Разделение церквей, разрыв Запада с Востоком

Давно уже епископы римские изъявляли притязание на вселенскую власть. Первенство почёта им было вообще уступлено по обширности ли их епархии (так как на всём Западе не было ни одной апостольской церкви), по уважению ли к городу, который давал сперва законы, а потом имя всей Империи, по преемству ли апостола Петра (хотя и Антиохия могла тем же похвалиться); но первенство власти не было никогда им предоставлено ни другими епископами, ни соборами, всегда отвергавшими их притязания на верховный суд в делах правления церковного или в решениях вопросов догматических.

Так, например, Гонорий был предан анафеме, Либерий признан полуарианцем за согласие на Символ медиоланский, власть Рима отвергнута мало-азийскими церквами в назначение Пасхи и т. д.

Но мало-помалу Запад отделился от Востока своими историческими судьбами, Византия уцелела, а западная империя сделалась добычей германских дикарей. Борьба угнетённого народа с победителями и соборного исповедания с арианством и союз Франков дали престолу римскому новое значение. Первенство почёта обратилось в прямое первенство власти, несмотря на сопротивление многих просвещённых епископов, сохранявших предание и учение первых веков о церковной свободе. Мнение народа было в пользу Рима; требование силы и независимости в духовенстве указывало на необходимость отдельного и независимого средоточия, которое не покорялось бы никакой местной власти и могло бы сопротивляться злоупотреблениям и вещественной силе всякого отдельного государства; наконец, более всего действовали предания и дух древнего римского просвещения, не развивавшего ни личности человека, ни нравственного, ни разумного его существа, и заключавшегося единственно областью правомерной и государственной жизни. Римская государственность определяла неизбежно характер церкви в римском Западе, созданном римской мыслью. Единство жизни церковной на Востоке и Западе полагало пределы частной ошибке местной церкви, противопоставляя одному местному направлению другие направления противоположные.

Так, например, Египет, Сирия, Эллада и Рим во время великого спора соборных определений отвергали поочерёдно учения, происходящие не из сущности апостольского предания, но из местных толкований, созданных прежней историей, прежними верованиями и прежним просвещением народов мира кушитского, семитического или эллинно-римского, и в этой борьбе местных стихий сохранилась неприкосновенность и чистота предания во всей его первобытной глубине.

Но Рим отрывался всё более и более от Византии и получал характер самобытной и определённый. Бездушный император Фока купил покровительство и дружбу римского епископа¹¹⁸ признанием его независимости и власти, и дар ненавистного убийцы лёг основанием нового римско-церковного права. Вскоре разделение, таившееся в духе двух общин, западной и восточной, и проявлявшееся только в разнице направлений и обрядов, выразилось резче и определённее вследствие прибавления, сделанного в Символе самовольным толкованием испанских епископов на соборе толедском. Долго это прибавление было не одобрено, но только терпимо епископами римскими, как частное мнение, не противное учению церковному, но и не облечённое на значение вселенской истины. Наконец совершился великий шаг: Рим принял исповедание толедское, усвоил себе новый Символ и облёк его всей своей властью и своей непогрешимостью, разрушая, таким образом, равенство прав между отдельными общинами и значение единения духа и любви, на котором основаны были все понятия первобытной христианской общины. Рим определил себя как власть духовно-государственную. Запад покорился власти, созданной его же внутренним развитием. Восток не принял её и остался ей чуждым. Раздвоение становилось неизбежным, ибо ни Рим, не мог отступить от своих притязаний, ни Византия покориться им.

