Умственные направления русского раскола¹

В то время когда наше мыслящее меньшинство начинает задумываться, по примеру европейских умов, над будущностью рабочих народных сил, над этим великим вопросом, стоящим теперь, по ходу идей и по логике событий, на очереди исторического решения,– думает ли хоть какую-нибудь думушку о своём рабочем житье-бытье огромная масса нашего простого, рабочего народа? Масса, чернь, – говорят одни ревнители нового будущего,– это тяжёлый, несворотимый тормоз на пути прогресса, это страшная, тёмная сила, враждебная меньшинству лучших, новых генераций, враждебная науке и развитию. Масса, народ, – говорят другие, – это свежая, непочатая почва для цветущего развития, вечные родник новых, свежих, самостоятельных сил национального прогресса, источник своеобразных коренных начал и основ самобытной, национальной гражданственности. Что же такое, в самом деле, масса простого, рабочего народа в деле прогресса? Есть ли в ней самой хоть какие-нибудь зачатки движения? Заглянем в индустриальную и умственную лабораторию нашего простого, рабочего народа, в область его работы и мысли, и посмотрим, есть ли там хоть какое-нибудь интеллектуальное движение.

В промышленной и рабочей лаборатории нашего народа, в сфере его труда мы мало замечаем признаков умственного движения. Рабочий вопрос, так разносторонне и глубоко разработанный на западе и вызвавший там уже разнообразные и могучие ассоциации народного труда и самообразования, – этот вопрос нимало не занимает умы нашего рабочего народа, нисколько не возбуждает его мысли. У нас ещё крайне мало развить, даже в численном отношении, тот промышленный класс народа, в котором обыкновенно прежде и более всего, чем в остальной массе народа, пробуждается интеллектуальная жизнь,– именно класс фабрично-заводской и ремесленный. У нас ещё только 1 фабричный рабочий приходится на 112 человек жителей, тогда как во всей Европе приходится, средним числом, на 30,5 чел. жителей, а, в частности, в Англии 1 фабричный приходится на 8,3 чел. жителей, в королевстве саксонском на 14,4, в Швейцарии на 15,8, в Бельгии на 17 чел. жителей, во Франции на 25, в Пруссии на 26, в Нидерландах на 82, в Австрии на 53, в Италии на 61 чел.; даже Испания и та в этом отношении может посоперничать с нами, у ней 1 фабричный рабочий приходится на 69 чел. жителей. Так же мало у нас простых ремесленников по отношению к общей цифре населения. По приблизительным вычислениям Гауснера, 1 ремесленник приходится, средним числом, для всей Европы, на 23 чел. жителей; в Англии, Франции, Бельгии, Пруссии, Нидерландах, Баварии, Саксонии и др. 1 ремесленник приходится почти на 15 чел. жителей; в Швейцарии, Австрии, Германии, Дании, Испании на 39 и менее, в Португалии на 50 чел., в Норвегии и Греции – почти на 60 чел., – а в России на 75 чел., т.-е. число ремесленников почти в 4 раза меньше среднего числа ремесленников для всей Европы, и в 5 раз меньше общего числа ремесленников в Англии, Франции, Бельгии и т. п². При такой неразвитости промышленных сил России вопрос труда и общественного его значения для рабочего класса остаётся вопросом тёмным; а это отражается и на застое нашей так называемой черни; потому что везде и всегда городские фабрично-ремесленные классы стояли во главе умственного движения простого народа. «Городские, промышленные общины, говорить Риль, суть сила социального движения, а земледельческие общины – сила социальной инерции, застоя. В тех проявляется самосознание, а в этих действует больше инстинктивность. Старые легенды, старые суеверия у них сохраняются дольше»³. «Города, – говорить Туккер, – менее благоприятны для здоровья, но более знают средств для обеспечения здоровья; они расширяют поле для добродетели и порока; они споспешествуют всякого рода нововведениям, как добрым, так и худым. Любовь к свободе в земледельческой массе сильнее и крепче, но за то между городскими классами она рациональнее, умнее и энергичнее» и проч.⁴. И у нас, наибольшее интеллектуальное развитие, и притом между самыми суеверными классами народа, замечается только в тех городах, где наиболее развиты промышленность и ремесленность, тогда как рядом в земледельческих уездах господствует во всем упорстве суеверие. Так, например, в Казани, городские раскольники, промышленники и ремесленники, верят в медицину и в болезнях призывают докторов, а раскольники – не городские медицину считают какою-то чертовщиною, даже избегают прививать оспу, не смотря на страшные и явные последствия такого упорства; городская, торгово-промышленная раскольничья молодёжь почитывает уж и книги светского содержания, а уездные сельские раскольники обучают своё юношество ещё по-прежнему – только по своим старым церковным книгам; городские, и именно казанские раскольники – купцы и жёны их, – не только носят европейский костюм, но и бывают в театре, дочери их учатся иностранным языкам и музыке, а сельские раскольники всё это считают бесовской выдумкой, антихристовым новшеством⁵. Раскольники посада Ктинцы, Черниговской губернии, владея многочисленными фабриками, заводами и мастерскими, – всего до 150, – не довольствуясь первоначальным обучением, заявляют потребность учредить у себя реальное, техническое училище, где бы преподавались физика, химия, механика и география. А уездная земледельческая масса черниговских раскольников училища считает негодным новшеством⁶. Притом у нас и в мануфактурно-промышленных рабочих классах, даже в городах, с восточным тщеславием выставляющихся торгово-промышленными центрами, промышленная интеллигенция, по большей части, до того жалка, что какое-нибудь допотопное, рутинное, патриархальное домашнее хозяйство и самые безъискусственные промыслы ещё вполне преобладают над всякою ремесленностью, ведущей к умственному прогрессу и требующею более или менее развитой мысли и знания. Например, в Иркутске, который, в памятной книжке на 1865 г., с таким восточным самохвальством выставлен умственно-прогрессивным городом, до сопоставления даже с Петербургом,– в Иркутске из числа 69,6% лиц, занимающихся частною деятельностью, приходится на занимающихся торговлею 5,9%, ремёслами 11,7%, домашним хозяйством –28,2%, на прислугу, подёнщиков и чернорабочие –15,7%, на занимающихся частными умственными занятиями –8,2%⁷. Таким образом, изстаринное патриархальное, восточно-обрядовое домашнее хозяйство в Иркутске, состоящее в допотопно-рутинном, строго-обрядовом выполнении, в урочное время года, месяца и дня, обычных домашних привычек, в роде так называемых капусток, или в роде обряда суеверного окуривания хозяйками с лихими бабами ведуньями отелившихся и нездоровых коров и т. п. такое домашнее хозяйство занимает в иркутском промышленном обществе самое наибольшее число умов и рук, преобладает над всеми другими экономическими занятиями – ремесленными, фабрично-заводскими, народно-образовательными и т. п., и даже исключает возможность развитие многих ремёсел и в большинстве подавляет всякие умственные, мыслительные интересы. Или в том же Иркутске, отличающемся несравненно большей восточной купеческой чванною роскошью, чем умственными интересами, каких-нибудь каретников больше 200 (рабочих 200, мастеров 13, учеников 44), или извозчиков до 130, иконописцев до 20; а слесарей только 6, ткачей, мастеров каменных дел и т. п. – ни одного⁸. Вообще, крайняя малочисленность наших рабочих классов, их взаимная разрозненность, изолированность, поодиночность и грубая эгоистическая взаимная нетерпимость, исключающая рациональную конкуренцию, цеховая, гильдейская и регламентарная стеснённость и подавленность, вот главные причины малоразвитости, неподвижности наших рабочих классов. Занимаясь обыкновенно разными ремёслами и промыслами по наследству от прадедов, дедов и отцов, а не по научению и руководству науки, – наши рабочие классы большей частью не знают никакого выхода из этого заколдованного круга рутинной промышленной наследственности и традиции. При крайней умственной неразвитости они не в состоянии не только изобретать и развивать, на основании естествознания, новые виды и отрасли труда, но и не могут сознательно действовать, опознаться в рутинной сфере старых промыслов, додуматься до того, как выйти из этой гнетущей рутины. Слышится иногда из среды наших рабочих классов глухой ропот и вопль против тяготы, невыгодных условий и разносторонней эксплуатации труда. Но ропот этот вызывается вовсе не сознанием лучшего положения при других условиях труда, а механическим стеснением сил, даром истрачиваемых на рутинные приёмы производства. Так, например, плавая в прошлое лето на пароходе «Енисей» в туруханский край, мы слышали, на задней барже парохода, такую жалобу рабочих – енисейских мещан: «совсем безпользительна и не лучше каторжной наша работа. Вперёд вытаскали на себе из баржей тысяч до 20 пудов, да назад перетаскали на баржи до 25.000 пудов. А дрова-то таскаешь? Надо идти далеко, сажень с 200, с полверсты и более надо подниматься в гору, на яр, лезть в чащу-трущобу такую, что едва стрела пройдёт. Тащишь вдвоём-то на своих плечах пудов 10 или 12 дров, плечи верёвкой изрежешь да изотрёшь, руки измозолишь да исцарапаешь. И сколько возни-то с дровами: кладёшь их из поленниц на носилки, с носилок сбрасываешь в шитик, в шитике укладываешь, потом сбрасываешь с шитика на баржу, на барже складываешь в поленницы, потом опять с баржи в шитик и на пароход. И из-за чего вся эта каторжная работа? Все лето убьёшь, и 50 рублей не заробишь. Ну, жалованья 15 рублей, в 3 месяца, значить, 45 рублей, да ещё за 10 дней – всего выходить 50 рублей. Да все они давно забраны. «Я забрал, например, 57 рублей, говорил один: значить, не только ничего не заробил, не унесу домой, а ещё должен хозяину 7 рублей». Другой говорит: «я остался должен рубля 3», третий: «я –10 рублей» и т. д. Нет, что и говорить: совсем безпользительна эта наша плавка. А от хозяина какая милость? «Э, работают», – говорить он, лёжа на боку. А кормит-то как? В контракте было ряжено, чтобы каша была 2 раза в неделю–в четверг и воскресенье, а мы её и в глаза вовсе не видим: говядины было ряжено 11/2 фунта на человека, а дают только по 1 фунту говядина такая, что за 2, за 3 сажени нельзя подойти к ней, а поешь её, так от тебя заходом пахнет; теперь и получше говядина, так дают только по 1 фунту, по полфунту крадут, верно наши-то крохи копят своим детям. В первые годы был чай, а ныне только когда отправились из Енисейска, раза 2 дали чаю, а теперь его вовсе не видим. По всему этому, невольно, в дорогу-то заберёшься, у него же и издержишься кое на пищу, кое на чаишко и на одёжу. Он же нам продаёт, насупротив прочих, дороже: какие-нибудь рукавицы в 1 руб. 50 коп. нам ставить в 2 рубля, сапоги в 11/2 и 2 рубля отдаёт рабочим за 4 руб. 20 коп. И рукавицы-то тут же, на его ж работе издырявишь, и сапоги-то тут же износишь. В первые годы хоть с прикладом ходили: насаливали себе рыбы пудов 10, икры пуда 2 или около. А теперь из 50 рабочих человек 15 или 16 только везут немного рыбки-то, кто пуд, кто 11/2, кто 2 пудика. Остальные – ни фунта, ни косточки не вывезут»⁹. И эти же енисейские граждане, рабочие, на следующее лето, опять наймутся к тому же хозяину, забравши у него в зиму по 3, по 5, по 16 руб. и т. д., рублей до 50 и больше. Некоторые из них уходят на прииски, в тайгу енисейскую. И оттуда выходят потом с таким же глухим ропотом. Так, например, на маклаковской станции, в 85 верстах от Красноярска, один выходец с приисков енисейских нам рассказывал: «на приисках народ хуже скота живёт, вольная каторга. Казармы – с земляным полом; печка в них, вроде котла, испаряет вонючую, удушливую прель; нары полны грязи. Завалит рабочего землёй,– пишут: помер божиею волею. Болезни – цинга, водянка и проч. валят рабочих. Рабочие – все народ сердитый. Ну, как и не быть сердитым? Не выспятся, не наедятся хорошенько. Утром рано, в 2 часа, звонок будит их на работу, и работают они до 8 часов. Едят одни щи из солёной говядины, по 1 фунту говядины в день. Потом – народ все сбродный из разных мест, разнокалиберный, оттого ссорятся и дерутся между собою и проч. И по выходе из этой «вольной каторги», весной, рабочие опять идут и нанимаются на пароход, а многие опять и на следующее лето идут на ту же «вольную каторгу». Так бьются наши рабочие, как рыба об лёд, вследствие своей умственной неразвитости, ненаходчивости и недодумчивости. Когда мы сказали рабочим на барже: «вы бы подумали, нельзя ли вам, путём сбережения, составить складчину и артель и самим на судах плавать на низ Енисея за рыбой и пушниной?» «Где?» сказали рабочие в один голос: «никак не приходится нам эти дело; первое, нам нечем начать, нечем завод завести, а второе, ты видишь, между нами нет никакого согласия, видишь, как мы то и дело ссоримся, да бранимся из-за пустяков». И действительно, рабочие на барже частенько ссорились и ругались между собой. Вообще всё сознание наших здешних рабочих, вся их дума о невыгодном и неблагодарном труде, о рутинной сжатости его, о горемычной безысходности рабочего житья-бытья ограничивается тупым, бессознательным недовольством и ропотом.

Итак, в области нашего промышленного труда, рутина и разрозненность сил составляют отличительных черты застоя. Заглянем же теперь в сферу его умственной жизни.

Здесь, прежде всего, заметно какое-то тёмное брожение, замкнутое в кругу старых, унаследованных с веками понятий и верований. В массе простого, рабочего народа беспрерывно развиваются разнообразные учения и составляются всё новые и разнообразные умственно-общинные согласия. Каждое учение, каждое согласие имеет свой отличительный, индивидуальный умственный тип и выражает одно какое-нибудь умонастроение простого, рабочего народа. И все они, в совокупности, по-видимому, доискиваются одного какого-то умственного и социального идеала, общего для всех ремесленных рабочих общин, все более или менее исполнены «общего упования», ожиданий, надежд на своё новое, лучшее будущее. Загадочны и весьма любопытны эти умственные блуждания, поиски, идеалы и стремления раскольничьих рабочих согласий.

Вот, например, так называемое «Общее Учение» и рабочее согласие или братство «Общих», возникшее в 20-х годах нынешнего столетия в Саратовской губ. и особенно распространившееся в Закавказье, основанное молоканами Евстигнеевым, Яковлевым и Михаилом Акинфиевым Поповым. В этом «Общем учении», изложенном в «Уставе упования общего учения» Михаила Акинфиева Попова, и в этом рабочем союзе или согласии «Общих» выразился замечательный, своеобразный, общинно-устроительный умственный такт нашего простого, рабочего народа. Здесь мы укажем только на основные черты этого «Общего учения», отлагая подробности до особого очерка секты «Общих». Каждая слобода, по этому учению, есть особая община. Каждая партия, на которую подразделяется союз «Общих», или каждый дом составляешь как бы домашнюю церковь. Дома для жительства каждой партии строятся миром единомышленников одной свободы. Именья, движимые и недвижимые, и доходы с них, принадлежать братскому общему союзу, по изравнении каждого, не разбирая, кто, где, в какой стране или деревне находится; личной же собственности, ни движимой, ни недвижимой, ни у кого нет. Дома, скот, земледельческие орудия, телеги, всё домашнее хозяйство, земли, сады, огороды, мельницы, пчельники, кожевни, одним словом – всё сельское хозяйство и промышленность находятся в распоряжении партий, принадлежат целой слободе, в которой партии находятся, и доходы со всего этого имущества составляюсь общую сумму общины. У «Общих» в каждой слободе одна общая денежная касса, одно общее стадо, одно общее хлебопашество и полеводство. Из общей кассы, также из общего имущества, отпускаются части в партии поголовно, на число душ, по изравнению. Таким образом распределяются по партиям скот, все хозяйственные потребности, одежда, обувь и проч. А в каждой партии выбирается домашний или земский распорядитель, сохраняющий всё мужское верхнее платье и обувь партии, домашняя или земская распорядительница, распоряжающаяся женщинами партии; распорядительница над пищей обязана смотреть, чтобы хлеб был хорошо испечён, пища хорошо сварена, и раздавать хлеб и пищу, уравнивая их; наконец, всеобщая распорядительница заведует принадлежащим партии всем бельём, холстом, нарядами, женскими сарафанами, платками, занавесками, холодниками и проч. Слободы управляются также выборными чинами – судьёй, главным учителем и наблюдателем общины, жертвенником, распорядителем, видетелем, молитвенником, словесником, членом, тайником, мысленником. Все работы, полевые и домашние, производятся общими трудами, по наряду общинных чинов и домашних распорядителей. В каждой слободе учреждены общие училища, в которые обязаны отдавать своих детей все родители «Общего упования»: книги и бумаги, потребные для школ, покупаются на общественную сумму. «Учение Общее» всем рабочим проповедует братство, символом которого служить общее взаимное лобызание – соборное, на общих соборных сходах всей слободы, домашнее – между членами каждой партии и единотельное, при входе друг к другу в дома. Брак у общих не почитается таинством и совершается по одному взаимному согласию молодой четы, и по засвидетельствованию перед народом. Таковы главные, основные начала «Общего учения».

Или вот другое, не менее оригинальное учение, возникшее в среде простого народа, именно так называемое учение немоляцкое, распространённое, в 30-х годах, донским казаком Гаврилом Зиминым. В этом учении преимущественно выразилось своеобразное умонастроение нашего простого, рабочего народа – и, в частности, размашистое вольнодумство казачьих умов. Так как в этнологический составь донского казачьего войска вошло много родов калмыцких, татарских и турецких, – то и неудивительно, что на этой этнологической почве возникло такое хладнокровное отрицание всех церковных и гражданских учреждений в России, какое представляет учение «немоляков». Внешнее, церковное богослужебное моление, по учению немоляков, с 1666 года будто бы прекратилось, и теперь настало время «умного поучения и ума делания», церкви или храмы православные – суть простые дома. Посты, а также праздники, немоляки совершенно отвергают; пищу употребляют во всякое время, какую хотят, не различая постных и скоромных дней. Брачный союз заключается у немоляков без всяких чиноположений и молитв, а по одному только обоюдному согласию жениха с невестою и родителей; друг друга же, без всяких причин, нарушающих верность супружества, оставлять не должны. Умерших немоляки погребают без всяких пений и молитвословий, но как можно в самом простейшем виде, толкуя, что умерший есть труп, земля, и потому поминовения об умерших никакого не делают. Второе пришествие Христово и Страшный Суд, а также Царство Небесное, рай и ад немоляки тоже отрицают. Наконец, немоляки судят, что все власти и учреждения, как основанные яко бы на незнании о временах века, не могут быть действительными, почему и уклоняются от надлежащего повиновения им. Будучи проникнуты такими понятиями, немоляки и всякую присягу отвергают. Вследствие таких убеждений немоляки уклоняются от точного исполнения гражданских законов, толкуют так: в службу государственную, какого бы рода она ни была, хотя и можно поступать, но только при неизбежных обстоятельствах, именно, если правительство определит понудительными мерами; но если бы случилось им (немолякам) стать против неприятеля с оружием, то, по их учению, отнюдь не должно вооружаться.

Или вот, ещё странное общество рабочих, – так называемых «людей божиих и скопцов» – общество «плотничков и купцов русских», как воспевают себя в песнях скопцы. В этом обществе оригинально выразился преимущественно восточный умственный склад великорусского рабочего народа. На «сборищах» этого общества рабочие люди, «плотнички и работнички божии» ищут, прежде всего, разгадки и познания своей «общей и частной судьбы», посредством восточного финско-русского шаманства, облечённого в форму восточного лжепророчества. Простодушные рабочие люди божии от души верят, что сам

Милосердый их отец,

Всех пророков избирает,

На святой круг поставляет,

Духа в них вселяет,

Судить судьбу благословляет

Угнетённые, подавленные вековым крепостным рабством, – «плотнички», по своему восточному умонастроению, с востока ждут своего искупителя и решения «общей судьбы»

Красно солнышко засветит,

Теплой воздух разольётся,

То наш батюшка страдатель,

По сырой земле катает,

Своих верных собирает

Из всех четырёх стран,

Не убояся чёрных вран,

Тюрьмы, остроги отворяет

На себе всё всподымает, –

Bсе печали и труды.

На сходбищах рабочего согласия людей божиих и скопцов,– собираются всё больше простые рабочие – «плотнички», и думают думу.

Сидят плотнички московские,

Московские, петербургские.

Они думу думают за едино:

Уж как нам быть,

По синю морю плыть

Супротив волны...

Песне деревенской, простонародной, какую поёт рабочий люд на работе и по праздникам, на весёлых игрищах и сборищах, песням и хороводным пляскам «девиц»,– рабочее согласие людей божиих и скопцов даёт религиозную санкцию.

Добрым молодцам лжепророчица, как ворожея, предсказывает:

Будешь батюшкин певец,

Будешь на разные голоса распевать…

Обременённые повседневной необходимостью–в поте лица вырабатывать хлеб, и, наконец, лишённые таких общественных удовольствий, какими наслаждается и экзальтируется высшее, нерабочее общество,– «плотнички», рабочие люди божии ищут в своих собраниях духовного утешения и увеселения. Собравшись вместе с «девицами» и сплётшись в дружный хороводный круг,– они все поют и поют, да пляшут, вдохновляясь надеждою узреть какого-то своего батюшку искупителя.

Но эта странная, экзальтированная, шаманско-лжепророчествующая секта нашего простого народа в то же время преисполнена, как сейчас увидим, самыми мрачными заблуждениями, порождёнными восточным влиянием.

