Памятное завещание

Автобиография миссионера Алтайской духовной миссии священника М.В. Чевалкова ¹

Дочери мои, Матрена, Мария и Елена! Вам троим передаю описание жизни моей, как завет мой на память вам и потомству вашему.

Дети мои! Я происхожу из рода Мундусов; – из племени Белых Телеутов; имя отца моего – Андраш; Отец Андраша – Клемеш, у этого отец Семеек, у Семеека отец Сёогошь, – его отец Сеперек, – отец Сеперека Чебелёк. При Сепеке предки наши добровольно перешли в подданство, «белого царя» и стали платить «алман» (дань). Я, потомок их, до 17 лет был «черной веры» (язычником»; отец и мать дали мне имя «Киприан»². К этому времени я был женат³. Имя матери моей – Каброж, а отца ее звали Кульбес. Этот Кульбес был правителем в своем обществе (беем); он был из рода (кости) Тюуты, из Кештымского племени. Вот, – дети, я написал о моих предках, чтобы вы не забыли!

Теперь расскажу вам то, что я слышал от старых людей. В старые времена был Тёрбёт, Ойротский хан, который владел четырьмя племенами: это было тогда, когда 60 тысяч Телеутов золотой орды жили между собой в мире. После этого произошел между этими четырьмя племенами раздор, и они стали между собой воевать.

Вследствие этого Ойротский хан удалился во владения Кункерского хана. Оставшиеся после него султаны и мурзы, собравши каждый подвластных себе людей, перекочевали в разные земли, ища для себя спокойного места. Оставшаяся от них небольшая часть народа жила по обеим сторонам Иртыша. Телеуты же жили по обеим сторонам реки Ак-Умара (Оби), но и они не стали жить между собой в мире. От постоянных войн и число их весьма уменьшилось; вследствие этого их постоянно тревожили с одной стороны, Монголы, предводительствуемые Чадаком, а с другой «Черные Киргизы» (Кара-Казак). Тогда Телеуты, предводительствуемые Мамымгом и Балыком, пришли в Кузнецк и просили начальника города (терё-бей), говоря: мы желаем платить дань белому царю, чтобы под его покровительством жить в этой земле. Тогда был мой предок Сенерек, сын Чебелека. От него произошли Чевалковы, живущие теперь в Улале и в Бачате. Отец мой родился в Бачате. Его родители и братья переселились в местечко «Карасу» (теперь село Карасук), недалеко от г. Бийска. Отец мой был тогда 10 лет. Их было 5 братьев: старший Калан, моложе его Егор, моложе Егора мой отец Андраш, моложе этого Устёпко, за ним Ярас. Отец их Клемеш, а мать Кеелеш. Я родился, когда они жили в Карасуке. Оттуда родители мои, когда мне было 7 лет, переселились в Улалу. Там вместе с нашим было всего 4 двора. Спустя два года, в Улалу переселился некто Афанасий Коншин с женой и тремя сыновьями. Они были мещане. У этого мещанина младший сын был Иаков, мой ровесник. С Иаковом я вместе играл и учился русскому языку. Он, по обыкновению своему, дома пред принятием пищи молился, обратившись в передний угол. Так же молился и после принятия пищи. Удивляясь этому, я спросил Иакова: зачем ты молишься перед принятием пищи и после принятия? Он ответил: перед принятием пищи мы у Бога просим благословения, а, поевши, благодарим Бога. Услышавши это и видя такой Богоприятный обычай, я осудил свои обычаи и сказал сам себе: ты, когда хочешь есть, не просишь благословения Божия и, когда наешься, не благодаришь Бога; наешься и отойдешь, подобно псу; не чтишь Бога, дающего тебе пищу. Я скорбел в душе, что таковая вера наша нехороша. Тогда мне было 9 лет.

Еще, однажды мы пошли с Иаковом вдвоем, где находился их пчельник. Поигравши, мы легли на спину вверх лицом и смотрели на небо. Я спросил Иакова: что там есть, на небе? Иаков сказал: там есть Бог. Я спросил его: а как имя этого Бога? Иаков ответил: Иисус Христос. Он создал всех людей, какие есть на земле, – разного рода скотов, птиц и зверей. Теперь он находится на небесах. Я спросил: а этот Бог видит ли нас оттуда? Иаков ответил: он видит и нас, и все, что мы делаем днем и ночью. Кто Ему молится, Он тех любит, а кто не молится, тех не любит. Затем я еще спросил: а что он сделает с теми людьми, которых не любит? Он сказал: я слышал от матери моей, что тех людей, которых Он не любит Он пошлет в огонь и тьму.

После этого я стал скорбеть в душе и осуждать сам себя. Когда родители мои камлали (шаманили, – приносили жертву) и если в это время заходил кто-нибудь из русских, мне становилось стыдно перед ними. Когда отец мой посылал меня пасти коров, то я иногда поднимался на Тугаю (Утту-Кая) и, вставши на камень, на котором рос бадан (трава, которая употребляется вместо чая), и, обратившись лицом к востоку, кланялся, произнося имя Иисуса Христа. Так я кланялся, какие же молитвы следует произносить, не знал, но только повторял многократно: Боже, Иисус Христе, не оставь меня, возьми меня к себе!

Дети мои! Теперь и издалека мне это место кажется прекрасным, и до сих пор оно не изглаживается из памяти моей.

Припомню еще: в один день я пришел к товарищу своему Иакову, сижу у них и вот входят к ним два человека в черных одеждах, – на головах шапки с накрышкой. Я, увидевши их, хотел бежать, но один из них остановил меня, посадил возле себя и дал мне пирожок с красной смородиной. Я сижу и думаю: есть или не есть. Он, погладивши меня по голове, спросил: как твое имя? Киприан, – ответил я. Он сказал: я тебе расскажу одну повесть, а ты сиди, да хорошенько слушай. После этого, положивши мне на плечо руку, он сказал: в старые времена был большой кам Киприан; он уходил на горы, чтобы изучать там бесовское учение и чернокнижие. Изучивши все это, он мог делать все, что хотел, но только не мог бесовскими чарами одолеть одной крещеной девицы по имени Иустины. Удивляясь этому, он спрашивал у своих главнейших бесов, служивших ему: доселе вы могли делать («кубултуп» ̶ превращать, показывать вид чего-нибудь, делать посредством превращения) все, что хотели; как же теперь вы не можете одолеть этой девицы? Слуги его сказали ему: мы боимся Бога ее, так что не только к ней самой, но даже к дому ее не можем подойти. Услышавши это, кам пришел к этой девице и спросил: в какого ты Бога веруешь? Иустина рассказала ему об Иисусе Христе. После этого кам Киприан крестился и после крещения стал великим священником (архиереем), Божию силою совершил многие чудеса, а теперь, после смерти своей, пребывает в вечном блаженстве, во свете Божием.

Я, выслушавши этот рассказ, спросил: что ты за человек? Как тебя зовут! Он, улыбаясь, сказал: я священник, по имени Макарий, – ты крестись и будешь как Божие чадо; некрещенные никогда не войдут в свет Божий, но с диаволом будут, пойдут в тьму и огонь, откуда не выйдут никогда! После этого он начал рассказывать, что будет верующим в Бога и что неверующим. Я, слушая его рассказы, едва мог удерживаться от слез. Желал бы и креститься, но боялся родителем. Я был тогда 11 лет. Когда мне миновало 12 и наступил 13-й год, родители мои высватали для меня невесту. Мать в тот же год умерла от горячки. После смерти любимой матери моей, мне доводилось меньше смеяться, но больше плакать. Так я с плачем провел два года. В течении этих лет я сам и коров доил и былье мыл; сам и приготовлял всякую пищу. На третий год отец мой женил меня на высватанной невесте. Мне было тогда 16 лет. Жители Улалы в это время начали принимать крещение. Когда вместе с нами еще два семейства не желали креститься, то о. Макарийсказал: вы ̶ некрещенные, – если будете камлать, живя среди крещенных, то они будут соблазняться. Поэтому, если не желаете креститься, то возвратитесь в свое место, в Кузнецк. Поэтому отец мой меня с женой передал тестю моему и отправил в Бачат⁴. Так мы отправились в путь и, когда стали удаляться от родного места, я не мог удержаться от слез. На третий день, когда горы Алтая скрылись из глаз, мы выехали в степь. И думал я про себя: зачем ты не крестился! Зачем, не боясь Отца небесного и убоявшись отца земного, переселяешься в Бачат?

Весной в тот год, когда мы приехали в Бачат, в один день я сидел на горе Елбай и скорбно было у меня на душе. В это время ко мне подошел Каймак, сын Оргона, и сказал: от этой Шанды за десять верст находится Бачатская волость, – там есть церковь, – завтрашний день туда собирается много народа; завтра праздник «Муколы (Николы) – батюшки», поедешь ли туда? Я сказал: дороги не знаю, а то поехал бы. Каймак сказал: из Шандинских, туда многие поедут: разве не поедешь с ними? Я обрадовался, оседлал коня. Туда отправлялось много женщин я поехал с ними. Я не мог их догнать, потому что конь подо мной был плохой. Так я один приехал в Бачат. Знакомых, у кого я мог бы остановиться, у меня там не было. Еду один по улице, а у самого на глазах слезы. Встречается дядя мой Чёнош из большого улуса и говорит: ты, племянник, на праздник приехал? Да, на праздник. И он поехал со мной.

Приехали к дому крестьянина Клемешева и остановились у него, и я и он. Заблаговестили. Я спросил у дяди: что это? В колокола звонят, чтобы народ собирался в церковь, – ответил он. (а я, до этого церквей не видывал). Так мы с дядей пошли в церковь. К нам сбоку подошел какой-то человек и пошел вместе с нами в церковь. На верхушке шапки его – бумажные кисточки, одет в сюртук, на плечах бумажные цветочки. Я, увидевши его, спросил у дяди: это не абыз ли? (священник). Дядя сказал: это – дурачок Евсей. Я спросил: а он никому вреда не сделал? Дядя ответил: нет, этот человек никому зла не сделает. Так он вместе с нами и вошел в церковь и с нами же вместе остановился у дверей церковных. Когда мы молились, он часто взглядывал на меня и улыбался. Стоявшие передо мной люди были выше меня, и я из-за них не мог видеть, что было впереди. Стоявшие возле меня, некрещенные телеуты кланялись, не полагая на себе крестного знамения и я так же молился. В это время в передней части церкви слышно было пение многих людей, славивших Бога. Это пение услаждало мое сердце до слез. Вышедши из церкви, мы с дядей отправились в квартиру, там пообедали. Тогда дядя сказал мне: ты что, племянник, так повесил голову; о чем ты скорбишь? Я ответил: скучаю на чужой стороне. Он сказал: здесь есть заседатель из наших Телеутов, – добрый человек, пойдем к нему, у него есть орган – он нам поиграет на нем. Отправились. Он привел нас в горницу и спросил у дяди: чей это сын? Дядя ответил: это мой племянник, – приехал с Алтая. Заседатель сказал: его надо грамоте учить. Дядя сказал: он тоскует по родине; поиграйте для него. Он стал нам играть на органе. Я слушал; еще стало мне тоскливее, и я прослезился. После этого, заседатель угощал нас чаем, налил рюмку вина, а дядя выпил две. От него мы возвратились домой. Вспоминая о своей родине, я говорил сам себе: зачем ты, не принявши этой веры, где такое прекрасное пение, приехал сюда в Бачат?

Я скорбел и плакал. Теща моя, видя мои слезы, говорила: о чем ты тоскуешь и грустишь, сын мой? Не пренебрегает ли тобой жена? Ты мне скажи. Я сказал: нет, она мною не пренебрегает; я все думаю о своей родине. Теща сказала: осенью поедем в гости в Улалу – скоро отец твой приедет сюда. От тоски я захворал и пролежал около недели. Когда я лежал в болезни, за это время вошел в дом мой отец, одетый в белую рубаху, в черной шляпе на голове. Увидевши его, я заплакал. Отец сказал: о чем ты плачешь, сын мой? Я сказал: ты переселяешься сюда жить, а я поеду опять в Улалу креститься. Отец мой, видя меня плачущим, и сам прослезился и сказал: если ты хотел креститься, сын мой, то зачем же не сказал там? Я ответил: я побоялся говорить тебе об этом. А теща сказала: я свою дочь возьму назад. Я ответил: если хотите взять, сами знаете.

Через неделю после этого, мы отправились назад в Улалу. Многие из наших родственников, пришедших проводить нас, плакали о нас, как о покойниках. «Ты, Андраш, – говорили они, ̶ послушался молодого сына своего; – едешь креститься, – теперь ты нам не родня». Мне неприятно было слышать их причитание. Мы отправились и через пять дней прибыли в Улалу. Осенью того года крестились. Я наречен был Михаилом; отец мой Василием; жена моя Александрой; сестра моложе меня ̶ Еленой, следующая за ней ̶ Анной, а самая младшая – Марией. У меня был еще брат Ерок, моложе меня семью годами. Он, после рождения своего, когда было ему два месяца, отцом моим был отдан в сыновья старшему брату его, у которого детей не было. Когда он достиг 10-летнего возраста, его отдали учиться грамоте; – назван он был Адрианом: они крестились прежде нас.

На левом берегу реки Улалы находился дом Михаила Ащаулова. Отец Макарий купил его и жил в нем. Мы жили на правой стороне Улалы. Брат мой, по обычаю, ходил к о. Макарию учиться грамоте. Я, видя, что он учится грамоте, скорбел об этом, говоря в себе: мой младший брат научиться грамоте, будет знать Слово Божие и по нему разуметь, что добро и что худо. А теперь я буду всех хуже и глупее. Так я скорбел и молился в сердце своем: Боже мой, Иисусе Христе, да будет воля Твоя! Если это мое желаие учиться грамоте угодно Тебе, то Ты Сам вразуми и научи меня!

В одно время, я, давши корму скоту, отправился к о. Макарию. Он рассказывал мне о Боге; я слушал это и рассказы его были для меня слаще меда. Рассказы его неизгладимо запечатлелись в сердце моем. С тех пор я, подобно пчеле, которая нашла готовый мед, каждый день вечером приходил к о. Макарию. Часто посещая о. Макария, я просил его келейных, чтобы они учили меня грамоте. Они ответили: ты приходи к нам днем, – мы будем учить тебя вместе с братом твоим. Так я два дня сряду ходил учиться. Отец мой спросил меня: куда ты ходишь? Я ответил: хожу все к о. Макарию учиться грамоте. Отец мой сказал с гневом: довольно, если младший брат твой научиться, а ты знай свое дело: грамоте учатся ленивцы, – тебе лень работать; люди смеются над тобой и мне самому человека два говорили: «ты сына своего учишь лениться, вот он ходит к абызу, учится грамоте». После этого я тайно от отца и от жены своей пошел в «чулан» и там наплакался. Потом я сказал брату моему Адриану: когда будешь приходить обедать, приноси с собой букварь. Адриан так и сделал. Сходивши домой пообедать, он заходил к нам и читал букварь. Когда я, молча, сидел возле него и смотрел вместе в букварь, отец мой сказал: ты что сидишь? Работы не работаешь, а только портишь глаза? Поэтому я, исполняя в доме работы, слушал чтение; как изучают песню, так я слухом изучал чтение азбуки. Когда отца дома не было, я просматривал слова и узнавал их, спрашивая объяснение у брата; но всех слов я разбирать не мог.

В одно время пришел десятник и велел мне отвезти о. Макария к Майму, я запряг две лошади, подъехал к дому о. Макария; захожу – о. Макарий связывает в кучу около 30-ти букварей. Я стал просить у о. Макария: о. Макарий! Благоловите мне один букварь! О. Макарий улыбнулся, подошел ко мне и сказал: ты – женатый и семейный человек: разве имеешь свободное время учиться грамоте? Я ответил: если Бог вразумит, то научусь. О. Макарий взял один букварь, подошел ко мне и сказал: если ты из этого букваря разберешь три слова, то я благословлю его тебе; но если не разберешь, то теперь не дам. Я, хотя и плохо разбирал, но начал читать на память. О. Макарий, выслушавши, спросил: кто тебя учил? Я ответил: никто не учил. Я сам научился, когда Адриан читал букварь, я, занимаясь работой, прислушивался и заучил. О. Макарий сказал: ты не говори, что сам научился; если Бог не поможет, то человек сам ничего не может сделать и ничему не может науиться, поэтому, когда ты хочешь что-нибудь делать, ̶ говори: Господи Иисусе Христе, да будет воля Твоя! Если Тебе угодно мое начинание этого дела, то даруй твое благословение. И тогда, если Богу угодно, что хочешь делать, Он непременно поможет в этом, а благословение Божие проси с верою, а когда попросишь, надейся, что Бог непременно даст и, если прошение твое Бог исполнит, то не думай с сердце своем; «я сам это сделал». Если ты подумаешь, что это от тебя самого сделалось, то диавол расхитит семена твоего доброго дела, подобно птице, уносящей семена пшеницы». Преподавши это наставление, он положил свою руку мне на голову и стоял, молча. После того благословил мне тот букварь. Получивши этот букварь, я с великою радостью спрятал его за пазуху. Когда я вынес вещи в таратайку, о. Макарий вышел и сел, сказавши: вези меня в Майму. Пока мы доехали до Маймы, он все учил меня. Возвратившись домой, я спрятал букварь под сарай. После этого, отправляясь на работу, я брал букварь с собой и дорогой учился разбирать слова. Если замечал, что кто-нибудь идет мне на встречу, то я, еще издали увидавши его, прятал мой букварь за пазуху; а когда он проезжал, то я опять продолжал учить. Иногда я просил брата указывать мне, а иногда вечером, тайно от отца, уходил к о. Макарию и учился у его келейных.

В один день вечером я пришел к о. Макарию. Когда я зашел, о. Макарий вышел, подошел ко мне на встречу и спросил меня: ну, что научился ли грамоте? Я ответил: Слава Богу! Не много знаю. Он мне вынес книгу – Ветхого Завета и заставил меня из нее прочитать. Я прочитал строк пять. Он обратил взор свой к небу и сказал: да благословит тебя Господь от Сиона, сотворивший небо и землю! Сказавши это, благословил эту книгу мне. После этого за руки подвел меня к стулу и посадил, а сам сел возле меня и начал мне повествовать Слово Божие. Он сказал: кто терпит горькое, тот найдет сладкое, кто плачет, то будет радоваться, – ты не обижайся, что люди оскорбляют тебя, не питай ненависти к тем, которые сделали тебе зло и довели тебя до слез. Господь за нас грешных сошел с небес на землю и претерпел за нас крестные страдания, но не мстил свои мучителям. Так, Бог наш, Иисус Христос своими страданиями, своей кровью искупил нас от вечной смерти и огня неугасимого. Кто ради Бога претерпел скорбь, то сим путем Божиим достигнет Его блаженства, ибо Бог сказал: возьми крест Мой и иди за Мной, и еще сказал: кто ради Меня душу свою погубит, тот найдет ее. Выслушавши эти слова, сладчайшие меда, я возвратился домой, как бы после обильного обеда. Когда я пришел домой, отец спросил: где ты был? Я достал из-за пазухи книгу и, показывая ее, сказал: я ходил к о. Макарию, – он дал мне эту книгу и велел учиться. Отец сказал: ну-ка почитай. Я начал ему читать с запинками. Отец мой, послушавши, сказал: «уж если ты столько знаешь, то, пожалуй, на свободе учись». От этих слов светло и радостно стало у меня на душе, подобно тому, как в темную ночь осветит огонь или в пасмурный день покажется солнце.

Получивши столь отрадное для меня благословение отца моего, по вечерам, давши скоту корму, я стал ходить к келейным о. Макария, чтобы продолжить учение. Когда у них не было свободного времени, я после напрасных ожиданий возвращался домой.

Там был один вдовый священник по имени о. Василий. Он мне много раз говорил: «что у тебя дома дела нет что ли, – что ты шатаешься сюда?» слушая эти упреки, я возвращался домой со слезами, говоря сам себе: должно быть я такой уже несчастливец, что встречаю себе в этом такие препятствия.

Еще, – в один день я пришел к о. Макарию. Он тогда пил чай. Я подошел к нему, получил благословение, потом отошел назад и стал у двери. О. Макарий сказал, «садись там на стуле». Я поклонился и сел. Он налил мне чаю. Я стал пить. Он спросил меня: «каков? Хорошо ли живешь?» я сказал: «слава Богу, – хорошо». Он спросил: «по утрам молишься ли Богу?». «Молюсь же» – отвечал я. «Так ты молишься же? Значит, ты лениво молишься. Ты так не молись, но молись вот как: войди в сердце свое и молись Богу втайне. Когда ты будешь так молиться, то Отец Небесный даст тебе царствие небесное яве; когда же молишься, стой со страхом как будто видишь перед собою Бога; молясь же, говори так: Боже мой, Иисусе Христе, спаси меня грешного! Много я соделал грехов перед лицом Твоим, спаси меня! Ты незримо для меня видишь меня, знаешь помышления сердца моего!» после этого он встал, взял в руки евангелие и, стоя передо мною, сказал: в этой книге написано житие самого Бога и Его учение, а также дела и учение учеников Его. Ты каждый день читай отсюда по одной главе. Если ты будешь читать отсюда с верою, то ты подобен будешь слышавшему слово из уст Самого Бога. Сказавши это, он перекрестил меня, дал поцеловать книгу и благословил ею меня. Принявши это благословение, я с великою радостью и облегчением пришел домой, как будто нашедши самоцветный дорогой камень. Эту книгу я показал отцу. Отец сказал: если у тебя есть смысл разуметь слово Божие, то по этой книге ты будешь учить других, а если нет, то она будет напрасно валяться в доме. Теперь молись Богу, да поможет Тебе Бог!

Эта книга была напечатана на двух языках: на одной стороне по-русски, а на другой по-славянски. Да дарует Господь, сотворивший небо и землю, блаженство и свет о. Макарию, через которого я сподобился такого блага и счастья, ибо я, подобно птице, собирающей зерна, по наставлению его, научаясь заповедям Божиим, стал проводить дни в радости. Иногда же в моем сердце начинали забываться благодеяния Божии, тогда я подобно птице, у которой истощились зерна, собранные ею в пище себе, опять приходил к о. Макарию, и он опять насыщал, услаждал и согревал меня словами Божиими. Так я в продолжении трех лет ходил к о. Макарию, подобно пчеле, нашедшей для себя готовый мед. Иногда, когда я делал что-нибудь противное Богу, он заставлял меня плакать, ставя меня на колени, чтобы молиться Богу. Да дарует ему Господь Бог свет и блаженство! Не худому он учил меня, но только доброму и полезному для души моей.

