Рецензия на книгу: Проф. А. Спасский. История догматических движений в эпоху Вселенских соборов (в связи с философскими учениями того времени).²⁹⁷

Еще Мосгеймом, «отцом» новой церковной историографии, в XVIII в. со всей определенностью и решительностью выставлено было и осуществляемо прежде всего им самим требование относиться всегда при изложении церковной истории с должным вниманием к тому влиянию, какое имели на развитие христианской мысли и жизни философские идеи того или другого времени. Обособившаяся затем в протестантском богословии в особую дисциплину история христианской догмы, имеющая уже ныне на немецком языке обширную литературу и специальных исследований и целых курсов, в особенности в последнее время не только признает закономерность этого требования, но стремится и на деле удовлетворить ему. Значение философии, как фактора догматического развития 8 христианстве, при этом частью даже преувеличивается до недолжных размеров. Известно, например, что для Гарнака, авторитетнейшего современного представителя названной дисциплины, корифея исторического богословия в Германии в настоящее время, основным предположением в его Dogmengeschichte²⁹⁸ является мысль, что христианская догма по своему содержанию и существу есть не более как «концепция греческого духа на почве Евангелия», именно есть результат применения понятий греческой философии к данным Евангелия. К Гарнаку более или менее примыкает Лоофс со своим ценным компендиумом по этой науке.²⁹⁹

В русской литературе по истории догмы до сих пор можно было указать собственно лишь не особенно многочисленные монографии по отдельным вопросам. Проф. А. П. Лебедев был пионером более или менее подробного цельного изложения истории догматических споров, волновавших Церковь в эпоху Вселенских соборов. Но детальное выполнение специальных задач истории догмы не являлось целью его трудов, как имевших более общие церковно-исторические задачи. О лекциях В. В. Болотова по истории древней Церкви, известных пока лишь в литографированном виде, нужно сказать в данном случае частью то же самое. Что касается опытов истории догмы в собственном смысле, в виде особых курсов, то появления их, по-видимому, трудно было бы ожидать от русской богословской науки, когда даже католическая Франция со столь славным некогда в данном отношении прошлым, представленным именем Петавия с его De theologicis dogmatibus, до последнего времени не имела подобного опыта.³⁰⁰ В большей или меньшей степени исторические сведения о догматах вводимы были у нас в системы догматического богословия (Макария, Сильвестра).

Проф. А. А. Спасский в обширном предпринятом им труде о догматических движениях в эпоху Вселенских соборов имеет намерение, как это отмечается в самом заглавии его книги, обращать внимание на ту именно сторону дела, разработка которой и должна входить, при современной специализации богословской науки на Западе, в задачи так называемой истории догмы. Отличие его труда в сравнении с западными Dogmengeschichten в их соответствующих отделах состоит в том, что он не ограничивается выяснением истории развития и взаимоотношения одних лишь идей, но с подробностью излагает и историю вообще фактов догматической борьбы того времени, желая дать цельное изображение исследуемых движений. Но и об «Истории догмы» Гарнака известно, что она, по обилию внесенного в нее разнообразного церковно-исторического материала, не вполне подходит под обычный установившийся на Западе тип курсов этой науки.

Вышедший первый том сочинения обнимает историю учения о Св. Троице в IV в. В качестве обширного введения (С. 5–127) предпосылается имеющая в целом, по замечанию автора, лишь пропедевтическое значение для читателей сочинения «История учения о Св. Троице в первые три века христианства». Затем излагается в 8 главах история арианских движений в IV в. I и II главы посвящены начальной дони-кейской стадии этих движений и Никейскому собору с его ближайшими следствиями. В дальнейших пяти главах содержится история последующей борьбы из‑за Никейского символа, с подразделением ее на два периода, границей между которыми является царствование Юлиана. Наконец, VIII глава имеет предметом завершительные результаты тринитарных споров в царствование Феодосия Великого, в частности, Константинопольский собор 381 г. с его Символом. Обширные экскурсы, посвященные вопросам истории догмы, чередуются в сочинении с изложением внешне-фактической стороны споров.

