Поминки Преосвященного Порфирия (Успенского) и профессора Московской духовной Академии И.Д. Мансветова: (Краткий очерк учено-литературной деятельности их)

(Краткий очерк учено-литературной деятельности их)

Прошлый 1885 год был тяжелым годом для русской исторической науки. Смерть неумолимо вырывала одного за другим лучших деятелей, плодовитых работников на ниве отечественного исторического знания. Навсегда умолкли честные и горячие голоса известнейших исторических дятелей, как напр., Н. И. Костомарова, Д. К. Кавелина, графа А. С. Уварова († 29 декабря 1884 года), основателя Археологического Института Н. В. Калачева и др. Мир их дорогому праху и царство небесное их душе, волновавшейся горем и радостию своего горячо любимого ими отечества.

В частности наша церковно – археологическая наука не досчитывается в своих немногочисленных рядах двух весьма видных деятелей, а именно преосвященного Порфирия, бывшего епископа чигиринскаго, и профессора Московской духовной Академии Ивана Даниловича Мансветова. Оба почившие деятеля отличались выдающимися дарованиями, необыкновенным трудолюбием и замечательной энергией в разработке научных вопросов из области церковной археологии и православного богослужения.

Преосвященный Порфирий Успенский весьма много потрудился над историею православного богослужения, собирая для неё богатый и неисчерпаемый материал, хранящийся в известнейших монастырях православного христианского востока: на Афоне, Синае, в патриаршем подворье патриарха иерусалимского в Константинополе, в Сирии, Палестине, Нубии, Абессинии и других местах. Собранные им богатые и ценные в научном отношении материалы отчасти обнародованы самим преосвященным в его известном путешествии по Афону и вообще по востоку, отчасти в статьях, напечатанных на страницах «Трудов Киевской духовной Академии», как напр., «Стихирарные пииты» (1878 г. кн. 4–6), а отчасти на страницах журнала «Чтения в обществе любителей духовного просвещения», в котором по преимуществу печатались все последния произведения преосвященного Порфирия, напр., «Афонские книжники» (1885 г. кн. 2). Кроме этого на страницах «Трудов Киевской духовной Академии» напечатано покойным преосвященным весьма немало ценных материалов для истории церковной живописи, извлеченных им из греческих рукописей. Капитальнейшим из этого рода работ его можно считать перевод с греческого известнейшей «Ерминии или наставления в живописном искусстве, составленной иеромонахом и живописцем Дионисием Фурноаграфюотом 1701–1733 года. (1868 г. кн. 2, 3, 6, 12).

Но все эти работы покойного исследователя появлялись на свет Божий случайно, как бы мимоходом, не обнимали собою не только истории нашего православного богослужения вообще, а даже и одного какого – нибудь чинопоследования. Короче сказать, это были материалы весьма ценные в научном отношении, извлеченные из древнейших рукописей знаменитых восточных книгохранилищ, но мало обследованные, недостаточно освещенные; не указано было даже их научное значение и место, какое они должны занимать в ряду источников по тому или другому вопросу из церковной археологии или церковного православного богослужения. И сам покойный преосвященный Порфирий хорошо сознавал это, а поэтому он постоянно лелеял в душе своей замысел со временем написать вообще историю православного богослужения, на основании тех материалов, которые он собрал в течение долговременного странствования с ученою целью по христианскому востоку. Этот замысел, очевидно, постепенно созревал в голове покойного, его он с немалыми трудами и усилими приводил в исполнение и даже оповестил, наконец, ученому миру, что им уже составлен и приготовлен к печати Сборник под названием: «Богослужение константинопольской церкви», в котором помещены целиком многие чинопоследования, списанные им из восточных рукописей (Второе путеш. по Афону стр. 47, 49; Перв. путеш. ч. 2 отд. 2 стр. 206). Настоящий замысел покойный преосвященный не успел однако привести в исполнение ¹ и, при жизни его, названный Сборник не был обнародован. Но не подлежит ни малейшему сомнению, что нужные для него материалы были приготовлены вполне² и остались в бумагах между неизвестными в печати сочинениями покойного преосвященного ³. Мы уверены, что наша Академия Наук, получившая, по завещанию покойного (Моск. Церковн. Вед. 1885 г. № 27), определенный капитал и право на издание его посмертных трудов, обратит серьезное внимание и на предполагавшийся к печати Сборник «Богослужение константинопольской церкви», который своим появлением, без всякого сомнения, обогатит нашу бедную церковно – археологическую науку капитальною работою по части византийского богослужения, весьма мало обследованного в исторической литературе русской и даже западной.

Но за всем этим бессмертной заслугой покойного для исторической и церковно – археологической науки останется его богатое собрание рукописей церковно – славянских и русских⁴, греческих⁵, арабских⁶, сирийских⁷, эфиопских⁸, грузинских⁹ и на других языках¹⁰, приобретенное нашею С.-Петербургскою Императорскою Публичною Библиотекою в 1883 году за скромную цифру, 15,000 рублей серебром, уплаченных ею из сумм государственного казначейства. Публичная Библиотека, оценивая в своем обычном Отчете настоящее приобретение в научном отношении, вполне сознается, что упомянутая ничтожная цифра гонорара за столь редкое собрание рукописей в настоящее время, может быть отнесена к бескорыстию, ученой самоотверженности покойного и к желанию сделать его достоянием одной из известнейших отечественных сокровищниц знания, вполне доступных для всякого любознательного человека. «За собрание, которому подобное составить теперь едва ли возможно, говорится в отчете Императорской Публичной Библиотеки, заплачено 15,000 рублей. Приобретение такой замечательной коллекции и за столь сравнительно скромную сумму отечественное книгохранилище может приписать единственно желанию преосвященного Порфирия оставить свое собрание в России, так как на поступавшие к нему неоднократно предложения от заграничных библиотек и любителей он отвечал постоянным отказом» (Крат. Обзор собр. ркп., принадл. преосв. еп. Порфирию, а ныне хранящагося в Имп. Публ. Библ. Спб. 1885 г. стр. 5). Это собрание рукописей преосвященного Порфирия навсегда останется памятником его заботливости об отечественном просвещении, вызовет искреннюю благодарность у всех ревнителей этого просвещения и навсегда сохранит его имя в благодарном потомстве.

Тою же любовию к отечественному просвещению и высоким духом патриотизма нужно объяснить и его пожертвование, замечательной по составу и весьма ценной в научном отношении, коллекции восточных икон, собранных преосвященным Порфирием во время его путешествий по востоку, и составление весьма замечательного и обнародованного уже в печати духовного завещания.

С поступлением в Церковно – археологический Музей при Киевской духовной Академии икон¹¹ абессинских, сирийских, грузинских, греческого письма в Иерусалиме, на Синае и на Афоне, при чем есть между ними иконы на воскомастике (небольшая мозаическая икона Святителя Николая), с ликами, изображенными енкавстическим способом (большая икона греческаго письма 6–7 века святых равно – апостольных царей Константина и Елены [?]) и принадлежащия, по преданию, будто бы кисти знаменитого афонского художника Панселина (Сретение Господне), наше богатое собрание старинных икон, равного которому нет нигде в России, приобретает еще большую ценность и важность в научном отношении в глазах любителей старины и ученых археологов. Музей может по истине гордиться столь ценным приобретением и навсегда будет свято чтить память о щедром и бескорыстном жреце науки, покойном жертвователе, имя которого с благодарностию произнесет и каждый воспитанник этого рассадника духовного просвещения.

Духовное завещание покойного представляет замечательный образец предусмотрительности и заботливости о том, чтобы ни одна из собранных им «жемчужин» не погибла напрасно для науки. При самом поверхностном, беглом просмотре настоящего духовного завещания нельзя не заметить двух разнородных чувств, которые волновали почившего архипастыря, при составлении его: с одной стороны, чувство долга служить, по мере сил своих, «до последнего издыхания» ко благу своего родного отечества и на пользу отечественного просвещения, а с другой, чувство крови, привязанность к любимым им родственникам, единоутробной любимой им сестре. Не трудно отгадать, а, при чтении самого завещания, весьма легко видеть, что первое чувство взяло громадный перевес над вторым и, не подлежит ни малейшему сомнению, без более или менее продолжительного колебания. Богатая библиотека почившего, состоящая более чем из семи тысяч книг, завещана в распоряжение Св. Синода, если она не будет куплена якутским преосвященным для его семинарии; напечатанная история Афона и путешествия по этой горе – в синодальную типографскую лавку для увеличения капитала, из которого он получал в свое время содержание; 24 тысячи рублей, включая сюда и деньги от продажи рукописей Императорской Публичной Библиотеке, завещены покойным преосвященным Императорской Академии Наук на издание его многочисленных трудов по исследованию востока, оставшихся ненапечатанными¹²; дорогие иконы в окладах и панагии – Новоспасскому монастырю, а восточные иконы, собранные им во время путешествия – Археологическому Обществу при Киевской духовной Академии, – между тем на долю любимой им сестры С. А. Николаевской завещено всего только тысяча рублей, а родной его племяннице Ю. А. Борноволоковой всего на всего сто рублей... (Церк. Моск. Вед. № 27 за 1885 г. стр. 435). Кто хотя несколько знал характер и убеждения почившего архипастыря, тот и не мог ожидать иных распоряжений его, иного духовного завещания... Так почивший горячо любил свою родину и всеми силами старался служить на пользу отечественному просвещению, что все другие привязанности его бледнели перед этим гражданским долгом. Близко знавшие почившего архипастыря хорошо знали его убеждения и глубоко ценили их, а по сему им, по-нашему мнению, и принадлежит последнее правдивое слово при оценке его деятельности. Заканчивая свой настоящий краткий очерк учено – литературной деятельности почившего архипастыря, мы не можем отказать себе в удовольствии привести здесь небольшую выдержку из краткой, но прекрасной речи епископа Иоанна, члена Московской Синодальной Конторы и настоятеля Симонова монастыря. «Кто читал многообъемистые сочинения почившего архипастыря, говорил преосвященный Иоанн, при опущении в могилу гроба с бренными остатками, тот может сам приметить, как через все его сочинения тонкою золотою нитью проходит его полнейшая неослабная любовь к родине, как гражданина России и любовь к восточному православию, как сына восточной Православной Церкви. Где бы он ни был, чем бы он ни был занят, его жизнь, его мысль, душа живет в России и для России и для Церкви российской собирает, как пчела с цветов питательный и усладительный сок богословской учености» (Моск. Церк. Вед. 1885 г. № 18, стр. 324). К настоящему слову епископа Иоанна мы могли бы мысленно прибавить лишь одно, но весьма выразительное слово: «Аминь».

