Молитвенница … со сваркой в руках
25 января — день памяти матушки Феклы (Коняшевой), первой алтарницы Троицкого собора, а затем – первой настоятельницы возрожденного Введено-Оятского монастыря.
Анастасия Коренькова
«В наше время святых нет», – думаем мы, читая истории подвижников прошлого. И в самом деле, ну где найти место святости в наш банальный век скоростного Интернета и фаст-фуда? Но это только на первый взгляд. Если внимательно оглядеться, то можно с удивлением обнаружить, что рядом с тобой живет, трудится, несет свой молитвенный подвиг человек, может быть, совсем незаметный, который вдруг обретает от Господа такие дары, какие не даются просто так… И уже своим существованием такие люди разрушают привычный взгляд на вещи, заставляя снова и снова повторять: «Дивен Бог во святых своих!»
Когда осенью 2013 года мы, группа прихожан Свято-Троицкого Измайловского собора, отправились во Введено-Оятский монастырь, меня поразила услышанная по дороге туда, в автобусе, история первой настоятельницы возрожденной обители, матушки Феклы. До своего пострига Лидия Александровна Коняшева работала в нашем соборе. Вместе с первым клиром и приходским советом «приняла удар» самых тяжелых работ в только что переданном Церкви храме. Своими руками вынесла оттуда не один пуд грязи – в самом буквальном смысле. А потом отправилась вместе с остальными «сослуживцами» на берега Ояти, трудиться на подворье собора. Да так и осталась там одна, на всю зиму, чтобы восстановить на этом месте уже не подворье, а монастырь, имевший славное прошлое и разрушенный в годы советской власти. Чтобы поделиться с читателями столь потрясающей историей, я написала тогда текст в блог.
Прошел год. И тут неожиданно получаю письмо. Меня разыскала православный экскурсовод, которая возит группы во Введено-Оятский монастырь. Но интерес Ольги, так ее зовут, был не только сугубо профессиональным: моя новая знакомая рассказала, что очень любит эту обитель, почитает матушку Феклу и хотела бы узнать о ней как можно больше. Но беда в том, что сведений о матушке не так-то много. Два небольших видеофильма (причем, записи не очень хорошего качества), да устные рассказы людей, знавших ее, – вот, пожалуй, и все. А ведь время неумолимо бежит вперед! В 1997 году покинула этот мир монахиня Фекла, в почтенном возрасте и многие из ее соработников, помощников, сестер…. И вот, пока есть такая возможность, Ольга предложила предпринять очень важное дело – собрать воспоминания о матушке Фекле. Подготовить какой-то материал. Что мы, с Божьей помощью, и начали делать. Повторю, для меня это очень важно еще и потому, что имеет непосредственное отношение к истории нашего Свято-Троицкого Измайловского собора.
Фотографии матушки Феклы найти очень трудно. Поэтому в качестве иллюстраций использованы кадры из небольшого фильма, снятого православным телеканалом
«Простая русская баба»...
Как написано в личном деле, хранящемся на Балтийском заводе, Лидия Коняшева родилась 25 октября 1930 года в деревне в Кировской области. Рано осталась сиротой: отец умер в 1940-м, через год не стало и мамы. Девочка жила у родни, помогая вести хозяйство: пасла скотину, работала в огороде, – словом, делала все то, чем занимаются на селе. А потом отправилась в Ленинград. В 1948 году устроилась на Балтийский завод, причем на мужскую работу – сварщицей. Так, в дыму, копоти и грязи, она и протрудилась 28 лет. В 1976 году пришлось уволиться: из-за инвалидности первой группы работать ей было больше нельзя.
Как говорят, Лидия Александровна получила тяжелую травму, приковавшую ее к постели. Ее парализовало. И вот эта болезнь, судя по всему, стала поворотной точкой, превратив ударницу соцтруда в подвижницу. Считается, что Лидия была еще в детстве крещена и всегда верила в Бога. Это косвенно подтверждает то, что она не состояла в партии. Судя по всему, в больнице, терзаемая сильной болью, героиня нашего рассказа начала молиться. Причем, как говорится в одном из документальных фильмов, глядя из окна палаты на синие купола не действовавшего тогда Свято-Троицкого Измайловского собора. И произошло чудо. Господь воздвиг ее от одра болезни.
Чем было заполнено последующее десятилетие? Сведений немного. Известно, что Лидия Александровна, вновь обретя способность двигаться, трудилась на различных послушаниях в Пюхтицком монастыре, в Николо-Богоявленском соборе, в храме Иоанна Богослова в Ленинградских (ныне – вновь Санкт-Петербургских) Духовных школах, в храме Воскресения Христова у Варшавского вокзала. Клирик последнего, протоиерей Стефан Дымша, и позвал трудолюбивую женщину с собой в только что переданный общине Троицкий Измайловский собор. Был 1990 год.
Никто из нынешних клириков нашего собора, увы, уже не застал в храме Лидию Александровну. Практически никто и среди прихожан – все-таки, в приходе тоже происходит «смена поколений». Но кое-кого мы все-таки нашли. Так, например, на одну из воскресных служб в Троицкий собор приехал Николай Федорович Крупенков, который помогал восстанавливать собор в 1990-е (теперь редко бывает в нашем храме). Он подтвердил, что хорошо помнит Лидию Александровну.
