Положение православия и русской народности в Литве, до XVII века

Одно из наиболее характерных явлений русской церковной жизни составляют православные церковные братства; чтобы уяснить то громадное значение, которое эти братства приобрели в XVI и XVII веках, необходимо бросить взгляд на их историческое происхождение.

Церковные православные братства размножились и укрепились в западнорусском крае в ту эпоху, когда край этот, находясь под владычеством Польши, сделался с конца XVI века ареной борьбы между православием и католичеством. Которое из этих вероисповеданий было в крае издревле господствующим, как завязалась борьба между ними, и каким путем этот край перешел во власть Польши, – все эти вопросы, существенные для всестороннего выяснения причин укрепления и размножения на западе России церковных православных братств, разработаны в настоящее время в исторической литературе весьма подробно, и весь труд при изложении на них ответа состоит в удачном выборе и в правильной группировке материала, который в изобилии заключается в многочисленных исторических сочинениях, памятниках и сборниках.

Широкое распространение христианства во всей древней Руси история относит ко временам св. Владимира, крестившего русский народ в исходе X века.¹ Вместе со св. Владимиром, как известно, приняли св. крещение и его сыновья, которым он роздал тогдашнюю Русь в уделы, послав вместе с князьями священников, и заповедав им крестить и учить народ по всем городам и селам, и строить храмы; «еже и бысть», прибавляет летопись. Вслед за крещением были тотчас же приняты меры к водворению на Руси, в городах и селах, народного просвещения в христианском духе. Владимир повелел собрать детей знатных, средних и убогих, раздавая их по церквам, священникам со причетники в научение книжное. «И тако Владимир просвещен сам, и сынове его, и земля его».^{2, 3} При Киевском митрополите Леонтии, в 992 году, Русь была уже разделена на епархии, и в областях вошедших затем в состав «северо-западной и юго-западной России» были учреждены епископские кафедры, кроме Киева и Белгорода, еще во Владимире на Волыни, в Чернигове, а также, по всеми вероятиям, в Полоцке и Турове.^{4, 5} Вместе с водворением христианства были также немедленно приняты меры и к упорядочению всего церковного строя и суда, чему незыблемым свидетельством являются распространенные по всей великой, западной и червонной Руси церковные уставы св. Владимира и сына его Ярослава Мудрого. В правление этого последнего государя христианская вера начала, как выражаются летописи, «плодитися и разширяти», и его церковные уряды – с предоставлением духовенству суда по делам веры, браков и наследства – были продолжением и подробным развитием начал св. Владимира.⁶

Эти указания летописей ясно свидетельствуют, что насаждение христианской веры на Руси было делом общенародными, и что самое семя было брошено в добрую почву.⁷ Русские язычники без большой борьбы приняли христианство, которое проникло прямо в народную среду и перестроило в непродолжительное время весь общественный и семейный их быт. С давнего времени именем христиан (крестьян) стали обозначать народ русский, и лучшим свидетельством тому, как он на первых порах глубоко проникся христианскими требованиями и заветами, могут, между прочим, служить и русские былины. О некоторых богатырях упоминают летописи и относя их существование к X–XII векам.⁸ В своих былинах народный гений сумел создать высоко-художественные образы русских богатырей, которые, происходя из разных слоев общества, (также из крестьянского, как например любимейший из них – Илья Муромец), были проникнуты высокими христианскими чувствами и с великим благословением родительским совершали свои подвиги, добрым – на радость, злым – на страх.⁹ Христианские храмы, богослужение на родном языке, а также и обряды церковные, сделались предметами искреннего почитания в народе, равным образом заслужили народную любовь и многие из достойнейших представителей церкви, которые не замкнулись в особое сословие, а напротив становились в непосредственную связь с народом, учили его и, проникаясь его нуждами и заботами, благотворили ему.¹⁰ Особенно важным представляется с точки зрения истинного просвещения нашей родины то, что русский народ, на первых порах введения христианства, мог пользоваться переводом на родной язык св. Писания (Библии), сделанным незабвенными просветителями славян – св. Кириллом и Мефодием.¹¹ На церкви стали смотреть, как на спасительное пристанище от всяких житейских зол; туда несли все, что было свято и дорого русскому человеку. В притворах церкви устраивались нередко особые лари, куда складывались важные письменные акты: договоры, грамоты, постановления веча, списки церковных канонов;¹² тут же хранили образцы мер и весов, так как духовенству еще со времени св. Владимира предоставлено было право наблюдать за ними;¹³ наконец, в ограде церковной – на погосте – через «позовников» объявлялись народу судебные постановления. Монастыри, по преимуществу, были в то время настоящими рассадниками образования, носившего у нас еще долгое время религиозный отпечаток; здесь списывали книги, рисовали иконы, составляли летописи и жития святых («списатели житий»).¹⁴ Около монастырей сосредотачивались благотворительные учреждения и тут же в старину охотно селились люди и нередко эти поселения становились центрами торговли и промышленности. Наши древние обители притягивали к себе людей наиболее духовно одаренных, из разных слоев общества, а потому долгое время занимали выдающееся положение в жизни целого народа. Монахи брали на себя даже врачевание, и в Печерском патерике находятся известия о «врачах-монахах». Около монастырей и церквей зародилось и наше первоначальное, всесословное, народное обучение «на утверждение веры»; здесь основывались школы и училища для детей знатных, средних и убогих.¹⁵ Без преувеличения можно сказать, что книжное просвещение на первых порах вызвало живое сочувствие среди высших классов населения – князей и духовенства, и летописец Нестор, говоря о значительном распространении христианского просвещения еще во времена великого князя Ярослава, в красноречивых и вечно памятных словах определил высокое назначение «словес книжных»: «се бо суть реки, напаяющи вселеную, се суть исходища мудрости; книгами бо есть неисчетная глубина, симо – бо в печали утешаемы есмы, си суть узда воздержанию».¹⁶

Насколько, на первых порах, были сильны успехи православия (не говоря уже об областях южных – Киевской и Галической) в северо-западной Руси, а равно в области Смоленской и на Волыни (вошедших потом в состав Литовского государства), можно судить, между прочим, по дошедшим сведениям о постройках, в XI и XII веках в разных местностях этой части Руси церквей и монастырей, и, кроме того, по сохранившимся жизнеописаниям некоторых выдающихся деятелей на ниве христианского благотворения и просвещения.¹⁷

Ко временам св. Владимира и его сыновей относят постройку нескольких церквей и монастырей вне Киева, а именно: в г. Владимире-Волынском – Успенской и Васильевской церквей, в селении Зимне – Успенской, в г. Овруче – Васильевской, в городе Полоцке – Софийской церкви, в городе Турове – Спасской и Богородицкой, в городе Пинске – Феодоровской и Рождественско-Богородичного монастыря, и в городе Изяславе (ныне местечко Заслав, Минской губернии) женского монастыря св. Анастасии для Рогнеды, постригшейся в монашество, и приходской церкви. Более точное предание относит ко времени княжения великого князя Ярослава постройку в городе Новогрудке (Минской губернии) церкви Борисоглебской. Несколько позднее, именно в XII веке, построена церковь тоже в честь св. Бориса и Глеба в городе Гродно, на берегу реки Немана. На Волыни, Владимирский князь Мстислав, взамен успевшего уже разрушиться Успенского собора в городе Владимире, освященного первым епископом Стефаном, соорудил, около 1170 года, другой собор, тоже в честь Успения Божией Матери, доселе называемый Мстиславским.¹⁸

Из людей, выдающихся по своей христианской деятельности, а также имевших громадное влияние на современников, надлежит упомянуть о жившем в городе Турове (на реке Припяти), в XII веке, св. Кирилле епископе Туровском, прославившимся святостью жизни, назидательными писаниями, а также составлением глубоко трогательных молитв. «Сей благословенный учитель в России, более всех воссиявший, своим святым и православным учением просветил концы Российские», – так говорится о св. Кирилле в Прологе (28 апреля). Говоря о Турове следует заметить, что он, будучи значительным городом при св. Владимире, приобрел для всей средней части западной России благодаря своим монастырям и училищу значение просветительного центра в правление Владимира Мономаха. При этом государе построены были здесь «епископский монастырь» с церковью Бориса и Глеба и Варваринский женский монастырь, которые затем были проводниками христианской веры и рассадниками иноческого жития на Литве. На епископской Туровской кафедре, в XII веке, один за другим были два святые епископа: упомянутый Кирилл и преемник его Лаврентий, а несколько ранее их, в том же XII веке, подвизался в Борисоглебском монастыре св. Мартин, затворник Туровский.¹⁹ В XII веке православие значительно укрепилось тоже и в Полоцком княжестве; в это время прославилась внучка владетельного князя Полоцкого Всеслава преп. Евфросиния, княжна Полоцкая, учредившая два многолюдных монастыря (женский и мужской) близ Полоцка и привлекшая к монашеству своих родственниц из княжеского дома. «Яко луча солнечная просветивши землю полотскую» говорится в житии преп. Евфросинии.²⁰ В Смоленске, в средине XII века, открыта была, как известно, епископская кафедра, и несколько ранее, при Владимире Мономахе, заложена была церковь «св. Богородице, камяну, епископью». В конце того же века подвизался в Смоленске преп. Авраамий, который привлекал к себе множество знатных и простых людей жаждавших слышать его поучения. Благочестивые князья Смоленские: Роман († 1180 г.)²¹ и Давид (скончавшийся в 1197 г.) ознаменовали свое княжение постройкой храмов в Смоленске, именно Роман построил церковь св. Иоанна, а Давид²² – в честь архангела Михаила.²³

Так широко и твердо поставлено было во всей Руси православие, водворявшее повсюду церковное единство, и так ясно на первых же порах обозначились его просветительные задачи.

В то время как православие делало свои мирные завоевания на всем пространстве Руси, в политическом положении всей западной её части в XII веке подготовлялся, а к концу XIII и первой половины XIV века совершился знаменательный переворот.

В XI и XII веках, когда политическим и культурным центром русско-славянских племен был Киев, почти вся нынешняя западная Россия составляла основную и большую часть тогдашнего русского государства, а племена финские и литовские, в своих местожительствах соприкасавшиеся с нашими северо-западными окраинами, не имели политической самостоятельности, и в большинстве платили дань русским – о чем, как известно, упоминает еще Нестор в своей летописи.²⁴ Эта зависимость сделалась для литовских племен еще сильнее со времени походов на них великого князя Ярослава (1040–1044 гг.) и образования им пограничных городов, как например Новогородка (Новогрудок – Литовский), и, быть может, Старых – Трок, в средине их земли.^{25, 26}

По мере распадения, под влиянием княжеских междоусобий и еще более – татарского нашествия, русского государственного единства и вследствие передвижения политического центра древней Руси на восток – во Владимир, и упрочения его в конце концов в Москве, произошла существенная перемена и в политическом положении всей западной России.

