы не кажется ли для большей части из нас местом скуки и отягощения? Песнопения Церкви, при всем превосходстве своем, не возбуждают ли в одних дремоту и усыпление, а в других нетерпеливое ожидание конца? Многопопечительный ум наш не поспешил ли уже прежде тела изыти из сей священной ограды, дабы успокоиться от утомительного для него занятия богомыслием под сению неги и роскоши? Озабоченное суетными желаниями сердце не возлежит ли уже в доме на мягком возглавии чувственных наслаждений, тогда как тело, удерживаемое приличием, находится еще во храме и, подобно рабу неключимому, невольно покланяется Господу свободы? – Предоставим совести каждого досказать то, что она усматривает в каждом; заметим только вообще, что ничто для человека не кажется столько тягостным, как молитва, и никогда он не чувствует столько потребности во сне и покое, как во время молитвы. Это необыкновенное явление нравственной природы! Обратим на него особенное внимание.
Молитва есть самое сильное оружие противу сильного врага нашего спасения – диавола. Сей род ничимже исходит, сказал Спаситель ученикам своим, токмо молитвою (Матф. 17:21; Марк. 9:29). Она, возбуждая в человеке сознание собственной немощи, и чрез то смиряя его гордость и самонадеяние, поставляет его в совершенной противоположности с гордым богом века сего (2Кор. 4:4). А это уже немалая невыгода для сего последнего: он теряет чрез то самые верные средства к нападению и торжеству, между тем как соперник его чрез тоже самое приобретает силы и могущество, которые обещают ему верный успех и несомненную победу. Апостол Павел говорил о самом себе: егда немоществую, тогда силен есмь (2Кор. 12:10), вся могу о укрепляющем мя Иисусе Христе (Фил. 4:13). Тоже обыкновенно бывает с каждым христианином. Силы и крепость его возрастают и возвышаются по той мере, как уменьшается надеяние его на собственные силы. Чем более он приближается по видимому к своему ничтожеству: тем сильнее укрепляется против исконного человекоубийцы. Помощь от Святого Израилева (Псал. 19:3) немедленно приходит на упраздненное от самомнения место, и слабая сила человеческая заменяется всемогущею силою Божиею.
Здесь уже брань неровная. Неприятель не осмеливается вступить в единоборство, для него опасное: ибо не хочет быть побежденным. Что же он делает? У начальника всех козней и хитростей будет ли недостаток в какой-либо новой хитрости? Он – от века жаждущий погибели человеческой, знает, откуда непреобримая для него сила в человеке, и потому устремляется заградить самый источник сея силы, а источник сей есть молитва. Без молитвы человек слаб и немощен; при молитве нет для него ничего невозможного. Вся, елика аще воспросите в молитве, верующе, говорит Господь, приимете (Матф. 21:22). Илия, человек бе подобострастен нам, говорит Апостол, и молитвою помолися, да не будет дождь: и не одожди по земли лета три и месяц шесть. И паки помолися, и небо дождь даде, и земля прозябе плод свой (Иак. 5, 17–18). Человек, огражденный молитвою, подобен граду укрепленному, для коего все неприятели нестрашны, все нападения безвредны. Он стоит твердо и непоколебимо, подобно каменному утесу среди бурного моря.
Посему, не удивительно, что человеконенавистник диавол всячески старается или отвлечь его от молитвы различными причинами, или прервать оную под предлогом удовлетворения самым необходимым потребностям духа и тела, или расстроить и осквернить примешением нечистых помыслов и гнусных побуждений, или, наконец, самый успех ея обратить для него в повод и случай к возбуждению в нем высокого мнения о своей святости и близости к Богу и презрения к другим не столь успешным в молитве. Для сего он употребляет в посредство себе все, что есть в нас и что окружает нас. Наши сродники и домашние наши, знакомые и незнакомые, наши друзья и благодетели – ненамеренно делаются его помощниками, а нашими изменниками – предателями. Но, что всего удивительнее: в нас самих, в нашем уме, в нашем сердце, в нашем воображении – в наших чувствах душевных и телесных он находит себе поборников в исполнении гибельных для нас же самих намерений.
Так, слушатели, не случалось ли вам самим неоднократно замечать, что самая первая мысль о молитве не иначе, как с большим трудом и слишком медленно возникает в уме нашем, и каких препятствий не встречает она на пути своем к исполнению, между тем как всякая другая, особенно о предметах чувственных наслаждений, летит подобно молнии и исполняется по видимому прежде, нежели возникает, или по крайней мере в одно и тоже время? Пусть пригласят нас на открытое зрелище, на какое-либо студное торжество или пиршество, на место соблазна и нечестия, где, к стыду человечества, несколько людей, потерявших ум и совесть, собралось для того, чтобы взимать богатые оброки с глупости и праздности других, и в замен наследственных добродетелей, благородных навыков и наклонностей, наделять их богатым запасом вольномыслия и развращения, и будьте уверены, одного мгновения довольно нам для того, чтобы решиться и быть там.
Но пусть скажут нам, подобно Давиду: в дом Господень пойдем (Псал. 121,1): О! на это не так легко вынудить из нас согласие. Для сего надобно, чтобы небо было ясно и прозрачно, воздух свеж и прохладен, солнце ясно, но незнойно; земля суха, но непыльна, чтобы ни одно из суетных дел наших не осталось недоделанным, ни один план неисполненным; чтобы храм Господень был к нам как можно ближе, чтобы богослужение исправляемо в нем было как можно поспешнее, – словом, надобно все то, чего требует изнеженная плоть, прихотливая воля, растленный разум. Ах, слушатели! Все сии столь многосложные и столь затейливые требования не ясно ли показывают, что нам молитва слишком не нравится, и что какой-то злой дух всячески старается удалить нас от оной. Но еслибы даже, по благотворному влиянию времени и обстоятельств, все сии тяжкия условия и вполне удовлетворены были: то думаете ли вы, что мы не выдумаем других каких-либо предлогов, для того только, чтоб не быть в доме молитвы?
