Слово в неделю о расслабленном
Хощеши ли цел быти (Иоан. 5:6)?
Вопрос, по видимому, странный, неуместный и излишний! Человека, 38 лет лежащего на одре болезни в иерусалимской лечебнице, – кажется, нечего было и спрашивать: хочет ли быть здоровым? Что хочет и сильно хочет, это понятно и без вопроса, при одном взгляде на долголетнего страдальца. Кому приятно находиться в болезни, и кто не желает, сколько возможно, скорее освободиться от нея? А быть больным 38 лет и не желать выздоровления, возможно ли это, естественно ли, и с чем это сообразно?
Потому-то расслабленный на предложенный ему вопрос о желании исцеления отвечал не только утвердительно, но и с клятвою: ей, Господи, сказал он вопрошавшему Иисусу Христу, но человека не имам, да егда возмутится вода, ввержет мя в купель; егда же прихожду аз, ин прежде мене слазит (ст. 7).
Для чего же небесный Врач предложил такой неестественный вопрос, которого, вероятно, не предложил бы и ни один врач земный, а поспешил бы исцелить больного, если бы чувствовал себя к тому способным? Должна быть, братия, причина этой мнимой неуместности, и причина очень важная: ибо Вопрошающий был не простой человек, но вместе и Бог, вся ведущий и в сердцах человеческих читающий, и тайная помыслов наших разумевающий, слова которого все суть: ей и аминь (2Кор. 1:20), и ни одно из них не может назваться ни излишним, ни недостаточным. Какая же это могла быть причина?
Ее не трудно открыть из слов самого Иисуса Христа, сказанных тому же расслабленному, уже после исцеления его: се здрав еси, ктому не согрешай, да не горше ти что будет (ст. 14). Из сих слов ясно оказывается, что причина тяжкой и многолетней болезни расслабленного заключалась в грехах его; следовательно, обращенный к нему в начале вопрос Иисусов значил тоже, что и следующий: хощеши ли престать от греха? А об этом стоило спросить и стоило в последствии напомнить, дабы не случилось чего-либо худшего. Не истребив причины болезни, нельзя было надеяться и верного исцеления. Но вот, наше общее с евангельским расслабленным несчастие! Мы не любим болезней, и если оне постигают нас, нетерпеливо желаем от них освободиться, но от любимых грехов наших, произведших болезни, отстать не хотим, а если и решаемся на то, то часто изменяем сами себе, или отстаем слишком медленно и нерешительно. Не тоже ли это значит, что мы не хотим быть здоровыми, и что здоровье нам наскучило?
Между грехом и болезнию находится самая тесная и неразрывная связь, так что где бывает первый, там рано или поздно, тайно или явно, непременно явится и последняя; и это очень естественно: грех есть, по Апостолу, беззаконие (1Иоан. 3:4), а беззаконие есть преступление или нарушение закона. Но закон, как произведение премудрого и всеблагого Бога, так мудро устроен и так верно применен к нашей природе – к нашей душе и телу, что как точное и неупустительное исполнение его заповедей могло способствовать к поддержанию, укреплению, возрастанию и возвышению нашей жизни духовной и телесной, – посему-то и было Законодателем сказано: сотворивый та человек, жив будет в них (Рим. 10:5), – так и малейшее отступление, или нарушение оных должно необходимо производить в силах душевных и телесных безпорядок и расстройство, или что тоже, болезнь. На ту же истину указывает и апостол Павел, когда говорит: оброцы греха – смерть (Рим. 6:25), или жало смерти – грех (1Кор. 15:56); ибо смерть в грешном теле без болезни не бывает.