Но если смерть этого ученого деятеля возбуждает в нас скорбь и сожаление, то, по крайней мере, мы миримся с нею, как необходимою данью природе, потому что почивший архипастырь почил о Господе в летах, которые указаны псалмопевцем, как лета предельныя¹³ Трудно мириться с смертию другого деятеля на поприще церковно – историческом, деятеля, который едва достиг «преполовения дней своих»¹⁴. Я говорю о кончине профессора Московской духовной Академии Ивана Даниловича Мансветова, последовавшей 16 числа только что минувшего декабря, в Крыму, в городе Ялте, где покойный проводил последние дни своей земной жизни, желая в благорастворенном климате нашего юга найти облегчение своего тяжелого недуга. Смерть этого неутомимого труженика и любителя отечественных древностей, исследователя кропотливого, добросовестного, отличавшегося несомненною талантливостию, мастерством и уменьем прекрасно излагать свои мысли, как в частной устной беседе, так особенно с пером в руках на бумаге, – особенно поразительна потому, что еще не так давно мы читали с большим удовольствием его сочинение под заглавием «О церковном типике», за которое он удостоен был Московскою духовною Академиею степени доктора церковной истории. Свое удовольствие мы печатно высказали на страницах «Библиографического Листка» (№№ 11 и 12 1885 г.), издаваемого при журнале «Руководство для сельских пастырей». Мало этого, мы уже имели удовольствие читать его новое исследование «О постах», начатое печатанием на страницах журнала Московской духовной Академии, в «Прибавлениях к творениям святых отец» в последней книжке за прошлый год. Свежесть мысли, отчетливость мышления, ученая, свойственная покойному профессору, добросовестность в разработке научных вопросов – все это заставляло нас забыть о злом недуге, подточившем в самом корне видимо здоровый организм покойного и совершенно не подготовило нас к печальной развязке, известие о которой нам принесли московские газеты. Очевидно, дух мощный боролся со слабым телом и неослабевающая энергия до того напряжена была, что почивший, разделенный с любимою им аудиториею пространством, мысленно с ней постоянно жил и не на минуту не мог прекратить своих обычных занятий, которым он с любовию предался в последние годы своей жизни.¹⁵ Нет, этого мало сказано. Почивший профессор – труженик как бы предчувствовал свою смерть, а поэтому весь свой досуг, все незанятое время посвятил излюбленным занятиям по церковной археологии и истории православного богослужения, как бы стараясь сделать возможно больше и тем большую возбудить в нас жалость о преждевременной утрате талантливой рабочей силы, достигшей полного расцвета и обещавшей в будущем обильные плоды. Да, повторим мы, тяжела и трудно вознаградима потеря этого труженика профессора, составлявшего красу в ряду немногих деятелей на поприще ученой разработки вопросов из области церковного богослужения. С истинною скорбью и неподдельными слезами встретят это известие о кончине почившего профессора не только многочисленные ученики покойного, глубоко уважавшие своего учителя – профессора и ценившие его труды, но и все те, кто знаком был с произведениями его талантливого пера, и вообще ревнители отечественного просвещения¹⁶. Воздавая должную дань почтения почившему профессору, мы намерены со своей стороны сказать несколько слов об его ученой и литературной деятельности.

Покойный Иван Данилович – природный истый москвич по плоти и духу (сын священника Московского женского Ново – девичьего монастыря) и любил горячо свою родную Москву, в которой он родился, провел молодые годы юности, воспитываясь в московских духовно-учебных заведениях, и которой он отдал лучшие годы своей учено – литературной деятельности. По окончании курса в семинарии в 1864 году, как даровитый и трудолюбивый юноша, он был послан в Московскую духовную Академию, в которой по достоинству были оценены замечательные дарования почившего, продолжавшего быть выдающеюся личностью между товарищами и на студенческой скамье¹⁷. По окончании курса в Академии первым воспитанником, со степенью магистра, в 1868 году он был оставлен при Академии в качестве бакалавра по кафедре гомилетики¹⁸ и церковной археологии. В 1870 году с введением нового Академического Устава, при новом распределении кафедр, покойный профессор оставил гомилетику и взял на себя преподавание церковной археологии и литургики, предавшись со всем жаром и увлечением молодой своей кипучей натуры изучению главным образом первой из этих наук, которая в ту пору становилась наукою модною и современною.– Церковная археология, как самостоятельная наука, была введена в курс академических наук только со времени устава Академий 1869 года и специально, как он должен был поставить ее, не была прослушена покойным профессором на академической скамье¹⁹. Молодому профессору приходилось таким образом без предварительной специальной подготовки создавать науку, читать лекции²⁰ по тем предметам, которыми в достаточной степени и сам не владел. Трудность подобного положения начинающего молодого профессора может вполне понять только тот, кто сам испытал все это своим личным горьким опытом. Покойный Иван Данилович не пришел в отчаяние, а со свойственною ему энергией, которую он не утратил до последних дней своей жизни, усидчивостью и добросовестностью принялся за изучение этой новой науки, созданной новым в ту пору академическим Уставом 1869 года. Основательное знание, которое он приобрел еще на школьной студенческой скамье, древних языков – греческого и латинского и новейших – Французского и немецкого значительно облегчило его труд, при изучении источников и пособий для своей новой специальности, а стремление и страсть молодого человека идти новыми путями, непроложенными другими, какие открываются всякому начинающему заниматься археологиею, все это в значительной мере придало сил молодому профессору и он с жаром предался изучению своей специальности. Плоды этого изучения скоро же начинают появляться и в печати.

В год поступления Ивана Даниловича на службу при Академии в качестве преподавателя церковной археологии, т. е. 16 марта 1869 года, открылся, как известно, первый у нас в России археологический съезд, происходивший в археологическом городе Москве, под председательством известного ученого и великого археолога графа А. С. Уварова, скончавшегося на самых последних днях 1884 года. На этот съезд, который был невиданною диковинкою для русского общества, съехались с разных концов представители историко-археологической науки не только русские ученые, но даже заграничные, (напр., И. Варсо из Копенгагена). Явился на этот съезд присяжных ученых специалистов и молодой профессор Московской духовной Академии И. Д. Мансветов со своим рефератом «По вопросу об архитектуре 12 века в Суздальском княжестве». Реферат этот или «мнение» покойкойного профессора был вызван рефератом почтенного покойного председателя графа А. С. Уварова под заглавием: «Взгляд на архитектуру 12 века в Суздальском княжестве», каковой реферат вызвал и другие возражения со стороны, напр., почтенного профессора нашей Академии П. А. Лашкарева, Л. В. Даля, И. И. Васильева и Н. А. Артлебена. Все эти рефераты или мнения, как и мнение покойного профессора И. Д. Мансветова, были напечатаны в 1 томе «Трудов первого археологического съезда в Москве 1869 года» (стр. 252–299).

В упомянутом нами реферате покойный И. Д. Мансветов возражал графу А. С. Уварову на то положение последнего, что орнаментовка фасадов Дмитровского собора во Владимире, состоящая из обронных изображений чудовищных животных и разного рода человеческих фигур, хотя и была особенно употребительна в архитектуре романской, но не была исключительною принадлежностию романского стиля и не может иметь решающего значения, при вопросе о романском влиянии на произведения церковного зодчества нашего в Суздале и Владимире, что доказывал покойный председатель в своем, упомянутом нами, реферате. «С этою целью, говорил покойный профессор Мансветов, мы позволяем себе привести несколько фактов из истории византийского искусства, показывающих, что данные образцы орнаментовки не только не были чужды Византии, но нашли себе здесь приложение и в области промышленного производства и в искусстве церковном». Г. Мансветов, пользуясь лучшими сочинениями о византийской древности (напр. Вейса Коstümkunde, Даженкура Ніstoire dе l′art раr les monuments и др.), приводитъ не мало примеров из той и другой области, на которых он старался обосновать свое мнение, что вышеупомянутая орнаментовка фасадов в наших суздальских и Владимирских храмах имеет весьма не мало сходства с подобною орнаментовкою в византийском искусстве, из которого русское церковное искусство, с самого принятия христианства русскими из Византии до позднейшего времени, черпало образцы в значительной мере. Правда, Иван Данилович не делает положительного вывода о заимствовании этой орнаментации русскими зодчими – художниками из Византии даже спешит в заключение своего реферата оговорится, что он «имел в виду представить несколько данных из истории византийского искусства, показывающих, что подобные образцы орнаментовки не были чужды христианского востока и имеют в своем основании общие как для Византии, так и для Запада предания древне – христианского искусства» и что он «не имел средств изучать данный вопрос в более полном виде и представляет лишь те данные, которые мог заимствовать из ограниченного числа источников ему доступных» (стр. 276), но что он имел в виду своим возражением или лучше сказать «собранными им данными» направить мысль исследователей археологов на связь этой орнаментаци с древнею византтйскою – это не подлежит ни малейшему сомнению для нас.

Мы не входим в подробную критическую оценку добытых данных покойным профессором с научной точки зрения, мы указываем на этот реферат, как на первый его литературный опыт в новой своей специальности, свидетельствующий об уменьи автора взяться за подобного рода работы – это с одной стороны, а с другой и о той, по нашему крайнему, быть может, мнению, совершенно правильной точки зрения, с которой посмотрел начинающий молодой профессор, при решении специального вопроса из области церковного искусства²¹. Автор, как новичек в данного рода работах, остался хотя и не решительно на иной точке зрения по данному вопросу, которую с большею обстоятельностью и решительностью высказал по тому же вопросу напр., П. А. Лашкарев в своем реферате, не увлекся подавляющим авторитетом известных в науке лиц, как напр., графа А. С. Уварова и др. Очевидно, молодого профессора – автора спасло в данном случае его собственное чутье, обнаружившее и в это время талантливость в нем, и та чисто школьная, так сказать, закваска, вынесенная им из стен воспитавшей его Академии.

Отмеченная нами точка зрения удержана покойным профессором во всех последующих его учено-литературных работах до конца жизни, делает ему великую честь и ставит его в ряд лучших знатоков исторических судеб древней Византии и нашего отечества в их взаимном отношении.

