Памяти Батюшки. Константин Апушкин

«Всем земным начало нашего спасения Ты еси, Богородице Дево».

Служба предпразднества Благовещения Пресвятой Богородицы.

День Благовещения Пресвятой Богородицы 1922 года останется памятным для меня на всю жизнь.

Отстояв раннюю Литургию в церкви в Армянском переулке¹⁸ (куда тоже попал в первый раз), я уже в середине поздней Литургии попал на Маросейку. Служил сам Батюшка о. Алексей, которого я до сих пор не видел, хотя слышал о нем хорошие отзывы. Отчасти предубежденный против духовенства вообще, а особенно не будучи опытно знакомым с руководством духовным, я и к слухам об отце Алексее относился довольно хладнокровно.

Отец Алексий Мечев

Не помню точно, как подействовала на меня его служба, но что ясно сохранилось в моей памяти, так это самый конец. Служба кончилась, и Батюшка через левый придел вышел, чтобы идти домой. Его сразу же обступили со всех сторон молящиеся, из которых главная масса были женщины. Батюшка благословлял их. Меня что-то неудержимо повлекло тоже под его благословение, почувствовалось в нем что-то такое близкое и родное, чего душа давно искала. Нерешительно подхожу к толпе, – нерешительно, потому что благословит ли меня Батюшка, меня утопавшего во грехах, да и доберусь ли до него через толпу, но Господь помог: Батюшка увидел меня, посмотрел своим ласковым и ободряющим взором и благословил. А я почувствовал, – почувствовал своим грубым каменным сердцем, чрез расплавленные безчисленные наслоения греха, – что это есть именно то, чего смутно ищет душа, почувствовал, что Батюшка мне поможет. Действительно, нужно вполне согласиться с тем, как Батюшка учил, что в жизни нет случаев. Всюду действует благая воля Божия.

Припоминаю то состояние, в котором я был до Батюшки. Тяжелые 1918–1919 годы, когда только все рушилось и не видно было просвета, рушилось не только физически, но и морально... Пустой университет, занятия с микроскопом в шубах при замерзающей воде... оскверненные святыни Москвы и Троицкой Лавры... тиф... конина... Шатурское торфяное болото с его селедками... – все это близко коснулось меня, удручало, расслабляло физические и духовные силы. Однако, когда это безпросветное прошлое встает передо мною теперь, то и в нем видны задатки хорошего, виден благой Промысл Божий. Вера в свои силы и надежда на них были во мне убиты, но вместе с тем вера в помощь Божию, хоть и тускло, но освещала и согревала временами душу. По молитвам преп.Сергия и по милостивой помощи от иконы Божией Матери Казанской был перенесен мною сыпной тиф, а затем к осени 1920-го года удалось возвратиться в Москву к занятиям. Душа искала пищи, и Господь дал ее. Попав на лекцию Христианского студенческого кружка (которую читал Вл. Филим. Марцинковский¹⁹) «Христос грядущий», – я с радостью записался тут же изучать Евангелие. Медленно, но животворно шло воздействие слова Божия на каменистую почву, рыхлило ее, освежало и удаляло терния. От разбора Евангелия от Марка перешли к посланиям Апостолов.

Помню, – это было после Рождества 1921 года, т.е. в начале 1922 года, шли мы несколько человек с собрания. Один из нас – Володя Чертков – сильно был увлечен идеей создания занятий по знакомству с Православием – и приглашал нас. Меня это тронуло мало и, как сейчас помню, идя Собачьей с Кречетников, я высказался об этом в том духе, что я еще мало разбираюсь в вопросах церковных, что для меня по существу нет разницы между католицизмом, Православием, протестантизмом.

В Кречетниковском переулке на Арбате было общежитие студентов – членов Христианского студенческого кружка. Там же и происходили занятия по Евангелию.

Кружок согрел благодатью Христова учения, благими примерами радостной христианской жизни, минутами чувствуемой и мною, но он не смог дать мне главного – помочь побороть личный грех, который так удручал. Была борьба, но ее исход был еще смутен. Воля была слаба и немощна, но Господь помог. Начались беседы о.Сергия²⁰. Первая беседа была о мире, вторая – о грехе, затем – о рассудительности. Чувствовалось что-то новое, хорошее, на эти беседы тянуло, но они еще не вполне целостно доходили до сознания и сердца.