Тоже подтверждает и самый опыт: едва прародительница наша позволила себе увлечься грехом, как в след за тем в угрозе Божией и на самом деле явились к ней и болезни: в болезнех, сказано было ей, родиши чада (Быт. 3:16). Грех есть самый тонкий, но вместе и крайне сильный яд, который едва только прикоснется к нам, как уже и заражает все существо наше. О! Если бы мы знали, еслибы видели и чувствовали это, то поспешно и с ужасом убегали бы греха, как яда змииного. А теперь мы, неразумные и слепотствующие, сами охотно и добровольно идем к нему на встречу, ищем его с усилием и жадно пьем из полной чаши отраву смертную.
Нас, впрочем, здесь обольщает большею частию искусительная мысль, что довольно есть в мире людей, которые очевидно идут путем греха, но тем не менее пользуются и постоянным здоровьем. Мысль подлинно обольстительная: если есть некоторые, думаем мы сами с собою, у которых здоровье не только не терпит, по видимому, от греха часто продолжительного, разнообразного и многочисленного, но как будто с умножением и усилением его и само умножается и усиливается: то почему же и нам не быть в числе сих некоторых? Быть может и к нам будет грех столь же милостив и снисходителен, как и к другим, не отнимет у нас здоровья, но даст наслаждения, которых мы так сильно алчем и жаждем. Правда, мы знали и знаем многия тысячи людей, прежде нас и в глазах наших подобною надеждою обманутых, и ядотворным действием греха расстроенных, разрушенных, убитых; но самолюбие наше таково, что всегда умеет и успеет сделать в пользу нашу благоприяное исключение, и мы, забыв все и пренебрегши печальными уроками многих тысяч, устремляемся за некоторыми на путь греха погибельный.
Сила обольщения так велика, что нередко и мужи самой высокой добродетели ею увлекаются. Так пророкоцарственный Давид открыто сам о себе свидетельствует: Мои же вмале не подвижастеся нозе; вмале не пролияшася стопы моя. Яко возревновах на беззаконные, мир грешников зря; яко несть восклонения в смерти их, и утверждения в ране их; в трудех человеческих не суть, и с человеки не приимут ран. Сего ради удержа я гордыня их до конца: одеяшася неправдою и нечестием своим (Псал. 72, 2–6).
К счастию впрочем, эти мужи, если и оказываются иногда несильными, чтобы противустоят искушению, и даже подвергаются опасности поползновения: то вскоре познают свою ошибку, открывают обман духа злобы и всегда умеют во время остановиться на пути беззакония и возвратиться к добродетели. За то, наученные горьким опытом самообольщения, становятся самыми сильными и ревностными проповедниками правды и истины, часто в мраке судеб человеческих нами непостигаемой. Так кающийся Давид горько вопиет в молитве своей к Богу: научу беззаконные путем Твоим, и нечестивии к Тебе обратятся (Псал. 50:15), и по отношению к настоящему случаю, о котором он упомянул в выше приведенных словах, и который едва не поколебал стопы его, он в последующих затем словах указует верное разрешение своего недоумения. Обаче, говорит он далее, за льщения их положил еси им злая, низложил еси я, внегда разгордешася. Яко се удаляющии себе от Тебе погибнут, потребил еси всякого любодеющего от Тебе (Псал. 72:18:27). Туже мысль выражает он и в другом месте, обращаясь с увещанием к ближнему, подобно ему, при виде грешников благоденствующих, соблазняющемуся и колеблющемуся. Не ревнуй лукавнующым, говорит он, ниже завиди творящым беззаконие, зане яко трава, скоро иссшут, и яко зелие злака, скоро отпадут. Престани убо от гнева, и остави ярость; не ревнуй еже лукавновати: зане лукавнующии потребятся. Еще мало, и не будет грешника, и взыщеши место его, и не обрящеши. И, какбы не довольствуясь сим, ссылается в подтверждение на свой собственный опыт: Видех, говорит он далее, нечестивого превозносящася и высящася, яко кедры ливанския, и мимо идох, и се не бе, и взысках его, и не обретеся место его (Псал. 36:1, 2. 8–10. 35. 36).