В начале семидесятых годов мы видим покойного профессора за изучением источников по церковной и главным образом византийской археологии. Плоды своего изучения он представляет в качестве рецензий о той или другой книге на суд публики, печатая их на страницах известного богословско-философского журнала «Православное Обозрение» и археологического журнала «Древности». В своих рецензиях он подвергал тщательному разбору такие капитальные труды по церковной археологии, как напр., Еіnlеіtung іn dіе Моnumental Theologiе, Gotha, 1867 г., профессора берлинского университета Пипера (Прав. Обозр. 1870 кн. 9), L’Hymnographie de l’Eglise Grecque кардинала Питры (Труды Моcк. Археол. Общ. 1871. т. 3 в. 2), Die Darstellung des Abend mahls durch dіе Вyzantinische Кunst Добберта (Прот. Археол. Общ. 1874. т. 4 в. 1) и многие другие труды иных известных авторов. Во всех этих рецензиях автор опять таки остался верен той точке зрения на христианское искусство, какую он нерешительно высказал в своем реферате на первом археологическом съезде.

Дальнейшая литературная деятельность почившего профессора в области исследований вопросов по церковному искусству становится уже более самостоятельною. Иван Данилович начинает понемногу приниматься за изучение самых вещественных памятников и по преимуществу на почве русской национальной. Предшествовавшее накопление теоретических знаний, путем знакомства с лучшими произведениями западных археологов, дают ему нужные средства для этого изучения, а естественный порыв молодости работать самостоятельно и с надеждою на научные открытия усиливают его энергию и содействуют его успехам в этом.

Открытие выставки памятников древнего Херсонеса при севастопольском отделе политехнической выставки в 1872 году побудило покойного Ивана Даниловича заняться «Историческим описанием древнего Херсонеса и открытых в нем памятников» (М. 1872 г.). Очерк этот, вышедший отдельною книгою, имел в виду представить «в общедоступном изложении» политическую и внутреннюю жизнь Херсонеса Таврического, преимущественно, конечно, на основании найденных здесь памятников его древнего быта, но не без пособий тех сочинений, которыя касаются истории Херсонеса и вышли из под пера, как иностранных, так и русских ученых, напр., Bobusch Sestrenzewitz, Dubois dе Montpereux, Кеппена, Кене, Аркаса, графа Уварова, профессора Кондакова и др. В этом живо написанном очерке, хотя представлена и неполная история в религиозном отношении Крымского полуострова, и не описаны даже все пещерные храмы с такою полнотою и обстоятельностию, как это сделал впоследствии г. Д. Струков в статье под заглавием «Древние памятники христианства в Тавриде», напечатанной в «Русском Вестнике» за 1876 год 9 кн., но зато обнаружено почтенным профессором довольно отчетливое знакомство с особенностями архитектурного византийского стиля и устройством древне – христианской базилики. Настоящий очерк покойного Ивана Даниловича можно назвать, в самом тесном смысле этого слова очерком историко-археологическим или просто археологическим и гораздо с большим правом, чем, напр., только что упомянутую нами статью почти о том же предмете г. Струкова.

Со времени избрания в 1870 году покойного профессора в действительные члены Московского Археологического Общества, открытого с разрешения министра народного просвещения 19 сентября 1864 года, труды И. Даниловича по исследованию отечественных древностей почти исключительно печатаются на страницах журнала этого Общества под названием «Древности». Здесь помещены им статьи: «Очерки истории нашей православной церкви» (Труды Моск. Археол. Общества 1868 т. 2, вып. 2.), «Об изображении Распятия на лжице, находящейся в Антониево-Сийском монастыре в Новгороде» (ibid.1874 г. т. 4, вып. 2, «Церковно-строительная деятельность в Новгороде по новгородским летописям» (ibid. 1875 г. т. 6, в. 1), «К материалам для истории древне русских одежд» (ibid. 1873 г.), «Византийский материал для сказания о двенадцати трясавицах» (ibid. 1880, т. 6) и другие статьи. Кроме того, Иван Данилович участвовал своими трудами в составлении «Материалов для археологического словаря, печатавшихся на страницах того же журнала «Древности» (1871 т. 3 в. 2) и писал примечания к рефератам других членов и своих сотоварищей по службе и по деятельности в Императорском Московском Археологическом Обществе напр., «Объяснительные замечания к Уставу Императрицы Ирины», (ibid. 1877 г. т. 7) супруги Алексея Комвена † 1118 (переведенному с греческого подлинника покойным профессором Московской Академии И. О. Казанским). В этом Обществе покойный профессор принимал в последние годы своей жизни до начала прошлого, 1885 года, самое живое и деятельное участие, как секретарь его и как редактор издания «Древностей». Только тяжелый недуг, подорвавший в самом корне видимо здоровый организм покойного, заставил его прекратить живую и деятельную связь с этим Обществом и искать поправления своего расстроенного здоровья в здоровом и теплом климате города Ялты.

Однако же не здесь было истинное призвание покойного. Не на почве исследований вопросов из области отечественных и византийских вещественных древностей развилась и окрепла научная мощь покойного, не в упомянутых нами выше исследованиях проявил покойный Иван Данилович свою плодовитость, талантливость, уменье с честью выходить из самых трудных вопросов, представлявшихся умственному и критическому взору покойного, при исследовании памятников нашей седой, старины. Одним словом, не здесь покойный Иван Данилович стяжал себе славу талантливого, опытного и энергичного литературного деятеля, о котором навсегда сохранится благодарная память в потомстве и истории. Напечатанные им статьи по церковной археологии русской и византийской бесспорно не останутся незамеченными нашими исследователями в этой области, а разбросанные в них примечания, заимствованные из первоисточников и лучших специальных исследований в данной области, будут приняты без всякого сомнения даже и присяжными археологами, но все эти статьи писаны, так сказать, на случай, с целью заявить о том, что не оставляется им без внимания и новая наука – церковная археология, созданная уставом Академий 1869 года. Капитальных, солидных трудов в этой области не оставил покойный Иван Данилович, что бесспорно случилось бы в самом положительном смысле этого слова, если бы последние годы своей жизни покойный профессор не отдал другой науке, науке о христианском культе или о богослужении. Очевидно, вся предшествующая литературная и научная деятельность была для Ивана Даниловича лишь подготовкою, самою серьезною и фундаментальною, с которой он смело и решительно выступил на путь исторических исследований о христианском православном богослужении и в частности о богослужении в русской церкви. В этой области исследований, которая была ему сродна по воспитанию и с которой он ознакомился еще на школьной скамье, от Ивана Даниловича остались весьма ценные и капитальные, труды, которые обратили внимание нашей Академии Наук, стяжали автору их почетное титло талантливых деятелей в области исторических исследований. В частности, как исследователь по истории христианского православного богослужения, Иван Данилович у нас в России имеет пока себе достойного соперника лишь в лице протоиерея церкви Успения Пресвятыя Богородицы, что на Сенной в Петербурге, К. Т. Никольского, сочинения которого²² неоднократно удостаиваемы были Академиею Наук «Уваровской премии», но по талантливости и уменью выбрать из этой обширной и почти совершенно неразработанной области вопрос живой и интересный и всесторонне обследовать его на основании архивных неизвестных в науке данных до самых, так сказать, корней²³ и этот последний исследователь уступает во многом покойному профессору.

Но почивший Иван Данилович, как и многие иные известные наши русские деятели на поприще литературном и иных, не сам встал на эту прямую, как бы для него созданную дорогу. Его натолкнули на неё случайные обстоятельства.

В 1875/–76 годах вышло, как известно, в свет капитальное двухтомное сочинение архимандрита (ныне епископа могилевского) Сергия под заглавием «Полный Месяцеслов востока», за которое Московская духовная Академия присудила автору почетную степень «доктора богословия». Сочинение это потом было представлено автором в Академию Наук для получения премии графа А. С. Уварова. Поручение Академии Наук составить обстоятельный отзыв об этом труде архимандрита Сергия, присланное в Совет Московской духовной Академии, было возложено Советом на покойного Ивана Даниловича.

Удостоенный столь лестного для молодого профессора поручения высшего отечественного ученого ареопага, Иван Данилович принялся со всею энергиею за выполнение этой приятной, но ответственной работы.

Не место и не время говорить в данном случае о выдающихся научных и литературных достоинствах преосвященного Сергия; то и другое по достоинству оценено и учеными корпорациями в пределах нашего отечества и учеными людьми запада. (Честь редкая для произведений пера русского православного богослова). В частности для ученых русских людей «Агиология» преосвященного Сергия сделалась капитальною справочною книгою, без которой не обойдется ни один исследователь в области церковной истории. Скажем только, что труд этот составлен преосвященным Сергием на основании сырого и неразработанного до него материала, который он в изобилии черпал, как в знаменитых библиотеках наших русских, так и заграничных. Им просмотрено для настоящего труда в библиотеках Москвы, Петербурга и Киева множество греческих рукописей и более 1500, по собственным словам автора, рукописей славянских, кроме той богатой агиологическими сочинениями западной печатной литературы, которая указана им подробно в начале настоящего труда. К этому нужно еще прибавить, что более двух третей книги первого тома «Восточной Агиологии» почти исключительно наполнены вопросами по истории богослужения в церкви византийской и в нашей русской. Ивану Даниловичу, таким образом, кроме вопросов по агиологии пришлось, при оценке настоящего сочинения, стать лицом к лицу и с вопросами той специальности, преподавателем которой он официально числился в Академии, но по которой доселе еще не работал или, по крайней мере, не обнародовал подобных работ в печати.

Молодой профессор, как человек трудолюбивый энергичный и талантливый, достаточно уже подготовленный к серьезным работам изучением лучших произведений по церковной археологии, агиологии и богослужению западных писателей, чтобы оказаться на высоте своего настоящего призвания и исполнить лестное для молодого ученого поручение Академии Наук, должен был обратиться к серьезному пересмотру и положительному изучению церковно – богослужебной письменности, богослужебных рукописей греческих и славянских, хранящихся главным образом в московских и подмосковских библиотеках, лишь изредка наводя справки в рукописях петербургских библиотек. Только богослужебные рукописи, и они главным образом давали Ивану Даниловичу, с одной стороны, нужный в данном случае агилогический материал, а с другой показывали ему неточности и ошибки почтенного автора «Агиологии». Одним словом рецензент взял на себя черную кропотливую работу – рыться и проверять выводы епископа Сергия по тем же почти самым сырым материалам, с которыми имел дело автор, присоединяя весьма нередко к ним новые материалы, опущенные почтенным исследователем и неизвестные совершенно в науке. Этот труд, хотя тяжелый и кропотливый, не пропал даром для покойного Ивана Даниловича, как в данном случае, при составлении отчета или рецензии на книгу преосвященного Сергия, так и в последствии, при его других в этой области работах, навсегда обессмертивших имя покойного в исторической и главным образом литургической науке.

