15. Чем занимается современная библеистика?

Итак, классическая «библейская критика» кажется сегодня слишком прямолинейной и материалистичной, да и с христианской традицией она практически несовместима. Но библеистика существует и сегодня, ей занимаются в том числе и верующие. Что же они изучают и как они это делают? Существуют ли какие-то области диалога, пусть даже потенциального, между христианской верой и светскими исследованиями?

Грубо говоря, именно по такому пути прошла библеистика в XX веке. Если в начале этого века многим исследователям казалось, что не за горами тот день, когда возникнет некое единое понимание библейского текста, выверенное новейшими научными методами, то на его исходе картина оказалась совсем иной. Библию, по сути, читает кто угодно как угодно, сверяя ее прочтение с собственными представлениями об этой книге и об окружающем мире. Можно сказать, что в середине века библеисты отказались от поиска реальности, стоявшей за текстом и обратились к самому тексту и даже к реальности (или виртуальности?), порождаемой этим текстом.

Одним из важнейших шагов в этом направлении стали выступления Р. Бультмана с его программой демифологизации. Библейский текст действительно часто излагает события на языке мифа и поэзии, а не современной науки (мы подробнее говорили об этом в 8-й главе). Библейская критика отбрасывала все подобные картины как вымысел, а Бультман предложил переводить их на язык логики и фактов. Выражение «десница Божия» – это на самом деле описание Божиего величия и всемогущества, и точно так же, сказал Бультман, ангелы и бесы – это на самом способ описать силы, действующие в человеческой душе.

Бультман был прав в том отношении, что библейский мифологический язык может и должен быть объектом изучения, при котором учитывалась бы его особая природа.

Однако последовательная демифологизация не должна оставить в тексте ничего, что не соответствует современному рационалистическому взгляду – но тогда в нем не останется места ни поэзии, ни даже сколь-нибудь высоким абстракциям. Любое чудо, в том числе и Воскресение, тоже придется тогда понимать иносказательно: якобы Христос не воскресал, а всего лишь Его идеи оказались бессмертными. И от всего Нового Завета тогда останется лишь достаточно расплывчатое представление о том, «что Иисус значит лично для меня».

Идей Бультмана сегодня мало кто придерживается в чистом виде, но они способствовали рождению направления, которое принято называть новой герменевтикой. У ее истоков стоит понимание, что сегодня, в новом контексте и для нового читателя древний текст звучит не совсем так, как звучал он во время своего создания. Толкователь не вправе ожидать, что текст подтвердит его собственные идеи или богословие его общины – текст должен заговорить сам по себе. Задача даже не в том, чтобы понять текст правильно, а скорее в том, чтобы понять его глубоко, творчески, индивидуально. Здесь, конечно, кроются и очевидные недостатки такого подхода – субъективизм и порой откровенный произвол толкователя, когда говорит не столько текст, сколько его собственное воображение.

Это направление можно считать частным проявлением постмодернизма – направления мысли в гуманитарных науках, а также в искусстве и культуре в целом, стремящегося снять противоречия между традиционным и модернистским, общекультурным и индивидуальным. На смену строгому средневековому традиционализму и такому же строгому рационализму Нового времени приходит нечто значительно более гибкое, индивидуальное, лишенное всякой догматики (сказать точнее действительно трудно). Постмодернист принципиально отказывается от поиска единственно верного, объективного смысла текста, определяемого традицией или рациональным научным анализом; более того, он обычно отрицает само существование такого смысла.

Более консервативные современные толкователи, видящие в Библии слово Божие, часто не торопятся принимать установки постмодернизма, но настаивают на посткритическом подходе. Они не хотят признавать высший авторитет за методами библейской критики, хотя признают их относительную пользу в частных вопросах.

Верующий исследователь, с их точки зрения, не должен расчленять текст ради изучения его истории и предыстории, а познавать значение самого текста, в котором Бог говорит с человеком. Иногда такой подход называют еще и каноническим анализом, поскольку он имеет дело с канонической формой текста.