«Мы познакомились, по-моему, в 1990 году, – рассказал Николай Федорович. – Шли тяжелые работы по восстановлению храма: только из подвала мы вывезли 700 МАЗов мусора – это только то, что я лично насчитал. Было трудно и с деньгами: одна банка кильки на пять человек – вот и весь наш обед… Приходили разные люди, много их было, но почему-то они и уходили быстро. А ее лично я запомнил, потому что удивительный был человек. Ведь обычно как? Когда народ собирается, самое главное – встать и идти работать: мы же, православные, отличаемся тем, что долго начинаем разговаривать. А этот человек взял и пошел. Надо лопату – взял лопату. Надо сварку – взял сварку. Вятская, ухватистая, Лидия никакой грязной работы не боялась. И никого не боялась, кроме Бога».
По воспоминаниям нашего собеседника, Лидия Александровна была «простой русской бабой», которая «упорством своим и верой» внушала уважение окружающим. И все же, и все же… Работая с нею бок о бок рядом, окружающие даже не догадывались, какая неординарная судьба ждет Коняшеву. О словах «подвиг», «святость» тогда и речи не было.
«В ее словах был Господь»
Первая «двадцатка», община, получившая на руки наш Свято-Троицкий собор, состояла из людей высокообразованных, ученых: сотрудников Русского музея, Пушкинского дома и т.д. И вот эти профессора «переквалифицировались» в дворников: засучив рукава, взяв руки в лопаты, вывозили мусор из храма, штукатурили стены, вставляли окна, осушали затопленный подвал, вывозили обнаруженные там человеческие останки… Одним из членов «двадцатки» был известный в городе художник, человек, который тоже заслуживает отдельного рассказа, Константин Иванов. Именно он создал временный иконостас из фанеры, который два десятка лет прослужил в главном приделе собора – большинство прихожан его еще помнят. С Константином Кирилловичем мы встретились у него в мастерской – именно там, где и создавался тот иконостас, а также многие иконы Троицкого собора.
Константин Иванов в своей мастерской
Константин Кириллович хорошо помнит Лидию Александровну – вместе, как говорится, съеден не один пуд соли. Более того, он записал ее имя в свой синодик и молится о упокоении ее души каждый день. А все, что связано с восстановлением нашего собора, приемом подворья на берегу Ояти и матушкой Феклой, он собрал и зафиксировал. Я очень благодарна Константину Кирилловичу за то, что, несмотря на большую занятость, он согласился со мной поговорить, выкроил время и рассказал все, что вспомнил.
«Собору, где не было окон, летали птицы и бегали огромные крысы, нужна была алтарница, – начал свой рассказ художник. – Холодина, воды нет, туалета нет, – а службы уже начались. И вот как раз в это время пришла Лидия Александровна. Степенная, уравновешенная, внутренне намоленная – это ощущалось. Она стала алтарницей. Стала ухаживать за собором, убирать. Шли штукатурные работы, в помещении все время летала пыль: Лидия ее постоянно убирала».
По словам Константина Кирилловича, 60-летняя алтарница была немногословной. Но тем ценнее были слова, обращенные к другим людям. Так, мой собеседник свято хранит в памяти слова Лидии Александровны, сказанные о его картинах.
«Я был тогда молодой, и она называла меня «Константинушка». И вот как-то раз она подходит и очень серьезно говорит: «Константинушка, в твоих иконах есть Господь. Запомни, это не ты пишешь – это Он руководит твоей рукой», – вспоминает художник. – Из ее уст это исходило не просто как фраза, в этих словах тоже был Господь».
2 апреля 1991 года члены приходского совета во главе с протоиереем Стефаном Дымшей отправились в совхоз «Ильич» в Лодейнопольском районе Ленинградской области. На место, где ранее была тюрьма, а до нее – мужской Введено-Оятский монастырь. Заброшенный монастырский комплекс решили взять как подворье. Во второй выезд на берега Ояти (16-17 мая) вопрос о передаче 106 га земли возвращенному Церкви монастырю был решен положительно. А в августе – это была уже третья поездка «двадцатки» в Лодейнопольский район – на противоположном берегу Ояти был установлен поклонный крест, изготовленный одним из жителей находящегося близ поселка. С этого момента, по сути, началось возрождение обители.
На мой вопрос, зачем находившийся в удручающем состоянии собор решил взять себе еще и подворье, Константин Кирилллович ответил так: «Нищета была – надо было видеть. Нас спасала гуманитарная помощь с Запада. Приходили машины и привозили питание. В магазинах же ничего не было. Голод. И вдруг неожиданно пришла идея: а что, если взять Введено-Оятский монастырь, где был совхоз и полное запустение, – как подсобное хозяйство?»
То есть, фактически, эти земли предполагалось использовать как огород.
«Когда мы приехали туда вместе с отцом Стефаном, то увидели удручающую картину: болото, трясина, – ходить невозможно. Все раздолбано – в жутком состоянии. Храм, который сейчас привели в порядок, представлял из себя руину. Как и колокольня. Все обваливается, падает. Но заключенных уже не было», – вспоминает Иванов.
Сначала была идея изготовить для разрушенного храма временный картонный иконостас, и Константин Кириллович начал подготовку к работе. Но потом от этих планов отказались. И первые иконы в восстанавливаемом храме обители появились еще очень нескоро.
… За летом пришла осень. «Измайловцы» вернулись в Петербург. Но… не все. Лидия Александровна Коняшева решила зимовать на Ояти. Совершенно одна.