Однажды я пришел к о. Макарию. У него сидел Осип Наурчаков и Павел Сурочаков. Отец Макарий, увидевши меня, подошел ко мне и, благословив меня, посадил на стул. Они трое переводили житие Иосифа, а я сидел в стороне. Переводя это житие на Алтайский язык, они не могли подобрать для перевода русское слово «ибо». О. Макарий подошел ко мне и спросил: «как по-вашему сказать «ибо»? Я ответил: «вы мне скажите пример». Он представил пример. Я сказал: «это по-нашему значит «тезе». О. Макарий, призвавши послушника Стефана Васильевича, сказал: «наставь-ко «желтый»⁵, – будем на радостях чай пить; много лет необретаемое слово теперь нашлось!». После этого, о. Макарий сказал мне: «в свободные дни ты приходи ко мне, – мы вдвоем будем переводить житие Иосифа; тебе это будет полезно и будешь изучать Свящ. Писание». После этого я в свободное время приходил к о. Макарию до тех пор, пока кончили перевод жития Иосифа. По окончании этого перевода, о. Макарий благословил меня образом Святителя Минтрофана и сказал при этом: «С этого дня ты будешь моим толмачем для перевода Слова Божия». С этого времени я служил у о. Макария толмачем около пяти лет. Мы вдвоем переводили молитвы, а также перевели несколько из Евангелия. Однажды, в ночное время, во время занятия переводом Евангелия, о. Макарий закрыл глаза и, положивши руки на стол, сидел. Я подумал, что он заснул. Он так неподвижно сидел около часа; потом открыл глаза и показывая на устье речки Улалы, при впадении в р. Майму, сказал: «нет ли там ключика?» (маленькой речки). Я сказал: на той стороне Маймы есть речка, которая никогда не мерзнет. Он сказал: «там нужно поставить избушку». После этого, по прошествии еще недели, он таким же образом, посидевши и открыв глаза, спросил, указывая рукой туда же: «нет ли там ключика?». Я ответил: «там есть речка, которая никогда не мерзнет». Он сказал: «там надо поставить избушку». Я подивился этим вопросом его. Это было зимой. По прошествии зимы, весной, после Троицы, я пришел к о. Макарию. Он, шутя, сказал мне: «богатые люди на пирах вино пьют, а мы бедные на пиру будем чай пить», – потом прибавил, – «если вместо вина будешь чай пить, то будешь здоров»; после этого угостил меня чаем и сам пил. Напившись чаю, он сказал: «пойдем в поле, походим». Мы вышли, прошли по берегу Иаймы против острова. Здесь на берегу острова рос черемуховый куст. О. Макарий, остановившись под этим черемушником, сорвал один листик и долго рассматривал его, перевертывая на обе стороны. Я подумал в себе: «этот о. Макарий, ровно ребенок, еще ничего не видавший; рассматривает листок дерева и дивится, как будто в первый раз видит». Когда я так думал, о. Макарий сказал; «в этом листике есть и жилки и семечки, нужные для самого дерева; кроме того, есть еще и внутреннее устройство, которого глаз человеческий не может видеть. Все это полезно для самого дерева и всему так быть повелел создавший Бог». После этого он долго говорил мне в наставление. Потом пришли мы к устью Улалы, при впадении в Майму. Когда мы пришли сюда, он сказал: «на той стороне нет ли ключика?». И поднявшись на пальцах, внимательно рассматривал: нет ли на той стороне ключика? Я ответил: «там есть ключик». В том месте, где мы остановились, был остров Улалы; вода тут была небольшая. Я хотел было положить через нее «переход» (дерево), но о. Макарий остановил меня и сказал: «ничего». Потом о. Макарий сказал: «там на ключике нужно поставить домик». И дал мне пятирублевую синюю бумажку, сказавши: «это тебе нужно будет». Оттуда мы возвратились домой. Потом, благословляя меня, он сказал: «ты завтра приди ко мне чай пить». На следующее утро я опять пришел и, напившись там чаю, опять пошли туда же. О. Макарий, остановившись на том же месте, с которого мы вчера смотрели, и, опять приподнявшись на пальцы ног, рассматривая сказал: «там нет ли ключика?». Я ответил: «на той стороне Маймы при подошве горы есть ключик, который не мерзнет». Он сказал: «там надо сделать маленькую избушку» м с этим дал мне десятирублевую красненькую бумажку, говоря: «это тебе нужно будет». Затем мы возвратились домой. Когда пришли к дверям, он благословил меня и велел идти домой. Пришедши домой, я удивлялся случившемуся. С того времени до ныне это не изглаживается из моей памяти, и я не понимаю: для чего он меня опрашивал об одном и том же несколько раз?

Однажды о. Макарий, отслуживши обедню, пришел домой. В это время один человек, приехавший из Маймы, зашел к нему. О. Макарий с гневом сказал ему: «зачем ты сегодня, не почитая праздника, нечистым приходил в церковь? Разве нет для тебя других дней, кроме этого?». Тот стоял молча, и потом сказал: «виноват я». О. Макарий сказал: «очисти свой грех и впредь так не делай».

Еще в один день вечером, напившись чаю, о. Макарий сказал Михаилу Петровичу⁶: «ты пристрастием своим к деньгам стал уподобляться Иуде, а Степан Васильевич⁷ будет миссионером». Такой отзыв о Михаиле Петровиче Негритском я слышал дважды. Он был сын священника. Возвратившись к отцу, женился, потом был диаконом, после этого, судившись с управителем, лишившись дьяконского сана и стал торговать. Вскоре после этого, я слышал, что он умер.

Еще однажды, – в великий пост, во время говения, в церкви народу было много; некоторые приехали из деревни Ерихалки. В числе их был старик Андрей Табакаев. Этот старик, после приготовления к причащению Св. Тайн, стоя в Церкви, увидел таракана, ползущего по полу, пошел за ним и задавил его. О. Макарий, увидевши это, прогневался и сказал старику: «это Божие создание, оно идет для своей надобности, а ты, – разумный человек, не заботясь о себе, – зачем сделал злое дела? Поговей же еще неделю, а потом приступи к причащению Св. Тайн». Старик это исполнил.

О. Макарий вечерний чай пил всегда вместе со всеми теми, кто только находился в его квартире. Чай он пил, ходя на ногах. Так он, прохаживаясь взад и вперед, в это время преподавал находившимся свои наставления, а мы все, сидя, слушали внимательно, не оглядываясь по сторонам. Однажды о. Макарий по таковому обычаю своему говорил слово назидания из Св. Писания. Когда Михаил Петрович оглянулся к дверям, о. Макарий, переставши говорить, подошел в передний угол и остановился. Так, молча, стоял он там долго. Потом, подошедши опять к нам, спросил Михаила Петровича: «ты что увидал там у дверей?». Михаил Петрович ответил: «я смотрел, как бежала там мышь». О. Макарий сказал: «тебе Господь повелел, чтобы ты трудился по заповеди Его, чтобы ты помышлял о нем день и ночь, а ты разве не хочешь учиться Его заповедям? Смотри на эту мышь и учись у нее. Она, исполняя заповедь Божию, ищет себе пищи, а ты не желаешь разве насытить свою душу добрыми делами?». После этого он заставил его молиться Богу, а нас отпустил каждого на свои работы.

Однажды, Павел Сурочаков, стоя в церкви сзади всех, над чем-то рассмеялся. О. Макарий был в алтаре. Вышедши оттуда, он вызвал Павла от двери и сказал ему: «люди ходят в церковь для того, чтобы плакать или радостно хвалить и славить Бога, а ты пришел смеяться. Не уходи же отсюда, не поплакавши» – и поставил его на колени, заставив класть поклоны до конца службы.

Еще однажды, некоторые из Улалинцев, отправились в Ерихалку на праздник в Николин день. Там они пили вино и пиво. Возвратились домой некоторые через два дня, а некоторые через три. Когда они возвратились и под воскресенье пришли к вечернему богослужению, ̶ в это время служил о. Афагасий, – о. Макарий, увидевши, что сказанные люди пришли в Церковь, и похвалив их за это, сказал: «я радуюсь, что вы были на празднике Св. Николая, ибо вы ездили туда чествовать его; ради этого вы потили своих лошадей и сами терпели холод. Св. Николай будет молиться о вас». Потом он спросил их: «а вы там молились ли Святителю Николаю: был ли там священник?». «Нет», ̶ ответили они. О. Макарий спросил их: «может быть там есть молитвенный дом в честь Святителя Николая?». «Нет», ̶ отвечали они. О. Макарий зашел в алтарь, потом опять вышел и сказал: «я ранее радовался, а теперь от скорби плакал бы, если бы были слезы. Горе мне! Я ранее радовался, предполагая, что вы ездили чтить Святителя Николая, а вы ездили, чтобы прогневлять его. Вы допьяна пили вино, пили пиво, извергали блевотину, вы сквернословили, доходили до бесчувствия на радость бесам. Вы ездили, чтобы осквернить досточтимый праздник Св. Николая». После этого он всех их заставил класть земные поклоны и они молились до конца службы.

Когда о. Макарий был в Майме, то там учился грамоте один крестьянский мальчик. Этот мальчик привезен был из деревни Кокши; когда настало пахотное время, отец приехал за ним и увез его. Зимой отец его, Алексей Замятин, опять привез его. Вместе с мальчиком они приняли благословение от отца Макария. О. Макарий этому Алексею сказал: «ты зачем этого мальчика давал опрыскивал водой?». Замятин ответил: «когда он хворал, одна старушка «попрыскала» на него водицей». О. Макарий сказал: «что же он выздоровел, когда «попрыскали» водицей?». Замятин сказал: «когда попрыскали водицей, стало легче и он выздоровел». В это время я был тут. О. Макарий сказал: «ты прогневил Бога и осквернил свое дитя. Зачем ты дал окропить сына своего бесовской водой?». Замятин сказал: «старушка наперед освятила воду, потом окропила». О. Макарий сказал: «а какой священник освящал ее?». Алексей ответил: «та старушка прочитала молитва над водой и подула на нее». О. Макарий ответил: «Ты веришь этой старухе? Не беса ли она призвала на воду?». Замятин сказал: «если бы это было от беса, то мальчик не выздоровел бы, а когда окропили его водой он выздоровел». О. Макарий сказал: «есть бес, который принимает вид доброго. Этот бес многих ловит на уду свою и делает своими рабами, и когда товарищ его производит в каком-либо человеке болезнь, этот притворно добрый бес говорит товарищу: освободи этого человека от болезни; оставь его: после мы всех их введем в обман, и они всегда будут нас призывать. Они не будут верить Богу, но будут близки нам. Так хвалятся таковые бесы. Обманутые ими люди будут вместе с ними в аду. Зачем ты сына своего осквернил этою бесовскою скверною?». После этого о. Макарий поставил его на поклоны.

Когда Улалинцы начали креститься, то один старец, некто Борис Кочаев, остался некрещенным. О. Макарий долго его уговаривал. Каждую неделю он ходил в его дом и рассказывал ему о Боге. Борис стал с ненавистью смотреть на о. Макария, когда он приходил к нему. Однажды, когда Борис сидел у двери своего дома, пришел к нему о. Макарий и, севши возле него, по обычаю, начал говорить ему о Боге: Борис, ненавидя его, говорил ему, напротив. О. Макарий долго сидел и говорил с ним. Не могши его убедить, о. Макарий сказал: «я тебе желаю добра, чтобы на твою главу низошла благодать Господня. много раз беседовал я с тобой, но ты, кажется, не желаешь сей благодати Божией. Теперь не я, а ты будешь виноват. Мне Бог повелел говорить тебе и ямного говорил тебе о Боге, о Его правде, о Его благости, обо всем говорил тебе. Ты говоришь: слух мой не принимает таких слов; теперь вместо счастья от Бога придет к тебе несчастье, вместо милости падет на голову твою гнев Божий». Сказавши это, он погладил его по голове и ушел. С тех пор о. Макарий уже не ходил в его дом. По прошествии месяца у этого Бориса пропали из ящика четыреста рублей денег. Через два месяца вымер у него весь скот, а его было 110 голов. Из всех лошадей остался у него чалый двухлетний жеребенок. Этот Борис Кочаев, бывший богачом, в один год обеднел. Бегая от крещения, он переселился в Бачат. Потерявши там последнее имущество, приехал назад и поселился в Монгойте. По недостатку в скоте, находясь в таком бедственном положении, опять перекочевал в Улалу. Здесь он крестился. Этот Борис дожил до 137 лет – и умер крещенным, – имя ему было дано – Василий⁸.

В один день вечером о. Макарий у себя в доме, с послушниками своими напившись чаю, пел из «Лепты». Я тогда еще грамоте не учился. Я с удовольствием слушал их пение. По окончании пения, о. Макарий подошел ко мне и спросил: «здоров ли сын твой – Григорий?». «Здоров», – ответил я. О. Макарий сказал: «отчего твой мальчик так красив?». Я молчал. А он прошел в передний угол, потом воротился назад и, ставши возле меня, сказал: «если у тебя будут дети, отдашь ли их на служение Богу?». Я ответил: «если будет двое, я одного отдам». О. Макарий сказал: «ты говори: если Богу угодно будет, то всех отдам!». Сказавши это, он спросил послушника Степана Васильевича: «ты слышал? Вот он обещал, что если будет у него двое детей, то одного из них он отдаст на служение Богу». Он благословил меня.

Возвратившись домой, я нашел сына своего больным, а на следующий день он отошел ко Господу. Когда он помер, я пришел к о. Макарию и только я вошел в двери, он спросил: «здоров ли Григорий Михайлович?». Я сказал6 «отошел к Богу». О. Макарий перекрестился и сказал: «слава Богу!». А мне сказал: «ты не скорби: он за тебя будет Богу молиться; ты же после будешь радоваться. У Бога осталось милостей недарованных больше, чем сколько дано».

Еще однажды вечером я пришел к о. Макарию. О. Макарий с псаломщиками, с Афанасием и о. Василием в одной комнате пили чай. Подавши мне чаю, о. Макарий сказал: «ну-ка, толмач, масляные глаза, – пей чай». Я начал пить. Он мне еще сказал: «ты не постригай свои волосы». И я с того времени отпустил свои волосы. Отец мой, заметивши это, сказал: «почему ты не постригаешь свои волосы?». Я ответил: «мне так велел о. Макарий». Отец мой сказал: «не хорошо смотреть: такие волосы носят Шорцы⁹». После этого я опять стал подстригать свои волосы. Когда пришел я к о. Макрию, он сказал: «ты, кажется, воруешь свои волосы».

И еще однажды вечером пришел я к о. Макарию. Он преподавал нам наставление и Слово Божие. Когда я начал уходить с бывшими у него людьми, он сказал мне: «я хочу просить тебя у отца твоего; не желаешь ли ты быть моим?». Я сказал: «буду, если отец благословит». После этого в один вечер он призвал отца моего и долго продержал его у себя. Отец мой, пришедши от него, сказал: «говорит, отдай мне сына твоего и потому долго меня продержал. Я сказал, если желаешь возьми Адриана, а о. Макарий настаивал, чтобы тебя взять. Если я тебя отдам, пойдешь ли?». Я сказал: «он меня хочет везти в Россию». Отец сказал: «пусть Адриан едет: у него нет жены и детей».

Когда я служил у о. Макартя толмачем, отец мой начал гневаться на меня, говоря: «ты постоянно ходишь к о. Макарию и оттого плохо работаешь». После этого, когда усыновивший Адриана отец его – Николай помер, Адриан возвратился к родному отцу и стал жить с нами. Отец, надеясь на младшего сына, отдалил меня от себя. Это случилось так. В один день я собрался ехать рубить дрова: надел на себя два армяка и сижу; а отец говорит мне: «куда это ты собрался ехать?». Я ответил: «в лес рубить дрова». Отец сказал: «если хочешь рубить, так руби себе». Я ответил: «кому же как не себе, – разве людям рубить буду?». Отец сказал: «ведь я приказал тебе для себя рубить; а ты разве думаешь, что я велю рубить для людей? У тебя все «абыз» на уме; ты к нему постоянно ходишь, а дела хорошенько не делаешь, теперь отойди от меня и живи особо». Я сказал: «у меня нет ни дома, ни хлеба, куда я пойду?». Отец отвечал: «ты молодой человек; сам найдешь себе хлеба и выстроишь дом. А если сам не сможешь, то выстроит тебе твой абыз». После этого я не мог ничего проговорить, сидел и плакал. Отец сказал: «о чем ты плачешь? Сегодня же пойди, ищи себе место». Я сказал: «если ты мне ничего не дашь – как же я буду жить?». Отец сказал: «я женил тебя, уплативши калым за жену; чего же еще я тебе дам? Уходи в этой одежде, в которой сидишь». Я ответил: «дай мне, по крайней мере, чашку да ложку». Отец сказал: «ничего не дам». И отдавая мне мою шубу, сказал: «кроме этого ничего тебе не достанется». Я, взявши в руки эту шубу и возвращая ее отцу, сказал: «эта шуба не будет для меня хлебом и домом; возьми назад ее: вместо этого дай мне твое благословение». Отец заплакал. Посидевши, встал и благословил меня образом Иисуса Христа. Получивши родительское благословение, я пошел и, выпросивши у свояка своего Александра Пояркина амбар, стал там жить. Четыре дня я плакал, сердце мое сжалось от горя; я скорбел, не зная за какую бы мне работу приняться. На пятый день призвал меня о. Макарий. Когда я пришел, о. Макарий сказал: «что твое лицо так мрачно? Что случилось? Я, не сказывая ему о том, что отделился от отца, ответил ему: «нет, – нечего не случилось, – не знаю». О. Макарий посмотрел несколько времени, взял евангелие, положил на стол и сказал: «будем теперь переводить из этой книги». Я подошел и сел. О. Макарий говорил мне из этой книги, а я переводил на алтайский язык. Позанявшись несколько этим переводом, о. Макарий опять меня спросил: «что дурное сделал ты? Не утаивай от меня; тебя видно по лицу; ты что-то, кажется, сделал». У меня захватило дыхание, и я не мог ничего выговорить; потом заплакавши, сказал: «отец меня прогнал, не давши мне ничего». Тогда о. Макарий встал и сказал: «слава Богу! Если родной отец тебе ничего не дал, то даст тебе отец небесный. Не испытавши горького, не поешь и сладкого; не испытавши холода, не оденешься в теплое; поплачешь вечером, будешь радоваться утром». Сказавши это, он спросил: «ты где теперь живешь?». «У Александра Пояркина, в амбаре». Тогда о. Макарий дал мне 4 пуда муки. На другой день велел мне купить чашек, ложек и дал для этого 10 рублей. Получивши это, я купил у Андрея Щетинина сколько нужно чашек, ложек. На третий день, позвавши меня, дал мне горшок и топор. После этого купил мне кобылицу серую. Прошло еще около месяца – и он купил для меня у Ермолая Шабалина дом, амбар и дворы. С той поры в свободное время я стал ходить к о. Макарию и заниматься переводом Слова Божия на алтайский язык, не переставая также и работать.

В один день меня позвали с пашни. Прихожу: сидят много людей. О. Макарий, благословивши меня, сказал: «я теперь еду в Россию, ̶ назад не возвращусь; вы за меня грешного молитесь Человеколюбцу Господу Иисусу Христу. Я вас не забуду и буду за вас молиться». Сказавши это, он прослезился. Когда мы плакали, о. Макарий сказал: «не плачьте, братья, у нас у всех отец Иисус Христос; не будем от Него отлучаться. Если мы от него отлучимся, то это будет худо и горько. Тогда будет такое горе, что люди непрестанно будут плакать и никто не утешит; будут непрестанно скрежетать зубами и никто не избавит их от этой скорби. Вы думаете, что я ухожу от вас и уже никогда не увижусь, а я думаю, что увидимся с вами в царствии небесном. Молитесь друг за друга, любите друг друга, ибо Бог есть Любовь. Он всех любит; так и вы всякого человека любите, как себя. Я желал бы, чтобы вместе с вами жить на небесах». Когда он сказал это, из глаз его брызнули слезы. Видя его слезы, и мы не могли удержаться и плакали. О. Макарий сказал: «теперь вашим отцом будет о. Степан. Я оставляю его вместо себя и призываю на вас Божие благословение. Пусть он учит вас во имя Божие всякому добру. Как вы меня слушали, так и его слушайтесь». Так, о. Макарий до самого отъезда учил нас добру, подобно тому, как отец, умирая, дает наставление своим детям. Он уехал. Мы, оставшиеся после него, плакали, подобно сиротам, лишившимся своего отца.

Когда о. Макарий уехал в Россию, я стал прилежно заниматься пашнею. Когда все ровные места выпахались, а в косогорах пахать было трудно, то я скорбел об этом. У кого лошадей было много, там было легко, ибо те могли много и запрягать для пашни, а я мучился, ибо лошадей у меня было мало.

В это время в одну ночь, я не мог заснуть, думая, какой бы способ изобрести и какую соху бы сделать, чтобы удобно можно было пахать в косогорах. И вдруг, мне придумался в мыслях моих этот способ так ясно, как будто я вижу глазами. Я немедленно устроил такую соху, попробовал пахать – легко, даже для двух лошадей. Подымаемые такой сохой пласты земли отваливались свободно по склону косогора¹⁰. При таком устройстве сохи, она могла двигаться по одной борозде. Я весьма радовался и благодарил Бога.

После этого я поставил мельницу. Эта мельница работала хорошо. Я радовался и благодарил Бога.

Научился я также и железо ковать; потом научился выделывать сыромять; учился и столярному искусству; научился и тес пилить; научился и оспу прививать. Все эти ремесла могли бы быть мне полезными, но они не сделали меня богатым, потому что мысли мои все двоились.

Однажды позвал меня к себе о. Степан и сказал: «будем переводить Слово Божие: будь моим толмачом. Я тебе в год буду платить по 40 рублей». Я ответил: «я имею жену и детей; сорока рублей для меня мало». О. Степан сказал: «ты так поживи на первый год, а далее я каждый год буду прибавлять тебе». И я служил у него толмачом в течении 4-х лет. Но в течении четырех лет мне было прибавлено только 10 рублей. И так, во время этого четырехлетнего служения моего в должности толмача мы занимались переводом Слова Божия. Когда кто-либо приходил креститься, то я, с благословения о. Степана учил их по-алтайски молитвам и рассказывал им о Святой вере, а иногда отец Степан сам говорил им по-русски, а я переводил. Через два года после этого приехал из Кузнецка один чиновник по имени Николай Иванович Ананьин. Он, остановившись у о. Степана, позвал меня к себе. «Я занимаюсь собирание сведений о нравах инородцев одного с вами языка, их песнях и камланий. Такие сведения у меня собраны о Кузнецких инородцах, но для перевода их на русский язык способного человека там не нашлось. Услышавши, что ты умеешь переводить, я позвал тебя: займись со мной переводами». Я ответил: «я служу у о. Степана толмачом и не могу располагать сам собой: попросите о. Степана». Он сказал: «я тебя у него выпросил, и он обещал отпустить тебя». В это время о. Степан вышел из двери другой комнаты и сказал мне: «я иду в Бийск, а ты позаймись с ним переводом». И так я с этим Ананьиным более недели переводил легенды на русский язык. Когда воротился о. Степан, Ананьин сказал: ты мне напиши о верованиях здешних инородцев, их песни, повести и предания, какие есть от прежних времен». Сказавши это, он давал мне два целковых и уехал. Все, что я писал об этом, я передавал о. Степану, а он почтой посылал Николаю Ивановичу. На другой год он опять приехал и взял меня с собой в г. Бийск. Там я прожил 9 дней, занимаясь переводом. Он мне дал за это три целковых и уехал. После этого, по прошествии трех месяцев, о. Степан получил бумагу о том, чтобы я ехал на подводах в Кузнецк и я через 5 дней приехал к Ананьину. Там прожил около 2-х месяцев. Кончивши переводы, я возвратился домой. Николай Иванович дал мне 10 целковых. С тех пор я его не видал, а он мне говорил: «я тебе буду помогать деньгами», – но ничего от него я не получал. Когда я возвратился из Кузнецка, была весна. В эту весну в Улале вода была весьма большая. Был какой-то праздник: в этот день собрались ко мне молодые люди; я их учил петь церковные песни. В это время вдруг дом мой затрещал: некоторые поэтому засмеявшись сказали: «много народу собралось сюда, не может держать и трещит», а другие сказали: «не вода-ли подходит», а вода в р. Улале была ровна с берегами. Тогда Илья Корольков сказал: «я пойду посмотрю». И лишь только он отворил дверь, изба навалилась на сторону; тогда некоторые выбежали через дверь, а другие выскочили через окошки, а вещи, какие были в избе, вытаскивали через окна. Дверями вытащили только один ящик. Так как народу было много, то они не дали разнести водой бревна, но повытаскивали их на берег. Тем не менее, так как все-таки некоторые бревна унесло, а многие были уже гнилы; то снова поставить избу было невозможно. И так мы в этот день пели, а вечером плакали. Я лишился избы. На следующий день пришел я к о. Степану со слезами. О. Степан в счет моего жалования купил мне у Михаила Наурчакова недоделанную избу. Летом я ее перевез и поставил.

