Обзор источников истории Греко-Восточной церкви после падения Византийской империи, с критическими о них замечаниями

Известен целый ряд историков, рассказывавших события Византийской империи от пятого века до падения Константинополя, при Магомете II. Эти историки имели свои особенности, которые их отличали и которые переходили как бы по наследству от одного такого историка к другому.⁴ По падению Византии, им уже было нечего рассказывать в таком роде, к какому они привыкли: дела круто изменились. Поэтому событие падения Византии видело последних историков рассматриваемого типа. Их известно трое: Дука (имя его неизвестно) написал «Historia Byzantina» (Византийская история), доводя свой труд до 1462 года. Он не был очевидцем последних важных событий и, потому, имеет мало значения. (Vid. Migne, tom 157). Не большее значение имеет и другой византийский писатель, имеющий странное имя: Лаоник (испорченное nιχo-Λαοζ) и известен с фамилией Халкокондил; он написал сочинение: «De rebus Turcicis» («История Турок»), она доводит свое дело до 1463 года (Bonnae, 1843). Он тоже не был очевидцем грозных событий времени. Несравненно большее значение имеет историк Георгий Франдзий (Φραnτζή). Его сочинение заглавляется «Chronicon» (Хроника) и простирается до 1477 года (Migne, tom 156). Его значение определяется следующим: он довел свою историю дальше его современников, он был друг последнего византийского императора, имея важный византийский титул – протовестиария, он своими глазами видел падение города Константинова, и, главное, больше других обращает внимание на церковные события начинающегося турецкого периода греческой истории.⁵ Остановимся слегка на важнейших церковно-исторических показаниях Франдзия. Он первый рассказывает знаменательный факт избрания первого патриарха (Геннадия) при Магомете II. Впрочем, этот рассказ нам представляется не верным. Автор писал в глубокой старости и, вероятно, многое перезабыл. Он говорит, что избрание нового патриарха произошло по воле султана, на третий день по падению Византии⁶. Такая поспешность невероятна: из города почти все разбрелись, и некому было поручить такого важного дела. Автор сам себе противоречит, когда утверждает, что Магомет в один и тот же день и издал приказ, чтобы разбежавшиеся греки вернулись в город, обещая им внешнюю безопасность и свободу религии, и велел архиереям и клирикам выбрать патриарха. Ясное дело, что второй факт мог совершиться, спустя долго после первого, а не в один и тот же день. Неверно утверждает Франдзий, что, будто Геннадий избран потому, что прежний патриарх умер, нет, этот последний был униат и бежал. Все эти ошибки историка можно исправлять на основании других позднейших известий, чего, однако, многие писатели даже нашего времени не делают. Франдзий говорит еще, что Магомет желал, чтоб провозглашение нового патриарха произошло так же, как велось дело при византийских императорах. Затем ясно указывает, что именно сделал в этом смысле сам Магомет. Рассказ этот прост и натурален,

и очень жаль, что последующие историки, передавая указанный рассказ, слишком много вносят неподобающей византийской окраски. Кратко, но довольно выразительно этот летописец говорит о больших правах, данных султаном патриарху (Migne, tom. 156, р. 893–896). Тон хроники меланхолический: видно, что автор никак не мог приспособиться к новым порядкам. И Франдзий, как и Дука, и Халкокондил, немного оказывает помощи церковному историку.

Действительная историография греческой церкви турецкого периода начинается только с 16 века, когда, кроме этого века, занялись изучением и предшествующего. Толчок, как увидим, дан, впрочем, со стороны.

Большая часть источников, сюда относящихся, в разных отношениях стоит во взаимном родстве, вследствие чего эти источники составляют, в некотором роде, одно целое.

Первое место между ними, по всей справедливости, должна занимать «Historia Patriarchica» («Патриаршая история»), об авторе которой речь впереди. Появилось в свет это сочинение, при особенных исключительных обстоятельствах, о которых, хоть кратко, но следует сказать. В 15-м и в большую часть 16 века греки, подчиненные турецкому владычеству, жили в большом отчуждении от остальной просвещенной Европы. А самая эта Европа так мало интересовалась христианским Востоком, что с течением времени забыла и думать о греках и оказалась сущею невеждою относительно состояния греческой церкви и греческого народа 15 и 16 веков. На Западе так основательно забыли о греках, что стали думать, будто христианская вера «не существует больше ни в Азии, ни в Элладе, ни во Фракии»; мало того: в конце 16-ro века западные ученые мужи считали нужным обратиться в Константинополь с вопросом: существуют ли теперь такие города, как Фессалоника, Никея, Халкидон и даже Афины? Простираться еще дальше невежество, конечно, не могло. Из этого постыдного состояния просвещенный Запад быль изведен немецким тюбингенским университетом. В числе профессоров этого университета во второй половине 16 века быль Мартин Крузий (или Крузе – по немецкому произношению), знаменитый эллинист, любивший греческий язык и науку и в этом же направлении влиявший на своих студентов. Узнав случайно, что греческий народ далеко еще не погиб для христианства и просвещения, он захотел поточнее узнать о современном ему состоянии греков. Вскоре представился благоприятный случай, который привел его к вожделенной цели. В 573 году австрийским императором отправлено было посольство в Константинополь; во главе посольства стоял барон Унгнад, протестант, который пожелал иметь при себе капеллана или протестантского пастора. Этот жребий, по счастливому стечению обстоятельств, пал на молодого магистра тюбингенского университета Стефана Герлаха, при посредстве которого Крузий легко вступал в сношения с более просвещенными греками. Крузий был весьма любознательный человек, а поэтому ему хотелось знать решительно все о греках: как живут они теперь, как жили с начала турецкого владычества; есть ли у них книги, школы, каким языком они говорят, т. е. насколько он сохранил связь с древнеэллинским языком и т. д..

Тюбингенский профессор начал с того, что написал письмо на греческом языке тогдашнему патриарху Иеремии II-му (которого он, по видимому, не знал по имени), и послал его (в 1573 г.) с Герлахом. В этом письме он рекомендует с лучшей стороны этого последнего и слегка касается своих pia desideria. Впрочем, письмо это, как естественно, не принесло желаемых плодов. У патриархов константинопольских слишком много было своих дел, чтобы найти возможность войти в сношения с неведомым немецким профессором. Дела Крузия пошли не только лучше, но можно сказать – блестяще, лишь после того, как ученый тюбингенец узнал от Герлаха о существовании в Константинополе двух образованных греков – Иоанна Зигомала «ритора великой церкви» и толкователя Св. Писания, и его сына Феодосия Зигомала, патриаршего протонотария. С ними Крузий вскоре вступил в переписку (с января 1575 года), которая в конце концов и привела его к самым счастливым результатам. Отец и сын (в особенности последний) Зигомала сделались ревностными посредниками между Константинополем и Тюбингеном; они охотно и весьма успешно исполняли ученые поручения Крузия. Сношения их тянулись десятки лет. От этого, конечно, много выиграла эллинская наука в Тюбингене. А главное, выиграла наша наука – церковная история.

Мартин Крузий захотел ознакомиться с греческой церковной историей того периода, о котором на Западе ничего не знали – с греческой церковной историей после падения Константинополя до 70-х годов 16 века. И любопытство Крузия замечательно быстро было удовлетворено. В ученом кабинете тюбингенского профессора на столе появилась греческая рукопись, которая потом получила и латинское заглавие: «Patriarchica Constantinopoleos Historia», и которая заключала описание правления константинопольских патриархов от Геннадия Схолария до Иеремии II-го включительно (впрочем, она описывала только часть правления этого патриарха церковью), точнее: от 1454-го года до 1578. Вот первая церковная история, при посредстве которой, ничего не ведавший о греческой церкви турецкого периода Запад, ознакомился с этим, несомненно, интересным предметом. Эта «Патриаршая история» вместе с другим историческим трудом, полученным в Тюбингене Крузием подобным же путем (но о котором, труде, скажем ниже, отдельно) и со множеством других документов, составившихся частью из корреспонденции Крузия с греками, частью из других греческих письменных произведений – была напечатана Крузием в Базеле в 1584 году в обширном фолианте под довольно вычурным заглавием: «Turco-Graecia» (Турко-Греция).⁷ Книга эта составляет истинную сокровищницу знаний по части изучения греческой церкви, греческой нации и языка, в особенности второй половины 16 века, и до сих пор пользуется великим научным авторитетом. Греческие памятники изданы здесь с латинским переводом и многочисленными примечаниями Крузия. Жаль только, что, не смотря на трехсотлетнюю давность, Турко-Греция до сих пор не имеет второго издания, нужда в котором сильно чувствуется не только вследствие редкости и дороговизны книги Крузия, но и вследствие типографских несовершенств 16 века, отразившихся в самом тексте и способе его печатания. Не наше ли дело: переиздать Крузия?

Но что такое «Патриаршая История»? Кто ее написал? Какое значение имеет она в науке? Эта история занимает 78 столбцов in folio (107–184 col.) и описывает почти исключительно счастливые или несчастные (больше этого рода) судьбы патриархов константинопольских и их отношениях к туркам, греческим архиереям и греческому народу. Об авторе сочинения до последнего времени не было точных сведений. Таким признавали Мануила Малакса, учителя патриаршей школы в Константинополе, но это мнение находит себе опровержение в том, что сам Малакс не считал себя автором, как видно из следующей приписки, находящейся в самом начале рассматриваемого сочинения: «это переложено мною, Мануилом Малаксом, на простое наречие (разумеется, с чисто греческого языка) для г. Мартина Крузия». Конечно, можно бы полагать, что скромность заставила Малакса скрыть свое авторство, но это едва ли так. Дошедшие до нас сведения о Малаксе, встречающиеся в Турко-Греции Крузия, лишают нас возможности предполагать, чтобы такой человек, как Малакс, способен был написать серьезное историческое произведение, каким признается «История Патриаршая». М. Крузий говорит, что это был «учитель Патриаршей школы, учивший греческих детей и юношей, человек старый и бедный, питавшийся сушеною рыбою, которая была развешана по стенам классной комнаты и которую он сам и варил; он приобретал средства к жизни перепискою книг и любил тратить деньги больше всего на вино"⁸. Очевидно, очень сомнительно, чтобы Малакс был историком.... Но спрашивается: на каком же основании почти простого переписчика «Истории Патриаршей», каким именует себя Малакс, могли, однако же, считать автором ее? Основания для этого были и заключались частью в том, что оставалось совершенно неизвестным, с чего именно он списывал свой труд, и что служило оригиналом его переложения, а частью – и главное – в том, что в одном письме Феодосия Зигомала к Крузию встречаем следующие речи. Феодосий пишет: «я описал бы тебе и времена патриархов (константинопольских), в какие каждый из них занимал престол, как ты желал того, если бы я не знал, что ты с этим можешь познакомиться из книги Малакса, написанной на народном наречии, и которая есть у Герлаха». Не ясное ли дело, что Феодосий, современник появления на свет первой Патриаршей хроники, прямо называет Малакса автором ее? Удивительно! В особенности после вышеприведенного собственного заявления Малакса. Удивление наше возрастает еще более, когда несколько далее Феодосий в своем письме пишет: «о Малаксе нужно сказать, что в том, что он написал, собрав из многих книг, не везде находим истину. В одних случаях он пишет, руководясь благорасположением, а в других неприязнью. Примером может служить его повествование о Патриархе Иоасафе (II-м), муже превосходном, любителе эллинизма, несправедливо по зависти лишенном кафедры"⁹. Опять ясное указание, что Малакс сам написал «Патриаршую историю» и притом не беспристрастно, например, изобразил Иоасафа в чертах непривлекательных, вопреки справедливости, по суждению Феодосия Зигомала? Как тут быть? Сам Малакс отрекается от написания им Патриаршей истории, а Зигомала, современник, ясно приписывает ему этот труд! Не смотря на такое прямое и, по-видимому, авторитетное показание Феодосия Зигомала, мы должны отрицать происхождение хроники от Малакса, как ее автора. Прав сам Малакс и не прав Патриарший протонотарий Зигомала.

Впрочем, оставим неправильные показания этого последнего на его совести, не вдаваясь в дальнейшие разъяснения по этому вопросу. В недавнее время открылось одно очень внушительной важности обстоятельство, которое окончательно разъяснило темный вопрос об авторе «Патриаршей Истории», обстоятельство, которое, однако же, сколько знаем, совсем осталось неизвестным в русской ученой литературе, по крайней мере, мы не встречали никаких указаний на него здесь, и потому оно должно явиться новинкой для русской исторической науки.