Слабость восточной империи была главной причиной независимости престола римского от императоров. Завоевание Италии Лонгобардами-Арианами утвердило эту независимость, принудив римских епископов прибегнуть к покровительству завоевателей Галлии. Царская династия Меровингов, всегдашних союзников папских, ослабла. Папы продали право на престол новой и сильной династии Карловингов, а Карловинги в свою очередь спасли Рим от Лонгобардов. и освободили его окончательно от власти византийской. Царство Лонгобардов пало. Великий Карл присоединил Италию к своему королевству, кроме её юго-западных областей, которые ещё оставались в руках Византийцев. Он захотел к блеску побед своих прибавить блеск титула, который казался высочайшим изо всех титулов как в глазах побеждённых потомков древних граждан Империи, так и в глазах их победителей, долго трепетавших при имени империи или служивших наёмниками в её победоносных легионах, Он захотел быть императором так же, как основатель меровейской династии захотел быть патрицием. Папа Лев III благословил его охотно на империю, понимая, что таким благословением возвышалось не столько лицо нового императора, сколько папство, воссозидающее империю и, следовательно, содержащее в себе все законные права древнего Рима. То, что предвидел Лев, сбылось. Великий Карл удерживал сильной рукой излишние притязания епископа римского и сохранял над ним все права императора и верховного судии; но после смерти его империя Карловингов ослабла и стала клониться к падению, а папство сохранило и расширило все свои приобретения, как в области духовной, так и в значении политическом. В первой половине IX века появилось собрание лже-исидоровых декреталий, на котором в продолжение многих веков основывал римский престол все свои права и которое было составлено, если не по повелению пап, то без сомнения, в духе и по внушению их политики; вскоре после того выдумана и обнародована мнимая дарственная запись, данная будто бы Константином Великим епископу римскому на город и область его. Папство окружало себя целой тучей подложных актов, из которой оно могло бросать громы на всё и на всех, и Запад по невежеству верил всем подлогам и радовался торжеству начала, которое связано было со всем его скудным просвещением. Восток же, занятый своими ежедневными тревогами, своими тяжкими страданиями внешними и внутренними, не знал про большую часть этих перемен, происходящих на Западе, или, зная, пренебрегал ими, быть может, в надежде, что дух церковного единения восторжествует над временной и местной ошибкой епархии римской, так же как он восторжествовал над ошибками других местных церквей.

Во второй половине IX века взошёл на римский престол человек страстный, властолюбивый, смелый и лукавый, не робеющий ни перед каким предприятием, не стыдящийся никаких средств для достижения своих целей (как видно из этого, что он первый стал без стыда употреблять ложные декретарии, зная без сомнения их подложность)¹¹⁹. Папа Николай I пожал плоды хитрой деятельности своих предшественников. Он сокрушил и остатки сопротивления, таившегося ещё в высшем духовенстве на Западе; он положил незыблемое основание той безмерной власти, которой достигли позднейшие папы, и решился одним ударом покорить себе восточную церковь, сохранявшую до тех пор неприкосновенность своей духовной свободы. Этот удар должен был пасть на престол цареградский, издавна соперничающий с Римом и уцелевший в гибели других престолов, антиохийского, иерусалимского и александрийского, захваченных разливом мусульманской силы. Борьба была неизбежна и для Царьграда, и для Рима. Причины её лежали в разногласии непримиримых начал; ближайшим поводом было обращение в христианство нескольких славянских семей, а особенно Болгар. Богорис принял крещение и учение христианское от Византии; оттуда получил он и священников, и епископов, и обряды, и слово Писания; но вражда к ненавистным соседям и страх подпасть под политическое иго своих духовных учителей заставили его обратиться к Западу. Он просил новых наставников у церквей земель франкских и у епископа римского, и скоро явились новые учителя, жадные к лёгкому завоеванию и готовые пожать плоды чужого посева. Победа осталась за Римом, но ненадолго. В это время произошла великая смута в Царьграде. Святой патриарх Игнатий был беззаконно свержен гнусными страстями двора, и на его место возведён был Фотий. Между их приверженцами загорался спор, которого не могла прекратить ни хитрость нового патриарха, ни власть жестокого императора Михаила. Епископ римский был приглашён в посредники. Он явился судьёй; но папа Николай встретил страшного соперника: Фотий был не менее его властолюбив и лукав. Он равнялся с ним силой ума, превосходил его красноречием и далеко превосходил всех современников своей огромною учёностью и своими заслугами в науке.

Его Номоканон или собрание церковных постановлений, его Библиотека, заключавшая в себе выписки из 280 сочинений, теперь утраченных, и строго учёный отчёт о них, его рассуждение о Павликианах и многие другие памятники ставят его, бесспорно, в первом ряду между церковными писателями того века и дают ему неоспоримые права на бессмертие.

Тяжела была борьба для патриарха, избранного, без сомнения, противозаконно и обесчещенного союзом с развратом и мерзостями византийского двора. Он понял невозможность сопротивления в вопросе чисто личном и перенёс спор в область догматики, в которой его учёность и явное отступление западной церкви от предания могли ему доставить победу. Долго длился спор. Партии менялись при дворе, императоры на престоле, папы в Риме; Фотий был заключаем в темницу, бросаем в изгнание, преследуем и мучим, снова облекаем в ризы патриарха и чествуем всем Востоком; не слабея, не утомляясь, продолжал он борьбу, которой всемирную важность понимал, может быть, один из всех епископов греческих. Он умер в изгнании, удручённый скорбями и бедствиями, но умер победителем. Человек бездушный и презрительный¹²⁰ не менее самих пап во всём, что касалось до его личного властолюбия, великий и правый во всём, что касалось до общих законов Церкви, он отстоял свободу Востока, вырвал снова Болгарию из рук западных епископов, бросил семена христианства в бесконечную область новорождённой Руси и совершил бессмертный подвиг, дело, которому пылкость одного из его преемников, Михаила Керуллария, дала только окончательную форму.