Однажды о. Степан послал меня с миссионером о. Арсением к Кузнецким Телеутам-Шорцам. Мы, ночевавши в дороге, на следующий день приехал в с. Енисейское к волости. Когда я там сидел в доме у ямщика, пошел какой-то человек, поцеловал мою руку и сказал: «здравствуй, ангел Божий!». Он говорил это много раз и всякий раз целовал руку. Я спросил: «Где ты живешь?». Он сказал: «я приехал издалека», «Как тебя зовут?». Он сказал: «а ты разве не узнаешь меня? Я тебя видел в Бачатском селе в церкви». Когда он сказал это, я узнал его. Это был тот, с которым мы встретились, когда я ехал с дядей моим на праздник Св. Николая и дядя мой Ченот сказал: «это дурачок Евсей». Узнавши его, я спросил: «не ты ли Евсей?». Он мне что-то сказал, но я не понял. Он скоро вышел. Я удивился этому и с тех пор он не выходит из моей памяти. С о. Арсением мы отправлялись и через три дня прибыли в Кузнецк. Там прожили один день. Оттуда поехали в аилы Шорцев, вверх по реке. Эти Шорцы живут, как русские, их избы и одежды такие же как у русских, только женщины носят другую одежду. В домах у них есть образа, а у некоторых есть и камские бубны. Увидевши это, я спросил: «ведь вы крещенные? Зачем же это у вас стоят камские бубны?». Они ответили: «мы, хотя и крещенные, но как можем жить без камлания?». Я спросил: «а вы молитесь Богу, по русскому обычаю?». «Как же, молимся». Я спросил: «как именуете вы Бога?». «Никола-батюшка, еще Илья-пророк», – ответили они, а иные сказали: «Иисус Христос также Бог». Я сказал: «Один Бог И. Христос. Кроме Него нет Бога, а св. Николай и Илья-пророк – не боги; они были угодники Божии: теперь они пребывают в светлом, прекрасном и радостном месте. Некоторые из них сказали: мы слышали, что Иисус Христос истинный Бог, но мы немного Ему молимся». Я побеседовал с ними несколько об истинном Боге. Спросил я также и них: «в этом селении все крещенные?». «Да, все крещенные», – ответили они. «А священники учат вас молиться Богу?». «Иногда учат». «Чему же вас учат священники?». «Учат молиться Богу». Только? Они ответили: «чему же еще нас учить! Мы русского языка вполне не понимаем, а жены наши и дети и совсем не знают».

Мы прожили в этом селении один день; на следующий день, когда ехали мы вверх по Мрасе, встретился нам один человек, который вез на волокушах бересто. Лошадь под о. Арсением испугалась и начала бить. Мы не могли догнать и поймать ее. Когда лошадь мчалась, о. Арсений упал, нога завязла в стременах, и он несколько времени был влачим по земле; потом освободился. Когда мы подошли к нему, чтобы поднять его, он сказал: «погодите, не троньте; я полежу немного». Я спросил: «каково? Благополучно-ли?». Он ответил: «благополучно». Мы поймали его лошадь, посадили его и поехали дальше. Приехали в аил, называемый Мыс. Я спросил тамошних Шорцев: «Вы, кажется, крещенные? Знаете ли вы Бога?». «Знаем», – ответили они. «Как зовут Бога?». «Иисус Христос», а другой сказал – «Микола». После этого я им рассказал о Боге и о Св. Николае.

Потом приехали мы в один аил, находившийся выше по р. Мрасе. Имя этого аила я забыл. В этом месте рос густой черный лес по обеим сторонам дороги. Тут живет ямщик, который возит заводские подводы. Мы остановились у него. В это время пришли два человека. Я спросил у них: «в этом месте у вас, кажется, нет пахотной земли? Чем же вы питаетесь?». Они ответили: «весной мы ловим рыбу и сплавляем ее на лодках в Кузнецк, продаем ее там, на деньги покупаем хлеб и назад возвращаемся лодкой на шестах. Некоторые из нас продают мед и покупают хлеб; богатые занимаются торговлей». Поговоривши со мной, они ушли домой. О. Арсений сказал: «ты здесь походи по домам. Если встретишь некрещенных, побеседуй с ними, сколько умеешь. И я посетил шесть домов. В некоторых домах я видел образа, в других бубны и спросил: «отчего это у вас в некоторых домах находятся образа, а в других бубны?». «Ведь мы не русские, у которых нет камов», ̶ отвечали они, «когда придет горячка, то как жить без камлания?». Я побеседовал с ними о десяти заповедях, о святой вере. Вышедши оттуда и идя по улице, я встретил двух человек, которые стругали тес, а двое сидели возле них, и я сел с ними. И те, подошедши, сели возле меня и спросили: «ты откуда приехал?». Я сказал, где и на какой реке я живу, куда и для чего мы ездим. Пока мы так разговаривали, из проходящих мимо по дороге собралось к нам около двадцати человек. Я спросил их: «вы все крещены?». Они отвечали6 «Здесь все крещены». «Знаете ли, как зовут Бога?». «Знаем». «Кого-же вы призываете, когда молитесь?». Они ответили: «молимся Миколе-батюшке, а также пророку Илии». Я сказал: «а Иисусу Христу молитесь?». Они ответили: «об Иисусе Христе мы слыхали, но хорошенько о нем не знаем». Я спросил: «разве священник вас не учит?». Они ответили: «священник сюда приезжает, соберет сбор и немедленно возвращается домой». Я спросил: «так священник вас не учит?». Они ответили: «как же он будет учить нас, когда мы не знаем по-русски?». Тогда я им рассказал обо всем, начиная от Адама до Рождества Христова, а также рассказывал и о воскресении мертвых, о втором пришествии Христовом, о суде живых и мертвых. Они сказали: «в старину, при наших предках, какой-то священник приезжал сюда с военными людьми, окрестил их и возвратился домой. Мы ̶ потомки этих крещеных, ничего не знаем, колеблемся в ту и другую сторону. У нас нет человека, который бы научил на Слову Божию. У кого-же нам учиться? Поэтому мы держим камов для камлания». Я сказал: «вы не верьте, что говорят вам камы: камы и сами не знают истинного Бога; обманываемые дьяволом они камлают вам». Они сказали: «мы исстари чествуем жертвами землю, на которой живем, воду, небо; как же мы теперь осмелимся оставить чествование их?». Тогда я рассказал им о Боге, как Он словом исцелял больных, воскрешал мертвых. И, вставши, отправился в свою квартиру. Когда я шел по улице, то встретил около 30-ти человек, которые плыли по лодке вниз по Мрасе, занимаясь ловлею рыбы. Увидевши их, я остановился и подождал на том месте, где следовало им вытаскивать невод. Когда они вытаскивали невод, я заметил, что они рыбачили в три невода. В том, который вытащили сперва, оказалось 8 тайменей, в следующем за ним окуни, щуки, в третьем – чебаки. Кроме этой, другой рыбы я не видел.

После этого, когда я возвратился в квартиру, мы отправились с о. Арсением на лодке вниз по Марсе, и приехали в селение, находившееся выше Кузнецка, ибо там оставался наш экипаж. Отсюда мы приехали в Кузнецк. Ночевавши там, через день приехали к Бачатским Телеутам. Там среди этих Телеутов мы встретили некоторых родившихся уже от крещенных; но родители воспитали их некрещенными и сыновей своих поженили, а дочерей выдали за некрещенных. Мы их не узнали бы, но здесь жил некто Александр, новокрещенный. Его крестил о. Степан. Этот Александр пересчитал нам всех, которые родились от крещенных, но оставались до старости некрещенными. Мы там спросили: «почему они не крестились, когда их родители крещены?». Александр ответил: «в прежние времена, когда приезжал сюда священник, чтобы крестить детей крещенных, то они почему-то не давали их крестить. Это оттого, что они, как крестились, так никогда и не слышали учения о Св. Вере и, живя среди некрещенных, не зная сами веры, не дозволяли и детей крестить. Теперь родители их померли; у детей их есть дети и они также остаются некрещенными». Тогда мы собрали и спросили их об этом, они ответили: «почему мы знаем: от крещенных или от некрещенных мы родились; мы и сами-то не знаем», а иные сказали: «правда, мы слыхали об этом от родителей наших». Тогда я побеседовал с ними о Боге, о св. вере Божией. На третий день мы крестили тут 30 человек. Один не стал креститься, ибо он был кам. Мы прожили тут 3 дня, поучили их вере и возвратилась домой.

По возвращении оттуда¹¹, послуживши еще несколько времени толмачем, так как получаемого мною небольшого жалования не доставало на хлеб и на одежду для четырех детей моих, я перестал быть толмачем и начал торговать. Благодаря Бога, питался этим, а в свободные дни переводил на Алтайский язык из Святого Писания и читал это незнающим русского языка. Любители Слова Божия приходили и слышали. После этого я нанял двух человек и со своей женой, и с зятем отправился на Телецкое озеро ловить рыбу. Выехавши из дома, мы прибыли на речку, называемую Иша. Там один чиновник, по фамилии Сосунов, собравши общество трех зайсанов, занимался разбором судебных дел. Собравшийся народ, человека по два и по три, стояли своими станами под деревьями. Когда я приехал к ним, один Алтаец, по имени Суулук, сказал мне: «слава Богу, что ты приехал, эти Тубинцы¹² помогают свои ворам. Они, кажется, подружились с начальником и разбирают мое дело: на моей стороне никого; Бога ради, вы мне помогите. Их толмач нашего языка хорошо не знает». Я пересказал об обиде его начальнику, начальник приказал удовлетворить его. Тубинцы хотели меня побить, говоря: к чему ты вступаешься в наши дела? Но когда пришел казенный толмач Карбышев, они остановились. Тубинцы подобны стаду без пастуха: кто у них богат, того они и почитают как начальника; а кто беден, те, как запуганные рабы, боятся суда. У них бедняки не приносят жалоб на обиды, боясь суда. Когда я спросил: почему вы не объявляете суду о ваших обидах? – они ответили: как просить суда тому, у кого нет больших табунов скота и денег в сумах! Они боязливы, как зайцы и молчаливы как рыба. «Мы народ с законом не знакомый, что мы можем знать? Начальникам нашим нравятся речи только тех, кто добывает черного соболя и убивает жирного зверя».

Я там ночевал; на следующий день мы отправились к крещенным инородцам, живущим в селении «Инырг». Когда я хотел взойти в домы новокрещенных, то нашел их пустыми, ибо новокрещенные не живут в избах, выстроенных им миссионерами, а устроили себе берестяные юрты, где и живут, сидя около огня, разведенного посередине¹³. Я спросил: отчего это вы не живете в домах, а сидите в таком дыму и портите себе глаза? Они ответили: мы не умеем жить в русских избах, – и устраивать внутри их по-русски не умеем; для нас лучше эти берестяные юрты, где можно и покурить и толкан (толокно) изготавливать. Я сказал: пашете ли вы землю, как русские? Они ответили: мы сеем хлеб, возделываем мягкую землю «былами» (мотыгами), а некоторые работают у русских за то, чтобы они им немножко посеяли хлеба. Я сказал: «почему вы сами не устраиваете сох и не пашете?». Они ответили: «не умеем, потому что не научены этому». Я сказал: «вы ленитесь учиться; если бы вы пахали землю как русские, то за хлеб не впали бы в долги». Они ответили: «хорошо было бы, если бы могли устроить русскую соху и пахать землю. Правда и то, что мы ленимся». Я сказал: «вы хлеба много не сеете, русскую работу не работаете, откуда же вы находите подать для царя и хлеб для себя?». Они ответили: «когда наступает лето, мы приготовляем сено для скота; когда бывает урожай ореха, мы собираем орехи; когда приходит осент мы занимаемся звериным промыслом». Я спросил: «а много вы приобретаете от сбора орехов и звериного промысла?». Они ответили: «в урожайный для орехов год достаточно добываем себе на хлеб, а когда не родятся орехи, то от одного звериного промысла едва остается на подати. А те, у которых не достает на подать царскую, те нанимаются к русским на работу на год.»

Расскажу теперь о том, что водится у них в местах их жительства. Кругом – черный лес, покрывший все пространство до снежных вершин гор. Река Инырга, вытекающая с запада, впадает в Каракопшу; исток этой Инырги берет свое начало из горы, называемой «Ая» (скала). Живущие около этой горы Тубинцы приносят ей жертвы. Тубинцы говорили мне: «в старину, когда приходили войной Монголы, то богом нашим, спасшим тогда от них предков наших, была вот эта гора со скалой, и мы теперь каждое лето приносим ей жертвы. И теперь она своими, растущими на ней орехами и добычей, дает нам и хлеб, и подати». Я спросил: «эта гора, называемая «Чернй Скалой», как избавила предков ваших от нашествия монголов?». Они ответили: «когда Монгольское войско преследовало народ наш, и он, взойдя на гору, принес ей жертву, то она стала непроходимым и как ночь темным лесом (черною). Тогда Монголы не могши найти дороги, возвратились домой».

Вершина р. Каракопши выходит из снежных гор с юга и впадает в Бию версты четыре пониже Кебезеня. В Каракопшу впадает р. Уймень; вытекает она с зимнего солновосхода горы, а с зимнего солнозаката выпадает Сарыкопша и впадает в Каракопшу повыше Инырги, а река Пыжа вытекает с зимнего солнозаката и впадает в Бию повыше Кебезеня. Все эти реки вытекают с снеговых гор, находящихся между Бией и Катунью. Все они рыбны и от устья до вершины испещерены серыми камнями (по берегам) и черным лесом. На них растет: кедр, пихта, береза, осина, тополь, желтый, белый, красный и черный тал. Около устья реки растут сосна, черемуха, рябина, калина, малина, черная и красная смородина, акация, пищальник (бузина), собачья ягода, серый тал, оскорь, алагак (пестрая курица), ель, тая (трость), таваложник, сёоскос, теновник, боярка, жимолость.

Теперь скажу о животных по шерстям их. Более всех водится: бурундук, белка, колонок, горностай, сурок, землеройка, водяная крыса, три рода мышей, водяная мышь, хорек (хомяк), лисица, заяц, дикая коза (антилопа), марал, рысь, медведь, белый олень, лось, соболь, пищуга (сеностав), рассомаха. Перчислю и рыб: таймень, щука, кускуч, налим, хайрюз, балбак-баш, урюп, тилмай.

В Инырге мы прожили три дня, потом спустились к устью Копши и там ночевали. На следующий день, переправившись через Бию, приехали в Кебезень и там ночевали. Там было три двора русских и два дома новокрещенных. По речкам, вытекающим их горы, с восточной стороны от Кебезеня, кочует Тиргешское (Кергешское) племя. Эти Тиргешские инородцы народ честный – воровства у них нет. Здесь в Кебезени мы прожили до весны. После праздника Пасхи я отправился искать диких пчел; нашел 9 колодок; эти 9 колодок дали 11 роев, а всего в этом году стало 20 колодок. После этого, проживши до Ильина дня, мы отправились на Телецкое озеро для рыбной ловли. там мы около месяца ловили сельдей: всего поймали около 40 пудов. Обитающие здесь Тиргешцы каждый день по ночам неводят рыбу. Их невода в длину имеют не больше 10 сажен, и такими короткими неводами они добывали рыбы больше нашего, а у нас невод был в 50 сажен. Это потому, что они, когда неводят, то одни из них веревки, которыми привязан невод, тащат по дну, придавливая их ногами, а другие, стоя в лодках, двигаются на шестах. От этого их невод захватывает рыбы более, чем наш; мы однажды вытащим закинутый невод, они в это время успеют закинуть трижды; вследствие этого и улов у них был удачнее. На дресве, в том месте, где они вытаскивают невод, они разводят огонь и сидят, ожидая невода. Всякий раз, когда вытащат невод, они садятся и закуривают трубки.

Во время пребывания моего здесь, я выслушал у них следующую песню:

Как прекрасно золотое озеро

Со своим расстилающим белым туманом!

Как вкусна рыба его,

Которой кормит оно народ свой!

Как прекрасны горы его,

Покрытые сплошь черным лесом.

Как тучны стада зверей его,

Коими он питает народ свой!

Когда у нас истощился весь запас, то мы с женой отправились на лошадях в Кебезень, пробыли там два дня и, изготовивши запасов, отправились опять к озеру. По пути заехали в юрту Тадужека, жившего на берегу озера. В юрте сидел один старик с седой трясущейся головой. «Дед! Сколько тебе лет?», – спросил я. Старик сказал: «мне 90 лет». Я спросил: «сколько же еще ты, старец, проживешь?». Старец сказал: «сын мой! Долго ли уж мне теперь жить! Может быть, сегодня умру, а если не сегодня, то завтра. Разве ты не видишь меня? Я сижу на самом краю могильной ямы, сижу и каждый день жду смерти». Я сказал: «ты ожидаешь смерти, а после смерти, где будешь жить? Расскажи мне, почтенный старец». Старик сказал: «откуда мне знать, сын мой? Мы выросли, как полевые звери: вот вам то лучше это знать; ведь вы читаете Божьи книги и беседуете с Богом». Я ответил ему: «пожалуй, я расскажу тебе из Божьей книги: поверишь ли ты?». Старик сказал: «чему же больше верить, как не Божьему слову?». И я сказал: един Бог – Иисус Христос, Который создал небо и землю, и птиц летающий и зверей бегающих и все дышащее и всех людей. Кроме Него, никакого Бога нет; кто в Него не верует, тот не может войти в Его блистающий свет, исполненный блаженства, ибо Бог есть величайший свет, величайшее благо. Свет Его, никогда не меркнет, блаженство Его никогда не оскудевает, но существует всегда, вечно и превечно. Те люди, которые в Него не веруют, не могут жить в Его блаженном свете». Тогда старик сказал: «и мы тоже веруем в «Азу»¹⁴». Я сказал: «в какого же Бога вы веруете, как имя его – скажи мне». Старик сказал: «мы поклоняемся и жертвы приносим Алтай-хану, Небу-хану, а также приносим хлебные жертвы высоким горам и рекам, которые кормят нас, как матери». Я спросил: «кто же из них больше всех?». Старик ответил: «больше всех – отец всех – Богатый Ульгень¹⁵, а за ним Эрлик¹⁶». Я сказал: «итак, ваша душа, которому из них достанется?». Старик ответил: «мы пойдем к общему отцу, прадеду Эрлику». Я сказал: «а прочие-то так ни с чем и остануться?». Старик рассмеялся и сказал: «весь этот народ произошел от отца Эрлика; конечно к нему и пойдут, ибо от него произошли все люди; мы потомство его, где от будет, там и мы». Я сказал: «Эрлик – не Бог и Ульгень – не Бог; Един Бог, создавший все видимое и невидимое есть Иисус Христос, а все прочие – не боги. Вы поклоняетесь горам и водам, – они не боги, но творение Истинного Бога. Поэтому, вам вместо того, чтобы покланяться твари, следует покланяться Господу Богу Иисусу Христу, создавшему эти горы и воды и за все Его благословлять». Старик сказал: «как же Ему надобно молиться?». Я ответил: «Боже мой, Иисусе Христе, Ты создал всякую реку, все высоты гор, Ты создал и небо, и землю, и все, что в них, будь Ты благословен!», – так надобно молиться». Старик замолчал, а я еще сказал: «если бы кто-нибудь устроил человеку дом, полный всяких сокровищ, то получивший его кого бы за это стал благодарить – стал ли бы он дом благодарить, или того, кто дал этот дом?». Старик ответил: «конечно, не дом же будет благодарить, а того, кто дал этот дом». Я сказал: «почему же вы приносите благодарение небу и земле и всему, что на них есть, а не благодарите Бога, Который создал их?» старик ответил: «мы подобны зверям, которые живут и растут в поле: что мы знаем? Вот вы это знаете, которые держите в руках Божии книги и с Богом беседуете». Я сказал: «ты крестись и будешь, как чадо Божие: Бог даст тебе блаженный свет». Он сказал: «если хочешь ты крестить меня, то скажи мне, что значит крещение, и, сказавши это, прибавил: я думаю, что если и не крещусь, но по твоему наставлению буду молиться Христу Богу, то буду угоден Богу». Я ответил: «Сам Бог сказал: кто не родится снова от воды и Духа, тот и не войдет в свет Божий, в царствие Небесное». Старик ответил: «как же это от воды родиться? Скажи мне, сын мой». Я ответил: «Истинный Бог Иисус Христос за грехи всех народов сошел с небес на землю и во чреве святой Девы принял на Себя тело человеческое, был распят на кресте, умер, в третий день воскрес из мертвых и потом, поживши на земле 40 дней, восшел на небеса: поэтому, когда человек во образе тридневной смерти и погребения троекратно погружается в воду во имя Божие, то он снова рождается от воды и от Св. Духа; таким образом возрожденная душа человека сияет Божиим светом, уподобляясь Богу, ибо сей крестившийся человек облекается во Христа; поэтому он делается подобным Сыну Божию». Старик сказал: «за какую же вину некрещенные люди не войдут в свет Божий?». Тогда я рассказал ему все, начиная от Адама, о их грехопадении, о рождении Иисуса Христа, о том, как Он страдал, как по воскресении в третий день в сороковой день восшел на небеса, как опять придет на землю в последний век судить живых и мертвых. Старик, все это выслушавши со вниманием, сказал: сегодня или завтра я умру, сын мой: здесь без священника кто меня окрестит? Я ответил: с попутным человеком я пошлю к священнику письмо, а ты пока здесь учи молитвы. Старик сказал: «ты мне дай свой крест, который для меня будет Божиим знамением». Я возложил на него свой крест и несколько поучил его молиться Богу. Отправившись оттуда, я прибыл на свой стан на озеро. Когда я добывал там рыбу, из Кебезеня о. Степан прислал за мной человека звать к себе. Когда я приехал, он сказал: когда я хотел крестить этого старика, которого ты приготовил к крещению, то он мне сказал: «я дотоле не крещусь, пока не приедет тот, кто дал мне крест»; поэтому-то я послал за тобой. Тогда я спросил у старика: почему ты от этого священника не крестишься? Старик ответил: «этого священника я прежде не видывал и удержался креститься, думая, не хочет ли меня крестить какой-нибудь ложный священник». Я сказал: это наш старший Улалинский священник о. Степан. Он сказал: «ну, крестите». И о. Стефан окрестил его, назвав его Петром. На следующий день о. Степан окрестил его, назвав Петром. На следующий день о. Степан вместе со мной приехал в мой стан к озеру. В то день, когда мы приехали, работники мои, собирая дрова около стана, нашли дерево с пчелами. Оттуда мы получили около пуда меду. На следующее утро о. Степан дал мне несколько крестов, сказавши: я даю тебе благословение и эти кресты, чтобы ты давал их тем, кто пожелает креститься. После этого о. Стефан отправился обратно в Улалу.