Открыта рукопись, с которой списывал и переводил Мануил Малакс. Этим открытием наука обязана афинскому ученому Константину Сате. Рукопись найдена Сатою в святогробской библиотеке в Константинополе (она помечена 569 №) и заключает в себе ту самую патриаршую историю, которую прежде с некоторым правдоподобием приписывали по ее происхождению Малаксу. Автором рассматриваемой «Истории» был митрополит Навпактский и Артский по имени Дамаскин Студит. Его труд заглавляется: «О Патриархах Константинопольских от времен Константина Великого до нашего времени». Труд окончен написанием в 1572 году. Для доказательства мысли, что Малакс списал с готовой Патриаршей Истории безвестного Дамаскина Студита, Сата приводит две больших выдержки – одну из рукописи Дамаскина, а другую из книги Малакса: тождество оказывается очень точным. Мы однако же не совсем понимаем, почему Сата ограничился приведением лишь одного места (в котором идет речь об обстоятельствах перенесения патриаршей резиденции при патриархе Геннадии от храма Св. Апостолов в монастырь «Всеблаженнейшей»). Так как автограф Дамаскина (а это действительно автограф) не издан и неизвестно, когда будет издан, то было бы более целесообразно, если бы, ради большей убедительности в тождестве Малакса и Дамаскина, Сата привел несколько параллельных мест из разных отделов обоих произведений. Теперь же, если и не остается места для сомнений (нет оснований не доверять Сате на слово), то, во всяком случае, читатели Саты лишены возможности составить, хотя какое-нибудь понятие о манере работы Малакса над готовой рукописью, напр., о том, в чем и как видоизменял он слог и изложение Дамаскина, всегда ли ясно он передавал мысли подлинника и проч.. Сам афинский ученый очень мало говорит об отличиях труда Малакса от оригинала, т. е. сочинения Дамаскина. Сата указывает, что конец «Патриаршей Истории» взят не из Дамаскина, а написан кем-нибудь еще, может быть, Малаксом. Конец! Однако же на чем же собственно прерывается рассказ Дамаскина в списанной Малаксом книге? На этот, как нам кажется, любопытный вопрос, афинский ученый отвечает очень странно: «на 199 странице Малакса в боннском его издании», говорит он. Sic! На 199 странице боннского издания¹⁰. Западный ученый, производящий сличение книги с важною рукописью, не ограничился бы таким неопределенно-скупым заявлением, а разъяснил бы – на каком именно месте указанной страницы прерывается повествование Дамаскина. Дело в том, что на указанной Сатою странице идет непрерывная речь о церковном правлении Иеремии II-го и, не будучи прозорливцем, ни один ученый не может с уверенностью решить вопроса: с каких слов начинается рассказ не-Дамаскина.

Из разбираемого показания Саты с несомненною ясностью вытекает одно – именно, что не принадлежат Дамаскину только какие-нибудь пять страниц в конце «Патриаршей истории» боннского издания. Дальнейшие указания Саты отличий Малакса от Дамаскина исчерпываются следующим: у Малакса есть рассказ об Арсении, ученом митрополите монемвасийском, какого не встречается у Дамаскина, а также нет у этого последнего и повести о том, как Иеремия I спас греческие церкви от разрушения их турецким правительством (повести, нужно сказать, очень маловероятной); наконец, по словам Саты, Малакс подробнее рассказывает о последних патриаршествах его времени – Дионисия, Иоасафа и Иеремии¹¹. Итак, в настоящее время можно смело выставлять на «Патриаршей Истории», изданной Крузием, подлинное имя ее автора: Дамаскина Студита. Но не странно ли: почему Малакс, в свое время, в известной цитированной нами его приписке, не написал имени автора той рукописи, с которой он списывал Патриаршую Историю для Крузия? А с другой стороны: не странно ли и то, что Крузий не поинтересовался тем, чтобы узнать (а это он, конечно, мог бы сделать): с какого автора списывал свой труд Мануил Малакс? Впрочем, каждый век имеет свои нравы и обычаи – и не станем строго судить людей, живших назад тому 300 лет. Будем благодарны Малаксу и, в особенности Крузию, и за то, что ими сделано для науки.

«Патриаршая История» имеет большое значение в науке. Она носит на себе черты беспристрастия, если, увы, обилие резких отзывов и изображений темных сторон в жизни патриархов считать признаком беспристрастия. В действительности, мы не можем определить степени беспристрастия этой истории, потому что нам нечем проверять ее показания. Заметим одно: известия о константинопольских патриархах 15 и 16 веков, какие только циркулируют в теперешней исторической науке, в подавляющем большинстве, заимствуются лишь отсюда. Как мы имели случай указать выше, один из современников автора, – говорим о Феодосии Зигомала, – выразил сомнение в беспристрастии «Патриаршей Истории» и в пример указывал на описание автором правления патриарха Иосафа II; но наука едва ли вправе внимать этому, может быть, единственному скептическому голосу, раздающемуся против «Патриаршей Истории». И на это есть достаточное основание: рассказ об Иосафе ведется в книге не просто от лица автора «Истории», а представляет собой полное или сокращенное изложение соборного деяния против патриарха, деяния, подписанного более чем 50-ю митрополитами и епископами (имена которых полностью прописаны у автора «Истории»). Может ли историк с легким сердцем отметать такой документ, основываясь на скептической заметке Зигомала, хотя бы он и быль протонатарием?

Любознательный Крузий не ограничился тем, что пожелал от его константинопольских корреспондентов удовлетворения своему ученому любопытству по части церковной истории, вследствие чего ему и была послана из Константинополя Historia Patriarchica; он хотел иметь обстоятельные сведения и по части гражданской истории того nepиoда, который обнимала сейчас названная «Historia Patriarchica». А потому обращался с просьбою в Константинополь к своим греческим друзьям о том, чтобы они удовлетворили и этому его желанию. Друзья вняли его просьбе и послали ему рукопись, которая издана была потом под таким латинским заглавием: «Historia Politica Constantinopoleos (от 1391 до 1578 года)». По объему она вдвое меньше «Истории Патриаршей», и повествует преимущественно о турецком господстве над Греками. Эта «Политическая История» отпечатана Крузием в той же его «Турко-Греции»¹². Конечно, эта история имеет для нас гораздо меньше значения, чем «История Патриаршая», но, все же, она не лишена значения и для церковного историка, как увидим ниже. Кто автор «Истории Политической»? На этот вопрос до последнего времени нельзя было находить удовлетворительного ответа. В конце рукописи, в которой была начертана эта история и которая была послана Крузию, находилась следующая приписка рукою Феодосия Зигомала: «Благодарение Богу. Как я нашел, так и переписал для Мартина Крузия, исправив по силе возможности». Отсюда видно, что рукопись была с чего-то списана, как удостоверяет Зигомала и слегка при этом поправлена. Но возникает вопрос: что было оригиналом, с которого с исправлениями списывал Зигомала? Решить вопрос опять помогает нам Константин Сата. Он говорит: «Политическую историю», посланную Крузию, Зигомала списал с автографа Дамаскина Студита, не поименовав автора. Греческий корреспондент Крузия, по словам Саты, только переложил на более чистый греческий язык повествование Дамаскина, написанное на простонародном греческом наречии.¹³ Больше Сата не дает никаких подробностей. Очевидно, и этот новый автограф Дамаскина найден там же, где и «Патриаршая История» Дамаскина, в Святогробской библиотеке в Константинополе. Непонятно, почему так мало Сата дает сведений по интересному вопросу об отношении печатной «Политической Истории» к рукописной. Несомненно, одно: митрополита Дамаскина, своего современника, греческие ученые 16 века обворовывали, заметая следы своего плагиата. Что касается вопроса о научном значении «Политической Истории» для церковного историка, то оно не велико. Эта история дает сведения о всех патриархах константинопольских турецкого периода, но эти сведения суть сокращения того, что говорится о них в «Патриаршей Истории»: сейчас видно, что источник сведений у автора «Политической Истории» – общий с автором «Патриаршей Истории», с тем различием, что эта последняя говорит о патриархах подробнее, а первая значительно короче.¹⁴ Есть, однако же, один вопрос, в разрешении которого Historia Politica должна иметь руководственное значение. Разумеем вопрос о времени и обстоятельствах поставления Геннадия – первого патриарха по падении Византии. Как мы знаем, Франдзий очень мало удовлетворителен по этому вопросу: он больше знал, как дело в таких случаях происходило во времена византийские, и недостаточно помнил о том, как дело произошло при Магомете II, как совершилось избрание Геннадия. Дамаскин-же, т. е. автор «Политической Истории» указывает, что протекло значительное время между фактом падения Византии и избрания Геннадия¹⁵ и он вполне прав: так как ни с чем не сообразно думать, что будто Магомет на третий день по завоеванию Византии распорядился избранием нового патриарха в столице, как заставляет думать Франдзий. Современная наука оценила показания Дамаскина и перестала верить Франдзию – в чем она вполне права.¹⁶ Любопытны также взгляды Дамаскина, выраженные в разбираемой истории на отношения Магомета II к Грекам¹⁷; любопытны они уже и тем, что к ним возвращается современная наука, перестав без нужды много говорить о деспотизме и тирании турецкого правительства вообще и Магомета II в особенности.

Сношения Мартина Крузия с Константинополем, о которых нам пришлось уже немало говорить, не ограничились научной сферой; вместе с другими тюбингенскими богословами, канцлером университета Иаковом Андреа, Лукою Озиандором и позднее Герлахом, Крузий вошел в переписку с тогдашним константинопольским Патриархом Иеремией вторым (и Митрофаном), с целью познакомить греческую церковь с протестантским учением, и узнать: как смотрит Греческая церковь на это учение. Здесь не место входить в подробности по вопросу: какие, собственно, мотивы руководили тюбингенцами в их церковных сношениях с Константинополем. Важно то, что эти сношения повели к появлению в свет очень интересного собрания исторических документов известного под названием: «Акты Виртембергские» Что такое «Акты Виртембергские»?

Лишь только начались сношения Крузия и других тюбингенцев с константинопольскою церковью с вышеуказанною целью, как возникло беспокойство в римско-католических кружках, основанное на этих отношениях. В этих кружках возникли опасения, как бы сношения протестантов с Греками не послужили к более тесному сближению протестантизма с греческою церковью, вследствие чего протестантство, естественно, стало бы сильнее и влиятельнее, а пропорционально этому римский католицизм слабее и отчужденнее. Чтобы повредить указанным сношениям протестантов с Греками, некоторые римско-католические писатели решились истолковать эти сношения в самом нежелательном для протестантов смысле, и тем повредить усилению и развитию протестантства. Так, с указанною целью, придворный проповедник польского короля Станислав Соколовиус, краковский каноник, издал сочинение, в котором старался доказать, что протестанты, чувствуя себя неловко, как отщепенцы от Церкви, вздумали, по отпадении от римской церкви, искать сближения с греческою церковью, намереваясь соединиться с нею; при этом Соколовиус, желая досадить протестантам, утверждал, что, однако ж, Греческая церковь отвергла их искательства. Вслед за этим другой папистический писатель Вильгельм Линдан, епископ гентский, принимая во внимание те же сношения тюбингенцев с Греками, сильно нападал на протестантов, представляя рассматриваемое дело, как самое постыдное для них. Такие попытки папистов представить в невыгодном для протестантов свете сношения их с Константинополем, побудили тюбингенцев опубликовать, путем печати, документы, относящиеся к истории сношений Тюбингена с Константинополем¹⁸.

Так появились в свет драгоценные, в научном отношении, «Акты Виртембергские»¹⁹. Содержание этих актов составляет: краткие письма тюбингенцев к Иеремии II и краткие письма Иеремии к тюбингенцам; Аугсбургское исповедание, переведенное на греческий язык и посланное в Константинополь Иеремии и другим лицам, подробный ответ Иеремии на это исповедание (писанный без сомнения не самим Иеремией, а, вероятно, Иоанном или Феодосием Зигомала); подробные сочинения тюбингенцев, в которых заключается защита учения, изложенного в «Исповедании»; обстоятельный разбор этой защиты со стороны Иеремии (или, точнее, его ученых помощников в этом деле). Все это составляет значительный по объему сборник и служит богатым материалом для изучения интереснейшего и единственного в своем роде явления – сношений Греческой церкви 16 века с представителями протестантской мысли и воззрений. Мы должны, однако же, сказать, что рассматриваемые акты одни сами по себе еще недостаточно раскрывают всю историю указанных сношений. Для полноты и ясности представления дела, при изучении «Актов», нужно обращать серьезное внимание на тот отдел «Турко-Греции» (liber VII)²⁰, где помещены многие документы, касающиеся тех же сношений, но не вошедшие в рассматриваемые акты. Говоря фигурально, известия и документы, находящиеся в указанном отделе «Турко-Греции», есть, как бы, канва, истинною картиною для которой служат «Акты». «Турко-Греция» дает возможность изучать жизненные условия, при каких происходило дело, а «Акты» – самое дело и его результаты. Но если для догматиста несомненно очень важны «Акты», то для историка, может быть, еще важнее те известия и документы, которые помещены в Турко-Греции и относятся к этому же явлению.