Сосредоточивая особое внимание на выяснении внутренней стороны излагаемой истории и определяя действительную причину протеста восточных епископов против Никейского символа, обусловившую столь продолжительную упорную борьбу против него, автор, в противоположность односторонней оценке «антиникейцев», ведущей начало еще от Епифа-ния и Сократа и долгое время державшейся в науке и в новое время, всецело принимает тот правильный взгляд на них, что в своей главной массе, за исключением сравнительно немногочисленных убежденных последователей учения Ария, они были православны и только иными словами, нежели Никейский символ, выражали свои догматические убеждения, и в своем протесте против Никейских определений руководились на деле возвышенным и достойным их сана мотивом – предохранить веру от каких‑либо нововведений; они, именно, боялись опасности савеллианства и подозревали в этой ереси защитников Никейского символа. Через это устанавливается точка зрения и вообще для оценки событий церковной жизни IV в. «Эти события, – по словам автора, – не только не были позором для Церкви, как то часто утверждают протестантские историки, а наоборот, представляют собой одно из тех великих исторических движений, созерцание которых способно дать высокое эстетическое и моральное наслаждение. Они, эти события, наглядно показывают, с какой чуткой осмотрительностью, с какой осторожностью Церковь устанавливала свои догматические определения». Никейская формула утверждается в общем сознании Церкви не раньше, как были исчерпаны все возражения против нее (С. 248–249). Но наряду с этим автор весьма хорошо выясняет и те посторонние для существа догматической борьбы культурно-исторические и политические условия, которые осложняли ее и которые преимущественно и придавали антиникейскому движению невыгодную для него окраску. Автор при этом везде хочет быть вполне объективным и свободным от каких‑либо чуждых исторической истине тенденций.

Общий итог сочинения по отношению к намеченной в самом заглавии особой задаче – проследить связь между догматическими движениями и философскими учениями той эпохи, сводится к тому, что если в течение первых трех веков, при разработке христианского богословия отдельными лицами, отражается влияние различных философских систем, то и в IV в., когда выступают на сцену целые школы и когда в догматическую борьбу вмешивается, как новая сила, государство, борьба между догматическими партиями ведется в конце концов также на философской почве и по-прежнему на первых порах сохраняется полная свобода для деятельности богословской мысли. Мысль древней Церкви наиболее склоняется к неоплатонизму и устраняет из области богословия как стоицизм, сказавшийся в савеллианстве, так и понятия аристотелевской философии, отразившиеся в ереси Ария и его последователей (С. 648). Эти общие положения разъясняются и обосновываются в частностях при изложении различных доктрин.

Факт близости многих отцев Церкви к Платоновой философии и влияния неоплатонизма на богословие древней Церкви с давних пор уже подвергался обсуждению в науке, и вопрос может быть только о степени этого влияния и оценке его значения. По Гарнаку, победа неоплатонизма над аристотелизмом и стоицизмом в церковной науке сказалась уже в конце III в. с утверждением учения о Логосе (Harnack A. Lehrbuch der DG. I.³ S. 697). Автор видит вообще в факте влияния греческой философии на церковную догматику не превращение христианства в эллинизм, как это следует, например, из общей концепции истории христианской догмы Гарнака, а напротив, обращение эллинизма в христианство. «Метафизические идеи философии, пересаживаемые в христианскую Церковь, здесь перерождались и получали другой высший и духовный смысл и, как в других областях жизни, так и здесь, в сфере философии, христианская религия извлекла все свежие соки, преобразовала их сообразно своему собственному духу и усвоила себе как принадлежащую себе собственность». Но при этом вера в воплощение Сына Божия, как основной пункт христианской религии, который и был внутренним мотивом догматических, прежде всего тринитарных, движений в древней Церкви, составляла исключительную особенность христианства и вносила коренное различие в христианское нравственное мировоззрение в сравнении с неоплатоническим (С. 650–651).