Из сих слов пророка открывается, что наружность нечестивых благоденствующих весьма обманчива. Эти кедры ливанские, по видимому, высоки и крепки; корни их глубоко утверждены в земле; ветви, от избытка соков здоровых, обильны и развесисты, почки в свое время цветут и листья зеленеют. Смотря на них, можно ли, кажется, и подумать, чтобы они близки были к падению; но по словам Пророка, довольно было пройти мимо и потом, обратившись назад, взглянуть, как уже невозможно было и места их отыскать.
От чего же произошло такое неожиданное падение, сокрушение и изчезновение их? – От того, что червь греха мало-по-малу подточил их корень, прогрыз сердцевину, истощил или испортил соки, и таким образом первому напору и не слишком даже сильного ветра приготовил их в добычу легкую. Мимоходящие, смотря на них, любовались их крепостию и свежестию; но не видели, что делается с их корнем и что совершается в их внутренности. Таково, братия, состояние каждого грешника: внешнее здоровье и наружное долголетие непрочны и ненадежны. Грех с первой минуты, как приобретает человека в свое обладание, начинает уже собирать с него свои оброки, и потом с каждым днем и часом возвышая и умножая оные, доводит его наконец до несостоятельности к уплате, в замен коей поставляются в цену и отъемлются у него догорающие искры жизни, или что тоже, тогда смерть наносит ему последний удар свой: ибо оброцы греха, по Апостолу, суть смерть (Рим. 6:23).
Однакожь, скажут, может быть при сем иные, нельзя не сознаться, что многие из отъявленных грешников сравнительно с другими, даже очень благочестивыми, живут и долее и здоровее. – Пусть будет так; но что из этого следует? Можно ли отсюда вывести заключение, выгодное для греха и оскорбительное для добродетели? Нисколько. Такое заключение было бы уместно и могло бы иметь некоторую силу доказательства только тогда, когда бы мера жизни человеческой в судьбах промысла Божия для всех нас назначена была одна и таже, с одинакими притом условиями жизни, как-то: телосложением и трудом, пищею и питием, местом жительства и удобствами или неудобствами помещения и проч. Но что мы видим во всем этом? Разнообразие удивительное и чрезвычайное. Мы совершенно похожи друг на друга только в том, что все одинаково имеем рождение, и все рано или поздно должны непременно умереть. Ни един царь, говорит писатель Премудрости, ино имать рождения начало: един бо вход всем есть в житие, подобен же и исход (Прем. 7:5:6); во всем же прочем мы друг от друга весьма различествуем. Каждому человеку назначен свой предел, указано свое поприще и своя сфера деятельности; но вместе с сим ни у кого не отнято возможности на известное пространство отдалить или приближить сей предел, сократить или увеличить это поприще, разширить или стеснить сию сферу, и даже объявлено, каким путем можно того и другого достигнуть.
В слове Божием благочестию усвояется сила продолжать жизнь, а нечестию – сокращать оную. Страх Господень прилагает дни, говорит премудрый, лета же нечестивых умаляются (Прит. 10:27). В частности же верное и постоянное соблюдение заповедей Божиих способствует к продолжению и умиротворению жизни человеческой: Сыне мой, вещает самосущая Премудрость, моих законов не забывай, глаголы же моя да соблюдает твое сердце: долготу бо жития и лета жизни и мир приложат тебе. Слыши сыне, и приими моя словеса, и умножатся лета живота твоего (Прит. 3:1:2; 4:10). К тому же следствию приводят сыновний страх и благоговение к Богу и святым Его: Начало премудрости, говорит премудрый, страх Господень, и совет святых разум: сим бо образом многое поживеши время, и приложатся тебе лета живота твоего (Притч. 9:10:11). Тоже благотворное действие на жизнь нашу производят: любовь и почтение к родителям: Чти отца твоего и матерь твою, глаголет Бог Законодатель, да благо ти будет, и да долголетен будеши на земли (Исх. 20:12), и соблюдение строгого целомудрия в браке и вне брака: от воды чуждия ошайся, заповедует мудрец богопросвещенный, и от источника чуждого не пий, да многое время поживеши, и приложатся тебе лета живота (Притч. 9:18). Противоположные же свойства и действия, очевидно, сопровождаются и противоположными следствиями.