«Справа от церкви находился двухэтажный барак, оставшийся от тюрьмы, в нем она и поселилась, – рассказал Иванов. – Видимо, топила печь в одной из комнат (все остальное – ледник), носила воду из реки… И, действительно, первую зиму была совершенно одна. Но постепенно начала собирать вокруг себя людей: офицерских жен из стоявших поблизости частей, монахинь, которые стали постепенно-постепенно все приводить в порядок».
А вот так восстановленная обитель выглядит в наши дни
Знаменитый источник, притягивающий множество паломников
Почему хоть и закаленная трудностями всей своей жизни, но все же немолодая и нездоровая физически женщина решилась на такой «экстрим», как одинокая зимовка практически в «чистом поле», так до конца и не ясно. Говорят, ей было видение: если хотя бы одного человека не останется в Ояти, монастырь никогда не возродится. А то, что это место должно быть именно монастырем, а не подворьем городского храма, стало понятно очень быстро. Приходской совет Троицкого собора отказался от представлявшейся удачной идеи.
12 мая 1993 года архимандрит Симон (Гетя) (ныне епископ Мурманский и Мончегонский) совершил постриг инокини Лидии во Введенском храме, а 17 июня того же года – в мантию, с именем Феклы, девы. 27 декабря того же года Введено-Оятский монастырь был официально возрожден, и вскоре его настоятельницей стала монахиня Фекла.
Константин Кириллович видел матушку Феклу всего один раз: однажды, проезжая мимо, зашел в монастырь. Настоятельница узнала его, поздоровалась, но разговора не получилось – художника торопили спутники. Больше они не встретились.
«Под благословение шли даже коровы»
Удивительным образом разворачивалась работа над этой статьей о матушке Фекле. Наши собеседники раскрывали перед нами разные периоды жизни монахини, и чем дальше, тем интереснее становились свидетельства. И, честно говоря, тем интереснее становилась работа над материалом.
Из мастерской художника Господь привел нас на подворье Оптиной Пустыни в Петербурге, что на набережной Лейтенанта Шмидта. В книжной лавке подворья уже много лет работает Вера Чижевская. Ей посчастливилось целых два года (1993-1995) быть, жить, трудиться рядом с матушкой Феклой. Вера несла «евангельское» послушание в восстанавливающемся монастыре – пасла овец. Как это происходило, и что привело ее, научного сотрудника, в Оять, она рассказала нам.
«В 1993 году я попала в очень тяжелую ситуацию: меня, ведущего инженера института лабораторной техники, сократили. Больная от случившегося стресса, я, по совету знакомой, купила билет на поезд и приехала во Введено-Оятский монастырь», – поведала Вера.
Здесь надо добавить, что наша рассказчица на тот момент была абсолютно нецерковным человеком. Она только начинала делать робкие шаги в сторону храма и, по правде сказать, лишь из вежливости записала продиктованный своей знакомой адрес Введено-Оятского монастыря. Она не собиралась туда ехать. Сначала. А вот потом словно какая-то сила заставила ее отправиться на Московский вокзал, сесть на поезд и отправиться в обитель. И первое, что сделала матушка Фекла – заставила свою гостью креститься.
««Ты некрещеная, у тебя на лбу нет креста», – заявила мне матушка при первой встрече, – вспоминает Вера. – Я была поражена: она видит, что есть, что было и что будет. Такая мысль мелькнула».
Поскольку женщина была из семьи атеистов и, действительно, не знала, была ли крещена, то поспешила креститься. В монастыре к тому времени храм еще не восстановили, и своих священников не было, пришлось ехать в Петербург. Но потом Вера снова вернулась в Оять. И на два года всецело предала себя в руки матушки, учась смирению, послушанию и любви.
«Матушка, меня сократили, выбросили на помойку!» – пожаловалась уволенная из института Чижевская. И услышала потрясший ее ответ: «Нет, это они остались на помойке, – тебе нельзя было там уже находиться, поэтому Господь тебя убрал».
Вера Чижевская на похоронах матушки Феклы в 1997 году. Кадр из телефильма
Вера вспоминает, что матушка благословила ее ежедневно омываться во вновь открывшемся тогда источнике. Его уникальная соленая вода действительно творила чудеса: немолодая и обремененная болячками женщина больше не нуждалась в лекарствах, которыми был буквально забит холодильник городской квартиры. Ну, а в качестве «трудотерапии» было очень символичное послушание: пасти овец и коз (а их было больше 60).
«Матушка благословила молиться, пока пасу овец, – рассказывает Вера. – Я говорю: да я молитв-то не знаю, кроме «Отче наш» и «Богородице, Дево, радуйся». А она: «А ты выйди в поле и кричи во все горло, чтобы тебя Господь услышал!» И вот я в поле выйду и кричу. Овцы слушают. Интересно, что они очень любят молитву. Пока ты читаешь ее, даже про себя, они идут с тобой рядом. Стоит только мыслями уйти в мир – все! Все стадо – на монастырскую капусту!»
По воспоминаниям нашей собеседницы, нести послушание было очень нелегко.
«С утра до вечера со скотиной: утром надо напоить ее, а ведь водопровода не было – приходилось с речки в бидонах принести, – описывает Вера распорядок дня. – Потом картошку мелкую набрать в подвале, вымыть ее – опять же, в ледяной воде. Потом эту картошку сварить, комбикорма, сена принести. А там кипы такие – по 50 килограмм. Тащишь кипу эту, а овечки еще прилипнут к тебе, штук 10, как пиявки. Тащишь их в хлев (смеется).