А что это ещё за круги мужчин и женщин в полях, под открытым небом, среди зелени, цветов и леса? Это–собрание духоборческое. И тут все одни рабочие, и преимущественно земледельцы и садоводы¹⁰. Отрицая храмы и всю церковную внешность, они поют псалмы и песни духовные в поле, под открытым небом, в храме природы. Духоборческая община, также как и согласье «общих» – это община рабочих людей¹¹. В записке о духоборцах, под заглавием: «Некоторые черты об обществе духоборцев», написанной, вероятно, Лопухиным в 1805 г., так изложена сущность учения и внутреннего устройства духоборческой общины на Молочных водах: «наиболее уважаемая, по учению и в жизни духоборцев, добродетель, есть братолюбие. У них нет между собою собственности, но каждый имение своё почитает общим. По переселении их на Молочные воды, они доказали это и на самом деле: ибо они сложили там все свои пожитки в одно место, так что теперь у них там одна общая денежная касса, одно общее стадо и в двух селениях два общих хлебных магазина; каждый брат берёт из общего имения всё, что ему ни понадобится».

«В обществе их нет никаких старшин, которые бы управляли и распоряжали обществом; но общество управляет всем и каждым. Письменных постановлений и правил также нет у них никаких. Судя по обыкновенному духу простого народа, в обществе духоборцев должно бы, кажется, быть разногласие и беспорядок; однакож такого беспорядка никогда ещё у них не замечено. На Молочных водах, до трёх и даже до пяти многолюдных семейств, уживаются в одной большой избе. Духоборцы общительны и дружелюбны между собой. Они делают у себя собрания, приглашая к себе собратий. И если такое собрание делает недостаточный, который не имеет чем угостить собравшихся к нему, то прочие доставляют ему нужную к ужину пищу, или иногда приносят её с собой. Пришедши в собрание, они приветствуют друг друга–мужчины мужчин, а женщины женщин, взявшись друг с другом правыми руками, делая друг другу три поклона и целуясь троекратно: рука за руку берут в знак союза любви, благовещения и познания разума. Странноприимство также не последняя между ними добродетель: с проезжающих чрез их селения они не берут ничего – ни за постой, ни за пищу. Для проезжающих у них на Молочных водах построен был особый общественный дом. К ближнему духоборцы сострадательны: само местное начальство, при всех взводимых на них обвинениях, не один раз засвидетельствовало пред высшим начальством, что они в нуждах оказывают ближним пособие и великие благотворения; они жалостливы даже к домашнему скоту: ибо почти никогда не бьют его. Наказаний между братьями нет никаких, кроме исключенья из общества, и это исключенье бывает за самые явные преступления. Брак они не почитают таинством, и совершается он у них по одному взаимному согласию молодой четы. Так как между духоборцами нет никакого предпочтения по богатству и по знатности фамилий, то родители у них вовсе не вмешиваются в браки. Церемоний и обрядов при том также никаких не бывает: достаточно для брака согласие молодых супругов и обещания жить вместе: тогда объявляют они родителям и братии, и живут вместе. Как скоро мужчина познает девицу, будет с нею в тайном союзе,– то он уже не может отказаться иметь её и своей женой: в противном случае он исключается из общества. Этому же наказанию подвергаются и прелюбодеи, если бы они случились между ними. Развод, в намерении вступить в новый брак, у них никогда не бывает: ибо это считается уже прелюбодейством. Но если бы обе стороны пожелали не знать друг друга для чистоты, то это конечно зависит от них самих. Женщины у них призваны на учительство: ибо, говорят они, и женщины имеют разум, а свет в разуме»¹². Относительно учения духоборцев, Лопухин, в выписке своей о духоборцах, составленной им при первом его донесении императору Александру I из Харькова от 12 января 1801 года, между прочим, сообщает: «Царское достоинство приписывают единому токмо Богу, впрочем, разумнейшие из них признают за нужное для развращённых людей на земле власть верховную, не отличая оной от прочих человеков, и государю дотоле токмо повиноваться должно, доколе повеления его согласны с истиною и с волею Высочайшего Существа; почему и все духовные их песни составлены из псалмов, более относящихся к единству Бога и к верховному его правительству над вселенною. Подать давать и защищаться от неприятеля считают за должное; но всякое нападение, хотя бы то было по повелению начальников, отвергают»¹³.

И много ещё есть других, не менее оригинальных умственных оттенков в разных отраслях русского раскола. В настоящее же время раскол представляет два основных корня, из которых развились и развиваются все новые умственные направления и оттенки разнообразной раскольничьей мыслительности. Беспоповщинское, поморское согласие представляет основной корень, из которого развиваются главным образом секты отрицания, секты, которые и теоретически, учением, и фактически, в жизни, отрицают общепринятый существующий порядок. Таковы, например, секты – нетовщина, бегуны, немоляки и т. п. Молоканско-духоборческое учение, возникшее отчасти под влиянием западных мистико-социальных идей, характеризуется главным образом положительным, общинно-устроительным умственным направлением, и потому служить источником сект и учений общинно-устроительных. Так из этого учения развилось «Общее учение» и «Согласье общих».

Вообще же, умственное движение русского раскола представляет четыре главные характеристические направления. Во-первых, азиатско-великорусское, шаманско-пророческое умонастроение, господствующее в секте так называемых людей божиих и скопцов; во-вторых, западно-великорусское, или духовно-общинное направление, выразившееся в сектах духоборческих и, особенно, в так называемой секте «Общего учения» или «Общих»; в-третьих византийско-великорусское, церковно-грамотническое умонастроение, преобладающее в поповщине и во многих сектах беспоповских, особенно в поморской; и, наконец, в мистико-скептический образ мыслей, проявившийся, например, в секте «немоляков». В настоящем очерке мы рассмотрим историческое развитие и умственный склад общества людей божиих и скопцов.

Историческое развитие восточно-великорусского, шаманско-пророческого миросозерцания русского раскола представляет два периода: период собственно кудеснический и шаманский, продолжавшийся до появления волхвов расколоучителей (до конца XVII века), и период пророческий, начавшийся со времени появления пророков людей божиих – этих новых великих волхвов, как называл их православный народ.

В первый период финско-славянское кудесничество и шаманство подготовило из восточноазиатских элементов обильную почву для развития шаманско-пророческой секты людей божиих.

Славяне, распространивши свою колонизацию по всему финскому северо-востоку, среди разных чудских племён повсюду здесь встретили сильно развитое финское кудесничество. По всему финскому северо-востоку славились своим обаятельным владычеством над народными умами финские волшебники, кудесники, кебуны, арбуи в роде прославляемых доселе в лапландских легендах волшебников Пэйвиэ (Paiwio), Торагаса (Toragas), Каркиаса (Karkias), и т. п.¹⁴ Славяне, вследствие колонизационного, сожительно-бытового и, наконец, физиологического смешения с финскими племенами, мало по малу неизбежно подчинились умственному обаянию этих могучих финских волшебников. И таким образом, как путём физиологического смешения славянского племени с чудскими племенами слагался физико-этнический великорусский тип, так, вследствие умственного смешения славянских мистических суеверий с суеверием финских кудесников, развивался смешанный, азиатско-великорусский финско-славянский умственный тип, и образовалось смешанное чудско-славянское, волшебно-кудесническое миросозерцание. Финско-славянские волхвы, кудесники стали во главе умственной жизни огромной массы великорусского народа. Они были единственными ведунами, знахарями всех тайн природы, ведунами всех тайн царства минерального, растительного и животного.

Первоначально, появление ведунства, в историческом развитии первобытного младенческого миросозерцания финских и славянских племён не смотря на его большего частью мрачный, вредный, умственно-омрачительный характер, всё-таки представляло,– скажем словами Кастрена,– Fortschritt in sich Protest gegen die blinde Gewalt der Naturmachte uber den Menschen Geist, хотя протест этот ещё вовсе не мог иметь в основе никакой высшей идеи, какая свойственна уже современному, европейскому, естествоиспытующему гению¹⁵. «Тогда как в настоящее время, – говорит Розенкранц, – человек сознает свою свободу, в противоположность внешнему миру,– в религии естественной – это чувство свободы, в противоположность внешней природе, проявляется преимущественно, как волшебство, как Lauberei. Народы, живущие в естественной религии, правда, отчасти превозмогают природу, но только настолько, насколько их побуждаешь к тому поддержание собственного бытия. Они занимаются звероловством, рыболовством, пасут стада, возделывают землю, но в этих занятиях своих они впервые сосредоточиваются в самих себя, впервые приходят к сознанию своей субъективной свободы только тогда, когда природа противопоставляет их стремлениям и целям. Такие резкие, решительные противодействия, что обыкновенная деятельность становится недостаточною. Тогда, если небо отказывает в дожде, если бурный, стремительный поток волн разрушительно устремляется против человека, если стада подвергаются мору, если в умирающем жизнь уступает смерти,– тогда затронутое в человеке чувство собственного индивидуального существования возмущается, приходит в волнение, и выражается в заговоре, в заклинании природы. Она им создана. Он её господин и владыка, его слово может заставить её снова стать в те границы, в какие он хочет поставить её. Облака должны излить задержанные воды, наводнения опять должны возвратиться в свои прежние источники, мор должен прекратиться, смерть исчезнуть,– так как он этого хочет. Так чувство свободы есть источник всякого волшебства»¹⁶.

Вследствие такого необычайного и важного значения волхвов, ведунов в историческом развитии первобытного народного миросозерцания,– самое рождение их, также как впоследствии и рождение первых, главных пророков людей божиих, – сопровождалось, по народному миросозерцанию, знаменьями и чудесами – потрясением и движением всей природы. Когда под влиянием финских кудесников у славяно-русских племён усилилось господство волхвов, ведунов, когда в Киеве родился вещий Волхв Всеславьевич,– тогда во всей природе произошло великое движение:

А и на небе просветя светел месяц,

А в Киеве родился могуч богатырь,

Как бы молодой Волхв Всеславьевич:

Подрожала сыра земля.

Сотряслося славно царство индийское,

А и синее море сколебалось

Для ради рожденья богатырского.

Молода Волхва Всеславыича:

Рыба пошла в морску глубину,

Птица полетела высоко в небеса,

Туры да олени за горы пошли,

Зайцы, лисицы по чащицам,

А волки, медведи по ельникам,

Соболи, куницы по островам¹⁷

Развившись под влиянием финского кудесничества, вследствие физиологического и умственного объединения славянского племени и чуди,– чудско-славянское кудесничество стало во главе умственной жизни огромной массы северо-восточного, великорусского народонаселения. Во-первых, кудесники, как главные ведуны и представители финско-славянского, народного миросозерцания, всегда поддерживали в народе естественную национально-языческую антипатию к церковно-византийскому христианскому учению. До XIII века они, как известно, на северо-востоке русской земли производили открытые народные восстания против проповедников церковно-византийского миросозерцания. А по украйнам, где чудь преобладала над русским населением, чудские кебуны и кудесники восставали против проповедников христианства и в XVI веке, и после. Когда Стефан Пермский пришёл просвещать финские племена пермяков и зырян, – то против него восстал главный кудесник пермской земли, начальник всех тамошних волхвов, старейшина всех чародеев, волшебством своим управлявший всею пермскою землёю¹⁸. Он говорил новокрещённым пермякам: «люди и братья Пермяне! Почто оставляете своих отеческих богов и веру? Зачем перестаёте приносить богам жертвы, как приносили отцы ваши? Кого слушаете: человека ли из Москвы пришедшаго? Может ли нам из Москвы быть какое добро, и женам нашим, и детям нашим? Не оттуда ли нам были тяготы многие и насильство безмерное, тиуны частые, доводчики и приставы? Тяжко, братья, житье наше будет». В прении со Стефаном пермский кудесник, между прочим, говорил: «вера наша многим лучше вашей – христианской веры, потому что у вас христиан один Бог, а у нас много богов и много помощников: они дают нам ловлю, всё, что в водах – рыбы, в воздухе – птиц, и всё, что в болотах, борах, лугах, в порослях, в чащах, в березняках, в ельниках, в сосняге и в раменьи и в прочих лесах – белок, соболей, куниц, рысей, и прочая ловля наша от них, от богов наших и до вас доходит: ныне нашею ловлею и ваши князья и бояре обогащаются и одеваются, ходят и гордятся опушками на подолах своих шуб» и проч. ¹⁹ Известно также, какие страдания претерпел Трифон Печенгский, просветитель кольских лопарей, в борьбе с их кебунами-кудесниками: «народ, омрачённый неведением, – говорит жизнеописатель Трифона, – а паче кебуны их спорили с ним, и ярились как звери, за волосы его терзали, о землю метали, били и пихали, называя его незнаемым странником и юродом, кричали на него: «если он не выйдет из их страны, то горькою мукою и самою смертию угрожали ему, и говорили между собой: пойдём, убьём его, ибо поносит нас падением в беззаконие»²⁰. И после такой открытой оппозиции против христианских учителей, – кудесники и волхвы постоянно старались отвлекать массу народную от усвоения христианской веры и снова обращали их к языческому идолослужению. Великий пермский волхв и чародей Пам, по словам жизнеописателя Стефана Пермского, «ненавидя веры христианские и не любя христиан, некрещённым пермякам не веляше креститися, хотящим же веровати возбраняше, запрещаше; уверовавших же и крестившихся снова развращаше своим ветхим учением»²¹. Между прочим, особенно усердно поддерживалось кудесническое влияние в той чудской стране, где впоследствии особенно привилась секта людей божиих и скопцов, именно в Вотской пятине, в пределах нынешней С.-Петербургской губернии. Новгородский архиепископ Макарий писал в 1532 г. духовенству Вотской пятины: «в ваших местах многие христиане с женами и детьми своими заблудились от христианской православной веры, в церкви не ходят, а молятся по своим мольбищам, древесам и каменьям… а на кануны свои призывают арбуев (волхвов, кудесников), и те арбуи смущают христианство своим нечестием, и поучению их те христиане, заблудив, многие злочиния творят и до сего дне»²². Для большей части народа волхвы и кудесники заменяли православных священников. «Многие люди, – читаем, например, в одном указе Алексея Михайловича, – забыв Бога и православную веру, в городах и уездах бывают со многим чародейством и волхвованием: волхвов, чародеев и богомерзких баб в домы к себе призывают и к малым детям, и те волхвы над больными и над младенцами чинят всякое бесовское волхвование и от правоверия всех православных христиан отлучают»²³. Таким образом, под влиянием волхвов и кудесников, в большей части народа, а особенно по украйнам, где преобладало население обруселое из новокрещённых чухонцев, лопарей, чуваш, черемис, мордвы, вотяков, и т. п. до самого появления сект пророчествующих, – поддерживалась старая, языческая антипатия и холодность к православной церкви и богослужению²⁴. Мало того: древнерусские, чудско-славянские, волхвы и кудесники поддерживали в массе народной даже и те элементы языческого богослужения, какие потом вошли в состав молений и радений людей божиих. Именно, они поддерживали так называемые церковными учителями-ригористами «идольския сборища», «зарекали соборы», т.-е. сзывали старые религиозно-увеселительные собрания народные. На этих сборищах идольских, по словам тех же духовных писателей, «быша «радость» бесовская, происходили плескания и плясания мужчин и женщин, жены и девы пели «песни бесовския, мирские и приязные», плескали и плясали и главами качали, кликали коледы, овсеня и плуга, и тут же ели (жраху) обеды жертвенные и, наконец, «тут же совершалось мужам и отрокам великое прельщение и падение, женам замужным беззаконное осквернение и девам растление»²⁵. Таким образом, в массе народной искони поддерживалась привычка к сборищам и к оргиям, к сборищам, сопровождавшимся песнями, хороводными плясками, мирскими обедами или братскими складчинами и пиршествами и даже «свальным грехом». Секте людей божиих оставалось только дать всем этим религиозно-языческим сборищам догматическую форму и санкцию своих моленных сборов и радений.

Во-вторых, волхвы и кудесники, считавшиеся единственными ведунами, знахарями всех тайн природы, всех тайн царств минерального, растительного и животного, являлись перед народом единственными пророками его судеб, физических и нравственных; ведунами, накликателями, заклинателями и прорицателями физического и нравственного добра и зла. И здесь сначала надобно заметить, что в древней России ведуны, знахари были отчасти единственными доморощенными распространителями самых первых, младенческих зачатков естествознания. Дознавая по-своему и для своих целей природу,– знахари иногда делали кое-какие физические открытия. Так знахарь бобыль Калина Артемьев, державший у себя разные волшебные предметы, открыл в Олонецком уезде реку, в которой водился жемчуг²⁶. Травники, составлявшиеся знахарями и ведунами и переходившие из рук в руки в списках, были первыми доморощенными зародышами ботанических знаний на Руси. Во второй половине XVII в., когда в Москве заводились уже немецкие аптеки и понадобилось фармакологическое знание трав и кореньев,– сам царь Алексей Михайлович обратился к русским знахарям. В 1674 г., по его указу, велено было в Якутске «всяких людей спрашивать, кто знает о лекарственных травах, которые бы пригодились к болезням, в лекарство человекам». Знахарь, служилый человек, Сенька Екимов взялся «сыскивать в полях лекарственный травы». «И я, холоп твой,– писал он в челобитной своей к царю,– невдалеке от Якутска в полях, которые знаю лекарственные травы и коренья и семена, сыскал, и водки из тех трав сидел, и от каких болезней человеческих те травы и водки годны, и как тем травам и кореньям имена,– о том писано в моей росписи... А около, государь, Якутска лекарственные травы родятся не по вся годы, а родятся лекарственные травы: бронец чернокрасной, воронец, изгоны, излюдень, жабные и разные травы по Лене не близко и по сторонним рекам, на Собачьей реке, у моря многие; а таких лекарственных трав, которые растут по тем местам, в русских городах нет». В травнике своём этот знахарь описал 21 вид лекарственных трав и кореньев, с обозначением их отличительных, характеристических признаков лекарственного употребления и топографического распределения или местонахождения, при водах, при озёрах, промеж гор в ручьях, в лугах и проч.²⁷ Для характеристики знахарских ботанических изысканий и сведений мы выпишем из «росписи» знахаря Екимова описания некоторых трав и кореньев. «Трава, имя ей – колун, цвет на ней бел, горковата, растёт при водах не во всех местах, и семя той травы красно; а годна та трава: будет у мужского пола или у женского нутряная застойная болезнь, перелом, моча нейдет... Трава, имя ей – елкий, растёт при озёрах не во всяких местах, а родится в той траве семя, цветом коричное, что как русской мак; а годно то семя к лекарству: будет у мужеского пола или у женского бывает внутри порча, грыжа, или иная какая нутряная болезнь; и то семя положить в скляницу, и налить добраго горячего вина или ренского и дать стоять дней 11 или 13, а что стоит то семя под тем питьем доле, то и лучше; и после тех урочных дней – велеть тому больному человеку принимать не едчи, не по одно время, чарки по две, и сухое то семя есть велеть, а малому в росте, детям, давать то семя в коровьем молоке, от тех же грыжных болезней; и то семя грыжное и иные болезни исцеляет и гортань очищает; а травы измятой 26 золотников»... Описавши много других трав, знахарь заключает: «да он же знает около Якутского в озёрах, не во всяком озере, родится масло ростом круто, что яблоко большое и малое, ходить живо, а живёт в глубоких озёрах... (далее описывается его лекарственное употребление), а ловят то масло об одну пору осенью, по льду неводят и куюрством»²⁸. Многие знахарские описания трав дышат неподдельною свежестью воззрений на природу. Например: «трава везде ростет по пожням и по межникам и по потокам; листье расстилается по земле, кругом листков рубежка, а из нее на середине стволик тощий прекрасен, а цвет у него жолт, и как отцветет, то пух станет шапочкой, а как пух сойдет со стволиков, то станут плешки, а в корне и в листу и в стволике, как сорвешь, беленько. Есть спунь трава, ростет по лугам, при лугах, при холмах, и ростет как гречка, а цвет как у щавеля, а ростет в колено и ниже, а столпица коленьями, меж коленцами брюшки, а лист у ней как зогзицын кукушкин цвет, трава долга, а в ночи стоить вяла, лист виснет, как солнце сядет, а как солнце взойдет, лист стоить, а сама трава черна»²⁹. Но такое практическое, реальное познание и описание природы далеко не составляло общую для всех знахарей точку миросозерцания. Напротив, общий взгляд на природу всё-таки был таинственный, мистико-пантеистический и пневматологический. Незнание сил и законов природы, а воображение вместо них и волшебством вопрошаемые духи открывали ведунам и чародеям – тайны природы, тайны благотворных и злотворных сил и действий в физическом и нравственном мире. В том же царстве растительном, к тому или другому растению и корню чародей приступал не смело, не с рациональным знанием их химико-физиологических свойств, а с суеверным страхом и благоговением, чтобы не оскорбить пребывающего в травах и кореньях демона, и чрез то не лишить их чародейской силы,– и приступал не во всякое время, а ждал урочного дня и часа. «Траву детлевину – учат волхвы, чародеи – надобно рвать между купальницею и петровым днём, как брать её, очертись кругом куста, и говори: «есть тут матка травам, а мне надобе». А брать траву полотая нива, надобно кинуть золотую или серебряную деньгу, а чтоб железного у тебя ничего не было, а как будешь рвать её, и ты пади на колено, да читай молитвы, да стой на колене, хватай траву ту, обвертев её в тафту, в червчатую или белую: а беречь ту траву от смертного часу; а хочешь идти на суд или на бой, никто тебя не переможет».³⁰ Вода, так же как и растительность, в мистико-пантеистическом миросозерцании ведунов-волхвов, преисполнена была чародейных волшебных тайн. Известно, что славянские и финские племена боготворили воду. У русских славян были особенный «моления речные и кладязныя», религиозные сборища и умыканье девиц совершались «у воды».³¹ Совершая у воды «кладезныя и речные моленья»,– в воде подслушивали таинственные, вещие голоса, прорицания о судьбе, над водой гадали; нося её в решете, над водой волховали, наговаривали, взывали к ней таким, например, молебным образом: «Матушка вода! Обмываешь ты круты берега, желты пески, бел горюч камень своей быстрой и золотой струей: обмой-ка ты, с раба божьего все хитки и притки, уроки и призоры, щипоты и ломоты, злу худобу... Будьте мои слова крепки и лепки»³². Волхвы в особенности обладали тайнами воды, так же как и растительности. По суеверию народному, они чародействовали не только над водой, но и в реках. Грамотные предки наши далее в XVII в. рассказывали с полной верой – старую легенду, как будто бы старший сын мифического Словена назывался Волхом, чародействовал в р. Волхове, и залегал водный путь тем, которые ему не поклонялись³³. Далее, волхвы могли приводить в движение воздух, давать волшебное, чародейское направление ветрам, ведунством своим по ветру лихо насылали, и одним дуновением своим производили разные сверхъестественные действа – исцеляли больных, приводили в сознание обмерших, и т п. ³⁴. Насылка по ветру состояла в том, что лихой колдун, знавший искусство возбуждать ветры и направлять их куда угодно своими заговорами, производить ветер, потом бросал по ветру пыль и примолвлял, чтоб так по ветру понесло пыль на такого-то человека, чтобы его корчило, мяло, раздувало, сушило, и проч. и проч.³⁵. Даже цари московские боялись этого волшебного напуска по ветру; в подкрестных записках на верность царю верноподданный присягал, «чтоб ведунов и ведуней недобывати, ни ведомством по ветру никаких лих не насылати»³⁶. На севере особенно страшны были своим ведунством– дуновениями и насылками по ветру финские кудесники. Наконец, волхвы обладали мифической тайной урожаев и неурожаев. изобилия или недостатка рыбных, звериных и других промыслов. Поэтому, когда случался голод, они выступали на сцену, истолковывали, сообразно со старыми языческими понятиями, причины голода и указывали средства к прекращению его. Так в 1024 г., по рассказу летописца, в суздальской области народ умирал с голода, волновался и производил мятежи. И вот встают, говорит летопись, волхвы или кудесники в Суздале и раздувают пламя. Они ходят с места на место и доказывают, что виноваты в голоде известные им люди, а именно: «старыя женщины и бесполезная старая прислуга, чадь или челедь, яко си держат гобино»³⁷.