После благословения Батюшки слово о рассудительности подействовало более глубоко, а вопрос о воле Божией уже теоретически был разработан мною в докладе в Студенческом кружке, но у меня было больше головного, чем истинного, серьезного, а, главное, хотя и смутно, оставался неразрешенным вопрос о том, как же практически узнать волю Божию и как ее творить. Путь, указываемый Друммондом, не разрешал вопроса так, как этого требовала душа, хотя ценно у него было указание, что самое достойное в человеке – это желание творить волю Пославшего. Характерно, как Господь Сам ведет неопытных и блуждающих людей к Себе. Вот, что читал я в заключение своего доклада:

Человеческая природа по существу своему уклонилась от нормального пути развития, и в мире появилось так называемое зло. Поэтому все мы часто склонны впадать в грех и уклоняться от истины. Св.Писание во многих своих местах предвидит все эти моменты, – так ап.Иаков (гл.1, ст.12) говорит: «Блажен человек, который переносит искушение, потому что, быв испытан, он получит венец жизни, который обещал Господь любящим Его». Кроме того, в Евангелии от Иоанна, гл.15, говорится: «Если мир вас ненавидит, знайте, что Меня прежде вас возненавидел», – однако это не должно смущать христианина, так как «сие сказал Я вам, чтобы вы имели во Мне мир. В мире будете иметь скорбь, но мужайтесь: Я победил мир» (Ин. 16:33).

Одному человеку бывает трудно бороться и быть совершенным. Поэтому Христос и здесь идет ему навстречу и дает новую заповедь взаимной любви. Эта братская любовь поможет и нам в достижении совершенства во Христе. Апостол Петр (гл.1, ст.2) говорит: «Послушанием истине через Духа, очистивши души ваши к нелицемерному братолюбию, постоянно любите друг друга от чистого сердца». Эта сила любви помогает нам как познать волю Божию в каждом отдельном случае, так и научить быть послушными той истине, которую принес Христос.

Два пути познания воли Божией, указанные в беседе о рассудительности, – путь самоличного спасения, связанный часто с опасностью гордости, и путь смирения через послушание духовному отцу, были как бы естественным заключением того, что не было мною постигнуто в вопросе о воле Божией.

Через несколько дней, в пятницу на Страстной неделе, я пришел к Батюшке на первую исповедь.

К церкви я пришел еще тогда, когда она была заперта, и пришлось ждать на бульваре около Ильинских ворот. На соседней лавочке читал газету Н.А.Бердяев²¹. Я все время следил за дверями церкви, и вот, наконец, они открылись. Я хотел было сразу же встать в очередь, но потом решил сделать это после вечерни. Последнюю совершали все соборне. После выноса плащаницы и окончания службы очередь оказалась очень большая, – а я в конце ее. Было у меня много волнений. Батюшка долго исповедывал Бердяева и затем ушел отдохнуть на час. Очередь моя уже подошла близко. Исповедывал в это время о.Сергий Дурылин. Мне все же очень хотелось попасть к Батюшке. (Не помню, перед этим ли или несколько после на этот вопрос мне удачно ответили слова Иоанна Лествичника: «По гнилости ран потребен для нас и врач весьма искусный»). Наконец, после многих волнений с моей стороны, Батюшка снова начал исповедь на обычном месте, и я, по милости Божией, попал к нему и излил душу, как мог. «Веруешь ли в Бога?» – первый вопрос Батюшки. Батюшка утешил меня, и большой груз снял с меня. В облегченной душе, может быть впервые, зародилась настоящая надежда. Господь подал помощь. Что мне тогда сказал Батюшка, – не помню, – очень я волновался и, к сожалению, ничего не записал потом.

Не могу обойти молчанием и самую Пасху. Заутреню мне пришлось, чтобы не разделяться со своими, быть у Спаса²². Долго не мог я примириться с мыслью встречать заутреню у Спаса и сосредоточиться вполне, но великие слова торжественнейшей службы пасхальной растопили остатки сомнений, и я молился под конец утрени умиленно и радостно. Но душа рвалась туда, где получила только что духовное возрождение и опору. Бывают моменты, когда время как бы утрачивает свое значение. Таким моментом и был тот «полет», который как бы уничтожил расстояние от Сухаревки до Маросейки, и я, радостный, очутился в битком набитом, маленьком, но таком светозарном храме, каким бывает Маросейка в дни Пасхи. Здесь чувствовалась необыкновенная гармония, та гармония, которая охватывает целиком все существо человека, без разделения или преобладания отдельных сторон его личности. Здесь все, начиная с самого Батюшки до самого последнего богомольца-пессимиста, каким по натуре был я всегда до Батюшки, дышит радостью, той «совершенной радостию», в которой весь человек целостно сливается в словах пасхальных песнопений: «Сей день, его же сотвори Господь: возрадуемся и возвеселимся в онь!» «Воскресения день, и просветимся торжеством и друг друга обымем, рцем, братие...»