Днем в поле. Вот овцы два часа жуют, потом час отдыхают. И вот еле идешь за ними: поскорее бы вы легли, поскорее бы наелись! Потом они ложатся, я на землю с ними, – очень уставала. Вечером вернешься в свою «келью» (а на самом деле, в здание из силикатного кирпича, где вместо стекол пленка натянута была), весь измазанный, и лишь бы только лечь. Спали, конечно, в одежде».
А еще – голод. По выражению Веры, «ешь-вода, пей-вода». На этом фоне примечателен случай, как послушницы однажды по ошибке сварили коровам свеклу.
«Ее и нам-то не варили, а тут – скотине скормили. Ну, думаем, сейчас будет нам по первое число! Матушка строгая была, – рассказывает Вера. – Выходим во двор, а матушка стоит во дворе, с поварихой Надеждой разговаривает. Мы с трепетом подходим под благословение, а она так хитро посмотрела и поварихе говорит: «Надежда, ты что-то нам давно борща не варила!» (смеется) Никто ничего не понял. Кроме нас».
Благословение – отдельный разговор. Чтобы выработать смирение у прибывших из города послушниц, матушка ввела такое правило. Если кто-то видел настоятельницу во дворе и не подходил под ее благословение, то мог получить, как рассказывают, 100 поклонов или какое-нибудь другое наказание. Так что попробуй пройти мимо! И, как говорят, когда матушка Фекла выходила во двор, под благословение шли… даже коровы.
Внимательный читатель, наверное, отметит, что в первой и второй части рассказа мы словно повествуем о двух разных людях. Тихая труженица Лидия Александровна и достаточно жесткая монахиня Фекла, которой многое открыто (сестры так и говорили – прозорливая). Когда произошла эта перемена? Рискнем предположить, что именно в ту одинокую зиму, ставшую настоящим подвигом тогда еще даже не монахини. Видимо, за это Господь дал ей Свои дары.
Мы попросили Веру Чижевскую вспомнить какие-то особые случаи, связанные с матушкой. И вот, что она рассказала.
В монастырь приехал армянский мальчик, член Армяно-Григорианской церкви. А у Введенского храма, кроме того, что ни окон-ни дверей, так еще крыша драная была, кусок железа задрался. И вот матушка отправила этого мальчика чинить крышу. И вдруг слышит пение в храме – служба идет! В храме, где даже пола не было! Мальчик спустился вниз – никого нет, храм пустой. Снова поднялся вверх – и снова слышит пение. С удивлением подошел к матушке: «Что это такое?» Она отвечает: «Храм разрушен – ангелы служат».
«Это ему, видно, открыто было для какого-то вразумления, – добавляет Вера. – Я как раз присутствовала при этом».
Также, по словам нашей собеседницы, матушка лично рассказала ей, что причиной ее паралича стал несчастный случай на Балтийском заводе – Лидия упала и разбилась. Пережила клиническую смерть. Она рассказала сестрам, что побывала на Божьем суде.
«По ее словам, она увидела себя распятой на якоре, похожем на тот, какие были на Балтийском заводе. В легком, словно шелковом, платье. И вот, чаша весов. Два ангела по обе стороны: и светлый ангел, и падший дух. Каждый день жизни просматривается, кладется на чашу весов. И в какой-то момент чаша весов перевешивает в сторону дурных дел. Тогда ангел-хранитель кладет на чашу весов записочку, которая перевесила злые дела. Что было в той записочке? А, оказывается, однажды на заводском собрании Лидия какую-то женщину утешила. И это доброе слово перевесило все.
По словам матушки, Господь сказал ей, что заберет ее сестру, а Лидия ему еще послужит на земле. И, действительно, вскоре умерла ее сестра, вполне здоровая. А она, с диабетом, одной почкой, высоким давлением, выжила».
К слову сказать, подкошенное здоровье матушки все-таки не вынесло тяжелых трудов по восстановлению обители. Она ушла достаточно рано, всего в 66 лет (ее не стало 25 января 1997 года).
Похороны...
А это могила матушки. Фото сделано уже в наши дни
А что касается жесткости, то да, подтверждает Вера. Могла стукнуть кулаком по спине, если сестры отвлекались во время молитвы.
– Однажды во время молитвы перед трапезой я отвлеклась: ко мне подошла маленькая дочка одной из сестер, и я к ней наклонилась – что-то ответить, – вспоминает Чижевская. – А матушка ко мне тихо подошла и как двинет кулаком между ребер! А кулак у нее как два моих (смеется). Я чуть не заплакала. И как с моим горячим характером не фыркнула и не уехала? А вот что-то меня остановило… Выстояла, выдержала. Наверное, даже по молитве матушкиной, потому что я человек вспыльчивый…
Так сложились обстоятельства, что наша рассказчица, прожив два года в монастыре, «встав на ноги», вновь вернулась в мир. Но, оглядываясь назад, признается: если бы сейчас была жива матушка Фёкла, то Вера бы бросила все и уехала к ней. Потому что такой любви – настоящей, материнской, требовательной, – она не встречала больше нигде.
… Пока на этом месте мы ставим точку. Если даст Бог, то работа по сбору информации о матушке Фекле, ее жизни будет продолжена. Очень интересно было бы поговорить с духовными дочерьми матушки, трое из которых – уже игумении в монастырях Ленинградской и Тверской областей. Но это процесс небыстрый, а нам так хотелось подготовить материал к дню памяти матушки. Так что, продолжение следует...
