Рецензия на книгу прот. В. Нечаева «Толкование на Божественную литургию по чину св. Иоанна Златоуста и св. Василия Великого»

Имя о. протоиерея Нечаева почтенно и пользуется заслуженной известностью в нашей богословской литературе. С честью занимая в течение многих лет многотрудный пост редактора известного московского духовного журнала «Душеполезное Чтение», почтенный о. протоиерей успел заявить себя в печати и некоторыми весьма солидными историко-богословскими трудами. Сочинения эти, будучи в непосредственной связи с журналом, редижируемым о. протоиереем, так как первоначально они печатаются на его страницах, находили и находят для себя всегда благосклонный прием со стороны читателей, которые любят нравственно-назидательное чтение. А что такие читатели, в нашей благословенной и Богом хранимой Руси, не перевились еще, за это говорит нам, как само существование журнала с вышеуказанным названием, так и настоящая книга о. протоиерея Нечаева, появляющаяся в свет уже в третьем, исправленном издании. Такое количество изданий и такой сочувственный прием, со стороны читающей публики, редко выпадают на долю даже классических произведений нашей русской богословской мысли. Сколько нам известно, только книга И. Дмитревского «Историческое, догматическое и таинственное изъяснение на божественную литургию» считает свое издание в свет десятками. Чем же объясняется такой успех книги о. протоиерея Нечаева в среде его постоянных читателей, любителей нравственного, религиозно-назидательного чтения? Без всякого сомнения, ничем иным, как только теми внутренними капитальными достоинствами ее, какими обыкновенно отличаются произведения опытного пера достопочтенного о. протоиерея Нечаева. Ясное и отчетливое понимание предмета, о котором намеревается говорить автор с своими читателями, простота и общедоступность в изложении, строго-логическое течение мысли, проходящей чрез все сочинение, а главное, – искренность и глубина религиозного чувства, согретого любовью к своим читателям, – вот отличительные достоинства произведений о. Нечаева вообще и разбираемой нами книги в частности, вот что в произведениях его пера подкупает читателей, и дает им широкое распространение у последних. Сама цель настоящей, напр., книги, уже в достаточной мере, располагает читателя в свою пользу. «Издавая в третий раз, по тщательном пересмотре и с значительными по местам изменениями, наше толкование на литургию по чину св. Иоанна Златоустого и св. Василия Великого, мы, говорит о. Нечаев в предисловии к разбираемой нами книге, имеем в виду, как и при первых двух изданиях, дать благочестивым читателям удобопонятное для всех руководство к надлежащему разумению принятого, установившегося в церкви греческой и русской чина литургии. Как много в нем сходства с древними чинами литургии и как он, неизменный в сущности, видоизменялся в течении веков, пока в служебниках греческих и русских не принял доселе сохраняющейся, с незначительными разностями, редакции, – в подробное исследование об этом, мы не вдавались, довольствуясь не обширными археологическими и историческими соображениями, – там, где это казалось нужным для объяснения существующего чина литургии» (стр. III). Цель у автора ясная и прямая, а поэтому успех настоящей книги у «благочестивых читателей» вполне гарантирован, чего мы, с своей стороны, ей от души желаем. К великому нашему сожалению, становясь на точку зрения этих читателей, мы не можем согласиться с почтенным автором, как относительно некоторых, по его мнению, «нужных объяснений археологического и исторического характера» существующего чина литургии, так и относительно его главной задачи и способа объяснений составных элементов современного нам чина литургии. Поставив себе целью дать «благочестивым читателям» свое («наше») толкование чина литургии, автор старается выделить себя из ряда обыкновенных современных нам изъяснителей и толковников нашего богослужения и показать, хотя, по нашему мнению, совершенно напрасно, отличительные особенности своего труда. «При объяснении этого чина (т. е. литургии) в его связи и частностях, нашей задачей, говорит о. протоиерей Нечаев, было раскрыть собственно ближайший смысл литургии, насколько он вытекает из самого текста ее; толкований, имеющих только внешнее, отдаленное отношение к тексту литургии, мы избегали. Этому