И самые эти песнопения, исполняемые от чистого сердца, и все внешнее убранство храма, в котором так отражается внутренняя любовь к нему, и эта залитость светом, пронизывающим всю пасхальную атмосферу, – все это вместе взятое красноречиво свидетельствует о том величии внутреннего богослужения, которое здесь совершается, живым выражением которого является сам Батюшка о. Алексей, – эта воплощенная христианская любовь, радость и действенность.

Литургия кончается. Батюшка выходит с крестом и мощно, дерзновенно, «по-мечевски» осеняет им паству.

«Христос воскресе!», – гремит заключительный аккорд его богослужения, и чувствуется, что этот аккорд врезается не только в души молящихся Маросейки, но и всей России, может быть всей вселенной, – он силою Креста Христова, через рассечение мечом любви отца Алексея сердец людей и всей твари, доходит до самых отдаленных тайников души, расплавляет до последней все оболочки окутавшего ее греха, и уже не устами, но всей сущностью бытия вызывает ответное: «Воистину воскресе!»

За праздниками настали будни, началась обычная жизнь: университет, лаборатория, паровичок, «Петровка» и снова университет, – но к ним прибавилась Маросейка, – потянуло к церковным службам.

9-го июля попал на вторую исповедь к Батюшке. Снова тот же вопрос: «Веруешь ли в Бога?» Я не знал, что Батюшка задает его часто. Напоминаю о своей первой исповеди. На этот раз исповедь идет покойнее; осаждаю Батюшку рядом вопросов. Батюшка благословил меня оставить погоню за двумя зайцами и вместо совмещения университета и Петровки остановиться на последней, потому что в Университете больше теории, а Петровка ближе к жизни. «Все будете сыты», – заключил Батюшка. За счет несоблюдения строгости поста внешнего (в пище) советовал углублять духовный: молитву, борьбу со страстями и т.п. Благословил читать Иоанна Лествичника²³ и Духовный Алфавит Димитрия Ростовского²⁴, о которых я спросил Батюшку, и кроме них посоветовал читать «Псалтирь» Ефрема Сирина²⁵.

При вопросе о занятиях в Христианском (студенческом) кружке Батюшка благословил продолжать их, хотя спросил: чем мы там занимаемся. Я ответил, что разбираем Евангелие. Батюшка, осторожно подходя ко мне, дал понять, что Церковь смотрит не совсем так на Евангелие, как кружок; он указал, что Евангелие надо разбирать под опытным руководством. Только после уже я понял, как это верно, а тогда возразил, что мы и разбираем с «руководителями». – «Надо больше заниматься деланием, – добавил Батюшка, – а поменьше словопрениями». Уже порядочно спустя, когда я ближе подошел к Церкви, и на Христианский кружок у меня не стало хватать времени, Батюшка благословил оставить его. Исповедываться для начального укрепления Батюшка благословил каждый месяц.

Борьба с грехом шла, но уж слишком расслабла от него душа, и страсть болезненно побеждала. Исповедью перед Батюшкой раскрывалась налипшая грязь, а он снова очищал ее и бодрил, вливая свежую струю воздуха в смрадное вместилище греха.

В третий раз на исповеди 13/26 августа Батюшка посоветовал читать во время обуревания помыслами молитву Иисусову, читать духовные и другие интересные книги и т.п.

По молитвам Батюшки месяц прошел сравнительно благополучно, и на четвертой исповеди Батюшка очень быстро отпустил меня, так что я даже удивился: хотел было ему о чем-то сказать, а он уже начал разрешительную молитву (это было 17/30 сентября). Пятая исповедь 5-го ноября н.ст., а 9.ХI был у Батюшки на совете дома. К сожалению, ничего я не записал. Помню, Батюшка лежал, а я сидел возле него в кресле. Заходил разговор о домашних и т.д.