В один день, когда я в своем стане сидел и пил чай, пришли два человека. «Здорово!». «Здорово», – ответил я. «Что нового?» – «Нет ничего». «Много рыбы добываете?» – «Ничего, добываем». – «Куда вы идете, братцы?» – «Только до сюда. Есть хочется: нет ли сухарей?», – спросили они. «Есть, погодите, – я вам испеку рыбы: с сухарями есть ее хорошо». Я испек им рыбы и дал. Они стали разговаривать со мной помягче. Я спросил: «Вы откуда идете?». «Отсюда мы пойдем на Чулышман», – отвечали они. «Какая у вас нужда в Чулышмане, что вы так торопитесь, оставивши добычу орехов?», – спросил я. Они ответили: «едем туда по необходимости». Я спросил: «какая же такая необходимость?». Один из них ответил: «в прошедшую зиму у меня умер отец, а у этого товарища умерла жена, ̶ для этого мы и плывем в Чулышман: там есть кам Ниас: хотим привезти его, чтобы он очистил нечистоту наших юрт». Я спросил: «какая же это нечистота в ваших юртах?». Они ответили: «у нашего народа есть верование, что когда умрет кто-либо, то в той юрте, где он умер, остается его нечистота – его «алдачи» – «ангел смерти» и он, говорят, возьмет еще душу, если его не изгонять при помощи сильного кама, и он, говорят, унесет и всех остальных людей». Я сказал: «разве среди Тергешцев не нашлось кама, который бы мог его выгнать?». Они ответили: «во всей этой черни нет кама, который был бы так же силен, как Чулышманский кам Ниас». Тогда я начал им говорить: «Бог Иисус Христос, Который мог создать небо и землю, Он один может очистить человека от скверны и изгнать от него беса; кроме же Его, никакой кам человека очистить не может». Они сказали: «да ведь наши камы, когда изгоняют бесов, тоже призывают Бога». Я сказал: «какого же Бога призывают ваши камы?». Один из них сказал: «отца всех богатого Ульгеня, а также призывают хозяина земли и воды». Я сказал: «и землю, и воды, все видимое и невидимое, все живущее, все, что на этом свете есть, создал истинный Господь Бог в 6 дней и после всего сотворил отца всех народов Адама. Кроме Него никакого другого Бога нет. Тот, в кого вы веруете, именуя его богом, – не Бог. Бог не земля, не небо, не месяц и солнце, – не гора высокая, не вода морская и что-либо такое, подобное этому. Истинный Бог – Иисус Христос: Он всегда был, всегда есть и всегда будет». При этом один из них молодой сказал: «вы мне расскажите об этом Адаме, которого вы назвали отцом всех людей. Я вам сегодня ночью поневожу рыбы». Я ответил: «если я поленюсь говорить Слово Божие тому, кто вопрошает о том, то мне будет грех, ибо Бог сказал: грядущего ко Мне не изгоню вон. Поэтому, если я поленюсь говорить Слово Божие желающему слушать его, то будет мне грех, а если кто, выслушавши слово, не поверит ему, то ему грех». Он ответил: почему не верить тому, что говорит человек, – научившийся из Божией книги?». После этого я рассказал ему все, начиная от Адама до Рождества Христова, а за тем о последнем веке и о воскресении мертвых и страшном суде. Стало уже смеркаться. Этот молодой инородец остался ночевать у меня в стане, а другой пошел ночевать в другую юрту. После этого этот молодой инородец в продолжении ночи неводил вместе с нами; на утро Тибан (так звали инородца) сказал: «через два дня я приведу сюда своих домашних; вы побеседуете с ними о Боге». Я ответил: «почему не побеседовать – приведи». И так Тибан не поехал к Чулышманскому каму, а отправился к своим домашним. Приехавший вместе с ним товарищ его по имени Чал отправился к Чулышманскому каму Ниасу, а Тибан поехал к своим домашним. Через три дня, на четвертый он приехал ко мне, взявши с собой мать, сестру и младшего брата. Как только они приехали, я им испек рыбы, а сам говорил с ними из Божьего Писания и они с удовольствием слушали эту беседу мою. Настал вечер и они ночевали у нас. На утро Тибан сказал: «сегодня помочь у зайсана Орожока; – мы пойдем к нему на помощь: как бы меня после люди не побили за то, что я хочу креститься; вы после придите посмотреть меня». Сказавши это, Тибан с домашними отправился к зайсану на помощь. Когда я, надевши ружье, отправился на их пашни, где они жнут хлеб, стрелять рябчиков, то встретил около тридцати человек, которые жали ячмень. Некоторые из них жали серпом, а другие, вырывая хлеб с корнями, прижимали его к земле ногами и резали ножом. Я сказал: «почему вы так мучаетесь, а не жнете хлеб серпами?». Они ответили: «среди нас есть такие, которые от рождения не брали в руки серпа, поэтому, по старому обычаю мы выдергиваем хлеб и отрезываем корни ножами». Я сказал: «разве нельзя научиться жать серпом!». «Если бы Кумандинцы не привезли к нам для продажи серпов, то у нас не было бы и этих. Мы привыкли делать по старым обычаям, поэтому, когда бываем у русских, то забываем купить серпы». После этого я опять возвратился в стан. Солнце закатилось за гору. От зайсана Орожока на лодке прибыли ко мне два человека и сказали: «вас зовет к себе зайсан; – поедете ли к нему?». Я вместе с женой сел в лодку и отправился к зайсану. Когда мы пришли, то нашли там около 40 человек пьяных; посреди разложен огонь, а на нем поставлен треножный очаг с большим котлом, в котором варились цельные кости животных. Зайсан, заметивши приход наш, взял нас за руки и посадил на войлок (шердек), где и сам сидел; потом взявши мех с вином, поставил его перед нами, говоря: «вот мое приобретение». По обычаю их, я, принявши это в руки, сказал: «принял, выпил, угощайте этим других»¹⁷. Зайсан, позвавши одного «молодца», сказал: «угощай этим». Молодец начал наливать нам из меха и подавать. Мы с зайсаном пили, а жена моя не пила. В это время вынули мясо в большие деревянные блюда и начали есть. Я посмотрел и увидел, что никто из них не мыл рук и начали глодать кости, держа их своими грязными руками. Когда сало с мяса, смешавшись с грязью рук, текло по рукам, они ладони облизывали языком, а пальцы клали в рот и обсасывали. Пили и вино. Настала темная ночь. Некоторые стали петь, а другие драться. У иных были оторваны косы, иные дрались головнями. Подравшись, они, как малые дети, опять стали вместе пить и курить, забывши всякий гнев. Посидевши несколько времени, опять начали шуметь. А потом, смотрю, – они хотят бить того Тибана за то, что он хочет креститься. Тибан, взглянувши на меня, сказал: «ради Бога на небе и царя на земле я хочу креститься, – они меня за это хотят бить; ради Бога вступитесь за меня». Тогда я сказал: «вы его не троньте; если вы побьете его, я подам бумагу в суд». Зайсан сказал: «добром говорите, и не троньте его». После этого некоторые из них начали Тибана обнимать и целовать, а другие просто сели. В это время Тибан вышел и отправился домой. Я подождал и так как он не возвращался, то и сам также отправился в свой стан. Приезжаю, а Тибан сидит здесь в стане. После того, как мы возвратились в стан, прошло полчаса времени и вслед за нами приехали на лодке 8 человек. В это время Тибан лежал, снявши с себя обувь. В числе восьми один был дюмича Данила. Он сказал Тибану: «тебя зайсан зовет, обувайся скорей, ̶ пойдем». Тибан сказал: «что хочет со мной зайсан делать ночью? Не пойду я». Они сказали: «Зайсан хочет тебя поставить дюмичей вместо отца твоего». Тибан ответил: «если зайсан хочет меня делать дюмичей, то зачем выслал за мной целый полк? Вы хотите возбудить против меня зайсана за то, что я хочу креститься, – не пойду я!». Тогда они стали надевать на него обувь. Тибан снял и бросил обувь. Данила сказал: «мы тебя свяжем и повезем». В это время мы лежали и смотрели, что будет. Они откуда-то достали веревку и начали Тибана связывать. Тибан закричал, говоря: «Бога ради, освободите меня от них». Тогда я сказал зятю моему и работникам: «выгоните их нагайкой». Зять мой Иаков с работниками поднялись со свих мест, а те люди, подобно испуганным животным, разбежались. Некоторые сели в лодку, другие побежали берегом. После ухода их, мы спокойно заснули. На следующий день опять от зайсана приехали люди: 8 женщин и 4 мужчин. Они сказал Тибану: «ты Тибан – человек полезный для общества; мы тебя хотели поставить вместо отца твоего дюмичей; ты, кажется удаляешься от нас; – теперь, если ты крестишься, то мы – не родня тебе; конечно, и твое сердце станет для нас другим». «Разве я умирать хочу, что удалюсь от вас и изменю расположение сердце моего к вам? Разве я после, крестившись, забуду вас и улечу, как птица и убегу, как зверь, от вас? Что вы плачете о мне?». И женщины некоторые плакали, а некоторые бранили его, а некоторые говорили: «с чего ты это, брат, вздумал креститься? Разве у тебя хлеба не доставало? Разве у тебя одежды не было? Или родные тебя обидели? На что ты осердился, оставляешь нас и хочешь креститься? Если ты в чем-нибудь нуждаешься, не скрывай, – скажи нам: во всех нуждах твоих мы поможем тебе, ведь вот здесь все твои родственники; разве тебе не жаль их? Оставь, брат, намерение твое». Тибан сказал: «я раз уже задумал: вверху – Бог, внизу – царь и вам уж меня к себе не возвратить. Лучше отправляйтесь домой и ко мне не приезжайте». Тогда все заплакали. Тибан, видя плачущих свою мать, сестру и братьев, не мог удержаться и сам заплакал. После этого Тибан сказал: «ну, теперь посылай бумагу к священнику; пусть приедет крестить нас». На другой день я возложил на этих четырех кресты, которые дал мне о. Степан. Через три дня приехал ко мне в стан Мирон Кулашев из с. Майминского, которое недалеко от Улалы. Я написал письмо о. Степану и послал его с Кулашевым. После отправки письма прошло около месяца; приехал из Улалы о. Василий и о. Смарагд и крестил их. Тибан наречен был Иоанном, а мать его Анной, сестра Евдокией, младший брат Симеоном. Кроме них крестили еще 5 человек, а всего было 9.

После этого я с женой своей, двумя работниками и зятем отправился в Чулышман, на пути занимаясь торговлей и рыбной ловлей. Проплывши по озеру по направлению к вершине его, от Арту аша около 5 верст, мы ночью здесь остановились ловить рыбу. Когда мы хотели вытаскивать невод, то он задел и остановился, и нисколько не продвигался. Тогда мы развели на берегу огонь, несколько посидели, потом еще потянули и также не трогается. В носу лодки нашей была железная коза, на которой раскладывался огонь. Мы развели тут огня, подплыли к неводу и заметили, что в глубине и не видно невода, а виднелись только концы его. Когда мы потянули за конец, который был на виду, то не могли сдвинуть невода. Мы потеряли надежду и сели к огню погреться. В это время я весьма скорбел в душе и стал в сердце своем молиться Святителю Николаю. Через некоторое время в сердце моем внезапно как бы воссиял свет. Мне стало отрадно. Все в скорби сидели молча. Я, с радостью поднявшись, сказал: «ну, ребята, вставайте: Святитель Николай поможет нам; будем тащить теперь невод». Трое мы потянули и невод свободно пошел. Рассмотрели невод и в нем не оказалось ни одной дыры. Тогда работник мой, по имени Степан, закричал: о, Боже, Боже! Тебе да будет благодарение! Никола-батюшка, ты нам помог!». В эту ночь мы больше не стали неводить, а я, не могши заснуть от волнения, говорил сам себе: «на этом берегу озера ты поставь часовню¹⁸ во имя Св. Николая». После этого мы поплыли правой стороной озера по направлению к р. Камыге и достигли устья одной речки, называемой Яйлюаш, впадающей в Телецкое озеро. Место здесь – плоскогорье, покрытое, большею частью, мелким березником. Я спросил Артуашских жителей: «отчего здесь по Яйлю-ашу растет этот густой и красивый березник?». Они сказали: «прежде здесь жили Тергешцы, потом начали многие из них умирать от горячки. Спасаясь от этого, они переехали ниже по Телецкому озеру на Артуаш, где и живем мы по обеим сторонам Бии. Этот густой и красивый лес вырос на прежних пашнях наших отцов». После этого мы приехали на Камгу и там ночевали. Она впадает в Телецкое озеро с летнего солновосхода. Левая сторона ее до самой тайги¹⁹ покрыта лесом. Вершины тайги покрыты снегом со серокаменистыми прогалинами. На правой стороне – голая высокая тайга, испещренная лишь по местам выросшим на ней лесом. На этих горах, говорят, водится много медведей, оленей, сохатых, маралов, а в Камге, – говорят, – водится много рыбы и выдры, а также много и соболей. В лесу около речек, говорят, много пчел. Мы, пробывши там, на устье Камги два дня, поехали далее правым берегом озера и встретили недалеко от конца озера высокий камень, выходящий из воды и проехали на лодке промежуток, образовавшийся посредине этого камня. Теолёсы (местные жители) называют его раздвоенным камнем. Говорят, что в старые времена Монгольское войско, ехавшее на плоту мимо этого камня, погибло в волнах во время бури на озере. Мы встретили на пути реку, падающую со скалы (водопад). Эта скала, с которой она падает, высока. Когда мы, проезжая здесь мимо, разговаривали, то голоса человека нельзя было слышать от шума воды. Шум при падении воды подобен сильному ветру. Едем мы далее: с восточной стороны падает в озеро еще река; по обеим сторонам ее высокие горы и скалы. Через эту реку невозможно переехать на лошади. Название ее Копша; в вершине ее снежная тайга. Недалеко от устья этой реки мы остановились ночевать. На следующий день приехали к Теолёсам, живущим при речке Чюлюш. Там мы ночевали, я купил 12 пудов орехов по 15 коп. пуд. При Чюлюше находится 12 юрт. Пашни жителей находятся между частыми пнями. Я спросил: почему вы не пашете на ровных местах, а среди таких пней? Они ответили: мы стали бы пахать и на чистых местах, но там земля жесткая; мотыкой возделывать ее трудно; в тех местах, где мы предполагаем возделывать землю, года за три наперед вырубаем густой мелкий лем. Когда этот валежник пролежит года три, то под ветвями его трава сгнивает. Сверх того, и собирающиеся туда мыши-землеройки копают землю, и она становится мягкою. Я спросил также: в этих местах выпадает ли глубокий снег? Они ответили: в этом месте, начиная от середины гор к низу снег не выпадает, а если какой год и выпадает, то не бывает глубок, а тот снег, который впадает по берегам речек, снедает ветер, поэтому у нас здесь стоят на зимовке овцы и козы.

Едем далее. Показались устья Чулышмана, впадающего в озеро. Намереваясь доехать туда, чтобы ночевать, мы стали грести поскорее, но, прежде чем мы успели доехать, настала ночь и стало темно. В устьях Чулышмана в двух местах показался огонь; нам хотелось доехать туда и мы поплыли ночью. Когда мы стали приближаться к тому месту, где виден был огонь, то лодка наша остановилась на мели, недоплывши до берега. Мы поворотили назад на глубину озера и стали искать русло Чулышмана, где он впадает в озеро; между тем озеро сильно стало волноваться от поднявшегося ветра и мы, плывя около мели, едва нашли русло Чулышмана. Весьма обрадовались мы и благодарили Бога. Поднявшись немного вверх по самому Чулышману, мы вышли на ту сторону берега, где виден был огонь. У огня никого не было, но дров собрано много. Люди, услышавши наши голоса, убежали. в этом месте я острогой заколол двух тайменей. Одного из них сварили и съели. На следующий день, когда мы поднимались на шестах вверх по Чулышману, то встретили на острове две решетчатые (кирэгэ) юрты. Намереваясь побывать в этих юртах для торговли, мы расположились на дресве, недалеко от них, и сварили чай. Из юрты подошли к нам два человека старик и старуха. Поздоровавшись с нами, спросили: какой у вас товар? Я ответил: даба, полотно, а также есть и соль. Они сказали: берите товар и заходите к нам в юрту; и мы принесли товар в юрту, а старик принес войлока на две одежды и положил это возле нас. Положивши это возле нас, он из моего товара взял две лощанки²⁰ и положил в передней стороне юрты. Я, не зная их обычаев, спросил у него: сколько вы даете за эти два куска полотна? Они сказали: ты, вероятно, еще не торговал в этих местах и не знаешь торговых обычаев здешних жителей. За эти два куска лощанки я отдал тот войлок, который положил возле тебя. У наших жителей таков обычай, что, когда начинают торговать, то делают это молча и не спрашивают о цене, но про себя оценивают товар и обмениваются. И я про себя сделал оценку и расчитал, что полученное мною от него не будет невыгодно, но даже копейки на две будет пользы.

Возвратившись в свой стан, сели в лодки и опять стали подниматься на шестах вверх по Чулышману. Когда отъехали мы от устьев Чулышмана верст семь, встретили там пять юрт и вышли на песчаный берег вблизи этх юрт, заходили в эти юрты и торговали там, по их обычаю. За одну овчину мы отдали около фунта соли; за маралью кожу две руки (мера) лощанки. Производя, таким образом, торговлю мы зашли в юрту одного Теолёса. Здесь находились два (камских) бубна и сидели две женщины и один мужчина. Поздоровавшись и поговоривши кое о чем, я спросил: здесь в юрте, кажется, две женщины: отчего же детей нет? Один здесь мужчина, для чего же здесь два бубна? Мужчина ответил: я взял две жены, но детей не имею; не знаю, то ли Бог не дает, то ли сам я бесплоден. Мы со старшей женой оба камы и сделали для себя два бубна; хотя и камлаем усиленно, но пользы нам нет. Тогда я спросил: какого бога вы призываете во время камлания? Они ответили: когда камлаем, призываем и семь гор, землю и воды, и отца всех, богатого Ульгеня, а также Ерлика. Тогда я рассказал им все, начиная от создания неба и земли до последнего века. Они внимательно слушали рассказ о святой вере.

В этом стане мы прожили шесть дней. Когда мы делали лодку, то женщина-кам каждый день приходила к нашему стану, спрашивала и со вниманием слушала о Боге и о вере христианской. Я рассказывал ей всякий раз, как она приходила. Если бы тогда был здесь священник, то они, кажется, готовы были креститься. Женщина говорит мне: вы крестите кого-нибудь? Я ответил: крестят только священники. Имя этой женщины было Той-чин, а мужа ее звали Кучинек. Эта Тойчин после крестилась и ее имя было Наталья. Сделавши лодку, опять стали на шестах подниматься по Чулышману; приехали к устью речки, называемой Каэрылык и тамночевали. На следующий день производили торговлю с тамошними Теолёсами; еще ночевали и на следующий день у одного Теолёса, по имени Пырын, выпросили две лошади, отправились вместе с женой на устье Башкоуса, впадающего в Чулышман, чтобы там поторговать. Приезжаем туда, стоят около тридцати решетчатых юрт. Здесь мы продали весь остальной товар.

Теперь расскажу, где Теолёсы сохраняют свое имущество. Имущество их находилось в пещере скал вдали, где никто не бывает. Если они хотят с тобой производить торговлю, то говорят: если вы хотите торговать, как следует, то приезжайте через два дня, а я приготовлю вам, что есть получше из моего имущества. Когда же спрашивают у них, откуда же придут ваши товары, то они отвечают: наш народ имущество свое дома не хранит, но кладет в горных пещерах, закрывая камнями; что похуже, оставляют дома. Когда я спросил: зачем же вы прячете имущество далеко в пещерах, они отвечали: таков обычай наших предков, ибо в старые времена, когда бывали войны, все жители прятали свое имущество в пещеры и закрывали камнями. Теперь и мы также скрываем наше имущество.

У чулышманских Теолесов богатые люди имеют по две жены; старшая жена сидит дома и распоряжается слугами, а младшая на дворе управляет скотом, а также заботится об изготовлении дров, варить пищу. Старшая жена сидит спереди, а младшая здесь не сидит.

По обеим сторонам Чолышмана и Башкоуса тянутся высокие скалистые горы; путь по берегу этих рек – каменистый и имеет много бомов (горные карнизы с узкой дорожкой). В этих горах водятся следующие звери: дикая коза, марал, лось, козел (антилопа), медведь, кабарга, рысь, волк, олень, рассомаха, барсук, сурок, бурундук, заяц, сеностав, землеройка, мыши, белка, солонок, суслик, горностай, хорек, соболь, летяга, выдра, водяная мвшь, лисица. В р. Чулышман водятся рыбы: таймень, щука, хайрюз, кускуч, налим, а в озера, в вершине Чулышмана, рыбы: асман и хайрюз. В Башкоусе водится хайрюз, а в озерах у вершины реки: асман и хайрюз. Кроме этих, другой рыбы там нет. В Телецком озере водятся таймень, щука, кускуч, налим, сельдь, крупная (сероватая) сельдь, окунь, чебак, стерлядь, одор (мелкая рыбка). Кроме этой другой рыбы здесь нет.

Разложивши на три лодки купленные нами вещи, мы спустились к низовьям Чулышмана и остановились на ночлег на берегу озеру. Отправившись оттуда, ночевали у устья реки Аю-кечпес (Медведь не переплывет). Там пробыли один день и прибыли к тому месту, где неводили. На следующий день отправились вниз по Бие. По пути останавливались в одном месте и неводили рыбу.

Невод у нас задел за лесину, бывшую на дне реки, и я, не могши его отдать, весьма скорбел. Поэтому, привязавши веревки невода к дереву, стоявшему на берегу реки, сами стали варить и пить чай. В это время я вспомнил о том, как у нас задевал невод на озере и как помог нам Святитель Николай. Поэтому, я в надежде, что Св. Николай поможет и теперь, стал про себя молиться. На душе у меня стало светло; я возрадовался, встал и говорю зятю своему Иакову: зачем же мы скорбим? Тот, кто помог нам на озере освободить задевший невод, он же поможет нам и теперь. Иаков сказал: правда, почто же мы забыли Св. Николая? Сказавши это, он вместе со Степаном сел в лодку, поплыл, подплыл к неводу, и когда потянули, то невод тотчас всплыл кверху; тут мы увидели, что дерево, за которое задел невод была пихта с тремя сучьями. Все эти сука переломились так, как будто они перерезаны были пилой. Самый большой из них имел толщину около 3,5 вершков. Мы смотрим, не гнилые ли они, нет, – крепки. Тогда работник Степан сказал: «здесь одного сука не переломят пять человек; это Бог перерезал пилой». Сказавши это, стал благодарить Бога. С того времени и доселе я помню это и дал обещание поставить на берегу озера в честь Св. Николая молитвенный дом.

Поплыли дальше вниз и, доехавши до того места, где прежде нашли диких пчел, – здесь ночевали. На следующий день прибыли в Кебезень.