правилу, мы следовали не только при изъяснении молитв, песнопений, кратких богослужебных изречений, но также при изъяснении обрядов в теснейшем смысле, т. е. разных телесных движений и действий, входящих в состав литургии. Обряд в теснейшем смысле, по самому существу своему, есть символ, более или менее выразительный, той или другой мысли. Указание на мысль, скрывающуюся в оболочке обряда, мы находили в тех молитвах, песнопениях и изречениях, с какими соединяется совершение обряда. Так, например, нам, продолжает о. Нечаев, не было никакой нужды изъятие на проскомидии из просфоры Агнца, приготовляемого к освящению в тело Христово, изъяснять в смысле рождения Христа от Девы, когда при совершении этого обряда, священник произносит слова пророка Исаии, указывающие не на рождение, а на смерть Христову: «яко вземлется от земли живот Его». Вообще, мы затрудняемся, заключает свою мысль о. Нечаев, разделять воззрения на литургию тех толкователей ее, которые, желая видеть во всем ее составе последовательное в хронологическом порядке изображение земной жизни Христа Спасителя от рождения до вознесения на небо, прибегают для сего к натяжкам, подобным той, примером которой служит указанное нами изъяснение обряда изъятия из просфоры Агнца о рождении Христовом. Вся литургия, весь состав ее есть проповедь о Христе, воспоминание о Нем, особенно о последних днях Его земной жизни, но отнюдь не хронологическое повествование о земной жизни Его. Как ни прост и естествен принятый нами способ истолкования литургии, он, однако, не был употребляем до селе в немалочисленных толковательных на нее трудах, – и впервые, в виде опыта является в нашей книге (стр. III, IV). Оставляет в стороне решение весьма любопытного и крайне интересного вопроса: действительно ли удовлетворяют вполне искренно благочестивых читателей всякого рода «свои» и «наши» толкования на Божественную литургию или же с большим интересом, а следовательно и с большей пользой для ума и сердца, ими будут прочитаны толкования этого важнейшего богослужения Церкви Христовой, написанные на учении Слова Божия, и на основании творений отцов и учителей Христовой Церкви? И заметим здесь прежде всего, что о. Нечаев напрасно утверждает, что его якобы «простой и естественный способ толкования литургии не был употребляем доселе в немалочисленных толковательных трудах на нее и в виде опыта впервые является в его книге». Можем смело заверить достопочтенного о. Нечаева, что употребленный им способ толкования литургии известен в экзегетической литературе по богослужению православной Церкви уже очень давно. Еще епископ Феодор Анфидский, писатель XII века, если только верить исследователям об этом экзегете нашего богослужения, считал подобного рода толкователей Церкви, не желавших видеть в чине литургии православной Церкви «хронологического повествования о земной жизни Иисуса Христа», не в единственном числе и был вынужден сказать о них резкое, но совершенно справедливое, по нашему мнению, слово. Рекомендуем прочитать Объясн. литург., сост. Феод., еп. Анфидским, памятник византийской дух. литер. 11 в. в переводе Η. Ф. Красносельцева. Казань. 1884 г. стр. 1, 2, 4. Оставляя затем доказательства в пользу необходимости изъяснять наш чин литургии в смысле «последовательного в хронологическом порядке изображения земной жизни Христа Спасителя от рождения до вознесения», напр., св. Софрония Иерусалимского, преподобного Максима Исповедника, знаменитейшего экзегета нашего богослужения Симеона Солунского и многих других, имена и сочинения которых, без всякого сомнения, известны, как всем «благочестивым читателям, так и достопочтенному о. протоиерею Нечаеву давно уже, приведем здесь коротко доказательства той же мысли из грамоты Константинопольского патриарха Паисия I к московскому патриарху Никону, написанной, когда был поднят у нас вопрос об исправлении служебника. Указывая на известную заповедь Спасителя (Лук.22:19) и на то, что св. Церковь «получила возможность, на все последующие времена, совершать над телом и кровью Христовой воспоминании плотского домостроительства, т. е. смерти и воскресения», патриарх Паисий пишет: «а поскольку смерть Его предполагает Его рождение, проповедание Евангелия, чудеса, избрание апостолов и прочие таинства, совершенные Им прежде Своих страданий и воскресения, ради