Участие аристотелизма в той или другой мере, через посредство Анти-охийской школы (Павел Самосатский, лукианисты), в произведении ари-анской ереси нужно, с другой стороны, признать также бесспорным. Равно несомненно и тяготение к нему позднейших представителей этой ереси.

Более может возбуждать вопросов и требовать разъяснения точное установление отношений между савеллианством, или вообще модалис-тическим монархианством, и стоической философией. Вообще история монархианства, как замечает сам автор, не может еще считаться достаточно разработанной в современной науке (С. 49₂). В действительности, спорных вопросов здесь, может быть, даже больше, нежели как это выступает в изложении автора. При скудости или недостаточной определенности исторических данных, здесь возможны пока разногласия в самых существенных пунктах. Например, по вопросу о самом содержании учения Савеллия, тезис Цана о смешении позднейшими писателями савел-лианских воззрений с воззрениями Маркелла Анкирского, принятый с некоторым видоизменением или дополнением Гарнаком и принимаемый в этом виде также А. А. Спасским (С. 114–115), В. В. Болотов не признавал вполне обоснованным и соглашался, наоборот, с мнением о двух стадиях в богословии самого Савеллия. В общем, однако, зависимость ученых представителей модализма от стоической логики и метафизики можно считать почти доказанной после сближений и указаний, сделанных некогда еще Гагеманном (ср.: HarnackA. Loc. cit. S. 696–697).

Объединение в одном труде более или менее подробного изложения и внутренней, и внешней стороны истории догматических движений IV в. представляло в целом весьма широкую задачу при многосодержатель-ности церковной жизни этой эпохи и разнообразии и сложности ее явлений. По многим отдельным пунктам требовались бы предварительные специальные работы; но их нет пока и в богатой западной литературе. Автор отмечает, например, скудость ученых трудов о великих каппадо-кийцах, Василии Великом и Григории Назианзине, и о их богословии (С. 478–479₃). Но если более, как говорит он, посчастливилось в этом отношении Григорию Нисскому и он довольно часто привлекал внимание исследователей своими воззрениями, то о далеко не соответствующем этому интересу к нему состоянии его творений в печати можно читать характерные заявления у Лоофса в Hauck''s Real‑Encyklopadie… Bd. VII. 1899. S. 146–148. Автор со своей стороны не имеет в виду вводить в свое исследование все относящиеся к тринитарным спорам IV в. явления богословской мысли и литературы. Но можно бы пожелать, например, хотя бы краткого упоминания о роли Амфилохия Иконийского в истории тринитарного вопроса на основании цитируемой в одном месте (С. 494, прим.) книги Holl К. Amphilochius von Ikonium in seinem Verhaltniss zu den grossen Kappadoziern. Tubingen; Leipzig, 1904. Вопросу о значении Дидима, с именем которого автор еще в первом своем ученом труде об Аполлинарии Лаодикийском (1895) столь почетным для себя образом связал в науке свое имя, также могло бы быть уделено несколько места, ввиду уже замечания о нем в [Moller] – Schubert. Lehrbuch der Kirchengeschichte. Bd. I. 2 Aufl. Tubingen; Leipzig, 1902. S. 501–502, cf.: S. 511, и монографии J. Leipoldt'a Didymus der Blinde von Alexandria. Leipzig, 1905. (Texte und Untersuchungen… XIV, 3).

Полнота библиографических указаний видимо не входила в задачи автора, и он не упоминает иногда о сочинениях, которые несомненно были ему известны. Между прочим, в ряду полезных руководств при изучении Афанасия Великого (С. 178–179, прим.) не излишне было бы поставить и старую книгу Voigf a Die Lehre des Athanasius von Alexandrien. Bremen, 1861. При изложении истории сношений Востока с Западом в IV в. не бесполезно иметь в виду книгу F. W. Puller'a The primitive Saints and the See of Rome. 3 ed. London, 1900. Исследованиями F. Cavallera. Le Schisme d'Antioche. Paris, 1905, и G. Loschke. Das Syntagma des Gelasius Cyzicenus. Bonn, 1906, автор не успел воспользоваться. Вторая часть «Церковной истории» Дюшена, Duchesne L. Histoire ancienne de l'Eglise. Т. II. Paris, 1907, посвященная IV в., вышла в свет уже после появления его труда. Между прочим, можно бы признать желательным в русском сочинении более полное указание русской соответствующей литературы.