25 января — день памяти матушки Феклы (Коняшевой), первой алтарницы Троицкого собора, а затем – первой настоятельницы возрожденного Введено-Оятского монастыря.
Анастасия Коренькова
«В наше время святых нет», – думаем мы, читая истории подвижников прошлого. И в самом деле, ну где найти место святости в наш банальный век скоростного Интернета и фаст-фуда? Но это только на первый взгляд. Если внимательно оглядеться, то можно с удивлением обнаружить, что рядом с тобой живет, трудится, несет свой молитвенный подвиг человек, может быть, совсем незаметный, который вдруг обретает от Господа такие дары, какие не даются просто так… И уже своим существованием такие люди разрушают привычный взгляд на вещи, заставляя снова и снова повторять: «Дивен Бог во святых своих!»
Когда осенью 2013 года мы, группа прихожан Свято-Троицкого Измайловского собора, отправились во Введено-Оятский монастырь, меня поразила услышанная по дороге туда, в автобусе, история первой настоятельницы возрожденной обители, матушки Феклы. До своего пострига Лидия Александровна Коняшева работала в нашем соборе. Вместе с первым клиром и приходским советом «приняла удар» самых тяжелых работ в только что переданном Церкви храме. Своими руками вынесла оттуда не один пуд грязи – в самом буквальном смысле. А потом отправилась вместе с остальными «сослуживцами» на берега Ояти, трудиться на подворье собора. Да так и осталась там одна, на всю зиму, чтобы восстановить на этом месте уже не подворье, а монастырь, имевший славное прошлое и разрушенный в годы советской власти. Чтобы поделиться с читателями столь потрясающей историей, я написала тогда текст в блог.
Прошел год. И тут неожиданно получаю письмо. Меня разыскала православный экскурсовод, которая возит группы во Введено-Оятский монастырь. Но интерес Ольги, так ее зовут, был не только сугубо профессиональным: моя новая знакомая рассказала, что очень любит эту обитель, почитает матушку Феклу и хотела бы узнать о ней как можно больше. Но беда в том, что сведений о матушке не так-то много. Два небольших видеофильма (причем, записи не очень хорошего качества), да устные рассказы людей, знавших ее, – вот, пожалуй, и все. А ведь время неумолимо бежит вперед! В 1997 году покинула этот мир монахиня Фекла, в почтенном возрасте и многие из ее соработников, помощников, сестер…. И вот, пока есть такая возможность, Ольга предложила предпринять очень важное дело – собрать воспоминания о матушке Фекле. Подготовить какой-то материал. Что мы, с Божьей помощью, и начали делать. Повторю, для меня это очень важно еще и потому, что имеет непосредственное отношение к истории нашего Свято-Троицкого Измайловского собора.
Фотографии матушки Феклы найти очень трудно. Поэтому в качестве иллюстраций использованы кадры из небольшого фильма, снятого православным телеканалом
«Простая русская баба»...
Как написано в личном деле, хранящемся на Балтийском заводе, Лидия Коняшева родилась 25 октября 1930 года в деревне в Кировской области. Рано осталась сиротой: отец умер в 1940-м, через год не стало и мамы. Девочка жила у родни, помогая вести хозяйство: пасла скотину, работала в огороде, – словом, делала все то, чем занимаются на селе. А потом отправилась в Ленинград. В 1948 году устроилась на Балтийский завод, причем на мужскую работу – сварщицей. Так, в дыму, копоти и грязи, она и протрудилась 28 лет. В 1976 году пришлось уволиться: из-за инвалидности первой группы работать ей было больше нельзя.
Как говорят, Лидия Александровна получила тяжелую травму, приковавшую ее к постели. Ее парализовало. И вот эта болезнь, судя по всему, стала поворотной точкой, превратив ударницу соцтруда в подвижницу. Считается, что Лидия была еще в детстве крещена и всегда верила в Бога. Это косвенно подтверждает то, что она не состояла в партии. Судя по всему, в больнице, терзаемая сильной болью, героиня нашего рассказа начала молиться. Причем, как говорится в одном из документальных фильмов, глядя из окна палаты на синие купола не действовавшего тогда Свято-Троицкого Измайловского собора. И произошло чудо. Господь воздвиг ее от одра болезни.
Чем было заполнено последующее десятилетие? Сведений немного. Известно, что Лидия Александровна, вновь обретя способность двигаться, трудилась на различных послушаниях в Пюхтицком монастыре, в Николо-Богоявленском соборе, в храме Иоанна Богослова в Ленинградских (ныне – вновь Санкт-Петербургских) Духовных школах, в храме Воскресения Христова у Варшавского вокзала. Клирик последнего, протоиерей Стефан Дымша, и позвал трудолюбивую женщину с собой в только что переданный общине Троицкий Измайловский собор. Был 1990 год.
Никто из нынешних клириков нашего собора, увы, уже не застал в храме Лидию Александровну. Практически никто и среди прихожан – все-таки, в приходе тоже происходит «смена поколений». Но кое-кого мы все-таки нашли. Так, например, на одну из воскресных служб в Троицкий собор приехал Николай Федорович Крупенков, который помогал восстанавливать собор в 1990-е (теперь редко бывает в нашем храме). Он подтвердил, что хорошо помнит Лидию Александровну.