Шестая исповедь – пятница перед Рождеством Христовым 23.ХII.1922 г. На душе опять тяжело. Хотел пойти несколькими днями раньше, но не пришлось. Читал много Златоуста о покаянии и грехе. Было состояние сознания сильной греховности и в то же время состояние уныния. О последнем я сказал Батюшке. После Рождественских часов (они были в семь часов утра) при помощи отца Сергия попал к Батюшке. Он опять лежал в постели. Рассказал ему о своем унынии и общем духовном состоянии. Батюшка утешил и очень много мне всего говорил. И вот с этой постели, из чуткого сердца больного старца полился бальзам утешения.

Для нормальной жизни необходима постоянная сосредоточенность, молитва Иисусу Сладчайшему, мученику Трифону, собранность, духовная сосредоточенность в деле и слове, чтобы не принести вреда ближнему. Наша цель – спасать себя и других. Наше время характеризуется чрезвычайным слабоволием, и пример стойкого христианина очень много значит. Так приблизительно говорил о. Алексей и рассказал, как пример, случай. В начале революции его позвали, как приходского священника, отслужить молебен при открытии ресторана на месте бывшей Сибирской гостиницы. Батюшка приходит в пустую еще залу несколько раньше назначенных двух часов. К нему подходит «председатель» ресторана. «А, батюшка? Пожалуйте. Знаете только, нельзя ли этак покороче, самую квинтэссенцию молебна». На это Батюшка возражает вопросом: «Так стоит ли вообще-то служить?!» Но «председатель» отвечает: «Нет уж, как же, помилуйте-с! Для порядка все же надо, порядок требует!», – и просит обождать, так как народ еще не собрался. Через некоторое время входит мужчина в длинном сюртуке, с большой бородой – по виду старинный русский человек, крестится и здоровается с Батюшкой: «Батюшка, вы пришли служить молебен? А где же иконы-то? Ведь мы привыкли, чтобы все было по-настоящему, по-христианскому». Ему показывают на висящую в самом верху в углу маленькую икону, но он не удовлетворяется и настаивает, чтобы принесли «настоящую» большую икону и повесить лампаду перед ней. Поднял всех на ноги, и после долгих поисков икона нашлась, были прибиты необходимые поддержки для нее и лампады, – как надо, «по-положенному». Тогда старичок положил перед иконой три настоящих русских поклона, поклонился «по-положенному» по сторонам пред собравшимся народом и, обратясь к Батюшке, сказал: «Вот, Батюшка, теперь и молебен служить можно». И так начался молебен, настоящий молебен. Старик молился, молились и все присутствовавшие. Увлечен был общим примером и «председатель», забыв уже про «квинтэссенцию».

«Так пример одного стойкого человека действует на окружающих», – добавил к рассказу Батюшка.

Этот пример Батюшка очевидно любил, так как на исповеди 1 февраля (канун Сретения 1923 г.) он опять привел его мне. Это было по поводу того, что я стыдился креститься перед церковью в Петровке. Когда я сказал об этом Батюшке, он внимательно и строго посмотрел на меня и спросил: «А ты веруешь в Господа Иисуса Христа?» Я ответил: «Да, верую». – «Ну так что же ты?!» – и Батюшка начал уже ласково:

Стыдиться исповедания Господа Иисуса Христа никогда нельзя, – это есть отречение от Него. Вот ты идешь и стыдишься встречного студента, а, он, может быть, тебя стыдится, ему, может, в душе-то тоже хочется перекреститься, а твердости-то воли и нет. А если ты перекрестишься, – глядя на тебя, и он укрепится, и вам обоим будет польза. Перед церковью необходимо креститься всегда, ибо, видя Святый Крест и святые иконы, мы не должны отказываться, от их помощи, а, напротив, призывать на себя крестным знамением их благодать.

И снова Батюшка повторил о том, что наше время характеризуется отсутствием христианской стойкости, и повторил рассказ о Сибирской гостинице. В этот же канун Сретения я говорил Батюшке о том, что иногда хочется поговорить с приятелями-студентами о Боге, религии, о Христе, а чувствуешь свой грех, свою немощь, и не решаешься, а иногда и решаешься, но ничего не выходит. На это Батюшка отвечал, что «по мере сил, призывая на помощь Господа, необходимо при одиночных беседах с неверующими людьми, исповедывать имя Господне и не скрывать своего христианства, ссылаясь на свою греховность. Христос пришел призвать не праведников, а грешников к покаянию, и с Его помощью, надеясь не на свои силы, а именно на помощь Божию, мы и грешные можем высказывать православные мысли (то есть Господь Сам высказывает их через нас)».