которых и распят был; поэтому церковь позаботилась сложить литургию таким образом, чтобы она обнимала все таинство воплощения Сына Божия от начала до конца, от рождения до вознесения и сидения одесную Бога и Отца; и все это, она представляет чувствам чад своих посредством вещественных и видимых символов для того, чтобы чрез них привести их к невещественному и премирному». В заключение, патриарх Паисий упоминает и о причинах, почему Церковь «соединила с одним и тем же предметом много значений» и почему «в порядке таинств в литургии не соблюдается хронологический порядок их учреждения Христом» (Спб., 1881 г., стр. 21, 22). В виду всего, сейчас приведенного, едва ли можно рисковать выставлять себя из ряда толкователей нашего православного богословия и заявлять так смело, как это делает о. Нечаев. Благочестивое чувство читателей, которым, главным образом, предназначается книга, едва ли останется спокойно, если станет известно этим читателям, что автор книги, взятой ими для успокоения этого чувства, заявляет открыто о своей не солидарности с такими авторитетными толкователями православного богословия, как св. Софроний, патр. Иерусалимский, преп. Максим Исповедник, Симеон Солунский и др. Ухо этих читателей, привыкших относиться с глубоким уважением и полным вниманием к словам этих глубокомысленных и назидательных экзегетов нашего богослужения, не может оставаться глухим к словам автора, хотя бы это был достопочтенный о. протоиер. Нечаев, когда слышим из его уст обвинение этих дорогих имен в «натяжках» и т. п. Делать же заключения, что о. Нечаев под «не малочисленными толковательными трудами на литургии» разумеет труды не этих, дорогих каждому искреннему сыну Церкви Христовой, лиц, во что положительно мы верим, а какие-то другие труды каких-то иных лиц, имена которых, к глубокому нашему прискорбию, тоже не названы о. протоиереем, автор разбираемой нами книги в своей, на наш взгляд, совершенно излишней вводной статье под заглавием: «к читателям», не дает решительно никаких даже слабых оснований.

Но оставим ссылку, на вышеприведенные авторитеты, на время пока в стороне, взглянем на дело непредубежденными глазами, вчитаемся внимательно в текст литургийных молитв и будем «искать указание на мысль, скрывающуюся в оболочке обряда, – способ, какой употреблял о. Нечаев в своем толковании на литургии, – в тех молитвах, песнопениях и изречениях, с какими соединяется совершение обряда». Мы совершенно согласны, что о. протоиерей правильно и основательно изъясняет обряд изъятия на проскомидии из просфоры Агнца, как обряд, по смыслу слов, произносимых при этом действии священником, имеющий ближайшим образом «отношение к искупительной крестной жертве» (стр. 17), что он «указывает не на рождение, как объясняют его некоторые, а на смерть Христову» (стр. III), но были ли достаточные и серьезные данные на основании этого примера, а быть может и некоторых других заключать, что чин литургии «отнюдь не хронологическое повествование о земной жизни» Христа Спасителя, что «вся литургия, весь состав ее есть проповедь о Христе, воспоминание о Нем, особенно о последних днях Его земной жизни». Мы уверены, что таких оснований у о. Нечаева не было и быть не могло. To совершенная правда, что в чине литургии «особенно много воспоминаний о последних днях земной жизни Христа Спасителя». как о главном и самом важном моменте в истории нашего домостроительства; но, что бы в ней совершенно не было указаний на другие моменты этой истории, – это положительно неверно. Если внимательнее вчитаться в текст литургийных молитв, то мы увидим ясно, что мысль изобразить в чине литургии «последовательно в хронологическом порядке» земную жизнь Христа Спасителя от рождения до вознесения на небо, не была чужда и «великим светилам и устроителям» чина литургий Василию Великому и Иоанну Златоусту, а напротив проведена ими чрез весь чин от начала его до конца. Для примера, укажем в чине проскомидии на момент поставления священником на дискосе звездицы и на произносимые им при этом слова: «И пришедши звезда, ста верху, идеже бе отроча» (Матф.2:9). Слова эти заимствованы автором чина проскомидии из евангелия Матфея, из второй его главы, в которой богодухновенный евангелист повествует о самом первом моменте в земной жизни Христа Спасителя, а именно: о его рождении и поклонении