Не игравшие до сих пор никакой политической роли разрозненные литовские племена, в XII веке, начинают мало-помалу втягиваться в круговорот русской исторической жизни и, в качестве военных отрядов, под предводительством своих князей, принимают участие в борьбе между русскими князьями: Ярославичами Киевскими и Изяславичами Полоцкими. Затем, с конца XII и в начале XIII столетия, литовцев стали на севере теснить немецкие рыцари и литовцы устремились в восточную часть нынешней Ковенской губернии, а после и в Виленскую губернию, большая часть которых, вместе с Витебскою областью, издревле считалась достоянием Полоцкого княжества, имевшего своих князей в таких отдаленных от центра местностях, как Куконойс и Герепке, в нижнем течении Западной Двины. Здесь литовцы смешивались с русско-славянскими племенами, которые издавна стали из Новгорода, Пскова и Смоленска колонизовать эту страну, принося сюда еще в XI веке христианство.^{27, 28} О древней русской колонизации, торгового и мирного характера, при–Неманских и при–Вилейских стран, а также и соседних с ними земель, неопровержимым доказательством служит старинные русские названия многих рек, озер и урочищ. В древние времена колонизация шла вдоль рек, служивших естественными путями для народного переселенческого движения и, по удержавшимся до ныне названиями рек, озер и поселений, часто сходными в новой земле с названиями встречающимися в местах первоначального поселения колонистов, можно приблизительно проследить всю область такой колонизации. Так, по изысканиям историка Забелина (Ист. рус. жиз. II, стр. 53 и след.) на важнейших перевалах при водяных сообщениях Литовского края замечаются местечки, носящие славянские названия. Также на славянские и русские названия городов, урочищ, рек и озер этой местности указывает другой историк, именно Беляев, в своем сочинении «Очер. ист. сев. зап. края России (стр. 9 и след.). Сопоставляя эти данные, а также изучая карту этой местности, мы, для примера, укажем некоторые названия рек, озер, городов и местечек, происходящие от русского языка и указывающие: или на имена руссов, славян, или – же на такие большие города – метрополий, как например Новгород, Смоленск, Тверь, или же, наконец прямо на общие славянские обозначения местностей. Так, в нынешней Ковенской губернии мы встречаем древний город Россиены, и на сев. зап. м. Тверь (Тверы); левый приток р. Немана называется Рус, а также Рус называется местечко расположенное близ моря; на р. Шешупе, впадающей в Неман, мест. Словики. Далее, на юг от г. Ковна – мест. Мирослав, и от него на запад, недалеко от г. Сувалок, м. Смоляны. Город Гродно (Городно), заложенный по заявлению историка Нарбута славянами, носит несомненно славянское название; в Гродненской губернии мы отметим реку Россь (правый притоки Немана) и расположенный на ней городок Россь, и наконец, на юг от Волковиска, городок Смоленица. На восток от Белостока укажем мест. Городок и далее Бобровники, а южнее – реку Нарев (Нарва), [город] расположенный на реке того же названия. На зап. от г. Бельска – гор. Брянск и река Нурец. Близ г. Пултуска (в древности Полтавсск) лежит г. Новгородок, и, оставляя западную часть описываемой местности, отметим реку Бобр с Метою. В Минской губернии укажем известный г. Новгородок (Новогрудок), на сев. от него реку Березину, впадающую в Неман, г. Вселюб, далее недалеко от Березины, на восток, мест. Росолишки, и на самой Березине, в северном её течении, г. Словенск и на востоке от него, мест. Городок. Упомянем также лежащее к западу от г. Лиды (Вилен. губ.) местечко Мыто. На северо-восток, близ г. Минска, селения: Смолевичи и Городок; далее, к сев. востоку от Смолевич, юрода Юрьев Борисов, и далее, на восток, поселения: Бобр, Словяны. Близ Орши, на запад, расположены Смоляны. Обращаясь к местности, где протекает река Вилия (Велия), правый приток Немана, со Святой (Свента), мы находим: озеро Свирь, озеро Нарочь, реку Нарочь, и гор. Нарочь; на сев. востоке от г. Свенцян – гор. Твереч, далее, на сев. восток, селение Погост, и еще севернее: Росица. Возвращаясь на юг, мы, близ г. Вилейки, укажем южнее его мест. Селища, и на север, древнерусское поселение Куренец; еще севернее расположены городки: Кривичи, Навры и Буделов. На запад от гор. Лепеля – находится местечко Березино, на восток Иконники, а на юг – Волоки и Солец.²⁹

Еще большее сплочение литовских племен произошло под предводительством их старейших князей в XII веке, когда прежнее обширное Полоцкое княжество распалось на множество уделов, и между удельными князьями вскоре после смерти Всеслава стали происходить из-за преобладания междоусобия. В этих междоусобиях деятельное участие принимали литовские князья, находившиеся прежде в полной зависимости от Полоцких князей. Вообще раздробление всей Руси на уделы, постоянные междоусобия её князей, и наконец татарское нашествие, заставившее множество русских искать спасения в обширнейших и дремучих литовских лесах, способствовали поднятию значения и могущества литовских князей.³⁰ Все эти обстоятельства выдвинули на историческое поприще смешанное литовско-русское население, переменившее с падением Полоцких князей в сущности лишь династию своих государей

В половине XIII и в начале XIV веков в западной части Полоцкой области (центр Новогрудок) появляются уже могущественные литовские государи, как Миндовг, Витенес и Гедимин. Эти князья на территории бывшего Полоцкого княжества положили прочное основание для возвышения нового литовско-русского государства и успели остановить завоевательное движение немцев на восток. Все соседние страны стали постепенно подпадать под власть Литвы, которая возвышалась и расширялась, особенно со времени ослабления Галицко-Волынского русского центра, не столько завоеваниями, сколько добровольным подчинением русских областей, не терявших вследствие такого подчинения своей национальной самобытности, а также и путем брачных союзов литовских князей и княжон с представителями русских княжеских фамилий. Таким образом в состав этого государства постепенно стали входить не только северные части западной России, но и средние, а также и южные области; а именно: в самом конце XIII века – Туровско-Пинское княжество, в начале XIV века княжество Витебское, а затем по смерти Даниила и Василька Романовичей Галицких Литва постепенно брала перевес на Волыни, которая вместе с Берестейскою областью, а также и Киевскими землями с Подолией, равно и Северскою землею с Черниговом, входят при великом князе Ольгерде уже окончательно в состав Литовского государства. В половине XIV века это государство уже совершенно образовалось и оно явилось по своему пространству одной из могущественных держав на востоке Европы, так как в состав её входили следующие губернии нынешней России: Виленская, Ковенская (коренная Литва), Гродненская, Витебская, Минская, Могилевская, часть Черниговской, Киевская, Волынская, Подольская, а при княжении Витовта (начало XV века), и Смоленская губерния.³¹

В этом новом государстве, образовавшемся из областей издревле русских, преобладающее значение даже в коренной Литве во всех отношениях имели русские племена, отличавшиеся большим умственным и техническим, развитием, высшим гражданским и правовым строем, а что всего важнее, – объединенные уже несколько столетий одною православною верою. Литовцы, живя изначала с русскими в мире и согласии, охотно перенимали от них веру, язык, право, письмена и обычаи, учились ремесленному и военному искусству и торговыми оборотами, и делали все это вполне непринужденно, ибо русские никогда насильно не навязывали им ни свою веру, ни свою народность.³²

Литовские великие князья переносили постепенно центр своего государства все более на восток, так из Новогрудка (Литовского) в Троки, а при Гедимине – из Трок окончательно в Вильну, где они нашли население состоявшее наполовину из русских, устроивших уже при этом государе древнейшую в городе православную церковь в честь чудотв. и святит. Николая, долгое время остававшегося патроном Литвы.³³ Придерживаясь сами язычества, первые Литовские великие князья (как Гедимин, Ольгерд) должны были из политических видов (а Ольгерд – также из симпатии, а затем и вследствие одинаковой веры) оказывать покровительство господствовавшей в государстве русской народности и вере православной, которую исповедовали оставшиеся в стране русские удельные князья, и которая имела сильного представителя в лице Полоцкого владыки, игравшего большую роль в тогдашних политических делах. Насколько православная вера принесенная русскими в коренную Литву была здесь действительно сильна можно видеть из того, что еще в XII н XIII веках некоторые из природных литовских князей крестились по православному обряду; по крайней мере насчитывают за время до соединения Литвы с Польшей (1386 г.) 16 князей литовского княжеского рода, которые были православными, а после соединения – 40 князей. Из этих первых князей в истории сделались особенно известными: Войшелг, сын Миндовга, обращенный в православие на Волыни и основавший около 1262 года Лавришевский монастырь на берегах р. Немана († 1267 г.) князь Довмонт, в православии Тимофей, приобретший известность в качестве князя Псковского († 1299 г.), принял крещение с супругой, с дружиною своей и со всем домом своим. Князь Ромунд или Римунд Тройденович, в православии Лавр, или Лаврентий, принял иноческий чин, поселился в Лавришевском монастыре и построил церковь Воскресения Господня (род. 1281 г. † в перв. полов. XIV века). Ольгерд Гедиминович великий князь Литовский, в православии Александр, в схиме Алексий († 1377 г.), Любарт, сын Гедимина, князь Луцкий, в православии Димитрий († 1386 г.), Свидригайло Ольгердович, в православии Лев († 1452 г.).

Это важное и давнишнее значение православия в литовском государстве объясняет почему литовские великие князья, отдавая, по примеру русских князей, своим сыновьям в уделы древне-русские области, дозволяли им принимать православие и сами, вступая в брак с русскими княжнами (как например Гедимин, Ольгерд), поощряли к тому же своих детей, которые обрусев таким образом становились родоначальниками православных литовско-русских княжеских фамилий.³⁴ Насколько обрусели великие князья Литовские видно, между прочим, из того, что Ольгерд на печати великокняжеской имел надпись русскую. Витовт обыкновенно писал по-русски. Свидригайло известен особенно за привязанность к народности русской; он говорил и писал исключительно по-русски и даже с немецкими рыцарями вел переписку на русском языке.³⁵ Великие князья, по русскому обычаю, назывались обыкновенно по именам и отчеству.³⁶ Многие из таких православных князей и княгинь рода Гедимина и Ольгерда устраивали в своих удельных владениях монастыри и церкви, которым отписывали богатые имения с промысловыми статьями не только на потребу причта, но и для устройства богаделен, больниц и странноприимных домов.³⁷ Наряду с князьями, монастыри и церкви православные сооружали и материально их поддерживали и другие благочестивые крупные вотчинники, а также и средние сословия. В самой столице Литвы – Вильне, в средине XIV века, были построены: Пречистенский собор, монастырь св. Троицы и существовали к тому времени церкви: Пятницкая и св. чуд. Николая.³⁸

Кроме веры русские передавали литовцами и свой язык. Русский язык сделался не только государственным языком, на котором писались законы, грамоты и привилегии, но общеупотребительными в жизни; на нем говорили и писали в судах, а также говорили и при дворе великого князя.³⁹ Русское право стало правом литовскими; русские были ближайшими советниками литовского государя, принявшего со времен Гедимина титул великого князя Литвы и Руси; русские командовали в войсках (как например ближайший сподвижник Витеня и Гедимина – Давид староста Гродненский женатый на дочери Гедимина), становились во главе посольств, отряжаемых к другим правителям.⁴⁰ Одним словом, весь государственный строй Литвы приводил её к полному обрусению.⁴¹

Проследив все существенные моменты развитая литовско-русского государства и видя, что оно не обладало никакою самостоятельностью, так как главные в нем силы были силами русскими, ибо, сравнительно, литовское племя к тому же было и малочисленнее, надлежит признать, что господство Литвы было фактически не прочно, а потому это государство, как государство литовское, не имевшее резких физических границ, и не могло быть долговечным. К тому же и положение его между двумя все более усиливавшимися славянскими государствами – Московскою Русью и Польшей, не создавало для него необходимой устойчивости. Весь исторический вопрос сводился таким образом к тому: останется ли государство литовское под влиянием русской народности и обнаружит ли оно постепенное тяготение к православной и родственной Москве, или же подчинится влиянию католической Польши. От разрешения этого вопроса стояла в зависимости судьба всей западной Руси.

Обстоятельства временно решили этот вопрос в пользу католической Польши.