Поэтому, если мера жизни назначена в судьбах Промысла для каждого человека особая и известна единому Богу, между тем как средства к сокращению или увеличению оной суть общие, и оставлены отчасти в руце произволения каждого из нас (Сир. 15:14): то в деле жизни и смерти люди, собственно говоря, не могут и не должны быть сравниваемы одни с другими, а должны быть сравниваемы только с самими собою, т. е., мера жизни, ими пройденной, должна быть сравниваема с мерою жизни, им от Бога предначначенною. Следовательно и заключение, что известный человек, не смотря на свое благочестие, жил менее другого, в беззакониях состаревшегося, всегда будет неверно и ошибочно. Иной жил долго, но умерши не прожил и половины лет, ему назначенных, расточив другую половину в делах студа и невоздержания; другой напротив скончался вмале, но исполнил лета долга (Прем. 4:10), восприяв притом и избыток долголетия в награду за свое благочестие. Кто же теперь из сих двух человек жил долее? – Без сомнения второй, хотя числительное превосходство лет на стороне первого. Благочестивый Эзекия умер еще не стар: он был моложе Ахаава, Манассии, Навуходоносора и Ирода. Кто бы мог думать, что он всех сих царей и многих других подобных им, жил долее? Между тем как Дух Божий устами Пророка объявляет нам, что он не только всех их, но и самого себя, так сказать, пережил: ибо прожил и те 15-ть лет, которые, по его молитве, за его благочестие были ему прибавлены: услышах молитву твою, вещал ему Бог отцев его, и видех слезы твоя: се прилагаю к летом твоим лет пятьнадесять (Ис. 38:5).
Так, возлюбленные братия, в суждении о долголетии или малолетии одних сравнительно с другими, особенно при их противоположных качествах и образе жизни, нам должно быть крайне осторожными и осмотрительными, твердо веря и всегда содержа в памяти, что как грехи, раждая болезни, сокращают годы, так добродетели, сохраняя здравие, умножают лета. Благочестие, говорит Апостол, на все полезно есть, обетование имеюще живота неточию грядущего, но и нынешнего (1Тим. 4:8), и это обетование между прочим и особенно заключается и в долголетии жизни. Гораздо безопаснее в сих случаях неуклонно держаться слова Божия, которое прямо и решительно уверяет нас, что нечестие обыкновенно поглощает более нежели половину жизни человеческой. Мужие кровей и лсти, говорит Пророк, не преполовят дней своих (Псал. 54:24).
Заметьте, слушатели, по крайней мере мимоходом, что Пророк и ласкательство, грех, повидимому, столь легкий, столь нам привычный и столь нами любимый, вошедший в наши нравы и обычаи особенно высшего общества, поставляет в ряду других грехов жизнепоядающих. То правда, что и праведник восхищен бывает иногда от среды живых рановременно; но это случаи исключительные и редкие, бывающие, по особенному смотрению Божию, да не злоба, как замечает премудый, изменит разум его, или лесть прельстит душу его (Прем. 4:11).
Итак хощем ли, даже без пособия врачей, сохранить наше здоровье и наследовать долголетие, – всею душою и всем сердцем вознавидим грех и возлюбим добродетель. Тогда зло и рана не прикоснется телеси нашему (Псал. 90:10), и если, по особеннным судьбам Божиим, и прикоснется, то не отнимет надежды нашей, не разрушит обетования веры и благочестия нашего, и в какие бы годы жизни нашей ни постигла нас смерть, всегда умрем мы долголетними: старость бо честна, не многолетна, ниже в числе лет исчитается; седина же есть мудрость человеком, и возраст старости житие некверно (Прем. 4:8:9). Аминь.