Спорность и недостаточная выясненность в науке разных частных вопросов делает возможным несогласие с автором в отдельных пунктах. Возможны в частных случаях и различные дополнения и поправки промахов, объясняемых иногда лишь недосмотром. Здесь указываются некоторые из таких частностей.

С. 77: Ахамоф у валентиниан не порождает эонов, но сама является лишь порождением одного из эонов, именно последнего.

С. 111: Говорить о заимствовании Оригеном отвлеченности в понятии о Божестве именно от самого Плотина не представляется возможным; он мог быть лишь, вместе с Плотином, учеником Аммония Сакка.

С. 114–115: Второй из усвояемых Цану тезисов по вопросу о савеллианстве принадлежит собственно Гарнаку. HarnackA. Loc. cit. S. 719.

С. 144–145: Автор, по-видимому, при своем желании быть вполне беспристрастным, оказывается склонным идеализировать Евсевия Никоми-дийского более чем следует и проходит молчанием обычную характеристику его, как ловкого политика-интригана. О Евсевии Никомидийском есть исследование Л. Lichtenstein'a Eusebius von Nikomedien Personlichkeit und Leben unter besonderen Beriicksichtigung seiner Fiihrerschaft im aria‑nischen Streit. Halle, 1903.

C. 148: Как было разъяснено В. В. Болотовым в Theodoretiana (Христианское Чтение. 1892. II. С. 148–154) и как было высказываемо еще ранее Балюзом (ср.: Христианское Чтение. 1907.1. С. 261–263, прим.), адресатом письма Александра Александрийского Ή φίλαρχος был Александр не Византийский, а Фессалоникийский.

С. 152–154: Антиохийский собор 324 г. с его посланием к Александру Византийскому [Фессалоникийскому?] не всеми признается за бесспорный факт, как это делает автор вслед за Швартцем. Ср.: Duchesne L. Loc. cit. P. 137₂. – Нужно заметить, что вообще события первоначальной истории арианского движения и их порядок представляют пока очень много неясного и спорного.

С. 265: Что историк Сократ был чтецом – или, точнее, клириком – в Фессалии, это можно выводить из его истории (V, 22) (Р. 633, ed. Hussey) лишь при неправильной пунктуации греческого текста, каковая и предполагается в русском переводе его труда.

С. 266: Преемником Александра Фессалоникийского был не Иеремия, а Аэтий, присутствовавший на Сердикском соборе; за ним следовал Иремий (Ήρέμιος).

С. 267–268: Дате смерти Александра Александрийского в указателе к пасхальным посланиям Афанасия Великого, 17 апреля 328 г., показание Афанасия в Apol. с. arian. 59 может не противоречить, если 5 месяцев считать здесь не после Никейского собора, а после вступления в Церковь мелитиан, которое могло иметь место в конце 327 г., как принимает это Duchesne L. Loc. cit. P. 166₂.

С. 289₂: По поводу имени Ария в сирийском месяцеслове необходимо принять во внимание замечание В. В. Болотова в статье «Следы древних месяцесловов поместных Церквей» (Христианское Чтение. 1893.1. С. 178–180).

С. 331: Лоофс в RE.³ Bd. П. 1897. S. 27 приводит серьезные соображения в пользу того, не следует ли «вычеркнуть из достоверной истории» собор в Филиппополе. Послание восточных само выдает себя написанным из Сер-дики и нет, кажется, каких‑либо серьезных оснований не доверять ему.