Но возвращаюсь снова к исповеди в Рождественский сочельник. Далее Батюшка увещевал меня не осуждать ближних: «Не судите, да не судимы будете», – вот основной христианский закон. Весь суд надо предоставить Богу, как Сердцеведцу всеведущему, Который знает не только все наши дела, но и все наши мысли, все нарождающиеся помыслы и все прочее. Он знает и все обстоятельства и потому может судить нас. А наше суждение несовершенное, мы можем судить человека, который уже давно раскаялся и стал вести иной образ жизни» и т.п.

Под влиянием чтения Св.Златоуста у меня была мысль такого содержания, что я так грешен, что, может быть, мне нельзя в церковь ходить и нужно понести епитимью или вообще наказание. Я высказал это Батюшке. Он внимательно посмотрел на меня. Этот устремленный в глубину души проникновенный взор чувствовался не раз. Он как бы читал всего тебя. «Как телесные очи видят солнце, так и озаренные Божиим Светом видят образ души». При чтении этих слов [преп.] Макария Египетского (Бес.7. С.66) мне живо вспомнился взгляд Батюшки, который делал иногда излишними слова на исповеди. Так и в данном случае Батюшка увидел все то, что я собой представлял. Он увидел, вероятно, мою полную расслабленность, и духовную, и физическую, увидел, что то, о чем я сейчас говорил, еще далеко не было убеждением всего моего существа, а скорее мимолетным проблеском, вызванным в унылой моей душе чтением святых книг, – и снова внимательно и бережно подходил ко мне. Батюшка говорил о том, что при наказании человека надо учесть прежде всего силы наказуемого, чтобы не наложить на слабого тяжести сверх его сил, которая может его так придавить, что он не встанет, да и вообще может оттолкнуть его окончательно.

Один раз на Маросейке в церкви появился Студент и стал подпевать правому клиросу, не имея хорошего слуха. Регент грубо попросил его не петь. Студент, смущенный, отошел. Батюшка, заметив это, подошел к нему и, желая его ободрить, отвел на левый клирос. «Давай-ка, – говорит, – попробуем здесь вместе петь. Он ведь (указывая на регента) больно высоко берет, хочет Чайковского из себя изобразить!» Ободренный студент стал понемногу петь на левом клиросе, и хотя вначале врал из-за плохого слуха, но все же, в конце концов, по выражению Батюшки, «выпелся» и стал петь лучше. Кроме этой соразмерности сил при наказании надо учесть обстоятельства, которые побудили к преступлению, – и Батюшка вновь приводит конкретный случай из своей практики.

Одна девушка, которая не была любимицей ни отца, ни матери, к взрослому возрасту накопила в себе изрядную нервозность, раздражительность, вспыльчивость, – как результат затаенной обиды. Благодаря этому ей трудно было и жить. Она устроилась на службу, и сначала дело шло хорошо. Против ее квартиры (из дверей в двери по одной лестнице) жил молодой человек, с которым она познакомилась, и они каждый день ходили вместе на службу. Неизвестно, какие чувства питал к ней молодой человек, но она сильно увлеклась им, и вот в самый разгар ее увлечения его призывают на войну. Девушка, оставшись одна, начинает тосковать о нем, в ней развивается сильная страсть, под влиянием которой она не находит себе покоя, начинает путать дела на службе и т.п. Наконец она получает трехдневный отпуск от врача, приходит домой, отворяет форточку и, под влиянием страсти, зовет к себе первого пришедшего во двор за сбором сырья татарина, запирает дверь и вешается ему на шею. Перед самым моментом окончательного падения что-то осеняет ее и точно электрический толчок отталкивает ее от него ударом, и она выгоняет его вон. Батюшка, отец Алексей, духовной дочерью которого была девушка и который много ей помог (за месяц до знакомства с молодым человеком она ездила в Киев на поклонение святыням и писала оттуда восторженные письма с благодарностью отцу Алексею за его духовную поддержку), получает после приведенного случая от нее письмо, полное отчаяния. В нем она благодарит Батюшку за все его советы и помощь и просит помолиться о ее душе, которой скоро, может, и не будет (как бы перед замышляемым самоубийством), и пишет, что она теперь великая грешница, которая не может быть помилована и не может прийти к отцу Алексею. Последний, получив письмо, тотчас пошел в Панкратьевский переулок (где она жила) и узнал от нее все вышеизложенное... «Этот пример, – заключил Батюшка, – указывает нам, как при осуждении и наказании следует считаться с обстоятельствами преступления».