новорожденному Богомладенцу волхвов и ни к какому моменту из последних дней земной жизни Его, «без грубой натяжки», не могут быть отнесены» никоим образом. И протоиерей Нечаев чужд такой натяжки и когда пришлось ему объяснять эти слова чина проскомидии, то он говорит, хотя и не так подробно, как заслуживает настоящее место, прямо и ясно указывающее на самый первый момент в жизни Христа Спасителя, что «священник воспоминает здесь звезду, приведшую волхвов на поклонение Богомладенцу, как Царю», царственная слава Которого открылась еще в самом вертепе» (стр. 28). Если мы будем далее следить за порядком чина литургии и внимательно читать важнейшую евхаристическую молитву ее, то мы увидим, что как в песнях, составленных богодухновенными мужами, так и в молитвах, мысль об изображении в чине литургии всей земной жизни Христа Спасителя проведена всюду. В самом начале литургии, мы слышим песнь, в которой прославляется «Единородный Сыне и Слове Божий, бессмертен сый и изволивый спасения нашего ради воплотившийся от святой Богородицы и Приснодевы Марии, непреложно вочеловечивыйся», немного далее: «Спаси ны, Сыне Божий, рождейся от Девы (припев на Рожд. Христово) или «во Иордане крестивыйся» (прип. на Богоявление), или «Вознесыйся во славе» (прип. на Вознесение) и т. д., в самой средине чина литургии священник молится Богу Отцу, воспоминая, что Сын Божий, «Бог сый привечный, на земли явися и человеком споживе и от Девы святыя воплощся, истощи себе, зрак раба прием; сообразен быв телу смирения нашего, да нас сообразны сотворить образу славы своея» (см. евхаристическую молитву), наконец, в конце литургии слышим пение стихиры Пятидесятницы: «Видехом свет истинный и прияхом Духа небесного», а священник произносит стих: «Вознесся на небеса Боже» и молит Господа Бога, чтобы «причащение святых Таин тела и крови Христовых» послѵжило нам к сохранению непостыдной веры, нелицемерной любви, к приумножению мудрости, к уврачеванию души и тела, к удалению от всего противного сему, к соблюдению заповедей Божиих, к благоприятному ответу пред страшным судилищем Христа» (см. молитву по причащении священнослужителей: «Благодарим Тя, Господи Боже наш»). Одним словом, еще раз повторим, что мысль об изображении в чине литургии всей земной жизни Христа Спасителя составителями его проведена строго и настойчиво, а посему в молитвах и песнопениях, начинающихся прославлением момента рождения Христа Спасителя, мы видим быстрый переход к Его смерти и воскресению, и на оборот. Если же теперь, мы припомним, что в современном нам чине литургий не мало включено таких песен и обрядов, какие непосредственно не имеют никакого отношения к жизни Христа Спасителя и не связываются ни с одним из ее моментов, a имеют самую живую и тесную связь с судьбой Церкви Христовой вообще, и с ее историей, как, напр., возгласы: «Елицы оглашении изыдите», «Иже ко просвещению помолите», «Двери, двери, премудростью вонмем» или обряд, напр., целование священников в алтаре и возглас диакона: «Возлюбим друг друга», произносимый при этом и т. д., то мы должны, по нашему мнению, на основании заповеди Христа Спасителя, и примера отцов и учителей Церкви, не только не суживать понятия и значения чина нашей литургии, а напротив, весьма значительно расширить его. Приведенные нами сейчас возгласы и обряды из чина литургии, указывающие на тот или иной важнейший момент в прошлой жизни Церкви Христовой, как нельзя более ясно говорят нам за то, что составители этого чина смотрят на него не только, как на «последовательное в хронологическом порядке изображение земной жизни Христа Спасителя, но и как «на последовательное в хронологическом же порядке» изображение всей судьбы Церкви Христовой, ее исторических важнейших перемен, начиная с основания ее, т. е. от начала рождения Христа Спасителя до «скончания века сего», когда по заповеди Спасителя и будет конец самой Церкви Христовой. Следовательно, современный нам чин литургии есть, по нашему мнению, символически-наглядное изображение в обрядах, песнопениях и молитвословиях всего того, что пережила и переиспытала воинствующая церковь Христова, а поэтому и объяснять его с той узкой точки зрения, на какую становится достопочтенный о. протоиерей, нельзя никоим образом, иначе можно быть в своих объяснениях весьма несостоятельным и даже нелогичным.