Прекрасная и обстоятельно составленная Иваном Даниловичем рецензия была напечатана на страницах «Записок Императорской Академии Наук» (1879 г., т. 33) и признана со стороны последней ценным вкладом в историческую и церковно-археологическую науку, а автор её был удостоен ею золотой медали, установленной для рецензентов, представивших в Академию ценные в научном отношении отзывы.

Упомянутая нами рецензия на книгу преосвященного Сергия «Полный Месяцеслов востока», составленная покойным Мансветовым, бесповоротно раз навсегда решила судьбу и ученую карьеру этого последнего. Она указала ему истинное его призвание, надлежащую дорогу, с которой он потом не сходил до конца своей немноголетней жизни.

По напечатании рецензии, само собою понятно, как после столь кропотливой и обширной черновой работы, в руках Ивана Даниловича накопилось весьма много ценного в научном отношении и неизвестного в печати материала, который или не вошел в упомянутую, составленную им, рецензию, или же вошел, но стороною и мимоходом. В голове его с этого времени начали возникать вопрос за вопросом и решение каждого из них казалось ему настоятельно необходимым и в научном отношении важным и интересным. Таким образом здесь, после этого знаменательного события, Иван Данилович из археолога превращается навсегда²⁴ в присяжного историка-литургиста и с этих пор из под его бойкого и талантливого пера начинают одна за другою, почти непрерывно, появляться его статьи и целые исследования по истории православного богослужения, послужившие ценным вкладом в эту науку и навсегда упрочившие за покойным славу талантливого труженника и даровитого ученого.

Первым его самостоятельным трудом в области исследований по истории православного богослужения были его статьи «О песенном последовании (ἀσματικὴ ἀκολουθία). Его древнейшая основа и общий строй», напечатанные на страницах «Прибавлений к Творениям Св. Отцов» за 1880 год (кн. 3 и 4). Замечательный строй этой, уже отжившей в настоящее время, службы и имевшей практическое применение не только на востоке, в соборных храмах столичных городов и знаменитых монастырей, но даже и в пределах нашего отечества в 14 и 15 веках, не мог не обратить внимание почтенного исследователя, самым добросовестным образом обследовавшего и изучившего для упомянутой рецензии на книгу преосвященного Сергия нашу, византийскую и южно – славянскую богослужебную письменность непосредственно. Труды покойных Горского и Невоструева, преосвященного митрополита Макария, а также западных исследователей: известного кардинала Питры, Гоара и Тоскани, обративших внимание на это последование и издавших в свет несколько ценных материалов для историй «Песенного последования», усилили интерес покойного и дали ему решимость подробнее обследовать «его древнейшую основу и общий строй». Эта работа покойным Иваном Даниловичем была выполнена вполне удовлетворительно, хотя она носит на себе ясные следы новизны дела для автора и переполнена отступлениями от главного вопроса для решения вопросов второстепенных, почти неимеющих никакого отношения к главной теме. Сам покойный профессор называет эти вопросы «отступлениями», которых им допущено довольно много особенно в вводной части к настоящему исследованию.

Указав на положение этого последования в древнем литургическом строе и на интерес его для исследователя, а также на то, что сделали в нашей и иностранной литературе для его изучения, Иван Данилович вступает в критику мнения о начале происхождения настоящего последования, высказанного знаменитым литургистом-экзегетом Симеоном, архиепископом города Солуня (с 1406–1429 год), который весьма подробно описал это последование и с горечью указал на то, что оно в его время доживало последние дни своего существования. Так как Симеон Солунский песненную службу считает за особенность устава Великой церкви и отсюда выводит её начало, то чтобы доказать неосновательность этого мнения, покойный Иван Данилович должен был естественным путем войти в разыскание исторических судеб этого устава, начальное образование которого покойный видит еще при Юстиниане, весьма усердно хлопотавшем над устройством клира своей столичной церкви св. Софии, а факт существования самостоятельного устава Константинопольской церкви относит ко времени образования уставов студийского и иерусалимского и до времени Никона Черногорца, столь усердно поработавшего над сличением разных уставов и, между прочим, уже знакомого с синаксарем Великой церкви. При этом Иван Данилович, говорит, вопреки мнению Симеона Солунского, что этот устав Великой церкви не только не регулировал восточным богослужением до 13 в. во «всех церквах», но он даже не имел общелитургического значения, да и не мог иметь, благодаря своей исключительности, подобно тому, как напр., устав Успенского московского Собора во время патриаршества, не имел никакого влияния на богослужебный порядок в других русских церквах того времени. Время происхождения «песненного последования» по мнению Ивана Даниловича, можно относить ко времени раньше учреждения патриархии в Византии и начало его видеть – в богослужебных обычаях первоначальных монашеских общин.

Трехантифонный состав в соединении с таким же числом молитв между антифонами, как характеристический признак песненного последования, был вообще свойствен монашескому правилу, хотя число псалмов в разных монастырях было весьма различно. Что касается состава молитв песненной службы, то он ведет свое начало из богослужебного порядка первохристианской церкви, и есть ни что иное, как сколок и подражание последнему. В наших богослужебных памятниках, хотя и усвояется перевод молитв этого последования известному в истории своею обширною литургическою деятельностию митрополиту Киприану, но существующей над этими молитвами надписи нет никаких оснований доверяться, как положительным данным, и считать их появление в нашей практике в его время, а не раньше. Иван Данилович прямо утверждает, что существование «отдельных молитв этого чина в славянском переводе до Киприана не подлежит никакому сомнению и самый перевод их обнаруживает иного переводчика и иную редакцию» (стр. 21).

Так как третьим признаком песненного последования считается преобладание в нем пения над чтением, то по этому поводу Иван Данилович входит в рассуждения сначала об исполнении этого последования в соборных церквах, которые имели в своем распоряжении достаточные голосовые средства, а потом о способе пения за этим последованием, известным под именем «ипофонического» и ведет поэтому поводу длинную речь вообще о родах пения в христианской церкви с древнейшего времени. При этом он снова делает довольно обширное отступление, трактует для, установления надлежащего понятия, о тропаре (τροπάριον), который, по его мнению, означает то же, что εἶχος, εἴδος – лад, строй пения, глас и доказывает, что, как «придаток к антифонам из псалмов тропарь глубоко входит в область песненного последования», хотя имел место не везде одинаковое, и со стороны строгой монашеской партии против него раздавались протесты.

«Коснувшись вопроса о тропарном пении, говорит Иван Данилович, остановимся на некоторых данных, проясняющих первоначальное положение этой гимнографической отрасли и её применения в быту церковном и житейском». Последнее уже не имеет никакого отношения к песненному последованию и покойный профессор хорошо сознавал это. Он делал это отступление единственно на том основании, что ему желалось выяснить вопрос о так называемых «колядех» или тостах в честь пресвятой Богородицы в великие праздники, произносимых игуменом, по окончании братского обеда, и напечатать статью из устава М. Синодальной библиотеки № 330 – 380 л. 273, в которой (статье) «показана какие песни и в каком порядке следует петь во время трапезы в пасху с замечанием относительно того же на некоторые другие праздники». Только уже после этих «общих соображений» об основах песненного последования Иван Данилович переходит к изложению порядка каждой из перечисленных Симеоном Солунским служб, при чем оговаривается, что этот порядок излагается последним с примесью особенностей позднейшего времени, и что восстановить первоначальный тип каждой службы дело далеко нелегкое, в виду отсутствия полных подробных записей этого последования древнейшего времени. Чтобы изложить настоящий порядок все же, в конце концов в основу нужно положить сочинения Симеона Солунского, не смотря на то, что этот писатель не обладает, по словам Ивана Даниловича, «критическим тактом» и излагает дело большею частью на основании непосредственного наблюдения над живою практикою. Далее Иван Данилович излагает самый порядок четырех служб песненного типа: вечерни, утрени, тритекти (τριτοέκτη – третий и шестой час) и панихиды, при чем делает нужныя объяснения и толкования, чтобы текст мыслей Симеона Солунского через это делался более удобовразумительным.

Подробно следить за ходом мыслей Ивана Даниловича при изложении порядка упомянутых служб песненного последования мы не будем, так как это завело бы нас слишком далеко от нашей настоящей скромной задачи – представить краткую характеристику ученолитературной деятельности почившего профессора; любопытствующих мы отсылаем к самому исследованию «О песненном последований», где они вполне познакомятся и с глубиною мышления, богатою эрудицею и прекрасным феноменальным в данной области литературным изложением почившего профессора, с его отделанной изящной формою. В данном случае мы обращаем внимание лишь на вводную часть настоящего исследования, содержание которой мы передали в общих чертах. В этих неоднократных отступлениях, весьма ценных в научном отношении, мы ясно видим, с каким громадным запасом сведений и данных принялся почивший за настоящую работу. Нам кажется, что покойный как бы задыхался в той тесной рамке специального вопроса, который он избрал для своего исследования и стремился за его пределы. Он боялся не того, что взятый им вопрос не будет обследован в должной мере, не будет раскрыт со всех сторон, как того требуют и долг ученого и его личное авторское самолюбие, а того, что он не успеет высказать, вместить в настоящие рамки журнальной статьи всего того, что он сам знает, чем он владеет в настоящее время и что так или иначе, по самой отдаленной ассоциации, может требовать необходимых для взыскательного читателя пояснений и примечаний. Здесь в этом желании пересказать, сказать нечто лишнее, но имеющее значение для науки, чем не досказать, и нужно искать объяснение того обстоятельства, что почивший Иван Данилович в своей настоящей статье сделал несколько уклонений от главного предмета избранной им темы.

Следующим ²⁵ за статьею «О песненном последовании» трудом покойного профессора было его довольно обширное историко-литургическое исследование: «Митрополит Киприан в его литургической деятельности» (М. 1882 г.), или, как оно более точно озаглавливалось в статьях, печатавшихся на страницах московского академического журнала, «О трудах митрополита Киприана по части богослужения» (1882 г.). Этот труд покойного находится в прямой связи с предшествующим исследованием его «О песненном последовании», которое, по отношению к дальнейшей учено – литературной деятельности покойного профессора, служит как бы зерном, возросшим на доброй почве в многолиственное плодовитое дерево.

