Слово на заупокойной литургии в 40-й день по смерти профессора Василия Феодоровича Певницкого

Всяк книжник, научився царствию небесному, подобен есть человеку домовиту, иже износит из сокровища своего Новая и ветхая (Мф.13:52).

Вот образ истинного последователя Христова Евангелия, начертанный самим Божественным Учителем Христом. В соответствие, но и в противоположность книжникам ветхозаветным, опочивавший на одной букве закона Божия, книжник новозаветный, верный и истинный ученик и последователь Христов тоже изучает царствие небесное, но изучает учение о нем не по букве только, но и по духу, по внутреннему и глубочайшему смыслу и затем изученное не хранит лишь в уме и памяти, не делает это достоянием лишь школьного изучения и преподавания, но стремится познанную истину перевести в саму жизнь, воплотить ее в целой деятельности своей, от начала до конца своей сознательной жизни, делая всю вообще жизнь единым хождением в Христовой истине. Жизнь этого истинного «книжника» имеет свои особые законы и начала, которые в своей истинной сущности открыты лишь Богу всеведущему и открываются, в известной степени, самому духу христианина-подвижника. Но одна сторона его подвига доступна и наблюдению других: это – непрерывность течения жизни по духу Христову, это – внутреннее родство «старого» и «нового» в духовном облике книжника и мудреца в евангельском смысле.

В таком роде рисуется нам, братие и образ ныне поминаемого новопреставленного раба Божия Василия, общего нашего учителя и патриарха нашей учено-учебной семьи, а вместе с тем, великого служителя православной богословской науки и незаурядного работника на ниве церковной. Еще так недавно, он был среди живых, принимал живое непосредственное участие в жизни и деятельности дорогой ему Академии, и ничто, повидимому, не предвещало столь скорого рокового конца. И вот, неожиданно для многих, смерть похитила его, и ныне, в 40-й день по кончине его, мы собрались в сей святой храм, столь близкий духу почившего при жизни, – чтобы со всей церковью вознести молитву Богу духов и всякой плоти, да упокоит дух его с праведными.

Теперь уже, – к великой скорби близких почившего и многочисленных почитателей его, – на земле нет другого вещественного следа и знака его существования, кроме скромного могильного холма на кладбище; горькое чувство, особенно при сознании утраты, столь богатой духовным содержанием жизни. Но сквозь непроглядную могильную тьму тем ярче прорезывается луч света и этот свет, – вера и надежда христианские. И приникая теперь с этим единственным светильником к могиле приснопамятного раба Божия Василия, мы зрим его духовный облик, всегда столь чистый, светлый, еще более очищенным смертью, еще более освещенным и одухотворенным светом веры и теплотой надежды.

Нам, членам академического братства и всем вообще многочисленнейшим ученикам почившего, рассеянным по лицу обширной земли нашей, почивший ведом более и прежде всего, как великий «книжник», почти всю жизнь отдавший изучению и разработке науки проповедничества церковного и науки пастырства вообще; это был весьма редкий пример свыше полувекового служения науке веропроповедничества. Этой науке, он отдал и все свои богатые природные дарования, и трудом приобретенные богатые познания, и обширный жизненный опыт. Но душу и родник его неистощимой трудоспособности и ученой производительности в своей науке составляла его правая, чистая, твердая вера, в точности согласная и с учением слова Божия, и с верой, и учением Святой Церкви. Отсюда, – необыкновенная сила убеждения его учительного, проповедного и печатного слова. Какой силой убедительности звучало его слово, обращенное к ученикам его! И это не для тесного лишь кружка его академических слушателей, но и для бесчисленных пастырей церкви, целые поколения которых воспитались на сочинениях почившего! А сколько раз в сем святом Братском храме, с сего священного места, раздавалось его вдохновенное, красноречивое слово! Этого, без сомнения, не могло бы быть, если бы сам проповедник и учитель не был твердо и жизненно убежден в правоте и спасительности возвещаемых им истин веры и нравственности. Напротив, все учительное наследие, оставленное почившим, непререкаемо говорит о том, что в духовной жизни его не было чего-либо показного или какого-либо застоя; он был воистину книжник, научившийся царствию небесному и износивший, из сокровищницы своей веры и своих знаний, новое и ветхое.

Но не в одной лишь жизни ума и размышления вращался дух почившего; нет, вместе с глубокомыслием, в почившем соединялась и редкая глубина чувства. И в этом именно, отчасти, почерпала свою жизненность сама учительность почившего. Высокого напряжения и силы достигали в нем природные, облагораживаемые и освящаемые верой, человеческие чувства привязанности и любви. Как, например, пламенно любил он свою далекую родину! Ровно шестьдесят лет, три четверти всей жизни, прожил он в нашем граде Киеве, но со всем тем чувство нежной, привязанности к родине не ослабело в душе его и он охотно признавался, что его влечет непреодолимая сила к родине, что при приближении его к городу Владимиру сердце его бьется необычайно сильно, – и он серьезно помышлял даже опочить могильным сном в той же дальней, но милой его сердцу родной области. Далее, по свойству своего миролюбивого нрава, он не имел и не мог иметь врагов среди сослуживцев и вообще знаемых. За то мог иметь и имел действительных, приискренних друзей. Многим из нас памятна его прощальная, надгробная речь над гробом друга-профессора¹, произнесенная им с сего же святого места. В этой речи покойный имел полное основание уподобить дружбу, соединявшую его с усопшим, библейскому примеру, – дружбе Давида с Ионафаном, а сродство обеих душ, созданное этой дружбой, – созвучию двух струн, натянутых на одном, правильно действующем, музыкальном орудии. Нечего говорить после этого о том, каким любвеобильным и всячески образцовым являлся почивший в собственной своей семье. Но важно, что и в семье, и вне ее чувства привязанности и любви у почившего не были плодом одного природного мягкосердечия, незлобия и нежности, но вытекали не менее из сознания христианского долга, – «не оставаться должным никому ничем, кроме взаимной любви» (Рим.13:8).

Руководясь этим началом любви, во всех отношениях к ближним, почивший шествовал верной стезей христианского подвига по направлению в небесное царство Христово. Его

отличали также чисто-христианское смирение, привлекательная скромность и простота, столько бросавшаяся в глаза всем знавшим и почитавшим его. Свой долг верного сына Церкви Христовой, он строго, неопустительно совершал самым примерным образом и с тем вместе, искренно и смиренно сознавал свое недостоинство пред Богом, всю надежду возлагая на бесконечное милосердие Божие.

Ныне истек 40-дневный период пребывания почившего в другой области бытия. Период этот, по верованию Церкви, особенно труден для новопреставленных душ и святая Церковь нарочито и усиленно совершала моление о прощении грехов новопреставленного раба Божия, и об упокоении его в обителях святых. Мы же, отцы и братья, все любящие почившего, положим себе обет всегда памятовать его и в своих молитвах, домашних и церковных. Мы твердо верим, что имя его не изгладится ни из летописей, ни из синодиков нашей школы и сей святой обители. Тем, между прочим и утешительно служение в нашей школе, что здесь отходящие в иной мир члены не забываются, а вписываются в книгу вечного церковного поминовения. Вот и ныне, мы творим поминовение бывшего другого наставника нашей школы, юноши, много обещавшего, но угасшего в расцвете сил².

Вечная же память вам, достоблаженные отцы и братие наши! Аминь.