Таким образом, на основании всего нами сказанного по поводу «способа истолкования литургии», которым о. Нечаев выделяет себя из ряда «немалочисленных толкователей» на этот чин, мы должны заключить, что ни слово Божие, разумеем заповедь Христа Спасителя» (Лук.22:19), ни писания, и личный пример отцов и учителей Церкви Христовой, ни составители нашего чина литургий, ни даже текст литургийных молитв не дают нам решительно никакого права смотреть и объяснять так чин литургий, как смотрит и объясняет его о. протоиерей Нечаев. Поэтому, будем смотреть на настоящий способ толкования литургии, «впервые в виде опыта появляющийся» в книге, нами разбираемой, как именно только на опыт в собственном смысле этого слова, при том на опыт первый и не вполне удачный, и от души пожелаем, чтобы он был, вместе с тем и последним в нашей экзегетической литературе по богослужению. Да не посетует на нас глубоко чтимый нами о. протоиерей Нечаев, если мы выскажем свое желание, чтобы при следующем издании настоящей книги, чего мы ей от души желаем, была удалена совершенно или по крайней мере, значительно изменена настоящая, по нашему крайнему разумению, соблазнительная или вернее возбуждающая со стороны читателей множество недоумений и возражений, вводная статья: «к читателям». Без этой статьи, особенно если о. Нечаев введет в свою книгу побольше «благочестивых и назидательных размышлений о литургии», под которыми он разумеет воззрения немалочисленных толковников на нее противоположного ему лично «направления, воззрений, хотя и не имеющих значения, по мнению «о. Нечаева, толкований на нее», тем не менее, «способных оживить и поддержать благоговение к ней в присутствующих при совершении ее», то книга его не только не потеряет цены в глазах «благочестивых читателей», а приобретет еще большее значение и популярность. Можем заверить достопочтенного автора, да ему и лично не безызвестно, что «благочестивые и назидательные размышления о литургии, способные оживить и поддержать благоговение к ней присутствующих при совершении ее, потребны и весьма желательны в наше время, при упадке религиозности в народе, и должного понимания и уважения к святейшему служению нашей Церкви литургии, не только для благочестивых, но и для людей слабых и маломощных в религиозном отношении. Итак, оставим толкования, возбуждающие недоумения и возражения, а будем, следуя заповеди Христа Спасителя, примеру и учению св. Отцов и учителей Церкви, и держась ближе текста литургийных молитв, объяснять наш чин литургии так, чтобы своими объяснениями, раскрывая прямой и естественный смысл обрядов, молитвословий и песнопений, в сознании верующих способны были бы оживить полную жизненного драматизма картину Церкви Христовой от начала ее существования до наших дней, а вместе с тем, были бы в состоянии поддержать и оживить благоговение к совершаемому во время литургии, со стороны присутствующих, и возбудить в них чувство глубокого уважения к мудрым устроителям и составителям этого чина. Это наше первое возражение.

Второе возражение заключается в том, что мы лично не вполне сочувствуем и тем «не обширным археологическим и историческим соображениям», какие мы встречаем в книге о. Нечаева. Это наше возражение покажется, быть может, некоторым из наших читателей странным и даже ненаучным, и поэтому, мы постараемся прояснить нашу мысль. По нашему мнению, необходимо строго различать ученое исследование от книги, написанной «для благочестивых читателей», с целью дать им «удобопонятное руководство к надлежащему разумению принятого, установившегося в Церкви греческой и русской, чина литургии». Присутствие исторических и археологических соображений в первом весьма желательно и даже необходимо, и чем более данных и соображений в них этого рода, тем научное значение исследования может иметь большую цену и большее значение в глазах читателей и ученых; присутствие же этих «соображений» во второй, – в книге для назидательного учения, может не только не иметь такой цены и важности, а напротив, иногда, может приносить неожиданные и весьма печальные последствия, как раз противоположные тем, каких желал бы автор назидательной книги. По отношению к авторам нравственно-назидательных книг, по нашему мнению, можно бы рекомендовать то мудрое педагогическое правило, по которому наставнику и духовнику вменяется в обязанность первому не сообщать сведений, а второму не расспрашивать у кающихся о грехах, какие, по предположениям того и другого, излишни и непонятны их воспитанникам и духовным детям, с тем, чтобы неуместным и преждевременным сообщением и