Мы видели в своем месте, что, исследуя вопрос о времени появления молитв песненного последования в наших богослужебных памятниках, Иван Данилович наткнулся на указание этих последних, что они «собраны от древних потребник и переведены от греческих книг» известным русским литургистом-митрополитом Киприаном. По этому поводу, покойный профессор должен был сделать следующее весьма основательное замечание: «в пользу этого мнения нет положительных данных, и вероятно оно составляет домысл какого-нибудь позднейшего нашего книжника. Лица, трудившиеся на известном поприще, в глазах позднейшего поколения и при известной настроенности и исторической памяти, являются обыкновенно в преувеличенных размерах, и им, в виду действительно сделанного, приписывается много такого, чего ими вовсе не сделано и на что они не имеют права. Ближайшим основанием к заключению о переводе Киприаном этих молитв послужило то, что они читаются, в полном составе, в синодальном Требнике № 375, который, по позднейшей приписке, будто бы «писан с Киприанова переводу слово в слово». Но довериться этой приписке нельзя никоим образом; она принадлежит очень неразборчивой руке и находится в прямом противоречии с синодальным Служебником Киприана, от которого во многих местах отличается крупными разностями и противоречиями даже в перевод и строе литургии, в редакции и составе молитв вечерних и утренних и в других статьях. Делаем это заключение, продолжает Иван Данилович, на основании точного сравнения этих рукописей в общих той и другой статьях; самый же процесс этой сравнительной работы опускаем в виду его неудобств для журнальной статьи. Впрочем, довольно и беглого обзора некоторых статей по описанию рукописей синодальной библиотеки, чтобы разубедиться в этом пресловутом тождестве их с Киприановым переводом «слово в слово». Предположить же, что Киприан один перевод допустил в Служебнике, другой в Требнике – до нас недошедшем (да и самое разделение между Служебником и Требником тогда еще не выработалось) – допустить это невозможно, не входя в противоречие с положительными данными и с личными целями Киприана не разнообразить, а привести к единству состав и изложение церковных обрядов» (О песненн. послед. 1880 г. стр. 20 и 21).

Мы не без цели сделали настоящую довольно обширную выдержку. Из этих слов покойного профессора мы ясно видим, с какою логическою необходимостью вытекала потребность для него специальной разработки вопроса «О трудах митрополита Киприана по части богослужения» – с одной стороны, а с другой, какие мысли он будет проводить и какие вопросы решать, при исследовании данной темы. То, что он опустил в первой работе, «в виду неудобств журнальной статьи», теперь делается предметом целого специального исследования, и процесс критической «сравнительной работы» ценных рукописей или богослужебных чинопоследований и даже молитв в отдельности занимает в нем первое и главное место и придает этому труду почтенного профессора-труженника цену и значение капитального труда для истории русской церкви вообще и для истории богослужения в русской церкви в частности.

Управление русскою митрополиею митрополитом Киприаном²⁶ ознаменовалось в истории нашей церкви оживленною деятельностью этого архипастыря, при участии своих ближайших сотрудников²⁷, по отношеню к устройству богослужения в нашей церкви, к уничтожению разнообразия в богослужебных чинах, накопившегося в предшествующее время и к введению в богослужебную практику новых чинов, «правого церковного правила». Такая деятельность этого знаменитого архипастыря вызывалась настоятельною потребностью того времени. Благодаря разнородным течениям, под которыми находилась Русь с самого принятия христианства, т. е. греческому византийскому и южно-славянскому, и накопление особенностей в церковно-богослужебной практике всецело зависело от наносов того и другого течения. С самых первых дней нашей христианской жизни в церковно-богослужебной практике мы видим уже довольно видное разнообразие, которое интересует умы русских людей и вызывает их на некоторого рода размышления и вопросы (припомним здесь вопросы Кирика к епископу новгородскому Нифонту, 12 века). Это разнообразие явилось следствием притока богослужебных книг с разных сторон – из Византии и от южных славян и при том в разных редакциях. Митрополит Киприан, принявшись за устройство богослужения в нашей церкви, имея в виду пример в лице своего знаменитого дяди патриарха Тырновского Евфимия (Служебник его издан на страницах сербского журнала «Гласник» 1869 г. кн. 8 и во втор. путеш. по Афону Порфирия 1880 г.) и константинопольского патриарха Филофея, который немало потрудился на литургическом-литературном поприще (его Διατάξις τῆς ιἑροδιακονίας см. в Εὐχολόγιον – Гоара), должен был разослать вверенному ему духовенству чины, им самим списанные, как чины правые и истинные. «А что есмы слышали, писал митрополит Киприан в 1395 году к псковскому духовенству, чего нет у вас церковного правила правого, то есмы, списав²⁸, подавали им устав божественныя службы Златоустовы и Великаго Василья, тако же самая служба Златоустова и священье в первый день августа месяца, по уставу, такоже и синодик правый, истинный, который чтут в Царегороде, в Софьи святой, в патриархии: да приложили есмы к тому, как православных царей поминати, также и князей великих и мертвых и живых, якоже мы зде в митропольи поминаем, такоже и крещенье детинное и всякаго христианина, потом обрученье и венчанье. А чего будет ныне не поспели списати, прибавляет он, что вам надобно, а то хочем излегка заставити списати, да и то у вас же будет; а то что списано и послано к вам с вашею братиею, то есть все право, истинно». (Русск. Истор. Библ. 1880 г. т. 6 стр. 239). Эта та собственноручная грамота митрополита Киприана русским переписчикам доброго старого времени и дала смелость приписывать и надписывать именем этого последнего не только отдельныя чинопоследования, те или другия молитвословия, но даже целыя рукописи, которыя, если не в целом своем виде, то, по крайней мере, в большей своей части не имеют никакого отношения к этому митрополиту – литургисту. Сделанныя этими переписчиками – полуграмотеями приписки в роде той, которая имеется в Требнике Московской Синодальной библиотеки под № 375 и которая гласит следующее: «Сей служебник писан с киприанова переводу слово в слово», или что такия то молитвы «собраны от древних потребник и переведены от греческих книг митрополитом Киприаном», дали смелость последующим поколениям утверждать связь и тех и других с именем митрополита Киприана, который не только будто бы переписывал богослужебные рукописи, но даже переводил «от грецких книг». Единственно на основании этих приписок замечательные ученые и самые добросовестные исследователи А. В. Горский и К. Невоструев, при описании рукописей Московской Синодальной библиотеки, приписали митрополиту Киприану рукописный Служебник этой библиотеки № 341 – 601 (Опис. т. 3 ч. 1 стр. 12), с которого списаны Евхологии библиотеки Московской духовной Академии № 77, № 88 (Мансвет. митр. Кипр., стр. 12, 37), Требник Синодальной библиотеки № 375–326 (Опис. 3, 1 стр. 203) отчасти Требник № 376–268 (Ibid. стр. 204), и множество мелких статей, надписываемых в богослужебных рукописях именем этого митрополита (Опис. 3, 1, 232, 235, 63 и др.). Известным нашим ученым канонистом А. С. Павловым в самое недавнее время был приписан митрополиту Киприану рукописный Служебник Московской Типографской библиотеки № 129 (Русск. Истор. Библ. т. 6, 1880 стр. 795 прим. 29). Кроме этого, в литературе нашей известны труды митрополита Киприана по части богослужения, как факт положительный и не подлежащий никакому сомнению, в виду определенных и ясных дат, указывающих на принадлежность их этому митрополиту, напр., рукописная Следованная псалтирь, хранящаяся в библиотеке Московской духовной Академии и те грамоты, этого митрополита, которые так или иначе касаются вопросов из области богослужения в нашей церкви.

Покойному Ивану Даниловичу, взявшему на себя нелегкий труд написать самостоятельную монографию «О трудах митрополита Киприана по части богослужения», предстояла серьезная и кропотливая работа привести предварительно в известность весь наличный материал по данному вопросу, воспользоваться не только указаниями других на литургические труды м. Киприана по части богослужения, но и самому лично перерыть немало богослужебных рукописей и таким образом извлечь из них все то, что так или иначе связывается с именем этого архипастыря – литургиста. Этого однако мало. Иван Данилович находил подобного рода работу не вполне удовлетворяющею его, он раздвинул рамки своего труда и решился подвергнуть самому тщательному и строгому критическому анализу все вышеуказанные нами материалы литургического характера, происхождение которых связывается с именем митрополита Киприана, а также и те данные, на которых основывали принадлежность этих трудов упомянутому лицу позднейшие исследователи. Все это он решился сделать, с одной стороны, потому, что деятельность этого литургиста представлялась в своем надлежащем свете и ему воздана была должная дань со стороны беспристрастной истории, а с другой, чтобы раз навсегда установить в литературе определенную точку зрения на эту личность и её деятельность в области богослужения в русской церкви, её действительные заслуги в этом отношении и тем уничтожить то ложное обаяние и суеверное почтение, которыми окружены совершенно несправедливо у людей неразборчивых и неспособных к критике труды митрополита Киприана или, лучше сказать, рукописи, известные в литературе с его именем. Уже одно это благородное стремление покойного почтенного труженика, создавшее ему массу всевозможного рода препятствий и непреодолимых затруднений, при осуществлении этого стремления, делало ему великую честь, как серьезному ученому.

Свой критический обзор трудов митрополита Киприана Иван Данилович начинает изложением краткой истории церковного устава на востоке и у нас в России, чтобы показать своим читателям, что деятельность этого митрополита была вызвана, между прочим, столкновением богослужебных порядков разных уставов, одновременно действовавших в практике и тем производивших те или иные разнообразия и неустройства в этой практике. Затем Иван Данилович переходит к разбору Евхология или Служебника, приписываемого митрополиту Киприану, и тех вообще рукописей, которые имеют такое или иное отношение к нему, предварительно, однако, сделав краткий, но весьма обстоятельный очерк судьбы греческого и южно-славянского евхология. Этот очерк по обстоятельности не имеет ничего себе равного в нашей и даже иностранной литургической литературе.