Много было спорено и писано о борьбе патриаршества с папством, Фотия с Николаем и его преемниками, и многое искажено страстями общин, народов и лиц. Иначе и быть не могло сначала, ибо все писатели принадлежали к одному из учений, споривших между собой. Казалось, беспристрастная оценка должна была быть предоставлена протестантам; но на деле оказалось иное. Они вопрос обошли; они оставили без внимания самую сущность дела. Забывая необходимость борьбы чисто оборонительной со стороны Царьграда и нагло наступательной со стороны Рима, забывая, что патриарх отстаивал свободу Церкви и епископов, защищал бесспорное предание многих веков, произвольно изменённое на Западе, отвергал власть незаконную и право какой бы то ни было местной общины налагать своё мнение как обязательный символ общине вселенской, был, наконец, поборником единственного истинно-разумного единения, единения духа и любви, они обратили все свои разыскания на самое лицо Фотия и на характер двора византийского, как будто бы весь вопрос заключался в случайных личностях, а не в великих всемирных началах, требовавших и требующих разрешения. Жалкая личина беспристрастия, прикрывающая скрытую страсть, ненависть Запада к Востоку и обличающая взаимную, хотя и не сознанную, ответственность протестанта и паписта!

Всякий беспристрастный критик должен признать, что как в вопросе о догме, так и в деле о власти, Восток был верен преданию, и что защитники Рима имели на своей стороне только малое число сомнительных текстов и множество явных и бесстыдных подлогов, а Византия почти все писания, все свидетельства св. отцов и решение ефесского собора¹²¹podpis, одобрившего анафему Феодорита на прибавление «и от Сына». Эта истина уже слишком явно доказана Церникавом и Феофаном и никогда не была опровергнута сколько-нибудь разумно. Подлогов Востоку приписывать нельзя. Не было общей власти; списков было много, и секты, хранящие их, враждовали друг против друга. Подлоги были возможны только при единстве и невежестве Запада.

Как бы то ни было, мир эллино-римский распался на свои две составные части: на мир древнего лично-человеческого просвещения и на мир новейшего просвещения государственного. Мир римский определился в отношении вещественном, чисто географическом, как область города Рима; в отношении государственном – как епархии или область папы; наконец, в отношении духовном – как признающие двойственность начала: ибо Дух (сознание) происходит по Символу испанскому не, от первобыта токмо (Отца), но и от его проявления (Сына), а проявление не есть уже только подчинённое хотя необходимое, но и безусловное начало сознания.

В другом отношении (чисто-богословском) явно вещественное понятие Запада обличается тем, что он никогда не мог различать послания в мир (феномена внешнего и основанного на бесспорном предании) от происхождения феномена внутреннего, которое всегда приписывалось Отцу. Даже в Августине (хотя мнение лица, и особенно такого ограниченного, как Августин, ничего не значит)¹²²podpis, слова principaliter a Patre не значат «и особенно же от Отца», но: «по началу своему от Отца». Важнейшее свидетельство, к несчастью не замеченное никем, о предании о Духе, как сознании, находится в полу-апостольском слове Иринея, ученика Поликарпа, ученика Иоанна: «Дух же полагает венец, называя Отца – Отцом и Сына – Сыном», чем полагается в одно время тождество и различие. Глубже ничего сказано не было. Как бы то ни было, двойственность начала в сознании, явно принятая Западом, объясняет всё его последующее развитие.

И пышно расцвёл этот западный мир, гремя и пламенея, подвигая сознание человеческое словом и делом, кривдой и правдой, и развиваясь в своих двух формах, положительной – римского католицизма (папизма) и протестантства (отрицания вообще). И тихо осел по себе Восток, дотоле волнуемый ересями, с тех пор успокоенный, как будто ожидая от жизни народов полного своего сознания. Но неподвижный Восток, утратив единение Запада, приобрёл зачаток Славян, Болгарию, и имя его будущей союзницы Руси явилось в летописях.

Вообще нельзя не заметить (как ни равнодушна наука к случайностям летосчисления), что десятилетие от 860 до 870 года соединяет в себе сочетание огромнейших явлений в мире человеческом: окончательное торжество церковно-государственного начала (отчасти следствие римского просвещения, отчасти противодействие халифату) в споре о браке Лотара podpisIIpodpis, спор и разрыв Запада и Востока, утверждение (хотя и не изобретение) славянской азбуки и перевод Писания, явление Руси с Рюриком и первое крещение её с Аскольдом и Диром.