В 1070 г., рассказывает летописец, «бывшей, единою, скудости в ростовской области, вста два волхва от Ярославля, глаголюще: мы знаем, кто обилье держит,– и пойдоша по Волге. Где придут в погосты, ту же нарицаху лучшия женщины, глаголюще, яко си жито держат, си рыбу, а си мёд, – а си скору. И привожаху к ним сестры своя, матери и жены своя: они же, в мечте, прорезавше за плечом, вынимали либо жита, либо рыбы, и убивали многи жены, а именье их отымали себе»³⁸. Усвояя себе власть над естественной экономией жизненных средств человека, волхвы, по общей вере народной, умели заколдовывать всякие промыслы, так что кому заколдуют, тот не добудет ничего. «1661 года, сентября 24 дня, на Тюмени, в съезжей избе кречатый помощник Дмитрий Головин сказал словесно воеводе: «в прошлом году он, Митька, не добыл кречета потому, что на него хвалили кречатьи помощники Федька Онохин с братом с Иваном меньшим, и говорили ему, «что тебе не добыть кречета» и над ним Митькою Федька с братиею ведовали; да кто подле них и рыбу ловит, и тот ничего не добудет» ³⁹. Поэтому промышленные и торговые русские люди, отправляясь на промыслы и торги, подобно самоедам, остякам и др. финским племенам, просили наперёд волхвов пошаманить: «в ловы идуще или на куплю отходяще, чародеяньем и кобми ходили сих искати»⁴⁰. Наконец, волхвы усвояли себе сверхъестественное ведение судеб людских. Матери призывали чародеев, и они волхвовали над младенцами, узнавали и определяли их судьбу⁴¹. И взрослым также они предсказывали судьбу. В одном сборнике XVIII в., где сохранилось длинное исчисление разных суеверий и предрассудков, какие омрачали умственную жизнь наших предков в XVI, XVII и даже XVIII в., между прочим сказано, что многие волхвы и бабы кудесницы волшебствуют и ложное вещают, а народ им верит. И пророки людей божиих также ложное вещали, и народ им верил. Вообще все указанный здесь волшебный свойства кудесников и чародеев, как увидим далее, почти всецело унаследованы были потом и лжепророками людей божиих.

С распространением церковной грамотности в народе, в XVI и особенно в XVII веке, великорусское, чудско-славянское кудесничество и шаманство стало все более и более преобразовываться в секту волшебно-расколоучительную, шаманско-пророческую. Церковно-книжное учение заметно усилилось в народе в XVI и особенно в XVII веке, так что духовные ревнители церковно-византийского учения не раз издавали список «книг истинных, чести преданных, их же подобает чести, и ложных, отреченных, их же не внимати, ни чести не подобает». В это время и между знахарями и волхвами появилось немало грамотников, которые читали и преданные для чтения церковные книги, но ещё более того отречённые. Некоторые волхвы и знахари поступали даже в монашество, чтобы своему колдовству и ворожбе придать высшую религиозную санкцию. Один земледелец, по рассказу жития Никиты Переяславского, промышлял в своём селе ворожбой: потом постригся в монахи в монастыре св. Никиты и был сделан пономарём. Но и в этом новом звании не оставил своего прежнего обычая и тайно продолжал колдовать. Из города и деревень многие с больными приходили в монастырь, чтобы получить исцеление; этот же чернец-волхв говорил им: «что понапрасну тратитесь?» Приходите лучше ко мне. Когда я ещё в миру жил, многие болезни врачевал, нечистых духов своим волшебством прогонял, не только человекам, но и скотам помогал»⁴².

Лихие бабы-кудесницы, знавшие колдовство чудских арбуев, поступали в просфирни и, по просьбе суеверных христиан, «над просфорами, и над кутьями, и над свещами, также и над богоявленской водой, волхвовали и приговаривали, яко же арбуи в Чюди»⁴³. Под влиянием церковно-книжного и чернокнижного учения, под влиянием истинных и ложных или отречённых книг грамотные книжные волхвы и знахари стали сами сочинять новые, двоеверные, христианско-мифологические учения, книги и обряды. Так они сочинили, например, отречённые книги: Волховник,– о волхвовании птицами и зверями, о таинственной, мифической предзнаменательности разных примет: Чаровник, в них же суть 12 главизн – стихи двоенадесяти опрометных лиц звериных и птиц; Волхвовние различное Путник – книга, в ней же есть писано о стречах и коби всякия еретические; Звёздочтец, ему же имя Стоднец,– «в них же безумние люди верующе волхвуют ищуще дней рождений своих, урока жизни и бедных напастей, и различных смертей и казней, и в службах, и в куплях, и в ремеслах призывают бесов на помощь, не ведуще Божиих судеб»⁴⁴. Старое, языческое, финско-кудесническое миросозерцание, грамотные волхвы и чародеи облекали в формы церковнокнижного учения. Так, своим волшебным, кудесническим заговорам и заклятиям они придавали формы церковных молитв, и сочинили по словам списка истинных и отречённых книг, «на пакость невеждам, попам и дьяконам» льстивые сельские сборники, худые номоканунцы по молитвенникам у нерассудных попов, лживые молитвы о трясавицах,– о нежитех и о недузех»⁴⁵. Языческую, финско-славянскую космогонию они, в виде апокрифических рассказов, вносили в христианское, народное миросозерцание и в такие апокрифические произведения, как стих о голубиной книге, беседа трёх святителей и т. п. И доселе масса народная пробавляется их космогоническими преданиями. В преданиях этих сильно отразился финский элемент.

Наконец, когда стал возникать раскол, волхвы и чародеи, шаманы и кудесники стали обращаться в пророков и расколоучителей. Так как повсюду в великорусских областях и сёлах население большей частью было смешанное, чудско-славянское, состояло из обруселой и крещёной чуди, веси, мери, мордвы, чухонцев, чувашей, черемисов, зырян и других финских племён, крайне преданных шаманству, то повсюду в этих волостях и сёлах чудско-славянские волхвы, шаманы, кудесники и кудесницы, под влиянием церковно-книжного учения, прикрывали своё шаманство и кудесничество христианским обличьем пророков и пророчиц и старому кудесническому шаманству придавали вид христианско-пророческий. «По погостам, и по селам, и в волостях, – как свидетельствовал ещё Стоглав, – лживые пророки и пророчицы, мужики и женки, и девки, старые бабы тряслись, падали, коверкались, бились, и сказывали о разных явлениях, пророчили будущее». «Пo случаю морового поветрия, свирепствовавшего в России в 1656 году, во время исправления церковных книг, также явилось много пророков, знахарей, особенно между расколоначальниками, которые, подобно кудесникам XI века, «повинных творили моровому поветрию, ов сего, ов иного, лживо вопияли к людям: видех сон, видех сон, и извещая: се и сие приях от Бога, и ложная пророчествовали»⁴⁶.

В конце XVII в., по единогласному свидетельству Игнатия митрополита Тобольского и Дмитрия Ростовского, «в пути некоем от града Вологды, в Каргополе, к морю явился, аки бы учитель некий, волхв и чародей и примысли себе имя пустынника, и многие поселяне последовали за ним, имуща его себе учителя и наставника». Этот волхв и чародей, сверх разных чудес и волшебств, учил, между прочим, совращать в раскол посредством порошка, сделанного из высушенного и истолчённого сердца новорождённого младенца. «И аще вас послушают или не послушают,– говорил этот волхв-расколоучитель своим ученикам,– вы от сего данного истолчения младенческого сердца, тайно влагайте им в брашно или в питие или в сосуд, где у них бывает вода в дому, или в кладязь: егда от того вкусят, тогда к нам обратятся и имут веру словесам вашим»⁴⁷. Другие расколоучители, по словам Дмитрия Ростовского, совращали православных в раскол «волшебным причастием, давая ягоды, деланные из некия муки, подобный клюкве» и т. п. ⁴⁸.

Так, чудско-славянское кудесничество заключало в себе все элементы для развития кудесническо-пророческой секты людей божиих, и, под влиянием двоеверного, христианско-мифологического книжного учения, постепенно, само собою преобразовывалось в чародейно-расколоучительную и волшебно-пророческую секту. От волхвов-пророков и чародеев-расколоучителей и черниц и девок раскольниц, кудеснически бившихся о землю до галлюцинационного видения отверстых небес и т. п., оставался один шаг до христианско-шаманствующих пророков и пророчиц людей божиих и до «великаго волхва и пророка над пророками», Селиванова. И вот в конце же XVII и в начале ХVIII в. Данило Филиппов и Иван Тимофеев Суслов положили начало секте людей божиих, а во второй половине XVIII столетия Селиванов возродил её в секту скопцов и довёл до высшего развития. Не вдаваясь здесь в хронологическую историю секты людей божиих⁴⁹, которая исполнена мифологических вымыслов и басней, особенно до пророка Прокопия Лупкина (ум. 1732 г.),– мы раскроем, из каких именно элементов чудско-славянского, языческо-кудеснического миросозерцания, сложилась секта людей божиих, что привзошло в неё из эпоса и миросозерцания славянского и из обрядов и суеверий финских, чем видоизменилась или дополнилась она из других этнологических источников, и каким образом, наконец, получила восточно-великорусский, шаманско-пророческий тип, преобразившись в секту скопцов.

Изложение всех этих вопросов покажет нам, сколько всякого мрака в умственной жизни нашего тёмного народа, и как безотлагательно необходимо скорейшее, всеобщее, всенародное естественнонаучное просвещение его.

Приступая к анализу составных элементов, из которых сложилась секта людей божиих, мы намерены раскрыть эти элементы во всей их подробности. Во-первых, самые свойства действия лжепророков и лжепророчиц людей божиих, наиболее характеризующие их пророческое самозванство, суть ничто иное, как только высшее проявление главных атрибутов чудско-славянских волхвов, кудесников и шаманов. Недаром, православный народ русский, очень хорошо знавший волхвов и кудесников, главных пророков людей божиих называл волхвами. Так родоначальников людей божиих, Данилу Филиппова и Селиванова, народ положительно признавал «великими волхвами». «Взяли меня, – говорить Селиванов в своём послании,– и великий допрос чинили, и рот мне драли, и в ушах и под носом смотрели и говорили: глядите везде! у него есть где-нибудь отрава; глядите тут и тут! Делали великия пытки и допросы и великим волхвом меня называли, и отдан был строгий приказ,– чтоб близко ко мне не ходили и кушанье близко не подносили, хлеб подавали на шесте, а кушанье на длинной ложке, сделанной аршина в полтора, и говорили: кормите его, да бойтесь; подавайте, а сами прочь отворачивайтесь, чтобы ни на кого не дунул и не взглянул! Ведь он великий волхв и прелестник, чтоб не прельстил и нас к себе не привратил: он хоть кого прельстит; он и царя может прельстить, а не только нас; и называли великим волхвом, так как и Господа прежде называли»⁵⁰. И действительно, все мнимо-чудотворные и пророческие обаяния «великих волхвов» – пророков людей божиих отличались чертами чародейным, волшебными и шаманскими. Как в языческой древности появление волхвов и ведунов ознаменовывалось потрясениями во всей физической природе, так и появление новых великих волхвов – лжепророков людей божиих обставляется в их песнях знаменьями и чудесами. Селиванов говорить о себе: «а рождения и появления сына божия, по пророчеству, давно ожидали, о чем и было возвещено: как народится сын божий и приметь крещение чистоты, в то время явится звезда с хвостом, и тогда последуют за ним многие тысячи всякого колена людей... И когда он облекся в чистоту сына божия, то действительно тогда же явилась на небе звезда с хвостом, мир тому не мало дивился»⁵¹. И в песнях своих люди божии поют про появление Селиванова:

У нас было на сырой земле

Претворилися Такие чудеса:

Растворилися седьмые небеса,

Сокатилися златые колеса,

Золотыя, ещё огненныя

Уж на той колеснице огненной

Над пророками пророк сударь гремит,

Наш батюшка покатывает,

Утверждает он святой, божий закон.

Под ним белый, храбрый конь,

Хорошо его конь убран,

Золотыми подковами подкован.

Уж и этот конь не прост:

У добра коня жемчужный хвост,

А гривушка позолоченная,

Крупным жемчугом унизанная,

В очах его камень маргарит,

Изо-уст его огонь-пламя горит

Уж на том ли на храбром, на коне

Селиванов наш покатывает,

Он катает со златыми ключами

По всем четырем сторонушкам;

По иным землям французским.

Французским и иркутским.

Набирает он полки премудрые,

Кавалерию духовную.

Спешит батюшка, катает

Он со страшным судом,

Со решеньем и прощеньем,

Со златыми, со трубами,

С богатырскими конями ⁵²

Как волхвы и чародеи знали разные приворотные средства, чтобы расположить и привлечь к себе чьё-либо сердце, доверие, любовь и проч.,– так и пророки и пророчицы людей божиих «подносят иногда пришедшим к ним людям какого-то волшебного настоя, в виде красного вина, после чего выпивший чувствует, говорят, какое-то непонятное, особенное влечение к их секте»⁵³.

Далее, как волхвы и кудесники одним дуновением своим могли обморочить и восстановить человека, а заговорами своими избавлялись от меча и ружья, свергали железные оковы, отпирали замки и выходили из темниц, – так и «великие волхвы» – пророки людей божиих будто бы обладали всеми этими чародейными силами. Тот же Селиванов о себе говорить: «в одно время были мы на беседушке, и одна девица пророчица, по ненависти, стала с камнем у дверей, поднявши руку, и как подняла камень, так и окаменела у неё рука... А ещё брат её хотел меня застрелить из ружья, когда я ходил на праздник из села в Тулу: то каждый праздник, когда я приду, он выходил в лес с ружьём и стрелял по мне шесть раз: но ружьё, но промыслу Божьему, не выстрелило ни одного разу... В одно время, первая и главная пророчица в корабле матушки моей. Акулины Ивановны, Анна Романовна, взявши меня в особую горницу, сказала, что я давно с тобою хочу побеседовать: садись возле меня! И посадя, схватила крест и хотела привести меня, и говорила: приложись ко кресту! А я взял от неё и сказал: Дай-ко, я приведу тебя снова самую!.. И тут накатил на неё мой дух, и она, сделавшись без чувств, упала на пол... Взял я, подунул на неё своим духом, и она как от сна пробудилась, встала и, перекрестившись, сказала: «О, Господи! Что такое случилось? О, куды твой Бог велик!..» Приведши меня в Тулу, посадили на стуле, подпоясали поясом железным, фунтов пятнадцать, и приковали меня к стенам за шею, за руки и за ноги; на часах стояли четыре драгуна... Возжелал я соити со креста, и только-что сие подумал, то всё железо с шеи, с рук и с ног свалилось, а драгуны тогда все заснули, и я вышел вон и гулял по двору» и проч. Про чародейные и волшебнические действия Данилы Филиппова и Ивана Тимофеева Суслова у людей божиих сохраняются подобные же легенды и мифы. Далее, мнимо-сверхъестественный дар таинственного предведения и предсказания урожаев или неурожаев, удачи и неудачи разных промыслов и мнимо-сверхъестественная власть одним даровать изобилие и урожай,– а других – лишать, всё это атрибуты, завещанные великим волхвам и волшебницам – пророкам и пророчицам людей божиих финско-славянским кудесничеством. Мы видели, как в древней России, «в ловы идуще или на куплю отходяще – чародеянием и кобми ходили сих искати». Видели также, как древние чудско-славянские кудесники истолковывали причины неурожаев. Известно также, что все финские племена – самоеды, мордва, чуваши, черемисы, вотяки, остяки и проч. и доселе пред началом всяких промыслов прибегают к шаманству, и шаманы – самоедские тадибеи, черемисские корты, вотяцкие тоны и ведины или ведуны и проч., вопрошая своих богов и духов, предсказывают, по вдохновению их, об изобилии или недостатке урожаев, мёда, рыбы, зверей, скота и проч. Так точно и пророки и пророчицы людей божиих, подобно древнерусским волхвам и финским шаманам, присвояли себе сверхъестественную власть – распоряжаться жизненными произведениями природы: «Пророчица Анна Романовна,– говорит Селиванов,– узнавала в море и реках, когда будет рыбы лов, и в полях хлебу урожай, почему и по явности она прославилась: и знавши это, многие из миру к ней приходили и спрашивали: сеять ли нынешний год хлеб? а также о рыбе: ездить ли ловить или нет? И если она кому велит сеять хлеб или ловить рыбы, то много в тот год хлеба уродится и рыбы поймают; а в который год не прикажет, то ничего не поймают, и не уродится хлеб ⁵⁴. Самая таинственность и строгая замкнутость традиционного, преемственного обучения тайнам пророчества вполне соответствует столь же сокровенной и в тесном кругу замкнутой наследственной передаче тайн кудесничества и шаманства. Известно, что в старину чудско-славянские волхвы и кудесники и бабы кудесницы под строгим секретом передавали своим родственникам или самым ближайшим людям свои заветные тайны, своё знахарское искусство – колдовское и пророческое. «Невежды держали у себя лживые молитвы, заговоры и заклинания, волховники и чаровники «от отец и прадед»⁵⁵. И доселе знахари обыкновенно передают своё звание только в глубокой старости, или при смерти, близким своим родственникам, как наследство. Шаманы или кудесники финских племён также строго соблюдают таинственную наследственную передачу своего шаманского искусства. «Преимущество своё пред простым народом, говорить, например, Лепёхин о самоедских шаманах – тадибеях,– и беспрерывное преемство своего художества определяют и заключают тадибеи единственно в своём роде; потому всегда от восходящей линии предков переходит к нисходящим потомкам знание и отправление их чина, в котором непосредственное обучение, по мнению самоедов, от самих тадебциев невидимо приемлют, с помощью однакож старых тадибеев, которые молодым своим братьям споспешествуют своими советами подобающим образом обходиться с тадебциями»⁵⁶. Точно также и у пророков и пророчиц людей божиих всегда был самый тесный и таинственный круг наследственной или традиционной преемственности их шаманско-пророческих секретов. У людей божиих обыкновенно наследуют звание пророческое дети, рождённые от свального греха пророка и пророчицы и всего корабля мужчин и женщин. Такие дети воспитываются обыкновенно и учатся тайнам шаманского пророчества: мужеский пол у пророков, а женский у пророчиц, и впоследствии заступают их место в обществе людей божиих ⁵⁷. В 1828 году старшая пророчица людей божиих, Анна Скочкова, крестьянка Саратовской губернии, при допросе раскрыла тайну выбора пророков и пророчиц у хлыстов. «В Турции, говорила она, среди бежавших туда гребенских и запорожских казаков, хлысты имеют главного настоятеля своей секты, от него получают все нужные книги. Там были строго испытываемы и утверждаемы пророки и пророчицы хлыстов. Оттуда выдавалась им в дар книжка, похожая на молитвенник; книга эта была напечатана русскими красными словами, но разобрать и понять её было невозможно. Только пророки и пророчицы могут её читать очень скоро, от левой руки к правой. Главная пророчица обязана была двух или трёх девочек, по усмотрению, предварительно познакомить с сею грамотою, а пророк столько же мальчиков, но не иначе как секретно, дабы, в случае их смерти, из оных девочек и мальчиков могли быть избраны пророчица и пророк. Прочим же сей грамоте учиться не дозволяется⁵⁸. По мнению симбирских, алтырских скопцов, для того чтобы сделаться пророком, даже скопец «большой печати», т.-е. вполне оскопившийся и приведший в скопчество 12 учеников, должен быть хоть раз при смерти одного из скопческих пророков – восприять в себя душу пророка.⁵⁹ Наконец, подобно всем кудесникам и шаманам, пророки и пророчицы людей божиих пользовались простотой необразованного и суеверного народа для наживы. Суслов обогатился на счёт «золотой казны» суеверных «гостей-корабельщиков», завёл свой дом в Москве и спокойно прожил в нем 30 лет под именем темного богатины Ивана Тимофеевича Суслова. В 1735 году, когда сборище людей божиих было открыто в Москве правительством, по доносу разбойника Караулова, и в Петербург наряжена была следственная комиссия для исследования их учения и действий,– пророки и пророчицы людей божиих прямо сознавались перед комиссией, что они простотой и безусловным повиновением грубых невежд пользовались к своему обогащению⁶⁰. В рассказах Селиванова про лжепророчицу Акулину Ивановну говорится, что она была «великая миллионщица». И сам Селиванов, кажется, тоже был не прочь наживать богатство. «Явное богатство,– говорить он,– не вредит умному человеку». Людям божиим предсказывал он обогащение, если они будут соблюдать чистоту. Когда он был на соборе лжепророчицы Анны Романовны, «она велела выдвинуть на средину собора какой-то сундук и, севши на него крепко вместе с Селивановыми, сказала ему: «ты один откупишь всех иностранных земель товары». Сам Селиванов говорит о себе: «когда я пошёл в Иркутск, у меня было товару только за одною печатью, а как пришёл из Иркутска в Россию,– тогда вынес товару за тремя печатьми»⁶¹.