Поставив во взаимные отношения чины литургий Служебника киприановского к чинам их в греческом евхологии Иван Данилович приходит, к таким выводам: 1) текст чинов в киприановском Служебнике имеет весьма близкое отношение к греческим оригиналам, хотя и несколько в ином отличном от списков их, помещенных у Гоара; 2) в Служебнике предусмотрены возможные подробности обрядовой практики и 3) сделаны переводчиком некоторые дополнения и объяснения применительно к потребностям для русской церковно – богослужебной практики. На вопрос – какое имел значение Служебник митрополита Киприана для последующего времени, Иван Данилович дает весьма верный немногосложный ответ. «Служебник Киприана, говорит покойный профессор, не имел решительного влияния на обработку литургии и на окончательную установку её однообразного типа. Не смотря на свой авторитет, на заботу Киприана о распространении исправленного текста литургии и на строгое внушение переписчикам не отступать от самой буквы подлинника, дальнейшие списки литургий не оправдали этих усилий, и из сравнения служебников 14 и 15 вв. оказывается, что тогда обращались в употреблении три особые типа, из которых один остался чуждым киприановского исправления, а два другие сложились на его основе» (стр. 33). Дальнейшая История разработки и осложнения чина литургии и составляет предмет исследования судьбы киприановского Служебника в последующее время, причем особенное внимание обращено на текст чина литургии преждеосвященных даров в киприановском Служебнике и на его отношение к чинам той же литургии в греческих оригиналах.

Вопрос о принадлежности усвояемого Киприану Служебника Иван Данилович решает уже, когда говорит о Требнике этого митрополита. Указав все рукописные требники, связанные так или иначе с именем этого литургиста, Иван Данилович начинает прежде всего сличение текста Требника со Служебником в общих статьях и таким образом определяет, насколько статьи Требника могут быть названы буквальным списком «слово в слово» с киприанова перевода. Путем довольно обстоятельного и кропотливого сличения Иван Данилович приходит к тому заключению, что замечание Требника относительно того, что он «списан со Служебника Киприана слово в слово» «оказывается несправедливым не только в отношении полного состава Служебника, но и относительно литургий, т. е. и того небольшого отдела этой рукописи, которая заключается известною припискою имени Киприана (Ркп. М. Синод, библ. № 601 л. 72). Оказывается, что даже в статьях наиболее сходных он был списываем с разных подлинников, подвергался переделкам и исправлениям» (стр. 55). Убедившись таким образом в несоответствии списков «слово в слово» с предполагаемым оригиналом в статьях общих тем и другому, Иван Данилович продолжает идти дальше. Чтобы убедиться, что другие статьи Служебника № 601 Моск. Синод, библиотеки и Требники, приписываемые митрополиту Киприану и хранящиеся в разных русских библиотеках, не принадлежат и не имеют никакого отношения к имени этого последнего, Иван Данилович сравнивает эти статьи с подобными статьями в трудах, несомненно принадлежащих этому митрополиту. Сличая статьи этих рукописей с данными, заключающимися в грамотах, разосланных митрополитом Киприаном к подведомому ему духовенству относительно устройства богослужения и приведения его в должное однообразие, Иван Данилович приходит к убеждению, что иное говорит этот последний в своих распорядительных и известительных трудах и совершенно иное в самых литургических рукописях или чинах, если только признавать за последними их происхождение от митрополита Киприана. Так напр., количество молитв вечерних в Служебнике указывается 10 и в Требнике 11, тогда как в ответах митрополита Киприана игумену Афанасию 1390 – 1405 года говорится: «на вечерни молитв шесть и седмая, выходная, а осьмая по исполнении вечернея и по возглашении» (Русск. Истор. библ. т. 6 стр. 265). В поучении к псковскому духовенству 1395 года м. убеждает, что «неслично двема крестити ни мужию с чужею женою, ни с своею женою, но одному годится крестити или от мужескаго полу или от женскаго» (стр. 238 Ibid.), тогда как в рукописи М. Типографской библиотеки № 129 прямо говорится о двух кумовьях (л. 67, 69 об.) и многие другие примеры. Разность в языке и правописании между рукописями, приписываемыми м. Киприану и действительно ему принадлежащими, есть новое сомнение в принадлежности этих рукописей тому лицу, которому они приписываются. Таким образом, из этих данных нужно было прийти к заключению, что или грамоты не принадлежат митрополиту Киприану, или упомянутые рукописи неверно приписываются ему. Но сомневаться в первом нет никаких оснований, утверждать же последнее можно с положительною вероятностью в виду несомненных данных, потому что может иметь место одно из этих положений, и предположить вероятность обоих положений, значит обвинять митрополита Киприана в том, от чего он желал избавить русское духовенство, церковно – богослужебную практику в русской церкви, т. е. в намеренном увеличении её разнообразия. В конце концов Иван Данилович должен был прийти к таким для него хотя и неутешительным, но в науке весьма ценным и важным выводам. «По рукописям, за которыми надписание усвояет название Киприановских, говорит Иван Данилович, нельзя определить, что именно в них принадлежит Киприану и что нет, и какой из называемых его именем списков требника стоит ближе к его автографу. Мы не затрудняемся признать это право за изложением литургии в синодальном Служебнике № 341 – 601, но что касается до чинов и обрядов требника, то при сравнении их между собою, по разным рукописям quasi Киприанова перевода встречаешься с такими разногласиями, при которых становится невозможным прийти к положительным заключениям, а потому и вопрос о степени участия Киприана в обработке и исправлении тогдашнего требника не поддается фактическому решению и может быть сведен к более или менее вероятным предположениям. То, что мы имеем в трех названных синодальных рукописях, составляет, собственно говоря, только материал для характеристики церковного обряда на Руси в 14 и 15 веке, а не результат трудов нашего митрополита по части богослужения» (стр. 58).

От рукописей quasi киприановских, как выражается покойный Иван Давилович или псевдокиприановских²⁹, как называем их мы, автор переходит к рассмотрению рукописей, несомненно принадлежащих митрополиту Киприану, между которыми самое видное место занимает Следованная псалтирь, хранящаяся в библиотеке Московской духовной Академии. Иван Данилович, описав ее с внешней стороны, останавливается подробно на внутреннем содержании этой рукописи, за которой он признает большую историческую ценность, как материала для характеристики современного митрополиту Киприану служебного строя и тех источников, которыми он пользовался для ознакомления русских с тогдашними церковными порядками на востоке, всецело находившимися в зависимости от господствовавшего там иерусалимского устава. Из этого последнего устава м. Киприан делал весьма обстоятельныя выдержки в триодной части своей Псалтири, под влиянием этих порядков излагаются у него суточные службы, эклективным направлением отличается синаксарная часть этой Псалтири, т. е. совмещает в себе памяти константинопольские, иерусалимские, афонские и даже южно – славянские. Отметив затем кратко некоторые особенности в обряде и языке киприановой Псалтири, Иван Данилович разбирает и сличает три следующие рукописные часослова, ближайшие ко времени м. Киприана, а именно: греческий часослов монаха Фикары по рукописи Синод. библиотеки 1341 г., славянский 14 в. также из Синодальной библиотеки и часослов при уставе 1409 года из Императорской Публичной Библиотеки № 11 (по кат. ркп. Толстого). Знакомясь с характером, содержанием и строем этих служб, Иван Данилович весьма естественно должен был, и для его целей это было настоятельно необходимо, познакомиться с часословом студийским, так как литургическая деятельность митрополита Киприана началось еще в ту пору, когда порядки студийского устава имели в практике самое широкое приложение, а порядки иерусалимского устава лишь только начинали появляться в нашей богослужебной практике. Но такой часослов в целом виде не сохранился до настоящего времени³⁰, по этому Иван Данилович обращает самое серьезное внимание на уставы студийские в древнейших записях № 330–380 и № 905–382, в которых, кроме триодного и месяцесловного порядка, изложен, между прочим, и порядок службы суточной в особой статье, в виде дополнения к уставнику или дисциплинарной части. По этим данным он и характеризует порядок службы, по уставу студийскому и особенности этого строя.

В отделе «мелких статей литургического содержания, приписываемых Киприану», Иван Данилович останавливается а) на разрешительной молитве, составленной Киприаном для прочтения над гробом, при погребении Луцкого князя Дмитрия, б) на молитве на поганые патриарха Филофея, будто бы переведенной м. Киприаном, в) на каноне ко Господу нашему Иисусу Христу.... певаемом о гобзине плода, г) на каноне митрополиту Петру, д) на особых молитвах на вечерне, часах, полунощнице и утрени, е) на последовании «провожению над умершим младенцем», ж) на молитвах «како подобает знаменати отроча» и, наконец, з) на молитве «глаголемой в отверзение и по освящении церкви, в ней же случится умрети человеку нуждною смертию». Но из всех указанных мелких статей, по мнению Ивана Даниловича, можно с несомненностью утверждать принадлежность этому митрополиту только одной первой молитвы. Что же касается остальных молитв, то «доказать справедливость этих указаний очень трудно, и в некоторых случаях их нельзя не назвать ошибочными». Поводом к тому, чтобы связать с именем Киприана ту или другую статью, то или другое последование, служили, вероятно, тождественные с ними его ответы игумену Афанасию и во многих случаях злоупотребление его широкою литургическою известностью» (стр. 107).

В последнем отделе обстоятельно разбирает покойный профессор те вопросы, которых касался митрополит Киприан в своих литургических посланиях. Здесь он с особенною обстоятельностью останавливается на чине погребения священника не монаха и священника чернца, о праве совершения проскомидии только священнику, об освящении церквей, часовен и постах в различные дни года и в среду и пятницу каждой седмицы. Последнему вопросу посвящена большая часть настоящего заключительного отдела книги и вопрос о постах рассмотрен с такою полнотою, какой не было в нашей литературе до этого времени, и на основании новых неизвестных в науке данных, извлеченных из рукописей. Остальным второстепенным вопросам из богослужебной практики, которых касался митрополит Киприан в своих грамотах, уделено в книге покойного профессора хотя и мало места, но вопросы эти большого и обстоятельного решения не требовали, по своей малозначительности, и не имели особенно важного значения и для своего времени. Эти вопросы вызывались недоумениями и решение их голосом авторитетным считалось для духовенства того времени вполне каноническим и нетребующим иных соображений и рассуждений.

Названная нами книга покойного Ивана Даниловича снабжена весьма ценными в научном отношении приложениями. Из них мы укажем, как на особенно замечательные, на устав литургии из греческого рукописного типика Синод, библ. № 381–369 13–14 в., на особенности перевода литургии в Киприановом служебнике, на статью о целовании из устава № 330 – 380 М. Синод, библиотеки, на чин погребения из той же рукописи и, наконец, на устав о посте в день усекновения главы Иоанна Крестителя.