Самым важным событием в этом отношении было получение Литовским великим князем Ягайло, в православии Иаковом, короны польской посредством женитьбы на польской королеве Ядвиге и переход его для этой цели, вместе со своими братьями, другими родственниками и многими литовскими вельможами, в 1386 году в Кракове в католическую веру.⁴² Объявив эту веру господствующей на Литве, дав привилегией, 20 февраля 1387 года, особые права и преимущества тем, которые примут римско-католическое исповедание, и учредив епископскую латинскую кафедру в Вильне, Владислав-Ягайло начал насильственно вводить католичество среди своих подданных, прирожденных литвинов, и в грамоте своей к Виленскому епископу от 1387 года предписывал употреблять против православных русских, находившихся в смешанных браках с литвинами, даже телесные наказания в случае их упорства и не желания добровольно перейти в католическую веру.^{43, 44}

Господство католичества повлекло за собой целый переворот в строе литовско-русского государства соединившегося вначале с Польшей только посредством «unio personalis», то есть под условием управления одного государя.⁴⁵ Повсюду в коренной Литве стали сооружать костелы и основывать католические монастыри (кляшторы), отписывая им значительные земельные угодья (с представлением разных льгот по отношению отбывания повинностей и податей). Так, Ягайло на первых же порах соорудил в городе Вильне костел св. Станислава, отписав ему значительную часть городской недвижимости, а затем построил двенадцать католических храмов в Жмуди и в разных местах нынешней Белоруссии.⁴⁶ В литовско-русском государстве появилось из Польши многочисленное и влиятельное латинское духовенство, получившее кроме громадных имений такие государственные права, как например занятие первых мест в литовском сенате (в раде), каких не имело высшее православное духовенство. Католическое духовенство занялось проповедью об единстве церкви и о вселенском главенстве папы.

Весьма естественно, что при таких новых порядках православная вера и церковь становились в зависимое и второстепенное положение в государстве. Высший православный архипастырь жил не в столице Вильне, а в Новогородке (Новогрудок, Минской губернии) и в Вильну обыкновенно приезжал только раз в год, тогда как местопребыванием католического арцибискупа была назначена Вильна. Исповедовавших православную веру русских стали всячески стеснять в их гражданских правах. В 1413 году вышло Городельское постановление, изложенное в грамоте польского короля Владислава-Ягайла и великого князя литовского Витовта, в силу которого запрещалось допускать православных на высшие государственные и общественные должности, а имения раздавались только католикам.⁴⁷ Те лица из литовских и русских бояр и земян были признаны шляхтичами (дворянами) и получили польские гербы, которые отреклись от православия и приняли католичество.⁴⁸ Неоднократно в царствование последующих королей литовских появлялись унизительные для православных декреты о воспрещении им строить церкви, которые иногда в официальных актах обозначались словом «синагоги».^{49, 50} Но что всего тяжелее отразилось на русском элементе в стране, так это постепенное проникновение в государственное устройство Литвы, основанное, как мы видели, по преимуществу на началах русских, начал совершенно им противоположных именно, начал латинско-польских, расширявших не в меру политические и гражданские права дворянства (шляхты) на счет прав других низших сословий и во вред их нравственному и материальному благосостоянию. Здесь не место распространяться о постепенном возвышении значения высших литовско-русских дворянских родов, из которых на первом месте стояли роды бывших удельных князей, превращавшихся по мере усиления государственной власти в служилых князей и тем поднимавших силу дворянского сословия. Достаточно указать, что богатые и крупные землевладельцы–дворяне, входившие в состав литовской рады (государственного совета), захватили в свои руки высшую правительственную власть в государстве, и с ними были принуждены считаться литовские государи, выбор которых на престол сосредоточивался в руках этих «панов рады».⁵¹ Вместе с властью литовские магнаты приобретали огромные владельческие права и привилегии, в силу которых их владельческому суду подчинялись заселявшие их огромные имения крестьяне. Рядом с возвышением высшего дворянства поднималось и низшее (шляхта), приобретавшее свои шляхетские вольности, записываясь к польским гербам, и все более и более обособлявшееся от народа. Оно проводило свои узкие сословные интересы посредством разных сеймов и сеймиков, устроенных на польский лад (со времени Городельской привилегии). Такое громадное преобладание в государстве дворянского сословия, освобожденного к середине XV века от натуральных повинностей,⁵² шло конечно параллельно с ослаблением прав и значения низшего сословия – крестьянского, закрепощенного уже во время царствования Казимира Ягайловича (1457 г.) и являвшегося в глазах шляхты – бесправными холопами.⁵³ Введение немецкого (магдебургского) права повлекло за собой полное отделение интересов города (мещан) от интересов земских (крестьян) и вносило в крестьянское хозяйство, основанное до того на началах общинных, начала мызного хозяйства, требовавшие частного, дробного землевладения, именно подворными участками. Все эти предпринятые для объединения Литвы с Польшей крупные государственные реформы, совершенные также при посредстве поляков занявших видные должности в государстве, и проводимые в жизнь путем «привилеев» (разных жалованных грамот), побуждали правительство к изменениям и переменам во внешних формах управления. Так, со времени Городельского постановления стали по образцу польскому вводить в Литве разные должности, из которых высшими были: гетмана (главного военачальника – Hauptmann), канцлера (хранителя печати великого князя), подскарбия земского (министра финансов), подскарбия надворного (в роде министра двора), маршалка (предводителя дворянства), кастеляна (помощника воеводы, то есть губернатора) и т. п. Правительство также начало вводить новые судебные места по образцу польских (трибуналы земские и гродские суды, подкоморские суды для разрешения споров о поземельной собственности и т. п.), установило прием в Литве польской монеты, низшего достоинства нежели литовская монета (1508 г.).⁵⁴ В довершение всех неблагоприятных для русского населения новшеств, польско-литовские короли стали покровительствовать евреям, заполонившим край еще со времени правления великого князя Витовта, и забиравшим в стране силу путем отдачи в рост денег шляхте и при дворе великого князя, а также вследствие предоставления им, евреям, на откуп разных таможенных, соляных и других сборов.⁵⁵

Так как католичество появилось и стало господствовать в Литве по видам более политическим нежели религиозным, зависимость же от Польши тяготила многих русских и литовских вельмож, считавших такое подчинение Польше национальным позором, то преемники Ягайлы и Витовта принуждены были для водворения и поддержания мира в государстве изменять нередко прямым интересам католическо-польской партии⁵⁶ и отменять стеснительные и унизительные для православных городельские постановления, а также не только снимать запрещения о постройках православных церквей,⁵⁷ но даже издавать постановления благоприятные для развития церковной православной жизни, и даже жаловать русские православные церкви и монастыри поместьями и угодьями.⁵⁸ Это благоприятное для русских и православной церкви направление, замечаемое иногда в политике польско-литовских королей: Казимира, Александра и Сигизмунда I, имело своим последствием то, что весь поворот в сторону католичества и Польши совершался весьма медленно и православие в сущности в продолжении почти двух веков подвергалось лишь эпизодическим преследованиям и стеснениям, за исключением впрочем несчастной Галичины, взятой поляками окончательно в свою власть в конце XIV столетия.⁵⁹

Православие, по видимым признаками, не только не ослабевало, но во многих отношениях преуспевало. Богослужение и все без исключения христианские требы отправлялись на Литве и в Галичине на славяно-русском языке. Русская знать, в течении XV и первой половины XVI столетий, не отступала еще от православия и представители древних родов, как-то князья: Слуцкие, Мстиславские, Заславские, Збаражские, Острожекие, Гольшанские, Глинские, Масальские, Друцкие, Вишневецкие (правильнее Вишневские), Полубенские, Пронские, Черторыйские, Четвертинские и другие, а также вельможи: Сопеги (вернее Сопиги) Сапгушки, Ходкевичи, Горностаи, Солтаны, Семашки, Тризны, Кмиты, Воловичи, Тышкевичи и множество других, занимая видные положения в государстве и обществе, придерживались своей старой православной веры, и только в средине XVI века увлекаясь лютеранством и кальвинизмом начали изменять ей.⁶⁰ Просматривая бесчисленное количество опубликованных в настоящее время в разных «актах и сборниках», изданных Петербургской, Киевской, Витебской и Виленской Археографическими комиссиями, документов относящихся к описываемому времени, как-то: разного рода записей, духовных завещаний, грамот, писем и проч., поражаешься количеством тех жертв «на помин души», которые сделаны в пользу православных церквей и монастырей, и которые затрачены на постройку новых храмов со стороны русских вельмож, их жен и детей. Не говоря уже об известной благотворительности и просветительной деятельности на пользу православия в Литве великой княгини Елены, дочери Иоанна III и супруги великого князя литовского Александра, мы встречаем целый ряд имен благочестивых людей, снабжавших наши монастыри и церкви в западной России громадными земельными угодьями и большими деньгами. На благоустройство, например, Киевских монастырей и в особенности на возобновление Печерской лавры, в течении XV века, целые состояния вкладывали потомки Ольгерда, князья Олельковичи, князья Гольшанские, Глинские, а также и не столь знатные дворяне, как Зеновьевичи, Дашковичи. В городе Кобрине и его округе потомки князя Любарта Гедиминовнча, князья Кобринские сооружали, поддерживали и снабжали данями, угодьями и вообще разною земельною собственностью монастырь Спасский и другие местные церкви. Сам князь Любарт (в крещении Дмитрий) Гедиминович построил в г. Луцке церковь в честь своего ангела – св. Дмитрия. В городе Мстиславле сооружен был собор на средства князей Мстиславских, которые также одарили местный Онуфриевский монастырь. В том же благотворительном направлении действовали в своих округах: князья Слуцкие, отписавшие земли Слуцкому Троицкому монастырю, князья Пинские Ярославичи, поддерживавшие церкви в городе Пинске и его округе.⁶¹ В самом начале XVI века возник с благословения митрополита Иосифа Солтана, и при его материальной поддержке знаменитый Супрасльский Благовещенский монастырь (около Белостока) во владениях и на средства маршалка великого княжества Литовского Александра Ивановича Ходкевича. По отзыву даже самих униатов этот монастырь является памятником «русской славы».⁶² Литаор Хрептович назначил в 1528 г. десятину на православную церковь св. Николая в Троках, а Федор Андреевич Сангушко в 1542 г. подарил имения и угодья Мелецкому св. Николаевскому монастырю, на Волыни, близ города Ковеля. Об одних пожертвованиях князя Константина Ивановича Острожского на православные церкви и монастыри, находившиеся в его обширных Волынских владениях, а также на Виленские церкви и другие в разных местах Литвы пришлось бы написать целую статью.⁶³ Также обращает на себя внимание раздача церквам и монастырям, буквально по всем главным городам всего Литовского государства опекуном над имениями князя Димитрия Путятича князем Михаилом Глинскими на помин его, Димитрия, души целого громадного состояния покойного, заключавшегося в обширных имениях и деньгах.⁶⁴ Не одни дворяне и духовные лица являются созидателями храмов и монастырей, но также и мещане, в одиночку и совокупными силами; так, около 1480 года, на средства Гродненских мещан были сооружен в Гродно Борисоглебский Коложский монастырь.⁶⁵ В древних синодиках наших западно-русских монастырей встречаются часто указания на принятие монашеского чина, и даже схимы, некоторыми из членов знатных русских родов; так например в «Субботнике или поминнике» Супрасльского монастыря записаны имена князей и княгинь Слуцких, Крошинских, Сангушко, принявших схиму, а дочь канцлера Сапеги в 1500 году была монахиней в православном Виленском монастыре.⁶⁶