Во всяком случае, наука должна быть благодарна тюбингенцам, издавшим сборник, известный с именем «Актов Виртембергских». Французский ученый Легран в своей «Эллинской библиографии» называет существующее издание «Актов» «драгоценным сборником» и считает его «весьма редким». Сам он отмечает, что имел удовольствие видеть эти Акты в библиотеке князя Маврокордато и описывает их в указанном сочинении так тщательно, как описываются только рукописи, указывая дефекты в пагинации и т. д.²¹. Такую-то достопримечательность составляют «Акты» единственного издания 1584 г.²²

Более точное заглавие сочинения такое: «Историческое сочинение (Вιβλιοʀ ίσϮορίχον), содержащее различные истории, начиная от сотворения мира до падения Константинополя, и далее. Составлено на основании различных точных историй и переложено на новогреческое наречие». Для нас, конечно, эта книга любопытна постольку, поскольку она содержит описание исторических явлений после падения Константинополя. Судьба этой книги весьма странная, как, впрочем, и многих книг, касающихся Греции. Рассматриваемая «История» была очень распространена в Греции и оставалась «в продолжение 200 лет единственною историческою книгою в руках греческого народа». Перепечатывалась она несколько раз, начиная с 1630 или 1631 года. Автору ее посвящались биографические очерки: о нем сообщалось, откуда он был родом, в каких городах последовательно он был митрополитом, и какую судьбу имело его вышеназванное сочинение²³. И вдруг после всего этого оказывается, что никакого историка Дорофея, митрополита Монемвасийского, никогда и на свете не существовало. Дорофей есть типографский миф. Невероятно, чтобы так было, однако же, на самом деле так. Уяснением действительного имени автора Дорофеевой Истории наука обязана трудолюбивому Константину Сате, который после некоторого колебания стал в этом вопросе на настоящую точку зрения. В таком необычайном приключении, как исчезновение из памяти потомства действительного имени автора и замена этого имени совсем другим именем, афинский ученый усматривает нечто провиденциальное. Оказывается, что автор рассматриваемой «Истории» списал свою историю все у того же Дамаскина Студита, о котором не раз упоминалось раньше, и за это, по суждению Саты, и наказан жестоко: имя списателя исчезло из исторической памяти, заменилось именем Дорофея Монемвасийского, историка, не существовавшего на свете. Правда, как мы знаем, и раньше у Дамаскина списывали – Зигомала и Малакс, но они не имели дерзости приписывать себе списанного, как действительным авторам; не так поступил третий плагиатор труда Дамаскина, он дерзнул поставить на книге свое (будто бы авторское) имя, но имя его исчезло из книги при первом же ее печатном издании. И на этот плагиат дерзнул кто же? Соученик Дамаскина и близкий к нему человек! Итак: мы узнали, что настоящим автором рассматриваемой «Истории» был Дамаскин Студит, митрополит Навпактский и Артский. Но спрашивается: кто же бесцеремонно списал его труд, имея намерение приобрести имя историка? И как случилось, что действительное имя плагиатора не сохранилось в печатной книге, а в самом же начале 17 века заменилось здесь именем какого-то неведомого Дорофея? Автором-плагиатором рассматриваемой истории был Иерофей, митрополит Монемвасийский, человек близкий к патриарху Иеремии II, и сопровождавший этого последнего в его путешествии в Россию в 1588 – 1591 году. Сата нисколько не сомневается теперь, что писателем- плагиатором указанной истории был именно Иерофей, а не Дорофей. Основаниями для такого заключения Саты служит следующее:

1) нигде в этой истории совсем не упоминается имени митрополита Дорофея, между тем, весьма часто здесь сообщаются сведения о Иерофее Монемвасийском, и притом такие сведения, которые могли быть известны только этому лицу;

2) В числе преемников митрополита Иерофея Монемвасийского нет никого, кто носил бы имя Дорофея, как удостоверяют тщательно изученные Сатою кодексы константинопольской патриархии. Поправка имени автора-плагиатора разбираемой истории в настоящее время принята и лучшими греческими историками²⁴. Впрочем, если Иерофей и был плагиатором, списывавшим у своего соученика – Дамаскина, однако же, как это доказал Сата, нечто и свое присоединено Иерофеем к тому, что он занял со стороны. Так он, независимо от своего руководителя, описывает события церковные, начиная от времени патриаршества Пахомия I (?) (нач. 16 в.) и до времени возвращения Иеремии из России. Компиляция Иерофея много раз была издана в разное время, причем, при новом издании к рассказу автора делались краткие прибавки, в которых излагались неважные сведения о позднейших событиях турецкой империи и греческого народа. Следовательно, в теперешнем виде история Иерофея есть, отчасти, труд коллективный, в который вошли и очерки нескольких писателей, продолжателей названного лица²⁵. Что касается вопроса о том, каким образом случилось, что труд Иерофея стал известен с именем Дорофея, то Сата объясняет это типографской опечаткой, допущенной при первом издании книги в Венеции. Объяснение, по-видимому, простое, но, в то же время, и несколько мудреное. В самом деле: почему при втором и следующих изданиях не было сделано необходимой поправки? Впрочем, как говорится, книги имеют свою судьбу, а в Греции, к тому же, по-видимому, судьбу непостижимую²⁶.

Но, пожалуй, нам заметят: какое значение может иметь поправка в имени писателя рассматриваемой истории? Не есть ли педантизм останавливать свое внимание на таком вопросе? Не все ли равно для нас – кто писатель книги, Дорофей или Иерофей? Нет, не все равно. Если кто прочтет в известном труде проф. И. И. Малышевского: «Мелетий Пигас» страницы, наприм. 249 и 250, тот поймет, что разрешение вопроса об имени автора указанной хроники дело весьма полезное. Здесь читаем: «Иерофей Монемвасийский смело и громко протестовал, называя беззаконием уже то, что без воли Божией(?) Пахомий (II, патриарх) засел в Патриархии». Через несколько строк: «сторонники Пахомия, архиереи и клирики, которых Дорофей Монемвасийский презрительно называет безглавыми…». А на следующей странице: «Иерофей Монемвасийский продолжал возбуждать против Пахомия священников, архонтов…"²⁷

Понятное дело, что теперь, когда уяснено, что имя Дорофея напрасно стоит в заголовке книги, уже никто не станет писать, как написано в приведенной цитате, где имя Дорофея сменяется именем Иерофея, к немалому недоумению читателя – и сменяется потому, что в хронике-то выводится говорящим Иерофей, то говорит автор от себя, не называя себя по имени, а так как в заглавии хроники стоит имя Дорофея, то, естественно, у историков, писавших на основании разбираемой хроники, появлялось в рассказе новое действующее лицо – Дорофей (как оказывается, вовсе не существовавшее в то время, к какому его относили и продолжают относить и в наше время). Теперь же, после того, как открыто имя автора хроники подобным недоумениям (чтоб не сказать больше) места уже не остается. Мало того: теперь должны кануть в Лету и те похвалы, которые иногда расточались «беспристрастному и откровенному» писателю Дорофею. Пусть эти похвалы, если они и не совсем справедливы, достаются действительному лицу, а не существу из области мифологии.

Герлах – имя для нас известное. В качестве капеллана австрийского посланника Унгнада в Константинополе, Герлах оставался здесь от августа 1573 г. до июня 1578 года, т. е. пять лет. Время это прошло для него не даром. Обладая любознательностью и наблюдательностью, он стал всматриваться в окружающий греко-христианский мир. В связи с этим, он начал вести подробный дневник, в котором с немецкой пунктуальностью записывал даже мелочи относительно лиц, с которыми он встречался и событий, о которых получал сведения. Дневник Герлаха постепенно разросся в целую большую книгу, которая и была напечатана в 1674 году, в виде фолианта, под заглавием: «Stephan Gerlachs dess Aeltern Tagebuch». Книга эта составляет собою богатое собрание любопытных и очень точных известий, имеющих большое значение для историка греческой церкви. Герлах раскрывает для нас внутренний склад тогдашней греко-христианской жизни. У него найдете сведения о Патриархе и патриаршем дворе, о житье-бытье Патриарха, о лицах, его окружающих, о школах, о замечательнейших представителях тогдашней греческой учености, например об Иоанне Зигомала и всей его семье (с ее нравами и обычаями и, в особенности, его сыне Феодосии). Заметки его об этой семье так рельефны, что можно с его слов писать портреты ее членов. Найдете много сведений о состоянии греческого просвещения вообще, о состоянии проповедничества, даже полную характеристику этого проповедничества. Изучите по Герлаху материальное положение лиц, принадлежащих к духовным сферам, узнаете о разных религиозных обрядах, как именно они справлялись народом, например, о свадьбах, узнаете о многих суевериях Греков и разных их недостатках. Книга Герлаха, одним словом, вещь драгоценная. Конечно, как немец и, притом, протестант, Герлах на многое смотрел со своей точки зрения несколько сурово и требовательно, но не трудно его суждения отличать от его наблюдений. Греками иногда он был недоволен и за то, за что должен был бы хвалить их, например, за их верность древним церковным верованиям. Слог его дневника неуклюж, но это не составляет большой беды. Мы с удовольствием станем пользоваться дневником Герлаха. Он цитируется немцами в роде Гейнекция, Цинкейзена и Пихлера, из него приводятся выдержки Гейнекцием, он превосходно изучен Леграном. Меньше всего знают этот дневник греческие и русские ученые. Оканчивая речь о Герлахе, мы, таким образом, расстаемся с кружком тюбингенцев 16 века, которым так много обязана церковно-историческая наука и о которых так много пришлось нам говорить.

Разумеем одну книгу нашего русского ученого, профессора Владимира Ламанскаго, который не так давно выдал ее под несколько претенциозным заглавием: «Secrets d'etat de Venise» («Тайны Венецианской республики») с пояснительным добавлением: Documents, extraits, notice s et etudes servant а eclaircir les rapports (d e l a scigneurie avec los Grecs, les Slaves et la Роrtе Ottomane a la fin du ХV et аu XVI siecle («Документы, извлечения, заметки и этюды служащие к уяснению отношений венецианской республики к Грекам, Славянам и Оттоманской Порте, в конце 15-го 16 веке»)²⁸

Конечно, «тайны Венеции» нам не нужны, нас интересуют документы, изданные почтенным ученым и ознакомляющие нас с отношениями Порты к Грекам в 15 и 16 веках. Книга не есть перепечатка чего-нибудь старого. Нет, помещенные в ней документы извлечены г. Ламанским прямо из венецианских архивов. Она, несомненно, интересна и имеет большую научную ценность. На основании подлинных документов, в ней заключающихся, мы узнаём: хорошо ли или худо жилось Грекам под владычеством Турок? Слаще ли им жилось под владычеством Венецианцев, христиан римско-католического исповедания? Силою ли лишь оружия Турки побеждали Греков, подчиненных Венеции, или же отторгали их из-под этой власти, потому только, что владычество Турок было приятнее для Греков, чем владычество Венецианцев? Как смотрели Венецианцы на Греков, – как на врагов или друзей Турок? Почему Венецианцы взирали на патриарха константинопольского столь же враждебно, как и на самого султана? Чья была хуже, безнравственнее политика – христиан-венецианцев, или же нехристей Турок? Все вопросы любопытные, на которые находим прямые и удовлетворительные ответы в «документах» г. Ламанского. Документы изданы в подлинниках, т. е. на том языке, на каком они первоначально написаны, а таким для них служит язык латинский и итальянский. Конечно, итальянский язык не всем знаком. Для незнакомых с этим языком существует в книге очень подробный регистр документов, составленный на общепонятном французском языке. На этом же языке написаны и многочисленные и, иногда, очень обстоятельные заметки издателя. Пользовался ли кто-нибудь книгой г. Ламанского в интересах изучения отношения Порты к Грекам и Греков к Порте – кто-нибудь, кроме самого г. Ламанского, который, как видно из некоторых его сочинений, недаром трудился над извлечением венецианских документов из пыли архивов – мы совсем не знаем. Но, несомненно, пользоваться ею необходимо, когда дело идет об изучении сейчас указанных взаимных отношений Порты и Греков в 15 и 16 веках. Материалы, даваемые рассматриваемым изданием, свежи и важны своею непосредственною правдивостью.