«Мы познакомились, по-моему, в 1990 году, – рассказал Николай Федорович. – Шли тяжелые работы по восстановлению храма: только из подвала мы вывезли 700 МАЗов мусора – это только то, что я лично насчитал. Было трудно и с деньгами: одна банка кильки на пять человек – вот и весь наш обед… Приходили разные люди, много их было, но почему-то они и уходили быстро. А ее лично я запомнил, потому что удивительный был человек. Ведь обычно как? Когда народ собирается, самое главное – встать и идти работать: мы же, православные, отличаемся тем, что долго начинаем разговаривать. А этот человек взял и пошел. Надо лопату – взял лопату. Надо сварку – взял сварку. Вятская, ухватистая, Лидия никакой грязной работы не боялась. И никого не боялась, кроме Бога».
По воспоминаниям нашего собеседника, Лидия Александровна была «простой русской бабой», которая «упорством своим и верой» внушала уважение окружающим. И все же, и все же… Работая с нею бок о бок рядом, окружающие даже не догадывались, какая неординарная судьба ждет Коняшеву. О словах «подвиг», «святость» тогда и речи не было.
«В ее словах был Господь»
Первая «двадцатка», община, получившая на руки наш Свято-Троицкий собор, состояла из людей высокообразованных, ученых: сотрудников Русского музея, Пушкинского дома и т.д. И вот эти профессора «переквалифицировались» в дворников: засучив рукава, взяв руки в лопаты, вывозили мусор из храма, штукатурили стены, вставляли окна, осушали затопленный подвал, вывозили обнаруженные там человеческие останки… Одним из членов «двадцатки» был известный в городе художник, человек, который тоже заслуживает отдельного рассказа, Константин Иванов. Именно он создал временный иконостас из фанеры, который два десятка лет прослужил в главном приделе собора – большинство прихожан его еще помнят. С Константином Кирилловичем мы встретились у него в мастерской – именно там, где и создавался тот иконостас, а также многие иконы Троицкого собора.
Константин Иванов в своей мастерской
Константин Кириллович хорошо помнит Лидию Александровну – вместе, как говорится, съеден не один пуд соли. Более того, он записал ее имя в свой синодик и молится о упокоении ее души каждый день. А все, что связано с восстановлением нашего собора, приемом подворья на берегу Ояти и матушкой Феклой, он собрал и зафиксировал. Я очень благодарна Константину Кирилловичу за то, что, несмотря на большую занятость, он согласился со мной поговорить, выкроил время и рассказал все, что вспомнил.
«Собору, где не было окон, летали птицы и бегали огромные крысы, нужна была алтарница, – начал свой рассказ художник. – Холодина, воды нет, туалета нет, – а службы уже начались. И вот как раз в это время пришла Лидия Александровна. Степенная, уравновешенная, внутренне намоленная – это ощущалось. Она стала алтарницей. Стала ухаживать за собором, убирать. Шли штукатурные работы, в помещении все время летала пыль: Лидия ее постоянно убирала».
По словам Константина Кирилловича, 60-летняя алтарница была немногословной. Но тем ценнее были слова, обращенные к другим людям. Так, мой собеседник свято хранит в памяти слова Лидии Александровны, сказанные о его картинах.
«Я был тогда молодой, и она называла меня «Константинушка». И вот как-то раз она подходит и очень серьезно говорит: «Константинушка, в твоих иконах есть Господь. Запомни, это не ты пишешь – это Он руководит твоей рукой», – вспоминает художник. – Из ее уст это исходило не просто как фраза, в этих словах тоже был Господь».
2 апреля 1991 года члены приходского совета во главе с протоиереем Стефаном Дымшей отправились в совхоз «Ильич» в Лодейнопольском районе Ленинградской области. На место, где ранее была тюрьма, а до нее – мужской Введено-Оятский монастырь. Заброшенный монастырский комплекс решили взять как подворье. Во второй выезд на берега Ояти (16-17 мая) вопрос о передаче 106 га земли возвращенному Церкви монастырю был решен положительно. А в августе – это была уже третья поездка «двадцатки» в Лодейнопольский район – на противоположном берегу Ояти был установлен поклонный крест, изготовленный одним из жителей находящегося близ поселка. С этого момента, по сути, началось возрождение обители.
На мой вопрос, зачем находившийся в удручающем состоянии собор решил взять себе еще и подворье, Константин Кирилллович ответил так: «Нищета была – надо было видеть. Нас спасала гуманитарная помощь с Запада. Приходили машины и привозили питание. В магазинах же ничего не было. Голод. И вдруг неожиданно пришла идея: а что, если взять Введено-Оятский монастырь, где был совхоз и полное запустение, – как подсобное хозяйство?»
То есть, фактически, эти земли предполагалось использовать как огород.
«Когда мы приехали туда вместе с отцом Стефаном, то увидели удручающую картину: болото, трясина, – ходить невозможно. Все раздолбано – в жутком состоянии. Храм, который сейчас привели в порядок, представлял из себя руину. Как и колокольня. Все обваливается, падает. Но заключенных уже не было», – вспоминает Иванов.
Сначала была идея изготовить для разрушенного храма временный картонный иконостас, и Константин Кириллович начал подготовку к работе. Но потом от этих планов отказались. И первые иконы в восстанавливаемом храме обители появились еще очень нескоро.
… За летом пришла осень. «Измайловцы» вернулись в Петербург. Но… не все. Лидия Александровна Коняшева решила зимовать на Ояти. Совершенно одна.