Такое процветание православных обычаев и обрядов в среде знатнейшего дворянства в крае очевидно должно было оказывать громадное влияние и на государя Литвы; как на пример такого влияния можно указать на тот любопытный факт, что в 1447 году польский король и великий князь литовский Казимир Ягайлович в память спасения от утопления своей супруги, случившегося в день св. пророка Илии, велел построить в Белоруссии шесть церквей во имя сего пророка, на берегах рек Двины, Днепра и Сожи, с отдачею сим церквам во владение перевозов (именно: в Витебске, Бешенковичах, Могилеве, Кричеве, Орше, Черникове).⁶⁷

При такой крепости православия в описываемую эпоху не мудрено, что русские нравы продолжали господствовать в стране, а русский язык сохранял за собою государственное значение. Красноречивым свидетельством тому могут служить многие привилегии и постановления⁶⁸ польско-литовских королей для русских земель и их жителей, бесчисленное количество разных судебных актов – позывов или требований к суду, приговоров – относящихся к эпохе XV и XVI веков и писанных на русском языке, на котором издавались узаконения для руководства судебным местам, так что в судопроизводстве главного литовского трибунала употреблялся язык русский даже до 1697 года.⁶⁹ Законы уголовные и гражданские, известные с 1529 года под именем Литовского статута, первоначально писанного на русском языке, были напечатаны в Вильне в типографии Мамоничей в 1588 году и впоследствии переложены на польский язык. По этим законам все судебные дела производились и были писаны не иначе, как только на русском языке.⁷⁰ В Виленском магистрате, по давнему обычаю, радцы и бурмистры были на половину закона римского, а половина закона греческого.⁷¹ Нет надобности пояснять, что в домашней жизни литовско-русского дворянства русский язык был их родным языком, на котором они говорили и писали; в изданных Археографическими комиссиями сборниках и актах помещено большое количество духовных завещаний русско-литовских дворян, их писем, разных записей и других документов, писанных на русском языке.^{72, 73} Весьма знаменательным представляется также тот факт, что в 1576 году Брацлавская шляхта обратилась к королю Стефану Баторию с челобитной о том, чтобы велено было королевские указы к ним писать по-русски, а не на польском языке (Акт. зап. России, т. III, № 64). В заключение этого очерка о состоянии православия и русской народности в эпоху XV и первой половине XVI веков приведем тот факт, что ко времени введения религиозной унии в конце XVI века в самой столице Литвы – Вильне – половина жителей была православными и в ней православных храмом (числом 18) было более, нежели католических, а по свидетельству летописи Львовского братства к этому времени во всей литовской митрополии числилось 11000 русских священников, восемь епископов с митрополитом, и не малое число монастырей.^{74, 75}

Систематическое гонение на православных и на все русское, – вопреки целому ряду ограждающих их права великокняжеских постановлений, – началось с окончательного присоединения Литвы к Короне Польской в 1569 году.

Это присоединение произошло в правление короля Сигизмунда II Августа, сделавшегося в конце своей жизни ревностным сторонником католической политики польского правительства, которое издавна мечтало о полном слиянии и подчинении Литвы Польше и видело в православии и русской народности главное и сильнейшее препятствие осуществлению этих замыслов. Из обнародованных многочисленных документов, касающихся Люблинского сейма, на котором произошло это соединение Литвы с Польшей, видно, что этот политически акт был вопиющим насилием над Литвой, усугубленными еще безусловными отделением к Польше южной части Литвы – Малороссии.⁷⁶ О том, как глубоко чувствовали это насилие лучшие люди Литвы того времени, и как они верно понимали измену Сигизмунда II литовским интересам, служат доказательством многочисленные письменные документы, исходившие от литовских магнатов и касающиеся этого деспотического акта. Такие патриоты, как Нарушевич, Ходкевич, Радзивил, не скрывали от себя, что литовцами нечего ожидать от поляков чего-либо доброго,⁷⁷ и что надо защищать всеми силами «убогую Литву».⁷⁸ Нарушевич писал Радзивилу от 5 июня 1569 году «никогда еще не было столь тяжких ударов и вероятно за тяжкие грехи покарал Бог несчастную Литву».⁷⁹ Один из литовских патриотов Иероним Ходкевич, движимый любовью к отечеству, пожелал себе не дождаться этого подчинения Литвы и его желание исполнилось, так как он скончался до окончания этого политического акта.⁸⁰ А князь Радзивил оплакивал кончину вольного и независимого великого княжества Литовского, которое в лице своих верных сынов всегда считало Польшу «чужой землей».⁸¹

Полное политическое подчинение Литвы Польше осуществляло, казалось, долголетнюю заветную мечту об этом польских патриотов. При могущественной поддержке из Рима и с водворением в Литве иезуитов, случившимся в том же злополучном 1569 году, они могли приступить к приведению в исполнение плана об искоренении всего русского и православного в областях западной России; надо было найти только подходящее орудие. Оно было найдено в так называемой унии.

Церковная уния между восточною и римскою церквами была торжественно введена в 1596 году в пределах польско-литовского королевства в правление преданного сына католической церкви и воспитанника иезуитов польского короля Сигизмунда III.

Что обозначала эта уния и каким образом она появилась?

Со времени отпадения Римской церкви от вселенского церковного единства, Римские папы, не без корыстных видов,⁸² постоянно стремились подчинить своему влиянию восточную церковь и потому внимательно следили за греческими и славянскими делами на Востоке. Орудием для приведения своих честолюбивых замыслов в осуществление папы, как известно, избирали обыкновенно те католические государства, которые граничили с государствами славянскими и, пользуясь военными и политическими силами первых, направляли их во вред православным интересам последних. Кроме того римские первосвященники пользовались всякими замешательствами и политическими усложнениями в славянских государствах для того, чтобы завязать непосредственные отношения с православными правителями и ввести их в круг интересов католической пропаганды. В конце средних веков папская власть начали видимо колебаться на Западе и тем усерднее она стала упорствовать в своих стремлениях покорить себе наконец схизматический восток Европы. Неизменная привязанность самого многочисленного и сильного славянского племени, а именно русского, к своей вере была слишком хорошо известна папам из прежних бесплодных для римских интересов сношений с представителями русской духовной и светской власти, особенно в XIII веке.⁸³ Надо думать, что до сведения пап дошел урок данный Иннокентию III, за его воинственные замыслы, русским князем Романом Галицким, указавшим папе, что Господь запретил Петру сражаться мечом. Также бесплодными оказались, как известно, попытки римской курии в правление литовских государей Миндовга и Гедимина обратить к католичеству Литовское государство. Со времени измены Ягайла православию попытки римской курии подчинить западнорусскую церковь главенству пап сделались особенно настоятельными и частыми, хотя и оставались еще долгое время без всякого успеха. Так в 1429 году в г. Луцке был чрезвычайный съезд государей: Ягайла, Витовта, московского великого князя Василия Васильевича (при нем находился и митрополит Фотий), Эрика, короля датского, императора Сигизмунда, и множества разных вельмож и рыцарей. Предметом совещания, между прочим, составляло соединение восточной церкви с западной. Папский легат Андрей и имперские дипломаты произносили обширные речи на эту тему, но сенаторы литовские, а за ними и польские, заявили, что «мыслить об этом в настоящее время нет никакой надобности, потому что народонаселение исповедующих православие гораздо многочисленнее римских католиков, а в святости догматов одна вера не уступает другой».⁸⁴ В том же XV веке усилия пап для достижения их традиционных планов были устремлены главным образом на греков, политическое положение которых было в то время весьма тяжелыми. Византийская империя распадалась, и последние императоры повсюду искали себе союзников и материальных средств для борьбы с наступавшей на империю турецкой силой.

Римские первосвященники Мартин V и Евгений IV весьма успешно воспользовались в своих интересах этими затруднениями Греческой империи и угодливостью тогдашнего константинопольского патриарха. Желая услужить папе, константинопольский патриарх посвятил в митрополиты русской церкви известного своей приверженностью к римскому престолу грека Исидора. Достигнув этого немаловажного, как казалось, успеха, папа Евгений IV, несмотря на то, что на открытом и действовавшем в то время Базельском соборе был поднять вопрос о соединении церквей, успел однако в 1439 году созвать для этой же цели собор, сперва в Ферраре, а потоми во Флоренции, куда поспешили: Византийский император Иоанн Палеолог и константинопольский патриарх Иосиф, оба побуждаемые к тому обещанием папы оказать Византии содействие в борьбе её с турками. На этот собор прибыл также и русский митрополит Исидор. История Флорентийского собора, провозглашенного в тогдашнем римском духовном мире вселенским собором, слишком известна, и в настоящее время документально доказано, что последовавшее на нем соглашение о соединении церквей, с явными принижением греко-российской церкви и с признанием главных догматов католической церкви: об исхождении св. Духа от Отца и Сына, о чистилище, и о главенстве папы, было исторгнуто силой от греческих епископов, действовавших в угоду императору. Этот император был подавлен страхом пред турецкой силой, искал во что бы то ни стало помощи у папы, и настаивал поэтому на принятии проекта римских богословов. Известно также что многие из греческого духовенства по возвращении на родину с сокрушенным сердцем говорили: «мы продали нашу веру», а один из лучших греческих богословов того времени, известный ревнитель православия, Марк Ефесский, не смотря ни на какие угрозы и принуждения, не подписал флорентийского соглашения: другой же греческий епископ Антоний Ираклийский, хотя и подписал, но затем торжественно отрекся от этого соглашения и предал себя суду церкви. В России, по возвращении Исидора, сразу поняли его измену православию и флорентийское соглашение было тотчас энергично отвергнуто на местном Московском соборе, а Исидор принужден был тайком бежать из русских пределов.⁸⁵ Патриархи же, не бывшие в Италии, именно: Александрийский, Антиохийский и Иерусалимский, созвали в 1443 году собор в Иерусалиме и объявили на нем флорентийское соглашение нечестивым. Даже в католическом мире, в лице членов составлявших Базельский собор, осудили папу Евгения за его своевольные действия по созыву флорентийского собора, а последний признали незаконным.

Эти краткие исторические сведения достаточно освещают истинное значение и силу флорентийского соглашения, известного в русской истории под общим названием «унии», и сразу поясняют: насколько погрешили против истины польские власти, вместе с иезуитами, прекрасно знавшими отрицательное отношение к этому соглашению со стороны всего православного мира, когда стали придавать флорентийским актам вид вселенского признания и вводить эту унию в недра православной церкви, своевременно опротестовавшей в энергичных выражениях эти незаконные в её глазах соборные акты.

Вот эта флорентийская уния и была в рассматриваемую эпоху (т. е. в конце XVI века) выставлена как несокрушимое оружие католичества для искоренения православия во всей западной Руси, подпавшей наконец с уничтожением самостоятельного Литовского государства под власть Польши.