Мы лишь в самых общих чертах изложили ход мыслей покойного профессора и далеко не исчерпали того богатого содержания этой книги, какое она заключает в себе, но и сделанного, думаем, вполне достаточно для того, чтобы убедиться, что настоящая книга Ивана Даниловича может быть без всякого преувеличения названа капитальнейшим вкладом в нашу церковно-историческую и литургическую науку. Добытые покойным профессором результаты и выводы, путем беспристрастного историкокритического анализа всех трудов действительно и ложно приписываемых митрополиту Киприану, относительно историко-литургической деятельности последнего, должны без всякаго сомнения занять подобающее им место даже в учебниках по церковной истории и по истории богослужения в русской церкви, а сообщенные им в конце своей книги материалы в качестве приложений будут надолго ценным подспорьем для исследователей, которым суждено работать над эпохою, близкою этому литургисту-митрополиту.

Занимаясь исследованием «трудов митрополита Киприана по части богослужения» вообще, и Служебника или евхология, приписываемого этому митрополиту, в частности, Иван Данилович, как мы сказали, должен был коснуться исторической судьбы евхология греческого и славянского вообще. История эта не могла выйти из под пера Ивана Даниловича полною и обстоятельною, так как под руками его не было фактических данных, и покойному пришлось делать более или менее вероятные предположения.

«Состав древнего молитвенника, обращавшегося на Руси в 12–14 веках, говорит покойный, был уже очень значителен и обнимал множество молитв и служб на разные случаи житейской и приходской практики; доказательством могут служить указания на эту сторону дела в вопросах Кирика, в правиле митрополита Иоанна, в печерском патерике, летописях и других исторических источниках. Полной записи молитвенника от этого времени до нас не дошло, но состав его, без сомнения, был много отличен от теперешнего» (стр. 61). Понятна после этих сомнений, колебаний и предположений та радость покойного профессора, которую он испытал, когда узнал о появлении в свет глаголического Служебника, найденного на Синае, транскрибированного и изданного кирилицею ученым профессором в Загребе Гейтлером. Издание это вышло в свет в год появления книги Ивана Даниловича «Митрополит Киприан в его литургической деятельности» и носит на себе такое заглавие: Euсhologium glagolski, spomenik monastira Sinai brda izdaо d – r Lavoslaw Geitler и Zagrebu 1882 (Евхологий, глаголический памятник монастыря Синайской горы, – издал д-р Л. Гейтлер в Загребе 1882 года). Настоящий памятник весьма обширный по составу, с развитым ритуалом, как представитель древнейшего типа славянского евхология, был неоцененною находкою для покойного профессора, желавшего восстановить или, лучше сказать, определить этот тип и его внутренний состав. В рецензии напечатанной в Прибавлениях к Творениям Св. Отцев, сделавши самое тщательное подробное обозрение этого пращура славянского евхология³¹, Иван Данилович, кроме того, поставил находящиеся в нем молитвы во взаимные отношения к древнейшему греческому евхологию. Для этой цели ему служил как тот материал, который издан Гоаром в его евхологии, так и рукописный евхологий 10 века из собрания покойного преосвященного Порфирия, любезно отдавшего в распоряжение Ивана Даниловича расшифрованный текст этого евхология. Таким образом покойный профессор, с одной стороны, достигал заветной своей цели – более или менее точно определить состав и содержание древнейшего славянского евхология и даже честнее славяно-русского, которую (цель) он лишь только наметил в своей книге о митрополите Киприане, но не выполнил, а с другой, знакомил русскую читающую публику с замечательным изданием заграничного ученого профессора, и еще важнее, с драгоценностью, которою владел русский ученый человек, но которая в целом своем виде, при всей её важности в научном отношении, остается неизвестною и доселе. (Я говорю об евхологии, мною уже упомянутом, покойного преосвященного Порфирия Успенского).

Изданием упомянутой нами книги о митрополите Киприане и предыдущими учеными литературными трудами имя покойного профессора получило прочную литературно – ученую известность, и деятельность научная его была превознесена похвалами. Товарищи – сослуживцы и почитатели таланта³² советовали почившему представить книгу о митрополите Киприане в качестве докторской диссертации³³, чтобы этим хотя на несколько приостановить его кипучую литературную деятельность, требовавшую от него усидчивости и напряженного труда, и тем сохранить его ослабевающую физическую энергию, его физическое здоровье, уже значительно пошатнувшееся в это время. Покойный принимал выражения участия к нему и одобрения его трудам с весьма скромною почтительною любезностью, благодарил подобного рода людей, но шутливо отвечал; «Боюсь, чтобы не залениться».

Но «леность» не была в характере почившего профессора. Его живая и подвижная натура требовала постоянной деятельности, самой серьезной и энергичной, без которой он не мог оставаться даже на одре своей тяжелой болезни ни минуты. Вот поэтому то, вслед за своей работой о митрополите Киприан, он начинает в 1883 году серьезно готовиться к своему самому важному и можно сказать последнему труду в излюбленной им области. Его в это время серьезно занимал вопрос о судьбе нашего церковного Типикона. К этому вопросу он уже достаточно подготовил себя предшествующим своим трудом, где, как мы уже знаем, он несколько вводных страниц посвятил уже тогда волновавшему его вопросу. Изучение богослужебной письменности времени митрополита Киприана и других литургических источников, относящихся к истории церковного Типикона, значительно облегчало его настоящий труд, но только, так сказать, в первоначальной части его. Покойному профессору хорошо были знакомы, по прежним его трудам, εὐχολόγιον Гоара, постановления апостольския, сочинения кардинала Питры, книга «De ceremoniis aulae Byzantiae», которую он считал настольною книгою для каждого литургиста-археолога и на изучение которой он посвятил немало времени в начале своей учено – литературной деятельности. К ним он прибавил изучение рукописного материала, хранящегося в московских библиотеках и у частных лиц, напр., рукописную Псалтирь 862 г. и Евангелие 835 г. из собрания преосв. Порфирия, Паремейники 10 в. из того же собрания и собрания Севастьянова и др. Не доставало покойному лишь знакомства со старопечатной богослужебной литературой, на изучение которой он и посвятил 1883 и 1884 годы, усердно пересматривая в М. Типографской библиотеке, как наши старопечатные книги, так архивные документы, относящиеся к истории книгопечатания у нас в 17 столетии.

Плодом его занятий в упомянутой библиотеке являются на свет его статьи по истории книжной справы у нас в 17 столетии. В статье: «Как у нас правились церковные книги (материалы для истории книжной справы 17 столетия, по бумагам архива Типографской библиотеки в Москве)» (Прибав. к Твор. Св. Отец 1883 года ч. 32) покойный Иван Данилович извлек весьма ценный материал из одного сборника № 67 этой библиотеки, содержащего в себе документы относительно печатания и исправления у нас на московском печатном дворе книг богослужебных и нравственно – религиозных, начиная с 1620 года. В другой статье: «Как у нас правились Типик и Минеи» (Ibidem 1884, 32 кн.) Иван Данилович уже знакомит русскую публику с процессом самого исправления богослужебных книг и теми материалами, по которым исправлялись эти книги. Для последней статьи автору посчастливилось отыскать корректурный Типик 1641 года (под № 1373), и корректурный экземпляр Месячных миней (№ 1316 и № 1144), которые и дали ему нужный для его цели материал.

Вслед за этими статьями, из коих последняя почти целиком пошла в его докторскую диссертацию, начинает печататься на страницах журнала Московской духовной Академии через весь 1884 год непрерывный ряд статей по истории церковного Типикона. Будучи собраны в одно целое, исправлены и дополнены, эти статьи составили из себя к началу 1885 года довольно объемистую книгу под заглавием: «Церковный устав (типик), его образование и судьба в греческой и русской церкви» 1885 М., за которую Совет Московской духовной Академии присудил автору степень «доктора церковной истории»³⁴.

Книга Ивана Даниловича «о церковном уставе» имеет громадный интерес не в научном только отношении, но и в практическом. Автор задался серьезною целью показать не только то, каким образом исторически сложился этот кодекс разного рода вопросов и требований от современного христианского общества и в частности от нашего духовенства, но и то, что в нем существует издавна и освящено таким образом авторитетом глубокой древности, и что явилось в недавнее время, отличается новизною, требованием времени, случайностью, портит прекрасное целое, вносит неустойчивость взглядов и воззрений, производит в нашем церковно – богослужебном строе не «порядок и благообразие», а качества противные им, и, следовательно, подлежит или исправлению или совершенному уничтожению. Чтобы добиться указанных результатов, нужно было приняться за скучную кропотливую работу – переборки всего наличного материала, входящего в состав нашего Типикона, за его очистку и сортировку, а для этого положительно необходимо было проникнуться важностью взятой на себя работы, смело и прямо смотреть в глаза всем трудностям, какие предстояли автору, при исполнении намеченой себе задачи. Иван Данилович, как человек опытный уже в подобных работах, не смущается выставленными и сознаваемыми им самим трудностями, но смелым взмахом бойкого пера начертывает себе весьма широкую задачу – «проследить образование и судьбу Типикона в греческой и русской церкви».

После сделанного понятия о Типиконе, как «результате тех затруднений, которые оказались на практике, при отправлении службы по разным книгам и вследствие столкновения суточного строя службы с её составом по Триоди и Минее» (стр. 1), Иван Данилович наполняет всю первую главу «материалами» или источниками для истории богослужения православной церкви на том основании, что «от первого периода Устава не сохранилось особых его записей, а имеются только материалы для историй Типика в разного рода сборниках и литургических сочинениях» (стр. 2). Кроме вышеуказанных «материалов», Иван Данилович относит сюда монашеские уставы Пахомия египетского, Василия великого, Кассиана римлянина и даже Венедикта нурсийского, организатора западного монашества, Цезария арльского, Исидора сивильского и по ним характеризует общее состояние богослужения в христианской церкви за первый период существования Типикона.

Краткая характеристика первоначальных записей: Устава Феодора студита, Афанасия афонского и в записи синайского канонаря и указание на их значение для истории церковного Устава составляют предмет второй главы.