С другой стороны, если мы и приходим в дом Господень: то сколь еще далеки бываем от цели, для которой мы пришли? Чего и с кем мы не переговорим здесь, как будто не можно было обо всем этом наговориться в другое время и в другом месте; какия странные мысли и какия безобразные мечты не приходят нам в голову, как будто голова наша доселе была совершенно замкнута, и здесь только открылась для того, чтобы наполняться всякой всячиной. Словом, стоя во храме молитвы, мы ко всему более способны, нежели к молитве. Взоры наши все видят, кроме Бога, присутствующего здесь; уши наши все слышат, кроме церковного чтения и пения; воображение всюду парит, но никак не вознесется и не вознесет ума нашего к престолу Живущего на высоких; память, как нарочно, припоминает нам такие случаи и произшествия, которые или поразительностию своею, или особенною заманчивостию, или соблазнительным свойством привлекают наше внимание, расстроивают слух сердечный и, мало-по-малу овладевают душою нашею, приводят нас в то гибельное состояние холодности и равнодушия ко всему священному, – которое древним христианам неизвестно было даже по имени, но которое, к несчастию, в наше время столь часто и столь во многих встречается.
В прежния времена всякое воззвание диакона, всякий возглас священника подобно электрическому удару, сотрясали сердца всех присутствующих в храме, и мгновенно извлекали из них или слезы умиления и раскаяния или радостные надежды благ вечных: но теперь, когда служащий возглашает: горе имеим сердца; где бывают сердца наши? Хорошо, если еще оне удерживаются в священной ограде храма Господня и мы не потеряли еще права и возможности снова призвать их к себе; но как часто случается, что мы сами не знаем, куда скрылись и где укрываются сии вероломные беглецы, – нет, скажем лучше: несчастные изгнанники, вытесненные из дома наследственного буйною толпою наемников, страстей наших? Равным образом, когда взывает диакон: главы ваша Господеви приклоните, преклоняются ли по гласу его главы наши? Конечно преклоняются, но кому? Господу ли славы? нет – людям, так называемым, интересным: знакомым, которых впрочем мы, благодаря излишней нашей общительности, каждый день можем видеть и видим; знатным, от которых мы чего либо надеемся; сильным, пред которыми хотим чем либо, только не добром, выслужиться; богатым, которых желаем чрез сие заманить в свои сети, словом, всем и всему, только не Господу небесе и земли, Ему же Единому достоит кланятися. Наконец когда Церковь возносит матерний глас свой: да молчит всякая плоть человеча, смыкаем ли мы тотчас после сего многоречивые уста свои, налагаем ли всеобщее безмолвие на наши чувства, на наши мятежные помыслы? К сожалению, среди всеобщих и часто довольно нескромных разговоров наших, среди безконечных приветствий друг другу, нам недосужно и невозможно бывает услышать сего гласа, а тем менее исполнить. Но, вот, Церковь еще покушается обратить неблагодарных чад своих, еще раз громогласно взывает к ним: со страхом Божиим и верою приступите; что же делают почтительные сыны и дщери ея? Одни из них на перекор настоятельным ея внушениям замышляют в сие время не приступить, а отступить от нея и вместе с сим поспешно, не ожидая конца богослужения, исходят из дома Божия, оставив докучливую проповедницу без ответа; другие остаются в каком-то непонятном онемении чувств, так что не только ума и сердца, но и очей своих, не могут возвести горе; а иные наконец хотя и покушаются приступить к престолу благодати, но внезапно приходит неестественный сон, связывает все их члены, и они делаются неподвижными.
Где же скрывается причина сих странных явлений? Не думаю, чтобы она заключалась в обыкновенной слабости человеческой, на которую мы так часто без всякого основания любим ссылаться: ибо природа наша еще не столь слаба, чтобы мы не могли и единого часа побдеть (Матф. 26:40) во время молитвы и на несколько минут остаться для окончания оной. Я нахожу лучшее и вернейшее, хотя может быть и не совсем соответствующее нынешним темно-просвещенным временам разрешение сего вопроса в опытном видении одного прозорливца-подвижника, который по дару, данному ему от Духа Святого, видел, как диавол во время одного богослужения ходил посреде молящихся, и одних из них усыплял, а других изгонял вон из храма. Убедительнейшее на сие доказательство представляется и в чтенной ныне евангельской истории – в лице Апостолов, спящих на Фаворе. Теже самые опыты ежедневно повторяются и ныне: должна быть таже и причина. Апостол Петр решительно уверяет, что супостат наш диавол и ныне ходит, яко лев рыкая, иский кого поглотити (1Петр. 5:8).
Что же делать, скажете вы, когда столь сильный и опасный враг всюду преследует нас, так-что в самом храме нельзя избавиться от него, и везде расстроивает наши добрые предприятия? – Ничего больше, слушатели, как верно исполнять то, что предписывает в сем именно случае тот же Апостол и сам Господь. Трезвитеся и бодрствуйте (1Петр. 5:8), говорит Апостол Христов. Бдите и молитеся (Матф. 26:41), вещает сам Христос. Без сомнения и Апостолы не подверглись бы столь сильному искушению, если бы были более бдительны и внимательны к самим себе. Итак, приступаете ли к молитве, совершаете ли оную или окончили уже с большим успехом, – всегда бдите и трезвитеся, да не внидете в напасть. Аминь.