Одною из самых замечательных личностей греческой церкви начала 17 века был известный патриарх константинопольский Кирилл Лукарь, долго управлявший константинопольскою церковью. Он замечателен и сам себе, и еще более по тем шумным спорам из-за Кирилла, которые возникли по его смерти в греческой церкви и даже за пределами ее. Споры эти повели к очень важным результатам в истории греческой церкви. В смысле научном споры эти не прекратились еще и теперь. Одним из очень любопытных памятников, имеющих самое близкое отношение к личности Кирилла Лукаря и его истории служат названные нами «Монументы» Эймона. Полное заглавие памятника читается так: «Monuments authentiques de la religion des Grecs et de la faussete de plusieurs confessions de foi des chretiens orientaux» («Подлинные памятники религии Греков и лживости многих вероизложений восточных христиан»). Раг Aimon, ministre du St. Evangile. А lа Haye (Гага) 1708.²⁹ «Монументы» Эймона заключают в себе множество документов, имеющих целью доказать протестантский образ мысли и убеждений Кирилла. Книга эта содержит в себе «двадцать семь неизданных дотоле писем Кирилла, извлеченных из оригинальных греческих (?), латинских и итальянских манускриптов, – писем, которые до сих пор не являлись в свет, и которые писаны и подписаны собственною рукою Патриарха Константинопольского» (см. оглавление книги). Письма адресуются к различным представителям духовного и светского миpa в среде протестантов и выражают протестантские воззрения. Все эти письма написаны или на латинском, или на итальянском языках (тем и другим из этих языков Кирилл действительно владел) и отпечатаны с французским переводом и примечаниями на этом же языке. Здесь же, в этих памятниках, перепечатано, ранее опубликованное на Западе с именем Кирилла, знаменитое «Исповедание веры» протестантского и даже кальвинского характера в греческом тексте с французским переводом. Кроме того, у Эймона встречаем отрывки из проповедей Кирилла и некоторые другие документы, относящиеся к его истории, но издание их указанным лицом не имеет значения, так как эти документы другими издателями изданы много лучше. Возникает вопрос, с какой стати какой-то Эймон, протестантский пастор в Гренобле, задумал издавать все вышеуказанные документы? Когда появилось в свет, в начале 17 века, знаменитое «Исповедание веры» протестантского характера с именем Кирилла, то понятно: протестанты очень обрадовались этому обстоятельству – в борьбе с римскими католиками протестанты могли опираться на этот факт, как на доказательство, что греческая церковь на стороне их, а не римских католиков. В виду этого, римские католики начали всячески порицать Кирилла. И, вот, на защиту Кирилла и выступает Эймон со своим изданием. Он говорит: «…партизаны папства и защитники папизма были так озлоблены против этого знаменитого патриарха, с тех пор, как он имел смелость обнародовать Исповедание веры с именем исповедания церкви Восточной, во всем сообразное с учением церквей протестантских, так были озлоблены, что и по его смерти старались чернить его репутацию и опровергать его учение».³⁰ Какими были частнейшие побуждения для Эймона издать «Памятники», для нас не представляет интереса. Оставляем в стороне и вопрос о том, достиг ли он каких-либо целей, по-своему защищая Кирилла. Для науки имеют значение только письма Кирилла, и, отчасти, «Исповедание» его же, изданные в рассматриваемых «Памятниках»³¹

В настоящее время, впрочем, известно писем с именем Кирилла Лукаря больше, чем, сколько знал Эймонт, но, все же, его издание остается основным. Рассматриваемое издание должен иметь под руками всякий ученый, изучающий историю греческой церкви 17 века, потому что вопрос о православии Кирилла не решен окончательно и доныне. Будет ли подобный ученый доказывать, что Кирилл православен, в таком случае на нем лежит обязанность указать признаки неподлинности писем Кирилла у Эймона; а, если он будет доказывать протестантизм Кирилла, то ни на чем он не может опереться с такою силою, с какою он может это делать по отношению к «Памятникам» Эймона. Издание это тем важнее, что, как мы сказали, вопрос о Кирилле не решен в науке окончательно. Западная наука, как протестантская, так и римско-католическая (Hefele, Pichler) почитает Кирилла протестантствующим патриархом. Вся греческая литература, напротив, единодушно защищает православие того же лица. А русская литература колеблется между этими двумя взглядами. В русских исследованиях (профессор Малышевский, архимандрит Арсений Брянцев), авторы их идут по следам греческих ученых, но уже слышатся в нашей науке и голоса скептические, принадлежащие очень серьезным ученым и склоняющиеся в обратную сторону при решении вопроса. Всякий, кто станет заниматься указанным вопросом, вынуждается снова поднимать его во всей его широте – и не может обойтись без старинной книги Эймона.

Почему не установилось одинаковых взглядов на Кирилла в православной исторической науке, почему греческие ученые очень ревностно защищают православие Кирилла, это само собой уяснится, если мы познакомимся с содержанием такого важного памятника, как Акты собора Иерусалимского 1672 года. Хорошо известно, что собор этот собран был знаменитым Досифеем, патриархом Иерусалимским и имел целью защитить чистоту православия греческой церкви, после появления «Исповедания веры» с именем Кирилла, вследствие чего возникли нарекания и подозрения в сохранении святости веры и самою церковью греческою.

Прежде всего, скажем несколько слов об изданиях Актов собора Иерусалимского. Акты Иерусалимского собора, кроме этого своего названия, носят другое, более пышное: «Щит Православия» (Ασπίς όρφοδοξίας и т. д.). Самое раннее издание Актов появилось в Париже на греческом и латинском языке, в 1676 году. По чьей инициативе оно сделано – неизвестно. Это издание считают авторитетным в греческой церкви, как это видно из того, что оно именно цитируется в, так называемых, «Грамотах вселенских патриархов с изложением православного исповедания» (об этом русском издании скажем ниже). Другое издание Актов сделано известным Гардюэном в его «Acta conciliorum» (tom XI). Кроме того, существует бухарестское издание, сделанное самим Досифеем в 1690 году и озаглавленное «Меч обличения» (Εχχειρίδιον έλέχχοθ и т.д. – длинное заглавие). Лучшим из всех в настоящее время считается издание Киммеля, вошедшее в его двухтомную книгу: Monumenta fidei ecclesiae orientalis (Pars I, Јenae, 1850). Оно представляет собою сведение в одно целое текста парижского издания 1676 года с текстом издания Гардюэна³², но это не какая-либо произвольная фабрикация, а редакция, чуждая тенденций и пристрастия. Мы теперь и в будущем станем пользоваться Киммлевым текстом Актов.

Собор Иерусалимский имел целью освободить Кирилла от нареканий в увлечении протестантством, и, в виду этого намерения, представил много выдержек из проповедей Кирилла в доказательство его православия, а вместе с тем для удостоверения той мысли, что указанный патриарх не писал, наделавшего столько шума, «Исповедания веры». Достиг ли собор этой цели? Т. е. доказал ли он то, что хотел доказать? Греческие писатели, не вдаваясь в критическую оценку деятельности этого собора и содержания его актов, не обинуясь, отвечают: достиг и доказал. Но греческие писатели вовсе не обладают таким авторитетом, чтобы наука обязывалась доверять им. Даже очень осторожные между русскими учеными иногда позволяют себе замечать, что Акты «дают возможность Кириллову апологету отстаивать патриарха константинопольского (от известных нареканий) лишь в его официальной деятельности». Но, если так, то Акты, по-видимому, не совсем достигают своей цели.

Действительно, текст Актов во многих случаях дает возможность открывать, что, хотя собор имел целью пообелить Кирилла, но он сделал это лишь наполовину. Во многих местах рассматриваемых Актов слышится очень явная неуверенность в том, что Кирилл заслуживает защиты и покровительства со стороны церковного авторитета. Собор, например, говорит, что, если Кириллом издано известное «Исповедание», то следует, что издано оно тайно и обманом (Kimmel. Monumenta, р. 379 init.). Тот же собор несколько далее говорит, очевидно, разумея никого другого, как именно Кирилла: «церковь постоянно следует не каким-нибудь честолюбцам, действующим посредством лукавства, тайно сплетающим, подобно паутине паука, удоборазрушимые призраки, но людям во всем совершенно между собою согласным» (ibid. 381 init.). Или собор даже еще яснее говорит: «если патриарх Кирилл и в самом деле еретик, если он написал то надлавшее шуму Исповедание, причем явно (в проповедях – в церкви) учил одному, а в глубине души веровал другому; то он написал это, не причинив ущерба восточной церкви, которую блюдет Сам Дух Святый, а лишь причинив вред собственной совести» (ibid. 379). В актах того же собора находим еще такие речи о Кирилле: «противники наши (протестанты?) хвалятся Кириллом, как человеком святым; но говорить так они не должны» (и после некоторых рассуждений собор заявляет, очевидно, продолжая прежнюю речь о Кирилле), «ибо того, кто сделался отцом нечестия, признаем не святым, как усиливаются это делать враги наши, а признаем человеком жалким, который совершенно не имеет части со Христом» (ibid. 398).

Наконец, рассматриваемый собор, принимая в свои Акты определения двух предшествующих константинопольских соборов, исследовавших известное «Исповедание», но мало служащих к чести Кирилла, тем не менее, говорит от лица своих членов: «определения этих соборов, в подтверждение того, что ими сделано, мы вносим сюда, так как с ними (этими определениями) мы во всем согласны», и дальше следует: «определение собора константинопольского, против Кирилла Лукаря«… и т. д. (ibid. 398).

Здесь не место входить в подробные рассуждения по вопросу о соборе Иерусалимском и не за тем привели мы известия, извлеченные из его актов. Последнее сделали мы для того, чтобы показать, что акты эти недостаточно изучены и требуют усердного к себе внимания со стороны науки. Не то хотим мы сказать этими словами, что сами намерены мы заняться делом, которым до сих пор еще никто должным образом не занимался; нет, мы впоследствие сделаем, что можем – но сделанное нами, конечно, будет не велико. Вышеприведенные извлечения из актов должны свидетельствовать, что едва ли правы греческие писатели, которые без всякой критики принимают выводы собора Иерусалимского, и что нельзя порицать тех русских ученых, которые скептически смотрят на православие Кирилла, не давая весу доказательствам в этом роде. Вообще, Греки нам не указ в рассматриваемом случае: они слишком любят тщеславиться своим Православием. Но история со своими задачами стоит выше всяких претензий и мелкого самолюбия.

Значительная часть актов собора Иерусалимского, именно, догматические определения его известны и в русском переводе. В 1723 году, или около того, по какому-то случаю, некоторые представители английской церкви подняли вопрос о соединении их церкви с греко-восточной. С этою целью они обратились за необходимыми разъяснениями к церкви константинопольской (и, по-видимому, к русской). Константинопольская церковь для ознакомления англичан с догматами православной церкви послала в Великобританию догматические определения изучаемого нами собора; в то же время константинопольская церковь эти же опредления в греческом тексте сообщила и русскому Святейшему Синоду, имея в виду дать русской церкви руководство на случай, который в одной патриаршей грамоте указан в словах: »и вы, убо, аще намерение имеете, и хощете писати и отвещати оным (англичанам), тако тощно пишите, глаголюще, яко сицево есть наше Восточныя церкве мудрование"³³. Мы не знаем, сделала ли русская церковь из присланных с Востока документов то употребление, возможность которого предполагалась цитируемой патриаршей грамотой. Во всяком случае, русское издание догматических определений собора Иерусалимского появилось только в 30 годах текущего века, неизвестно по какому случаю. Как скоро пришли к мысли издать указанный памятник для сынов русской церкви, поручение об исполнении дела возложено было на знаменитого нашего богослова, Филарета Митрополита Московского. Филарет не совсем остался доволен греческой редакцией определений. Кое-что ему показалось не соответствующим точному смыслу православного учения. Он нашел необходимым, как он выражается в одном письме, дать делу «правильный и не дикий вид"³⁴. Для достижения этой цели, Филарет при переводе догматических определений собора, одно выпустил, а другое, ради большей догматической точности и определенности, выразил много лучше, благодаря своему неподражаемому богословскому языку.

Укажем те опущения, которые сделаны Филаретом с указанным его намерением. В определениях есть прямое верование в неизгладимость благодати, даруемой священством рукоположенному: »как таинство крещения налагает неизгладимую печать, – говорится здесь, – так и священство« (Kimmel, р. 456). Но такого верования не держится вселенская церковь, а потому, эти слова Филаретом изглажены.

Далее, в конце определений, приложены четыре вопроса и четыре на них ответа (вопросы и ответы эти имеют вероучительное значение). В третьем вопросе и ответе речь идет о том, какие книги Святого Писания должно считать каноническими. Разъясняя эту сторону богословского ведения, определения собора считают каноническими книгами: и Премудрость Соломонову, и книгу Товит, и книги Маккавейские, и Премудрость Сираха (ibid. 467 – 8). Но такого верования не находим во вселенской церкви, а потому Филарет опустил третий вопросо-ответ.

Наконец, первый вопросо-ответ тоже подвергся исправлению. Здесь вопрос в подлиннике читается так: »следует ли всем вообще христианам допускать читать Св. Писание«? А в ответе на вопрос, прежде всего, говорится: «нет»! Это абсолютное: «нет» (ού) Филаретом уничтожено, с сохранением, впрочем, дальнейших слов ответа (ibid. р. 465).

Так возник и сложился русский перевод догматических определений собора и явилась книжка: «Грамоты вселенских Патриархов с изложением православного исповедания», и т. д.

Без сомнения, догматист порадуется тому, что Филарет потрудился над исправлением текста определений, но историк, имея пристрастие ко всему архаическому и первоначальному, может быть и поскорбит, что памятник получил слишком «правильный и не дикий вид», как выражается Святитель Московский³⁵.