Если библейская критика возникла, прежде всего, на основе истории, то в современной библеистике преобладают методы филологии, науки об анализе текстов, и, в меньшей степени, общественных дисциплин. Собственно, библейская филология по своей методике едва ли отличается от филологии вообще: точно так же она ставит своей целью исследование текстов. Мало кто сомневается, что можно изучать библейские языки с лингвистической точки зрения; исключение составляют разве что те ортодоксальные иудеи, которые видят в древнееврейском тот изначальный язык, на котором Бог общался с Адамом в раю. Однако до тех пор, пока в центре внимания не стоял сам библейский текст, современные лингвистические и филологические методы применялись к Библии крайне редко.

Надо отметить, что в области литературного анализа достаточно высок авторитет работ, написанных на русском языке: от формалистов 1920-х гг., прежде всего М.М. Бахтина, и до структуралистов школы Ю.М. Лотмана. Одно из частных направлений литературного анализа – анализ нарративный, который занимается изучением повествовательных частей Писания (нарративов). Например, 38-я глава Бытия (история Иуды и его невестки Фамари) – очень странный эпизод, который не находит никакого соответствия в предшествующей и последующей главах Бытия, где повествуется об Иосифе и его братьях. Традиционная библейская критика обычно объявляла такие эпизоды случайными вставками, но внимательный анализ показывает нам, насколько тесно он связан с историей об Иосифе. Здесь читатель может при желании сам обратиться к тексту этой главы (Быт.38) и постараться найти в ней какие-то соответствия с историей Иосифа…

На самом деле, это та же самая история. Иуда, некогда обманувший своего отца Иакова и лишивший его любимого сына (Иосифа), сам лишается двух сыновей и оказывается обманут. А Фамарь, как в дальнейшем Иосиф, избегает опасностей и, переодевшись, добивается от Иуды признания своей правоты – это только несколько звеньев из цепочки эпизодов с обманом и переодеванием в этой части книги Бытия. С другой стороны, вся эта глава останавливает внимание читателя на одном из ключевых моментов в истории Иосифа и подогревает читательские ожидания: чем же закончится эта захватывающая история? Может быть, с Иосифом произойдет нечто подобное тому, что случилось с Фамарью? Именно такие вещи и исследует нарративный анализ.

Отдельно стоит упомянуть, пожалуй, еще одно направление – сравнительный литературный анализ, т.е. сопоставление ветхозаветных текстов со сходными текстами из других древних культур (например, угаритскими и аккадскими), а текстов Нового Завета – с эллинистическими литературными памятниками. Такой анализ позволяет гораздо точнее понять значение отдельных выражений, фигур речи и эпизодов повествования.

Но тексты не существуют сами по себе – у каждого текста есть свой автор и свой читатель/слушатель, живущий в определенном обществе. Древний мир нам не всегда доступен – зато сегодняшние читатели этого текста перед нами, и мы вполне можем проследить за их восприятием этого текста.

Одно из направлений этой герменевтики так и называется – анализ читательского восприятия. Как поймут этот текст люди иных культур и традиций? Например, американский миссионер Д. Ричардсон, работавший среди племен Новой Гвинеи, где процветал каннибализм, рассказывал, что напрямую донести до них смысл евангельского повествования оказалось практически невозможно. С их точки зрения, Иисус проиграл и всё потерял, а в выигрыше остался хитроумный Иуда. Чтобы передать смысл евангельского рассказа, Ричардсону пришлось прибегнуть к образу из традиционной культуры. Среди племени сави существовал обычай прекращать вражду следующим образом: люди одного поселения отдавали в другое поселение ребенка, которого называли «ребенком мира». Пока ребенок жив, оба поселения живут в мире, но если он умрет (даже от естественных причин) или будет убит, его родичи будут мстить тем, кто не смог сохранить ему жизнь. Ричардсон рассказал своим слушателям, что Бог дал людям Собственного Сына как «ребенка мира», а когда они убили Его, простил их. Такая проповедь действительно обратила многих аборигенов к вере во Христа.