В заключение всей исповеди и беседы Батюшка, как бы извиняясь, сказал: «Ну, я тебе очень много всего наболтал, утомил тебя», – и отпустил меня утешенного и снова окрыленного надеждой на помощь Божию по Батюшкиным молитвам.

На упомянутой уже исповеди в канун Сретения Господня Батюшка учил меня также, что при отношениях к ближним необходимо постоянно следить за своими не только поступками, но и мыслями, отгоняя помыслы дурные в самом их зарождении, отнюдь не допуская остановиться на какой-либо греховной мысли и полюбоваться ею, ибо это уже ведет непосредственно к греховному действию.

Когда при отношении с ближним является злоба на них или что-нибудь в этом роде, или обуревают блудные помыслы, необходимо тотчас обратиться с молитвой к Иисусу Сладчайшему, Трифону мученику, Святителю Николаю (и вообще к святому, чье имя ты носишь) и в тяжких случаях тотчас погрузиться в чтение Евангелия или других святых книг, постараться пережить то, что в них написано, и тем направить мысль в другую сторону.

При вопросе о духовном чтении Батюшка спросил меня, что я читаю. Я ответил, что читаю Авву Дорофея, Макария Египетского и Лествицу. Он затем внимательно и долго посмотрел на меня, как бы стараясь проникнуть всю мою сущность, а, может быть, сразу поняв ее, находил те пути, те выражения, которые дали бы мне верное представление о том, как надо относиться к духовному чтению. – «Ты наверно так читаешь: прочел книжку, да и забыл потом, о чем прочел». Одобрил чтение аввы Дорофея. «Только надо читать с серьезным вниканием в смысл читаемого, с полной сосредоточенностью, продумыванием (не философствуя, а скорее переживая прочитанное). Очень хорошо составлять конспект читаемого». К авве Дорофею Батюшка разрешил прибавить Макария Египетского.

Жалуюсь Батюшке, что плохо сдаю экзамены. Начинаешь готовиться, возникает много сложных вопросов, и этим дело очень надолго затягивается. Батюшка не советовал мне так отвлекаться и настаивал на том, чтобы сдавать экзамены скорее, не философствуя, а сдавать, что есть. Получше изучить вопрос, конечно, хорошо, но наше время не подходящее для этого. Надо сначала разгрузить себя, а потом можно заняться любым вопросом. «Ведь у меня бывают и студенты, и профессора, ведь теперь и требования другие», – говорит Батюшка, улыбаясь, и тут же берет с меня слово сдать в кратчайший срок ближайший экзамен (физиологию животных).

Суббота Крестопоклонной недели (26.11). Не перекрестившись с достаточно чистым сердцем перед церковью в Петровке, я впал в лень, захворал и вообще впал в большие грехи, после очень тяготившие. Хотелось попасть к Батюшке на исповедь, но к нему было нельзя, и в пятницу о.Сергий отказал мне. В субботу после обедни он же и утешил меня, унывшего, сказав, что Батюшка будет на всенощной в церкви.

«Веруешь ли в Бога и надеешься ли на Его помощь?» – так встретил меня Батюшка. И опять тяжелый груз постепенно снят с души. Снова она ободрена. Батюшка благословляет продолжить до конца пост, также и на возможно частую молитву в церкви и на сдачу экзаменов. На студенческом кружке в Петровке я хотел повторить с соответствующими добавлениями свой доклад «О воле Божией», но внутренне чувствовал, что сейчас взял груз совсем не по силам. «Тебе это трудно», – сказал Батюшка, и разрешил мне оставить это, сказав, что лучше пока заниматься экзаменами, а уже после можно будет и всем другим. «Ты сперва разгрузись, а потом, придет время, ты сможешь и духовными вопросами заняться с пользой». Так приблизительно говорил Батюшка.

В воскресенье 12.III ст.ст. исповедался у Батюшки за ранней Литургией уже перед самым причащением, с большим смущением, но Батюшка видел мое состояние и допустил до причастия: «Дай Бог тебе быть хорошим, Константин».