вопросами не нарушить их покойной мысли, и не возбудить порочного желания в сердце их на опыте узнать и проверить то, о чем они узнали. Авторы подобных книг стоят по отношению к своим читателям в точно таких же отношениях. Поэтому, нужна крайне осмотрительная осторожность со стороны этих авторов при выборе сведений исторического и археологического характера, и именно только в таких случаях прибегать к этому обоюдоострому оружию, когда это становится настоятельно необходимым, чтобы вместо целительного пластыря к назревающему нарыву не проложить губительных, растравляющих нарыв лекарств. Глубоко назидательный и поучительный пример в этом отношении дали нам, уже упоминаемые нами, отцы и учители Церкви, занимавшиеся истолкованиями чина нашей литургии. Симеон Солунский, Феодор Анфидский и мн. др. в своих сочинениях не чуждаются «исторических и археологических соображений», и даже в некоторых местах, входят в полемические споры с латинянами, но все это, они делают умеренно, мудро и осмотрительно. Все эти «соображения» вызывались у них насущными потребностями своего времени, так как в это время велась самая оживленная и горячая полемика у православных с католиками, были ответом на те горячие запросы, с которыми к ним обращались их благочестивые читатели, желавшие, в произведениях своих архипастырей, найти успокоение своему взволнованному религиозному чувству и самый ясный и точный ответ на запросы взбудораженной мысли. Вот этой то мудрой осмотрительности и отзывчивости к нуждам и запросам, переживаемого нами тяжелого времени, мы и не видим в книге о. протоиерея Нечаева. Напротив. читая эту книгу, мы видим, что автор, как бы желает показаться перед своими читателями во всеоружии своих научных познаний, на высоте того уровня, на котором стоят в настоящее время науки богословские и исторические. Только этим и можно объяснить, по нашему мнению, неуместные в книге о. Нечаева, цитаты из истории профессора Голубинского об употреблении в древней греческой Церкви седмипросфория (стр. 26 прим. 2), из статьи профессора Субботина, в которой он вооружается против Т. Филиппова, высказавшегося в полемике с покойным протоиереем Васильевым за уничтожение в чине литургии В. Великаго слов: «Преложив Духом Твоим Святым», (стр. 199 прим.), из статьи преосвященного Порфирия: «Афонские книжники», в которой доказывается некоторая неуместность тропаря: «Господи, иже пресвятого Твоего Духа…» в евхаристической молитве (стр. 260), из известного сочинения покойного архиепископа херсонского Иннокентия: «Последние дни земной жизни Господа нашего Иисуса Христа», в котором он объясняет знаменательные слова, произнесенные разбойником на кресте: «Помяни мя, Господи, егда приидеши во царствии Твоем» в смысле его мольбы о царстве земном, появлению которого не воспрепятствует, по мнению будто бы разбойника, даже и позорная смерть Иисуса Христа (стр. 60), и тому подобные цитаты. Бесспорно, все эти цитаты говорят о большой начитанности автора, но могут ли они считаться «благочестивыми и назидательными размышлениями» о нашей литургии, к чему стремится собственно автор, «и способны ли они оживить и поддержать благоговение к ней в присутствующих при совершении ее?», – вот вопрос и весьма серьезный. Думаем, что этими цитатами достигаются результаты, совершенно противоположные тем, каких желает наш достопочтенный автор от своей книги «для благочестивых читателей». В душе читателей искренно благочестивого направления, всегда с глубоким почтением и должным уважением относящихся к церковным порядкам, чинопоследованиям, может запасть небольшое семя сомнения в неповрежденности и чистоте нашего богослужения и чрез это нарушится их спокойное благочестивое настроение, а в душе людей «с немощной совестью» может явиться протест против церковных порядков и чего Боже упаси, даже пренебрежение и полнейший к ним индифферентизм. «Пусть, скажем мы знаменательными словами покойного ректора Московской духовной академии A. В. Горского, обращенными к Т. И. Филиппову, дело ваше, достопочтенный о. протоиерей, правое, цитаты ваши верны и имеют научное значение, но пощадите совесть немощных, да и не немощных только, а и всех тех, кого соблазняет резкость фразы» (см. кн. Филиппова Соврем. церковн. вопросы) по отношению к предметам религии или к словам наших молитв, с которыми мы привыкли соединять известный глубоко-христианский смысл и даже догматическое значение, и в которых люди холодного рассудка и критического анализа, а не сердца и глубокой веры, видят совсем иное, а подчас и считают их излишними, и стараются навязать другим.