«Справа от церкви находился двухэтажный барак, оставшийся от тюрьмы, в нем она и поселилась, – рассказал Иванов. – Видимо, топила печь в одной из комнат (все остальное – ледник), носила воду из реки… И, действительно, первую зиму была совершенно одна. Но постепенно начала собирать вокруг себя людей: офицерских жен из стоявших поблизости частей, монахинь, которые стали постепенно-постепенно все приводить в порядок».
А вот так восстановленная обитель выглядит в наши дни
Знаменитый источник, притягивающий множество паломников
Почему хоть и закаленная трудностями всей своей жизни, но все же немолодая и нездоровая физически женщина решилась на такой «экстрим», как одинокая зимовка практически в «чистом поле», так до конца и не ясно. Говорят, ей было видение: если хотя бы одного человека не останется в Ояти, монастырь никогда не возродится. А то, что это место должно быть именно монастырем, а не подворьем городского храма, стало понятно очень быстро. Приходской совет Троицкого собора отказался от представлявшейся удачной идеи.
12 мая 1993 года архимандрит Симон (Гетя) (ныне епископ Мурманский и Мончегонский) совершил постриг инокини Лидии во Введенском храме, а 17 июня того же года – в мантию, с именем Феклы, девы. 27 декабря того же года Введено-Оятский монастырь был официально возрожден, и вскоре его настоятельницей стала монахиня Фекла.
Константин Кириллович видел матушку Феклу всего один раз: однажды, проезжая мимо, зашел в монастырь. Настоятельница узнала его, поздоровалась, но разговора не получилось – художника торопили спутники. Больше они не встретились.
«Под благословение шли даже коровы»
Удивительным образом разворачивалась работа над этой статьей о матушке Фекле. Наши собеседники раскрывали перед нами разные периоды жизни монахини, и чем дальше, тем интереснее становились свидетельства. И, честно говоря, тем интереснее становилась работа над материалом.
Из мастерской художника Господь привел нас на подворье Оптиной Пустыни в Петербурге, что на набережной Лейтенанта Шмидта. В книжной лавке подворья уже много лет работает Вера Чижевская. Ей посчастливилось целых два года (1993-1995) быть, жить, трудиться рядом с матушкой Феклой. Вера несла «евангельское» послушание в восстанавливающемся монастыре – пасла овец. Как это происходило, и что привело ее, научного сотрудника, в Оять, она рассказала нам.
«В 1993 году я попала в очень тяжелую ситуацию: меня, ведущего инженера института лабораторной техники, сократили. Больная от случившегося стресса, я, по совету знакомой, купила билет на поезд и приехала во Введено-Оятский монастырь», – поведала Вера.
Здесь надо добавить, что наша рассказчица на тот момент была абсолютно нецерковным человеком. Она только начинала делать робкие шаги в сторону храма и, по правде сказать, лишь из вежливости записала продиктованный своей знакомой адрес Введено-Оятского монастыря. Она не собиралась туда ехать. Сначала. А вот потом словно какая-то сила заставила ее отправиться на Московский вокзал, сесть на поезд и отправиться в обитель. И первое, что сделала матушка Фекла – заставила свою гостью креститься.
««Ты некрещеная, у тебя на лбу нет креста», – заявила мне матушка при первой встрече, – вспоминает Вера. – Я была поражена: она видит, что есть, что было и что будет. Такая мысль мелькнула».
Поскольку женщина была из семьи атеистов и, действительно, не знала, была ли крещена, то поспешила креститься. В монастыре к тому времени храм еще не восстановили, и своих священников не было, пришлось ехать в Петербург. Но потом Вера снова вернулась в Оять. И на два года всецело предала себя в руки матушки, учась смирению, послушанию и любви.
«Матушка, меня сократили, выбросили на помойку!» – пожаловалась уволенная из института Чижевская. И услышала потрясший ее ответ: «Нет, это они остались на помойке, – тебе нельзя было там уже находиться, поэтому Господь тебя убрал».
Вера Чижевская на похоронах матушки Феклы в 1997 году. Кадр из телефильма
Вера вспоминает, что матушка благословила ее ежедневно омываться во вновь открывшемся тогда источнике. Его уникальная соленая вода действительно творила чудеса: немолодая и обремененная болячками женщина больше не нуждалась в лекарствах, которыми был буквально забит холодильник городской квартиры. Ну, а в качестве «трудотерапии» было очень символичное послушание: пасти овец и коз (а их было больше 60).
«Матушка благословила молиться, пока пасу овец, – рассказывает Вера. – Я говорю: да я молитв-то не знаю, кроме «Отче наш» и «Богородице, Дево, радуйся». А она: «А ты выйди в поле и кричи во все горло, чтобы тебя Господь услышал!» И вот я в поле выйду и кричу. Овцы слушают. Интересно, что они очень любят молитву. Пока ты читаешь ее, даже про себя, они идут с тобой рядом. Стоит только мыслями уйти в мир – все! Все стадо – на монастырскую капусту!»
По воспоминаниям нашей собеседницы, нести послушание было очень нелегко.
«С утра до вечера со скотиной: утром надо напоить ее, а ведь водопровода не было – приходилось с речки в бидонах принести, – описывает Вера распорядок дня. – Потом картошку мелкую набрать в подвале, вымыть ее – опять же, в ледяной воде. Потом эту картошку сварить, комбикорма, сена принести. А там кипы такие – по 50 килограмм. Тащишь кипу эту, а овечки еще прилипнут к тебе, штук 10, как пиявки. Тащишь их в хлев (смеется).