В Пасху мне не пришлось видеть Батюшку, так как он был болен. Вскоре передо мной встал вопрос о перемене секции растениеводства на агрохимию, о нем я и написал Батюшке в письме, прося его благословения. Он ответил через отца Сергия, что необходимо лично видеть меня, и для этого представился случай как раз в день святителя Николая 9 мая. Батюшка сам служил Литургию. Когда я рассказал ему суть дела, указывая на то, что по агрохимии я работал в университете, что по состоянию здоровья общественная агрономия мне не подходит, и привел другие доводы. Батюшка благословил мне перейти, и прямо из церкви я поехал в канцелярию и подал заявление, после оказавшееся удовлетворенным.

* * *

Дальнейшее записано в воскресенье 11 июня (после кончины Батюшки).

Вспоминается последняя исповедь в день Ангела. Вот он, еще такой живой в памяти, Батюшка. Он пришел в церковь, помолился перед алтарем левого придела, приложился к иконам Феодоровской Божией Матери и Николая Чудотворца, быстрой походкой прошел мимо нас, исповедников, к св. иконе Иоанна Предтечи. Маленький, в синей рясе старичок, с такими дорогими глазами и чертами лица! Вот началась исповедь, идет быстро. Батюшка многих знает и прямо отпускает грехи. Я нервничаю, как обычно, но подхожу. – «А, старец Константин! Ну, как твои дела? Перевелся?» (Это Батюшка спросил о переводе на секцию агрохимии). – «Да, Батюшка», – ответил я. – «Ну, слава Богу!» – сказал Батюшка и так радостно горячо обратился с молитвой ко Господу. Я не придавал тогда особенно большого значения этому переходу, только уже после понял все. Этот переход спас меня от исключения из Академии еще летом 1923 года. Так исполнились и на Батюшке слова Макария Великого: «Как внешние очи издали видят терния и стремнины, так и прозорливый ум, будучи бодр, предусматривает козни и противления сопротивной силы и предостерегают душу, служа ей как бы оком» (Слово 1-е. С.347).

День моего Ангела был в канун Петрова поста, и я спросил Батюшку, – «поститься ли мне». Он, как часто, отвечал вопросом: «Ну, а как ты раньше-то?» Я сказал, что Великим постом постился, и спросил, что, может быть, первую неделю попоститься, а там видно будет. Он на это согласился, но спросил – у кого я живу и как домашние, указывая, что иногда, чтобы не осуждать и не уничижать своим постом других и не смущать хозяев (например, в гостях), лучше смириться и есть, что дают, а, главное, велел обратить внимание на внутренний духовный пост – молитву, мысли, взгляд, осуждение, гнев, гордость, плотские помыслы и т.д. Так как я чувствовал нездоровым свой желудок, то просил благословения пойти к доктору. Батюшка благословил и велел назначенную им (доктором) пищу принимать как лекарство.

Эта исповедь была последней. Батюшка уехал в Верею.

* * *

Вскоре я почувствовал себя очень плохо в физическом смысле, – не работал желудок; вместе с физическим упадком была сильная раздражительность, уныние.

В пятницу 9 июня вечером я был у доктора. Идя к нему, я молитвенно призывал Батюшкину помощь. Выйдя от доктора, я был очень радостным, определенно чувствовал помощь именно Батюшки, воспринял все, как его заботу о нас грешных. Так и в день смерти своей он придал мне новые силы, ободрил упавший и унылый дух и снова зажег светильник теплой веры.

Кончина Батюшки не была разрывом с ним, и его могилка, его дух постоянно с нами, постоянно на страже, а его имя – могучее оружие нашего спасения. «Слава Богу за все!» Аминь.

* * *

Приписки на полях (на стр.19 подлинника): «Человек должен делать и говорить правду – исповедывать в себе и дары благодати, и действие греха» (Макарий Великий, С.354).

Об Иверской (иконе Божией Матери).

В дни скорби Господь воздвигает светильники, чтоб они светили всем. Батюшка светил во мраке церковного распада.

На стр.15. Что бы ни говорил кто о Батюшке, я могу про себя сказать: «Я был слеп, а он отверз мне очи». Может быть, это очень смело сказать, но и слепой не сразу прозрел, и он постепенно привыкал к тому миру, которого столько не видел и от которого отвык.

Там же. Очень помогает молитвенное призывание имени родителей, духовного отца. Константин АПУШКИН

Печатаются впервые по машинописной авторизованной копии. Название воспоминаний в оригинале – «Памяти Батюшки отца Алексея Мечева. (Воспоминания К.К.Апушкина)».