В частности, обращаясь теперь к вышеприведенным нами цитатам в книге о. Нечаева, мы должны заметить, что они не такого свойства, чтобы у жрецов науки, у людей мысли и анализа, не возбуждали бы никакого сомнения и возражения. Мы уже не говорим о цитате касательно седмипросфория из книги проф. Голубинского, которая для людей, колеблющихся между «стариной» и «новшествами», может давать надежду видеть истину первой и несостоятельность последнего, как цитате малоубедительной для настоящих ученых, и совершенно излишней, и не вызываемой самим ходом речи в книге о. Нечаева, мы должны сказать, что и цитата из полемической статьи Субботина касательно слов: «Преложив Духом Твоим Святым», едва ли может быть названа удачной. В своей статье, направленной против Т. И. Филиппова, г. Субботин касательно вопроса о том, уместны ли или не уместны слова евхаристической молитвы: «Преложив Духом Твоим Святым» в чине литургии Василия Великого, высказав довольно много остроумных иногда соображений по поводу данного вопроса, едва ли в конце концов, успел кого-нибудь убедить, да едва ли, как нам кажется, он и сам убедился своими доводами и соображениями, По крайней мере, его соображения не пошли дальше знаменитой фразы покойного Горского, в которой он просит щадить «совесть немощных» в вопросах, подобных тому, о чем они ведут препирательства м Т. Филипповым. (См. прибавл. к твор. Св. Отц. 1883 г., II, 678–709). Ссылка же у о. Нечаева на статью по данному вопросу преосвященного Порфирия совершенно неверна. Преосвященный Порфирий в своей статье: «афонские книжники», доказывает, собственно, откуда в нашем чине явилась, повидимому, совершенно излишняя вставка в виде тропаря: «Господи. иже пресвятого Твоего Духа» и ни слова не сказал от себя, по поводу прибавки в чине литургии Василия Великого, слов: «Преложив Духом Твоим Святым», ограничившись на этот счет лишь передовом одного «дельного, хотя и не во всем основательного, и благословного», как он выражается, рассуждения некоего мессолонгского священника, новопроповедника, который написал это рассуждение, по догадке пр. Порфирия, к новопроповеднику великой константинопольской Церкви некоему Филофею, около 1799 года. В этом же рассуждении, мессолонгский священник не только не доказывает необходимости в чине литургии Василия Великого слов: «Преложив Духом Твоим Святым», но напротив, считает, как эти слова, так и тропарь: «Господи иже Пресвятого Твоего Духа» и мног. др., «выдумками антихриста папы» (Чтен. общ. любит. дух. просвещ. 1883 г., № 2, стр. 137). Выдержка из евхология VIII века, находящегося ныне в Имп. публичной библиотеке, имеется в названной статье преосв. Порфирия и приведена последним в доказательство отсутствия в ней тропаря: «Господи, иже Пресвятого Твоего Духа», но взята она из чина литургии св. Иоанна Златоуста (Jbid. стр. 181; Cnf. нашу книгу Богослужение в русск. ц. в XVI в. Каз., 1884 г., стр. 424), а не из чина Василия Великого, о котором идет речь у г.г. Субботина и Филиппова, и в котором, можем заверить достопочтенного о. протоиерея Нечаева, на основании нашего личного знакомства с этим евхологием, слов: «Преложив Духом Твоим Святым», действительно не имеется. Поэтому, преосв. Порфирий и не мог даже говорить о том, чего не было в евхологии, когда то ему принадлежавшем, а следовательно, цитата на его статью в книге о. Нечаева, как явившаяся по недоразумению и недосмотру автора, совершенно излишняя и неверная. – Что касается, поцитованной о. Нечаевым, книги преосвященного херсонского Иннокентия, то она, возбудив в свое время толки в цензуре, обществе и печати, едва ли может быть рекомендована, по нашему мнению, вниманию «благочестивых читателей» и в наши дни. Но как бы то ни было, едва ли есть какая-нибудь необходимость в наше время толковать о словах разбойника: «Помяни мя, Господи, егда приидеши во царствие Своем» в этом смысле, как это сделал покойный Иннокентий Херсонский, когда теперь никто из благочестивых христиан не понимает этих слов в смысле желания земного царствия, а именно прямо относит их к царству небесному, а посему всякий раз, при чтении этих слов в храме, всякий присутствующий в нем считает необходимым набожно сделать на себе крестное знамение…

Итак, оставим ученым вести между собой прения и диспуты по поводу разных частиц, грамматических словосочетаний, пусть они исследуют тексты наших богослужебных чинов, пишут по поводу их целые тома с громаднейшими нижними этажами, – все это будет иметь цену и значение в науке, а в книге «для благочестивых читателей» постараемся избежать разного рода гипотез и предположений. наводящих на сомнение, отбросим ненужный, за весьма редкими исключениями, балласт в виде ученых подстрочных примечаний и дадим в ней действительно «благочестивые, назидательные размышления о литургии, способные оживить и поддержать благоволение к ней в присутствующих при совершении ее». Пусть и в этом случае, как и в первом, отцы и учители Церкви, занимавшиеся объяснением чина литургии и вообще всего нашего богослужения, будут для нас всегдашним поучительным примером и непременным образцом. Если вышеуказанная цель, по отношению к читателям и участникам нашего богослужения, будет достигнута хотя на половину, то и в этом случае, мы смело и бодро должны смотреть на будущее и вызывать на это плодотворное поле деятельности возможно большее количество тружеников.