Двоих этих писателей, не смотря на то, что они составили исторические сочинения, охватывающие всю историю христианской церкви, мы станем рассматривать при изучении источников греческой истории лишь 17 века, потому что они жили в этом именно веке, хотя и дожили до следующего, описывали в своих сочинениях 17 век, как современники-очевидцы, или же как люди, могшие хорошо знать указанное время. Биографию Досифея, патриарха Иерусалимского, рассказывать мы не станем, потому что она достаточно известна в русской литературе³⁶. Отметим лишь год его рождения: это был 1641 год, и год его кончины: 1707.

Главнейшее историческое сочинение Досифея, как известно, заглавляется так: «История патриархов иepycaлимских» Замечательно, что сочинение, кроме греческого, имеет еще славянское заглавие, которое начинается так: «История, сиречь истинное сказание патриархов Иерусалимских, разделено на дванадесять книг, начало, забирающее от Иакова, брата Господня» и проч. Кстати сказать, что в начале книги встречаем «посвящение» , обращенное по адресу русского митрополита Стефана Яворского, оно открывается следующими темноватыми словами: «настоящего времени звание и состояние вещей препятствием бысть» и проч.

Как сочинение очень большое (1240 фолиантных страниц), истоpия Досифея получила у некоторых Греков наименование: «Библиотеки»³⁷.

Относительно заслуг Досифея, как историка, написавшего этот труд, сказать что-либо определенное, затруднительно. По его собственным словам, в основу его труда положено готовое сочинение известного Паисия Лигарида, но как попало это сочинение в руки Иерусалимского патриарха, и как оно было велико, – об этом мы мало, что знаем. Сам Досифей говорит, что «Паисий написал историю патриархов Иерусалимских, которая и нам весьма ( λίαn) помогала, при составлении нашего труда», при этом, впрочем, замечает, что «о патриархах, со времен Ираклия (?) Паисий не сказал ничего здравого" (σελ. 1180).

Разумеется, из этих слов не легко сделать точное заключение о степени зависимости Досифея от Паисия, которого он читал в неизвестной теперь рукописи. Кроме самого Досифея и Паисия, авторские права на рассматриваемую «Историю» может предъявлять и издатель ее, патриарх Иерусалимский Хрисанф, преемник и племянник Досифея, ибо в заглавном листе книги говорится, что она «исправлена и приведена в лучший порядок» Хрисанфом.

Вообще, с точки зрения авторства, «История» представляет некоторую загадку, тем более, что Паисий, по рекомендации Досифея, был «латинофрон», следовательно, писатель неблагонадежный. Но как этого неблагонадежного писателя Досифей превращал в благонадежного; что он делал для этого – ответа нет. Впрочем, нам нет надобности составлять точное суждение о всей истории Досифея в ее совокупности: нас интересуют, главным образом, сведения, какие он дает относительно 17 века.

Сата говорит, что история Константинопольских патриархов этого века заставляет очень многого желать, ибо и личности патриархов, и дела их, и хронология представляют у писателей замечательный хаос. Что же касается Досифея, то он, по словам Саты, с достаточною внимательностью относится к истории константинопольских патриархов как своего времени, так и ближайших к нему времен. Он сообщает известия о них как на основании собственных наблюдений, так и на основании разных заметок³⁸. В свое время и в своем месте, мы воспользуемся известиями Досифея о патриархах константинопольских 17 века.

Нужно сказать, что большая часть характеристик указанных патриархов у Досифея не клонится к их чести; он выставляет их малоспособными и плохо державшими кормило правления в руках. Заранее обращаем внимание на отзыв Досифея о знаменитом Кирилле Лукаре; этого отзыва, по некоторым основаниям, мы не ожидали встретить здесь (σελ. 1171). Кроме сведений о патриархах турецкой столицы, мы почти ничего не находим у Досифея: он мало касается других сторон в жизни константинопольского патриархата 17 века.

История Досифея издана в 1715 году, в Бухаресте. По заявлению Хрисанфа, эта книга раздавалась даром благочестивым христианам. Но, как это происходило – не знаем. По словам одного греческого писателя второй половины 18 века, история Досифея нуждалась во втором издании, так как она и тогда была очень дорога и редка³⁹. Но второго издания ее не последовало. Как же редка и дорога она теперь, несмотря на неуклюжий формат и неряшество издания?

Вот краткие сведения из его биографии. Мелетий родился в Яннине в 1661 году, получил образование в своем родном городе, и сделался здесь же священником. Затем, для усовершенствования в науках, отправился в Венецию и Падую. Изучал здесь медицину и философию и освоился с латинским языком. Потом он был сделан митрополитом Навиактским и Артским, и, наконец, получил в управление митрополию Афинскую. Умер в 1714 году, в летах далеко не преклонных.

Известное его церковно-историческое сочинение носит простое заглавие: «Церковная история» (Εκκλεσιαστικὴ ἱστoρία ). Начинается она пространным введением, в котором читатель подготавливается к пониманию церковно-исторической науки, а затем идет сама церковная история, расположенная по векам и доведенная почти до времени его кончины. По всей вероятности, труд не был окончательно обработан автором. История Мелетия до 1766 года оставалась неизвестной просвещенной греческой публике. Только в указанном году она в рукописи была открыта одним его согражданином (Лампаничиотисом из Яннины) в святогробской библиотеке в Константинополе. По-видимому, находка произошла случайно. Открывший рукопись решился издать ее в свет и с этой целью отдал рукопись Иоанну Палеологу, протоапостоларию великой церкви, с тем, чтобы он перевел историю Мелетия с древнегреческого языка, на котором она была написана, на новогреческое наречие, как более удобопонятное для большинства Эллинов. Но, как оказалось, Палеолог взял на себя труд перевода исключительно ради обещанного гонорара, и выполнил дело очень худо. Тогда любитель науки, открывший рукопись, передал ее для пересмотра и обработки некоему Георгию Вендотису, в Закинфе, человеку славившемуся просвещением. Он и приготовил оригинал для печати: исправил перевод, поправил ошибки и недосмотры в тексте, снабдил его примечаниями, и т. д.

История Мелетия была напечатана в Вене в трех томах (в 1683 – 84 гг.). В пятидесятых годах текущего века предпринято было в Константинополе второе издание истории Мелотия, но вышел только первый том, причем издатель со стороны языка хотел приблизить ее к оригиналу (т.е. восстановить тот древнегреческий язык, на котором она была написана сначала). Смерть издателя помешала благополучно окончиться предприятию⁴⁰. Есть основание утверждать, что тотчас после открытия оригинала Мелетия в святогробской библиотеке, еще до времени его печатания, рассматриваемый труд распространился в публике в рукописи. Так мы знаем, что известный Евгений Булгарис, ученый греческий архиепископ, состоявший на церковной службе в Росcии, владел рукописной историей Мелетия, но она, по его словам, имела крайне неисправный вид, так что, как он выражался, походила на Авгиевы конюшни⁴¹. Для нас, было бы делом лишним составлять суждение о всей истории Мелетия, но мы не можем удержаться, чтобы не привести несколько слов, принадлежащих вышеуказанному Евгению Булгарину и кратко характеризующих этот ученый труд. Евгений говорит: «по части критики Мелетий не силен, но зато он точен в цитатах. Свидетельства он приводит, точно держась стиля тех авторов, из которых они берутся. Поэтому, языку Мелетия не достает единства. Впрочем, в книге выдержано единство метода. Автор был человек чрезвычайно старательный"⁴². Значит, по суждению Евгения, книга Мелетия для своего времени была очень удовлетворительна. Для нас важнее знать, хорошо ли Мелетий описал турецкий период греческой церковной истории, и, в особенности 17 век, с которым афинский архиерей должен был основательно быть знаком.

Здесь приведем суждение Саты, с которым (суждением) на этот раз мы вполне согласны. Названный ученый говорить »после Досифея с наибольшим тактом изучал историю константинопольской патриархии турецких времен Мелетий, в третьем томе своей церковной истории он собрал много известий, сюда относящихся. Правда, он не знал хронографии Дамаскина Студита и довольствуется тем извлечением, какое сделано Малаксом и издано Крузием, но он присоединил много сведений, пропущенных в этом извлечении«. Что касается 17 века, то об изучении Мелетием этого времени, Сата замечает: Мелетий »старательно передал нам некоторые подробности о событиях, начиная от времени управления константинопольскою церковью патриарха Тимофея II до времени патриаршества Каллинина (1614–1702 г.), такие подробности, каких ни откуда еще нельзя почерпнуть"⁴³.

Хорошо! Но Сата не отметил вот какого недостатка у Мелетия, как писателя, изобразившего и свой век, в котором он сам жил. Мелетий, говоря о 17 веке, слишком много распространяется о событиях и явлениях западного христианского мира, и очень коротко повествует о греко-христианском Востоке. Как бы мы ему были благодарны, если бы он поступил как раз наоборот.

О западном христианстве 17 века мы знаем так много, что едва можем разобраться в известиях в этом отношении, а о христианском Востоке того же века, напротив, так мало знаем, что остается только печалиться и скорбеть. В заключение отметим, что мы высоко ценим некоторые скептические замечания автора касательно двятельности известного собора Иерусалимского 1672 года (Τόμ III, σελ. 469), а также краткие, но меткие замечания автора, в которых довольно верно характеризуется слишком суетливая натура Досифея Иерусалимского (ibid. 484 – 486). Любопытно сравнивать известия Мелетия и его современника Досифея Иерусалимского, относящиеся к истории константинопольской патриархии. Вообще, церковная история Мелетия есть книга очень полезная для истории греческой церкви новейших времен.

А. Н. Муравьев и его книги: «Сношения России с Востоком по делам церковным». (Части I и II. Петербург, 1858 – 1860 г.).

Вот, наконец, и русский источник, очень важный в деле изучения греческой церкви 16 и, в особенности, 17 века. Названное издание не есть сочинение. Это сборник документов, извлеченных из архива Министерства иностранных дел и касающихся сношений церковного Востока с Россией в вышеуказанные века. Само собой разумеется, греки в сношениях с Россией пользовались не русским, а греческим языком. Русский же перевод, на котором изданы документы Муравьевым, обязан своим происхождением особому учреждению древности – «посольскому приказу», ведавшему иностранные дела в 16 и 17 веках.

Муравьев сознается, что иногда он несколько уяснял русский язык документов, но без этого обойтись было не возможно (Предисловие к 1-й части). При одном случае Муравьев пишет, что он приготовил к печати еще такие же три части, содержащие подобные же документы, но только документы несколько более позднего времени. (Предисл. ко II части). Но, увы, эти три части до сих пор не увидели света! Поистине, достойное сожаления обстоятельство.

Документы, уже напечатанные Муравьевым, имеют несомненную научно-историческую важность; таковы же, уверены мы, и документы, которые собраны были этим писателем, но не были им изданы. Важность документов, помещенных во второй части и относящихся к 1627 – 1645 годам, т. е к первой половине 17 века, видна уже из следующего: в существе дела все эти документы есть неприятное клянчанье о помощи, жалобы и сетования греческих архиереев и монастырей на свою бедность и скорби, но, тем не менее, исторические факты здесь, поскольку дело идет о константинопольских nvrpиapxax, очень верны действительности. Сравнение этих документов с греческими известиями удостоверяет правдивость первых. Так это неожиданно! Значит, несправедливо думать, что будто «Греки присно льстивы»!

Одни заметки рассматриваемых документов касательно знаменитаго Кирилла Лукаря глубоко знаменательны и характеристичны! Но не будем ударяться в подробности. Значение этих документов читатель легко усмотрит из тех цитат, какие нами будут приводимы в дальнейших наших очерках. Вообще, о русских источниках мы будем говорить кратко, так как эти источники вполне доступны не только для ученого, но и для простого любителя греко-христианской истории.

Дапонте! Кто это Дапонте? Известностью, как историк, этот муж стал пользоваться очень недавно. Неутомимый Сата составил подробную биографию этого мужа. Но в этом жизнеописании не усматривается ничего замечательного.

Дапонте родился в начале 18 века на о. Скопеле, получил не блестящее образование, затем проводил очень подвижную жизнь, похожую несколько на жизнь авантюриста, бывал в Константинополе, долго жил в Бухаресте, Яссах, побывал в Крыму – наконец попал в Константинопольскую тюрьму. При посредстве золота, откупившись от тюрьмы, Дапонте, должно быть с горя, ушел на Афон и сделался монахом. Умерь в 1789 году.⁴⁴ Ничего замечательного! Так как значительная часть его жизни протекла в монашеской келии, то, полагаем, что здесь и получили начало его исторические труды. Известность в качестве историка, Дапонте иолучил недавно. Сата в 1872 году издал его сочинения в своей «Греческой библиотеке», а один румынский ученый назад три года, повторил издание их. И вот, Дапонте получил реноме историка. Откровенно говоря, если бы издание исторических трудов Дапонте не было новинкою в науке, мы и говорить о них не стали бы. Так мало привлекательности представляют они на наш взгляд. Но, как скоро писатель приобрел известность, мы волей неволей должны что-нибудь сказать об историке, стяжавшем славу хотя спустя 100 лет по смерти.