Дети мои! Расскажу Вам про жизнь Черневых людей, как я видел их в молодости моей, а Вы посмотрите, каковы они стали в ваши времена и тогда скажете, что прежняя жизнь их была не такова, как теперь. Прежде они были дики, ничего не знали. Есть пословица старых людей: «озо чыккан кулактан сон чыккан мюусь узаир», то есть – рога, которые растут позднее, длиннее ушей, которые вырастают раньше. Это изречение истинно, и оно непременно так сбудется. Черневой народ, составляет четыре волости (зайсанства): Тиргешскую, Кузенскую, Юсскую, Комдошскую. Все они живут в черни. Пищу их составляет ячмень, пшеница и ярица, пшеницы и ярицы сеют мало. Ячмень высушивают и толкут в ступе, чтобы освободить от мякины, которую провевают веялкой, мелют на ручном каменном жернове и делают толокно, разводят его в воде, в молоке и пьют. Пьют также толокно и с чаем. Пшеницу и ярицу также высушивают, трут на басмаке (ручной каменный жернов), делают муку, которую разводят в воде, месят в лепешки и варят в горшке, который ставят в горячую золу, и потом едят. Летом доят коров, молоко кипятят, потом ставят в котле, пока остынет. На следующий день снимают сливки, – сливают это в мех, сшитый из коровьей кожи. Когда устоится и начнет киснуть, то взбалтывают его мешалкой. После этого на верх поднимаются маслянистые части. Их снимают рукой и делают из них лепешки, а скисшее молоко сливают в котел, закрывают деревянной крышкой, скважины замазывают глиной. У крышки на верху находится отверстие; в это отверстие вкладывается один конец трубы²¹, щели замазывают глиной, а другой конец трубы вставляется в устье кувшина. После этого под котел кладутся дрова. Вскисшее молоко начинает бурлить и кипеть и через трубу стекать в кувшин. И так выходит вино. Его постоянно пробуют таткугуром²². Если натечет много вина, то оно бывает слабо. После этого снимается с котла крышка, творог сливается; сливши творог в холщовый мешок, привязывают его на палку и весят. Сыворотка к утру вся стекает, мешок потом снимают, творог из него высыпают на кожу, разбивают волосяной щеткой, сушат и делают сырчики (аарчи), а сделанные из маслянистых частей лепешки называются «курут». Этот курут нанизывают на нитки и подвешивают. Когда отправляются на промысел, то приготовляют из этого для себя «азык» (запас). Аарчи – (дорожные лепешки) кладут в высушенный скотский пузырь, вливают туда масла, потом замораживают и сберегают это также на запас. Когда на зимний запас колют скотину, то очистивши скотский пузырь, кладут на него мелко искрошенное мясо, взятое от всех частей зарезанной скотины, и замораживают. Зимой, когда захотят есть мяса, от этого пузыря отрубают часть топором, кладут это в суп с крупой и варят. Когда варят мясо, то его не доваривают и едят сыроватое, а суп, когда свариться снимают с огня и, не закрывая остужают его. Когда он остынет и из котла начинают лакать собаки, их бьют и отгоняют; потом из этого же котла наливают и сами едят. Когда спрашивают у них, зачем вы едите то, что уже ели собаки, то они отвечают, что собачья морда чистая, только шерсть поганая. При принятии пищи, они рук не моют; кровь животных едят сваренною. Иногда наливают кровь в скотскую кишку и, связавши оба конца пекут и едят. Когда ходят пить вино, то обмакивают в него пальцы и брызгают в переднюю сторону и к дверям юрты и потом пьют. Когда спрашивают у них: для чего вы кропите вином, то они отвечают: мы наперед приносим богам наше кропление, а потом сами пьем. Когда бывают в поле, то перед принятием пищи также делают кропление горам и водам. Когда спрашивают у них: для чего вы это делаете?, ̶ они отвечают: мы делаем кропление хозяину земли и воды.

Одежды их, большею частью, войлочные. Войлок приобретают они из Алтая, Чулышмана и Кемчика. Обувь их изготовляется: головки из самоделанной кожи, а голенище из холста. Они, хотя и имеют обувь из булгайры (юфти), но надевают ее только тогда, когда отправляются в гости. Когда же отправляются на промысла, то надевают обувь с холщевыми голенищами, обвивая ноги потничной травой (ойонгот). Когда она отсыреет, то высушивают ее перед огнем. Большую часть домашних работ у них исполняют женщины. Даже когда женщины бывают и беременны, и тогда они носят дрова на себе. Некоторые же подвозят их лошадью. Для этого они привязывают дерево на веревку; один конец ее обматывают за переднюю луку седла и волоком подтаскивают лесину. Саней и телег делать они не умеют. Зимой собирают дрова на лыжах. На промысел ходят также на лыжах. Чашек никогда они не моют. Когда спрашивают их, почему вы не моете чашек, они отвечают: у нас нет обычая отмывать счастье, какое дает Бог. Наши люди говорят, что кто моет чашки, у того скот неблагополучен бывает. Если вымыть в речной воде посуду, в которой было молоко, то, говорят они, у скота не будет счастья (т.е., не будет удоя в молоке). На ущерб месяца чужим людям молока не дают, а некоторые не дают и в новомесячье. Но кто хочет пить у них в юрте, тому дают. «Так не уйдет из юрты чистота», – говорят они. Некоторые не дают огня в чужие юрты. Если в 5-й день новолуния кипятят или варят молоко на огне, от которого нужно дать другим, то они не дают молоку кипеть через край, потому что, говорят они, если молоко прольется на огонь, то скотина потеряет свое молоко. Некоторые не продают скота на ущерб месяца, а во время полного ущерба луны, ничего чужим не дают. Если в это время отдать скотину, думают они, то вместе с нею уйдет и счастье в скоте (плодовитость скота). Когда хотят кому-либо дать что-нибудь и в это время кто-нибудь позовет с левой стороны, то не станут давать. «Счастья не будет». Когда кто-нибудь умрет, то в этот день никому ничего не дают.

Когда я ехал обратно от Телецкого озера в Улалу и переезжали через высокий перевал, то с нами были черневые люди. На вершине этого перевала были складены в кучу (обого) древесные ветви. Сказанные инородцы сошли с лошадей, привязали на кучи ленточки, а другие ̶ волосы, выдернутые от лошадей; некоторые же бросили на верх кучи древесные сучья. После этого они поклонились куче. Увидевши, что они делали, я спросил: для чего вы, сделавши привязки к древесным ветвям, сложенным в эту кучу, поклонились ей? Они ответили: кто ничего не положит на кучу или не поклониться ей, тому худо будет или самому, или его лошади; мы кланялись хозяину этой горы. Я спросил: как же зовут хозяина ее? Они ответили: «должно быть, хозяин ее есть хозяин земли и воды»; а некоторые сказали: про это знают побольше – камы. После этого я, во время пути, рассказал им об истинном Боге, сотворившем все – и небо, и землю. Они ехали вокруг меня до самой Салаганды (седение). Оставивши их, я приехал оттуда в Карасук. Там, недалеко от дороги, на чистом месте собралось много народу. Я, увидевши их, подъехал к ним и увидел, что среди их стоит молодая кобылица. Один человек держит ее за повод, а другие привязывают к четырем ногам четыре веревки. Я сошел с лошади и стал смотреть. В это время четверо стали растягивать в разные стороны четырьмя веревками ноги кобылицы. Кобылица упала вниз на брюхо: тогда люди положили на хребет ее большую жердь, на концы жерди село много людей. Нос и рот кобылицы обмотали веревкой и стали завертывать клячем. Кобылица стала задыхаться, перестала дышать, живот вздулся. Я смотрел, пока они издохла; потом сказал: зачем вы убиваете животное такой мучительной смертью? Они сказали: так приносят жертву отцу всех, Ульгеню; иначе жертва не будет приятна. Я сказал: истинный Бог такого закона не дал. Бог создал для человека лошадь, чтобы он ездил на ней и через нее исполнял свои работы, для того, чтобы люди за это благодарили Его. Вам бы следовало благодарить Творца – Бога за таковые благодеяния Его, а вы как бы злословите Бога, оскорбляете Его, мучительно убивая животное, которое Он дал вам. Птице Бог дал крылья и птица, летая, бережет свои крылья, не выдергивает из них перья; когда загрязняться, моет их в воде; а лошади, которых дает Бог, не крылья ли человека? Ужели у вас не достало разума настолько, насколько имеет его птица? Они ответили: нам дано такое повеление от Бога. «Если так определил Бог, то покажите мне ваши книги, я посмотрю». Они молчали. Ночевал я на берегу речки, недалеко от них. На следующее утро – смотрю, – кожу с кобылицы с копытами и с головой они стали целиком и целиком же повесили на длинный шест по направлению к востоку; в рот засунули сена; ноги с копытами висели, опустившись вниз. Увидевши это, я пошел на то место, где происходило камлание, и сказал: сегодня вы еще более насмеялись над Богом, чем вчера. «Как так?», ̶ сказали они. Я ответил: вы как бы так говорите Богу: вот лошадь, которую ты нам дал; мы распяли ее, задушили ее, убили, содрали кожу с нее; теперь, чтобы выразить нашу злобу, мы повесили кожу ее на дерево, заткнули рот ее сеном; теперь смотри, ̶ не так ли вы поступаете с Богом. Бог придет в последний век с небес от востока солнца на землю судить живых и мертвых. Какой же вы тогда дадите ответ Богу? Они ответили: «таков у нас обычай» и разошлись по юртам, а я отправил и в полдень приехал в Улалу.

После этого я в продолжении трех лет ездил торговать в те места (в Чулышман и в чернь). Возвращаясь оттуда, дома исправлял свои дела. Прежде, когда я служил толмачем у отца Степана, я отдал всех моих дочерей учиться грамоте монахине Евдокии. Получивши благословение от о. Степана и наше, с Божием благословение они стали учиться. Улалинцы же осмеивали нас, говоря: Чевалков отдал дочерей своих учиться, чтобы сделать их писарями; теперь они будут писарями и в Быстрянской волости, и в Копшинской ̶ говорили они, насмехаясь; а особенно богатые сильно осмеивали нас. Некоторые говорили: какая польза для женщины учиться грамоте? А другие: нет и такого обычая, чтобы женщины учились грамоте. Иные же говорили: ты детей своих не учишь рукоделиям, – кто их возьмет? Когда жена моя говорила мне об этом, смущаемая разными толками, тоя возражал ей: и женщины и мужчины ̶ все Божие создание; всем нужно знать закон Божий; если мы оставим свое намерение, боясь людских насмешек, то над нами диавол будет смеяться. Они не дурному чему учат; зачем ты обижаешься? Те, которые смеются, будут плакать. Когда я ей рассказал о том, что Бог не оставляет тех, кто учится доброму, то жена моя сказала мне: монахиня говорила мне, что наши дети учатся успешно; я этому радуюсь. В это время, когда о. Степан и матушка Евдокия стали в народе хвалить наших дочерей, то и прочие стали отдавать своих девочек учиться. Вследствие этого и те, кто смеялся, также стали отдавать своих детей учиться. Из Улалинских прежде всех грамоте стали учиться наши дочери. Когда они кончили учение, я стал их учить петь из «лепты». Каждый день вечером я учил их петь, выходя с ними на улицу и садясь на крыльце. Сестры мои, слыша это, приходили и пели вместе с детьми моими. Тогда я сказал им: если в какой вечер я буду учить петь детей из Лепты и буду подпевать на кларнете, тогда вы, слыша звук кларнета, приходите к нам петь. Они так и делали, как я сказал. Поэтому, они, как только услышат звук кларнета, стали приходить ко мне учиться. В один день, когда я учил петь из Лепты сестер и детей моих, проходивший мимо нас Павел Тюдюнеков сказал: отец что ли умер у вас или мать умерла, что вы каждый день по вечерам воете? И слушать-то не хорошо». Я сказал ему: если тебе слушать не нравиться, то ты здесь в нашем месте и не живи, а живи в своем Алтае. Мы в своем месте пением хвалим Бога. Он ушел с ропотом. Впоследствии этого Павла Тюдюнекова Алтайцы убили, ибо он был богатым человеком.

Когда я, таким образом, учил по вечерам петь, то и народ, по окончании работ своих, стал приходить ко мне. Я им рассказывал жития святых: не знавшим русского языка говорил по-Алтайски. В это время в нашу миссию приехал студент. Я в субботу вечером пошел в церковь молиться. Такм увидел я его, читающего в церкви, и спросил у бывших тут, как зовут этого чтеца? Михаилом Андреевичем, – ответили они. Я подумал про себя: я с ним познакомлюсь; может быть, он мне поможет. После этого я долго не мог с ним увидеться. Однажды, когда, возвратившись с работы вечером и, собравши поющих, я пел с ними, Михаил Андреевич проходил мимо нас, прислушиваясь к пению. Так он прошел взад и вперед несколько раз. Я, видя его каждый день подумал: этот чтец, должно быть любит петь. Еще однажды вечером, когда мы собрались петь, сказанный чтец потихоньку проходил мимо нас. Я его пригласил: Михаил Андреевич! Идите сюда! Он как будто обрадовался, подошел и поздоровался. Я сказал: вы с ними пойте. И он стал петь с нами. Пели около часа. После этого, напившись чаю, все разошлись по домам. Я сказал: Михаил Андреевич! Приходите к нам, когда услышите пение. Он дал обещание, простился и ушел. После этого, когда мы собирались на крыльце нашего дома петь, Михаил Андреевич приходил и пел. По окончании пения читал нам из Св. Писания. Через некоторое время он сказал: поющих из Лепты нам надобно научить петь церковные песни. Я про себя порадовался этому и сказал: мне и самому хотелось бы учить детей моих, но я хорошенько не умел петь, вы, Михаил Андреевич поучите их. Он сказал: хорошо, в свободное время я буду учить. После этого, он в свободные дни стал приходить к нам и учит церковному пению. Дети мои научились скоро, а с ними научились и сестры мои. Я радовался этому. С этого времени Михаил Андреевич стал любезным для меня, знакомым и товарищем. До прибытия его в миссию я весьма скорбел и думал: вот если бы в нашу миссию приехал какой-нибудь псаломщик. Здесь, хотя псаломщики и есть, но они ленятся учить людей пению. Поэтому народ в Церкви не поет. Новокрещенные русского языка вполне не знают, в Церкви все молитвы совершаются по-русски; поэтому, новокрещенные, стоя в церкви дремлют и ленятся ходить в церковь. Вот, если бы были священные книги на алтайском языке. Эта моя скорбь была как бы моей молитвой перед Богом. Я слышал много раз, как учившиеся петь дети и сестры мои говорили: этого Михаила Андреевича как будто Бог нам прислал. Я, слыша эти речи, весьма радовался и, думая про себя, говорил: «Дети мои, как видно, весьма желают учиться». Михаил Александрович усердно продолжал обучать пению. Дети мои, таким образом, научились хорошо петь церковное пение. Тогда Михаил Андреевич сказал: теперь они могут петь в церкви. Я попрошу на это благословение о. Степана, чтобы он благословил их петь. Я сказал: прилично ли женщинам петь в церкви? Михаил Андреевич сказал: Бога должны прославлять пением все – и мужчины, и женщины. После этого о. Степан, призвавши детей и сестер моих к себе, дал им благословение петь в церкви. И они с тех пор стали петь. Отцы и матери,смеявшиеся прежде над нами, теперь как бы стали стыдиться, что их дети ничего не знают и с тех пор стали отдавать их учиться. К тем, которые сами не отдавали детей, я приходил и рассказывал им, что нужно, и, таким образом, убеждал их отдавать детей учиться грамоте. Некоторые дети, встречаясь со мною, говорили: «нам хочется учиться, да родители не отпускают. Ты попроси у них за нас; и я ходил и выпрашивал их у родителей, чтобы отпустили учиться грамоте. В это время увеличилось и число учащихся, и изучаемое. Учивший пению Михаил Андреевич в то время жил в училище. Когда я приходил к нему, он угощал меня чаем. Я посмотрел, что он ест: одна картошка, – больше ничего. Жаль мне его стало, я стал его приглашать к себе и угощать. Таким образом, мы в это время стали переводить из Священных книг на Алтайский язык и с этого времени он стал изучать Алтайский язык. Около двух лет он не мог научиться, но потом вдруг стал понимать язык. Я удивился этому и сказал: вы не могли научиться Алтайскому языку, а теперь, кажется, вдруг научились ему! Михаил Андреевич ответил: «мне Матерь Божия помогла». С того времени мы стали учить других пению (по-Алтайски). Михаил Андреевич начинал пением, а потом читал жития святых, потом опять пел. Таким образом, люди во множестве стали собираться каждый день, особенно же в праздничные дни собиралось полное училище. До этого новокрещенные не знали ни ученья о Боге, ни жития святых. Михаил Алексеевич учил усердно и новокрещенные, дотоле спавшие, как бы пробудились. После такого усердного ученья, Михаил Андреевич вскоре стал монахом-священником. Имя его «Макарий». Он стал усерднее прежнего учить. Мы с ним двое перевели многое из священных книг. Чрез некоторое врямя перевели литургию. Я, в течении более двух лет, занимался с ним переводами без всякой платы.

Большую часть года я занимался торговлей и работой. В один день, когда я возвратился оттуда, где я торговал, приехал в Улалу архиерей и остановился в доме о. Степана; меня позвали туда, показали архиерею; я, принявши от него благословение, пошел – было назад, но архиерей сказал: ты, Чевалков, почему не служишь в миссии толмачем? Я сказал: платы, которую я получил за служение, не доставало на хлеб и одежду нам двлим с тремя детьми. Он спросил: сколько ты получал платы? Я сказал: 50 рублей. Тогда он сказал о. Степану: конечно 50 рублей мало, – надо прибавить ему; и спросил мня: если прибавить еще семьдесят рублей, довольно ли будет? Я ответил: один год послужу толмачем. Архиерей благословил меня. С того времени я стал служить толмачем. С упомянутым выше иеромонахом Макарием я, по званию толмача, переводил священные книги. После этого мои дети стали мне говорить: мы замуж не пойдем, до смерти будем служить Богу. Если бы где был монастырь, мы стали бы там жить. О таковом желании заявляли вместе с ними и другие; всего было 11 девиц. Все они были грамотные. Я говорил им: вы, не видевши монастыря, вероятно, думаете, что там жить легко; наперед испытайте себя; можно ли перенести или нет? Они говорили: Матерь Божия поможет нам. За среднюю дочь мою стал свататься у меня сын одного богатого человека из Бачата, по имени Александр. Я сказал дочери: за тебя сватается сын богатого человека; выдать ли тебя? Она ответила: не пойду, какой бы богатый человек не сватал. Я когда-нибудь пойду в монастырь и буду там жить до смерти. Я не решился отдать ее силою. После этого я стал говорить о. Макарию об этом желании девиц, много раз высказываемом ими. О. Макарий сказал: пусть они наперед испытают себя и молятся Богу. После этого о. Макарий научил их читать каждый день утреннее и вечернее правило и указывал им, как нужно жить, чтобы Богу угодить. После этого они собирались для молитвы у меня в доме и, совершивши правило, расходились по домам. С каждым днем у них усиливалось желание молиться Богу. Так как у меня была одна комната, то это меня стесняло. Вследствие этого я купил для них отдельную избу и перевез ее на устье Улалы, при впадении ее в Майму, для того, чтобы там удобно было завести им и огород. За год до постановки этой избы к нам в Улалу привезли икону Божией Матери Мальков и Суслонов. Они поставили эту икону в церкви и, зашедши к о. Степану, пили чай и говорили: мы эту икону Божией Матери везли в Макарьевское село и приехали сюда повидаться с вами. О. Степан сказал: разве вы ее туда везете? Мальков сказал: «мы и сами не знаем, в Томске Домна Карповна²³ сказала нам: эту икону Божией Матери увези в Мию на Алтае. Она будет там для них Матерью-Владычицей. Мия не значит ли миссия, говорили они. Вот для этого мы и приехали сюда; а также думаем: не значит ли это Макарьевское село, которое находится недалеко от Бии? О. Степан сказал: пойдемте в церковь и помолимся Божией Матери: положим два жребия на два места, а после молитвы посмотрим жребий и узнаем, в каком месте оставить икону Божией Матери. И так они написали жеребьи на два места и положили их к иконе Божией Матери. После этого вынули жребий и вышло на Улалинскую миссию. Они не поверили; еще раз положили жребий и помолились, посмотрели и опять вышло на Улалу. Мальков и Суслонов тогда заплакали и сказали: «да будет воля Божией Матери». Когда Мальков из Улалы собрался ехать домой, о. Макарий сказал ему: здесь в Улале есть девицы; они другой год служат Богу молитвою. Мальков обрадовался и сказал: пусть эти девицы напишут бумагу и, подписавшись, дадут мне ее; я похлопочу за них перед большими людьми. Тогда подписались одиннадцать девиц и одна вдова. Мальков послал бумагу к высшим властям. Оттуда получено было благословение и бумага, что им дана будет земля. Улалинцы сильно гневались на меня за это. «Какие законы ты это выдумываешь? Разве хочешь монастырь здесь устроить и сдвинуть (выжить) нас с этого места? Хочешь отнять у нас нашу землю? Сделать нас монастырскими служителями? Зачем ты перевез и поставил там избу? Мы не дадим тебе там ставит ее». Я сказал: «хоть бы и в самом деле здесь был монастырь, вашей земли у вас не отнимут; возьмут ту землю, которая находится за вашей землей. Там казенная земля». После этого я поставил на мох до полов перевезенную избу. Выше один поднять не мог. В таком положении она находилась полтора месяца. Я хотел было нанять, но мне отвечали: говорят, что общество постановило, что того накажет розгами, кто наймется поставить твой дом на мох. Я хотел было нанять людей из другой деревни. В это время пришла бумага от Майминского старшины, в которой говорилось, чтобы прибыло туда Улалинское общество; что туда приехал межевщик осмотреть границы земли между Улалой и Маймой. Улалинское общество собралось и отправилось в Майму. Межевщик сказал им: вы выберите из среды вашей человека, знающего грамоту, неопороченного и верного, пусть он будет доверенным вашим, чтобы указать грани вашего села. Улалинцы, не находя такого человека, пришли ко мне и сказали: ты не будешь ли доверенным нашего общества, чтобы указывать нашу грань? Мы из средв своей не находим знающего человека. Тогда я сказал: я много раз служил обществу. Довольно для меня этой истомы. Никто из вас столько не служил для общества». Они сказали: «мы знаем, что ты много служил по делам общества; если у тебя есть какая-нибудь работа, мы заработаем тебе обществом; а если не веришь, то дадим от себя подписку». Я сказал: мне нужно поставить на мох избу, которую я вывозил. Они ответили: мы обществом в один день поставим и землю наверх набросаем. Вследствие этого, я в тот же день отправился к межевщику в Майму и в один день кончил указание границ и возвратился домой. На третий день собралось общество; поставили мою избу и набросали на потолок земли. Я сказал им спасибо. Когда возвратились они домой, я сел у избы и поплакал, думая: «верно, этот дом угоден Божией Матери, ибо общество прежде запретило даже нанимать строить его, а теперь по милости Матери Божией, сердце людей смягчилось и вот они сами поставили этот дом. Да будет воля Божия». С такими чувствами я возвратился домой. По прошествии недели, из деревни Одус-Тёбё (Устюба) приехал крестьянин Пихтовников и я его подрядил покрыть дом тесом; он покрыл его в течении недели.

По окончании работ, когда я сидел у этого дома, из-под яра (берег реки) вышел священник и подошел ко мне. Я посмотрел – незнакомый мне священник. Он поздоровался и сказал: я – священник Иоанн Смольянников. Я принял от него благословение. Он спросил: ты зачем в этом месте построил дом? Я сказал: здесь место хорошо – огород завести. Он сказал: кто тебе позволил поставить здесь дом? Когда он это сказал, то мне припомнились давно сказанные слова о. Макария («см. выше»). Поэтому я сказал: приказал строить прежний о. Макарий. Он, стоя под этим яром, дал мне тогда денег. «Хорошо», – ответил он. После этого я устроил печку. Тогда девицы, посвящавшие себя на служение Богу, сказали: мы боимся жить там одни сами по себе; среди нас нет никого старшего, вы поставьте возле этого дома для себя особую избу и сами там живите: и мы не будем опасаться; вследствие этого, я построил себе там избу. Там прожил я два года. Богомольцы-дети каждый день утром и вечером исполняли молитвенные правила. Одна из моих дочерей заведовала молитвенным правилом; некоторые, по окончании молитвы, отправлялись ночевать домой и на следующий день приходили.