Во-вторых, богослужение людей божиих есть ничто иное, как смесь библейско-христианской санкции с финско-славянскими языческими сборищами и молениями и славянско-финским шаманством. Древне-языческие, чудско-славянские, так называемые церковными иерархами «идольския сборища и мольбища», преобразовались в секте людей божиих и скопцов в так называемые божьи соборы и моленья. Так переименовал их Селиванов: «именуйте, писал он, свои собрания божьими соборами: первый – есть собор отца вашего искупителя, другой – матушки нашей Акулины Ивановны, а третий собор – возлюбленного моего сыночка Александра Ивановича, четвёртый же собор всех верных праведных»⁶². Все существенные атрибуты старых чудско-славянских идольских сборищ, как-то: хороводы, пляски, скаканья, плесканья и т. п., песни мирские, даже самый свальный грех – «великое прельщение и паденье мужам и отрокам», жёнам замужним беззаконное осквернение и девам растление,– всё это существенно вошло в состав радений и бесед людей божиих и только приняло в них новую, сектаторскую форму. Вообще, вследствие векового физиологического и умственно-бытового смешения славянского племени с разными финскими племенами,– и в мнимо-богослужебных соборах и раденьях людей божиих выразилась смесь славянских и финских элементов. В первой половине радений преобладает элемент славяно-русский, а во второй–финско-шаманский. Так называемое круговое, хороводное раденье, в котором мужчины и женщины, присутствующее на соборе божьем, становятся в круги, подобно как в обыкновенных простонародных русских хороводах, очевидно, есть религиозная санкция древнерусских языческих хороводов, которые в XIV в. относились к числу отречённых суеверий и бесовских радостей. Все богослужебные песни людей божиих суть ничто иное, как переделка русских простонародных песен в духе мистического учения людей божиих. Сам напев их религиозных песен есть напев простонародных русских песен – протяжно-заунывных, хороводных и плясовых. Кроме того, в составь богослужебных песен людей божиих вошли и некоторые древнерусские духовные стихи, как, например, стихи об Иоасафе царевиче, об Иосифе Прекрасном, стих о Голубиной книге и др.⁶³ Сам Селиванов в одно время был калекой перехожим, по собственным словам его, «в нищенском образе ходил по ярмаркам и пел стихи»⁶⁴. Наконец, моленье людей божиих перед чаном, наполненным свежей водой, и гадательное слушание из-под чана таинственных, предвещательных голосов и т. п., это моленье перед водой есть ничто иное, как остаток древне-языческого моленья и гаданья наших предков у воды, или так называвшегося тогда моленья «речного и кладязного». С другой стороны, в составе богослужебных радений людей божиих, особенно в обряде пророчества, весьма заметно отразилось не только славяно-русское кудесничество, по и финское шаманство. Секта людей божиих особенно распространилась в пределах речной системы Волги и Оки, там, где преимущественно сосредоточено финское население, где сплошь и рядом в целых деревнях и даже волостях живут крещёные и обруселые чуваши, черемисы, мордва, вотяки и проч., и где русское население, большей частью, представляет сплошную смесь славянского элемента с финским. Эта секта также распространилась среди чухонцев С.-Петербугской губернии – племени тоже финского. Возникши в такой этнографической среде, среди крещёных и некрещёных, обруселых и полуобруселых финских племён, секта людей божиих очень естественно многое от них заимствовала. Та огромная масса русского православного народа, которая была ничто иное, как давно обруселая чудь, меря, мордва, или состояла из обруселых чухонцев, чуваш, черемис, вотяков и пр., в XVII и в XVIII в. далеко не вся отстала от старого финского шаманства. И вот вышедшие из этой массы или появившиеся среди её книжные и учительные люди, вроде Данилы Филиппова, Суслова и Селиванова, внесли в основанную ими секту финский шаманизм, придав ему наружно-христианский вид пророчества. В сущности же, и под видом этого пророчества, во всей ясности проглядывают все существенные черты финского шаманства. Мы проведём здесь поподробнее параллель между финским шаманством и пророчеством людей божиих, для того чтобы показать, как глубоко запечатлелся в массе русского народа восточный, финский и, притом, самый грубый, шаманский умственный склад, и как он, в XVIII в., в этот великий век разума и философии, отвлекал и доселе отвлекает наш бедный, тёмный народ от света в самый мрачный заколдованный круг восточно-финского исступления и суеверия. Главным образом финское шаманство глубоко отпечатлелось на пророчестве людей божиих в том виде, в каком оно доселе особенно сохраняется у самоедских племён. У мезенских самоедов, как свидетельствует миссионер отец Вениамин, тадибей или шаман с вечера возвещает, что на другой день будет производиться самбадава – битье кудес, в таком-то чуме. Поутру из всех окрестных чумов собирается народ. Мужчины садятся по правую, а женщины по левую сторону. За ними входит тадибей и начинает шаманить. Когда тадибей ударит в пензер, – самоеды, под звуки его, сперва припевают тихим голосом, а потом громко кричат: гой! гой! гой! Этим однообразным распевом и криком они выражают внутреннее желание, чтоб тадебции услышали воззвания и молитвы тадибея. К концу самбадавы тадибей является исступлённым, восторженным и восклицает: «Няс-то, пришли товарищи, тадебции!» Впав в исступление, тадибей начинает разговаривать с духами и пророчествовать. Именно, он предсказывает или об излечении от болезни того, по просьбе которого бьёт кудесы, или об отогнании волков от стада оленей, или об успехах промысла, на который сбираются самоеды, или о напущении и отвращении какого-либо несчастия и т. п.⁶⁵. Сибирские самоеды, именно тазовские осамоедившиеся остяки, точно также, по назначению тотеба или шамана, собираются в один чум, а зимой в землянку, и при этом закрывают войлоками все отверстия в чуме и ледяные окна в зимних землянках. Потом, усевшись в круг,– мужчины на правой, а женщины на левой стороне, начинают петь шаман-тотеб запевает и за ним все самоеды-остяки поют громко: экы-хон, эки-хон, эки-хон, и т. п. Иногда во время пенья, а иногда по окончании, находит на тодэба и даже на остяков лус – дух божий, и начинает поочерёдно каждому остяку предсказывать, кто про что спрашивает: кому про удачу или неудачу промысла звериного или рыбного, кому про болезнь, кому про благополучие или несчастие какое-нибудь и т. п. Не тоже ли, в сущности, бывает и в пророчествах людей божиих и скопцов? Совершенно также люди божии и скопцы собираются в один дом, и также всегда по предварительному извещению пророка и пророчицы, и в молельной комнате закрывают все окна. Мужчины также садятся по правую сторону, а женщины по левую. Затем, когда пророк и пророчица и все люди божии иди скопцы, подобно черемисским молельщикам, оденутся в белые рубашки и зажгут восковые свечи,– начинается общее пенье. Сначала, подобно самоедам, поют тихим, протяжно-плачевным голосом: «сошли нам, Господи, духа святаго» и пр. Потом начинают петь скорым голосом, напоминая самоедское гой: «гой дух святый – дух, гой дух – святый дух». К концу пения пророк, подобно крику самоедского тадибея: «няс-то»,– вдруг восклицает: «вот катит! вот катит! дух святой катит! накатил, накатил!» Это значить, что, подобно самоедскому лусу или тадебцию, на пророка сошёл дух. Тогда начинается пророчество, как у финской чуди шаманство. Как у всех финских племён шаманы, во время пророчеств, обыкновенно всячески кривляются, бьют себя в грудь, и забалтывают и кричат до исступления, бешенства и обморока, так и у людей божиих и скопцов пророк, во время своего пророческого шаманства, всячески кривляется и мечется, бьёт себя в грудь кулаком и по лядвеям ладонью, болтает и кричит до исступления: от исступления и болтовни он утомляется до того, что почти всегда у рта его появляется пена и нередко он падает в обморок⁶⁶. Подобно тому, как у самоедов тадебции или лусы возвещают предсказания о погоде, о разливах вод, об улове рыбы и зверя, о болезнях и т. п.,– и у скопцов, по их выражению, «духи поют через пророков», или «дух в круге возвещает чрез пророчески уста» также о воздушных переменах, о дожде, о граде, об урожаях, о болезнях и т. п.⁶⁷ Как для самоедов, остяков, черемис, после вопроса о здоровье или болезни и смерти, первыми насущными вопросами были вопросы о средствах жизни, об урожаях и неурожаях хлеба, об изобилии или неудаче промыслов рыбных, звериных, пчеловодных и других, и они, с этими животрепещущими вопросами, прибегали к шаманству тадибеев, кортов и т. д.: так и русский простой народ, мучительно тревожась жизненным вопросом об урожае или неурожае хлеба в предстоящем году, о благополучии или неудаче рыбного и всякого другого промысла, тоже невольно шёл к пророку, как своему шаману, чтоб тот попророчествовал или пошаманил ему на столь животрепещущие вопросы жизни. Когда разнеслась молва, что пророчица Анна Романовна хорошо пророчила про урожаи и неурожаи и про другие промыслы, то, по словам Селиванова, «многие из миру к ней приходили и спрашивали: сеять ли нынешний год хлеб? а также о рыбе: ездить ли ловить или нет? И она, созывая свой собор, состоявший из 80 человек, «ходила в слове» и пророчествовала, в какой год и у кого уродится много хлеба, и рыбы изловят много, и в какой год будет неурожай и неулов рыбы и проч.».

Знать такие жизненные тайны для народа бедного, в хозяйстве своём всецело зависящего от физических сил естественной экономии,– знать такие насущные, животрепещущие тайны – для него было такою мучительно-тревожной потребностью, что ему как будто необходимы были пророки или пророчицы, на подобие самоедских тадибеев, и т. п. Если их не было, а были близко финские шаманы, то многие православные мужики и бабы не прочь были сходить и к этим шаманам и попросить их пошаманить, как уродится нынешний год хлебец,– цел ли будет в лето скот от зверя, какой будет в нем приплод, не захворает ли кто из их семьи и т. п. На низу Енисея один русский крестьянин в 1863 г. даже сам шаманил вместе с юрацким шаманом, и в своём шаманском исступлении они порешили живой загрести в землю 8-летнюю девушку. Но вот, на место финских шаманов, в угоду насущным потребностям тёмного народа, явились пророки и пророчицы людей божиих и скопцов,– и вот масса народа устремилась к ним на соборы послушать их лжепророческого шаманства о своём житьё-бытьё. И тем охотнее народ собирался на моленья и пророчества людей божиих, особенно народ обруселый из вотяков, чуваш, черемис, мордвы и т. п., в моленьях людей божиих он во многом видел восстановление и освящение своих прежних, отцовских и прадедовских молений и обрядов. Например, православному обруселому вотяку или происхожденцу из вотяков сродно было самое название: люди божьи, потому что вотяки и сами в язычестве называли себя уд-мортами – людьми божиими; близки, сродны были его сердцу и самые молельные дома «людей божиих», потому что и вотяки-язычники имеют для моленья такие же «моленные дома» – будшин-коалы, моленные избы, где тона или утисс-шаман молить Инмара «послать им тёплый дождик, урожай хлеба, наделить их детками, скотом, мёдом, счастьем, добрыми людьми, кротостью и прогнать от скота их хищных зверей ⁶⁸; наконец, православному, обруселому из вотяков, знакома и эта общественная коробка людей божиих, хранящаяся в их моленном доме, потому что и у вотяков в средине избной стены, где совершалось моленье, хранилась точно такая же общественная коробка с деньгами и другими приношениями и называлась ворд-шуд ⁶⁹. Точно также и православный, происшедший от предков-черемис, и особенно недавно крещёный и обруселый черемисянин тем более сроднялся и освоялся с сектой людей божиих, что на моленьях их дух, воспеваемый в песнях людей божиих, живо, наглядно напоминал ему его прежнего, праотеческого наибольшего бога Юма; в воспеваемой людьми божиими Божией матери он видел живое воплощение своей языческой божией матери Юмани-аба (божья матерь); а белые рубашки, какие надевают люди божии пред своими моленьями, и восковые свечи, какие они зажигают в начале раденья, в употреблении и у некрещёных черемис на их моленьях, особенно, в праздник нового хлеба (нарем у киндин), или накануне нового года⁷⁰.

Наконец крещёные, православные чуваши и мордва могли привнести в богослужение людей божиих и свою долю молельных обычаев; потому что и у тех, и у других есть опять сходство в моленьях. Например, известно, что люди божии, собравшись по обычаю в один дом человек до 50 или более, приносят с собою хлеб, чай, сахар, мёд, сласти или съестные припасы, из которых варят обед, если моленье бывает утром, или ужин. Потом зажёгши восковые свечи, начинают своё моленье. Наконец, после заключительной молитвы о благополучном возвращении по домам, все садятся за стол по местам и угощаются обедом или ужином.

Точно также бывает и у чувашей и мордвы. Лепёхин говорит: «многие из крещёных чуваш и мордвы и поныне не оставляют некоторый род своих богомольных обрядов. Они, собравшись в пространный дом, вносят в избу нарочно сделанный для того новый стол, ставят на него хлеб, соль, говядину, пиво, мёд и, засветив перед образом свечки, совершают своё моленье. Старший из сборища или иомзе–шаман, отошед к дверям, кланяется и читает свои молитвы; потом, подошедши к столу, указывает рукою на все, что на столе поставлено, порознь. Повторив сей обряд раз с шесть, затворяют двери, садятся за стол и едят оную пищу»⁷¹. Как у людей божиих в пророческое звание избираются лица обоего пола, и потому бывают пророки и пророчицы,– так и у мордвы и у чуваш – иомзя или их пророки-шаманы тоже бывают обоего пола.

Наконец, в мистико-пантеистическом миросозерцании людей божиих и скопцов весьма ясно отразился фетишизм финско-славянского язычества, прикрытый только церковно-византийским спиритуализмом. Скопцы представляют всю природу одухотворённою: к небу, солнцу, звёздам, луне, земле, горам, рекам, озёрам, лесам, зверям, и даже к змеям и червям, они также обращаются с покаянной молитвой, как и к ангелам, архангелам, херувимам, серафимам и всей небесной силе. Каждый новообращённый в скопчество должен произносить на скопческом соборе, по научению скопца-пророка, такое молитвенное заклинание: «Прости меня, Господи, Пресвятая Богородица, ангелы, архангелы, херувимы, серафимы, и вся небесная сила; прости небо, земля, солнце, луна, звёзды, озера, реки, горы и все стихии небесныя и земные»⁷². Или: «прости меня, батюшка родимый, на круге катающийся, прости солнце и луна, небо и звёзды, и матушка сырая земля, и пески и реки, и звери и леса, и змеи и черви»⁷³. Такое отношение к природе есть живой остаток языческого финско-славянского миросозерцания. Все финские племена также относятся к физическому миру. Общее всем альпийским народам верование,– говорить Кастрен – рисует себе силы природы, как существа жизнью и душою одарённые; почти каждый предмет, каждое явление в природе оживлены таким существом. Духи дерев, камней, гладкого озера и тихого ручья внемлют его молитвам и принимают от него жертвы. Коли удастся ему расположить к себе змею, медведя, волка, лебедя, то и в них он имеет верных хранителей, ибо в них сокрыты сильные духи. И есть много людей, особенно в северной Сибири, которые молятся предметам природы, в их материальном виде, и поклоняются им так же, как солнцу, небу, огню, воде и другим силам природы. Шаманы финские основывают всё своё учение на том веровании, что вся природа населена духами, которые имеют и доброе и злое влияние на все людские предприятия ⁷⁴. Такое же воззрение на природу господствовало и у славян-язычников: перуны, хорсы, дажбоги, русалки, дивы и проч. наполняли и одушевляли небо, солнце, месяц и звёзды, землю, воду, леса, и т. п. Даже в христианские времена, как видно, например, из «слова от видения Павла» солнце, месяц и звёзды, море и реки, земля и вообще вся природа представляются живыми существами, наблюдающими за нравственностью людей и угрожающими им за беззаконный блуд, давление детей, разбой, татьбу и всякие неправды ⁷⁵. И вот это-то финско-славянское воззрение на природу отразилось в миросозерцании скопцов. Они повсюду в природе видят живого Бога, Духа Божия. «Батюшка царь небесный,– говорил нам один туруханский скопец,– не велел нам даже козявки раздавить: он везде живой Бог». Отсюда проистекают все эти мистико-пантеистические символизмы, которыми характеризуются все песни людей божиих, воспевающих, например, сизых голубей – скопцов, солнце красное – Селиванова и т п. В частности, воззрение скопцов на солнце, как на могучую, животворную, а для грешников – грозную мать небесную, и на землю, как на такую же могучую мать землю, есть также остаток древне-языческого, финско-славянского мировоззрения. Новообращённый в скопчество должен давать следующее заклятие, которое у скопцов называется присягою: «про сие дело святое никому не проведывать ни отцу, ни матери, ни роду, ни племени; а буде проведаю, не подержи меня, матушка сырая земля, не дай матушка-красное солнышко свету белаго» ⁷⁶. Такое скопческое заклятие солнцем и землёй, очевидно, заимствовано из языческого, финско-славянского миросозерцания. Славяне, в язычестве, поклонялись солнцу, сначала как существу женского пола, как богине, а потом как богу–хорсу, дажбогу, боготворили также и святую землю, олицетворяя, называли её матерью сырой землёй. Земле, как божеству, каялись и исповедовались. В одном духовном раскольничьем стихе поётся:

Уж как каялся молодец сырой земле

«Ты покай, покай, матушка сыра земля!

Есть на душе три тяжки греха,

Да три тяжкие греха, три великие

Как спроговорит матушка сыра земля;

«В первом грехе тебя Бог простить,

Хоть бросил отца с родной матерью,

Втоды глупой был да неразумный сын.

И в другом грехе тебя Бог простит,

Хоть и жил со кумой со хрестовой,

Хоть прижили отрока младого,–

В годы холост был, да неженатый человек.

А и третьем-то грехе не могу простить,

Как убил в поле братенку хрестоваго,

Порубил целованьица хрестоваго⁷⁷

Все финские племена также боготворили и большей частью доселе боготворят солнце и землю: финны поклонялись солнцу, под именем Pāiuá, что значить солнце и бог солнца ⁷⁸. В частности «мордва и чуваши, говорить Лепёхин, солнце и луну не только за божества почитают, но и приносят жертву солнцу, в начале весны, когда хлеб сеют, а луне в новомесячье; мордва молилась солнцу: вышнее солнце светит на всё царство, свети и нам и на наш мир». Енисейские остяки не только боготворят солнце, но и подобно скопцам, представляют его существом женского пола, матерью людей, или девицей, разделяющей пополам с небесным богом, Ессом, управление миром. Точно также финские племена боготворили, и боготворят большей частью доселе, землю.

Удержав такое языческое, финско-славянское верованье в святую мать сырую землю, скопцы, подобно древнерусским стригольникам, исповедуются земле и верят, что мать сыра земля может передавать тайны. Селиванов говорить: «от некоторых детушек слёзы доходили ко мне по подземелью в Иркутск и обжигали мои ноги; я их спрашивал, и они сказывали, чьи оне» ⁷⁹. Только тайны скопчества нельзя было исповедовать сырой земле. Новопришедший в скопчество давал клятву: «Дай Бог мне огонь и пламя, и кнут и Сибирь претерпеть, сие дело не отложить, чтобы ни кому, ни роду, ни племени, ни сырой земле не сказать»⁸⁰.

Верованье в исповедь земле было и у славян, например, у сербов и болгар. Так, в сербской сказке о Трояне советуется одному мальчику, узнавшему тайну про Трояна: «ступай за город в поле, вырой яму, уткни в неё голову и трижды исповедуй свою тайну земле и потом закопай яму»⁸¹.