Дапонте составил «Хронографию», обнимающую 16481704 годы бытия турецкой империи⁴⁵. Уже то самое, что Данонте описал такое время, в какое он совсем не жил, мало обещает хорошего читателю его хронографии. И читатель, как кажется, не ошибается, если не станет ждать чего-нибудь путного от недостаточно образованного Кесария, взявшего на себя задачу говорить о том, чего он настоящим образом не знал. Во всяком случае, церковный историк совершенно напрасно потратил время, читая и перечитывая хронографию Дапонте. Исторический материал гражданского свойства у Кесария на первом плане, а о церковных делах он говорит мало, даже почти ничего. Он отмечает смены одного константинопольского патриаршества другим, кое-что говорит о неурядицах впатриархии, указывает обстоятельства, при которых турки повесили патриарха Парфения (Хиосского), обстоятельства лишний, а, потому, излишний раз доказывающие, что в Турции всякие нелепости возможны (σελ. 6).

В Хронографии встречаются рассказы о том, как двое турок, впрочем, в разное время, обратились к христианству. Но эти рассказы производят странное впечатление: один рассказ баснословен (σελ.26), а другой совсем не понятен – видите ли? – некий Мустафа-эффенди, пожелав сделаться христианином, обратился к патриарху Каллинику, которого он любил и, наконец, ушел (вдруг! почему?) в Галату к капуцинам, принял латинство и сделался францисканцем. (σελ.42–3).

Удивительно! Образованность свою Дапонте обнаруживает в том, что делает несообразные сравнения, напр. великого драгомана Александра Маврокордато именует «вторым Кикероном» (σελ. 16). Чтение хронографии Дапонте очень затруднительно, вследствие множества слов турецких. И, однако же, каков сюрприз – в 1890 году эта самая хронография вновь издана румынским ученым, каким-то Erbiсеаnu, издана в оригинале с румынским переводом – в национальных интересах⁴⁶. Обяснение этото странного явления, кажется, нужно искать в том, что в хронографии много говорится о Молдаво-Валахии.

Христофор Ангел, родом из Пелопонниса, не желая переносить турецкого деспотизма, бежал в Англию, где в начале 17 века учился, а потом и жил в Кембридже и Оксфорде.

Думают, что под конец он сделался даже кальвинистом⁴⁷. Он написал сочинение на греческом языке (к которому издателем приложены латинский перевод и примечания), под заглавием: De statu hodiernorum Graecorum («О состоянии теперешних Греков») Lipsiae, 1655. Книга написана для иностранцев, не знакомых с православною греческою церковью, а потому, будучи интересна для таковых, мало имеет значения в глазах человека православного, от рождения знакомого с учением и обычаями Греков, как православных. Нам она пригодится лишь в немногих вопросах, напр. о постах, именно о строгости, с какою Греки исполняли их, о материальном положении греческого духовенства и т. д.

Рико (Ricaut), англичанин, состоял секретарем английского посольства при Оттоманской Порте в Константинополе, в 70-х годах 17 века. Был человек очень любознательный, написал впоследствии несколько соченений о Турции, между ними пользуется особенной известностью (это перевод с английского): Histoire de l'eglise Grecque («История греческой церкви») 2-nde edition, Amsterdam, 1710. В сущности, сочинение не заслуживает названия: «История греческой церкви», потому что это не история, а ряд очерков о тех или других сторонах состояния греков, преимущественно в 17 веке. Книга Рико напоминает нам дневник Герлаха, – отличие между ними лишь в системе изложения и в степени образованности их авторов: Рико менее учен. Рико полезен почти в тех же вопросах, в каких и Герлах т. е. по вопросам о взаимных отношениях Турок и Греков (Турки, по его суждению, не были слишком деспотичны в отношении к Грекам), об особенной власти патриарха, об уважении народа к, духовенству, о строгости постов, о разных религиозных обычаях, об отношении Греков к римско-католикам, о христианском просвещении, о суевериях и т. д. Мы охотно будем пользоваться книгою Рико, – в нем самом заметно теплое чувство к грекам.

Эльснер (Elssner), немец, написал: «Neueste Beschreibung der Griechischen Christen in der Turkey» (Berlin, 1737), и еще «Fortsetsung der neuesten Beschreibung” и пр. (Berlin, 1747) – (Новейшее описание состояния греческих христиан в Турции», и «Продолжение того же сочинения»). Хотя книга Эльснера издана в 18 веке, но взоры автора обращены на недалекое прошедшее греческой церкви, и потому она может считаться описанием исторического состояния Греции 17 века. Автор, по-видимому, сам не бывал в Турции и описывал положение греческих христиан со слов какого-то константинопольского архимандрита, Афанасия Доростама, прибывшего в Германию, а потом Швецию, с письмом патриарха Паисия (начал править церковью в двадцатых годах) для сбора милостыни на выкуп пленных христиан. Эльснер описывает внешний вид пятидесятилетнего Афанасия и весьма хвалит нравственные качества его. Об этих последних качествах автор так пишет: «Рассказы Афанасия о теперешнем состоянии Греков имеют все признаки достоверности. Он архимандрит, следовательно важное духовное лицо при патриархе, а потому может сообщать верные известия о рассказываемом, притом же это муж рассудительный, не суеверный, серьезный, богобоязненный, страшащийся неправды и лжи» (Vorrede). В подробности содержания сочинения Эльснера вдаваться не станем: оно вращается совершенно в тех же сферах, как и известные книги Герлаха и Рико.

Рассказы Афанасия автором приводятся не дословно, а им дана самостоятельная, систематическая, обработанная форма; поэтому сочинение Эльснера нельзя назвать источником в строгом смысле этого слова. Если читатель позволит, мы отнесли бы книгу Эльснера, так сказать, к полуисточникам исторической науки: здесь есть и то, что можно причислить к источникам: рассказы Афанасия, и то, чего нельзя причислить сюда: собственные суждения автора, работавшего кабинетным способом и лично не бывавшего в турецкой Греции. Эльснер имеет много общего в воззрениях с Рико. Книгою немецкого ученого историк греческой церкви пользоваться обязан.

По части рассматриваемых источников этот век очень беден, но в утешение себе и другим должны заметить, что назад тому менее четверти века историки в этом отношении были еще – или, точнее, почти лишены были всяких источников.

Наш старый знакомый Дапонте, кроме прежде рассмотренной нами Хронографии, писал еще «Исторический каталог мужей знаменитых» (1700–1784 годов) – Κατάλoγoζ ίστoριχόζ άnδρώn επισήμωn. Этот каталог, относящийся по своему происхождению и содержанию к 18 веку, издан впервые Сатою в его «Греческой Библиотеке» в 1872 году⁴⁸.

В этом сочинении Дапонте описывает, или же делает заметки о писателях, принадлежащих к разным чинам, и о более известных духовных и мирских лицах, отличавшихся своею деятельностью и жизнью. Имена лиц, вошедших в «Каталог» автора, расположены по порядку их служебных рангов. Сначала идут патриархи константинопольские (заметим, кстати, с пропусками, обнимающими зараз несколько десятилетий), александрийские и пр., потом просто архиереи, иеромонахи, иepeu, иеродиаконы и монахи; потом pyccкиe императоры и императрицы вышеуказанного nepиoда, господари, драгоманы и проч. Можно бы подумать, что автор сумел сказать много любопытного в своем «Каталоге», но ничего такого нет. Мы напрягали усилия, чтобы добыть хотя бы одну особенно любопытную выдержку из книги, но ничего не добыли.

Говоря о писателях 18 века, автор, по-видимому, приводит заголовки их сочинений на память или со слухов, без указанйя точного их содержания, места и года издания. Так, обыкновенно, пишут по истории литературы, не имея под руками никаких книг. Кое какие сведения о жизни и деятельности «знаменитых мужей» нередко заканчиваются молитвенными воздыханиями вроде следующих: «вечная тебе память» или: "Слава Тебе, Боже»! Курьеза ради процитируем отзыв Дапонте о нашем Петре Великом. Этого государя он именует «вторым солнцем» (σελ. 136). И на том спасибо!

Откровенно говоря, мы до сих пор еще не решили вопроса о том, станем ли мы впоследствии чем-либо пользоваться из этого сочинения или же не станем, не смотря на новизну этого источника. Любопытно, однако ж, что и это сочинение Дапонте издано в 1890 году вторым изданием, под редакцией прежде упомянутаго нами Erbiceanu, снабдившего оригинал отечественным румынским переводом⁴⁹. Мотивом издания, вероятно, служит то, что здесь говорится о господарях. Мы не усмотрели никаких достоинств в разбираемой книге Дапонте, но один немец, критик румынского издания «Каталога» взглянул на дело иначе. Онь усмотрел в книге признаки прогрессивного движения греко-христианской мысли, а усмотрел он эти признаки в том, что в Греции, судя по «Каталогу», некоторые духовные лица увлекались идеями квиетиста (еретика) Молины⁵⁰. Поистине хитер немец, умудрился хоть за что-нибудь похвалить сочинение Дапонте. Но от такой похвалы, конечно, православному человеку не поздоровится.

Макрей (Mαχραίoζ) – знаменитость Саты. Указанный ученый тщательно составил биографию Макрея, но мы, в интересах краткости, лишь немногое заимствуем из нее.

Макрей родился около средины 18 века в Фурне, первоначальное образование получил в аграфской школе, но ему потом посчастливилось дважды учиться под руководством знаменитого греческого ученого Евгения Булгариса – сначала в, так называемой, афонской Академии, а потом в константинопольской патриаршей школе. По окончании образования, Макрей занял видное место преподавателя в патриаршей же новооткрытой философской школе. Умер в преклонных летах, в 1819 году⁵¹. Макрей известен составлением церковного исторического сочинения, под заглавием: «Достопамятности церковной истории» (обнимающего 1750–1800 годы). Сочинение это впервые издано в свет Сатою в 1872 году, в его известной «Греческой Библиотеке»⁵².

Оно разделяется на пять частей, но деление это чисто механическое. По-видимому, автор имел намерениe приложить в конце каждой части списки патриархов и султанов, упоминаемых в известной части, но эти списки почему-то находим не при всех пяти частях. Сата в большом восторге от церковной истории Макрея, почему он именует автора «единственным лицом, достойным имени историографа» а его историю – «одним из наиболее почтенных памятников в ряду хронографий"⁵³. Но мы не разделяем восторгов Саты.

Самое начало истории странное: она начинается, как говорится, ни с того, ни с сего. История начинается так: »окончился 1750 год от Рождества Христова, и церковь стали отягощать различные взносы денег и издержки«. И это вдруг! Правда, дальше, но не сразу, автор объясняет, чем условливалось это явление, но, все-таки, начало остается странным. А оканчивается история так, как будто бы автор ради отдыха закурил наргиле, а потом и … заснул.

Церковная история Макрея, в существе дела, есть история патриархов константинопольских – и в этом отношении она есть подробное изображение жизни и деятельности этих лиц за целую вторую половину 18 века. А это, при бедности вообще источников для указанного века греческой церкви, очень важно. Но, к сожалению, автор ведет свое дело далеко не так, чтобы мы оставались ему вполне благодарны. Очевидно, Макрей слышал, что в хорошей истории дается место характеристикам действующих лиц, и сам пытается сделать то же самое, описывая патриархов. Но подобная задача оказалась выше его силы. Его характеристики не выдерживают даже снисходительной критики. Прежде всего, они крайне монотонны и шаблонны. Если бы кто вздумал выписать эти характеристики в виде параллельных столбцов, то открылось бы, что в них слишком много общих черт, тогда как действительные исторические лица всегда носят печать разнообразия. К тому же, еще нужно прибавить то, что этот автор, если желает написать особенно сочувственную характеристику, то без меры сыплет словами, прибегает к риторике и воображает, что таким образом он достигает цели. Большинство патриархов из-под его пера выходят «филаретами», «филагатами», «афиларгирами», а подчас, к тому же, и «филомузами». Характеристики патриархов Макреем, поэтому, часто превращаются в панегирики. Так, описывая одного патриарха, который всего-навсего управлял церковью константинопольскою пять месяцев и четыре дня, автор однако же характеризует его следующими словами (это – Мелетия): был он «кроток, незлобив, благопопечителен, учителен, бережлив, несребролюбив; обращал свою любовь ко всем, любил и всех архиереев, и иepeeв, и монахов, и архонтов, и клириков и весь (?) народ; и во всем, по апостолу, был вся, да всяко некая приобретет во Христе» (σελ. 273–274). В уста этого же патриарха Макрей влагает длинную молитву своего сочинения, которой на самом деле иерарх, конечно, не произносил (σελ. 264).

Еще неправдоподобнее характеристика другого патриарха (Софрония). Этот патриарх, по уверению Макрея, являлся столь »учителен, что каждое его слово, и каждый оборот речи был целым поучением». "В толковании Священного Писания он же проявлял сладость, силу и ум, отличавшие св. Отца Златоуста» (σελ. 306. 321). Разумеется, такая характеристика чужда правдивости.