На второй год из России приехала монашка, по имени Анастасия. Она стала управлять ими и руководить молитвенным правилом. До прибытия этой монахини приехал межевщик отводить землю. Улалинцы смутились и на сходке стали меня бранить. Ты, на зло обществу, хочешь отрезать монахиням землю. Теперь мы здесь не будем жить, ̶ переселимся. Я ответил: «не вашу землю будут брать; в бумаге написано, чтобы нарезать свободную землю, начиная от Уахты», но они моих слов не слышали, кричали, ̶ готовы были побить меня и бранили. Я, отошедши от них, возвратился домой и сказал жене: мне хочется чаю пить, поставь самовар. Сказавши это со скорбью на душе, постлавши на полу, лег. И вижу, комнату мою наполнили Алтайцы (некрещенные язычники) ̶ все в черных одеждах, ̶ окружили меня и стали кидаться на меня. Я не мог пошевелиться с места и смотрел на них, а жена моя, вижу, ходит вокруг самовара. В это время явился возле меня прежний о. Макарий. «Зачем ты боишься их? У них силы нет; они легче хмеля; ты вот так дунь на них». Сказавши это, о дунул на этих черных людей, и все вылетели в окно, подобно листьям хмеля. Смотрю дальше. Жена моя ставит на стол самовар. Я спросил у ней: сюда Алтайцы заходили ли? Нет, не заходили, ̶ ответила она. Тогда я встал, напился чаю и рассказал виденное мною о. Макарию. Иеромонах о. Макарий сказал: иди скорей домой, я приду к вам и в скором времени, вслед за мной, пришел и совершил моление Божией Матери. Вскоре после этого пришел десятник сказать, что меня зовет межевщик. Когда я хотел войти к нему, то общественники меня остановили и сказали: ты будь доверенным от общества; завтра для монастыря будут отрезать землю. Я удивился и сказал: я этого надлежащим образом не знаю. Меня звал межевщик. Сказавши это, я зашел, поздоровался и сказал: наши общественник хотят меня сделать своим доверенным. Межевщик засмеялся и сказал: ты с ними не ссорься; Бог сам знает: а они и сами не знают, что делают; ссорятся с тобой из-за того, чтобы не давать монастырю земли, а тебя же просят быть свои доверенным. Это Бог им вложил такую мысль. Ты ̶ доверенный от монастыря, чтобы принимать землю. Как же они хотят сделать тебя своим доверенным? Пусть общественники найдут доверенного из своей среды, а ты не скорби: Бог поможет. Этот межевщик, пока кончил нарезку земли, питался только сухим хлебом с водой. Так он прожил три дня. Когда я давал ему приготовленную пищу, то он не ел, говоря: это ̶ Божье дело; мне следует поститься: жить на земле мне осталось не много. Я путешествовал на поклонение мощам святых. На ночлег он мне рассказал много назидательных повестей. Начертавши план земли, он отправил его к начальству. На второй год приехал межевщик – и поставил столбы.

Однажды, когда общественники на сходке составляли приговор, чтобы меня сделать старшиной, приехал к ним один чиновник. Вышедши из экипажа, он спросил у собравшихся людей: есть ли здесь миссионерский толмач Михаил Чевалков? Тогда староста Селифон, указывая на меня, сказал: вот он. Чиновник, подошедши ко мне, сказал: прошедшую зиму я послал тебе из Петербурга письмо, чтобы ты поехал вместе со мной на китайскую границу и был моим толмачем. Получил ли ты это письмо? Я ответил: такого письма я не видел. Он сказал: я писал начальнику миссии, чтобы ты никуда не отлучался и находился дома. Сказавши это, он взял меня и пошел к о. Степану; здесь он спросил у него; я посылал письмо, чтобы Чевалков находился дома, дошло ли оно до вас? О. Степан ответил: я хотел сказать Чевалкову, но забыл, потому что у меня дела много. Чиновник сказал: отпустите его со мной. О. Степан ответил: он теперь не служит у меня толмачем. Общество сегодня хочет поставить его старшиной. Чиновник спросил меня: правда ли, что тебя хотят поставить старшиной? Я ответил: вы видели, что народ собрался и пишут приговор; они пишут о том, чтобы меня поставили старшиной. Чиновник, напившись чаю, потребовал к себе старосту и сказал: Чевалков должен по казанной надобности быть при мне толмачем и сопутствовать мне на китайскую границу. Имя его известно и в Петербурге; он мне нужен; вы напишите приговор, что он освобождается от должности старшины. Тогда они поставили старшиной Константина Чевалкова. Я, пробывши дома два дня, отправился с «Принцем» (фамилия чиновника). Наперед мыобозревали и собирали сведения о Кумандинских и черневых инородцах; на ночлегах я рассказывал им из Св. Писания. Оттуда, по берегу р. Бии, мы прибыли в Кебезень; там продневавши, отправились на Телецкое озеро; на Телецком озере, при Артуаше, ночевали. Собиравшемуся там народу я рассказывал о Боге. Чиновник сказал: о чем ты рассказываешь этому народу? О Боге, – ответил я. Чиновник сказал: если не лень, говори: это не худо. Оттуда мы отправились далее на лодке; сделавши два ночлега, прибыли на устье Чулышмана, при впадении в озеро. Там на Кырс-ае семь человек Соёнцев занимались торговлей. Они сказали: мы здесь живем седьмой день; здешний народ не позволяет нам ехать дальше. В этом Кырс-ае китайский чиновник анбын поставил здесь обою (насыпь из камней) и сказал: я у вас здесь возобновил прежнее китайское обою. Из русской земли без ярлыка через это место (нашу землю) пусть никто не проезжает. Теперь мы и хотим возвратиться домой, говорили Соёнцы. Чиновник мой сказал: если эти люди и нас не пропустят, то как мы поедем? Они, кажется, нам и подвод не дадут. Я ответил: я найду способ проехать; завтра же утром мы поедем отсюда вверх; чиновник мой сказал: ты их не раздражай: это по виду дурные люди. Я ответил: нет, они боязливый и смирный народ; я прежде бывал у них. В это время собралось сюда до тридцати человек Теолёсов. Я сказал им: дайте нам подводы. Они ответили: вы куда едите? «Едем в верховья Чуи, – ответил я». Сюда приезжал из китайской земли большой чиновник анбын, отрезал эту землю и сказал: чтобы от устья Чулышмана вверх русский народ не проезжал; поставленное им обою находится вот здесь на Кырс-ае. Я сказал: «из русских чиновников кто-нибудь был с ним?». Они ответили: «нет»; были одни китайские чиновники и юрганы. Я сказал: если так, то это значит, что они украдкой отрезали землю благого царя; ведь землю два государя обыкновенно делят между собой. Поэтому, должны быть чиновники и от белого царя; как же китайский анбын своею властью отрезал землю, принадлежащую белому царю? Они ответили: от анбына есть и бумага о нарезке земли: одна бумага у Чулышманского бошки (младший волостной чин) Тоарги, а другая у дюмючи Сомокака, живущего в Коо. Я сказал: пошлите людей, чтобы привезли эти бумаги. Они послали человека; мы напились чаю и легли спать. На утро, смотрим, возле огня сидит народу больше вчерашнего. Я подошел к ним. Они сказали: бумаги привезли ночью; будете ли теперь смотреть? Я взял бумаги в руки, немного посмотрел и пошел в стан. Пришедши сюда, сел и стал смотреть, потом положил бумагу в карман. Спустя немного времени они пришли вслед за мной и спросили: прочитали ли вы эти бумаги? Я сказал: читал. Что же написано? – спросили они. Я наугад сказал: в этих бумагах о нарезке земли не говориться; а написано здесь, чтобы готовы были подводы, запасы, чтобы народ собрался и ожидал. Тогда они сказали: мы неграмотные, почем мы знаем? Когда они стали после этого просить бумаги назад, я ответил им: я вам не дам; это фальшивые бумаги; теперь поедем в верховья Чуи и там покажем их Зайсанскому писарю, а от вас пусть едут с нами два «бошки». Во время этого разговора Андрей Густавович Принц вышел из палатки и спросил: о чем вы разговариваете? Я рассказал все, о чем мы говорили. Он сказал: бумаги не отдавай им назад. Когда я не стал отдавать, то они отправились в свой стан, а мы сели и стали пить чай. Чиновник мой сказал: что теперь делать? Я ответил: просить подводы. Он сказал: если не дадут, драться нельзя, возвратимся озером назад. Я ответил: вы смотрите; они не будут меня бить; они народ смирный. Сказавши это, я закричал им, чтобы они пришли к нам и они все к нам подошли. Чиновник мой был человек молодой. Он ушел в палатку. Я сказал Теолёсам: вы дадите нам подводу? Мы давать вам подводы боимся государя нашего. Я сказал: да ведь вы живете на земле благого царя; на его земле пашете. Если вы не дадите подводы чиновнику, который назначен от благого царя, то мы, не уезжая отсюда, пошлем человека с бумагой в Бийск. Если оттуда придут с силой, то что вы будете делать? Они ответили: мы боимся, чтобы начальник наш анбын осматривающий «обою» не обвинил нас в том, что мы пропустили русского чиновника. Тогда я сказал им: вы не будете виноваты, а виноват будет начальник ваш анбын, ибо почему он поставил пограничный знак, не имея на то приказаний от двух государей? После этого я призвал упомянутых Антонова, Лучшего и двух братьев Тузиковых с работниками, ехавших к Соенцам для торговли и раскидали вместе с ними «обою». Теолёсы молчали, а я сказал: приготовьте скорее подводы. Они немедленно приготовили подводы и закололи нам на запас черную овцу. Мы поели и отправились. Через три дня прибыли на Кош-агаш (Кожегач); провожавшие нас ямщики были бедные люди. На ночлегах я давал им сухарей и они были ко мне ласковы. Когда я спросил у них: ваш анбын много получил подарков от народа? Они ответили: взял около семидесяти лошадей и много лисиц и соболей. Я спросил, как он говорил: за что брал это? Они ответили: говорил за то, что я вам земли отрезал. Мы ночевали на Кожегаче. К нам собрались все Чуйские старшины и почетные люди и остановились станом недалеко от нашего стана. Начальник мой сказал мне: побываем в юртах у зайсанов. Тогда я от общества попросил лошадей. С чиновником мы отправились в юрту зайсана Чичкана. Чичкан зайсан угощал нас чаем. Посидевши, я начал говорить о пограничных знаках, которые поставил анбын в Кырсае. Зайсан сказал: этот анбын, пока был здесь, объел здешний народ до разорения. Он говорил, что теперь издан какой-то новый закон. Я сказал: вы лучше перейдите в подданство к белому царю, чем быть всегда объедаемыми китайцами. Зайсан ответил: если бы белый царь принял нас, то мы перешли бы к нему. Я ответил: эта земля, на которой вы живете принадлежит белому царю; ведь вы для этого платите ему и колан. Поэтому вам легче будет давать подать в одну сторону, чем на две. Анбын, коль скоро уже раз нашел на вас, так каждый год будет поедать вас. Зайсан ответил: завтра я соберу всех лучших и почетных людей и приду с ними в ваш стан, а вы с ними поговорите. После этого разговора мы возвратились на ночлег в свой стан. На следующее утро к нам собралось много людей. С ними прибыл и зайсан Чичкан. Чиновник мой из палатки не выходил, он писал там бумаги. Собравшемуся народу я разъяснил обман анбына и в заключение сказал: анбыны и юрганы обманом каждый день собирают с жителей Чулышмана на запас себе по сороку голов скота. Из них съедая на день только по три, остальное продают тамошним жителям (китайцам). Такое поведение их ужели не разорительно для вас? С Чулышманского общества они взяли около 70 лошадей, обещая им нарезать земли и сверх того взяли много лисиц и соболей. Это ли благорасположение к вам анбына? Ведь они хотят, обглодавши вас до чиста, передаст вас ни с чем (одни только души) белому царю. Вы теперь напишите все, что делал у вас анбын и подайте бумагу старшим его начальникам. Тогда вы узнаете всю его правду и ложь. Тогда они сказали: мы посоветуемся; и потом, разведши огонь под тальником, долго там сидели и совещались. В это время чиновник мой позвал меня пить чай. Я зашел в палатку и пил вместе с ним чай. Он сказал мне: о чем вы с ними разговаривали? Я рассказал все, что я им говорил. Чиновник спросил: а согласны ли они? Я ответил: они там собрались посоветоваться между собой. Напившись чаю, я пошел тута, где они сидели. Они сказали: если белый царь нас не примет, то нам не остаться бы виноватыми перед обоими государями. Я сказал: ведь земля, на которой вы живете, принадлежит белому царю; поэтому, чего же вам бояться? Вы дайте слово перейти к белому царю, а этот чиновник пошлет к государю бумагу; тогда два государя посоветуются между собой. Они сказали: «что будет, то и будет; – перейдем к белому царю» и все дали мне руки. Тогда я пришел и сказал моему начальнику: они дали мне руки, что перейдут к белому царю. Чиновник, услышавши это, засмеялся и сказал: неужели в самом деле они хотят перейти? И больше ничего не сказал.

Мы, ночевавши здесь, приехали в одни сутки к пограничному знаку «Соок». Там мы встретились с одним чиновником и ночевали. На следующий день на обратном пути ночевали в дороге. На четвертые сутки прибыли в Яйляуш. Оттуда через двое суток приехали в Кайрылык. Когда я из Кайрылыка собрался ехать домой, начальник мой дал мне 67 рублей.

На другой год я у себя дома занимался кузнечной работой. В это время от губернатора пришла ко мне бумага. Когда я бумагу взял в руки, зашел ко мне о. Акакий. О. Акакий сказал: эту бумагу губернатор прислал из Бийска при мне. Он велит тебе ехать в с. Алтайское и там дожидаться его. Он тебя хочет иметь у себя толмачем и взять тебя с собой на Кожегач. Ты завтра утром скорей поезжай туда, в этой бумаге писано, чтобы тебе дали подводы. Поэтому я в следующий день приехал туда и ожидал у квартиры, где должен остановиться губернатор. Через час прибыл губернатор. Вышедши из экипажа, он зашел в дом и потом вскоре опять вышел из дома и спросил у общественников: нет ли здесь Чевалкова? Я сказал: вот я здесь. Он сказал: иди сюда. Когда я подошел к нему, он поздоровался со мной, взял меня за руку и повел в комнату. Здесь он сказал мне: минувший год ты ездил в Кожегач? Я ответил: ездил с Принцем. Он улыбнулся и сказал: ты там взял в плен две волости, а теперь поедем туда, чтобы удостоверившись, написать об этом. Тебе самому нужно и быть толмачем. Есть ли у тебя лишняя одежда? Я сказал: я взыл. Хорошо, – ответил он. После этого мы отправились и через двое суток прибыли в Авгудай. На улице собралось много алтайцев и зайсанов их. Губернатор сказал мне: здесь два человека судятся между собой; пойди разбери между ними дело; там есть зайсан, пусть они слушают; когда кончишь разбирательство, приди и скажи мне. Лишь только я вышел на улицу, казенный толмач Карбышев, вышедши к народу, сказал зайсанам: губернатор приказал, чтобы этот толмач Чевалков, разобрал тяжебные дела.

Где здесь Таак и Курман Чернов? Пусть Чевалков разбирает их дело. Я, выслушавши их спорное дело, Курмана Чернова обвинил, а Тааку передал шесть лошадей. После этого пришел и рассказал об этом губернатору. Губернатор Лерхе вышел и спросил у зайсанов: нравиться ли вам такое решение дела? Нравиться, – отвечали зайсаны. Губернатор сказал: напишите же мне бумагу, что вы согласны с таким решением. Они написали и приложили свои печати.

Отправились из Ангудая, мы прибыли в Кош-Агач в четверо суток. Дорогой я скорбел в душе своей: «что если Чуйские зайсаны откажутся и скажут, что мы не давали слова перейти в подданство белому царю? Ведь мне будет худо! Со страхом думаю я!». По прибытии в Кожегач, мы остановились в доме Гилева. Там в это время собирались Чуйские зайсаны, почетные люди и общественники. Губернатор, сошедши с лошади и поставивши меня возле себя, сказал им: узнаете ли вы этого человека? Они ответили: мы его видали много раз. Губернатор спросил: в прошедший год он что вам говорил? Они ответили: говорил нам, чтобы мы перешли к белому царю. Губернатор спросил: и вы обещались перейти? Они ответили: если белый царь примет нас, то перейдем; в этом мы дали и руки этому толмачу. Губернатор сказал: теперь желаете ли перейти? Желаем, ответили они. Тогда на душе у меня стало светло и я весьма обрадовался. Губернатор же сказал заседателю Судовскому: ты перепиши весь этот народ и вели зайсанам приложить свои печати. На следующий день прибыли для свидания с губернатором китайские военные чиновники. У них было два толмача и у нас два толмача; всего нас переводчиков было четверо. На другой день один юрган, прибывший после военных чиновников, сказал: тот юрган, который обманывал Чуйский народ, обещавши им нарезать земли, не доезжая досюда, на дороге удавился. На следующий день утром рано я увидал, что китайские солдаты, сделавши из камней большую насыпь и ставши около нее, совершали молитву. Молились около получаса. После этого губернатор, увидавши меня, сказал: ты, Чевалков, что сегодня видел во сне? Во сне ничего не видел, а так видел, как китайский отряд делал насыпь из камней и совершал моления. После этого губернатор, собравши купцов (русских), пригласил их пить чай и сказал им: «сколько вы здесь лет торгуете, а у вас здесь нет молитвенного дома, куда бы можно было прийти Богу помолиться. Здесь нужно устроить церковь. Посоветуйте между собой и устройте. Вот и монголы-язычники по своей вере, устроивши обою, совершают молитвы, а вам, исповедующим святую веру, не стыдно ли перед этими людьми, держащимся черной веры? Я сделаю приклад денег на основание церкви, а вы остальное между собой соберите и выстройте церковь! После этого по подписке пожертвовали, кто сколько мог. Гилев обещался заведовать постройкой и чего не достанет, дать от себя. Таким образом, там устроилась церковь. Мы там прожили трое суток, а на четвертый день стали подыматься вверх по речке Ял-Агаш. Когда подъезжали к вершине речки, то увидели, что вся долина от горы до горы (от берега до берега) была покрыта сплошным льдом. По этому льду лежала дорожка, усыпанная землей. В это время была середина лета и стояли жаркие дни, но несмотря на такую жару, лед нисколько не таял. Когда мы ехали по этому льду, в одном месте увидели большой провал. Отдавши свою лошадь провожатым, я подошел посмотреть и оказалось, что толщина льда в этом провале была около 5 аршин, а пустота под этим льдом около 20 сажен. Внизу этой пустоты видны были деревья без коры: лиственница и пихта. Я спросил у тамошних обитателей: когда растает этот лед? Они ответили: и наши-то предки не видывали, чтобы этот лед таял. Это, должно быть, так стоит спокон века. Губернатор сказал: в прежние времена в этом месте было тепло; вследствие этого и росли деревья; теперь с каждым годом поверхность земли охладевает; впоследствии, через тысячу лет река Чуя превратиться в лед, который и летом не будет таять.

Едем далее. В одном месте земляной провал. Под землей пустота; толщина слоя земли около аршина, под ней лед толщиной около аршина; на поверхности земли зеленая трава; под льдом же земли вовсе нет – одни камни. Губернатор сказал: пространство между землей и камнями зимой было наполнено водой. Эта вода подымала землю вверх; когда настал мороз, вода обратилась в лед; когда же стало тепло и нижняя часть льда, бывшего под землей, стала таять и обратившись в воду, стекла, то вследствие этого и образовалась пустота. Теперь оставшийся лед никогда не растает. После этого мы поехали к Ажу (перевалу). Я увидел здесь льдины, отколовшиеся от ледяных гор. Самые большие из этих льдин величиною были с холм. Переехавши через перевал, мы спустились в Язадыр. Оттуда спускаясь вниз, достигли речки, называемой Адаган. Переехали через нее на плоту. Далее реку Коксу переехали на лошадях. Там ночевали. После этого сделали ночлег среди кустарника, находившегося вниз по течению реки Аржана. Отправившись оттуда, прибыли на ночлег в деревню Фыкулку. На следующий день губернатор дал мне 76 рублей, и я возвратился домой.

По возвращении домой, на следующий день, когда я шел по улице в дом моего отца, то встретил на дороге много собравшихся людей. Проходя мимо них, я увидел, что два человека приготовляют розги. Я воротился и, подошедши, спросил: кого хотите наказывать? Они ответили: Феклисту. Что худого она сделала? Они ответили: ругала мать свою. Я сказал: ее мать мачеха. Были ли свидетели, которые слышали, что она ругала ее? Кандидат (по старшине) ответил: есть два свидетеля. Спрашивали ли вы у свидетелей? Нет, не спрашивали, – ответил он. Почему же не спросили? Кандидат ответил: на что свидетели? Сама мать говорит. Я сказал: она не родная мать, а мачеха. Доколе не услышу от свидетеля, мачехе не поверю. Сердце мачехи бывает жестоко. Кто свидетели? Позовите их сюда; выслушаем их. Вызвали двух свидетелей; отвели их один от другого и сделали допрос. Они ответили: Феклиста говорила: чего ты боишься послать ко мне ночевать дочь свою? Когда мужа моего дома нет, то мужчины ко мне не заходят. Больше этого она ничего не говорила, – сказали они. Поэтому Феклисту не наказали и отпустили домой. В тот же день вечером, одна женщина, по имени Екатерина, пришедши ко мне, сказала: я только что услышала о твоем возвращении и пришла к тебе; заходила к Феклисте и видела ее, как она со слезами в землю молится Богу и когда спросила ее, что с тобой случилось, она ответила: молю Бога за Михаила Васильевича; он меня избавил от розг; если бы не он, высекли бы меня. Сказавши это, Екатерина поклонилась мне в ноги и сказала: кандидат обвиняет моего сына Николая в том, что он будто бы украл матку (пчелиную) и велит заплатить шесть рублей. Бога ради допросите вы. Я сыну своему верю. Он в эти дни никуда не ходил. Я, подумавши про себя, сказал ей: почему я буду знать белизну или черноту его? (прав он или виноват). Он молодой парень; может быть, и правда, что украл. Не знаю, как я помогу ему. Екатерина со слезами сказала: если бы сын мой отлучился в поле, то и я не поверила бы ему. Я сказал: если вы правы, то вот завтра будет обедня и ты с сыном приди в церковь. Когда обедня будет оканчиваться, то вы помолитесь Богу, чтобы он правого оправдал; а вора открыл; в если вы виноваты, то и молитесь, – вдвое виновнее будете. Я потому им сказал, чтобы они не молились, говоря: оправдай, Господи, правого и открой виноватого. Когда они возвратились из церкви домой, Екатеринин сын Филипп, пришедши ко мне, сказал: когда я один сидел дома, пришел ко мне Федор Самдашев и сказал: двух маток я украл; Николай Александрович, не зная этого, берется за тебя. Когда я жил в работниках в Черге, то воровал много маток и ни один человек не знал этого; я украл этих двух маток. Сказавши это, он стал в избе скакать. Когда он скакал там, подобно сумасшедшему, я думал, было, засвидетельствовать о нем, но никого тут не было. Что теперь мне делать? Если и объявлю обществу, он отопрется (откажется)! Тогда я сказал: это Бог не дает ему покоя и заставляет говорить. Он к тебе опять придет. Ступай ты скорее домой, позови надежных человека четыре и посади их в подполе. Этот Федор не утерпит, опять придет к тебе, и ты спроси у него как ты украл маток у Николая Александровича? Куда ты девал их? Бог его пришлет к тебе для того, чтобы он сказал. Филипп исполнил по моему совету и когда он тайно спрятал людей, Федор Самташев опять пришел и стал хвалиться. Тогда сидевшие в подполе люди вышли оттуда, говоря: слышали! Федор Самташев тут же откровенно рассказал об украденном и общество, совершивши над ним суд, приговорило его заплатить 3 рубля и наказать 25-ю розгами.