С подобными вещами тесно связан социологический анализ. Отношения между отдельными людьми, равно как и религиозные идеи, должны рассматриваться в широком контексте социальной структуры общества, а Библия писалась в обществе, существенно отличающемся от нашего собственного. Одни и те же процессы, события, явления могут пониматься по-разному людьми разных культур (классический пример – язык жестов).

Например, сегодня, читая о сестрах Марфе и Марии, одна из которых хлопотала по хозяйству, а другая слушала Иисуса (Лк.10:38–42), мы склонны делать вывод, что Марфа поступила неправильно. Однако в том обществе поведение Марфы было единственно приемлемым для хозяйки дома: прежде всего следует позаботиться о гостях. Мария, сев у ног Христа, скандально нарушила обычай гостеприимства, и потому одобрение Христа было для всех полной неожиданностью. Вообще, нам многое станет яснее в Библии, если мы поймем, что большинство ее героев мало похожи на жителей современных больших городов с их свободным стилем жизни – скорее, они напоминают жителей аула в горах Кавказа: для них почти каждый жест значим, почти каждый шаг строго регламентирован традицией.

Еще один пример значимости культурного контекста – поведение священника и левита из притчи о милосердном самарянине (Лк.10:30–36). То, что они прошли мимо полуживого человека, современный читатель склонен объяснять их духовной черствостью. Однако на самом деле они боялись ритуального осквернения, ведь если бы этот человек оказался мертвым или умер бы у них на руках, они бы нарушили ясно выраженную заповедь, запрещавшую им прикосновение к мертвому телу (Лев.21:1–4). Образцом милосердия оказывается нечистый с точки зрения иудеев самарянин, который сам не побоялся осквернения (Числ.19 и далее). Учитывая, что Христос рассказал эту притчу в ответ на вопрос человека, старательно соблюдавшего закон, мы видим по-новому смысл самой притчи: следование букве закона может не совпадать с его духом.

На рубеже XX – XXI вв. все чаще стали появляться работы, в которых подыскивается библейская опора для определенной идеологии. В особенности популярными сегодня становятся такие толкования Библии, которые позволили бы угнетенным (или некогда угнетенным) слоям общества почувствовать себя его полноправными членами. Так, в 1960-е гг. в США зародилось феминистское прочтение Библии. Его цели – показать, что Библия была написана в патриархальном обществе, обращавшем недостаточно внимания на мысли и чувства женщин, отказаться от стереотипов мышления, свойственных такому обществу и вернуть женщине должное место в библейских текстах. На практике это выражается, например, в создании особого инклюзивного языка, т.е. «включающего оба пола», на котором следует говорить о Библии. Так, вместо «сыны Израиля» говорится «дети Израиля», поскольку женщины так же входили в их число, а наиболее радикальные сторонники такого языка предпочитают называть Бога не Отцом, но Родителем, или даже просто Матерью.

Другой подобный пример – постколониальное прочтение Библии, которое отказывается от «империалистического» наследия. Например, слова героини Песни Песней (Песн.1:4) «черна я, но прекрасна» должны прочитываться «черна я и прекрасна», чтобы не обижать чернокожих красавиц. На самом деле контекст показывает, что речь идет не о расе, а о загаре: девушка должна была много работать на открытом воздухе, поэтому бледные ровесницы из богатых семей могли смотреть на нее пренебрежительно.

На подобную идеологическую моду, конечно, не стоит обращать особого внимания. Однако другие направления современной библеистики оказываются вполне плодотворными и помогают лучше и полнее понять многие страницы Писания. Более того, серьезные (не идеологизированные) научные исследования оказываются, как правило, вполне совместимыми с традиционной христианской верой. Да, сами по себе они не указывают путь к спасению, но от них и не следует этого ждать. Зато исследования Библии становятся пространством диалога верующих и неверующих, если они уважают этот текст и готовы не выискивать в нем подтверждение для собственных теорий, а честно и внимательно разбирать, о чем же он действительно нам говорит.