На Польшу, как на преданнейшую дочь Римской церкви, папы возлагали теперь все свои надежды. Благоприятным обстоятельством для достижения сказанных целей послужило существовавшее разъединение между Восточно-Московскою и Западно-Литовскою православною церковью. Православная церковь в западной Руси с первых времен принятия христианства всегда находилась под властью митрополитов Киевских, а затем Московско-Киевских: эти последние однако мало заботились о южно-русских епархиях и редко их посещали (раз в 6–7 лет).⁸⁶ В XIV веке Литовские князья, под влиянием честолюбивых замыслов и из-за соперничества с Москвой, поощряли своих архипастырей отделиться от Московской митрополии и образовать самостоятельную церковь; но эти попытки, выразившиеся в соперничестве Литовских архипастырей Романа и Киприана с Московским митрополитом Алексеем, остались в конце концов без успеха. При Витовте был избран особый митрополит Григорий Цамблак, но после его смерти в 1419 году митрополия литовская опять подчинилась московскому митрополиту Фотию. В XV веке, когда, как мы видели, флорентийская уния была решительно отвергнута на Востоке, римские папы, в лице Калиста III и Пия II, рассчитывая на содействие Литовского государя, вознамерились окончательно разъединить нашу древнюю митрополию, отделив от неё западную часть и образовав, таким образом, самостоятельную Литовскую митрополию. На этот раз эти планы осуществились; в средине XV века (1458 год) был поставлен склонившимся к унии и проживавшим в Риме константинопольским патриархом Григорием Маммой на кафедру Литовско-Киевского митрополита Григорий Болгарин, который был учеником изгнанного из России митрополита Исидора. Этот Григорий успел затем выхлопотать себе и благословение православного Цареградского патриарха Дионисия. Таким образом отделение Литовской митрополии окончательно завершилось, с подчинением её верховной власти Константинопольского патриарха. К этой митрополии отошли, кроме ей принадлежавшей епархии, еще девять западнорусских епархий: семь, собственно в Литве, а именно: Владимиро-Волынская, Луцкая, Полоцкая, Смоленская, Пинско-Туровская, Черниговская и Холмская, и две в пределах Польши: Галицкая п Перемышльская.

Несмотря на все эти события, православие, как свидетельствуют между прочим деяния Виленского собора 1509 года, оставалось в Литве все еще ненарушенным более столетия. Хотя папы продолжали свои попытки к подчинению православной церкви, однако эти попытки не достигали цели, так как Литовскую митрополичью кафедру занимали такие православные святители, как например: св. Макарий (убитый татарами в 1497 году), Иона 2-ой, Иосиф (Солтан), которые сумели ограждать интересы православия.⁸⁷ Дела православной литовской церкви круто изменились к худшему только со времени поглощения Литвы Польшею, и тогда это разъединение помогло католикам в достижении их целей.

Пользуясь таким отделением западно-русской церкви от восточно-русской и наступившим вследствие сего ослаблением первой из них, и найдя самую могущественную опору для начатия пропаганды в ордене иезуитов, учрежденном в 1540 году для подобных целей, польские католические власти, овладев Литвой, приступили к насильственному водворению унии в литовских землях. Римская церковь, построенная на началах единовластия в лице папы, страстно отнеслась к этому предприятию. Эта страстность обусловливалась еще тем обстоятельством, что римско-католическая церковь в Литве и Польше, вслед за проникновением в первой половине XVI веке лютеранства, кальвинизма и даже социнианства, теряла год от году все больше и больше своих единоверцев. В лютеранство, и в особенности в кальвинизм, переходили весьма многие магнаты польские и литовские (как например, Николай Радзивил Черный, Остророги, Кишки и др.), которые открывали в своих имениях в Польше, на Волыни, в Белоруссии и Литве, множество лютеранских и кальвинистских кирх (зубров).

Явившись в Литву в 1569 году и опираясь на духовных и светских властей, иезуиты, следуя указаниям из Рима и от папских нунциев в Польше, прямо и открыто приступили к пропаганде. Они свили себе, при содействии Виленского латинского епископа Валериана Протасевича, прочное гнездо в Вильне, а затем, под покровительством короля Стефана Батория, прочно уселись в Полоцке (около 1582 года), тогда только что отнятом от России. В Полоцке в пользу иезуитов отобраны были почти все имения от православных церквей и монастырей, и здесь иезуиты основали свою коллегию.⁸⁸ В Литве иезуиты устремили все свои силы против двух, в их глазах, отщепенцев Римской церкви: против многочисленных протестантов и кальвинистов, и главными образом против еще более многочисленных православных, – для совращения которых и было пущено в ходи иезуитами их надежное оружие – уния как переходная, в сущности, ступень к латинству.⁸⁹ Эта уния была выставлена, как дело уже окончательно решенное вселенскою церковью, в высшей степени угодное Богу, издавна принятое в литовской митрополии и приятное королю.

Главной ареной борьбы иезуиты избрали всю северную и среднюю часть западной Руси, так как в Галичине они нашли для себя почву достаточно подготовленной для того, чтобы прямо, по возможности, совращать в латинство.⁹⁰

Согласно главному правилу своей воинствующей политики, – основанной на внушении вражды и ненависти ко всем иноверцам, – иезуиты не пренебрегали никакими мерами, лишь бы они вели к намеченной цели. Как позднее в Чехии, так теперь в русских областях Польши, все было пущено ими в ход «ad majorem Dei gloriam»: открытая и смелая проповедь, вызовы на диспуты, распространение догматических и полемических книг и брошюр, направленных против греческой схизмы, торжественные, импонирующие взору, процессии, исповедь, учреждение по всему краю коллегий и школ (как например – академии в Вильне и коллегий в Полоцке, Ярославе-Галицком, Несвиже),⁹¹ где уловленные православные юноши развращались в деле веры, уничтожение церковных православных книг и типографий наконец, подкуп и соблазн некрепких в своих убеждениях и поддававшихся этим соблазнам людей, занимавших видное общественное положение. Наконец, иезуиты воспользовавшись буллой папы Григория XIII, от 13 февраля 1582 г., о введении нового календаря (григорианского), и рассчитывая, что с принятием этого календаря православные должны будут праздновать пасху и другие подвижные праздники вместе с католиками, что также послужило бы шагом к унии, успели выхлопотать у короля Стефана Батория указ о принятии этого календаря в Польше и Литве всеми подданными, т. е. и православными. Это дело о новом календаре произвело много смут и столкновений особенно в г. Львове в 1583 году.⁹² В конце концов король сделал уступку православным и оградил их рядом новых указов от принудительного принятия григорианского календаря.⁹³

К сожалению, литовская православная церковь, уже давно жившая в отделении от Московской митрополии, была мало подготовлена к такой сильной борьбе и к отражению такого опасного противника, каковым в то время были бесспорно иезуиты, обладавшие (как например их вожаки: Станислав Варшевицкий, и еще более Петр Скарга) большою образованностью, ловкостью и находчивостью. Эта находчивость помогла им, на первых порах, уловить в свои сети некоторых членов знатнейших фамилий: Ходкевичей, Радзивилов, Сапег, которые, минуя унию, прямо переходили в католичество. К тому же для выяснения успеха иезуитской пропаганды не следует упускать из виду того существенного обстоятельства, что устои нашей церкви православной на Литве были в значительной степени поколеблены установлением с давних времен в этой стране так называемого права «подаванья», или раздачи церквей и монастырей во владение разным лицам. Это право «подаванья» (jus donandi) основано было в свою очередь на праве «патронатства» (jus patronatus); юридическим основанием этого патронатского права, как замечает И. Чистович в своей Истории западнорусской церкви,⁹⁴ было общее феодальное право владельцев располагать и распоряжаться своими имениями и состоящими в них учреждениями при условиях допускаемых общим государственным правом, которое к сожалению не устранило в этом отношении помещичьего произвола. Короли Польские и великие князья Литовские, в качестве верховных владельцев государственных и королевских земель, обладали обширным правом «подаванья» церковных имений с церквами и монастырями, расположенными, как на их королевских землях, так вообще на государственной территории.⁹⁵ Кроме того, королю в качестве главы государства (как верховному защитнику церкви и подателю всех «столиц духовных» и всех «хлебов духовных» – по выражению тогдашнего времени) присвоено было исключительное право «подаванья епископских кафедр» со всеми принадлежащими к архиерейским домам земельными угодьями и другими доходными статьями; король, по избрании духовенством, дворянами и другими мирянами епископа, утверждал его в этом сане.⁹⁶ Пользуясь своими владельческими правами, литовские землевладельцы, в свою очередь, раздавали (подавали) по своему усмотрению церкви и монастыри с землями и угодьями, сооруженные ими, или их предками, и расположенные в их поместьях, а равно, в силу вытекающего тоже из патронатства права презенты – представления (jus praebendi, jus praesentationis), назначали этим способом в эти церкви и монастыри священников и настоятелей. Выше было замечено, какое большое количество церквей и монастырей воздвигалось на Литве в имениях благочестивыми их владельцами. Пока они оставались православными, никакой особой опасности не грозило правильному течению церковной жизни от присущего им права патронатства и ктиторства, связанных с фактом создания храма и попечения о его нуждах. Но с отпадением многих вельмож и дворян в средине XVI века в лютеранство и кальвинизм, а затем и в латинство, обладание ими такими серьезными правами, как подаваньем церквей и монастырей, так и назначением духовных лиц в священники и настоятели сих храмов и монастырей, произвело громадные замешательства в церковной православной жизни и породило многие бедствия в стране. Из истории известно, что в правление короля Александра, всех трех Сигизмундов и Стефана Батория, эти польские короли отдавали монастыри и церкви людями светским за их военные и гражданские заслуги; нередко не обязывали их даже к принятию духовного сана; мало того, иногда отдавали православные монастыри и даже епископские кафедры, еще при жизни прежнего настоятеля или епископа, новому лицу (такой кандидат назывался «номинатом»), или же двум разом; наконец, в довершение всякого беспорядка, поручали светским неподготовленным людям управлять целой епархией.⁹⁷ Вслед за королями злоупотребляли конечно своими патронатскими правами и дворяне, закладывая, променивая и отдавая в пожизненное управление церковную собственность, находящуюся в их поместьях; иногда светские ктиторы монастырей прямо забирали в свои руки монастыри и управляли ими.⁹⁸

Благодаря описанным выше злоупотреблениям и полному произволу места настоятелей монастырей и церквей стали предметом недостойных искательств, интриг, торга между различными претендентами, вступавшими иногда друг с другом в открытую борьбу и драку, которую они производили при помощи своих слуг и наемных людей. По существовавшему обычаю епископы, при назначении их на кафедру, удерживали в большинстве случаев монастыри с имениями, находившимися у них в «подаваньи»; получив кафедру, они вооруженною рукою удерживали за собой свои доходные архимандритские имения от посягательств разных лиц; заявлявших нередко с королевскою грамотою в руках свои претензии на эти имения; отсюда конечно происходил ряд бесконечных процессов в судах, ряд беспрестанных наездов с вооруженною силою.⁹⁹ Такие беспорядки не могли не отразиться на всем образе жизни некоторых духовных лиц, которые часто променяв из-за земных благ саблю на клобук, продолжали вести открыто светский образ жизни, а потому и немудрено было в те времена встретить женатых настоятелей монастырей и даже епископов.¹⁰⁰ Эти нестроения в самой церкви в образе жизни некоторых представителей церкви, в грубости и невежестве низшего клира, ближе всего объясняют успехи иезуитской пропаганды и те немаловажные размеры, которых достигла уния на первых порах её появления.

Историческая беспристрастность заставляет признать тот факт, что иезуиты и латинские прелаты не встретили больших препятствий к завлечению в свои сети из среды высшего православного духовенства довольно большого количества малодушных и склонных к материальному благу людей, поклоняющихся всегда сильному и приносящих в жертву интересы слабых; также успешно действовали латиняне и среди дворянства, вера которого, как выше было замечено, была достаточно расшатана протестантскими идеями, вошедшими в Литву широкими воротами в начале XVI века (около 1539 года) и захватившими в свои сети таких видных вельмож, как Радзивилы, Кишки, Крошинские, Олесницкие и друг. Обезопасив себя со стороны сильных мира сего, иезуиты и латиняне очутились уже лицом к лицу с народом, оставшимся без руководительства во многих местах. С ним, а также с низшим клиром, иезуиты не стали уже много церемониться. С помощью своих подкупленных приверженцев, изменивших легко вере и церкви, иезуиты, разогревая нечистые страсти, прямо-таки натравили одну часть населения края, предавшуюся им в руки, на другую, желавшую остаться верной своей церкви и народности. Завязалась великая религиозная борьба.