Самая апотеоза пророков, идея самозванства их христами, богами-саваофами, проистекала из восточноазиатского, чувственно-образного умонастроения тёмной массы народа и была совершенно в духе восточного, финско-славянского миросозерцания. Во-первых, антропоморфическая апотеоза людей, особенно вещих, каковы волхвы и богатыри, весьма обыкновенно как в славянской, так в особенности в финской и даже отчасти в татарской мифологии. По языческому верованию восточных славян, веривших в оборотней всякого рода, всякий великий волхв мог «сесть в боги», и невегласи, т.-е. невежды с полной верой баснословили даже в XVII веке, будто старший сын мифического Словена сел в боги, стал богом – громом, перуном. Ещё сильнее была вера в вочеловечение богов у восточных, финских племён, которые, крестясь и русея, вносили с собой эту веру и в массу православного русского народа. Все боги финской Калевалы, в позднейших народных представлениях, сходят на землю и принимают образ человеческий. Не чужда идея вочеловечения богов и тюрко-татарским племенам, по крайней мере, сибирским татарам. Так, по представлению последних, их божественный дух айна (Aina) часто принимает на себя образ человека⁸². Словом, вочеловечение богов и обоготворение людей самая обыкновенная идея в восточной мифологии⁸³. И вот, когда восточные финские племена стали мало по малу принимать христианскую веру и путём постепенного физиологического смешения входить в состав славяно-русской народности, – они внесли эту антропоморфическую идею вочеловечения богов и обоготворения людей и в своё новое миросозерцание. Под влиянием церковно-византийского книжного учения, финско-славянская идея мифической апотеозы выдававшихся над толпой влиянием и подвигами людей получила новое, высшее развитие. Народный стих о Егории Храбром, прикрытый канвой церковно-византийского сказания о Георгии Победоносце, в различных вариантах, является постепенным историко-литературным развитием и выражением той идеи, какая потом выразилась, в своём окончательном проявлении, в духовных стихах и песнях людей божиих и скопцов о «пророке над пророками» – Селиванове. В одном варианте, представляющем самую древнюю, языческую формацию народного миросозерцания, стих о Егории Храбром, под обликом христианского святого Георгия Победоносца, воспевает, мифического божественного богатыря, творца мира, устроителя финско-русской земли, подобного финскому вещему Вейнемейнену. Как финский Вейнемейнен, по изображению рун Калевалы, переделывает природу своими чарами, так и Егорий храбрый устроял финско-русскую землю сплою своих вещих слов:

Вы лесы, лесы дремучие!

Зараститеся вы, лесы,

По всей земле светло-русской...

Ой – вы – еси, реки быстрые,

Реки быстрыя, текучия!

Потеките вы, реки, но всей земле,

По всей земле светло-русской,

По крутым горам, по высоким,

По тёмным лесам, по дремучим...

Во втором варианте, стих о Егории храбром изображаете этого христианского героя в образе просветителя финско-русской земли и искупителя её от татарского ига и таким образом, представляет уже готовой, созревшей ту идею апотеозы, какая потом выразилась в апотеозе Селиванова. Егорий Храбрый говорить:

Ой – все вы лесы, лесы тёмные!

Полноте-ка врагу веровать,

Веруйте-ко в Господа распятого,

Самаго Егорья-света-храбраго!

Приехал Егорий свет-храбрый,

Приехал к горам высоким:

Полноте-ко, горы, врагу веровать,

Веруйте-ко в Господа распятого,

Самаго Егорья-свята храбраго.

Ох ты, птица, птица, лети в чисто поле,

Хватай поганых татаровей...

Ох ты, меч, меч самосек,

Ссеки буйну голову у татаровей.

Наконец, в третьем вариант, Егорий храбрый изображается уже в стихе, как Селиванов, искупителем женщин от ига татарского гарема и очистителем отатарившихся русских женщин. И надобно заметить, что этот вариант стиха записан г. Максимовым в Орловской губернии, близ того села, где, по некоторым сказаниям, была родина Селиванова. В этом стихе Егорий говорить:

Пойду я к бусурманищу,

Да стану за веру христианскую

Там стада пасли красныя девицы,

Красным девицам Егорий проглаголует:

Вы сойдитесь-ко на Киян-море,

Вы обмойте шерсть басурманскую,

На вас станут тела христианския,

А веруйте самому Христу, Царю небесному,

Ещё матери Богородице.

И Селиванов пошёл, как увидим дальше, на восток и даже к туркам и татарам –пошёл проповедовать свою чистоту.

Далее при восточном чувственно образном умонастроении, вследствие тысячелетнего непосредственно-натурального воспитания одних внешних чувств, без всякого развития высшей, теоретической мыслительности,– финско-русский ум никак не мог возвыситься до отвлечённой, метафизической идеи божества, без непосредственно-натурального, чувственного видения его лицом к лицу, или в каком-либо видимом, осязаемом чувственном образе. «Самоеды и другие алтайские, финские народы, говорить Кастрен, считают даже бесполезным воссылать молитвы к небесным и других могущественным богам потому, что они далеко, далеко живут от людей, невидимы, неосязаемы и неприступны. Поэтому они обыкновенно просят шаманов – воплотить, изобразить им невидимого, отвлечённого небесного Бога в каком-либо видимом, осязаемом чувственном образе, сделанном из дерева или камня, большею частью в антропоморфической форме, наподобие фигуры человека. Шаманы, в свою очередь, вопрошают богов или духов небесных, в какой форме им угодно народное богопочитание, из какого дерева должен быть сделан антропоморфический образ их, из какой колеи должна быть сшита на них одежда и проч. Боги или духи вселяются в шамана и возвещают ему, в какой форме или в каком образе угодно им воплотиться и принимать народное моление⁸⁴. Этого мало: по представлению финских племён, когда люди не знают никакой веры, Бог сам должен явиться им в каком-нибудь видимом и осязаемом образе, чтобы им наглядно, воочию увидеть, кому им молиться, и от собственного голоса божия услышать, как или какие совершать ему моленья, обряды и жертвы. По одной черемисской легенде, когда умножились люди на земле, разделились на племена и не знали, кому и как им молиться,– то родоначальники племён собрались на одно место, и перед ними явился в видимом образе Юма – седой бог или набольший и лично роздал разные веры, показав, какому племени как веровать и молиться Юме. Родоначальник черемисского племени опоздал явиться за верой на место собрания своих собратий и мучился вопросом: кому же ему веровать? Встретился ему родоначальник другого племени и возвестил, что Юма уже показал и роздал веры. «Так какой же мне держаться веры?» спросил с изумлением родоначальник черемисский. Тогда явился ему в чистом поле, в виде селезня, слетевшего с берёзы, Керемет, меньший брат Юмы. «Мне кланяйся! Сам Юма велел тебе кланяться мне», – так сказал Керемет родоначальнику черемис. И с тех пор черемисы молятся Керемету, в чистых местах, в рощах, у дерев, приносят в жертву уток и гусей, и берёза, у которой явился Керемет, имеет священное употребление при жертвоприношениях⁸⁵. Вот точно также возникла и в финско-русской массе нашего народа вера в высших духов людей божиих. Когда раскол возвестил, что истинная вера погибла на земле и, растерявшись в сотне толков, дошёл до нетовщины, до отчаяния и недоумения, как найти истинную веру, когда было, по выражению одного духовного писателя,– «что мужик – то вера, что баба,– то толк», тогда в тёмной, неразвитой, двоеверной финско-русской массе православного великорусского народа, по старому преданию, многим стала приходить в голову мысль – молить чрез лучших выборных людей самого Бога, чтобы он, подобно тому, как Юма явился родоначальникам разных финских племён для показания вер, также явился им видимым образом и показал воочию, наглядно, кому и как веровать и молиться. И вот, действительно, «из тех людей нашлись люди умные», и стали об этом молить Бога.

И вот, пользуясь таким чувственно-образным и легковерным умонастроениям тёмной, полуязыческой массы народной, какой-нибудь корыстолюбивый расколоучитель – волхв и чародей объявлял себя мессией, посланником свыше. И полуязыческая финско-русская масса православного и раскольничьего населения легкомысленно и простодушно верила, что действительно Бог внял моленью «умных людей» и явил себя, вместо креста или образа, в живом, видимом и осязаемом образе человека. И тем легче эта тёмная масса могла поддаться такому антропоморфизму, что для неё ещё не кончился мифологический период миросозерцания. В славяно-русском язычестве антропоморфизм только что начал развиваться, и выразился в поклонении идолам, потом незаметно смешался с полухристианскими верованиями. По грубому, чувственно-образному умонастроению, не только чувашину или мордвину, а и многим коренным русским православным людям казалось лучше и удобнее облекать свои религиозные понятия в живых лицах и образах, чем созерцать их в отвлечённом богомыслии и веровании. При вековом воспитании одних внешних чувств, под влиянием непосредственных предметных впечатлений природы, при крайней неразвитости отвлечённого и теоретического мышления, это мировоззрение имело глубокое влияние на нравственное воспитание сект. Достаточно было самого нелепого и изуверского учения, обставленного чувственными представлениями, возбуждавшими дикое воображение массы, чтобы увлечь её на путь сектантской пропаганды. Вследствие этого векового воспитания народа и в секте людей божиих и скопцов этот восточный умственный склад до того отпечатался, что и они всё невидимое, небесное стали воплощать в видимые, земные формы, или, как они выражаются, показывать о натуре.

И надобно заметить, что вся внешняя, чувственно-образная обстановка и обаятельность скопческих радений невольно увлекала и экзальтировала массу. Раденья скопческие, хороводные и круговые, скорее похожи были на торжественные народные игрища, или на театральные народные представления, чем на богослужение. Представьте, например, соборное раденье, какое бывало до 50-х годов в г. Алатыре, в доме тамошних знаменитых пропагандистов и меценатов скопчества, мещан Милютинских. За заставой города, среди огромного и густого сада, за высоким и глухим забором, в большом молельном доме собирались, например, в ночь на первый день пасхи или сошествия Святого Духа более 100 мужчин и женщин. Чинно, благоговейно собравшись в сборную моленную, тихо, молчаливо рассаживались люди божии по диванам, по обеим сторонам молельной комнаты. Все они в белой одежде: мужчины в белых длинных рубашках садились с одной стороны, а с другой стороны садились женщины в белых носках, в ситцевых платьях или сарафанах и белых рукавах, покрываясь большим белым платком. Наконец, когда все усаживались и водворялась благоговейная тишина,– торжественно входил на собор сам Милютинский с дочерью, а на других скопческих соборах – пророк. Расположившись в переднем углу, на высоком подмостке, на кресле Милютинский приветствовал наклонением головы всё собрание скопцов, которые встав со своих мест и обращаясь лицом к Милютинскому, низко кланялись ему. Спустя нисколько минут, по знаку Милютинского, всё собрание скопцов начинало петь: «Богоотец убо Давид пред сенным ковчегом скакаше играя: людие же божии святии образов сбытие зряще, веселимся божественне, яко воскресе Христос, яко всесилен». После этого общий хор заунывно тянул начальную скопческую песню:

От белой зари, с утра ранняго,

От востока, от Иркутскова,

Выкатало к нам наше солнышко,

Красно солнышко, сударь батюшко.

Сударь-батюшко, Кондратии-свет! и т д.

Заунывный, но торжественный напев этой песни приводил сборище в восторженное состояние; начинались пляски, и песни хоровые не умолкали, и т. д.⁸⁶

Возникши главным образом на почве народной финско-славянской, а не церковно-византийской, как поповщина и беспоповщина поморская, федосеевская и проч., община людей божиих приняла в себя и некоторые другие этнологические влияния и оттенки, кроме великорусско-славянского и финского. Кроме финских племён, славяно-русское племя смешивалось ещё мало-помалу с тюрко-татарскими племенами. Татары не только наполняли Казанское и Астраханское Поволжье, Крым, большую часть восточного Приуралья и пр., но и входили в состав населения многих великорусских городов и уездов, особенно в области речной системы Оки, Волги, Дона и Камы⁸⁷. Множество мурз и «рядовых татар» находилось в русской службе: татарами наполнены были полки солдат и стрельцов.⁸⁸ Татары были у русских в рабах⁸⁹. Немало находилось среди русского населения и турок. Военнопленные турки водворялись целыми колониями, как, например, в 1788–1791 и 1809–1812 годах существовала колония турецких военнопленных между Дмитриевском и Христофоровкой в Херсонской губернии⁹⁰. С другой стороны, русские селились между татарами, в татарских деревнях, как, например, в Свияжском уезде в с. Багаево, Арасланово, Б. Меми и многих других ⁹¹. Вследствие такого сближения русского народа с тюрко-татарским племенем происходили между ними и взаимная физиологическая помесь и умственное общение. В Сибири русские служилые и жилецкие люди, сжившись с татарами, забывали правила православной веры, во всём сообщались с татарами и с некрещёными татарками жили, как с законными жёнами⁹². Особенно в южно-русском казачестве много было примеси татарской и турецкой крови. О донских казаках ещё Котошихин заметил: «люди они породой москвичи и новокрещёные татары»⁹³. «Донские казаки доставали себе жён,– говорить Георгий,– по татарскому обычаю, увозом от своих соседей татар, смешивались с последними и составили одно общество. Большая часть донских казаков имеют вид смешанный с русским и татарским, без сомнения от матерей или праматерей татарок»⁹⁴. Смешиваясь таким образом с славяно-русским племенем, турки и татары принимали православную христианскую веру и русели⁹⁵. С другой стороны, и многие русские, смешиваясь с турками и татарами, принимали магометанскую веру. В восточных провинциях Московского государства некоторые русские, живя в наймах у татар, соблазнялись увещаниями своих хозяев и принимали татарскую веру⁹⁶. Многие, по татарскому обычаю, увлекались многожёнством, имели по две жены или вновь женились при жизни первых жён, держали наложниц⁹⁷. А казанские раскольники, живущие среди татар и невольно подвергающиеся их влиянию, заводили у себя даже татарские или турецкие гаремы: «У зажиточных раскольников – говорит г. Лаптев в описании Казанской губернии,– на задах изб, на дворах или огородах, ставятся особые кельи для сбора женщин и молодых девиц, из которых грамотные читают в праздники духовные книги. У очень зажиточных раскольников из таких келий образуются просто гаремы, где происходят часто оргии, куда зазывают народ для кутежа и совращения в раскол. У поморцев в Казани предводитель секты имел молельную в здании бывшего стекольного завода. Тут у него содержалось много молодых девиц, под названием келейниц, и здесь же творились раскольничьи оргии, например, мужчины и женщины собирались в одной общей тёмной бане и впотьмах, не разбирая кровного родства, брат сходился с сестрой, отец с дочерью... Заведение это закрыто, но, по всей вероятности, тайно существуют другие, имеющие подобный характер»⁹⁸. Множество раскольников, особенно гребенских и запорожских казаков бежали в Турцию. «Многие из раскольников,– как гласит доклад сената 1737 года,– великим числом людей ушед в турецкую границу, живут там, и поныне другим в пристанище служат»⁹⁹. И вот из этих-то тюрко-татарских родов русского населения, или из отуречившихся русских раскольников, выходили «турчанины родом» и, пользуясь, для своего обогащения, простотой и невежеством необразованного народа, особенно той массы православного народа, которая представляла новокрещёную смесь тюрко-татарского и финского племени, они ещё объявляли себя пророками, наподобие Магомета, пророками-саваофами и христами. Если не о первом, то об одном из самых первых пророков-христов людей божиих св. Димитрий Ростовский замечает: «сказуют того лжехриста родом быти турчанина»¹⁰⁰. И есть другое достоверное свидетельство, что русско-турецкие раскольники из гребенских или запорожских казаков, проживающие в турецких владениях, имели большое влияние на секту людей божиих и хлыстов. Именно, в показании одной лжебогородицы людей божиих, Анны Фёдоровой Скочковой, крестьянки Николаевского уезда, Самарской губернии, записанном в 1828 г. священником саратовская тюремного замка Вазерским, сказано: «секта хлыстов происходить от гребенских или запорожских казаков, живших в России и после бежавших в турецкие владения. Там они имеют главного настоятеля сей секты в виде христа, от него получают себе все нужные книги. Когда нужно им избрать богородицу и пророка-богомольщика, то они, утвердив избрание своё ручным подписанием, посылают с ним помощника к настоятелю. Там пророк живёт год и более для узнания обрядов, дознания в поведении и твёрдости в вере. После настоятель, утвердив сей приговор, посылает с помощником предписание, а богородице-богомольнице сорочку и вербу... Потом, избрав другую, которая навсегда должна быть дева непорочная, благообразной наружности и лучшего ума, опять тем же порядком посылают предписания, сорочку и вербу. Сия Анна Федоровна от настоятеля турецкого имела предписание, сорочку и вербу. Сверх сего ей была послана от него в дар книжка, похожая на молитвенник, печатанная от правой руки к левой, красными буквами»¹⁰¹. Под влиянием таких-то «турчанинов родом» или турецких раскольников, гребенских и запорожских казаков,– секта людей божиих и хлыстов, в южной и юго-восточной украйне России, получила сначала довольно явственный тюрко-татарско-казачий оттенок. В состав её общества вошло немало турецких и татарских родов казаков запорожских и донских; потому что эти казаки, из среды которых вышли и турецкие хлысты, были большею частью турецкого и татарского происхождения. «Черкасы, или запорожцы,– говорит Коллинс,– татарского племени»¹⁰². «В донской казачий род,– говорит г. Котельников в исторической записке о Куртоярской станице,– вошли некоторые калмыцкие, татарские, греческие и турецкие племена и через смешение изменились в русский род». На такой тюрко-татарской этнологической почве казачества, легко было с особенным успехом привиться секте турецких раскольников – беглых единоплеменников запорожских, гребенских и донских казаков.

Вследствие такого развития, на тюрко-татарской этнологической почве казачества, в секте людей божиих и хлыстов сначала весьма заметно отразился оттенок запорожско-казачьих привычек и восточного гарема. Запорожские казаки, по свидетельству Коллинса, страстно преданы были пляскам, колдовству, которым занимались у них и женщины высшего сословия, и управлялись избранными им самими полковниками.

И вот все это перенесено было ими и в секту людей божиих и хлыстов, а звание полковников усвоено предводителям-пророкам людей божиих; как видно, например, из слов песни людей божиих: «как и стал он полковник полковой, красных девушек полком полковать». Казачьи роды и круги обратились в религиозно-коммунистические гаремы – в круги и раденья людей божиих. Вообще, возникши от «турчанинов родом» и от турецких раскольников татарского, запорожского и гребенского рода, секта людей божиих до Селиванова вовсе не имела печати скопчества, а напротив скорее была религиозной пропагандой восточной, гаремной общины. До Селиванова она вполне представляла религиозно-оргический, восточный, гаремный коммунизм. Сам первый лжепророк «турчанин родом», по словам св. Димитрия Ростовского, «водил с собою девицу краснолицу, родом русскую», и 12 учеников ходили по сёлам и деревням и преимущественно увлекали в его сборище баб¹⁰³. В донесении петербургской следственной комиссии 1734 года, по поводу открытия гаремных сборищ людей божиих, сказано: «после богослужебных собраний, где происходили пляски, еретики редко расходились по своим домам, обыкновенно же ночевали в домах этих собраний, в которых устроено было множество кроватей для приходивших на моленье: здесь мужчины и женщины предавались гнусному разврату»¹⁰⁴. По словам Селиванова, родоначальника скопцов, до него люди божии страстно занимались женскою лепостью, то есть увлекались женской красотой. «Ходил я,– говорить он,– по всем кораблям и поглядел, но все женскою лепостью перевязаны, то и норовят только, чтобы с сестрой в одном месте посидеть»¹⁰⁵. Как все татарские стихотворения, мюрребы или четырёхстишия, все татарские песни имеют темой женщин и любовь, так и многие песни людей божиих дышат подобными мотивами.

И после, когда Селиванов восстал против гаремных соборов людей божиих и, по словам скопческой песни, сам стал он «полковник полковой красных девушек полком полковать»,– старый, тюрко-татарско-казачий гаремный отпечаток всё-таки сохранился на соборах и раденьях людей божиих и скопцов. Так называемый свальный грех, по общему сознанию самих людей божиих, совершался почти на всех раденьях, в некоторых кораблях свальный грех бывает почти на каждом чрезвычайном собрании¹⁰⁶. Всякий раз как людям божиим удаётся обратить в свою секту, например, 15 или 16-летнюю девушку,– так бывает на раденьи и свальный грех. Девицу сажают на возвышенное место, для неё особенно устроенное, и все собрание пускается плясать около неё, припевая: «поплясохом, покатохом на сионскую гору». Пляска делается живее и живее и скоро переходить в истое бешенство; вдруг, свечи гаснут, и начинается та сцена, которая называется свальным грехом. Именно, после бешеной пляски люди божии, погасивши свечи, валятся на пол и любодействуют, не разбирая ни возраста, ни родства¹⁰⁷, или, по словам одной песни скопцов, «от страстей на бок валятся». Песни строгих селивановцев-скопцов исполнены жалоб на то, что люди божии и после Селиванова сильно предавались «женской лепости». Например, в одной песне поётся:

У нас батюшки не стало

И теплота у нас отстала

А дух на круге возвещает

Чрез пророчески уста

Избранный мои дети

Приказ мой не исполнили

И чистоту свою замарали,

Слабость, лепость возлюбили.

Вы во внешности всегда жили,

И плотям своим уважали, и проч.