Дети мои! Когда желаете оправдать правого, молитесь Богу, просите Его помощи, ибо Он Судия Праведный и сами не подвергнитесь неправедному осуждению. Молитесь Судии – Праведному Богу и Он оправдвет нас. Не мыслите зла человеку, обвинившему вас. Не обижайтесь, если придется быть неправедно обвиненными. Блаженны вы будете на том свете! (на истинной земле). Если здесь на земле претерпите скорбь, то получите на небесах блаженное воздаяние.

Когда я служил толмачем у о. Степана, в это время по речкам, впадающим в Майму с обеих сторон, жило много некрещенных. Когда я просился у него, чтобы бывать у них для проповеди об истинном Боге, то он говорил: ты мне нужен будешь; когда0нибудь на свободе оба поедем. Так мы в течении многих лет и не могли собраться к ним. От этого я в мыслях своих не мог успокоиться. В это время прибыл ко мне один человек с вершины Маймы, где жили некрещенные и сказал: вас зовет к себе дюмюча Мотко и Табышту, чтобы вы привили детям их оспу. Я сказал о. Степану о том, что они меня зовут. О. Степан благословил меня ехать, и я с большой радостью отправился, куда меня звали. Прибывши туда, я обошел все юрты и привил оспу и в каждой юрте рассказывал об Иисусе Христе, истинном Боге. Когда обходил осматривать оспу, то опять рассказывал о том же. Вскоре после этого дети Табышты крестились, а затем крестилась жена Тарбагана с двумя сыновьями. Мотко дюмча остался некрещенным до самой смерти, а жившие ниже его (по речке), все крестились. На следующий год приехал ко мне человек из Карасука и также звал к себе прививать оспу. Моя лошадь в это время была в поле. Я поленился ее искать и отправился в Карасук пешком. Там обошел все юрты и привил оспу и по пути стал проповедовать учение об истинном Боге. Тамошние жители дали мне лошадь. На этой лошади я ездил прививать оспу жителям селения Инырги. И там также попутно проповедовал слово Божие. И в другой раз, когда ездил тута, то говорил тоже.

По прошествии этого, в следующее лето крестилось много народа, ибо я всякий раз, когда бывал там по своим надобностям, то заходил к ним в юрту и рассказывал о св. вере. Богу угодно было не оставить эти мои путешествия напрасными. Теперь из тамошних жителей некрещенных осталось немного. Еще однажды я, отправившись в Карасук для рыбной ловли, заходил в юрту одного некрещенного, по имени Кадик. Там сидело много некрещенных. Кадик, увидевши меня сказал: у вас голова стала уже седеть. Я сказал ему: если бы человек не старел, а лошадь не тощала, то и небо не поколебалось бы и земля не разрушилась бы. Кадик сказал: как же небо поколеблется и как земля разрушится? Я сказал: в последний век вся тварь изменится. Истинный Бог Иисус Христос придет на землю судить живых и мертвых и пошлет своих святых ангелов. Тогда они, стоя на воздухе вострубят в трубы; земля разрушится, небо поколеблется и вся тварь изменится. Кадик казал: нет ничего крепче камня; ужели и он измениться? Я сказал: кто создал огонь? Бог создал, – ответил Кадик. «Ужели же Бог, создавший этот огонь, который растапливает камни и превращает в пепел, не совладает с камнем? Если Бог мог создать это, то он может и делать с этим, что хочет. Он все может. Всякое творение он создал. Созидая все из ничего Он, сказал: «да будет это» и стало то по слову Его. И в последний век, как скажет, так и будет. Чему не верить быть, то и не будет». Кадик замолчал, а я после этого стал рассказывать ему о создании неба и земли и всего, что в них есть, – до последнего века; рассказал также, какие мучения будут некрещенным и грешникам; какое блаженство будет верующим во Христа и живущим по заповедям Его; – и как это блаженство на том свете будет постоянно увеличиваться. Рассказ этот сидевшие там люди слушали со вниманием. Дети Кадика впоследствии стали крещенными.

Еще однажды, я приехал к некрещенным, жившим в Сюулт; – там было 13 юрт. Я обошел эти юрты с проповедью об истинном Боге. Настал вечер, и я там ночевал. На следующий день, опять ходил и рассказывал. Жители сказали: мы, живя здесь, ничего не можем принять в ум свой, а когда посмотрим, да послушаем, то начинаем подумывать. После этого я возвратился домой, но мысль моя не давала мне покоя, и я опять поехал к ним и опять им рассказывал. Тогда они сказали: мы теперь не свободны, а когда окончим летние работы, то сами поедем в Улалу и там будем креститься. После того они не приезжали около двух лет. Поэтому, я еще в одно время был у них. Там прожил два дня; рассказывал им, начиная от создания мира до последнего века. На другой день, помолившись Богу, всех их собрал в одно место и сказал им: я вам много раз рассказывал учение об истинном Боге. Все вы это слышали. Кто слышал и не поверил и в Бога не уверовал, тот будет сугубо виновен. Таковые люди чем оправдаются на том свете? Таковым Бог скажет: я к вам посылал Моего человека, знающего Меня и Мои заповеди; вы слышали от него о Моем имени и о Моих заповедях, слышали также и о благости Моей. Почему же вы пренебрегли Мной. Не Я ли вас создал? Зачем вы возненавидели Меня? Что тогда вы ответите? – «Я сошел с небес, чтобы вас на небеса возвести; Я предал себя на мучения, чтобы вас искупить от мучений, которым нет конца; я три дня пробыл мертвым, чтобы вас освободить на том свете от вечной смерти и мучений во власти диавола; Я страдал на земле, чтобы вы на небе были живы, добры; чтобы вы на том свете радовались и блаженствовали; Я подвергался на земле злословию, чтобы вас соделать славными на небесах; Я жил на земле, не имея места, где главу преклонить, дабы вас соделать обитателями небес. Я пролил кровь свою, чтобы очистить и омыть все грехи ваши. Зачем вы презрели столько милостей Моих? Я возлюбил вас более, чем мать любит детей своих, а вы и не думали обо Мне, когда были в теле. Теперь идите от Меня, проклятые, в геенну огненную на ужасные мучения. Что вы скажете тогда?» тогда некоторые сказали: мы когда-нибудь уверуем в Бога и крестимся. Вы приезжайте сюда со священником; кто захочет из нас, тот и креститься. Тогда я послал в Улалу письмо. На следующий день приехал о. Иоанн; крестил около 20 человек, а остальные впоследствии также крестились.

После этого я ездил к некрещенным, живущим в местности, называемой Эмери, и там рассказывал об истинном Боге. В течении 3-х лет тамошние все крестились. Еще однажды я убедил креститься Кочкорана с двумя сыновьями и с детьми их. У сыновей его я был крестным отцем. Старший сын его Василий сказал мне: у меня нет лошади; ружье мое находится у одного человека, по имени Каака, который живет в Паркынае. Не могу туда доехать, дай мне, крестный отец, лошадь съездить туда. Я спросил: много там народу? Василий сказал: более 10 юрт. Тогда я с радостью сказал: вместо тебя я съезжу. Он весьма обрадовался и сказал: если вы поедите, то он побоится, не будет держать и отдаст ружье. На следующий день я отправился к Кааке в Паркынай. Там много юрт. В течение дня я обошел эти юрты и говорил жителям, начиная от создания неба и земли до последнего века. Они следовали за мной в каждую юрту. К вечеру зашел я в юрту Коордек-Поя, где жил Каака, и там ночевал. На следующий день, взявши с собой Каку, я приехал в Улалу. Каака, будучи востребован для расплаты за Васильево ружье и не имея, чем заплатить, стал жить у меня за плату. Я каждый день помаленьку разговаривал с ним. Он, слушая меня, сказал: я хочу уверовать в Бога, но что я буду делать, если не станет креститься невеста, которая у меня высватана? За калым я работал тестю моему 12 лет. Я сказал ему: если она не крестится, то за твои работы взыщем плату. Каака крестился и назван был Арсением. Вскоре после этого я отправился к невесте, которую высватал Каака и сказал ей: Каака крестился для Бога: я приехал теперь за тобой. Она сказала: я не говорила ему, чтобы он крестился: я не буду креститься. Поэтому я стал требовать от отца ее уплаты за то, что Каака работал ему 12 лет. Отец невесты Алтайчи сказал: я человек бедный, чем заплачу я? Но если я крещусь, то и моя дочь креститься, и тогда пойдет за того, за кого просватана. Я сказал: скажи всем братьям своим, чтобы и они крестились ради Бога. Алтайчи собрал к себе всех братьев. Я в продолжении ночи рассказал им о благости Божией, о том блаженном свете, в каком пребывать будут крещенные и о страшных мучениях, какие назначены для некрещенных. Они слушали это с удовольствием. На следующее утро отправились со мной в Улалу 12 мужчин. После обучения их молитвам в течение двух суток, о. Акакий крестил их. Оставшихся дома женщин и детей отправился крестить о. Степан. Остальные крестились на второй год, так, что из них некрещенных не осталось ни одного человека. Всех крестившихся было около 50 человек.

Однажды, я отправился искать пчел по долине, что около юрт, находящихся в верховьях р. Улалы. Нашедши там одну лесину с пчелами, я остался ночевать в юрте одного некрещенного Кайбаше. Там находилось 5 юрт. Я обошел эти юрты, рассказывая о Боге. Один сирота по имени Тадужек изъявил желание креститься, и я его привез в Улалу для крещения. За ним крестилось около 20 человек. Остальные крестились через 2 года.

Когда о. Макарий Невский был в Чемале, я ездил к нему переводить евангелие и некоторые псалмы. В один вечер, лежа на полу и разговаривая с о. Макарием, я увидел, что в дверь вошли 3 человека и, поднося к устам моим какую-то книгу, сказали: это сладко, – съешь. Я съел, начиная с одного угла до середины, а они сказали мне: довольно с тебя и того, что ты съел и после этого они вышли. Я смотрел, но ничего проговорить не мог, а о. Макарий что-то говорил про себя, находясь на постели. Пока эти три человека давали мне есть книгу, в это время видны были мне и окна и о. Макарий, но не знаю, спал ли я в это время или нет и до сего времени я дивлюсь этому. После этого я жил там еще около месяца. О. Макарий каждый день учил детей грамоте и около часа времени обучал церковному пению. Когда он служил в церкви, то дети, не имея с собой, кто бы руководил ими в пении, не могли петь стройно. О. Макарий сказал мне: привези сюда своих детей и поживи с ними около месяца; здешние попоют с ними и научатся. После этого я привез свою жену и детей и жил здесь около месяца. Когда настало время сенокоса, – все мы возвратились в Улалу. После этого учащиеся в Чемале стали петь одни. Кончивши мои работы, я после этого приезжал сюда уже один.

Когда о. арим. Владимир стал начальником миссии и жил в Улале, то я служил у него толмачем. С ним я много раз ездил на Алтай, в Чую и в Чулышман. Беседы о. архимандрита об истинном Боге я переводил язычникам. С каждым годом крещающиеся умножались. Он много помогал бедным. В свободное время я, с позволения его, занимался рыбной ловлей. Однажды я рыбачил в Майме. Там встретился мне человек с седеющими волосами; поздоровавшись, я спросил его имя. Имя мое Тискенек ̶ ответил он. Где живешь? ̶ Счастливо жили мы в Чаноше, а теперь плачем в Караголе. Я спросил: зачем же вы оставили место счастливого вашего пребывания и зачем переселились на место плача? Он ответил: нужда заставила перекочевать. Было у нас родное место, где жили испокон века отцы наши, а теперь русские «чашечники» (раскольники) приехали к нам, стали драться и выгнали нас; отняли у нас наши пашни и сенокосные места. Я сказал: кто невинно плачет от обиды, тот будет после радоваться; впрочем, тогда будет радоваться, когда будет просить Бога и получит помощь. Тискенек сказал: они выстроили себе дома; теперь что с ними делать! Я сказал: они обманули начальство, которое заведует этой землей; что будто бы Чапош пустое место и жилья там нет – не так ли? Тискенек ответил: откуда мне знать? Вот если бы нашелся способ выгнать их оттуда! Я сказал: если Бог поможет, способ для этого найдется. Тискенек ответил: что лучше того, если бы Бог помог, – но где есть такой Бог? Я сказал: истинный Бог Многомилостивый, Человеколюбивый, внемлющий молитве праведных и утешающий обиженных есть Иисус Христос. Тискенек ответил: как мы будем молиться, когда мы не знаем имени истинного Бога и как просить Его? Я сказал: если бы вы были крещенные, то знали бы. Есть священники, Богом поставленные; они заботятся о душах всех людей. Они желают людям делать добро, обиженным помогать; оказывать милость душам их; плачущих утешать, заботиться, чтобы и души их по смерти были угодны Богу. Тискенек, взглянувши вверх на небо, сказал: Господи Боже! Если бы Ты создал нам милость, то мы стали бы Твоим. Я сказал: передай братьям своим то, что я тебе сказал. Тискенек ответил: они не послушают слов моих; вы сами приезжайте и повторите им. Я возразил: «вы скажите старшему у нас священнику (начальнику миссии) и он пошлет меня в ваши юрты». После рыбной ловли возвратившись домой, я рассказал о. архимандриту, что слышал. О. архимандрит дал мне благословение и я, взявши двух поющих детей моих, отправился в Карагол. Там было 12 дворов. Поставивши возле них свою палатку, я стал там жить; но из местных жителей никто не подходил к нам близко. Каждый день, когда я заходил к ним в юрты, старших у них все не было дома. В это время они жали хлеб; домой хотя и возвращались, но возвращались поздно. На следующий день они вставали рано и отправлялись на пашни. И я не мог с ними увидаться и поговорить. Так прошло много дней. Запасы у нас истощились; поэтому мы собирали грибы, варили их и ели. Дети мои готовы были плакать, думая о возвращении домой. В один день вечером, когда мы пели по-алтайски: «Достойно есть, яко воистину», подошел один мальчик, сел возле огня и слушал. Мы дали ему немного сухарей. На второй вечер пришли три мальчика; мы дали им чаю с сухарями. На третий вечер, когда мы пели, с этими тремя мальчиками пришла одна женщина. Я поговорил этой женщине об истинном Боге и Его милосердии. На следующее утро пришел Тискенек и спросил: вы, кажется уже давно здесь живете; виделись ли с вами мои братья? Я сказал: я давно сюда приехал; они приезжают с пашни ночью, а утром опять уезжают на пашню. И так, я не могу с ними увидеться и побеседовать. Тискенек сказал: у нас есть брат по имени Каланак; мы его слушаем, что он ни скажет. Он дома лежит больной, сходите к нему и хорошенько расскажите ему о Боге и об истинной вере. Если он уверкет в Бога и креститься, то все здешние двенадцать дворов уверуют в Бога, – и Тискенек отправился на пашню. Запасу у нас осталось только на один день. По слову Тискенека, я зашел в юрту Каланака. Он лежал больной. Увидевши меня, Каланек встал с постелей своей. Я поздоровался с ним; а он, поздоровавшись, сказал: вы здесь прожили, кажется, более десяти дней; по какой надобности вы здесь так долго живете? Я сказал: я не по своей надобности живу здесь, но терплю здесь холод и голод, чтобы помочь здешним жителям. Теперь у меня запасу достанет только на один день. Я приехал сюда, чтобы здешним жителям сделать приятное для них добро, но они с пашен возвращаются ночью, а утром рано опять уезжают на пашни. Каланак сказал: ужели вы сюда приехали с намерением сделать нам добро? Вас старшие послали? Я сказал: меня послал старший священник-архимандрит, он мне сказал: в Караголе слышно блеяние Божиих овец, лишившихся местожительства; как бы их не похитил здешний волк диавол и после смерти они не попали бы в адскую огненную бездну. И он послал меня для того, чтобы я рассказал вам это на родном алтайском языке. Каланак сказал: я слышал об истинной вере от о. Макария Чемальского, который умеет говорить по-телеутски. Вы мне расскажите обстоятельнее об истинном Боге. Сказавши это, он лег на постель и стал слушать. Я сказал ему, сколько умел, об истинном Боге, об истинной вере. Каланак, призвавши всех своих братьев, сказал: этот человек с грамотными детьми своими приехал сюда для нас. Они терпят здесь голод и не для того приехали, чтобы сделать нам зло, но, чтобы сделать добро и душам нашим, и нам самим. Мы приносим диаволу скот наш, данный нам от Бога. Когда приезжает от начальства городовой, то и на один день закалываем для него двухлетнего теленка. Городовые некоторых из нас бьют нагайками, а если, что увидят хорошее, отнимают; а эти люди, которые приехали к нам сделать добро, голодают здесь. Заколите для них из нашего скота теленка лет трех, кроме того дайте руки ваши в том, что уверуете в Бога, – не противьтесь, говоря: не будем в Бога веровать; худо после будет вам. После этого был приведен и заколот трехлетний бык и они дали руки в том, что желают креститься. Я написал все, что было, и все, что слышал, и послал к о. архимандриту. На другой день к нам привезли с собою много запасу Иван Васильевич (Солодчин) и Яков Степанович (Конинин) и врач Алексей Дмитриевич (фельдшер Воинов) и мы, начавшие было унывать, – теперь ободрились. Терпевшие голод теперь стали досыта питаться хорошей пищей. Каждый день мы пением славили Бога, каждый день тамошний жители, возвратившись с работы, приходили к нам и учились молитвам. Обучая молитвам, мы рассказывали им и об истинной вере. О. архимандрит приехал через 6 дней. Прибыло также много людей из Чемалы и Улалы. В течении 3-х дней крестили 63 человека, а жившие в другом месте крестились после. Впоследствии Чапошские крестьяне возвратились на свои места, а новокрещенные купили у них избы и стали в них жить. Вскоре после того там построена была церковь. О. Макарий стал жить там. Он учил их истинной вере, а детей обучал грамоте. Некрещенных, живших вблизи Чапоша, привел в истинную веру. Я приезжал к нему и помогал.

Однажды я приехал в Чапош. Обучая тамошних жителей, одному старцу за вину его я сделал выговор. Когда старец возвратился домой, я лег на пол, чтобы немножко отдохнуть. Немного вздремнувши, вижу, ̶ какой-то человек, вставши возле меня, сказал: ты – человек молодой, зачем бранишь и укоряешь старшего себя? Теперь с этих пор ты старшим себя так не говори. Сказавши это, стал невидим. Я тотчас поднялся с того места, где лежал, осмотрел избу во все стороны и никого не нашедши, тотчас вышел на улицу, – и там никого не было видно. Я удивился и когда вошел в дом, пришел о. Макарий, и когда ему рассказал то, что слышал, он принес ко мне и показал одну книгу; я почитал и узнал, что это – послание ап. Павла. Там было написано: старшего себя не укоряй и не злословь. С тех пор это не выходит из памяти моей. Еще, – однажды я приехал в Чапош, жил там три дня, занимался с о. Макарием переводом из Св. Писания. В один день, когда я отдыхал на полу, то увидел стоящего у ног моих Ивана Васильевича Солодчина. Он сказал мне: скорее возвратись в Улалу: мы там будем вдвоем рассказывать ученикам из Св. Писания и сам то ты поучишься, чтобы знать это (в это время я не мог ни пошевелиться на том месте, где лежал, ни слова сказать в ответ). Сказавши это, он вышел на улицу. Я вскочил и тотчас вслед за ним также вышел на улицу; посмотрел, – никого не видно, а Иван Васильевич был в это время в Улале. Через два дня после этого, я возвратился в Улалу. На другой день по возвращении моем, о. архимандрит сказал мне: хорошо, что ты скоро возвратился; завтра Иван Васильевич Солодчин будет ясно рассказывать ученикам из Св. Писания, и ты там слушай, – научишься и будешь знать. Я до сих пор дивлюсь виденному в Чапоше.

Весной этого года о. архимандрит Владимир, отправляясь в Россию, сказал мне: что ты доселе делал, того и после не оставляй; – Бог тебя не оставит, – пропитает тебя, работы Господу Богу еще не будут скудны. Сказавши это, он благословил меня и отправился. Некоторые из новокрещенных остались от него со слезами. После этого, когда о. Макарий отправился в Россию, – новокрещенные спрашивали у меня: куда отправился о. Макарий? Я сказал: от поехал в Россию. Некоторые сказали со слезами: теперь, когда он оставил нас, кто будет учить, руководить нами? Я, видя их слезы и сам не утерпел, заплакал. Когда о. Макарий уехал с архимандритлм, я занимался переводом житий святых. В это время мне не стали давать денег, и я скорбел о том, что у меня ничего не было ни есть, ни пить. Сверх того, жена моя каждый день роптала на меня, говоря: ты неотлучно жил со священником, не имея себе покоя, а теперь умрешь с голоду, – не грех ли тебе будет, что ты заставишь детей своих голодать и плакать. Такой ежедневный ропот ее был для меня прискорбнее самого голода. Когда я так скорбел, приближался праздник Пасхи. Жена моя сказала: вот три дня осталось до Пасхи; скажи мне: радоваться ты будешь в Пасху или плакать? Люди в Пасху радуются и веселятся, а мы с детьми будем скорбеть и нуждаться. Я сказал: кто плачет, то будет после радоваться и веселиться. За два дня до Пасхи с печалью в душе я смотрел в окно; в это время один седобородый старец подъехал к нашим воротам и стал выходить из саней. Я вышел к нему и поздоровался, а он сказал: я тебе привез пшеничной муки, – куда высыпать? Я спросил: кто мне послал муку? Он ответил: я привез вам свою муку. Я спросил: ты продаешь муку? Почем? Он ответил: по 70 копеек. Я сказал: ты, должно быть озяб, – зайдем в избу. Он зашел в дом и стал около дверей. Я сказал: пей с нами чай. Он ответил: чай я не пью. Пока мы пили чай, – все молчали. Посидевши так, он сказал: куда муку высыпать? Пойдем, высыплем. Я сказал: у меня денег нет, что я тебе дам? Он ответил: я денег и не прошу; после, как приеду, возьму. Свесили муку и ссыпали; оказалось 17 пудов. Я сказал: зайди в избу, погрейся; там вдвоем и поговорим с тобой. Я зашел в избу, сел у окна и смотрю: он сел в сани и отправляется домой. Я побежал за ним, догнал и спросил: как тебя зовут? Он сказал: «Ярасим» (Герасим); – ничего больше не сказал и поспешил уехать. Я остался, удивляясь этому. После этого он за деньгами не приезжал. С тех пор прошло много лет, и я не забываю случившегося и дивлюсь этому.

После этого накануне Пасхи Александр Степанович (Конинин, местный житель) принес нам говядины больше пуда и мы, благословляя Бога, провели Пасху в радости и веселии. Когда стала истощаться мука, данная Герасимом, некто Борисов – заседатель просил меня принять его к себе на квартиру. Я сказал: если хотите занимать оба этажа и будете платить по восьми целковых, то живите. И он перешел к нам с семейством жить; а я не стал нуждаться в пропитании. Вскоре после этого я получил сорок целковых, присланных из России о. Макарием, затем вскоре получил еще сорок целковых, присланных о. архим. Владимиром. Жена моя радовалась. Я, видя радость ее, сказал: не говорили я тебе, что кто работает Богу, с голоду не умрет? Узнала ли теперь ты это? После этого рассказал ей о Боге и из житий святых.

