Падение власти жрецов

Отдельное сословие жрецов повлекло за собой составление других наследственных каст, как следствие необходимое. Весьма легко заметить, что они составились не вдруг, а постепенно, и не имели глубокого значения государственного. Одна только каста священнослужителей, аристократия мудрости земной и небесной, жила жизнью отдельной и органической, сосредоточивая в себе все права и весь смысл государства. Царь, представитель рабствующего и тёмного народа, имел только власть исполнительную. Но исполнитель всегда стремится к верховной, законодательной власти. Технические познания, приобретённые ремесленником, внушают ему гордое доверие к своим собственным силам и уничтожают призрак святыни, в которой он первоначально облекал отвлечённую науку и её служителей.

Это явление вечно повторяется. Вокансон грозил академии автоматом-геометром, наш век готов ставить Уатта и Фультона на ряду первоклассных гениев, Ньютона или Лейбница.

Наконец, человек, действующий и страдающий, борец жизни, невольно питает какое-то презрение к борцу мысли, труженику и затворнику своей тихой кельи. Народ, представляемый царями, вырвался из-под власти жрецов и низвёл их на вторую степень в государстве. Никогда не мог он и не хотел совершенно уничтожить своих прежних властителей: он продолжал уважать в них посредников между землёй и небом, хранителей тайн науки, властвующей над веществом, и другой науки высшей, властвующей над самими богами. Но, сохраняя их отдельное существование, он подчинил их себе, и обычай Египта, вероятно, весьма древний, приводил ежегодно начальника религии к стопам начальника народа, увековечивая таким образом память о древнем владычестве жрецов и о перевороте, сокрушившем это владычество.

Освобождение народной стихии произошло, вероятно, не единовременно во всех землях кушитских. В Эфиопии, родине и первоначальном средоточии южного просвещения, власть касты священнослужителей продолжалась весьма долго и пала уже во времена положительной истории; в Египте этот переворот относится бесспорно к третьему тысячелетию до P.X. или к перенесению столицы из древних Фив в новый Мемфис. Невозможно определить его настоящую эпоху, но нет сомнения, что он изменил характер самого Египта и сблизил его с системой народов азиатских. Памятники Мемфиса и среднего Египта вообще бедны в сравнении с памятниками прежней теократической столицы. Слабый кирпич заменил неразрушимую крепость, гранита и порфира, храмы бедны, даже громада пирамид, здания, свидетельствующие о чудном единстве и напряжённости сил, выказывает в бедности своих форм, в безыскусственности очерков и в бессмысленности растраченного труда всю ничтожность переходной эпохи, не утратившей техники, но потерявшей значение и дух первоначального просвещения. Мемфис совершенно удалился от характера религиозного, и всё величие его ограничивается великолепными предприятиями для вещественной пользы и для усовершенствования житейского быта. Всё более и более притягивал он стихию азиатскую на берега Нила; и Египет воскрес во всём величии своём только тогда, когда возникло противодействие из стовратых Фив и когда XVIII династия возвела на престол целый ряд великих людей, основавших своё могущество на местных и религиозных стихиях.

На берегах Евфрата преобладание жрецов продолжалось ещё менее; ибо, кроме храма велова, воздвигнутого соединёнными силами всех семей человеческих, Вавилон не славился ни одним памятником религиозным. Поэтому мы имеем полное право предполагать, что основание этого царственного города относится к эпохе довольно поздней, в сравнении с первыми созданиями кушитского художества в Эфиопии и в южном Египте, и что многие развалины и пещерные храмы в долине верхнего Нила принадлежат началу IV или даже концу V тысячелетия до Р.Х.²¹.

Общий смысл религий кушитских известен; подробности их в различных землях не могут быть определены. Письмена символические (иероглифы), принадлежащие просвещению африканскому, ещё не были открыты. Они принадлежат времени позднейшему, т. е. полному развитию Египта, и от этого ни древне-эфиопские памятники, ни Индостан не представляют никаких следов иероглифических надписей. Сомнительно существование письменности гласовой в эти отдалённые времена, и сверх того, как принадлежность Ирана, она ни в каком случае не могла сохраниться в землях кушитских и в период чисто кушитской деятельности. Позднейшие же эпохи, о которых яснее знает история, суть уже эпохи смешения. Эфиопия, отдалённая от иранских влияний, могла бы более других стран открыть нам истину; но, издревле безмолвная, она уже не может теперь высказать свои древние тайны. Нет сомнения, что имя Шева или Сива было общим именем верховного божества во всех системах кушитских; оно везде уцелело в разных формах: то в именах богов, как в Индии и в Египте, где Сев или Севек с главой крокодила был признан эллино-римлянами за хроноса-хатурна; то в именах местностей, как в Египте, где главный и древнейший город Фивы (Диосполис) от него получил своё название, или в Эфиопии, где Мероэ назывался также Себах, и, может быть, в Абиссинии, которой имя Хабеш есть не что иное, как обратное Шебах; то в древнейших преданиях народа еврейского, давшего имя Себа многим коленам Хамидов.