Следует заметить о характеристиках Макрея еще то, что если кого он порицает, то он уж не щадит порицаемое лицо, а если кого хвалит, перебирает чуть не весь панигерический лексикон. Пытается автор иногда описывать и литературную деятельность патриархов, но это у него сводится к характеристике в роде следующей: «Каллиник патриарх писал разное» – и конец (σελ. 234).

В тех случаях, когда Макрей говорит о целых массах людей, ему почему-либо неприятных, в выборе бранных слов он не стесняется. Латинян обзывает «волками в овечьей шкуре» (σελ. 216), христианский народ константинопольский именует »дикими зверями и бешеными собаками» «безумной паствой» (σελ. 210–211).

Из некоторых противоречивых суждений автора, оказывается, что он не всегда имеет надлежащую точку зрения. Одного naтриapxa (Серафима, отставного) за то, что он явно держал сторону возмутившихся против турецкого владычества греков и поощрял их продолжать борьбу, Макрей порицает, объявляя его поджигателем народа к убийствам, на что – говорил он – не осмеливался ни один православный патриарх, будучи охранителями своего достоинства, как учителей мира и кротких учеников Христа (σελ. 287–288). А другого патриарха, столь же явно дружившего с турками и удерживавшего греков от восстания против турецкой власти (говорим о Григории V), он же склонен считать действующим легкомысленно (σελ. 394). Что-нибудь одно: или Серафим действовал хорошо, а Григорий нехорошо, или же наоборот; другого взгляда быть не может на это дело.

К недостаткам Макрея нужно относить и то, что он является ярым врагом всяких новшеств, в чем бы эти последние не заключались, хотя бы в переделке патриархом своих покоев. Историк должен любить все хорошее, не соблазняясь тем, новое оно или старое. Некоторые из указанных нами недостатков Макрея видит и Сата, но он считает их слишком маловажными. Впрочем, Сата указал один такой недостаток у Макрея, которого мы сами не заметили: оказывается, что благоприятные или неблагоприятные отзывы этого историка о патриархах часто зависели от того – хорошо или не совсем хорошо жилось самому Макрею при том или другом патриархе из числа тех, о которых он писал и при которых жил.⁵⁴

К числу достоинств «Церковной исторйи» Макрея Сата относит то, что этот историк замечательно точен по части хронологии и не вплетает в свой рассказ ничего такого, что прямо к делу не относится⁵⁵. Охотно присоединяемся к приведенному замечанию афинского ученого: действительно, все это отличает Макрея от других греческих повествователей данного периода, и заслуживает похвалы.

Но мы еще должны указать на благородство мысли рассматриваемого историка: вероятно, как человек, состоявший всю жизнь на педагогической деятельности, он с замечательной теплотой относится даже к малейшим успехам просвещения и никогда не забывает восхвалить известного патриарха, в случае, если этот обнаружит ревность к устроению новых или усовершению существующих школ (σελ. 218–19).

В возникшем тогда вопросе о том, крестить или нет переходивших от римского католицизма и протестантства в православие, Макрей держался более гуманного и правильного взгляда, между тем, даже некоторые патриархи держались другого взгляда, не имеющего в свою пользу твердых оснований. По-видимому, Макрей не чужд был сладостной мечты, что возможно наступление такого времени, когда «философы будут править и правители философствовать» (σελ. 245).

Вообще, если недостатки «Церковной Истории» нашего историка и довольно значительны, то при помощи критического аппарата не трудно оперировать над нею, как научным источником, со значительным успехом. Некоторые известия Макрея, сами по себе, непосредственно, очень любопытны; таковы, например, его известия о патриархе Григории V, которого у нас считают, по примеру тщеславных афинян, великим иерархом единственно, кажется, за то, что Турки присудили его к виселице в великий день Пасхи.

Ему принадлежит сочинение: «Церковная и Политическая история в двенадцати книгах» (Εχχλεσιαστιχώn χαί πoλιτιχώn είζ δώδεχα), Константинополь, 1870 г.

Книга эта старая, хотя она издана и недавно; в наше время в Греции напечатано много исторических сочинений, извлеченных из пыли библиотек. Мало точных известий имеется об Афанасии Ипсилантисе. Известно, что он жил в прошлом столетии в Константинополе, предполагают, что он умер в конце этого века, по своему званию – он врач. Рукопись его вышеназванного сочинения найдена в библиотеке Синайской метохии в Каире. Хотя в приведенном нами заглавии труда Ипсилантиса указано 12 книг (частей), но на самом деле изданы только 8, 9 и 10 книги – и то не сполна. Не появились в свет первые семь книг, начинающися от времени Юлия Кесаря и простирающиеся до падения Константинополя, в виду того, что они не представляют интереса; не появились в свет и две последние книги (11 и 12), в которых, вероятно, было продолжение того, что теперь напечатано, ибо они утрачены. В напечатанных же книгах рассказывается история Турции от падения Константинополя до конца 80-х годов 18 века.

Наибольшее значение, конечно, имеет та часть довольно большого сочинения Ипсилатиса, которая им написана в качестве современника, – такою частью является вторая половина 9-ой книги и кн. 10. Но мы напрасно будем ожидать найти здесь много интересных известий. Даже сам издатель «Истории» Ипсилантиса (архимандрит Герман) очень скромно отзывается о том, что может найти читатель в рассматриваемой части у Ипсилантиса: «читатель часто откроет здесь основание полюбить в авторе (Ипсилантисе) скорее, любящего свой народ, эллина, чем беспристрастного историка, скорее благочестивого и добродетельного старца, чем старательного писателя; в нем богобоязненный христианин берет перевес над глубоким политиком"⁵⁶. Наш читатель, конечно, хорошо поймет, что, если сам издатель не мог иначе характеризовать историка Ипсилантиса, то, значит, история этого писателя не высока по своим достоинствам даже в той ее части, где он пишет как современник и очевидец.

Нужно сказать, что церковно-исторический элемент в этом труде не выдвигается на первый план и занимает не видное место. Нельзя и сравнивать «Церковную Историю» Макрея и «Историю» Ипсилантиса по их значению для ученого, занятого изучением церковной жизни греков второй половины 18 века, хотя оба названные писателя жили в одно и то же время и описывали, как очевидцы, это же самое время.

Макрей в такой же степени богат церковно-историческими сведениями, в какой Ипсилантис беден ими. С первого взгляда является даже не совсем понятным, почему в заголовке труда рассматриваемого писателя история его наперед наименована церковною, а, потом уже политическою. Правильнее было назвать ее или просто политическою, или же наперед политическою, а потом уже церковною. Указанная странность находит себе достаточное объяснение в другой странности: автор ведет свой рассказ, располагая его не по порядку царствующих султанов, а по порядку правивших церковью патриархов константинопольских. Но возникает вопрос: почему автор поступил так, а не иначе? Если он хотел внушить читателю мысль, что истинными правителями греческого народа были патриархи, а не иноверные султаны, то, внушая подобную мысль, он должен был бы написать действительную историю патриаршьего управления греческой церкви под владычеством турок, а не ограничиваться сухими и малоинтересными заметками о константинопольских патриархах.

Вообще, нельзя умолчать, что заглавие книги вводит в заблуждение читателя: он надеется встретить здесь настоящую церковную историю, а, между тем, встречает здесь лишь обрывки и сухие заметки по этой части. Несомненно, что каждому, занимающемуся изучением новейшей греческой церковной истории, необходимо ознакомиться с трудом Ипсилантиса уже ради простого успокоения совести: не познакомившись с этой историей, он, ведь, всё будет думать, что в ней, в самом деле, собраны и невесть какие сокровища исторического знания.

В одном русском серьезном церковно-историческом сочинении «Летопись» Ипсилантиса наименована «весьма важною», разумеется, для церковного историка. Было бы очень желательно узнать, в каком отношении книга эта показалась русскому ученому «весьма важною»? Впрочем, мы рады были бы и тому, если бы этот последний разъяснил, в каком отношении История Ипсилантиса, хоть сколько-нибудь важна для церковного историка, изучающего 18 век (или какой другой) жизни церковной.

Наконец,

Александр Элладий (Ελλάδιοζ) Элладий родился около середины 17 века в Лариссе, в Фессалии, имел случай получить достаточное образование. Будучи в Константинополе, он поступил на службу к английскому посланнику лорду Паджету, и с тех пор начал странствовать по Европе, сначала вместе с сейчас названным лордом, а потом и без него. Побывал в Венгрии, Австрии, Германии, Франции и Англии. В этой последней стране он слушал лекции в Оксфорде и знал английский язык⁵⁷.

О последних годах его жизни мы не имеем сведений. Он написал латинское сочинение под заглавием: «Status praesens ecclesiae Graecae» (Теперешнее состояние греческой церкви), 1714 (указания на место печатания книги нет на заглавном листе). Книга, почему-то, посвящена нашему Петру Великому с приложением его портрета. Мы относим эту книгу к числу памятников, имеющих значение в деле изучения греческой церкви 18 века, главным образом, потому, что она издана в указанном веке. Что же касается ее церковно-исторического содержания, то мы затрудняемся сказать, собственно, какая эпоха греческой церкви характеризуется здесь.

В книге сообщается много известий о превосходном состоянии греческих школ в Турции, но в таком состоянии эти школы не находились ни в 17, ни в 18 веках, да и сомневаемся: так ли они хороши и теперь, какими описал их Элладий. Школы Элладия, суть, школы воображаемые. Что таких превосходных школ в его время совсем, может быть, не было в Греции, в этом удостоверяет сам Элладий, не замечая того; ибо, по его словам, в превосходных школах Греции, ничуть не уступающих по достоинству нашим теперешним гимназиям, если верить показаниям автора, было по одному нищему учителю, причем, ни книг для учеников, ни денег на содержание их не имелось. Элладий сочинил свои школы из патриотизма, имея в виду восхвалить греческий народ и возвысить его в глазах западных христиан.

Элладий много говорил о благочестивых обычаях греков, о необыкновенном уважении их к семейному началу и т. д.; но обо всем этом он говорит так, как это делается в проповедях, произносимых в похвалу какого-либо знаменитого покойника. Такую благочестиво-идиллическую жизнь греки вели, может быть, лишь в дни св. Андрея Первозванного, которого этот народ считает просветителем Византии. Восхваляя без меры свой народ, Элладий иногда говорит положительные нелепости. Так, раскрывая дикую мысль, что будто это очень хорошо, если у Греков нет ни типографий, ни своих печатных книг, Элладий в доказательство ее правоты указывает на то, что там, где есть печать, там встречаются и великие злоупотребления этой последней. Один из примеров такого злоупотребления, вслед за тем, он и приводит, говоря: «ut taceam j am abusum horrendum, quoties nempe Sanct. Scripturaru m fragmentis ad άφεδρώnαζ suos emungendos utuntur» (р. 165). Автор, очевидно, совсем заболтался. Впрочем, спешим оговориться.

Книга Элладия не лишена значения, в ней разбросано немало микроскопических заметок большой важности, но, все же, эта книга может быть полезна только в очень опытных руках: нужна полная бдительность, чтобы автор не ввел читателя в заблуждение своим апологетизмом. Отзывы его о Кирилле Лукаре имеют высокую научную ценность. Элладиева критика новогреческого перевода книг новозаветных, сделанного Каллиополитом, как думают, под влиянием протестантов, превосходна, и мы с истинным наслаждением читали эти страницы в книге, но, к сожалению, трактат автора относительно новогреческаго перевода почти выходит за пределы церковно-исторических интересов, и входит в область филологии⁵⁸.

Такими источниками служат все и ничего. Все, не исключая плюгавой фанариотской газетки «Восток», теперь уже покойной, издававшейся в Москве, в светской прессе. И все, не исключая бессмысленного апокрифа под названием «Сон Богородицы», не так давно кем-то раздаваемого палестинским паломникам в Иерусалиме, в качестве весьма назидательного произведения в духовной литературе. Все, говорим, и ничего. Ничего, потому что все и ничего, в настоящем случае, являются понятиями тождественными. Главное же, в настоящее время, когда история нашего века еще не закончилась, нелегко сказать, какие течения в церковной жизни греко-восточного мира возобладают, и, потому, какие документы получат для историка особенную важность и значение.

Всем известно, что нет ничего труднее, как спокойно и правильно изучать совокупность явлений своего времени. В тридцатых годах нынешнего века общее внимание людей, интересующихся делами церкви, обращало на себя внимание освобождение элладской церкви из-под фанариотского ига. Сколько радужных надежд возлагалось на освободившуюся от постороннего давления церковь молодого королевства. Теперь же, немногие уже остаются под влиянием этих надежд. Несомннно, эта церковь ничего не приобрела от того, что сделалась независимой, а потеряла весьма много, и, притом, самого дорогого. Точка зрения на положение Эллады меняется. И, быть может, нам скоро придется собирать документы, показывающие: что потеряла, а не что приобрела указанная церковь, вследствие своего освобождения из-под власти фанариотов.