25 лет я служил в миссии толмачем и переводил Священное Писание на Алтайский язык. За это в 1863 году я получил в награду от благоверного императора Александра Николаевича – золотую медаль. После этого до 6 лет еще служил толмачем; а на 7-й преосвященный Платон, епископ Томский и Семипалатинский, приехавши в Улалу, сказал мне: завтра на обедне я тебя рукоположу в диакона; приготовься к завтрашнему дню. Услышавши это слово, я вышел, как бы обвиненный в чем и возвращался домой со слезами. В таком положении лежавшие на дороге щепы в глазах моих казались большими. Когда я пришел домой, жена моя сказала: о чем ты плакал? Я ответил: завтра архиерей меня хочет поставить во диаконы. Сказавши это, я стал к окну и плакал, опершись руками о косяки. Жена сказала: глупый ты! Что смотришь туда? Не хочешь ли бежать в пихтач? Молись и проси Бога: Он поможет тебе. Тогда я подумал про себя: у меня нет ни рясы, ни подрясника; в один день, когда успеешь это сшить? Архиерей дожидаться не будет, – скоро уедет домой. Я уже двоился мыслями: не остаться ли мне тем, чем я был. В это время в мою ограду заехал торговец и стал отпрягать лошадей. Вскоре пришел и о. Макарий. Он купил у купца люстрину и, отдавая мне, сказал: пусть дети сошьют тебе из этого подрясник; – завтра тебе это нужно будет. Я ничего не мог сказать в ответ на это. После этого в этот же час пришел ко мне один ученик и сказал: тебя зовет о. архимандрит. Когда я зашел к о. архимандриту Владимиру, он благословил мне рясу. Я, подобно человеку, у которого связаны руки и ноги, ̶ возвратился домой. Через час Иван Васильевич Солодчин дал мне шляпу, говоря: диакону следует носить шляпу; это тебе завтра нужно будет. Тогда я подумал про себя: верно от Божьего определения не убежать? Вечером я прочитал правило, – утром встал рано и также прочитал правило. После этого поехал в общину; там меня сделали диаконом. После этого мне стало легко. Благодать Духа Божия вразумила меня. Через 7 лет сделали меня священником – миссионером. Через два года дали набедренник; в тот же год наградили скуфьей. Того же года 1 сентября меня отправили в Чулышман, чтобы я там был миссионером. В Чулышман я ехал 6 дней. Там я, посещая каждую юрту, ознакамливался с некрещенными, рассказывал о Боге и о святой истинной вере. Мое пребывание там не было напрасным. При Божией помощи, многие уверовали в Бога. В течении 10 лет более 1000 язычников стали чадами Божиими. Некоторые из них одержимы были недугом беснования. С принятием крещения они получали полное выздоровление. Некоторые из них были связываемы по рукам и ногам. Сила Божия разрешала узы диавола и они доселе пребывают здоровыми. Некрещенные, видя милость и силу Божию, обращались к Богу с твердою верою и крестились. Во время болезни они служили молебны св. Пантелеймону и Божией Матери. Иногда затрудняясь дальностью пути к священнику, новокрещенные собирали к себе побольше людей и все вместе молились за больного и Бог милостиво внимал их твердой вере и молитве. Больные иногда в тот же день выздоравливали. Если больной после молитвы в один или два дня не выздоравливал, то они узнавали по сему, что наступил день его кончины и посылали за священником. Видя их столь твердую веру, я весьма радовался.

Приехавши в Чулышман, я до двух лет обучал новокрещенных всему тому, что нужно было для них: и сани делать, и телегу устраивать и соху направлять, и избу строить и тем пилить; обучал и другим делам домохозяйства. Каждую неделю по ночам, доколе не приходила пора спать, – я собирал их в училище и беседовал с ними. После этого учил их молитвами и отпускал домой. Молодым людям, приходившим из Алагана, Башкоуса и Чедры, я дарил буквари. Поучивши их немного, хвалил за успех и отпускал домой. Прежде всех учился Николай Майзам. Получивши от меня букварь, он ходил с ним в каждую юрту и понемного обучал. Посылал я к ним также учителя Андрея Паяркина и он ходил по юртам, обучал помаленьку букварю и, когда они выучивали азы, возвращался домой. Изучившие букварь обучали этому и других. Научившихся таким образом было более 100 человек. С тех пор стали они учить друг друга.

Однажды я отправился к некрещенным, жившим в местности, называемой Копуш. Там было три юрты. Зашел я в одну из них и увидел в передней стороне юрты, где стоят сумы с имуществом, лежит букварь. Я спросил: кто учиться по этому букварю? Одна молодая женщина сказала: я училась. Я заставил ее прочитать: прочитала она хорошо. Кто тебя учил? Спросил я ее. «Николай Майзам немного учил, а иногда прошу знающих людей, чтобы они показали мне». Я похвалил ее, говоря: отсюда ты, узнавши истинного Бога, будешь чадом Его. Она сказала: для того я и учусь, чтобы быть чадом Божиим. Я сказал: если будешь твердо верить в Бога и крестишься, то будешь счастлива, дочь моя. После этого я рассказал ей о Боге и о благости Божией. На другой год она крестилась, а с ней крестились 17 человек.

Однажды я отправился в вершину Башкоуса; там крестил 9 человек; заходил в юрту некрещенного язычника Семена, побеседовал с ним о Боге. Посидевши, я взглянул в переднюю сторону юрты и увидел там на сумах, в которых храниться имущество, разослан плат, а на нем лежит букварь. Я спросил: кто это из вас учиться грамоте? Семен сказал: Николай Майзам, который с вами ездит, он дал это нашим ребятам. Теперь учится у меня два сына; один из них хорошо разбирает. Теперь они уехали к Соенцам; вот если бы они были дома, то вы послушали бы их.

Живя в Чулышмане, я каждый год в январе месяце ездил в Улалу на общее собрание миссионеров. В Улалу ездил я через Телецкое озеро на лодке. Это озеро зимами бывает весьма бурно и днем, и ночью. Берега этого озера окаймлены горными утесами, так что нельзя ни лошади проехать, ни пешком пройти, а на озере была страшная буря. Переезжая через это бурное озеро, я два раза милостью Божией был сохранен от смерти. Однажды, на обратном пути из Улалы в Чулышман, переезжая озеро, мы доплыли до Кугана. Далее этого ехать было нельзя; мы вошли в пещеру и там прожили 16 суток. Озеро страшно волновалось. Запас наш стал истощаться; мы стали употреблять его помаленьку. Двое спутников моих плакали. Я, видя их слезы, укреплял и утешал их, а в тоже время тайно от них ночью молился, прося у Бога помощи. Милосердый Господь услышал нашу грешную молитву; не дал нам умереть. На семнадцатый день волнение озера стало утихать. Мы помолились Богу и отправились на лодке. В дороге ночевавши одну ночь, прибыли в Чулышман. После этого, два дня питались только чаем. На другой год опять на обратном пути из Улалы в Чулышмане проезжая озеро, в той же пещере провели 20 суток. Запасу у нас осталось дня на два, а может и того менее. Работники мои и псаломщики готовы были плакать, а я опять тайно от них молился. В один день, поднявшись рано, я посмотрел и вижу, что озеро ночью замерзло. Я попробовал лед около берега и нашел, что поднять человека не может. Еще ночевали; смотрю озеро крепко замерзло; а ветер дул попутно по направлению к Чулышману. Мы взошли на гору и оттуда увидели, что озеро замерзло верст на 20, а далее на таком же пространстве не замерзло. Мы, не имея возможности провести лодку до того места, где озеро не замерзло, из палатки нашей сделали к лодке парус и столкнули лодку на лед и когда стали двигаться ее по льду, то она легко пошла. По мере того, как усиливался ветер, лодка двигалась быстрее и быстрее. Мы уже стали ее сдерживать, а для этого привязали к ней веревки и с обеих сторон лодки, сдерживая за веревки, мы бежали вслед за ней. Когда прибыли к тому месту, где вода не замерзала, – мы сварили и напились чаю. После этого, когда мы спустили лодку на озеро и поплыли, вдруг поднялся ветер с туманом и снегом. На озере поднялась большая буря. К тому же и берега были не видны. Мы сбились с пути. В таком беспомощном положении мы отдались на волю Божию; не стали грести и дали лодке свободу. Когда ветром забило нашу лодку в сплошной лед, спутники мои стали кричать и плакать. Некоторые говорили: дно золотого озера будет гробом, где лягут наши кости. Повторяя это, они легли на дно лодки; а волны со льдом били лодку с обеих сторон. Я весьма опасался, что лодку скоро разобьет. Сверх того, плач спутников моих трогал мое сердце, и я весьма скорбел. В это время в мыслях моих мне представился как бы воочию Св. Николай и припомнилась мне его помощь в прежнее время, ибо он, когда я неводил прежде, дважды мне помог. Тогда я дал обещание поставить в честь его на берегу озера молитвенный дом. С того прошло уже много времени, а я обещания своего все еще не исполнил. Вспомнивши теперь об этом, я стал молиться святителю Николаю, говоря: если теперь спасен буду от смерти, то здесь, на берегу озера, в честь твоего имени поставлю молитвенный дом. Между тем лодка наша вошла в лед почти на тридцать сажен. С каждым напором ветра она двигалась все дальше. Помолившись Святителю Николаю, я увидел, что лед от носа нашей лодки начал раздвигаться на двое. Впереди лодки озеро очистилось от льда (узкой полосой) до самого того места, где уже не было льда, – и впереди открылся путь, подобно просеке среди густого леса. Лед шел против ветра. При виде такого чуда, жар проник тело мое; – я был в трепете; гортань онемела и я долго ничего не мог говорить. Потом сказал спутникам: вставайте, – не плачьте, – Бог нам помог. Они поднялись и, молча, перекрестились. Я направил нос лодки в очистившееся от льда место и лодка сама туда стала двигаться. Работники мои взяли весла и хотели было грести, но я запретил им это, – запретил для того, чтобы они видели милость Божию; мы нисколько не греблись, а лодка сама, будто двигаясь на веслах, плыла и вышла изо льда. Мы оглянулись назад: открывшаяся дорожка, которую мы проехали, опять сошлась в массу сплошного льда. Пока мы стояли в раздумье, по какому направлению нам теперь плыть, – пространство очистилось от тумана и снега и показались берега Бели; туда мы и направились плыть водою. Так, по милосердию Божию, с помощью Св. Николая, мы вышли на берег Бели. Пока там варили и пили чай, никто из нас ни одного слова не проговорил. Через некоторое время я сказал: ребята! Видели ли вы это чудо? Жена моего работника ответила: если кто из нас скажет, что в этот день я не видел чудесной помощи Божией, да накажет того Бог. Другие сказали: конечно, это чудо мы не забудем всю жизнь нашу. В тот день ночевавши, при Божией помощи переправились через озеро и вышли в Кырсае, что на устье Чулышмана. Пока доехали до дому, мы чувствовали на душе скорбь, как будто обвиненные в чем. На второй год, исполняя мое обещание, я выстроил во имя Святителя Николая молитвенный дом, в котором есть и престол. Пока строился этот дом, все язычники, там жившие, уверовали в Бога и крестились. Некоторых из них крестил преосвященный Макарий. Всех крещенных там более сотни.

Крещение Аккорымских жителей

В Аккорыме жили некрещенные более 10 юрт. Они жили от моего местожительства в расстоянии около 20 верст. В течении пяти лет я много раз бывал у них, беседовал с ними о Боге, о Его благости, о Его чудесах; рассказывал, начиная от Адама до последнего века. Они говорили: такие беседы слышали мы здесь от миссионера Макария, говорившего по-алтайски. Хотя он и правду говорил, но мы не смеем оставить веру нашу, которую мы унаследовали от предков. Еще говорили: мы боимся, что если мы крестимся и примем другую веру, то земля и вода, богатый Ульгень и духи, которым мы приносим жертву, прогневаются на нас и будут делать нам зло. И что за нужда нам креститься? Новокрещенные, хотя ходят в церковь и молятся Богу, но они живут не лучше, не богаче нас. Слыша от них такие слова, я говорил им: из новокрещенных самый беспомощный, бедный имеет чудесное, никогда не оскудевающее имущество, – поэтому он богаче самого богатого из вас. Затем беседовал с ними о неоскудеваемом небесном сокровище. Некоторые из них стали колебаться в мыслях и говорили: может быть, когда-нибудь мы и крестимся, но теперь пока нет у нас такого желания. Видя их колебания, я стал посылать к ним по праздникам псаломщика Якова и он ездил к ним, беседовал с ними. Однажды, на третий день праздника Пасхи, я послал к ним Якова для беседы. Через сутки он прислал ко мне письмо: здешние жители почему-то стали в разговорах своих со мной грубы; некоторые вообще не слушают моих бесед; я хочу воротиться домой. Причитавши это письмо, я пришел в волнение, разгорелось мое сердце. Я зазвонил в колокола, сбежались новокрещенные, большие и малые и тревожно спрашивали: что случилось? Я сказал: подымите иконы Спасителя, Божией Матери и Святых и отправляйтесь вверх по Чулышману к крещенным, живущим в Коо. Там переночуйте; утром рано я приеду туда. Там я обойду жилища новокрещенных, а потом будем кропить святой водой те юрты, которые объяты огнем бесовским, чтобы угасить этот огонь. Новокрещенные в недоумении спрашивали: чьи же юрты горят? Я сказал: увидите, когда будете там. Собралось много людей, подняли святые иконы и отправились к новокрещенным в Коо. Прибыли туда уже ночью. Я помолился Богу, на следующий день встал рано, приехал туда и обошел с молитвою все юрты новокрещенных. Потом местного старшину послал к некрещенным жителям Ак-корыма, заказавши ему: ты поезжай к жителям Ак-корыма и передай им слова вернее; передай, меня послал к вам священник сказать вам, что с ним невидимо идет к вам Царь царей и Его Сын и Его слуги, идут они к вам имея о вас великое попечение. Пусть соберутся все, – и старые и молодые и выйдут на берег Чулышмана и встретят их с почетом. Пусть не затворяют дверей юрт своих, чтобы не прогневался на них Сын Царя. Скажи, что так велел сказать священник. Сказавши это, я велел старшине повторить эти слова несколько раз, чтобы он не забыл; и благословивши его, сказал; ты не говори, что сюда принесены иконы: Старшина Яков отправился. Мы, напившись чаю, подняли св. иконы и отправились к ним с пением «Христос воскресе». Приближаясь, увидели, что Ак-Корымские язычники – старые и малые, одевшись в лучшие одежды, стоят на берегу Чулышмана, ожидая нас. Когда мы приблизились, некоторые стали на колени, Я, видя что они так встречают и кланяются, прослезился и стоял несколько времени, не могши проговорить слова. Потом через некоторое время сказал: если хотите быть счастливы, то указывайте дорогу в ваши юрты. Сперва повел нас к себе Чадан; день уже склонялся к вечеру; до юрты Чадана было около версты. Когда мы шли туда с пением, все некрещенные шли по обеим сторонам св. икон. Прибывши в юрту Чадана, я сказал: где поставим эти св. иконы на ночь? Чадан сказал: поставить их в нашей юрте неприлично, ибо в юрте стоят поганые идолы; пусть ночуют в новой деревянной юрте, внутренность которой чиста; я соберу войлоки и покрою ими верх юрты. Сказавши это, он принес войлоки и закрыл. Мы занесли туда в эту юрту св. иконы и поставили там. Некрещенные, вышедшие навстречу, все заходили в эту юрту и с удовольствием рассматривать св. иконы. Я, показывая им образ Спасителя, сказал: «вот образ Иисуса Христа, Сына Царя Царствующих. Я вам прежде говорил о Нем и об Его благости; вы тогда пренебрегали Им. Он невидимо здесь пребывает и весьма жалеет вас, желает, чтобы вы не были слугами диавола, а стали детьми Его, имеющими право получить от Него наследство. Он желает, чтобы вы не попали в ад на мучение вместе с диаволом, но получили нескончаемое блаженство на небесах. Я ваш – Господь Бог – говорит Он, пусть не будут у вас иные боги, кроме Меня. Он желает, чтобы вы не поклонялись ничему, что под небесами или на земле и что под землей, ибо все, что есть на небе; все, что на земле – Мое создание. Я Господь Бог, сотворивший все, – приидите ко мне все и Я упокою вас. Некогда Господь Бог, возносясь от земли на небо, ученикам Своим дал заповедь: идите во весь мир и проповедуйте евангелие всей твари. Кто уверует и крестится, тот спасен будет, а кто не уверует, тот осужден будет. По заповеди Божией, я много раз приходил и беседовал с вами об Истинном Боге и об истинной вере, но вы не веровали в Истинного Бога; теперь Бог как бы Сам пришел к вам в своей иконе. Он Сам здесь невидимо стоит между нами». Затем я рассказал им об Иисусе Христе все, начиная от рождения Его до кончины века. Они, вышедши из юрты, собрались вдали от нас на чистом месте, сели в кружок, курили и около получаса разговаривали между собой. Затем, пришедши к нам, сказали: мы все веруем в Богу, и хотим креститься. Когда вы будете нас крестить? Я сказал: Бог ждет вас каждый час; сейчас записывайте ваших крестных отцов, крестных матерей и ваши имена. И они стали записывать свои имена, своих крестных отцов и матерей. Диакон и псаломщик, сидя каждый отдельно, записывали до самой полуночи. Всех записавшихся было 38 человек. На утро мы учили их молитвам; между прочим, я сказал: в прежние времена уверовали в Бога в один день 40 человек. Один из них отрекся от Бога и тотчас помер, а тридцать девять человек не отреклись от Бога и на главы их сошли с небес светлые венцы. Один язычник, видя это, сказал: из сорока человек, уверовавших в Бога, один отрекся и я видел, что венец, который послан был ему от Бога, опять поднялся на небо. И так, чтобы осталось полное число сорока человек, вместо отрекшегося от Бога, я верую в Него. И он, действительно уверовал в Бога. Теперь у нас до сорока недостает двух. Если бы сегодня крестилось сорок человек, то они уподобились бы тем сорока. Они сказали: кажется, у нас два человека найдется. Сказавши это, они сходили в одну юрту и привели одну девицу; а потом пришел еще один больной. Тогда они сказали: теперь, по милости Божией, стало 40 человек; еще к Соенцам уехали 14 человек и они, когда возвратятся, крестятся. Мы здесь ночевали, а на утро окрестили их во имя Отца и Сына и Св. Духа. Они проводили нас, неся св. иконы до самой переправы через Чулышман, и мы с пением «Христос воскресе из мертвых», возвратились домой. Вскоре после этого я послал им псаломщика поучить их молитвам. В непродолжительном после этого времени и остальные жители уверовали в Бога и крестились.

Когда я приезжал в Улалу на собрание миссионеров, то, поживши здесь около недели, ездили к своим Бачатским Телеутом; жил там более месяца, потом возвратился в Чулышман. Так было около четырех раз. Всякий раз, когда я приезжал туда, крестил тамошних язычников и учил их истинной вере. Прежде чем я начал к ним ездить, новокрещенные жили вместе с некрещенными, уподобляясь там людям, которые платят две дани. Таких людей для меня учить было труднее, чем некрещенных. В следующие годы учить их мне стало полегче, ибо всякий раз, приезжая к ним в великий пост, я заставлял их говеть и в это время обучал их истинной вере и заповедям Божиим и жить сообразно этому учению. Они много раз говорили мне: если бы здесь выстроили церковь и поставили к нам священника, который мог бы учить нас на родном нашем языке, то мы не стали бы колебаться и уклоняться на злое; а я им говорил: если бы колебвться и уклоняться на злое; а я им говорил: сли вы истинно так думаете, то Господь даст вам то, в чем вы нуждаетесь; ибо Господь не отказывает тем, кто просит угодное Ему. Таковые желания дошли до Бога: теперь они имеют у себя каменный храм²⁴ и священника, знающего Телеутский язык. Богу да будет слава во веки веков!

Дети мои! Это описание моей жизни я передаю вам, как завещание для того, чтобы вы работали Господу более, чем сколько я работал Ему. Даю вам мое благословение, которое да будет на детях детей ваших из рода в род из века в век.

Наставление

Детям моим – наследникам

Пусть будет уроком для них эти слова;

Пусть будут наставлением от рода до рода.

Не выходи на брань, держа в руках петлю,

Чтобы не попасть тебе в беду, которой не забыть.

Не выходи на ссору, держа в руках нож

И не будешь плакать, попавши под дело.

Щекотливый язык держи за оградой

И не будешь горевать, попавши в беду.

Держи язык свой под гортанью

И не будет тебе стыдно и на вешнем льду.

Не давай свободы – воли языку на тихом плесе

И не будешь моргать глазами и плакать.

Не многословь громко и не придет после страх на тебя.

Не клевещи на человека и не будешь после печалиться.

Да не исходит из уст твоих нечистое слово

И не будешь предан великому мучению.

Сквернословца не любит Бог

И предаст его мученью, из которого не выйти.

Долгая рука

Не бери у людей лишнего

И не попадешь в горькую беду.

Не протягивай своих рук

И избегнешь будущих мук.

Не подымай руки на того, кто укорил тебя,

И не придет к тебе беда из рукава.

Пусть не жадничает рука твоя

И не будут проклинать тебя люди.

Держи руки на работе,

Принуждай их гнуться.

Гибкая рука созидает (устрояет)

А не гибкая портит.

Твори руками милостыню

И будешь после радоваться.

Хвастливый герой не разбогатеет

Не будь хвастлив геройством,

И будь воздержен при довольстве.

Горделивый герой смирится,

Он потеряет голову, – и не будет его.

Сокращается жизнь того, кто хвалится силою

И он не увидит света солнечного.

Не хвались чином перед старшим тебя.

Не тщеславься своим преимуществом.

Старшим будь послушен,

Что услышишь, помни.

Пред сановником будь смирен.

Не будь дерзок и увертлив.

Пред начальником твоим будь кроток,

Послушливо склоняй пред ним голову,

Наставления его слушай,

Не будь напыщен и дерзок.

Удовлетвори желание его и почитай его.

Не будь честолюбив и непокорен,

Пред начальником не возносись;

Знанием твоим не хвались.

Пред людьми не красуйся,

Поминай последняя твоя и смирися.

Пред народом не показывай своего господства

И не будешь осмеян и посрамлен.

Не притворяйся и не извивайся, как змея,

И не будешь злословим невинно.

Не обольщай людей своей ложною добротою

И не испытаешь печали от злословия.

Не гордись ни властью, ни богатством,

Живи, как Бог определил, не будь высокоумен

И не подвергнешься великим мукам.

Не замышляй зла на человека

И не постигнет тебя зло.

Злоумышленник будет проклят

И пойдет во ад, в огненную тьму.

Дети мои!

Плоть моя и кости мои ослабли,

Я жду пришествия Вестника.

Жизнь моя сократилась

Долго ли еще проживу, не знаю,

Силы мои ослабли.

Долго ли продлится день мой, не знаю

Путь жизни моей сократился.

Слова речи моей истощились,

Огонь очей моих стал гаснуть…

Помышления задерживаются в груди моей

Много я пережил печалей.

Истощились мои рассказы.

Бодрость моя стала оставлять меня

Я стал подобен пленнику.

Не быть мне вечно бессмертным.

Жду я дня моей смерти.

Да будет воля Бога, Творца моего,

Его власть принять меня.

Не отступая от Него, я молюсь:

Боже, Создатель Мой, не оставь меня!

Помышляя о последнем моем, прошу:

Очисти согрешения мои, Боже!