И кроме гаремного разврата, в секте людей божиих и хлыстов, под влиянием учителей её, «турчанинов родом» и турецких выходцев запорожских казаков,– выразились и другие тюрко-татарские оттенки. Основные догматы Корана: вера в пророков, которых у могометан считается более 100 000, и вера в предопределение, в судьбу вполне согласовались и с верой людей божиих и скопцов в своих пророков и в так называемую общую и частную судьбу. Как у магометан вера в судьбу создала более 100 000 пророков,– так и у людей божиих вера в рок, желание знать общую и частную судьбу вызвали сотни пророков и пророчиц. «Што рок – то пророк», – так гласит одна белорусская пословица. Далее, до Селиванова, люди божии на своих соборах, по его словам, по-татарски – «не ходили». Наконец, самая идея скопчества, эта дикая, варварская, анти-физиологическая идея, вредная везде, а тем более в холодном северном климате, – эта идея занесена в Россию и заронена в голову людей, подобных Селиванову, с востока, из Турции. Природная родина скопчества там, на востоке, где и родина полигамии, многожёнства. Скопчество и на востоке явилось, как фанатическая реакция, оппозиция против восточного любострастия, многожёнства и наложничества. Под влиянием востока и в Греции и Риме, во времена язычества, в противоположность апофеозе фаллоса и поклонению Венере, возникло восточно-евнушеское служение богине Кибелле. В Греции и Болгарии, в противоположность турецкому многожёнству и гарему, скопчество особенно стало развиваться с XIV в., как видно из жития Феодосия Тырновского, писанного Константинопольским патриархом Каллистом¹⁰⁸. Из Турции и Греции идея религиозного скопчества занесена в Россию главным образом отуречившимися или «турчанинами родом» – запорожскими и гребенскими казаками, жившими в Турции. И она привилась тем легче, что, по восточному умонастроению финско-русского народа требовалось, как мы видели, чтоб всё было показано в натуре,– чтоб для нравственного самоусовершенствования отсекать грех, так сказать, в натуре же, наглядным и ощутительным образом, вместо того чтобы вдаваться в отвлечённые толкования о самоотвержении, самовоздержании и пр. И вот, когда один из первых лжепророков, и «турчанин родом», и многие турецкие расколоучители из запорожских или гребенских казаков водворили на соборах людей божиих восточно-турецкий гарем, – тогда, напротив, Кондратий Селиванову крестьянин Орловской губернии, пошёл распространять в людях божиих восточно-турецкое евнушество, скопчество. И Селиванов, поэтому, является преобразователем, обновителем секты людей божиих и хлыстов. Он восстал против «женской лепости» – против тюрко-татарского гаремного любострастия и основал новую скопческую секту. Скопчество, таким образом, является как бы реакцией или оппозицией против тюрко-татарского гаремного характера, какой приняли было соборы людей божиих до Селиванова. И Селиванов покушался распространить его не только в русском народе, но и по всему востоку и между татарами. Татарское многожёнство он постоянно называл змием лютым, подобно тому, как в одной древнерусской богатырской былине и вся татарская орда изображалась под образом змея Тугарина¹⁰⁹. Селиванов дал себе задачу, идучи в Иркутск, «победить на востоке змея лютова, поедающа всех на пути идущих на восток людей божиих и стать во главе разных народов и племён»¹¹⁰. И действительно, последователи Селиванова успели распространить скопчество и между некоторыми татарами. Поэтому, когда Селиванов, на пути в Сибирь, стал было раскаиваться в том, что оскопил многих, и в том числе татар,– один сибирский татарин или турок сильно озлобился на него за то, что он скопил и их татар, и турок. «Ехавши я дорогою,– говорить Селиванов, – и помыслил: напрасно я людей скоплял, оскопил бы я сам себя, и спасал бы душу! Где ни взялся турка, схватил с моей головы престол и внёс в канаву, я за ним гнаться и говорю: «Отдай, турка, да отдай же! А если не отдашь, то разорю всю лепость на земле, и места ей нигде не дам, и голову срублю. Тогда турка взял, сам на голову мою надел и сказал: на вот, только нас не трогай»¹¹¹. Но всего более Селиванов старался искоренить турко-татарский гарем и «женскую лепость на соборах и кораблях людей божиих». Такое восстание Селиванова против лепости женской и против старых учителей и пророков сначала сильно вооружило против него всех людей божиих. В тёмных массах народа зашевелилось чувство недоверия к нововводителю, и затем последовал целый ряд гонений, которые, в конце концов, придали Селиванову значение гонимого учителя. Но о гонениях Селиванова мы поговорим в следующей статье.

Селиванов в продолжение своей деятельности не раз встречал противодействие в среде своих последователей. Они даже неоднократно покушались убить его. Так одна девица лжепророчица хотела убить его камнем, а брат её до 6 раз стрелял в него ружьём, но не мог застрелить. «А после оного, – пишет Селиванов, – восстали на меня все божьи люди, возненавидели чистоту мою, и жаловались учителю своему, пророку Филимону, который ходил в слове бойко, и он про чистоту мою в духе пел, а так ненавидел, и, призвавши меня, говорил: «на тебя все жалуются, что ты людей от меня отвращаешь»; a я ничего не говорил и всё молча был, но он сказал: «вишь какой ты, даром, что молчишь; смотри опасайся!» А мне в то время пристать было негде, потому что все меня погнали. А на крест меня отдали иудеям божии люди»¹¹². Но, несмотря на такие гонения, Селиванов мало по малу одержал верх над всеми лжепророками и лжепророчицами, и всех привёл к себе, к своему учению, и таким образом восточный гарем людей божиих преобразовался в восточную, турецко-евнушескую секту скопцов. Вот как он сам описывает, как он ходил по всем соборам и кораблям людей божиих и приводил их в свою скопческую секту: «По сырой земле странствуя ходил я, и чистоту свою всем явил, на колокольню всходил, и одной рукой во все колокола звонил, а другой избранных своих детушек манил, в трубушку трубил, и им говорил: Пойдите мои верные, избранные со всех четырёх сторонушек, идите на звон и на жалостный глас мой трубный, выходите из тёмного леса, от лютых зверей и от ядовитых змей, бегите от своих отцов и матерей, от жён и от детей, возьмите с собою только одни души, плачущияся в теле вашем! На сей мой жалостный глас и на колокольный звон некоторые стали от сна пробуждаться, и головы из гробов поднимать, и из моря на верх выплывать, и из лесу ко мне приходить; а я тогда имел нужду по всем городам ходить, потому что не мог нигде головушки своей приклонить, ходил в нищенском образе и часто переменял платья на себе. Однажды, не пивши и не евши, сидел трое суток в яме, где бросали всякую падаль; да во ржи был я десять суток, отчего, оченно утомившись, лёг и заснул; а проснулся, то увидел, что возле меня лежит волк, и на меня глядит; но я сказал: поди в своё место! И он послушался меня и пошёл. А потом я доживал в соломе двенадцать суток, и пища была со мною только один маленький кувшинчик водицы, которую употреблял я по ложечке в сутки. Но после оного перешёл я к божьему человеку, но и тут на меня доказали, и пришли за мною с обыском; меня же тогда спрятали и завязали в пеньковый сноп; а которые искали, сказали хозяину: что у тебя энто какой большой сноп? А я велел хозяину пробежать позади двора, в поле лечь. После того ещё меня искали, а я был в другом месте, тоже у божьего человека; мне деваться было некуда, велел покрыть себя свиным корытом; и тут меня отец мой покрыл, и не нашли. И ещё когда я ходил в Туле в нищенском образе, и вздумалось мне итить в село Тифинь, на ярмарку, и стихи петь, а брат мой, Мартинушка, меня не пущал, и говорил Мартинушка: смотри, брать, встречай меня! И пришёл я на ярмарку, а на оной стоял полк солдат, и у меня было три сумки: две я набрал, да хотел набрать и третью, а сам себе думаю: тут-то меня брат мой встретит с большою добычею; и пошёл к солдатам просить милостыню: но они меня схватили, и под палатку к себе взяли, и за телегу меня привязали и крепко караулили, а начальник им говорил: не верьте, он уйдёт, и остригите ему половину головы! Тут солдаты остригли мне половину головушки! Наступила ночь, и солдаты все полегли вокруг меня, а я шибко захрапел, будто бы уснул, а солдаты промежду себя и говорят: Этак старичок намаялся, тотчас уснул; потом и они все заснули, а я, взявши, головушку свою тряпочкой обвязал, и чрез них перепрыгнувши, и ушёл в рожь, а они меня хватились и закричали: Бежал! Бежал! Да и негде взять: только, однако, было: где я бежал, там рожь шаталась, а они и говорят: если пешком бежать, не догонишь, а на лошади ехать, то всю рожь поломаешь; а бежал я двадцать пять вёрст, всё рожью да речками, и если бы я вышел на большую дорогу, то меня бы там схватили, потому что у меня полголовы было острижено; и так я стороною бежал к братцу своему, Мартинушке, и постучался под окошком, а он выскочил, обнял меня крепко и сказал: о, братец, братец, говорил я тебе, чтобы ты не ходил! А я ему сказал: О, что же? Я славу Богу! – А где же тебе пол головы остригли? Но я ему отвечал: я тебе сказал, что приду, а волосы вырастут, об этом не тужи. Но он меня весьма крепко любил и во всём берег, я был молчалив и несмел: так куды мы с ним пойдём, и где нам дадут блинков, то он меня всё кормил, и подкладал, и говорил: На, ешь, да ешь же! а я молчал, кушал, и мы с ним ходили по божьим людям. В одно время были мы на беседушке, и одна девица пророчица, по ненависти, стала с камнем у дверей, поднявши руку, и как подняла, так и окаменела у неё рука; a я пошёл и лёг в ясли, и лежал в оных трое суток, и не пил и не ел, а крепко плакал и просил Отца Небесного: о, Отец мой Небесный! Заступись за меня сироту, и поддержи под своим покровом! И Отец мой за меня вступился, и она видела во сне, что её ангелы наказывали жезлами, и всю её избили, и велели просить у меня прощенья, и сказали: если он тебя не простить, то всё будет тебе такое мучение. Тогда она у меня просила прощенья, и говорила: прости меня, что я дерзнула поднять на тебя камень, и видела я во сне, что меня ангел жезлом наказывал, и вое кости у меня изломаны и болят, и он велел мне у Вас просить прощения; если Вами прощена не буду, то всё такое мучение принимать стану; тут я её простил. А ещё брат её хотел меня застелить из ружья, когда я ходил на праздник из села в Тулу; в каждый праздник, когда я приду, то он вы ходил в лес с ружьём и стрелял по мне шесть раз, но ружьё, по промыслу Божию, не выстрелило ни одного разу. А после оного восстали на меня все люди божьи. Тогда я пошёл стороною, лесом, к божьему человеку, Аверьяну, и, пришедши к нему, говорил: любезный Аверьянушка! не оставь меня, сироту, призри и утай от семейства и от посестры своей; чтоб никто не знал; пусти меня в житницу, за что тебя Бог не оставить: и он меня призрел и ходил ко мне тихонько от своих, и я ему объявил о чистоте; но он сказал: боюсь, чтоб не умереть. Но я ему говорил: Не бойся, не умрёшь, а паче воскресишь душу свою, и будет тебе легко и радостно, и станешь, как на крыльях летать, дух к тебе преселится, и душа твоя обновится; пойди к учителю своему, пророку Филимону, и он тебе то же пропоёт и скажет, что в твоём доме тайно сам бог живёт, и никто об оном не знает, кроме тебя; который и пропел ему все то самое, что я ему говорил. И тут он мне поверил, пришёл и поклонился, и принял мою чистоту, и, по приказанию моему, объявил посестре своей, что я у них живу, и сказал ей, как учитель их обо мне в слове провестил, что сам бог живёт у нас в доме тайно, и я его принял. Ещё в одно время был я в корабле у матушки своей, Акулины Ивановны, у которой было вольных людей тысячу человек; у неё была первая и главная пророчица, Анна Романовна; она узнавала в море и реках, когда будет рыбы лов, и в полях хлебу урожай, почему и по явности она прославилась; и знавши об оном, многие из миру к ней приходили и спрашивали: сеять ли нынешний год? а также о рыбе: ездить ли ловить, или нет? И если кому она велит сеять хлеб, или ловить рыбу, то много в тот год уродится хлеба и рыбы поймают; а в который год не прикажет, то ничего не поймают, не уродится хлеб. А как я вступил в собор, и она тогда ходила в слове, и людей было восемьдесят человек: вдруг вся встрепенулась и, оборотясь ко мне, говорила: сам бог пришёл: теперь твой конь бел и смирен. Взявши крест, ходила по порядку по всем в соборе людям, давала каждому в руки, дошла до меня последнего, потому что я садился завсегда у самого порогу и за порогом, был нем и не слышен, и никогда не отверзал уст своих, и отдала мне, и говорила потом пророкам: Ступайте на округу, и угадайте, у кого бог живёт! Тогда пророки пошли и искали но себе и по другим богатым, и у первых людей ни у кого не нашли, а на меня и не подумали. Тогда Анна Романовна сказала: для чего ж вы меня, бога, не нашли, где я пребываю? Взяла у меня крест и показала всем: вот где бог живёт! И всем оное сделалось противно и злобно. Потом велела она выдвинуть на середину собора сундук, и села на оный крепко, и меня возле себя посадила и говорила: ты один откупишь всех иностранных земель товары, и будут у тебя оные спрашивать, но ты никому не давай и не показывай, и сиди крепко на своём сундуке, а теперь же тебя хотят все предать; но хотя ты будешь и сослан далеко, и наложат на тебя оковы на руки и на ноги, но, по претерпении великих нужд, возвратишься в Россию, и потребуешь всех пророков к себе на лицо, и станешь судить их своим судом. Тогда тебе отдадут великую честь, и пойдут к тебе полки полками. Но в одно время, взявши она меня в особую горницу и сказала: Что, я давно с тобою хочу побеседовать: садись возле меня! и посидя, схватила крест и хотела привести меня, и говорила: приложись ко кресту! А я взял от неё и сказал: дай-ко я приведу тебя снова самое! Но она, не слышавши от меня слов, удивясь оному, сказала: ах, и ты говоришь! Что мы никогда не слыхивали, чтобы ты с кем говорил? И тут накатил на неё мой дух, и она, сделавшись без чувств, упала на пол, и я испугался, будто бы бог мой ничего не знает; взял, подунул на неё своим духом, и она, как от сна пробудилась, встала и, перекрестившись, сказала: О, Господи! что такое со мною случилось? О, куды твой бог велик! Прости меня! Взяла и приложилась ко кресту и говорила: Ах, как, что я про тебя видела! А я сказал: что такое видела? Скажи, так и я тебе скажу! И тогда она мне стала рассказывать, что от меня птица полетела по всей вселенной всем провестить, что я бог над богами, пророк над пророками. Тут я ей сказал: это правда; смотри же, никому об оном не говори, а то плоть тебя убьёт. Но всего моего похождения, и страдов не можно пером описать, скажу вам о возлюбленном сыночке Александре Ивановиче, который был мне верный друг и великий помощник, что нет мне ныне такова помощника, и нигде не могу избрать, ни в Питере, ни в Москве, и ни в других городах; много есть у меня добрых людей, но все нет такого, каков был он; он, по благословенно моему, пошёл в ночь озарить тьму темничным заключением и страданием; а я, по благословенно Отца своего Небесного, пошёл на восток, осветить всю вселенную и истребить в божьих людях всю лепость, и победить змея лютова, поядающа всех на пути идущих моих детушек. И когда я пошёл в Иркутск, тогда у меня было товару только за одною печатью: и как пришёл из Иркутска в Россию, тогда вынес товару за тремя печатями. Тут мне стали говорить и просить: Покажи нам товар свой! но я им отвечал, что не покажу, сами догадывайтесь! Я товар свой добывал всё трудами своими, свечи мне становили по плечам и по бокам все дубинками, а светильники у них были воловьи жилы, а на крест меня отдали иудеям божьи люди, а я жил тогда у жены грешницы, Федосьи Иевлевны, в доме; она меня приняла, а свои люди не приняли, и доказали и привели в дом её солдат; однако она не оробела; и приходили к ней два раза, и не нашли меня, а я уже был спрятан в подполье; а после этого мои людишки и сказали солдатам и офицеру: пойдёмте в третий раз и найдёмте его, и отдадим вам в руки на муки: и, приведши их, говорили: Берите! он здесь, в подполье; которые и выломали пол и вытащили меня за волосы. И тут меня били все, кто чем попало, без всякой пощады, поясок и крест с меня сняли, и руки назад связали, и назад гири привязали, и повели меня с великим конвоем, шпаги обнаживши, и со всех сторон ружьями примкнувши, одним ружьём в грудь, другим сзади и с обоих боков, так что чуть не закололи; привезши в Тулу, и посадили меня на стуле, подпоясали поясом железным, фунтов пятнадцать, и приковали меня к стенам за шею, за руки и за ноги, и хотели меня уморить; на часах стояли четыре драгуна, а в другой комнате сидели мои детушки трое, которые на меня доказали, и которых поутру хотели бить плетьми», и т. д.

Так мрачен этот восточноазиатский лабиринт, где заблуждалась и доселе заблуждается тёмная масса так называемых людей божиих, хлыстов и скопцов, а с ними и большая часть народа. И пусть бы только простой народ вступал в это дикое общество, но в нем принимали участие и лица высшего сословия, получившие образование в средних учебных заведениях. Так, например, в начале нынешнего столетия, по следствию открылось, что в обществе симбирских скопцов участвовали, между прочим, статский советник Еланский, майор Ефимов, капитаны Самойлов и Степанов, штабс-капитаны Сазонович и Неверов и многие другие. Тьма непроглядная обступала это общество, и неоткуда было пробиться в его среду ни одному светлому лучу разума.

Отовсюду с востока, и от финских племён, и от тюрко-татарских народов, и из Византии, нахлынула мгла суеверий и заблуждений на наш бедный, тёмный народ. Не с запада, а с востока он ожидал света жизни...

Селиванов пошёл на восток – обратить в скопчество разные племена и народы. И скопцы верят и теперь, что родоначальник их придёт с востока, с иркутских гор в Россию, расположится в Москве, «в мощной силе, на белом, духовно-рассуждающем коне, в главе разных народов и племён скопцов, и пойдёт распространять скопчество даже на западе, по всем землям французским»¹¹³. И чего же дождутся эти тёмные люди с востока? И кто же и когда же обратит их к свету запада? Наша неподвижная история, вероятно, ещё долго не ответит на этот вопрос. Но прошедшая история нашего народа давно ясно доказала, отчего он так страшно заблуждался, чего он искал, ищет и не может найти, и заблуждается в мрачном восточноазиатском лабиринте, и где его искомое, и в чем оно состоит.

Во-первых, история ясно доказала, что народу нужно знание законов природы, нужен ключ к естественной экономии. Для этого-то ему и нужны были сначала ведуны, волхвы, знахари, которые бы знали и открывали ему все тайны природы и жизни. Прежде всего народу особенно нужно было знание метеорологических условий русской земли, так как он почти исключительно занимался земледелием, повсюду водворял земледельческую колонизацию, «куда, по его словам, ходил топор, ходил плуг, ходила коса и соха». Многовековая, часто горькая, страдомая практика земледелия показала ему, что значить природа в деле земледелия. И монах тревожно отмечал в летописях русской истории те метеорологические явления, которые особенно ощутительно отзывались на народном хозяйстве. До XVI века летописцы, по случаю неурожаев, записали в летописях до семи страшных засух, когда, по их словам, «было вёдро вельми, изгарала земля, многие боры изгарались сами, ключи и болоты высыхали», до тринадцати несвоевременных морозов и снегов в летнее время; до четырёх случаев необыкновенных проливных дождей, ливших в течение целого лета, когда крестьяне «ржей не сеяли, и хлеб в полях и трава сгнивала»; несколько страшных бурь, срывавших хоромы и деревья с кореньев, и даже будто бы уносивших людей и животных; несколько градобитий больших и обширных. Были годы поразительные в метеорологическом отношении. Например, в 1303 году «зима, – говорит летописец – была тепла, не было снега во всю зиму, и не добыли люди хлеба». «В лето 1485 года, говорить летописец, – с осени паль снег на талую землю, и потом были морозы, и зима вся бяше тала, и по мхам и по болотам грязи люты, и под снегом подпрел корень ржаной, и по велице дни (после Пасхи) было вёдро и солнечно, а потом студёно и мокро, слякоть с морозом, и померз вышедший ржаной корень, и бысть черна земля, и потом не бысть дождя до Петрова заговенья»¹¹⁴. Как же народу земледельческому не дорого было знать все эти метеорологические условия русской земли? От них приходилось общим числом по 14 больших неурожаев на каждое столетие, считая лишь только записанные в летописях неурожаи. А тёмный народ, между тем, не знал этих метеорологических тайн природы, – и вот ему нужны были ведуны, знахари, которые обманом своим заменяли для него научное знание и морочили его предсказанием тех или других, важных в земледельческом отношении, атмосферных перемен – дождя, засухи, града, раннего или позднего инея, урожая или неурожая хлеба и т. п.