Кровавая история введения в России унии слишком известна и весьма хорошо и документально обследована историками. Современные летописи, бесчисленные протесты и жалобы, коллективные и единоличные, записанные в городские книги и предъявленные православными на сеймах, королям и властям, деяния и записи духовных соборов, мемуары и письма современников, полемические сочинения, издававшиеся тогда с лихорадочною поспешностью в изобилии, – подробно и обстоятельно раскрывают поразительную картину зверства, проявленного одними христианами против других, родственных им по происхождению. Великой идеей «единения церквей», составляющей и поныне лишь предмет горячих мечтаний небольшого кружка искренно-религиозных и высокообразованных людей, воспользовались в искаженном смысле порабощения одной церкви другой люди честолюбивые, не остановившиеся пред тою ответственностью, которую они принимали на себя пред Богом и потомством за свои злые дела.

Бедствия и ужасы постигающие иногда народы на их трудном историческом пути самоусовершенствования имеют лишь ту благую сторону, что они в лучших людях эпохи (хотя и скромных по положению) вызывают необыкновенный подъем творческого духа, который, развивая их умственно и нравственно, ведет к созданию совокупными силами подходящих форм общения, поведения и дисциплины, каковые формы остаются для потомства богатым наследством и образцом для подражания.

Для нашей цели, состоящей в выяснении деятельности этих лучших людей описываемой эпохи, достаточно лишь в самых кратких и сжатых чертах коснуться главных, выдающихся моментов тяжелой истории униатского движения в Литовско-Польском государстве.

Подготовительные действия к унии начались за несколько лет до официального её провозглашения. Все тогдашние русские епископы (шляхтичи по происхождению) решились сообща изменить своей вере, и только впоследствии от этого заговора отстали двое: Львовский епископ Гедеон Балобан и Перемышльский епископ Михаил Копыстенский, а третий – епископ Полоцкий Григорий (Герман) Загоровский до конца своих дней тяготился этой изменой и не оказывал никакого содействия униатам в своей епархии. Не вдаваясь в подробную характеристику лиц, вступивших в это соглашение, достаточно сказать, что епископ Холмский Дионисий Збируйский обвинялся в тяжких уголовных преступлениях, епископ Пинский Леонтий Пельчицкий был человеком весьма сомнительной нравственности, а епископ Луцкий Кирилл Терлецкий свою карьеру начал с того, что, составив из людей разных национальностей отряд в тысячу человек и вооружив их пушками, отправился отбивать свой епископский замок Жабче, занятый неким шляхтичем Жаровницким, который считал себя в праве владеть этим замком, так как получил его от своего тестя Луцкого епископа Ионы Красенского в качестве приданого за его дочерью.¹⁰¹ Что же касается до епископа Владимиро-Брестского Ипатия Потея, то известно, что он, будучи рожден в православии еще в молодости изменил своей вере и перешел в протестантство состоя на службе у князя Радзивила, но затем снова перешел в православие и, благодаря своему уму и образованию, достиг звания польского сенатора; укрепившись в мыслях об унии, он с совершенно установившимися на этот счет планами занял в 1593 году при содействии латинян епископскую кафедру. Эта краткая характеристика конечно не может выяснить всех мотивов, побудивших этих лиц сделать такой решительный и бесповоротный шаг, но она однако вполне убеждает, что иезуитам, во главе со Скаргою, и латинским прелатам, во главе с Луцким бискупом Бернардом Мацеевским и Львовским арцибискупом Соликовским, не стоило больших трудов уговорить названных епископов изменить вере, тем более, что им за принятие унии были обещаны богатые имения и сенаторские кресла. Кстати сказать, этого последнего обещания польское правительство не исполнило, и униатские епископы, получив, правда, материальные блага в виде обширных и богатых имений, не достигли однако привилегированного положения римско-католического духовенства.¹⁰²

Сговорившись тайно на нескольких съездах о принятии унии, православные епископы выработали условия подчинения русской западной церкви Римскому папе, и, привлекши на свою сторону жалкого митрополита Михаила Рагозу, подписали эти условия, а затем чрез польского великого канцлера Яна Замойского вручили их на предварительное одобрение королю. Сигизмунд III принял это желание с большою радостью и с этого времени, то есть с 1592 года, не выпускал более дело об унии из своих рук.

Решительным моментом в истории введения унии следует признать избрание и полномочие данное польским королем и сенатом двум православными епископами Ипатию Потею и Кириллу Терлецкому ехать в Рим и просить папу принять западно-русскую церковь, во главе с митрополитом, с епископами и со всем клиром и народом русским, – в лоно римско-католической церкви на основании последовавшего во Флоренции соглашения.¹⁰³ Послы были приняты папою Климентом VIII в торжественной аудиенции 23 декабря 1595 года, причем Потей и Терлецкий, прочитав громогласно исповедание веры по определениям Тридентского собора, и положив обе руки на Евангелие, поклялись в верности Римской церкви.¹⁰⁴ В этом исповедании Потей и Терлецкий принимали за догматы: исхождение св. Духа от Отца и Сына, очищение по смерти в чистилище, и первенство римского первосвященника во всей вселенной; одним словом Потей и Терлецкий, по замечанию нашего известного историка-богослова митрополита Макария, совершенно отверглись православия и вполне приняли римскую веру. Папа, в свою очередь, оставлял православным их церковные обряды и церемонии («греческую обрядность»), но лишь те, которые по его взгляду окажутся не противными истине и учению католической веры и не препятствующими общению православных с римскою церковью.

Как только до православных еще летом 1595 года стали доходить слухи о готовящейся измене их вере со стороны высших духовных лиц, отовсюду начали раздаваться сильные протесты, которые поспешно заносились в актовые книги разных городов. Особенно заволновалась Вильна; православные обыватели отправили к воеводе Радзивилу послов с протестом и просьбою защитить их и вразумить митрополита Рагозу в том, что его затеи к добру не поведут. Смелый и красноречивый проповедник Стефан Зизаний громил с церковной кафедры измену высших представителей церкви, а во главе протестовавших на Литве православных стал известный магнат русский князь Константин Острожский.¹⁰⁵ Еще сильнее и энергичнее раздались голоса против унии и православные, опираясь на принцип соборного устройства своей церкви, решились совокупными силами дать отпор, когда сделалось известным, что в Западной России будет созван собор, на котором латинствующая партия предполагала докончить начатое в Риме дело о соединении церквей, то есть чтобы православные, в лице своих представителей, изъявили громогласно сами свое согласие на принятие унии и этим публичным признанием подкрепили бы то торжественное ручательство, которое было за них дано в Риме Потеем и Терлецким.

Собор был созван из лиц духовных и светских в городе Бресте, в октябре 1596 года. Он распался на два круга (кола). Один, наиболее многочисленный, состоял из православных, имевших во главе епископов Гедеона и Михаила; им в подкрепление был послан Константинопольским патриархом Гавриилом его доверенное лицо – экзарх Никифор, и Александрийским патриархом Мелетием – Кирилл Лукарис. Другой круг состоял из приверженцев унии, под председательством Львовского латинского архиепископа Соликовского. Униаты заседали в соборной церкви св. Николая. Православные решительно отвергли унию, а их духовные особы лишили отступивших от православия епископов сана, начальства и власти над православными. Униаты прибегли к подобной же мере. Очевидно только сильнейшая партия могла привести в исполнение такую меру, то есть, была в состоянии поставить своих противников в положение вне закона. Конечно сильнейшей партией оказались униаты. Решение униатов было скреплено Сигизмундом III, хотя введение унии совершено было без согласия сейма. Такими действиями открывалась настоящая религиозная борьба не на живот, а на смерть, и она длилась более двух веков, то несколько ослабевая, то возгораясь вновь.¹⁰⁶

Жестокие преследования более 600 лет процветавшего в западной Руси православия и всего русского, и нападения на православные церкви, а также школы, начались после отъезда Потея и Терлецкого в Рим в имениях и городах королевских еще в 1595 году.¹⁰⁷ Затем, когда уния восторжествовала, эти преследования начались по всему краю и всего более в имениях лиц предавшихся унии. Высшее униатское духовенство, митрополит и епископы, заняв православные епархии, спешили, опираясь на помощь правительственной власти, захватить в свои руки имения православных архиерейских кафедр и лучшие по доходности православные монастыри и церкви. В этом им усердно помогали: католическое духовенство, иезуиты и буйная польская шляхта. Народ силою выгоняли из храмов и, после кощунственных бесчинств прерывавших богослужение и разграбления церковного имущества, православные храмы обращали в униатские, или же запечатывали, отдавали в арендное содержание евреям, обращали в шинки, гостиницы, сараи; так, древний православный Лещинский монастырь (близь города Пинска) довели наконец до того, что он был обращен в питейный дом. В гор. Минске церковный плац (где стояла церковь Рождества Христова) отдали под татарскую мечеть, а в городе Вильне, где прежде находилась церковь св. Параскевы мученицы, поставлены были: корчма и дом позорный. В гор. Луцке храмы Божии обращены также в питейные дома. Не только в глухих местах и небольших городах, как например в Луцке, Орше, Мстиславе, Турове, но и в таких сравнительно больших, как Бресте, Могилеве, Витебске, Полоцке и даже в столице Вильне, у православных отбирали все храмы. В Вильне именно в 1609 году, по распоряжению короля, посланные им дворяне вооруженной силой отняли у православных и передали униатам 12 церквей, а в городах Могилеве и Витебске православные лишившись своих церквей принуждены были построить себе за городом из плетня шалаши, где собирались для молитвы в воскресные и праздничные дни.¹⁰⁸

По всей стране, в Литве и Галичине, происходили волнения, кровавые стычки при отобрании церквей и при насильственном обращении в унию под угрозою тяжких наказаний и мучений в случае ослушания. Когда, например, в Могилеве священник Крестовоздвиженской церкви Захарий Заря, за Виленскими городскими воротами, на выгоне в шалаше совершал в день Пасхи литургию, то во время причащения народа напал отряд польских жолнер и всех молящихся разогнал, а священника солдаты схватили и неизвестно куда завезли или убили.¹⁰⁹ В 1610 году, когда после смерти Перемышльского православного епископа Михаила Копыстенского, по проискам униатов и при содействии латинян, был избран на вдовствующую кафедру шляхтич Крупецкий, то в Перемышльском округе возгорелась настоящая война; церкви были отбиваемы от православных при посредстве гайдуков, непокорявшихся священников ловили, волокли в суды, заключали в темницы, монахов и монахинь изгоняли из монастырей.^{110, 111} Пинский униатский епископ Паисий Соховский, в 1614 году, собрав целую толпу людей в несколько сот человек и вооружив их «ручницами и мушкетами», с помощью некоторых дворян, сделал нападение на Богоявленский монастырь в гор. Пинске (на «Полозовщине») и поранив монахов, разрубив в щепы крест на церкви и иконы, совершенно разрушил самую церковь, а деревянные части её покидал в воду и спустил вниз рекою Пиною.¹¹²

Все эти неистовства против храмов православных вызвали впоследствии (в 1622 году) у литовского великого канцлера Льва Сопеги справедливый упрек, обращенный по адресу высшего униатского духовенства: «жидам и татарам позволено в областях королевства иметь свои синагоги и мечети, а вы печатаете христианские церкви!»¹¹³