Предания эти заслуживают тем более внимания, что они совпадают с остатками письменности кушитской в Египте. Так, например, иероглифы нам представляют имя Путь для внутренней Африки, Куши для Эфиопии и Хеме или Кеме (Хам) для самого Египта.

Так как первоначальная религия африканской системы была ни что иное, как пантеисткий анализ, имена богов не представляют большой важности. Позднее они делаются историческим свидетельством; но сначала идея чисто-философская, ещё светлая и прозрачная, принимала, не изменяясь, всякое выражение, смотря по свойству наречий. Общая же форма её развития при переходе в религию была триада. Мир-божество, ещё отвлечённый, разлагается на органическую полярность и воспроизводит сам себя в действительности. Он воплощается разложением своих двух внутренних начал. Вот основа Кушитства в религии; формула его следующая:

Так как самая идея действительности ещё носит в себе характер отвлечённости, то разложение и воспроизведение может повторяться бесконечно и ограничиваться только прихотью, воображением или системой науки, для нас уже утраченной. Очевидно, ни система, ни формула не изменяются, какие бы ни были изменения имён. Религия остаётся та же при первоначальном Веле в Вавилонии или Кнефе в Египте, какая она была при первоначальном Шиве. Триады тем более делаются земными, чем далее они отходят в этой родословной от своего источника. Последнее звено цепи представляет мир действительно вещественный. В развитии же этих формул всегда встречается одна триада, с которой связывается наука человеческая посредством божественного посредника, Тауфа или Хона²². В Индии, где Брахманство северное одолело южное Кушитство, посредник этот исчез; но, кажется, можно угадывать его в Ганеше.

Триада представляет дробление идеи отвлечённой на полярность органическую. Рождение было признано символом совокупного действия полюсов. Этот символ, весьма ясно обозначающий первую мысль, должен был дать самим полюсам телесный характер мужского и женского, под который наука понимала силу и восприемлемость. Но сила действующая изменяется вечно; восприемлемость страдательная и бесхарактерная остаётся неизменной. От того, хотя во всякой триаде женское начало носит особое имя, все богини действительно сливаются в одну, и у Египтян Буто, Бубастис, Нейф и другие соединяются в одной Изиде. Таким образом, легко понять, почему подруга Озириса делается подругой Горуса, сына своего. Переход идеи философско-религиозной в обряд бытовой, следствие позднейшего невежества, ввёл у Магов вавилонских²³ нелепый и безнравственный обычай кровосмешения, о котором свидетельствуют древние бытописатели.

Божество пантеистов, обоготворённый мир, имеет в себе характер гармонии и блага в общем объёме; но в то же время он представляет двойственность добра и зла в частных явлениях. От этого самое божество не имеет никакой нравственной определённости: оно соединяет в себе качества духа благого и враждебного, Тифона и Озириса. В Шиве индостанском этот характер сохранился неизменным; в Египте лицо раздвоилось по своим нравственным качествам от влияния иранского и ложного развития, пробуждённого борьбой с системой религии северной.

Вообще весь смысл древнего Египта и систем кушитских можно узнать от их прямых преемников, Гностиков, старавшихся возвратить древнюю религию к её первобытной философии и заменивших формулу рождения формулой эманации, но в то же время сохранивших свою коренную вражду против Ирана.

Признание необходимости за основной закон всего сущего и, следовательно, отсутствие нравственного начала должно бы вести общество человеческое к совершенному упадку духовному; но в самом отсутствии чистого закона духовного человек спасается признанием закона гармонии (как в Китае), и общественные добродетели становятся на место высших добродетелей человеческих. Оттого осуждение первобытных Кушитов в отношении к их нравственности было бы опрометчивостью. Далёкая Эфиопия славилась у Эллинов землёй праведных. Это видно из Гомера и отчасти из Геродота²⁴. Предания Финикии называют Садика²⁵ (т. е. праведного) братом Мизора (т. е. еврейского Мизраима, Египта), и имя это явно выражает ту же страну, которую Евреи и Египтяне называли Куш. Наконец, самое учреждение эфиопского завоевателя Сабакона об отмене смертной казни в покорённом Египте, – учреждение, внушённое отчасти мудрым расчётом, указывает в то же время на какую-то кротость нравов, чуждую юго-западной Азии. Начало блага, врождённое в сердце человеческом, сохраняло своё владычество, несмотря на разврат разума и на ложь мысли. Борьба систем и племён, войны и опьяняющая кровь заглушили в душе человеческой голос братолюбия и истребили в ней все благие стремления одно за одним.

Торжествующие Кушиты овладели местом, назначенным для всемирной столицы на берегах Евфрата. Первый успех позвал их к новым завоеваниям, и они двинулись на север, основывая новые государства; но тут ожидало их противодействие Семитов и духа иранского. Первая восстала в силе и в общественном значении семья Семитов-Ассирийцев. Показание Ветхого Завета, древнейшего памятника иранского, очень ясно представляет нам этот исторический переворот.