Третье и последнее наше возражение будет собственно касаться некоторых незначительных исторических погрешностей, встречающихся в книге о. Нечаева. Так, напр., наш достопочтенный автор и доселе еще продолжает утверждать, что собор константинопольский, разбиравший вопросные пункты сарайского митрополита Феогноста, происходил в 1301 году (стр. 12 прим.), а не в 1276 году, как это весьма основательно доказано известным канонистом профессором A. С. Павловым (Русск. истор. библ., 1880 г., т. VI). Об изображении херувимов с ликами евангелистов, о. Нечаев рассуждает, что такие изображения «обыкновенно почитают атрибутами евангелистов, указывающими на особенности каждого евангелиста. Но скорее символы херувимов, говорит он, суть принадлежности Евангелия вообще и в отношении к нему имеют такой же смысл, как изображения херувимов над кивотом завета… Давать херувимам значение атрибутов евангелистов неудобно уже и потому что на древнейших памятниках, херувимы были, в означенных образах, изображаемы без евангелистов, а потом стали изображать их с ликами евангелистов не единообразно» (стр. 101 прим.). По этому поводу, мы считаем нужным припомнить едва ли известный в печати указ Императора Петра I, 1722 года апреля 6 дня, в котором ясно указано, как нужно смотреть на изображения херувимов при евангелистах. «Четырех евангелистов в подобии тельца и прочих животных на оных антиминсах (указ был издан по поводу печатания антиминсов), говорится в цитуемом указе, понеже при таком тельца изображении обретает «агиос» (то есть святой Лука) и при прочих тому подобное, а вещь образующую писать вместо лица образуемого не токмо не прилично, но простым к преткновению виновно, как то о подобном сему изображении в правиле 6 вселенского собора 28 ясно показано… помянутых животных с подписанием апостольских имен вместо самих евангелистов изображать не подобает, но надлежит самих тех евангелистов, персоны с литерным при именах их славянским диалектом, сего же есть святой изображать по подобию их при лицах Евангелистов мощно и образовательные их животные писать (Приход. расх. книги моск. печатн. двора № 22 и 288). Нельзя не заметить в заключение и о том. что о. Нечаев весьма нередко употребляет такие неопределенные термины, как «многие», «некоторые», не указывая, кого он разумеет под этими словами, что иногда бывает положительно необходимо знать.

Но за всем тем, как бы там ни было и при всех этих недостатках, весьма легко устранимых, книга. о протоиерея Нечаева остается все-таки образцовой в ряду книг с подобными целями и задачами по предмету нашего богослужения и мы от души ей желаем возможно широкого распространения в среде нашего пастырства. Все те достоинства, которыми отличаются произведения пера достопочтенного о. протоиерея Нечаева, присущи и настоящей книге его. «К особенностям настоящей же книги, скажем словами ее автора, относится и то, что в ней дается подробное изъяснение, не встречающееся в других сочинениях о литургии, антифонам, прокимнам, входным стихам, аллилуиариям и причастным, с отчетливыми соображениями, какое значение имеют в литургии эти части», а также и то, что при изложении и изъяснении составных частей ее, автор обратил особенное внимание на богатство заключающихся в них догматических и нравоучительных истин (стр. IV). Поэтому книгу эту, мы можем смело рекомендовать, как пособие для наших пастырей при составлении ими так называемых катехизических поучений. Если же о. протоиерей устранит из книги все лишнее, возбуждающее недоумения и волнения со стороны читателей, даже если воротится к первым своим, по нашему мнению, лучшим изданиям, оставив при этом свое настойчивое заявление о своей не солидарности с толкователями, которые в литургии видят хронологически последовательное изображение жизни Иисуса Христа от рождения до Его смерти, то книге его можно пожелать, чтобы она сделалась настольной в каждой христианской семье.

Четвертое, вновь исправленное издание и непременно значительно дополненное.

Эту книгу, мы будем приветствовать с восторгом.