Во-вторых, народу крайне нужно было знание природы человеческой, знание условий здоровья и болезней. Практически, жизненно необходимы были все существенные знания физиологические, анатомические, гигиенические, медицинские и прочие, потому что его часто одолевали, мучили и губили разные болезни. Моровые поветрия, эпидемии страшно опустошали уезды и волости: из 200 дворов совершенно вымирали жители 90 и 100 дворов. Часто страдал народ от болезней геморроидальных, упоминаемых в старину под разными наименованиями: головной боли, течения крови, запоров, боли в спине и т. п. Нередки были нервные болезни – эпилептические, каталептические, истерические припадки, которые приписывались большею частью порче и влиянию таинственных сил, и носили разные народный имена, как например: камчюг, френьчуг, болезнь умом, беснование, расслабление, трясение, икота и т. п. Как особенные болезненные случаи упоминаются в старину: каменная болезнь, отека, сухотка, грыжа, зубная боль, глухота, немота, слепота, шелуди и проч.¹¹⁵ Как же, опять, народу не дорого было знание свойств всех этих болезней, способов их лечения, знание силы трав, кореньев и других лекарственных произведений природы, которыми бы он мог излечиваться от своих губительных недугов. А он не имел этих жизненных знаний,– и вот ему нужны были знахари, ведуны, нужны были их зелейники, травники, лечебники, заговоры и заклятия. Словом, народу крайне нужно было знание законов природы внешней и законов природы человеческой. А у него и тени этих знаний не было. И вот он верил ведунам, знахарям, и даже финским кудесникам: у них искал он разрешения мучивших его вопросов жизни и природы. Но не удовлетворили и ведуны, знахари – этого инстинктивного умственного запроса народной пытливости. Народ стал даже примечать обман и шарлатанство в их предсказаниях, стал иногда не верить им, потому что они не раскрывали ему тех таинственных сил и законов, которые так могущественно владычествовали над его жизнью и смертью и над его скудным хозяйством. Тайна воздуха, дождя, града, снега, инея, засухи, мороза, урожая и неурожая для него по-прежнему оставалась тайной. Голод от неурожаев по-прежнему губил народ. В XVIII веке и в первой половине XIX столетия, по-прежнему, часто бывали убийственные засухи, и в том числе 6 или 7 засух было необыкновенных, почти повсеместных. Град по-прежнему непредвиденно опустошал поля. В 1843 году, начиная с мая месяца и до сентября, было 326 градобитий в 250 уездах разных губерний. В 1844 году опять случилось 215 градобитий, которые уничтожили всходы, посевы и самую солому хлебов на пространстве 181,035 десятин. В 1845 году опять был град в 34 губерниях и истребил в течение мая, июня, июля и августа почти все произраставшие злаки и растения на пространстве 118,222 десятин. В 1851 году град в 16 губерниях обратил в бесплодную пустыню пространство в 40 000 десятин, засеянных хлебом. И страшные для народа известия о неурожаях в XVIII и XIX столетиях были чаще, чем прежде. Например, в XV столетии насчитывается до 18 неурожаев, в XVI – до 11, в XVII – до 12 неурожаев, а в XVIII столетии до 34; в XIX столетии, в одну первую половину, было до 39 неурожаев. Так, благодаря газетам, страшные для народа известия о неурожаях увеличивались и быстро распространялись, а знание окружавшей его природы и естественных явлений по прежнему оставалось недоступным для народа¹¹⁶.

Болезни также, по по-прежнему, одолевали народ. Появлялись даже новые, страшные и опустошительные болезни, как например сифилитические¹¹⁷. В XVIII столетии сифилитическая зараза – как говорить императрица Екатерина в своём «Наказе», – заражала и опустошала целые деревни и волости. Одним словом, природа так непредвиденно и жестоко карала тёмный народ почти на каждом шагу его жизни и хозяйства, что ему нужна была особенная рациональная предусмотрительность; необходимо было предварительное естествоиспытательное предузнание всего того, что может быть и что будет в природе; необходимо было такое знание физических сил и законов, на основании которого он мог бы математически вычислять и предузнавать все неизбежные явления в природе, так ощутительно и ежедневно отзывающиеся на его здоровье и благосостоянии. А такое знание и немыслимо было для народа. И вот ему нужны стали пророки или пророчицы, новые ведуны, знахари тайн природы. Не нашёл он в прежних языческих ведунах и знахарях инстинктивно искомого знания, разуверился в их способности предвидеть, предсказывать и предотвращать разные физические бедствия и, в частности, метеорологические условия урожаев или неурожаев, физические причины удачи или неудачи промыслов, болезней и т. п. – и пошёл к новым, христианским волхвам, ведунам и шаманам, – к пророкам людей божиих и скопцов; он думал у них найти этот дар метеорологического всеведения, дар пророчественного естествознания. И пророки людей божиих и скопцов – эти новые «великие волхвы», так же обманывают тёмный народ, как и прежние ведуны, волхвы и знахари; также морочат его, предсказывая ему, когда будет засуха, дождь, град, снег, иней, мороз, родится или нет хлеб, здоровый ли будет год для скота и для людей, и не будет ли какого морового поветрия и болезни и т. п.

В частности народу крайне необходимо было знание, как физиологии человеческой природы вообще, так в особенности физиологии брака, гигиены половых отношений и т. п. Незнание физиолого-гигиенических законов половых отношений было причиною того, что в народе нашем искони господствовала, и доселе большею частью господствует вопиющая неправильность в отношениях мужчин и женщин, и разврат часто принимал самые противоестественные формы и проявления. Например, сплошь и рядом бывают браки самые негигиенические: больные разными заразительными и наследственными болезнями, вроде сифилиса, золотухи, чахотки, сумашествия, и т. п., вступают в брак, заражают друг друга, и порождают болезненное, чахлое, гнилое, идиотическое поколение. А прежде, при восточном затворничестве невест до брака, как часто заключались браки между лицами с разными физическими недостатками и уродливостями. Перед появлением секты людей божиих и скопцов, в XVII веке и в первой половине XVIII столетия, да и после,– половые отношения сплошь и рядом были до возмутительности неестественные и антигигиеничные, даже помимо разнообразных проявлений содомства, онанизма: женились, например, весьма рано, на 12 и 13 году, женились в близких степенях родства¹¹⁸, или, по словам московского патриарха Филарета, «поимали за себя в жены в сродстве, сестры свои родные и двоюродные, а иные и на матери своя и на дочери блудом посягали, и женились на дочерях и на сестрах»¹¹⁹. Невежество причиняло женщинам страшный вред при самом деторождении, и тем многих из них отталкивало от замужества и заставляло предпочитать скопчество. Например, один казанский городской врач говорить: «повивальная бабушка, или грязное, отвратительное корыстолюбие – одно и то же». И в самом деле, чтобы напиться чаю или съесть чужой обед, бабушка не посовестится изуродовать женщину и ожидаемого младенца, а быть может и всё поколение, могущее быть впоследствии; обыкновенно, эксплуатация, особенно перворождающей, начинается с того, что бабушка после первого исследования детородных органов говорить, что матка не на месте, следовательно является необходимость её править и длинная перспектива жить на чужой счёт и за свою вредную работу получить ещё сверх того вознаграждение. Вследствие частого правленья грубыми мозолистыми руками обыкновенно бывают преждевременные роды. Но это ещё ничего не значит в сравнении с варварскими операциями во время самых родов. В числе операций, наиболее замечательных и наиболее употребляемых в этом роде, известны две: 1) бабка становится на живот роженицы и мнёт его ногами; 2) когда это не поможет, то бабка берёт роженицу за ноги, кладёт их себе на плечи, и начинает трясти бедную женщину вниз головою, чтобы таким образом высвободить младенца. Обыкновенный последствия такого обращения влекут за собою болезни половой сферы и часто бесплодие после первых родов. Что подобные случаи не редкость, не несчастная случайность, достаточно сказать, что в течение 8 месяцев пять таких случаев были известны городовому врачу небольшого города в Казанской губернии¹²⁰. Далее, вследствие физиологической аномалии в половой сфере и в половых отношениях, господствовали в них и нравственная неправильность, и крайняя недостаточность, неразвитость умственного самообладания в половых влечениях. До Петра Великого браки заключались, обыкновенно, без взаимного согласия жениха и невесты, по деспотическому произволу родителей и нередко даже по приказанию начальства и высших чинов,– и оттого в семействах происходили разлад, разврат и безнравственность. В 1693 г. патриарх Адриан свидетельствовал, что браки заключаются без согласия вступающих в брак, «от чего житие их бывает бедно, друг другу наветно и детей безприжитно». Церковные нравоучители, начиная с XI века, и особенно в XVII столетии, вопияли беспрерывно и громко, что по праздникам происходил особенно возмутительный и грязный разврат, на игрищах совершалось обыкновенно «и мужам и отрокам великое прельщение, женам замужним беззаконное осквернение и девам растление».¹²¹ Мужчины и женщины не стыдились ходить публично нагими, а женщины нахально дотрагивались до молодёжи и возбуждали их страсть словами самыми пошлыми, сальными, грязными.¹²² Всё это не могло не возмущать естественного и нравственного чувства и в самом простом народе. И вот, удивительно ли, что многие, вследствие того, пустились в другую, столь же неестественную и безнравственную крайность – в скопчество. Ересь скопческая, в этом отношении, является уродливой, неестественной, антифизиологической реакцией против уродливых, неестественных, антигигиеничных и безнравственных отношений мужчин и женщин. Она проповедует удаление мужеского пола от женского, и даже уничтожение, истребление самой физиологической способности взаимного влечения, совокупления и плодородия обоих полов. Когда мы спросили в Туруханске одного сосланного туда, довольно начитанного скопца, родом новгородца: «для чего скопцы скопятся?» он отвечал: «а скопимся мы потому, что дети греха умножились, что мужья и жёны, мужчины и женщины находятся в неправильных отношениях между собою. Муж с женой не знают одного, определённого времени для совокупления, тогда, как и у животных есть в этом случае определённость. При недостатках происходит между ними разлад, ссоры и т. п. Похоть плоти, во взаимных отношениях мужчин и женщин, порождает нравственный хаос. Молодость от неё ветренна, нисколько не владеет собой. Семяистечение порождает нечистоту. Наконец, венерическая болезнь съедает свежую молодость, порождаешь болезненное, гнилое потомство, возбуждает отвращение. При оскоплении ничего этого не бывает, и человек к труду прилежнее и в труде не рассеян. При скопцах и женщинам легче. При евнухах турецких,– жёнам турецких шахов и ханов легче. При оскоплении совесть чиста, не обуревают страсти, труда больше». Откуда проистекает такой противоестественный, антифизиологический взгляд на половые отношения? Очевидно, главным образом от незнания физиологии и гигиены этих отношений. Не зная физиологии зачатия и рождения человека, скопцы думают, что человек есть плод самых нечистых, грязных веществ. Селиванов говорит: «душа человека взята от сердец самого Бога Саваофа, а взят человек из самого гнусного семени и непроходимой грязи».¹²³ Такие мысли внушали народным грамотникам и древние церковные поучения. Например, в одном древнерусском слове о посте и составе человеческого тела сказано: «то помыслите и разгадайте, чего в нашем теле нет – огнь, зима, глисты, черви и проч.»¹²⁴. Не зная великого закона естественного подбора, не без цели создающего и женскую красоту, и по словам Дарвина, даже в животном царстве обусловливающего половой подбор, половые симпатии к тем или другим физическим качествам или своеобразным формам половой красоты, не зная физиологических законов и условий усовершенствования и вырождения человеческого рода,– скопцы в женской красоте видят нечистую, сатанинскую силу, а не существенный атрибут и служебную силу естественного подбора природы и физического усовершенствования человеческого организма. Селиванов учил людей божиих: «ненавидит душа моя женской лепости, как лютаго змея. Храните девство и чистоту, а чистота есть, прежде всего, удаление от женской лепости. Удаляйтесь злой лепости и не имейте братья с сёстрами, а сёстры с братьями, праздных разговоров и смехов, отчего происходить уже лепость: ибо оная, как камень магнит, имеющий свойство привлекать к себе близь находящееся железо, так и женская лепость, по врождённому свойству своему, каждого, близко обращающаяся брата с сестрою, привлекает к себе и неприметно вкрадывается в сердца человеческие, и яко моль точит и поядает всю добродетель».¹²⁵ Вследствие такого понятия, в закавказском крае скопцы для богомолья сходятся отдельно от скопчих, считая грехом самое малейшее прикосновение, даже нечаянное, скопца к скопчихе, так что если скопец обращается запросто со своей женою, с другою скопчихою, или с постороннею женщиною, то подвергается упрёку, выражаемому словом «лепость». В подтверждение обязанности удаления скопцов от скопчих приводит из Священного Писания стих: «стоять будут на Сионе горе 144 тысячи, иже с женами не осквернишася»¹²⁶. На просьбу пояснить слова писания «плодитеся, множитеся и наполняйте землю»,– скопцы говорят, что под словом «плодитеся» подразумевается «скопляйтеся», а «множитеся и наполняйте землю» значить, чтобы скопцы умножались до того, чтоб могли наполнить землю. О пресечении рода человеческого скопчеством, скопцы полагают, что люди, рождённые от греха, не могут принять все скопчество, а одни предназначенные, избранные самим Богом; поэтому род человеческий никогда не может пресечься, потому что мало кому дано быть скопцом¹²⁷. Наконец, не понимая той простой истины, что весь корень зла и неправильности половых отношении лежит вовсе не в половой сфере человеческой, а в неразвитости головного мозга, в неразвитости мозговой, умственной силы нравственного самообладания,– скопцы фанатически смотрят на самую половую сферу человека, как на органы сатанинские, нечистые. Отсюда-то и проистекает этот ужасный, фанатический, противоестественный акт оскопления, или, как скопцы говорят, обеления, которое у них иногда совершается дважды и бывает полное и неполное,– по их выражение, большая и малая печать¹²⁸. И какая варварская дичь, какое сумасбродство и сумасшествие в этом фанатическом обряде скопцов! Представьте, например, ночное собрание скопцов и скопчих, в белых рубахах, с зажжёнными свечами, хоть одно из тех собраний, который бывали до 50-тых годов в г. Алатыре, в доме мещанина Милютинского. При дико-вдохновенном, восторженном пении, вводят на соборное моленье новобранца–израиля, и затем, когда радения скопцов доходят до исступления, когда сам израиль приходить в ненормальное, паталогическое состояние, его выводят, среди скачки скопцов и заунывного пенья, в соседнюю комнату и там совершает оскопление какой-то старик. Затем кладут оскоплённого на кровать среди комнаты и скопцы и скопчихи, целуясь с ним, приветствуют его: Христос воскресе. Многие не выносили этой операции, совершенной ножом или бритвою, умирали вскоре после оскопления, а служившие у Милютинского хоронили трупы за садом, в поле. Ещё более отвратителен этот уже чисто каннибальский, антропофагический обряд оскопления 15 или 16 летних девушек, у которых отрезанные груди даже съедались на раденьи ¹²⁹. И сколько есть ещё нелепого, противоестественного в скопчестве. Вот, например, чтобы мужчине сделаться пророком, он должен, между прочим, съесть высушенное сердце умершего пророка, а чтобы скопчихе заслужить звание мироносицы, она должна обмыть умершего пророка, этою же водою обмыться сама и выпить остатки воды¹³⁰.

Дикая, анти-физиологическая секта скопцов как нельзя более ясно свидетельствует, до чего может заблуждаться тёмная масса, удаляясь от природы, нарушая физические законы, в непроходимой дали от света естествознания, и как вообще опасно, вредно лишать молодые простонародные поколения света естественного учения. Изуверская эта секта свидетельствует о страшном извращении человеческой природы в приверженцах турецко-евнушеской кастрации. Вообще, все мистико-идеалистические доктрины суть не что иное, как патологические, болезненные проявления нервной системы человека. А эта дикая, противоестественная восточно-евнушеская секта есть уже решительное умопомешательство. Недаром скопцы физически наказываются за свой тяжкий грех против природы. Посмотрите на скопца – это жалкий мертвец. Цвет лица его бледный, или жёлто-синеватый, под глазами синие пятна, кожа на теле морщинистая, все тело вялое, дряблое. В теле скопцов недостаёт надлежащего количества теплоты, и они чрезвычайно зябки даже летом. Голосовой аппарат у скопцов недоразвит или изуродован, вокализация их какая-то уродливо-женственная, характеризующаяся высокими нотами, как обыкновенно бывает у кастратов. Вообще, этот уродливый, анти-физиологический тип людей служит уроком, что уклоняться от природы безнаказанно нельзя. Иногда подумаешь, дикарь сибирской тайги и тундры безмерно превосходить их по развитию естественного чувства – чувства природы. Когда мы были в Турханске, к нам сошлись раз двое скопцов и пятеро тунгусов. Как типично, наглядно представился тогда нам резкий контраст детей природы, лесов и гор тунгусского хребта и этих врагов природы – исчадий турецкого лжеаскетизма. Тунгусы простодушно говорили нам своим от природы мягким, плавным голосом, с лёгкими жестами рук, раскрывая свои думы о природе, свои верования в неё.

Когда тунгусы, со свойственным им детским простодушием, раскрывали нам свои думы о природе,– один скопец встал, прервать их речь, и заговорил гордым, напыщенно-догматическим тоном: «ведь они идолопоклонники, а по-нашему надо блюсти – нести чистоту в небесную высоту». «Пойдём, брат»,– сказал другой скопец, и оба посолонь повернувшись, вышли. Когда они ушли, тунгусы, переглянувшись друг с другом, улыбнулись, и самым простосердечным, естественным юмором смеялись над скопцами. «Какой это народ,– говорили они,– прежде их не было здесь. Мы боимся их, как бы нас не стали класть (скопить). Если бы такой народ пришёл на наши чумы,– беда бы была». Так и диким детям дикой сибирской породы кажется смешным, диким и странным такое мрачное явление в жизни русского народа-цивилизатора азиатских дикарей, как великорусское скопчество. Да и со светом-то естествознания, кажется, легче подойти к этим диким детям природы, чем к каким-нибудь скопцам. Потому что те гораздо ближе к природе, обращаются в непосредственной её сфере, живут прямо по внушениям природы, веруют в природу, благоговеют перед природою. Солнце, каменный утёс, гигантская сибирская река – вот предметы их благоговения, а не скопцы-христы и лжепророки людей божиих. Следовательно, с диким сыном сибирской природы придётся прямо толковать о природе, о солнце, о каменном утёсе, о реке, о зверях и т. п., а скопец заговорить с вами текстами и непременно вступить в догматический туманный спор.

Но ужели же всё в скопчестве мрачно и дико? Ужели не живит его ни одно естественное, человеческое чувство? Да, чуть, чуть только проглядывает в нем тусклая идея свободы и лучшей социальной жизни. Массе народной столько же нужно было и улучшение её гражданской, социально-экономической участи, сколько и знание тайн природы. Не одна природа подавляла, угнетала народ своими физическими бедствиями – засухами, градобитиями, неурожаями, моровыми поветриями, и т. п. Над ним гнетущим образом тяготела и его крепостная забитость. А потому, и в социальном отношении, ему нужны были свои демагогические пророки-искупители, которые бы раскрыли ему его горемычную долю, судьбу. В XVIII веке, когда крепостное рабство достигло крайнего предела и произвол грубой силы дошёл до забвения всяких человеческих отношений,– масса крепостного народа судорожно волновалась то там, то здесь и чаяла искупления. И вот, когда Пётр III дал дворянству грамоту и вольности, и крепостной народ ждал и себе такой же грамоты и вольности, и когда уже ходили в народе слухи, будто Пётр III начертал эту грамоту о вольности,– тогда явился, в одно время с Пугачёвым и также под именем Петра III, Селиванов. Масса одинаково пошла за тем и другим, чая от обоих искупления. «Повезли меня в Сибирь,– говорит Селиванов, в то самое время, как и Пугачёва везли, и он мне встретился на дороге: его провожали полки полками, и также везли под великим конвоем, а меня везли вдвое того больше, и весьма строго, и тут которые его провожали, за мной пошли, и которые меня везли, за ним пошли»¹³¹. Селиванов был не только проповедником скопчества, но выдавал себя за покровителя низшей братии. По словам его, он избрал себе самого низкого рода убогих под свою руку, и возвёл их на высокую степень, а себя облёк в нищее одеяние и был яко убогий человек¹³². Он учил: «я всех равно почитаю, как богатого, так и нищего, и нищий да Бога сыщет»¹³³. Бедным классам народа он обещал обогащение, «тогда мои детушки,– говорил он, были люди бедные, но я им сказал: только храните вы чистоту, то всем будете довольны, тайным и явным (богатством), всем вас Отец мой небесный наградить»¹³⁴. Вообще секта людей божиих и скопцов, хотя в странной, мистико-фантастической форме, но отчасти выразила на себе отпечаток тех грёз и чаяний, какие в XVIII веке волновали крепостное крестьянство. Самозванство простых мужиков христами-искупителями, а баб богородицами есть, по-видимому, ничто иное, как мистическая апотеоза или религиозно-мистическое выражение надежд униженного крепостного сельского населения, крестьянина и сельской бабы-крестьянки, грубое, дикое, своеобразное признание их человеческого достоинства и гражданских прав. Эту мысль так выражает, одна песня скопцов:

«Дураки вы, дураки.

Деревенские мужики!

А и эти дураки

Словно с мёдом бураки,

А и в этих мужиках

Сам Господь Бог пребывает»

Так часто и картинно изображаемый в песнях скопцов суд, на который будто бы явится Селиванов судить,– суд этот есть ничто иное, как создание грёз и мечтаний несвободного народа о будущем решении и улучшении его участи. Так мечтал и грезил тёмный крепостной народ, когда ему было особенно тяжко и жутко. Тогда ему нужны были свои лжехристы-искупители. Наконец, после вековой крепостной деморализации после тяжкой страдомной работы, крепостным рабочим людям нужно было хоть по временам вздохнуть свободно, оживиться, возбудиться хоть какой-нибудь моральной надеждой. Английские рабочие ассоциации сумели устроить для своего оживления и развлечения клубы, ассамблеи вечерние. А наш рабочий народ ничего этого не знал. И вот он искал морального оживления и возбуждения в соборных раденьях людей божиих и скопцов. Здесь, в многолюдных собраниях мужчин и женщин, в торжественных оргиях на их раденьях, в хороводных плясках и песнях, в успокоительных пророчествах «духа-утешителя чрез пророчески уста»,– во всём этом сектаторы искали себе самое возбудительное моральное оживление, или, как говорят скопцы, душам своим воскресение и веселие. Стало быть, было же что-то соблазнительное и привлекательное в этих скопческих собраниях, когда в них вступали и полковники, и капитаны и штабс-капитаны. Многих, конечно, завлекали на вечерние и ночные собрания людей божиих и скопцов эти весёлые гаремные оргии, часто кончавшиеся «свальным грехом», несмотря на скопческий ригоризм и пуризм Селиванова. Женская лепость брала верх над чистотой Селиванова.