То же самое должно сказать о церкви болгарской. Давно ли все мы восторгались отделением Болгарии от константинопольского патриархата, как счастливой зарей, занимающейся над пробудившимся к новой жизни народом. Восторгаемся ли мы этим событием теперь? Не думаю. Освободившись от ига фанариотского, Болгария в самое короткое время растеряла то, чем силен был этот, долго порабощенный, народ – святые предания родной старины, которые своими корнями держались на церковной почве Константинополя.

Новые документы получают особенное значение: это документы, в которых говорится об упадке значения церкви и оскудении веры в княжестве болгарском. И в Элладе, и в Болгарии религиозность нового образца, на манер покладистой французской религиозности, приобретает особенную силу, после того, как власть патриарха константинопольского там и здесь окончательно пала. Говорим все это затем, единственно, чтобы уяснить, как трудно историку нашего времени стать на настоящую точку зрения в вопросе: хорошо это или худо, что Эллада и Болгария уже не под властью вселенского патриарха? А, затрудняясь зтим вопросом, он затруднится и на каких документах остановить свое внимание, как на главных источниках при изучении греко-восточной церкви нашего времени? Только с течением времени все это разъяснится, и только тогда-то можно будет писать историю указанной церкви нашего века.

Просим читателя припомнить, что Эллада и Болгария с их церквями нас мало интересуют, так как предметом нашего особенного внимания в дальнейшем труде будет константинопольская церковь и явления, с ней связанные (см. «Введение»).

Если же мы заговорили сейчас об Элладе и Болгарии, то сделали это по следующей уважительной причине. Главнейшие источники для изучения истории греческой церкви 19 века в указанном отношении находятся в тех самых книгах, в которых раскрывается история отпадения Эллады и Болгарии от константинопольской церкви. Почему ж так, понять не трудно. Касаясь истории отделения этих двух стран от власти константинопольского патриарха, невозможно было не касаться, в то же время, и разных вопросов о патриархе, его власти, архиереях прежнего типа, их отношениях к народу и т. д., и т. д. Таким образом, появились в свете книги, которые, собственно, ведут речь об Элладе и Болгарии, но которые, в то же время, дают много очень ценных материалов по истории главнейшей греческой церкви, т. е. константинопольской. К подобнго рода источникам относится, прежде всего, сочинение знаменитого Константина Икономоса (τoῦ ἐξ Οίκonόμωn) под заглавием: «Tριακonταετηρὶζ ἐκκλησιαστικὴ, ἢ συnταγμάτιon ίστoρικὸn τῶn ἐκκλησιαστικῶn συμβεβηκότωn, 1821–1852» (Церковное тридцатилетие или историческое описание церковных происшествий), Афины, 1864.

Икономос (1780–1857), этот замечательный ученый, принимал видное участие в устройстве элладской церкви после ее отделения от константинопольской, а поэтому, много говорит в своей книге вообще о патриархе и греческих архиереях, и церковной жизни константинопольского патриархата. Особенную ценность придает книге Икономоса как то, что в ней много документального материала, так и то, что Икономос не сочувствовал отделению элладской церкви от константинопольской и, значит, мог быть беспристрастнее в критике дел этой последней, чем другие греческие писатели, сторонники отделения.

Другим важным источником нашего дела должно служить трехтомное сочинение немца Maurer'a. Оно возникло при тех же обстоятельствах, когда Эллада отделилась от Константинополя в церковном отношении, и носит заглавие: Das Griechische Yolk in ofentlicher, kirchlicher Beziehung. (В. I-III), Heidelberg, 1835 («Греческий народ в общественном и церковном отношении и пр.»).

Сочинение драгоценно во многих отношениях. Автор его, Маурер, был членом регенства в Элладе во время малолетства баварского принца Оттона, провозглашенного королем Эллинов – и жил в качестве члена регенства в Афинах. «Источниками сочинения, по словам автора, служили относительно прежнего состояния страны (а это-то нам и нужно) или прямо официальные известия или, по крайней мере, сведения, собранные официальным путем, или же сведения, полученные от частных, но благонадежных людей» (Vorrede, ХV). Несомненно, что книга имеет характер первоисточника. Она может служить авторитетным пособием для историка, изучающего константинопольскую церковь, так как в ней собрано много известий, заметок и сведений по этой части за время, предшествующее отделению элладской церкви от патриаршей. Мы произнесем лучшую похвалу Мауреру, если скажем, что вся немецкая, значительного объема, литература, появившаяся после этого автора и посвященная истории молодого эллинского королевства, касаясь отношения константинопольской церкви к элладской до отделения последней от первой, часто лишь буквально повторяет по этому вопросу известия все того же Маурера.

Столь же полезным источником знаний для рассматриваемого историка церковного могут быть и важнейшие из сочинений, обязанных своим происхождением, так называемой, болгарской схизме. Эта схизма заставила с таким же усердием критиковать дела и порядки константинопольской церкви, с каким это происходило и раньше по вопросу об отделении Эллады от Константинополя в церковном отношении.

Из книг, сюда относящихся, и рассуждающих на основании документов, или же сообщающих самые документы, наиболее видное место занимает: «Собрание мнений и отзывов Филарета митрополита московского по делам православной церкви на Востоке» (Петерб. 1886). Весь этот том состоит из документов, из выдержек, из таких же документов и суждений Филарета – и имеет высокую научную цену. Помещенные здесь материалы обхватывают эпоху от 1858 года до 1867, но эти материалы проливают свет и на раннее положение вещей в интересующей нас константинопольской, церкви. Немало можно находить сведений о положении этой церкви и в друтих томах издания: «Собрание мнений Филарета».

Было бы несправедливо обойти молчанием и очень полезную для нашего дела книгу известного грекофила, Т. И. Филиппова: «Современные Церковные вопросы» (Петерб. 1882). Около половины книги посвящено изучению константинопольской церкви и греко-болгарской «распре». Автор, большею частью, приводит документы или судит, опираясь на них. Каких воззрений держится автор, это видно из эпиграфа в его книге, взятого у Григория Богослова: «не победити ищем, но прияти братию, их же (Болгар, поясним мы) разлучением терзаемся"

Для историка, в рассматриваемом отношении, глубокий интерес представляют дневники, записки и сочинения, написанные на основании личных наблюдений таких лиц, которые долго жили или живут и теперь на Востоке, которые усердно изучали состояние греческой церкви в наше время.

Упоминать ли здесь о преосвящ. Порфирии Успенском, изучившим христианский Восток, как никто другой, долго живя в этой стране? Думаем, что это лишнее. Много он написал и напечатал, а многое только написал, но не успел напечатать. Чего можем мы ожидать от издания ненапечатанных произведений еписк. Порфирия, об этом превосходно можно судить по отрывкам из его дневника под заглавием: «Книга бытия моего» (Сырку. Описание бумаг е. Порфирия. Петерб. 1891).

Из других лиц, заслуживающих упоминания по таким же основаниям, укажем на проф. В. Григоровича, написавшего: «Очерк путешествия по европейской Турции» (Казань, 1848), где можно находить сведения о греческих школах и, вообще, о духовном просвещении; на К. Н. Леонтьева, составившего художественные рассказы под скромным заглавием «Из жизни христиан в Турции» (Т I-III. М. 1876), в которых нет ни одной черты, которая не находила бы себе подтверждения в литературе, посвященной тому же делу: он не любит пускать слова на ветер; наконец, на архимандрита Антонина Капустина, который издал свои путевые записки под негромким заглавием «Поездка в Румелию» (Петерб. 1873) и: «Из Румелии» (1886 г.), записки обширные, тем более драгоценные, что они, поражая своею необычайною свежестью и новизною, до сих пор остаются неведомыми в науке. Сочинение высокопреподобнейшего о. Антонина обилует остроумнейшими афоризмами; вот из числа их один, который дорог сердцу каждого историка: «на беду или на счастье – и история есть то же факт, и то же сила, и порознь и, смотря по тому, кто чего в ней ищет». По направлению мысли, е. Порфирий – грекофоб, Григорович – славянофил, Леонтьев – грекофил, а о. Антонин, во всяком случае, не грекофил.

Мы исчислили лишь малую часть источников для 19 века, но мы и не брались за что-либо большее: все не подлежит исчислению.

Под таким неимпозантным заглавием, в течение последних двенадцати лет, Православное Палестинское Общество в Петербурге издало в свет целую cepию памятников первостепенной важности для историка греческой церкви. Кажется, немного распространен этот «Сборник» в публике, но все, любящие духовное просвещение от души возблагодарят указанное Общество за его просветительскую деятельность. Издание «Сборника» с самого начала появления Общества сделалось одной из целей его. В уставе Палестинского Общества, между прочим, читается: §1: «Общество учреждается исключительно с ученою и благотворительною целями, для достижения которых ему предоставляется: собирать, разрабатывать и распространять сведения о св. местах Востока»; §3: «Общество заботится о приведении в известность и сообщении таких сведений, которые остаются без употребления в частных руках и в архивах разных мест»; §7: »Собирание и распространение сведений Обществом совершается посредством чтений в собраниях общества, а также печатных записок, периодических и других сочинений и сборников, издаваемых в свете».

В силу этих параграфов устава, Общество, начиная с 1882 года, успело напечатать (а это далеко не все, что печатает оно) более 40 томов и выпусков, имеющих великое научно-историческое значение. Эти тома и выпуски могут быть превосходным материалом для церковного историка – станет ли он изучать старое время, с IV века, или же новейшее до настоящей минуты. Велики заслуги Общества для науки. И это результат лишь 12-летней деятельности? Как же разрастается его деятельность ради науки в будущие десятки десятков лет? Но и теперь Обществом сделано так много, что невозможно не благодарить его за просвещенную его попечительность о науке. Чувством благодарности наполняется и наше сердце, когда взираем на серию томов церковно-исторического содержания, отпечатанных Обществом. Но чувства, как известно, не знают логики.

О логике совсем забыли и мы, намереваясь говорить о просвещенных плодах Палестинского Общества. Законы логики требовали, чтобы мы упомянули об изданиях Общества, имеющих отношение к изучению новейшей греческой церковной истории 15, 16, 17, 18 и 19 веков там, где мы вели речь об источниках для каждого из этих веков. Но мы не пожелали этого сделать, пошли наперекор логике. А поступили мы так потому, что, в знак благодарности Обществу, возымели намерение сказать об источниках, изданных этим обществом не порознь, а в совокупности, чтобы таким образом наглядно показать: что и на нашу скромную долю пало от просвещенных щедрот названнаго учреждения.

Вот перечень источников, иногда некоторой, а, чаще, величайшей важности для нашего дела, обязанных появлению в свет Палестинскому Обществу: «Рассказ и путешествие к св. местам Даниила, митрополита Ефесского, 1493–1499 г.», издано под редакцией Дестуниса. Паисия Агиапостолита митрополита Родского – «Описание св. Горы Синайской и ее окрестностей», между 1577–1592 г., под ред. Пападопуло и Дестуниса. «Хождение Трифона Коробейникова», 1593–1596 г., под ред. Лопарева. «Проскинитарий» Арсения Суханова, 1649–1653 года, с двумя «приложениями» того же автора, под ред. профессора Ивановского. (Это записки Арсения, странствовавшего по Востоку: подозрительность в отношении к грекам заставляла его чуть не заглядывать во все уголки каждого посещенного им дома; а цель – узнать точнее греков, изощряла его критическую наблюдательность. Знаменитый памятник!). «Описание турецкой империи» (с рукописи), между 1670–1686 гг., под ред. профессора Сырку. «Странствование Василия Григоровича-Барского по св. местам Востока с 1723 по 1747 год» , 4-е части со 145 рисунками, цена 25 р., под ред. Барсукова – «с подлинной рукописи». (Это такой намятник, равного которому нет ни у греков, ни в Европе, когда дело касается изучения внутренних сторон греческой церкви 18 века. Достоинства его мы можем обозначить только следующим неправильным, но, на этот раз, наиболее подходящим выражением: он, памятник, слишком хорош). «Описание путешествия отца Игнатия в Царьград, афонскую Гору, св. Землю и Египет», 1766–1776 г., под ред. Хитрово. «Православие в св. Земле» (по личным наблюдениям, заключает описание историко-статистическое всех сторон Иерусалимского патриархата), соч. Хитрово. Издания Палестинского Общества изящны и даже роскошны – на манер лучших заграничных изданий того же рода.

Превосходно; но однако ж мое ли дело хвалить и превозносить такое Общество, как Общество Палестинское . . . ? «Мал бех (и ныне есмь) в братии» и единой овцы не имею. Но меня ободряет девиз Общества: «не умолкну ради Сиона и ради Иерусалима не успокоюсь». И я «не умолкну», и я »не успокоюсь», хотя и сознаю, что для такого назначения, как возвеличивание благословенных трудов Общества более пригодны были бы лучшие люди, красноречивейшие и отменнейшие⁵⁹.