В третьей главе автор знакомит со славянским уставом М. Синод, библиотеки № 330–380 и греческим уставом той же библиотеки № 456, как представителями полных записей церковного Устава, и из сравнительного их анализа приходит к тому заключению, что «церковный Устав в последний период своего развития выделил две главныя отрасли: студийскую и иерусалимскую» и указывает «типичные признаки, отличающие одну от другой» (стр. 75). За кратким анализом особенностей Устава студийского Иван Данилович переходит к анализу списков Иерусалимского Устава, предварительно, однако, коснувшись судьбы этого Устава на востоке. На основании некоторых отрывочных данных он делает следующие заключения: а) «Типик сокровен древний иерусалимский», найденный Никоном в Лаодикийском монастыре, куда он попал «изначала» от игумена Саввина монастыря Никодима, представлял полную запись, в которую вошла часть общая в виде круга суточных служб, б) по со держанию он был близок к Уставу студийскому и отличался от него некоторыми особенностями, которые Никон отметил в своем Тактиконе, в) заключал немало особенностей из практики Великой церкви, монастыря студийского и святогорского и, наконец, г) он отличался по своим особенностям от Типикона нашего времени. Самый анализ иерусалимского Устава делается на основании тех рукописей его, которые хранятся в московских библиотеках, в хронологическом их порядке. С характером святогорского Афонского Устава Иван Даинилович знакомит нас по первоначальному его «начертанию». Видными представителями святогорского типа служб церковных он считает Псалтирь М. Синод, библ. N 431 – .325 и греческий Часослов монаха Фикары, которые он и описывает в своей книге. Что касается порядков Великой церкви константинопольской, то о них он узнает из сочинений «De ceremoniis» Симеона Солунского и из рукописного греческого, апостола Московской духовной Академии.

Краткая характеристика венецианского первопечатного Типикона 1577 года предваряет в книге Ивана Даниловича знакомство с современным Типиконом Великой константинопольской церкви, изданным в первый раз в 1838 году К. Протопсалтом, и его значением на востоке.

Историю славянского иерусалимского Устава Иван Данилович начинает уставом Саввы Сербского, давшаго его Хиландарскому монастырю, который (т. е. устав), представляя в себе «соединение порядков афонских с иерусалимскими», не отличался тою полнотою, какая ему была присуща в 14 веке. Полный Устав был введен в практику в переводе архиепископа Никодима, подлинник которого хранится в Белграде, и продержался в практике недолго, уступив место новой редакции, дополненной местными сербскими особенностями. У нас в Росси с принятия христианства из Византии господствовал в богослужебной практике Устав студийский, от которого поворот к иерусалимскому «начался еще в то время, когда первый был в полном ходу и ясно обнаружился в 13 веке» (стр. 269). Утвердился же в практике в собственном смысле этого слова настоящий Устав только в 15 столетии, заменив собою первый просто без всяких волнений со стороны лиц, пользующихся им и без официальных принуждений со стороны церковно – административной власти. Количество редакций рукописного славяно – русского Типикона Иван Данилович насчитывает шесть, но более характерными считает четыре. О каждой из этих редакций он и дает более или менее обстоятельные сведения. Потом по отношению к уставам 16 – 17 в. он уже отмечает особенности «в общем очерке и в главных сторонах происходившей над Уставом работы», так как в позднейшее время едва ли не каждый Устав имеет свои отличия и разрастание их состава идет прогрессивно (стр. 281). Вообще весь этот отдел книги наполнен описаниями всех рукописей, носящих на себе название Устава, напр. Устава скитского, окозрительного Геннадиевского Устава и др. и кратким изложением их особенностей.

В последнем отделе книги Иван Данилович знакомит нас с судьбою печатного Типикона у нас на Руси и описывает бывшие издания его в 1610, 1633, 1634, 1641, 1651, 1682 и 1695 годах. Особенною обстоятельностью и высоким интересом отличается описание последних двух изданий церковного Типикона, которые относятся к тому времени, когда ясно была сознана у нас необходимость вести книжное исправление по греческим оригиналам. Так, напр., издание Типикона 1682 года, хотя и было сделано с Устава 1641 года, но после тщательного исправления этого последнего по другим источникам, как напр., правленным часословам наших московских изданий, львовскому Трефолою, греческим Уставом и Минеям. В результате этого исправления получилось то, что целые статьи русского происхождения были вычеркнуты, как несогласные с греческими оригиналами, в месяцеслове исключено до 50 памятей святых, празднование которых было утверждено на соборах предшествующего времени, уничтожены на том же основании многие тропари и кондаки, составленные русскими песнопевцами, произведено было соглашение в тексте молитв и возгласов, исправленных уже ранее этого и таким образом уничтожено разногласие между Типиконом и другими богослужебными книгами. В частности редакционная работа состояла в изменении заглавия статей, в замене технических и мало понятных слов более простыми и известными, в постановке более правильной конструкции речи, в изменении порядка статей и их сокращении. Для знакомства с детальною стороною Иван Данилович представил весьма обстоятельное описание «кавычного» Типикона 1641 года М. Типографской библиотеки № 1373. Из этого знакомства он выводит заключение, что ни одно из указанных выше требований не было проведено последовательно, и исправители, теряя по местам руководящую нить, сбивались в сторону. От этого происходили противоречия и недосмотры, которые бросаются в глаза, при внимательном чтении, и могут служить затруднением для отправителя церковной службы. В других служебных книгах эти недосмотры не так заметны, но в Уставе, который объединяет в себе содержание прочих церковно-служебных книг и регулирует их употребление, они составляют весьма крупный недостаток и могут служить поводом ко многим недоразумениям (стр. 338), которые не должны быть и «присутствие которых чувствуется тем сильнее, что Устав 1682 года положен в основание дальнейших его изданий и, за немногими исключениями, перепечатывается до сих пор без изменений». Впрочем, при издании Устава 1695 года, были сделаны некоторые исправления, устранявшие недоразумения, созданные Уставом 1682 года, так напр., соглашен был Устав, действовавший в практике, с действовавшими же богослужебными Минеями, которые были исправлены только в 1689 году, возвращены на свои места многие памяти святых, вычеркнутые из Месяцеслова при Уставах в издании 1682 года. Издание 1695 года, по словам Ивана Даниловича, «завершило собою процесс исправления нашего Типикона. Что было предпринимаемо и сделано в этом отношении далее, вплоть до последнего издания 1877 года (включительно), ограничивается незначительными изменениями в тексте молитв и последований. Не устранены даже некоторые ошибки и недосмотры, допущенные справщиками 1695 года, и дело остается в том же почти положении, как было 180 лет тому назад. С редакционной стороны наш теперешний Устав также не далеко двинулся вперед и, за немногими исключениями, составляет перепечатку с издания 1695 года» (стр. 356).

Книга снабжена в конце 12 ценными, в научном отношении, приложениями, из которых особенное внимание обращает подробное описание греческих рукописных Типиконов московских библиотек, и славянских уставов из собрания Севастьянова, Императорской Публичной Библиотеки и Белградской Публичной Библиотеки (описание Никодимова Типика). Все эти Типиконы доселе еще не были предметом столь внимательного описания, какое мы видим в книге покойного Ивана Даниловича. Трудно сказать положительно, но можно думать с вероятностью, что этой книге «О церковном Уставе» покойного Ивана Даниловича суждено будет играть видную роль и занимать почетное место не только в кабинете ученого исследователя вопроса о церковном уставе, но даже на столе будущих справщиков этой важнейшей в церковном круге книги, если, конечно, наступят для сего благоприятные обстоятельства…

Кратким анализом³⁵ докторской диссертации покойного профессора мы и оканчиваем краткое обозрение его учено – литературной деятельности на поприще церковно – археологическом и литургическом, потому что появившаяся в последней книжке «Прибавл, к Твор. Св. Отец» за только что истекший год статья его под заглавием: «О постах православной восточной церкви» (кн. 1885 г.) представляет лишь начало обширного исследования под вышеупомянутым заглавием и дает лишь обозрение источников для него. Скажем только, что это исследование покойного профессора вызывалось настоятельною необходимостью и накопившимся в громадном количестве материалом, собранным им еще при написании книги о митрополите Киприане, в которой он, как мы уже знаем, более половины заключительного отдела посвятил вопросу о постах, а также диссертации о церковном Типиконе. Вообще все труды покойного стоят в такой логической последовательности, что не нужно быть пророком, чтобы предсказать, что следующим трудом Ивана Даниловича, если бы жизнь его продолжилась дальше, был несомненно вопрос о «местно – русских церковных чинах, представителями которых служат монастырские обиходники и Уставы соборной церкви», требовавший, по его мнению, «специальной монографии», и с которым он также несомненно должен был встретиться в своем только что начатом исследовании «о постах». Но Провидению угодно было взять от нас этого неутомимого талантливого труженника, недававшего себе отдыха здесь на земле, для вечного упокоения. Его же планы и намерения, высказанные в многочисленных его литературных трудах, пусть будут для вас его предсмертным, духовным завещанием, выполнить которое лежит на нас, продолжателях ею трудов, прямой и священный долг...

Говоря об учено-литературной деятельности в области церковной археологии и литургики почивших преосвященного Порфирия Успенского и профессора Московской духовной Академии Ивана Даниловича Мансветова, мы не считали нужным касаться их некоторых погрешностей и недостатков, не потому что мы следовали в этом случае известной классической поговорке: «De mortuis aut bene aut nihil» и не потому, что мы не видим этих недостатков. Как произведения «бренной руки и ума тленного, а не Духа святого», скажем словами наших старых переписчиков, произведения этих ученых деятелей не лишены своего рода «описей и недописей», но подобные недостатки нисколько не умаляют их действительно важных и неоцененных услуг для церковно – археологической и литургической наук и не отнимают у них права на вечную память и глубокую благодарность в потомстве и главным образом у ближайших их преемников и работников на той же ниве, непосредственных свидетелей и ценителей совершенных ими дел. Кроме того, и по самому своему положению, по той близости нашей к деятельности почивших, которых мы знали лично и с которыми имели удовольствие беседовать, при виде свежих глыб земли на могилах их, пораженные столь дорогою для нас утратою, мы не в состоянии теперь произнести объективную правдивую оценку учено – литературной деятельности почивших. Но мы, однако, уверены, что будущий беспристрастный историк и ценитель ученых заслуг покойных не поставит нам в вину этой односторонней, так сказать, точки зрения на заслуги почивших и не бросит в нас камнем порицания. Мы желали лишь из своих «незабудок» своими неопытными слабыми руками сплести венок на эти дорогие для нас могилы, ожидая от Господа праведного мздовоздаятеля нетленных венцов для этих мучеников науки, подвизавшихся всю жизнь добрым подвигом, горячо любивших свою родину и служивших до скончания живота своего всеми силами и данными от Бoгa талантами отечественному просвещению русской науке...

Глубокий наш поклон до лица сырой земли вам, почившие труженики! Мир вашему дорогому праху и недра Авраама вашей светлой душе! Да будет незабвенна память о вас на земле из рода в род от ныне и до века.