Смешение племён происходило издревле. Народы ещё не становились друг против друга в явной вражде. Египет в своём названии Мисраим²⁶ или Жизор (смешение) представляет доказательство этой истины. В памятниках еврейских есть, как кажется, указание на то же в сходстве имён, приписанных к потомству Хама, и имён Симовой семьи. Но об Ассирии выражается пророк иначе. Ассур принадлежит собственно ветви семитской; между тем в описании царства, основанного первым завоевателем, Нимвродом, сказано: оттуда вышел Ассур и построил такие-то и такие-то города. Смысл показания очень прост. Племенное начало Ассирии было семитское, государственное было кушитское. Вавилон принадлежал вполне системе южной – и по основателям своим, как показывает Моисей, и по просвещению, как видно из местного предания об Оаннесе, получеловеке, полурыбе, приплывавшем ежедневно с Южного океана; и по торговле своей²⁷, если новейшие путешественники не ошиблись в остатках балок, признанных ими за туковое дерево. Ассур семитский, обращённый в царство силой Вавилона, восстаёт против притеснителей и побеждает их могуществом духа, живущего в Иране. Ассирия является первым иранским государством и завоёвывает Вавилон, столицу своих древних владык. В Ниневии первая встреча библейского показания со световым кругом Эллады: ибо самое древнее известие Эллинов о Египте относится к временам Мериса или к XV веку до Р.X., а сказание их об Нине относится к XVII веку²⁸

В простом и добросовестном разборе слов Пятикнижия находится объяснение тёмного вопроса, на который учёные обращали до сих пор мало внимания. Все предания Востока, весь мир поэзии и все сказания исторические окружают Вавилон баснословным блеском, перед которым исчезают все другие города юго-западной Азии. Незапамятная, безначальная древность и Вавилон однозначны, а о древнем царстве Вавилона нет и помина. Ассирия и Ниневия первые являются на сцене истории. Это противоречие объясняется просто: кушитское царство, покорённое и забытое, исчезло в бытописаниях первого царства Иранского.

Во время Моисея Ниневия уже была градом великим; Ассирия составляла царство отдельное и, очевидно, не новое. Основатель же государства, баснословный Нин, связан именем своим с самим городом, следовательно, представляет в себе первую ступень государственного развития. Время его, бесспорно, относится к третьему тысячелетию до Р.Х. Ошибка историков, назначивших ему гораздо позднейшую эпоху, объясняется очень просто. Нин в сказочных преданиях представлен отцом Ниниаса, великим завоевателем, передавшим царство своё слабому преемнику; но между царствованиями отца и сына вставлено владычество чужеземной рабыни, Семирамиды. Власть Нина обнимала всю юго-западную Азию. Оружие его покорило далёкую Бактрию, и оттуда возвратилась с ним пленница, которой судьба назначила престол Ассирии и Вавилона и место между богами.

Мы уже показали явную связь мифического лица Семирамиды с чисто Славянским почтением к голубю, с Ванским озером в Армении, с ванской родиной, Бактрией и Прией, богиней Славян. Из этого не следует заключать, чтобы тогда уже отделилась славянская семья от других. Она составляла часть Ирана, семью Ванов или Вендов, многочисленнейшую изо всех его семей, менее всех искажённую военными столкновениями с завоевателями Хамидами и от этого долее всех сохранявшую черты первоначального быта. Прежде всех выслала она колонии свои на северо-запад; сильнее всех действовала она на древнем Востоке; но в политических переворотах первобытного Ирана она ещё не жила отдельной жизнью, а только как член великого семейного союза. Отдельная жизнь её проявилась не от внутреннего построения славянской общины, а от искажения других, подчинившихся чуждому началу и принявших дикий быт воинственных народов. Этим объясняется параллельное движение Ванов и Азов, родных братьев и древних союзников, но разрозненных одичанием мидо-азской семьи.

Ассирия, победив Вавилон и поглотив в себе старое кушитское царство, двинула силы свои на восток. Разврат войны и военной славы скоро проник в души, ограждённые от зла только сохранением старых обычаев, а не глубоким сознанием блага истины. Иранцы-Ассирияне обратились войной на своих иранских братьев.

Царство ниневийское составилось восстанием туземцев против чуждого ига, которому они долго были покорены. Нравы покорённых уже получили неизгладимую печать, наложенную победителями. Соединение людей в искусственную форму государства, форму чисто внешнюю (покуда она не сознана как выражение глубокой мысли человеческой, лежащей искони в душе человека, а это время ещё не наступило даже в XIX век после Р.Х.), это соединение было чуждо иранскому духу. Оно было принято как необходимость внешняя (факт часто повторявшийся в позднейшее время в землях славянских), как средство отпора против совокупности сил кушитских, и, следовательно, составилось в образах чуждых, со всеми признаками рабского подражания. Развращённая владычеством Куша, искажённая подражанием формам кушитским, Ассирия утратила все иранские начала, кроме памяти о духовной свободе божества. Характер государства был южный, т. е. союз, имеющий целью выгоду каждого частного лица, освящённый идеей всеобщей гармонии. Форма была южная, и каста жрецов отделилась от народа. Эта же форма распространялась далее и далее, по мере возникновения новых иранских держав, но постоянно слабела и исчезала, по мере удаления из прямого влияния кушитов.