Таким образом, мы рассмотрели по возможности со всех сторон одну из самых мрачных сект в России, по преимуществу выразившую восточный умственный склад русского народа. Какой же вывод из всего этого? Один только,– именно тот, что изолированное, беспомощное умственное состояние тёмной массы народа, при восточном умственном складе её, при возбуждённой расколом предрассудочной народной мыслительности, доводить тёмный народ до дикого восточного шаманизма и антропоморфического идолопоклонства, до антифизиологического турецко-евнушеского кастратства. С другой стороны, в самых мрачных заблуждениях тёмной массы, порождённых влиянием восточного шаманства и пророчества, в этих шаманско-пророческих вещаниях о физико-метеорологических и патологических влияниях на жизнь людскую, о таких явлениях природы, как мороз, тепло, засуха, дождь, град, снег, иней, здоровье, болезнь, урожай или неурожай, изобилие или недостаток зверей, рыбы, разных минеральных продуктов и т. п.; в этих громких, восторженных скопческих вызываниях пророческого духа истины,– высказалось инстинктивное стремление знать тайны или законы природы, и судьбы или законы жизни; высказалась насущная, жизненная потребность разъяснения тех сил и законов природы, которые управляют народным хозяйством, здоровьем и благосостоянием. Значит что же нужно? Нужно, во-первых, чтобы вместо шаманско-пророческих собраний народных, скорее заводились народно-образовательные учебные собрания – реальные училища; и вместо шаманствующих пророков и учителей народных, скорее выходили бы в эти народные учебные собрания люди рационального естествознания и естествоиспытания, которые бы скорее разъясняли народу те силы и законы природы, которые действуют на народное хозяйство, здоровье и благосостояние и своею таинственностью вызывают в народе шаманизм. Нужно, чтобы вместо лечебников, травников, громовников и молников, сочинённых простонародными знахарями, скорее издавались рациональные, естественнонаучные народные громовники – популярные физико-метеорологические книги, приспособленные в особенности к сельскому народному хозяйству; рациональные, естественнонаучные народные травники – популярные ботанические и агрономические сочинения, преимущественно о полезных в хозяйстве и культурных растениях; рациональные естественнонаучные лечебники –популярные гигиенические и медицинские руководства; и вообще, книги о природе, наиболее приспособленные к физиологическим, умственным и хозяйственным потребностям народа. В таких мрачных заблуждениях нашего простого, рабочего народа, как заблуждения скопческие, развивается много элементов вредных, противоестественных, антифизиологических, враждебных природе, враждебных здоровому физиологическому развитию и совершенствованию человеческой природы, враждебных самому социальному принципу. И тем, значит, скорее нужно спасать молодые рабочие поколения от этих опасных и вредных заблуждений, тем более что в секту, например, скопцов, как видно из следственных и других дел о них, всего более попадает молодых, неопытных крестьянских и мещанских сыновей и дочерей, и после они раскаиваются, но уже поздно. В восточном умственном складе нашего народа слишком много раскольничьей наклонности к умственному отщепенству от просвещения, к удалению и уклонению от света добрых идей, знаний и открытий. И тем, значит, настоятельнее необходимость – скорее воспитывать в молодых рабочих поколениях новый, высший, европейский интеллектуальный тип, воспитывать то умственное доброе направление, какое вырабатывается в рабочих ассоциациях труда и самообразования. Иначе, большая часть тёмной массы погрязнет или в восточном шаманизме и турецком евнушестве, как скопцы, или в буддизме, как немоляки, или в мёртво-обрядовом китаизме, как бегло-поповщина. И тогда она может стать впоследствии опасным тормозом и сильной массивной реакцией против юных ростков русско-европейской мысли, против всех лучших стремлений нашего мыслящего меньшинства. Надобно скорее, дружным голосом и дружной помощью всех образованных классов, отвечать крестьянам, начинающим заявлять на земских собраниях потребность гимназического образования крестьянских детей. И земским собраниям, в этом отношении, предстоит великая и насущная задача реального, естественнонаучного просвещения рабочего земства и через то естественнонаучное рационализирование народного хозяйства и возвышения народного благосостояния. Наконец, под влиянием раскола, возбудилась народная мыслительность, но мыслительность большей частью и предрассудочная, суеверная, мистико-фантастическая,– и раскол всё более и более эксплуатирует её, увлекает от заблуждения к заблуждение, и большей частью совершенно отдаляет её от знания действительной народной жизни. Нужно, значить, скорее дать новую, лучшую, настоящую пищу возбуждённой расколом народной мыслительности, оторвать её от восточных мистико-фантастических лжеумствований, дать ей реальное направление, ввести её в область природы и естествознания, дать ей в руководство книгу о природе и рациональном общежитии и т. п.

Вообще, чтобы избавить народ от всяких мрачных, противоестественных вымыслов, чтобы освободить его от обмана и лжи шаманствующих пророков и расколоучителей,– скорее нужно дать молодым рабочим поколениям реальное, положительное образование – естественнонаучное и социально-экономическое. В сектах пророчествующих, так же как и вообще в сектах раскольничьих, грамотность наиболее распространена, чем в православной массе народа. Но у них только одна книга для чтения – Библия. И они её читают и перечитывают от доски до доски, от книги бытия и до апокалипсиса, и, не будучи приготовлены к правильному её пониманию, теряются в объяснении сущности дел, и доходят до умопомешательства, не имея твёрдой, положительной основы мышления. Чтобы отвлечь, спасти молодые рабочие поколения от подобных заблуждений,– им скорее нужно дать в руки народную, популярную книгу о природе, человеке и обществе, такую книгу, которая бы удобопонятно разъясняла, раскрывала народу, при помощи живописных рисунков, окружающую их жизнь. Но у народа доселе не было, и нет такой книги о природе, которою бы он увлёкся так же, как своими травниками и лечебниками;– и вот он, за неимением под руками живописной книги о природе, пробавлялся и пробавляется одной старинкой – книгой голубиной, где вмещена вся его космологическая дума, все его миросозерцание. И в эту мифическую книгу голубиную доселе верят не только такие тёмные люди, как скопцы, но и духоборцы. Когда известный скопец – инженер Ал. Ив. Шилов вошёл на собор скопческой лжебогородицы Акулины Ивановны,– то пророк этого собора приветствовал его таким завещанием: «поди-ка, брат, молодец, я давно тебя дожидал: ты мне, богу и духу святому надобен. Вот тебе от самого сына божия меч, и много будешь грехи сечь, и даётся тебе книга голубина от божия сына, и от вас много народу народится, знать опять старинка хочет явиться»¹³⁵. И что же тёмный народ почерпал из этой мифической книги? Вся мудрость, заключающаяся в ней, резюмируется в стихе о голубиной книге таким образом:

У нас белый вольный свет зачался от суда Божия,

Солнце красное от лица Божия,

Млад светел месяц от грудей его,

Звезды частыя от риз божиих,

Ночи тёмные от дум Господних,

Зори утрении от очей Господиих,

Ветры буйные от свята Духа…

Наши помыслы от облак небесных,

У нас мир – народ от Адамия,

Кости крепкия от камени,

Телеса наши от сырой земли,

Кровь-руда наша от черна-моря...

Кит рыба всем рыбам мати.

На трёх китах земля основана.

Как кит рыба потронется,

Вся земля восколеблется и пр.

Вот и всё миросозерцание книги голубиной. Между тем, и ум скопца, несмотря на всё его извращение, не довольствуется этой тёмной старинной – книгой голубиной. И он невольно, инстинктивно порывается иногда к самосостоятельной реальной мыслительности. Без книги о природе он пускается в самостоятельные умствования о природе. Так, вышеупомянутый туруханский скопец-новгородец высказал нам такое своё умствование о движении пашей планеты: «я представляю землю,– говорил он,– огромной овальной равниной, делающей, от нажима или напора волосяно-слоистых масс воздуха, круг в 365 раз – малых, суточных оборотов,– по 180 кругов в каждой половине линии или пути своего годового круга или хода, по 90 кругов в каждой четверти своего хода. По мере приближения к югу, к солнцу,– бывает тепло и лето, а по мере удаления к северу, от солнца – холод и зима. Воздух заставляет землю кругообразно двигаться по горизонтально-круговой линии. Воздух состоит из незаметных для нашего глаза тончайших волосяных слоёв, и он постоянно движется и заставляет землю двигаться в определённом круге, стесняя её со всех сторон. Что такое это видимое небо, пространство небесное с солнцем и звёздами – это все миры». Объясняя вращение земли около своей оси, скопец в то же время наглядно показывал его, делая посолонь большой круг, изображавший у него годовой ход планеты, и в то же время, оборачиваясь ступнями, тоже посолонь, 365 раз, или делая ногами малые круги, обозначавшие у него суточное обращение земли. О громе скопец умствовал тоже по своему крайнему разумению: «гром,– говорить он,– это действие солнечной теплоты на земную испарину, подымающуюся вверх: в воздухе, от солнечной теплоты и земной мокроты, происходить нечто в роде чихоты или взрыв паров». «Так я думаю,– заметил при этом скопец,– дохожу своим умом, своим размышлением, без всяких книг». И так,– подумал я,– заблуждается народный ум, вне света рационального естествознания, без руководящей книги о природе. Выслушавши физические умствования скопца, я невольно вспомнил следующий, весьма справедливый отзыв одного из глубокомысленнейших и наиболее наблюдательных западных путешественников по России, Ермана, об умственных наклонностях нашего простого, рабочего народа. «Все интеллектуальное образование торговых и промышленных классов русского народа,– говорить Ерман,– ограничивается тем, что они издавна выражают греческим словом: «грамотный» или «грамоту знает». Это знание, приобретаемое большею частью единственно собственным усердием, без всякого школьного учения и воспитания, служит потом им к ревностному и внимательному изучению священных книг, в чём они полагают всё достоинство своего характеристического благочестия. К этому побуждаешь их, особенно купцов, и образ жизни их, беззаботный и в тоже время приводящий их в многосторонне столкновения с внешним миром, а также частые и нередко дальние путешествия, и потому эти промышленные люди почти всегда имеют большую наклонность к чтению. Но, к сожалению, эта живая потребность большею частью только случайно и мало удовлетворяется русской литературой, хотя и многосторонней, но ещё ни в какой отдельной отрасли последовательно не развившейся. Тот русский писатель мог бы по истине приобрести себе бессмертную заслугу, который, воспользовавшись большею частью чрезвычайно прямым здравым смыслом, редкою легкодоступностью и богатым языком этих классов народа, составил бы для них целесообразно-изложенную энциклопедию, и таким образом быстро поднял бы и поставил их на прямую и непрерывную ступень к дальнейшему образованно. Со стороны религиозного отчуждения от высшего образования, нельзя ждать препятствия такому предприятию и споспешествованию в деле народного образования, как можно было прежде думать. Напротив, видно, что, несмотря на природную привязанность к догматизму, эти народные классы постоянно склонны хотя и к необразованному, неразвитому, но самостоятельному, творческому мышлению, как это доказывает большое многоразличие существующих между ними религиозных сект» ¹³⁶.

С реальным образованием, с книгой о природе, обществе и экономии народной надобно подходить к массе реальным же, практическим путём. Как ни уносятся раскольничьи массы в свой заоблачный мир мистических бредней, как ни заняты они, по выражению одного раскольничьего писателя, Павла Любопытного, «горячим догматизмом», но они так же горячо, если ещё не более, любят приобретать богатство, и преданы промышленности и торговле. Раскольники весьма усердно устраивают у себя фабрики и заводы, и мало по малу вводят в свои операции уже и паровые машины. В XVIII столетии раскольники явились едва ли не главными основателями уральских железных заводов, или, по крайней мере, дали им главную массу рабочих сил. В 1736 году Татищев доносил правительству: «что раскольников в тех местах умножилось, а наипаче на партикулярных заводах Демидовых и Осокиных; приказчики едва не все, да и сами промышленники некоторые – раскольники, и ежели оных выслать, то и заводы держать некем и в заводах казённых будет не без вреда; ибо там, при многих мануфактурах, яко жестяной, проволочной, стальной, укладной, и почитай все харчами и потребностями торгуют олончане, туляне и керженцы – все раскольники»¹³⁷. Московские и подмосковные фабрики были, как известно, даже училищами и рассадниками раскола. Поморские, даниловские скиты имели заводы кирпичный, кожевенный, лесопильный¹³⁸. В Нижегородской губернии раскольники, заняв по обеим сторонам берега Волги, на пространстве 265 вёрст, и берега Оки, на пространстве 170 вёрст, в числе более 46 000 душ,– завладели не только судоходством по этим рекам, но и всей торговлей и издельной местной промышленностью,– каковы: судостроение, деланье посуды, пряденье льна, металлическое производство и проч. Они были главными промышленными деятелями в таких важнейших пунктах нижегородской торговли и промышленности, каковы: Городец, в Балахнинском уезде, Горбатов – торговый уездный город с прядильными заводами, знаменитые торговые и промышленные сёла – Павлово, Лысково и др. Жители великорусских старообрядческих сёл Мглинского, Новозыбковского и Стародубского уездов Черниговской губернии также известны своей промышленностью и торговлей. Они завели у себя на посаде в Клинцах до 150 мастерских, до 22 суконных, шерстяных и льняных фабрик, из которых семь действуют парами. Даже скопцы, по-видимому, больше других сектантов уносящиеся в мистико-фантастический мир,– даже и они народ промышленный и ремесленный. Богатство и промышленность были, кажется, идеалом самого Селиванова, о котором пророки людей божиих пророчили: «и отдадутся ему все иностранные товары, и дастся образ спасительный – вилы, цеп и пила» – орудия земледельческой и плотничьей работы. В песнях скопческих воспеваются «все скопцы-купцы русские, миллионщики знаменитые», да «плотнички московские и петербургские». В Симбирской губернии, по словам г. Крыжина, между совратившимися в скопчество крестьянами становилось заметно улучшение в их хозяйственном быту; они перестраивали дома в более обширном виде, одевались чище, жили опрятнее своих односельцев, и некоторые начинали вести мелочную торговлю. Многие и в скопчество поступали из-за одной потребности обогащения, тем более что скопческие пророчицы предсказывали каждому: «будешь золотом владеть и за батюшкою петь». У главного скопца симбирского, алатырского мещанина Милютинского, на поясной фабрике, говорят, обеспечены были работой до 200 женщин и девок. Даже на крайнем севере, в туруханском краю, скопцы вместе с духоборцами были главными распространителями ремесленности: они, между прочим, ввели там в употребление незнаемую дотоле пилу продольную и поперечную, самопрялку, которую потом усвоили и остяки, улучшили лодочное мастерство, были лучшими кузнецами и снабжали своими кузнечными изделиями жителей на пространстве более 300 вёрст. На станке Костинском, в 70 верстах от Туруханска, где всего 4дома, семь скопцов живут, под именем братьев по Боге, в одном большом, хорошо устроенном доме: у них устроена особая лодочная мастерская, особая кузница и слесарная, особая плотничья и столярная комната, и между ними есть даже часовой мастер. Все они чрезвычайно трудолюбивы. Одним словом, раскольники всех сект весьма любят заниматься ремесленностью и устраивать фабрики и заводы; поэтому они и богаче православных. Они сами с гордостью говорят: «держащиеся старой веры живут гораздо богаче держащихся новой веры»¹³⁹. При такой наклонности раскольничьих сект к ремесленности, к фабрикам и заводам, естественно, к ним или к детям их лучше всего подходить с реальным образованием через их мастерские, через их фабрики и заводы. По религиозным убеждениям своим, большею частью упорно отвергая европейские знания, как новшество и колдовство – по фабрично-заводским делам своим раскольники начинают понимать важность и пользу реальных знаний. Так, недавно раскольники, жители посада Клинцы, Черниговской губернии, владея многочисленными фабриками, заводами и мастерскими, всего до 150, и в том числе до 13 суконных фабрик,– не довольствуясь первоначальным обучением, заявили потребность более серьёзного, реального образования для своих детей. Общество выразило желание открыть училище, необходимое в торговом и промышленном быту, не называя его ни уездным, ни приходским, и дозволив ученикам носить такую одежду, какую хотят родители, а не форменную. Желание общества, в лице некоторых членов, формулировано в официальном представлении таким образом, чтобы устроить трёхклассное училище, в котором преподавались бы: русский язык, арифметика, география, история, и, после того, в первом классе: краткие физико-химические понятия, необходимые в применении к ремёслам и производствам; а во втором и третьем классах совместно: краткий обзор механических производств – суконного, чулочного и т. д. механических фабрикаций: мыловаренной, свеклосахарной, стеклянной и других.¹⁴⁰ Практические уроки, наглядные примеры, представляемые хорошо устроенными на европейский манер фабриками и заводами, лучше всяких назиданий искореняют староверские предубеждения раскольников и невольно просветляют умственный взгляд их на вещи, невольно заставляют их усвоять и осуществлять новые понятия и знания. Так, раскольникам Кемского поморья, рыбопромышленникам, правительство предложило в 1866 г. производить лекарственный тресковый жир норвежским способом. Предложение правительства сначала вовсе не нашло между промышленниками желающих устроить заводы для такого производства; тут староверы-промышленники стали в тупик перед словом: «машинное» производство, каким оно известно между ними в Норвегии. Видя, что никто не берётся за машинное производство лекарственного жира,– г. Шатков решился попробовать построить такой завод в одном из становищ мурманского берега. «Я что же,– говорить он,– я должен был производить постройку среди дикого любопытства и насмешек промышленников. Окончив незатейливую постройку, я приступать к опыту производства жира; но и тут встретил столь же неприятное равнодушие. Не смотря на то, я имел в виду одну цель: утвердить значение завода постоянным производством жира, чтобы доказать моим недоброжелателям ошибочность их мнений. В нынешнем году я производил жир для медицинского департамента военного министерства, и это не только замкнуло рты моим противникам, но некоторые из них просили дозволить им греть жир в моих аппаратах, и я дозволил, не упоминая о прежних их преследованиях. Они, разумеется, остались очень довольны результатами своего нагревания, и как чистый жир довольно ценный в сравнении с отстойным, называемым сыротком, то одни выразили желание и вперёд греть этим способом, а другие просили или уступить им завод, или помочь своими наставлениями в постройке нового. Завод мой, возбуждавший постоянные толки между промышленниками, имел и более хорошие последствия: в нынешнем году, по примеру моему, доказавшему возможность существования заводов, выстроен такой же завод одним из торгующих лиц, в другом от меня конце мурманского берега»¹⁴¹. Так наглядное, практическое приложение новых утилитарных знаний переламывает и самые упорные староверские предубеждения. Там же в кемском поморье чувствовалась особенная потребность учебно-рукодельного образования женщин, так как женщины в поморье имеют преобладающее влияние в семейной жизни,– и пока не было женского училища в г. Кеми, дочерей раскольничьих учили грамоте старухи староверки. Но вот увидели раскольники на опыте, что в Кеми в новооткрытом (в 1864 г.) женском училище хорошо обучают девиц элементарным наукам и рукоделиям,– они с большой охотой и с полным доверием стали отдавать туда своих дочерей. «В этом училище, говорить г. Шатков, девочки в один учебный год достигают в науке таких успехов, каких ученики кемского уездного училища достигаюсь только в два, три года. Зато жители Кеми изъявляют учительнице, г-же Никитиной, живейшую признательность и полное доверие, которое особенно выразилось в том, что, несмотря на новость такого явления, как женское училище, и на отвергающий все новое дух старообрядчества, в котором состоят все жители, в первый же год открытия училища поступило в него в разное время до 30 девочек, а в начале второго года их было уже 56»¹⁴². Наконец, чтобы приохотить кемских раскольников к интеллектуальному научному саморазвитию и рассеять в них предубеждение против наук, г. Шатков справедливо признаёт необходимым применить преподавание в кемском шкиперском училище к местным практическим нуждам промышленников-раскольников, именно обучать их детей практическому мореходству и товароведению. «Для дальнейшего образования,– говорить он,– и не иначе как только в интересах края, необходимо расширить круг преподавания в шкиперском училище с введением краткого курса товароведения. Тогда смело можно надеяться, что окончившие и неокончившие курс учения при постоянном занятии необходимейшими в их жизни предметами кораблевождения и товароведения, неизбежно и незаметно занимались бы и другими предметами, способствующими развитию умственных способностей; а как вся масса народа, усвоив одинаковые начала образования, имела бы одинаковое направление мнений, то питаемое ныне к шкиперским ученикам отчуждение не имело бы места, и образование скоро и прочно утвердилось бы в народе, из которого, не как из ограниченная числа учеников, скорее явились бы учёные шкиперы, как равно торговля и промышленность скорее вышли бы из настоящего дурного состояния уже потому только, что образованный народ правильнее может смотреть на пользы свои и общественный, и скорее сумел бы обратить на разные нужды внимание правительства, которому не всегда возможно видеть несообразности положений, направленных к этим пользам и приносящих вместо того вред. Я говорю об этом с такою уверенностью потому, что уже и теперь ученики шкиперского училища, по окончании курса, выходят с образовавшимся характером и с сознанием самостоятельного труда, отличаясь верностью взгляда и понятий, словом, усвоив те образовательные начала, при которых дальнейшее совершенствование в науке переходить в потребность; ученики же кемского уездного училища остаются совершенно безграмотными»¹⁴³. Так и раскольничьи дети, и даже сами отцы их могут мало по малу полюбить, и уже начинают понемногу любить свет западной науки,– лишь бы только уметь раскрывать им этот свет в его прямом, практическом и плодотворном приложении к пользам и потребностям народной жизни, народного труда и благосостояния.