Вся тяжесть ударов выпала, конечно, на русское духовенство, находившееся в королевстве в положении податного сословия и обремененного дворовыми работами.¹¹⁴ Они были настоящими мучениками; их подвергали за стойкость в вере растрижению, пыткам, заключали в темницы и даже лишали жизни.¹¹⁵ В Холме и Львове им запрещали открыто ходить со св. Тайнами к больным и провожать умерших.¹¹⁶ В Луцке, по приказанию Кирилла Терлецкого, схватили и утопили в реке священника пригородного Чернчицкого монастыря Стефана Добрянского, когда он возвращался из города в свою обитель.¹¹⁷ В Минске священников забивали в бочки и мучили.¹¹⁸ Особенно преследовал православных священников митрополит Ипатий Потей; он лично избивал священников (как например, в городе Владимире, в церкви св. Василия в 1601 году) растригал их и бросал в темницы, насильственно врывался в храмы и бесчинствовал в них (как, например, во Львове в 1604 году), или же посылал туда своих вооруженных слуг для захвата непокорявшихся ему духовных лиц.¹¹⁹

Даже православные школы, где обучались малолетние, и богоугодные заведения, где призревались старики и старухи, не были пощажены врагами; вооруженные толпы воспитанников иезуитских коллегий вместе с мещанами по подстрекательству, а иногда и под предводительством, ректоров иезуитов нападали на эти мирные учреждения и производили всякие насилия и неистовства над беззащитными людьми.¹²⁰

Православным возбранялось занимать какие-либо официальные должности, а в королевских городах запрещалось иметь им оседлость. Мещан выгоняли из магистратов, цехов, лишали права торговли и ремесла, а людей упорствующих в сохранении веры заключали в оковы и сажали в подземные тюрьмы. Даже людей благородного состояния удаляли от старост, управительств и других официальных должностей. Неправосудие уже в начале XVII века господствовало в судебных местах литовско-польского государства, где трудно было православным добиться справедливого решения, так как свидетельства их считались недостойными доверия, а жалобы и протесты их оставались большею частью без уважения, или же прямо уничтожались, как то было в Виленском городском суде.¹²¹ Насколько под влиянием фанатизма это неправосудие вкоренялось в действиях тогдашних должностных лиц, ярким обращиком может служить тот факт, что даже убийцы освобождались от казни, под условием принятия унии.¹²²

Лишенный своих существенных гражданских прав, без церквей и духовенства, могущего совершать требы, народ в массе жил без благословения браков, в непотребстве, младенцы умирали без крещения, взрослые без покаяния и их трупы были оставляемы без христианского погребения. В Вильне же для большего поругания над православными не дозволяли им выносить из города своих покойников чрез те ворота, которыми все пользовались, так что приходилось выносить умерших чрез ворота, которые служили для вывозки городских нечистот. В Бресте во времена митрополита Потея несчастные православные принуждены были за неимением священников сами читать молитвы родильницам, крестить детей, проповедовать слово Божие и исполнять другие требы.¹²³

Фанатизм разгорался все сильней и совершенно ослеплял нападающую сторону, а также озлоблял и защищавшихся до того, что и они не останавливались пред лишением жизни некоторых из своих мучителей, в том числе и главного из них Полоцкого униатского епископа Кунцевича, который, по выражению канцлера Льва Сопеги, очень омерзел народу и, как дознано достоверно, сам из фанатизма искал мученической смерти.^{124, 125} Ярким обращиком до какого изуверства дошли униаты-фанатики, может служить приказ этого униатского епископа (в 1622 году) выкопать из земли тела православных, недавно погребенные в ограде одной из церквей гор. Полоцка, и выбросить их из могилы на съедение псам, как какую-нибудь падаль. К сожалению это был не единственный пример; так преемник Потея по Владимирской епископской кафедре Мороховский выбросил тоже из соборной церкви (в 1616 году) гор. Владимира тело православного дворянина Ивана Ляховецкого, лежавшее там уже лет тридцать.¹²⁶

В заключение этой грустной картины первых времен введения унии в западной России приведем несколько слов из протеста поданного в 1621 году православным духовенством против насильственных действий униатских духовных властей. В этом протесте между прочим свидетельствуется: «в Могилеве, Минске и Орше (у православных) отобраны церкви; в Перемышле умерщвлены (mordowano) в тюрьме 24 человека мещан; в Ярославле, Кременце, Гродке (w Grodku) и Пинске отняты церкви; в Бресте Дорофея с братьями бросили в колодезь; в Красноставе ворвались в каменную церковь и многих в церкви убили, тоже сделали в Сокале, в Бельзе (Relzec) и Буске (Rusk), и взрослых без покаяния, предавали смерти, а детей без крещения».¹²⁷ «Неужели сие не самому Богу обида? Неужели за то отмщевать не будет Бог?»... Этим возгласом произнесенным доблестным православным чашником земли Волынской Лаврентием Древинским в обличительной его речи, в 1620 году, на Варшавском сейме, пред королем Сигизмундом III, сенатом и послами обоего народа; польского и литовского, – лучше всего определяется душевное настроение всех православных в это тяжелое и смутное время.¹²⁸

Что же предпринимали для охранения своих прав русские, остававшиеся верными православию и народности и имевшие возможность дать отпор всем этим вопиющим насилиям? Сначала надлежит упомянуть о деятельности православного русского князя Константина Константиновича Острожского. Он по всей справедливости должен быть признан главарем движения охватившего православных на Литве для спасения своей святыни – православной веры и народности.

Происходя из племени св. Владимира, князь Константин Константинович Острожский был одним из самых могущественных, богатых и влиятельных магнатов Литовско-Польского государства, а по своей пламенной приверженности к православию и по своему образованию высоко выделялся над своими современниками. Стоя в центре тогдашней политической жизни, и следя с напряженным вниманием за ходом событий, князь Острожский ясно сознавал всю опасность грозившую от унии всему русскому строю жизни. В документах относящихся к тому времени нельзя встретить более сильного укора сделанного по адресу врагов православия и более сильную характеристику их жестокой деятельности чем те, которые были сделаны в знаменитом ответе («Отписи») от имени Острожского гонителю православия Ипатию Потею. «Посмотри теперь оком и послушай слухом» (говорится, между прочим, в этом ответе) «что наделали вы своим согласием (унией), достойным плача и рыдания. Нет такого города, нет такого селения, где бы вы не наполнили плачем, рыданием, стенанием, воплем и слезами людей, держащихся отеческого предания и веры... Какого не сделали вы гонения, какого поругания, оплевания, замешательства, какого не произвели кровопролития, убийства, тиранства, мучения, насилия в домах, училищах, церквах?.. Вы иссушили взаимную любовь в людях, произвели раздор между родителями и детьми, между братом и братом... поссорили господина с крестьянами... Вы потеряли совесть, преступили клятву, обманули папу, присягали за всех нас; отправляли от нас посольство, о котором мы и не думали»...¹²⁹

И вот воодушевляемый сознанием правоты защищаемого дела, понимая, как он сам выражался, что вопрос идет «не о тленном имении и погибающем богатстве, но о вечной жизни, о бессмертной душе, которой дороже ничего быть не может», князь Острожский рассылал пламенные воззвания ко всем православным края. В этих воззваниях он убеждал их стоять крепко за свои драгоценные верования, не падать духом под жестокими ударами, а соединяться всем вместе и стоять усердно за одно общее правое дело.¹³⁰

На Брестском соборе князь Острожский был центром и душой всех собравшихся туда православных, отвергнувших унию и давших обет веры, совести и чести за себя и за своих потомков – не покоряться перешедшим в унию епископам. Этот доблестный князь, защищая схваченного поляками и преданного ими суду патриаршего экзарха Никифора, председательствовавшего на Брестском православном соборе, не побоялся высказать (в 1597 году) прямо в глаза королю следующие достопамятные слова: «я уже в преклонных летах и надеюсь скоро покинуть этот мир, а вы оскорбляете меня, отнимаете то, что для меня всего дороже – православную веру. Опомнитесь Ваше Величество».¹³¹

Действуя в таком духе на православных, благородный князь понял в чем лежит величайшая опасность для православия, именно в невежестве народа и его духовных пастырей, от которых, по собственному выражению князя, святая церковь особенно в те смутные времена требовала двух качеств: «святости жизни и знания священного писания».¹³²

До самой кончины своей, последовавшей 13 февраля 1608 года на 82 году жизни, князь Константин Константиновичи Острожский не переставал столь же энергично действовать в пользу православия и не покидал до конца раз водруженного знамени. Хотя своими современниками он по справедливости признавался «самым крепким устоем церкви и лучшими её украшением», однако сам себя он не признавал начальником православных (хотя и был облечен патриархом высокими званием экзарха), а только «равными каждому стоящему крепко в своей вере».

Этими словами взятыми из подлинного письма князя всего ярче обрисовывается его замечательная прозорливость. Князь Острожский усвоил ту великую истину, что, как бы талантлива и энергична не была деятельность личности, взявшей на себя трудную роль народного вождя, но если только эта деятельность не опирается на здоровые народные элементы в стране, питающие её, как корни питают растение, то вся она будет не долговечна и в сущности бесплодна.

Как же нашел Острожский и его доблестные помощники в народе русском, столь сильно тогда пригнетенном и приниженном, эти здоровые элементы, эти надежные устои, на которых было бы возможно опереться? В чем выразилась, в каких общественных формах проявилась, духовная и политическая крепость русского народа принужденного уже несколько веков вести свое существование под главенством чуждого ему правительства, которое относилось в лице своих светских и духовных представителей часто и не в меру враждебно к его священнейшим правам?

В братствах. – Что же представляли из себя эти братства?

Появление в древней Руси общественных союзов при храмах с целями религиозно-церковными, надо отнести к самым первым векам распространения у нас христианства, как в этом убеждает известие Ипатьевской летописи о существовании в XII веке, в г. Полоцке, при «старой» церкви Пресвятой Богородицы «братчины», в состав которой входили местные горожане-прихожане. Это указание о существовании в древней Руси братчины занесено в летопись, судя по редакции этого известия, конечно мимоходом, как о совершенно обыденном явлении. В статье о «древнерусском приходе» мы указали на широкое распространение в древнейшую эпоху таких братчин во всей восточной России, на преследование ими религиозно-церковных целей, на самобытность их происхождения и на их крепкую организацию, обусловленную самодеятельностью и самостоятельностью древней церковно-приходской жизни.¹³³ В этом же историческом очерке мы также постарались выяснить связь между этими восточными братчинами и вполне с ними родственными учреждениями в западной России, именно с «медовыми» братствами существовавшими издавна при православных храмах.

Широкое и деятельное участие православных мирян в делах своей церкви и сплоченность их при отстаивании неприкосновенности её пред иноверными властями и недругами – слишком известные факты, хорошо обследованные многими историками, касавшимися судеб западно-русской церкви, и в особенности митрополитом Макарием в его замечательной «Истории русской церкви». Мы здесь только напомним, что в описываемую эпоху (XV–XVI вв.) миряне западной России пользовались правом выбора епископов, священников и прочих членов причта, вступали в договорные отношения с избранными священниками, снабжали свои церкви, а равно и причт, недвижимыми и движимыми имуществом, принимали сами, и чрез посредство избранного ими церковного старосты, живейшее участие в церковно-хозяйственных делах своего приходского храма и занимались сообща делами благотворения и просвещения¹³⁴ Такая деятельность мирян-прихожан, развивавшая в них гражданское самосознание, и живая связь их со своими священнослужителями, довольно зажиточными, образованными и авторитетными, давали твердые устои для церковно-приходской жизни в западной России.¹³⁵ Благодаря такой крепости прихода, страшная католическо-униатская буря, разразившаяся над западнорусскими областями в исходе XVI века, произвела лишь некоторые опустошения в верхах здания, но не могла повредить его основам, которые, по счастью, остались целыми и невредимыми. Эта же самодеятельность мирян-прихожан, проявленная ими в общении со своими священниками, нашла себе подходящую организацию в форме «братского союза», под стягом креста над православным храмом, для его нужд духовных и материальных. Несомненно, те высокие образцы братского общения, для сказанных высоких целей, которые мы встречаем в культурных центрах западной России в XVI и в XVII веках, выношены были постепенно, в течении долгих предшествовавших лет, но корни их все-таки находятся в тех скромных учреждениях, о которых упомянуто выше, именно в «медовых» братствах.