С. 445: Мелетия едва ли справедливо характеризовать как «омия по убеждению» на первых порах, хотя бы уже «с некоторой наклонностью к омиусианству», несмотря на его первоначальную осторожность в выражении догматических взглядов. Сам автор далее (С. 473) называет его и Пелагия Лаодикийского людьми, которые стояли с омиями «лишь в случайном соприкосновении» еще до поставления их омиями на Антиохийскую и Лаодикийскую кафедры. То же нужно сказать и о Евсевии Самосатском и Павле Эмесском (С. 491).

С. 485₂: Изложение христологического учения Аполлинария и его оценку автор обещает дать во втором томе своего труда (С. 552–553₄). Но нельзя не заметить теперь же, что весьма большое недоразумение возбуждают его слова, будто учение Аполлинария о Лице Иисуса Христа, за которое он осужден был Церковью, «лишь по недоразумению и вследствие перетолкования было признано неправильным». С этим решительно несогласно все то, что говорится по этому поводу в прежнем исследовании автора об Аполлинарии, к которому, однако, автор сам отсылает для ознакомления с «подлинным учением» Аполлинария (С. 552–553₄: ссылка на страницы исследования 257–263 (269 – опечатка) и 452 (425 – опечатка) – 465). Автор не щадит там резких выражений по адресу именно этого «подлинного» учения как исполненного заблуждений (С. 260, 262), вводившего новшества (С. 461) и несоединимого с верой Церкви (С. 462), «прямо извращавшего существо христианской веры» и отвергнутого не только «лучшими людьми IV в.», но и позднейшими монофизитами (С. 464–465).

С. 529₂: Тезис о принадлежности приписанных Василию Великому двух книг против Евномия (IV и V) не считает окончательно установленным Ной К. Loc. cit. S. 245,, и пытается опровергнуть Leipoldt J. Loc. cit. S. 26–31. Разъяснения по этому вопросу дает Funk F. X. Kirchen‑geschichtliche Abhandlungen und Untersuchungen. Bd. III. Paderborn, 1907.

C. 562,: Суждения автора, равно как и Лоофса, о Василии Великом не во всем являются справедливыми. Едва ли можно утверждать, что Евстафий, который «хулил Духа Св.» (С. 561), при своем авторитете в известных кругах, не был «опасным врагом веры» и что «лишь из личных счетов Василий сделал его таковым и требовал осуждения от папы».

Текст книги немало страдает от корректурных ошибок и недосмотров, неудобных особенно там, где дело касается цифр и собственных или иностранных слов. Некоторые из важнейших указаны в конце, но осталось много и неотмеченных. Так, вместо «аназарвский» стоит «ана-заварский» (С. 144) или «аназабарский» (С. 145, 215, 357), вместо «Филагрий» дважды стоит «Филастрий» (С. 312,332). «Калабрийский» на с. 344 должно быть исправлено в «Каларисский». Ср. также «лари-ум» (С. 88) вместо «ларариум», «сатра» (С. 554) вместо латинского «сашра», «оловах» (С. 573) вместо «оволах». С. 575: Перевод «При-ски» ­­ Versio prisca есть, конечно, опечатка или описка; «Люценский кодекс» ­­ Lucensis, луккский.

На отсутствие в конце книги указателя иностранный рецензент работы автора, N. Bonwetsch, в своем отмечающем ее достоинства отзыве (Theolog. Literaturblatt. 1907. № 34. S. 405–406), указывает как на «большой недостаток», который, впрочем, по его словам, она «разделяет почти со всеми русскими богословскими сочинениями».

Приветствуя обогащение русской церковно-исторической литературы серьезным трудом, посвященным разработке столь важного предмета с недостаточно еще исследованной в науке стороны, можно высказать пожелание, чтобы он послужил толчком и был исходным пунктом к появлению в дальнейшем в русской науке частнейших исследований по отдельным затронутым и намечаемым в нем вопросам. Прежде же всего нужно пожелать появления в скорейшем времени продолжения труда самого автора.