Днем в поле. Вот овцы два часа жуют, потом час отдыхают. И вот еле идешь за ними: поскорее бы вы легли, поскорее бы наелись! Потом они ложатся, я на землю с ними, – очень уставала. Вечером вернешься в свою «келью» (а на самом деле, в здание из силикатного кирпича, где вместо стекол пленка натянута была), весь измазанный, и лишь бы только лечь. Спали, конечно, в одежде».
А еще – голод. По выражению Веры, «ешь-вода, пей-вода». На этом фоне примечателен случай, как послушницы однажды по ошибке сварили коровам свеклу.
«Ее и нам-то не варили, а тут – скотине скормили. Ну, думаем, сейчас будет нам по первое число! Матушка строгая была, – рассказывает Вера. – Выходим во двор, а матушка стоит во дворе, с поварихой Надеждой разговаривает. Мы с трепетом подходим под благословение, а она так хитро посмотрела и поварихе говорит: «Надежда, ты что-то нам давно борща не варила!» (смеется) Никто ничего не понял. Кроме нас».
Благословение – отдельный разговор. Чтобы выработать смирение у прибывших из города послушниц, матушка ввела такое правило. Если кто-то видел настоятельницу во дворе и не подходил под ее благословение, то мог получить, как рассказывают, 100 поклонов или какое-нибудь другое наказание. Так что попробуй пройти мимо! И, как говорят, когда матушка Фекла выходила во двор, под благословение шли… даже коровы.
Внимательный читатель, наверное, отметит, что в первой и второй части рассказа мы словно повествуем о двух разных людях. Тихая труженица Лидия Александровна и достаточно жесткая монахиня Фекла, которой многое открыто (сестры так и говорили – прозорливая). Когда произошла эта перемена? Рискнем предположить, что именно в ту одинокую зиму, ставшую настоящим подвигом тогда еще даже не монахини. Видимо, за это Господь дал ей Свои дары.
Мы попросили Веру Чижевскую вспомнить какие-то особые случаи, связанные с матушкой. И вот, что она рассказала.
В монастырь приехал армянский мальчик, член Армяно-Григорианской церкви. А у Введенского храма, кроме того, что ни окон-ни дверей, так еще крыша драная была, кусок железа задрался. И вот матушка отправила этого мальчика чинить крышу. И вдруг слышит пение в храме – служба идет! В храме, где даже пола не было! Мальчик спустился вниз – никого нет, храм пустой. Снова поднялся вверх – и снова слышит пение. С удивлением подошел к матушке: «Что это такое?» Она отвечает: «Храм разрушен – ангелы служат».
«Это ему, видно, открыто было для какого-то вразумления, – добавляет Вера. – Я как раз присутствовала при этом».
Также, по словам нашей собеседницы, матушка лично рассказала ей, что причиной ее паралича стал несчастный случай на Балтийском заводе – Лидия упала и разбилась. Пережила клиническую смерть. Она рассказала сестрам, что побывала на Божьем суде.
«По ее словам, она увидела себя распятой на якоре, похожем на тот, какие были на Балтийском заводе. В легком, словно шелковом, платье. И вот, чаша весов. Два ангела по обе стороны: и светлый ангел, и падший дух. Каждый день жизни просматривается, кладется на чашу весов. И в какой-то момент чаша весов перевешивает в сторону дурных дел. Тогда ангел-хранитель кладет на чашу весов записочку, которая перевесила злые дела. Что было в той записочке? А, оказывается, однажды на заводском собрании Лидия какую-то женщину утешила. И это доброе слово перевесило все.
По словам матушки, Господь сказал ей, что заберет ее сестру, а Лидия ему еще послужит на земле. И, действительно, вскоре умерла ее сестра, вполне здоровая. А она, с диабетом, одной почкой, высоким давлением, выжила».
К слову сказать, подкошенное здоровье матушки все-таки не вынесло тяжелых трудов по восстановлению обители. Она ушла достаточно рано, всего в 66 лет (ее не стало 25 января 1997 года).
Похороны...
А это могила матушки. Фото сделано уже в наши дни
А что касается жесткости, то да, подтверждает Вера. Могла стукнуть кулаком по спине, если сестры отвлекались во время молитвы.
– Однажды во время молитвы перед трапезой я отвлеклась: ко мне подошла маленькая дочка одной из сестер, и я к ней наклонилась – что-то ответить, – вспоминает Чижевская. – А матушка ко мне тихо подошла и как двинет кулаком между ребер! А кулак у нее как два моих (смеется). Я чуть не заплакала. И как с моим горячим характером не фыркнула и не уехала? А вот что-то меня остановило… Выстояла, выдержала. Наверное, даже по молитве матушкиной, потому что я человек вспыльчивый…
Так сложились обстоятельства, что наша рассказчица, прожив два года в монастыре, «встав на ноги», вновь вернулась в мир. Но, оглядываясь назад, признается: если бы сейчас была жива матушка Фёкла, то Вера бы бросила все и уехала к ней. Потому что такой любви – настоящей, материнской, требовательной, – она не встречала больше нигде.
… Пока на этом месте мы ставим точку. Если даст Бог, то работа по сбору информации о матушке Фекле, ее жизни будет продолжена. Очень интересно было бы поговорить с духовными дочерьми матушки, трое из которых – уже игумении в монастырях Ленинградской и Тверской областей. Но это процесс небыстрый, а нам так хотелось подготовить материал к дню памяти матушки. Так что, продолжение следует...