Эти медовые братства, по древнему русскому обычаю, приготовляли к определенным праздникам большую свечу, пели молебны и устраивали складочные пиры, варили пиво, сытили мед, а воск, разную прибыль и приношения отдавали на свечи и на другие церковные потребности. О стародавности обычая сычения прихожанами меда и варения пива с целью доставления приходской церкви средств на удовлетворение церковно-хозяйственных нужд, о заключении братских союзов, а также об освобождении литовско-польскими королями, в виду такой полезной цели, прихожан от уплаты податей (капщизны) за это медоварение и пивоварение, свидетельствует целый ряд старинных актов и грамот.¹³⁶ В этом отношении весьма любопытной представляется привилегия и декрет короля Сигизмунда-Августа, от 1551 года, Витебским мещанам. Из этого акта усматривается, что хотя еще в царствование короля Александра Витебское латинское духовенство получило привилегию устраивать в г. Витебске, и его ближайших окрестностях, корчмы (пивные, медовые, горилочные), но все-таки за православными мещанами сохранено было право на пивоварение, медоварение и винокурение для их потребности, а также им дозволялось, согласно привилегиям предков короля, устраивать к трем праздникам в году (Успения Божией Матери, архан. Михаила и св. Симеона, во имя которых существовали в городе храмы) их братские «склады или кануны», по два дня в каждый храмовой праздник, когда они могли беспошлинно сытить мед и варить пиво.¹³⁷ Тот же король Сигизмунд-Август, узнав из жалобы православных Витебских мещан, что Витебский воевода Стефан Збражский взял от латинского духовенства (плебании) в аренду принадлежавшие им корчмы и стал запрещать Витебским православным братствам устраивать братские склады, в грамоте от 1561 года предписал этому воеводе не нарушать прав этих братств; при этом король назвал православные братства «звечистыми» и указал воеводе, что он арендовали корчмы «а не братства».¹³⁸

В заключении настоящего очерка мы представим некоторые сведения об этих братствах, которые уже в XVI веке казались «звечистыми» т. е. стародавними. В пределах Полоцкого воеводства (соседнего с Витебскими, где как указано выше, существовали братства) в местеч. Бабиничи, или Бабыничи, Лепельского уезда, в первой половине XVI века, а может быть и раньше, существовало церковное братство; которое имело недвижимую собственность, при чем в этом местечке был и госпиталь для убогих и бедных.¹³⁹ Из королевской грамоты, данной в 1569 году Дисненским мещанами усматривается, что в г. Дисне (тоже в Полоцком воеводстве) существовали в XVI веке братства при местных церквах, одно место в этой грамоте весьма наглядно обрисовывает древнерусские церковные порядки и обычаи: «церкви и вси, которые куфале Божей мещане своим накладом в месте тамошнем постановили и побудовали и потом побудуют, тые мают быти в их местском подаванью и заведанью; братства, кануны, праздники годовы, тые мают мети два разы в рок на годовые праздники, коли сами межы собою постановят, пожыток с того церковным справам примножаючы, водле давного звыклого Полоцкого».¹⁴⁰ Имеется известие, что в древнерусском местечке Куренец (Виленской губ. Виленск. уез.), где уже в 1355 году была православная церковь Рождества Пресвятой Богородицы, существовало в 1576 году при этом древнем храме церковное братство «св. Пречистое Куренецкое», земельное имущество которого писарь великого княжества Литовского Гавриил Война записью учиненною в указанном году старался оградить от всякой кривды, не только со стороны арендаторов, но и со стороны своих наследников. При церкви Спасской в том же местечке жил в указанное время бакалавр («боколяр») и следовательно существовала приходская школа, где производилось обучение местных детей.¹⁴¹ Из наказной королевской грамоты Мстиславским старостами от 20 января 1590 года видно, что ею дозволялось тамошнему мещанскому братству по старинному обычаю («з давних часов») производить свободно на св. Троицу и в дни Миколины «медовые склады», с обращением дохода с них в пользу церкви.¹⁴²

О существовании в г. Вильне в XV и XVI веках церковных братств с целями церковно-устроительными и благотворительными, действовавших на основании уставов, проникнутых веротерпимостью к другими исповеданиям, мы имели случай говорить в той же статье о «древне-русском приходе», при чем выразили мнение, что права предоставленные в Литве, на основании Магдебургских законов, горожанам в городском самоуправлении, а также цеховое устройство ремесленного сословия, могли только способствовать укреплению и дальнейшему развитию церковных братств, которые однако в своем происхождении являются совершенно самобытными древне-русскими учреждениями. Опуская поэтому подробности, касающиеся возникновения и деятельности Виленских православных братств, мы здесь только упомянем, что в средине XV века (приблизительно около 1458 года) в Вильне образовалось церковное братство «кушнерское» (скорняков), которое к трем праздниками в году покупало в складчину мед, сытило его и затем распивало на братском собрании; в эти же праздничные дни братство раздавало восковые свечи по церквами. В продолжении 80 лет оно, не встречая никаких препятствий со стороны духовных и гражданских властей, настолько окрепло и размножилось, что создало устав и построило на Конской улице особый дом для братских собраний. В 1538 году уполномоченные от всего братства, представляя за братскою печатью свой устав, били челом королю Сигизмунду I, с просьбой дать им грамоту на подтверждение их братства и устава, выработанного на основании их давних обычаев. Король удовлетворить их челобитье и выдал 31 декабря 1538 года уставную грамоту.¹⁴³ В том же веке существовало в г. Вильне православное братство «дома Пречистой Богоматери», при Пречистенском соборе, имевшее также свой дом и богадельню.¹⁴⁴ Братство «купецкое-кожемяцкое» по своему устройству походило на другие подобные учреждения, а именно оно обязывалось «радеть о потребностях церквей Божиих и о гошицталях; в избранные праздничные дни, по своим стародавним обычаям, оно устраивало в складчину трехдневные медовые пиры (восемь раз в году); не выпитый мед оно продавало беспошлинно и доходы обращало на дела церковные и благотворительные, а воск шел на церковные свечи. Братство имело свой дом на Стариче-улице и братский устав был совершенно сходен с уставом кушнерского братства; в нем находим те же правила о самоуправлении и собственном суде, а также правила о веротерпимости, допускавшие в состав братства католиков.¹⁴⁵

В историческом очерке о ставропигиальной церкви Успения Пресвятой Богородицы в г. Львове историк Исидор Шараневич, указывая, что вторично созданная городская Успенская церковь упоминается в актах 1421 года, относить первобытное учреждение мирского Львовского братства к 1439 году.¹⁴⁶ В летописи же этого братства за 1463 год упоминается, что в этом году Львовский мещанин Стефан Дропан вновь основал, или только обновил прежний монастырь св. Онуфрия, предоставил ему доходы и поручил его покровительству и управлению Львовского городского братства. Львовский староста Андрей Одровонж, в том же году, дар Дропана подтвердил актом, а король Казимир Ягайлович, в 1469 году, выдал на это привилегию. Из этой же летописи узнаем, что братство с половины XVI века было занято восстановлением своей древней каменной Успенской церкви, при содействии православных господарей Молдавских, отстаивало права на Онуфриевский монастырь, и чрез своих старших братчиков старалось пред польским правительством оградить права русского народа в Галичине.¹⁴⁷ Кроме Успенского братства в г. Львове в XVI веке делаются известными и другие церковные братства. Так, в 1542 году епископ Львовский Макарий грамотою благословил и утвердил церковное братство при церкви Благовещения Пресвятой Богородицы, а в 1544 году, такое же братство возникло при церкви св. Николая. Братчики при самом вступлении вносили в братскую кружку по шести грошей и вписывали имена свои и родных своих в братские книги для вечного поминовения, потом ежемесячно уплачивали по полгроша. Ежегодно совершались в братской церкви четыре заупокойных литургии и одна – за здравие братчиков. Братство принимало в свой состав также лиц проживавших вне прихода (в том числе, как значилось в уставе Благовещенского братства, и шляхтичей), а также и гостей на свои празднества, причем гости уплачивали по 2 гроша и приносили свечи. Братства оказывали пособие бедным и больным, а умерших братчиков всей громадой провожали до могилы. Для управления делами братства ежегодно избирали из своей среды двух старших братчиков, и во взаимных обидах судились собственным судом.¹⁴⁸

Кроме г. Львова, во второй половине XVI века, в Галичине учредились еще церковные братства в гг. Самборе и Вишне, причем последнее братство, как видно из грамоты Перемышльского и Самборского епископа Антония, от 18 августа 1563 года, устроилось при церкви св. Троицы.¹⁴⁹ Мотивы выставленные в уставе Виленскими мещанами и жителями предместья для образования из их среды церковного братства весьма примечательны: они заявляли, что образовали братский союз «для душевного избавления и по смерти покоя и на память вечную предком и родителям их». Епископ утвердил это братство с ведома всего крылоса и духовенства кафедральной церкви св. Иоанна Крестителя, причем в грамоте указал: «абы (братчики) дръжали един с другым братство сполон и друг друга в почтивости мели; вступнаго каждый платит 6 грошей; сходятся у громаду в 4 недели раз». Братчики также обязывались сопровождать тело умершего сочлена и лицо, не исполнившее эту обязанность, должно было внести штраф, именно один фунт воска.

Этот перечень медовых братств, сделавшихся известными к 80-м годами XVI века, будет конечно со временем пополняться, по мере обнародования документов, лежащих еще в массе неразобранными в наших западнорусских центральных архивах, но общий характер деятельности этих братств достаточно выясняется при посредстве уже имеющегося материала. Так, из сохранившихся уставов и исторических данных видно, что наши братства приучали прихожан–братчиков относиться серьезно и внимательно к главнейшим их обязанностям, а именно к благоустройству местного храма и всего церковного обихода и к оказанию помощи нуждавшимся людям в приходе. Захватывая в круг братской деятельности по возможности, всех членов прихода, и требуя от них живого участия в церковно-приходских делах, братские учреждения способствовали развитию в братчиках сознания важности общественных дел, требующих, по сравнению с личными интересами, предпочтительной заботливости. Братские союзы служили, как бы, школой, где братчики–прихожане, принимавшие, на себя по мере сил и возможности разные обязанности, могли воспитывать и развивать в себе качества необходимые для общественных деятелей. Вот почему, когда, вследствие известных испытаний и невзгод обрушившихся на нашу Церковь и народ в последней четверти XVI века, от братств потребовалось особое напряжение в их просветительной и благотворительной деятельности, они оказались на высоте этой трудной задачи. В братствах нашлось достаточно сил и средств для отражения ожесточенных, враждебных, нападений и эти учреждения преобразовались в таких культурных центрах, как г. Вильна, Львов, Могилев и Киев, в замечательные просветительные и благотворительные союзы. Их деятельность и организация, послужив образцом для подражания в других местностях России, являются самой светлой и отрадной картиной в нашем прошлом и составляют эпоху в культурной истории западной и южной России.

А. Папков.